ЕЛЕНЕ ДОРОФЕЕВОЙ
(КВАСОЛЕ)
Проблема, сформулированная в заголовке данной книги, с той или иной степенью полноты освещалась в ряде предыдущих работ ее автора,[1] которые вызвали интерес у специалистов. Одни оппоненты с одобрением отнеслись к его концепции, другие, наоборот, выступили с резкой критикой.[2] Все это дало возможность по‑новому переосмыслить проблему, в результате чего и появилась на свет монография, которая представлена на суд читателей.
Предлагаемая книга – первая часть дилогии о деятельности советских пропагандистских органов в преддверии вооруженного столкновения с Германией. Вторая часть носит название «Синдром наступательной войны‑2».
Особую благодарность хотелось бы высказать всем тем, кто откликнулся на публикации автора. Конструктивные предложения и критические замечания являлись стимулами в работе. Искренняя признательность научным сотрудникам Института российской истории РАН и других исследовательских центров, принимавшим на разных этапах активное участие в обсуждении рукописи предлагаемой монографии.
Изучение характера и содержания советской пропаганды второй половины 1930‑х – начала 1940‑х гг. представляется актуальным по ряду причин. Прежде всего, всесторонняя разработка этой проблемы дает ключ к пониманию роли пропагандистской сферы как составного звена советской политической системы, формировавшей общественные представления о грядущей войне как о чем‑то неизбежном. Ее исследование выводит на вопрос об идеологическом обосновании советской военной доктрины указанного периода. В результате разработки данной тематики имеется возможность уточнить направленность пропагандистских установок советского руководства по обеспечению интересов СССР в условиях обострения международной обстановки, а также конкретизации процесса формирования внешнеполитических стереотипов в общественном сознании, в первую очередь – представлений о потенциальных военных противниках. Наконец, анализ функционирования пропагандистской машины большевистского государства накануне и в начальный период Второй мировой войны в какой‑то степени позволяет реконструировать систему взглядов на нее советского руководства.
В настоящее время одним из наиболее острых вопросов, с которым сталкиваются историки при проведении своих исследований, является вопрос о методологии. В условиях существования советской политической системы марксизм‑ленинизм являлся официальной государственной идеологией, определявшей содержание и направленность гуманитарного, в частности исторического, знания. В постсоветский период марксизм‑ленинизм по объективным причинам (запрещение деятельности Коммунистической партии Советского Союза после падения СССР и прекращение ее идеологического воздействия на общество и гуманитарную науку) перестал играть роль всеобъемлющего методологического инструментария. Это не только привело к бурным дискуссиям о необходимости «изменения методологии» истории, но и активизировало процесс поиска новых универсальных методологических принципов познания прошлого. С одной стороны, существует неписаное правило: историк должен опираться в своих исследованиях на определенную методологию. Под методологией понимается совокупность основополагающих подходов и принципов, на основании которых вырабатываются и выбираются конкретные методы исследования, правила и процедуры его проведения, т. е. методики и соответствующие материальные и духовные орудия и инструменты.[3] С другой стороны, наблюдается плюрализм в отношении методологии исследования в исторической науке, ибо она (методология) «остается только на уровне гипотез, а не законов».[4]
Представляется плодотворным применение в качестве методологического инструментария любых, не противоречащих логике науки авторских концепций: синтеза макро– и микроподходов к историческому процессу; анализа феномена тоталитаризма; построений социальной истории и т. д. и т. п. Главное условие – чтобы сохранялся (естественно, в рамках разумного) принцип плюрализма в изучении событий и явлений прошлого, оставалась возможность для любого ученого самостоятельно определиться в выборе методологии. Есть надежда, что та эпоха, когда методологические принципы (вернее, единственная методологическая установка – марксистско‑ленинская) бесцеремонно навязывались «сверху», безвозвратно канула в Лету.
Вопрос о методологии исследования не единственный, который встает при изучении проблемы. Ее разработка осложнена по ряду причин объективного и субъективного характера. Достижению взаимопонимания между оппонентами, опирающимися порой на один и тот же фактический материал, мешают не только различия в политических взглядах, принадлежность к той или иной научной школе, но и неоднозначное восприятие дефиниций, которыми они оперируют в своих исследованиях.
В первую очередь это относится к понятию «идеология». Идеология трактуется как форма общественного сознания, которая представляет собой относительно систематизированную совокупность идей и взглядов, а также вытекающие из них цели и средства воздействия на действительность. Обычно она отражает специфические интересы определенных классов либо социальных групп.[5]
Целенаправленное распространение и утверждение в общественном сознании тех или иных идей, взглядов, суждений и оценок является основной задачей пропаганды. Латинское слово propaganda в переводе на русский язык означает «подлежащее распространению». Основная цель пропаганды – формирование на основе соответствующей информации системы представлений, выражающих отношение человека к миру и его готовность действовать, опираясь на сформированные идеалы и принципы.
Для пропаганды характерно то, что она широко используется прежде всего при выработке определенного курса управления внутри страны и на международной арене. Именно поэтому пропаганда оперирует преимущественно информацией политического характера, которая способна повлиять на образ мыслей и на поступки людей в соответствии с политическими интересами общества в целом либо отдельных его групп (например, правящей элиты) в частности.[6]
В качестве синонимов понятия «пропаганда» порой используются термины «ложь», «искажение», «манипуляция», «промывание мозгов».[7] Однако поскольку конечной задачей пропагандистской деятельности в условиях любой социально‑политической системы является внедрение в общественное сознание определенных идеологических установок для достижения заранее сформулированной цели,[8] дискуссия о «правильности» методов, которые при этом используются, представляется малопродуктивной.
С усложнением и углублением человеческих отношений в политической области происходит все более тесное сближение политики и пропаганды. Пропаганда не только становится орудием проведения курса того или иного режима с целью достижения определенных целей, но и имеет тенденцию приспособления к практической политике.[9]
К началу 1940‑х гг. в большинстве развитых стран мира была создана система технических средств массовой информации, включавшая прессу, радиовещание, кинематограф, книгоиздательское дело. В СССР, где в роли правящей выступала большевистская партия, определяющим принципом политического информирования являлась строгая идеологическая направленность. Весь информационный поток был жестко подчинен политико‑пропагандистским установкам. Отбиралась и сообщалась с надлежащей детализацией лишь та информация, которая согласовывалась с соответствующей мировоззренческой позицией либо с очередными и перспективными пропагандистскими задачами. Информация иного рода официальными политико‑пропагандистскими структурами замалчивалась или умышленно подвергалась отрицательным оценкам.
Руководство пропагандистской деятельностью оказалось возведенным в ранг государственной политики советского режима. Этот режим отличали: тщательно разработанная идеология, являвшаяся официальной доктриной, которая охватывала все жизненно важные стороны человеческого существования и поддерживалась по крайней мере большинством членов общества; единственная массовая партия во главе с одним лидером, вождем (в описываемое время – Сталиным), включающая относительно небольшой процент всего населения; система террора, физического и психологического, осуществляемая через партийный и полицейский контроль; технологически обусловленный, практически монопольный диктат партии и государства над всеми средствами массовой коммуникации.
Для советского режима была характерна особая система тотальной пропаганды, которая характеризовалась следующими основными признаками:
подавление любых альтернативных источников пропагандистского влияния (внутренних и внешних), прежде всего – запрет на свободный ввоз иностранной, причем не только пропагандистской, литературы и других носителей информации;
централизация пропагандистской деятельности, которая выражалась в партийно‑государственном руководстве и контроле над всеми вопросами пропагандистской стратегии и тактики; предельная идеологизация пропаганды, заключавшаяся в массированном распространении средствами информирования мировоззренческих постулатов, превращения этих средств в орудие обеспечения идеологических установок.[10]
Тесно связано с дефиницией «пропаганда» понятие «политико‑идеологическая кампания». Как представляется, под политико‑идеологической кампанией можно понимать инициируемое режимом сосредоточение внимания на той или иной группе вопросов внутриполитического (внешнеполитического) характера для достижения заранее определенных целей. Процесс этот в конкретных условиях конца 1930‑х – начала 1940‑х гг., когда в СССР уже существовала система тотальной пропаганды, осуществлялся путем активного воздействия на общественное сознание с помощью всех имеющихся политико‑пропагандистских инструментов, начиная от устной агитации и кончая средствами массовой информации и печати.
Развертыванию политико‑идеологической кампании, как правило, предшествует начальный импульс, когда публично провозглашается установка высшего партийно‑политического руководства о ее характере и содержании. Получив подобный импульс (или «посыл сверху»), органы политической пропаганды и агитации начинают проводить организационные мероприятия по перестройке своей работы в соответствии с полученными «руководящими указаниями». Затем в дело последовательно вступают высшее, среднее и низовое звенья пропагандистской структуры. Именно таким образом и осуществляется «начальная стадия процесса».
Второй этап политико‑идеологической кампании состоит в непосредственном внедрении в общественное сознание тех или иных конкретных установок внешнеполитического характера, сформулированных высшим политическим руководством страны и подхваченных агитацией и пропагандой. На этом этапе, как принято говорить, «идея овладевает массами» (или «масса овладевает идеей»). Такова общая модель осуществления политико‑идеологической кампании, сложившаяся в СССР.[11]
В монографии также используется понятие наступательная война. По мнению российского военного историка М.А. Гареева, наряду с дефиницией «оборонительная война» оно имеет публицистический подтекст. «В прошлом», считал Гареев, определение «наступательная война» служило для выявления того, «какая сторона начинает войну». В ходе же самого вооруженного столкновения противоборствующие стороны «вынуждены были сочетать как наступательные, так и оборонительные действия».[12] С М.А. Гареевым солидарен Г.В. Костырченко. Он писал, что «наступательные войны далеко не всегда являются захватническими, довольно часто они преследуют оборонительные цели, направленные на предотвращение уже подготовленной агрессии».[13]
В данной связи следует напомнить, что идеологи большевизма,
прежде всего В.И. Ленин, вкладывали свой особый смысл в определение сущности
наступательной войны. Ленин считал, что к пониманию войн нельзя подходить «с
общим шаблоном». «Войны вещь архипестрая, разнообразная, сложная» – это
ленинское определение относится к январю
После появления в
Одной из неудавшихся попыток осуществления
на практике этого замысла явилась советско‑польская война
Формулируя перспективную задачу Советского государства в заключительном слове в ходе прений по Политическому отчету ЦК, он подчеркивал: «…мы (большевики – В. Н.) действительно идем в международном масштабе от полуреволюции, от неудачной вылазки к тому, чтобы просчета не было, и мы на этом будем учиться наступательной войне». Подобного рода переход, начало нового периода «всемирной политики» Советского государства, согласно ленинскому предсказанию, суждено было отметить будущим историкам.[15]
На VIII Всероссийском съезде Советов (23 декабря
Ленинская идея о необходимости перехода «от обороны к
наступлению» соответствующим образом интерпретировалась идеологами
большевистской партии, деятелями Коммунистического Интернационала, видными
полководцами. Так, Н.И. Бухарин в своей статье «О наступательной тактике» (
И хотя в 1921–1923 гг., в условиях относительной стабилизации в Европе большевистское руководство попыталось сформулировать новую политическую концепцию, суть которой заключалась в отказе от военного варианта распространения мировой революции, предпочтения мирному пути отдано не было и полного отказа от революционных лозунгов не произошло. Переживаемый период был определен как временный, в течение которого следовало готовиться к новому вооруженному столкновению.[19]
Таким образом, Ленин и большевистское руководство трактовали наступательную войну с классовых позиций, сосредоточивая внимание на том, что в перспективе неизбежно вооруженное столкновение с «капиталистическим окружением», которое могло начаться не только с нападения врага, но, при благоприятных условиях, и по инициативе СССР.
Проблема пропагандистского обеспечения процесса идеологической подготовки СССР к войне не была обойдена вниманием в советской историографии. Однако до начала 1990‑х гг. определяющим фактором, оказывавшим решающее влияние на содержание публиковавшихся по этой проблеме документальных материалов и на характер конкретно‑исторических исследований по ней, было неограниченное политико‑идеологическое господство правящей Коммунистической партии. Имелась и своя специфика, связанная с эволюцией правящего политического режима во второй половине 1930‑х – 1980‑х гг., которая во многом определялась деятельностью его лидеров – Сталина, Н.С. Хрущева, Л.И. Брежнева, М.С. Горбачева.
Изучение событий кануна и хода войны СССР
против Германии 1941–1945 гг. в советской историографии имеет собственную
периодизацию: первый этап – с конца 1940‑х до середины 1950‑х гг.;
второй – с 1956‑го до середины 1960‑х гг.; третий – с 1965 по
Первый этап в освещении избранной нами проблемы тесно связан с именем Сталина. Появление объективных конкретно‑исторических исследований, посвященных анализу всего комплекса вопросов, относящихся к функционированию пропагандистского механизма СССР, а тем более – их критическое рассмотрение, на данном этапе были крайне затруднены. Это обусловливалось не только существованием идеологической монополии правящей Коммунистической партии, но и наличием сталинской концепции событий предвоенного периода, которая отличалась апологией советского политического режима.
Данное основополагающее обстоятельство коренным образом
отражалось на ситуации с доступом к историческим источникам. В течение
десятилетий оставались на закрытом хранении не только необходимые архивные
документы, но и сборники материалов и брошюры по проблематике идеологической
подготовки Советского Союза к войне. Между тем подобного рода публикации вышли
в свет уже на рубеже 1930‑х – 1940‑х гг. В них был, в первую
очередь, отражен опыт пропагандистского обеспечения военных операций, которые
вели части Красной Армии против японских войск на Дальнем Востоке.[21] Аналогичным образом
анализировалась практика партийно‑политической работы периода антипольского
похода
Следующий этап советской историографии проблемы – вторая
половина 1950‑х – первая половина 1960‑х гг. В этот период в
Советском Союзе развернулась кампания критики «культа личности Сталина». Она
была инициирована Н.С. Хрущевым, занявшим пост первого секретаря ЦК КПСС.
Импульсом для ее начала послужили решения XX съезда партии (
Одновременно во второй половине 1950‑х гг. стала пополняться источниковая база исследований. В частности, в издательстве АН СССР «Наука» была создана научная редакция «Вторая мировая война в исследованиях, воспоминаниях и документах», в рамках которой вышли в свет многочисленные мемуары активных участников событий второй половины 1930‑х – начала 1940‑х гг., в частности армейских политработников, журналистов и дипломатов.[27] Хотя такого рода литература оказалась эмоционально окрашенной и отличалась субъективно‑личностным подходом в оценке событий прошлого, она содержала ранее не известные широкому кругу исследователей факты об организации советской пропаганды предвоенных лет. При подготовке обобщающих трудов, в первую очередь шеститомной истории Великой Отечественной войны Советского Союза 1941–1945 гг., было специально уделено внимание вопросу об идеологической подготовке СССР к войне. В первом томе этого труда использовались ранее не доступные архивные документы, которые позволили значительно пополнить источниковую базу.
Итогом хрущевской кампании по разоблачению «культа личности» стало, прежде всего, то, что из казавшегося монолитным тандема «Сталин – большевистская партия» был «выбит» первый элемент. Имя вождя, олицетворявшего ранее все достижения и победы партии, стало упоминаться преимущественно в негативном плане. И наоборот, ее организаторская, руководящая и направляющая работа возводилась «в ранг решающего фактора достижения победы».[28] Вопрос об идеологической подготовке к войне в шеститомнике и в других обобщающих трудах рассматривался через призму деятельности большевистской партии «по воспитанию народа в духе социалистического патриотизма». В целом данный сюжет раскрывался в оптимистических тонах, где преобладали элементы декларативности.[29]
Это направление деятельности большевистской партии в предвоенные годы представлялось «важным средством укрепления обороноспособности Советского государства». Осуществлявшийся же под ее руководством процесс «воспитания народа в духе социалистического патриотизма», описывался как совершенно бесконфликтный и уже поэтому успешный. Деперсофицированные «партия и правительство» (упоминать фамилии Сталина и Молотова в хрущевские времена иначе как в негативном плане было не принято), если верить тексту соответствующего раздела 1‑го тома «Истории Великой Отечественной войны…», формулировали очередные задачи улучшения идеологической работы в стране: овладение теорией и историей ВКП(б); воспитание патриотических чувств; повышение мобилизационной готовности и бдительности и т. д. и т. п. Они решались партийными и комсомольскими организациями, а в качестве дополнительных действенных средств идеологического воспитания привлекались художественная литература, театральная драматургия, киноискусство. Столь же обезличенные «советские люди» («народ»), исходя из построений авторов упомянутого труда, глубоко проникались духом «большевистской партийности»; под влиянием художественной литературы, театра, кино становились истинными патриотами, приобретали «способность жить общественными интересами страны, активно участвовать в событиях современности, понимать мировое значение построения социализма».[30]
Вместе с тем в 1‑м томе истории Великой Отечественной
войны едва ли не впервые в советской историографии была предпринята попытка
критического переосмысления некоторых негативных тенденций, имевших место в
процессе идеологической подготовки СССР к войне. В частности, отмечалось, что в
условиях, когда «советский народ настойчиво боролся за мир», в пропагандистской
работе наблюдалось «скатывание на пацифистские позиции», «смазывалось» различие
между войнами справедливыми и несправедливыми.[31]
Далее, критиковались настроения «легкой победы над врагом», распространившиеся
накануне 22 июня
В целом же авторы раздела об идеологической работе ВКП(б) рисовали в монографии «Великая Отечественная война…» идиллическую картину того, какой она должна была быть по представлениям большевистского руководства. И якобы лишь неназванные лекторы и пропагандисты «нарушали» эту идиллию. Сама Коммунистическая партия в работах историков 1960‑х гг. представлялась непогрешимой и непререкаемой. В итоге, если следовать логике авторов 1‑го тома «Истории Великой Отечественной войны…», не оставалось никаких причин для пессимизма: «Несмотря на некоторые недостатки в идеологической работе (в другом случае они были названы „серьезными недостатками“.[34] – В.Н.), Коммунистическая партия добилась в предвоенные годы больших успехов в идейно‑политическом воспитании советского народа».[35]
В конце 1950‑х – начале 1960‑х гг. стали появляться первые обобщающие работы, специально посвященные системе воспитания личного состава РККА. Но они отличались малой информативностью, субъективным подходом к изложению темы, излишней декларативностью суждений. Эти работы стали по существу своеобразной иллюстрацией идеологических установок КПСС о том, что в предвоенные годы не только красноармейцы и командиры, но и все советские люди воспитывались в духе преданности коммунистическим идеям.[36]
Подобного рода схематизм при изложении фактов и событий, связанных с процессом идеологической подготовки СССР к войне и определением роли в нем большевистской пропаганды, сохранялся в советской историографии в течение десятилетий, хотя в период так называемой хрущевской «оттепели», когда на первый план выдвигалась задача разоблачения «культа личности Сталина», продолжали предприниматься попытки их критической переоценки. Эта тенденция проявилась, в частности, при анализе негативных явлений в политической подготовке Красной Армии, которые были вскрыты после финской кампании 1939–1940 гг..[37]
Следующий этап советской историографии избранной темы –
1965–1985 гг. Безудержная критика «культа личности Сталина» сменилась на
этом этапе массированной идеологической кампанией, направленной против
«очернительства» и «дегероизации» военной истории, в том числе – событий кануна
22 июня
Г.Д. Комков писал, что, с одной стороны, в предвоенные годы руководство большевистской партии являлось определяющим фактором в воспитании «всех трудящихся сознательными, активными участниками исторического процесса», для нее якобы была характерна «правдивость в освещении грозящих стране опасностей». С другой стороны, Комков указал на некие «извращения марксистских взглядов по вопросу о характере войн» в идейно‑политической работе, а именно: проповедь «пацифизма», распространение «неправильных взглядов», заключавшихся в недооценке потенциала враждебных СССР государств, преувеличении слабости тыла его вероятного противника. Все это, по мнению Комкова, отнюдь не могло содействовать «подготовке к трудностям войны», мешало «бдительно следить за происками внешних врагов».
Ответственность за появление подобного рода негативных тенденций возлагалась историком целиком и полностью на лекторов, писателей, драматургов, кинематографистов. Коммунистическая партия, априори непогрешимая, как следует из его аргументации, «решительно выступала против путаницы» в вопросах пропаганды, и, в частности, «восстановила (sic. – В.Н.) ленинское учение о войнах справедливых и несправедливых». Однако, в конечном счете, из‑за преобладания «неправильных взглядов», навеянных пропагандистским аппаратом, в общественном сознании стали господствующими «неоправданные настроения». В результате, как следует из работы Г.Д. Комкова, для многих советских людей «вероломное нападение гитлеровской Германии на СССР» оказалось полной неожиданностью.[39]
Вышеизложенные утверждения, во‑первых, представляются некорректными, что объясняется главным образом слабой изученностью проблемы в тот период. Во‑вторых, в них сквозит исключительно негативное отношение к Сталину и в то же время не учитывается та политическая обстановка, которая оказывала серьезное влияние на советскую историческую науку на исходе хрущевской «оттепели».
Между тем во второй половине 1960‑х
гг. через соответствующие структуры ЦК КПСС до ученых и преподавателей вузов
гуманитарного профиля были доведены новые задачи, исходя из которых следовало
полностью отказаться от акцентирования внимания на негативных фактах,
раскрывавших с той или иной степенью полноты причины, приведшие СССР и Красную
Армию к поражениям лета
Новые идеологические установки оказали существенное влияние на процесс пополнения источниковой базы исследований по названной тематике. С одной стороны, продолжали выходить в свет тщательно отредактированные, прошедшие строгую цензуру мемуары участников событий[41] и документальные сборники о партийно‑политической работе в Красной Армии в предвоенные годы.[42] С другой стороны, в обобщающих печатных трудах активнее стали использоваться архивные материалы, содержавшие новые фактические данные о системе партийно‑пропагандистских органов, о постановке идеологической работы в войсках накануне войны против Германии.[43] Однако эти факты подбирались таким образом, чтобы не давать повода для критических оценок и выводов.
Исследовательские темы по проблеме идеологической подготовки
СССР к войне отличались узостью и односторонностью. Формулировалась главным
образом задача изучения опыта «практической деятельности Коммунистической
партии по созданию и развитию системы коммунистического воспитания советских
воинов», работы «командиров, политорганов, партийных и комсомольских
организаций по воспитанию у личного состава Красной Армии качеств, необходимых
защитникам и строителям социализма».[44]
В конечном счете, весь пафос подобного рода публикаций, как и в хрущевские
времена, сводился к доказательству тезиса о том, что к 22 июня
В то же время было усилено цензурное
вмешательство при отборе к публикации мемуарной литературы, в том числе –
касающейся описания событий предвоенных лет. 4 июля
Последний этап советской историографии проблемы (вторая половина 1980‑х – начало 1990‑х гг.) хронологически совпал с горбачевской «перестройкой». Историография, призванная в Советском государстве выполнять охранительную идеологическую и политическую функцию Советского государства, к этому времени все чаще стала сталкиваться с тем, что в «перестроечное» время называли «белыми пятнами». Историки уходили в мелкотемье, прибегали к эзоповскому языку, стремились освободиться от «корсета марксизма‑ленинизма» в его брежневском исполнении, порой теряя свою профессиональную любознательность.
В создавшихся к концу 1980‑х гг. политических условиях, когда требовалось обоснование для «обновленной легитимации перестройки», особым нападкам подверглись события советской истории, главным образом ее сталинского периода. Поиском «белых пятен» в ней наиболее активно занимались публицисты, писатели и журналисты.[48] Одновременно предпринимались попытки интерпретации ставших известными благодаря архивным изысканиям пропагандистских материалов, авторство которых связывалось с именами начальника Политического управления Красной Армии (ПУРРКА) Л.З. Мехлиса, члена Политбюро ЦК ВКП(б) М.И. Калинина, секретаря ЦК А.С. Щербакова[49] и др. Но, к сожалению, подобного рода важнейшим документам не было тогда уделено должного внимания. Зато вполне в духе времени звучали обвинения в адрес Калинина и Щербакова, которые, судя по некоторым публикациям, накануне войны с Германией «выдавали желаемое за действительное», делали «ошибочные заявления».[50]
Действуя в соответствии с политической конъюнктурой, некоторые историки порой проявляли крайний субъективизм. Так, если до этого в советской историографии преобладала тенденция к апологетическому изображению пропагандистской деятельности партии и государства, осуществлявшейся накануне войны против Германии, то на рубеже 1980‑1990‑х гг., наоборот, при освещении данного вопроса было дано немало негативных оценок. И порой авторы, ставшие известными именно благодаря своим работам, в которых превозносилась советская политическая пропаганда, на исходе «перестроечного периода» уже выступали в роли ее же критиков. На смену восторженным высказываниям в публикациях подобного рода стали появляться утверждения, что основная цель этой пропаганды якобы состояла… «в оправдании автократического режима власти и проповеди идей деформированного социализма (sic! – В.Н.)».[51]
Но по установившейся традиции продолжали выходить и работы, в которых деятельность партии предвоенного периода в идеологической сфере рассматривалась исключительно с позитивных позиций.[52] Вновь, как и на этапе борьбы с последствиями «культа личности», отличительной особенностью оказались антисталинские мотивы в публицистике и в научных исследованиях. Наряду с этим все настойчивее стали звучать «разоблачительные» выпады в адрес прежде «непогрешимой» Коммунистической партии. Таким образом, идеологический тандем «Сталин – большевистская партия», попытки разрушения которого были предприняты при Хрущеве, а консервации – в брежневские времена, был окончательно размыт под воздействием «перестроечной» историографии горбачевских времен.
1990‑е гг. стали рубежными для отечественной историографии. Уход с политической арены КПСС привел к преодолению идеологического контроля правящей партии над гуманитарными науками, в том числе – над исторической наукой. С распадом СССР активизировался процесс формирования постсоветской российской историографии. Она отличалась прежде всего наличием плюрализма в методологии, в подходах к изложению событий предвоенных лет. Формировались нетрадиционные взгляды, складывались новые системы аргументации, что отражалось в «пестрой смеси из старых и новых подходов, оценок, фактов», проникавших в научные публикации. Эти процессы развивались на фоне крайней поляризации взглядов, политической обостренности дискуссий по различным сюжетам, связанным с историей сталинского режима второй половины 1930‑х – начала 1940‑х гг., в том числе – по вопросам идеологической подготовки СССР к войне и роли в ней большевистской пропаганды.
В рамках российской постсоветской историографии можно условно выделить два этапа в изучении данной проблемы: первая половина 1990‑х гг.; вторая половина 1990‑х гг. – начало XXI в.
И в постсоветский период, по уже установившейся традиции, предпринимались попытки обратиться вновь к теме политического воспитания личного состава РККА предвоенных лет, причем особое внимание сосредоточивалось на негативных последствиях репрессий.[53] Начали вводиться в научный оборот и подверглись критическому переосмыслению тексты официальных заявлений представителей большевистского руководства (Сталина, В.М. Молотова, М.И. Калинина, А.А. Жданова), а также предназначавшихся для личного состава РККА пропагандистских материалов, которые датировались 1939–1941 гг. Среди них особую значимость имели доклады, проекты директивных документов ЦК ВКП(б), Главного управления политической пропаганды Красной Армии, которые нацеливали личный состав РККА на активные, наступательные действия и даже содержали идею взятия Советским Союзом на себя инициативы подобных действий.[54]
Но ситуация осложнилась после публикации в России работ В.
Суворова. В. Суворов (В.Б. Резун), бывший советский разведчик, перебежавший в
Великобританию, стал известен российскому читателю
прежде всего благодаря своим книгам по военной тематике. Основные тезисы,
изложенные в них, которые сам В. Суворов назвал «дикими заявками»,[55] сводились к следующему.
Сталин не только причастен к развязыванию Второй
мировой войны, но и сам готовился первым напасть на Германию. В.Б. Резун даже
называл дату предполагаемого нападения – 6 июля
В данной связи следует подчеркнуть, что документов, в том числе и пропагандистских, которые бы бесспорно доказывали намерение СССР напасть первым, пока не обнаружено ни в российских, ни в зарубежных архивах. Вместе с тем с середины 1990‑х гг. различные вопросы, связанные с анализом специфики советской пропаганды предвоенного периода, стали занимать внимание все большего круга историков. Этот интерес возрастал прямо пропорционально количеству вводившихся в научный оборот материалов о деятельности советских идеологических структур второй половины 1930‑х – начала 1940‑х гг..[58] Выявленные источники наряду с уже известными ранее документами стали основным объектом анализа в ходе так называемой «незапланированной дискуссии» о событиях кануна германо‑советской войны. Эта дискуссия оказалась поворотным пунктом в изучении роли советской пропаганды в идеологической подготовке к войне.[59] Полемика развернулась по инициативе Ассоциации исследователей российского общества (АИРО‑XX), а также редколлегии журнала «Отечественная история», печатного органа Института российской истории РАН.
Силами АИРО‑XX был издан
сборник статей, объединенных рубрикой «Незапланированная дискуссия», где
должное внимание было уделено и вопросу о пропагандистской подготовке СССР к
войне.[60] Этот сборник привлек
внимание многочисленных российских[61]
и зарубежных ученых. Рецензенты отмечали, что составитель объективно подошел к
своей задаче, постаравшись отразить различные взгляды на проблему подготовки к
войне.[62] И.В. Павлова приводила
данное издание в качестве «примера столкновения прямо противоположных точек
зрения».[63] Составитель сборника, как
подчеркивал германский историк Ш. Фосс, воздержался от заключения, которое
могло показаться пристрастным. И тем самым осмелился сделать то, что не могло
прийти в голову нескольким поколениям советских историков. Составитель, развивал
свою мысль Фосс, оставляет читателя один на один с противоречащими друг другу
аргументами и различными взглядами исследователей, отказывая ему в характерной
для советских времен помощи при определении позиции, основанной на исторических
фактах. В сложившейся ситуации любознательный читатель поставлен перед
необходимостью проделать самостоятельно анализ (на примере военных
приготовлений Сталина весной‑летом
По содержанию упомянутого сборника были высказаны также
критические замечания и конструктивные рекомендации. В рецензии А.В. Голубева
особое внимание обращалось на те из включенных в него
статей, в которых рассматривалась тема идеологической подготовки к войне. Голубев, с одной стороны, сделал следующий вывод: под
влиянием изменившейся международной обстановки советское руководство весной –
летом
Обстоятельный анализ сборника статей, подготовленного АИРО‑XX, проделан германским историком В. Штраусом. Недостаток
этого, по словам Штрауса, заслуживающего внимания, новаторского труда
заключается в том, что в нем не содержится ни одной статьи, посвященной
внутриполитическому положению Советского Союза накануне войны против Германии.
В нем отсутствовал анализ советского общества, «коллективной психограммы»
сталинской системы, исследование тех «кровопусканий», которым большевизм
подвергал после
Трудно не согласиться в целом с замечаниями, высказанными уважаемым коллегой. Однако для того, чтобы получить адекватные ответы на сложные вопросы, сформулированные германским ученым, потребовалось бы провести специальное комплексное научное исследование, основанное на обширном архивном материале, с привлечением не только российских, но и зарубежных авторов.[65] Между тем задача, которую ставил перед собой составитель сборника, подготовленного АИРО‑XX, была более скромной – опираясь главным образом на уже опубликованные статьи, принадлежащие перу историков и публицистов, по возможности отразить разнообразие взглядов на проблему подготовки Советского Союза к вооруженному противоборству с нацистской Германией на начальном этапе Второй мировой войны.
Развернувшаяся дискуссия была отражена и на страницах журнала «Отечественная история». В нем были опубликованы две статьи, объединенные общей темой: «СССР накануне войны с Германией: политика сквозь призму пропаганды».[66] Они базировались на новых архивных материалах, выявленных их авторами. В редакционном предисловии подчеркивалось: «В исследованиях, посвященных политике советского руководства в канун нападения на СССР Германии, вопрос об идеологической и психологической мотивации конкретных планов и действий по существу не рассматривался. Однако без уяснения особенностей политического мышления партийно‑государственной верхушки нельзя разрешить вопрос и о реальных военно‑политических планах советского руководства»1. Впоследствии вышеупомянутые статьи, помещенные в журнале «Отечественная история», полностью или частично перепечатывались как в России2, так и за рубежом3. В них был изложен альтернативный взгляд на роль советской пропаганды в идеологической подготовке Советского Союза к вооруженному столкновению с «капиталистическим окружением». Позднее журнал «Отечественная история» отмечал, что развернувшийся на его страницах спор о репрезентативности советских идеологических и пропагандистских документов кануна Великой Отечественной войны с точки зрения степени объективности отражения в них действительных военно‑стратегических намерений Советского Союза, является лишь составной частью более широкой дискуссии о роли идеологической составляющей в менталитете и политике сталинского режима4.
На рубеже XX–XXI вв. полемика, развернувшаяся по данной проблеме, нашла отражение в ряде статей, монографий, диссертационных исследований5. Помимо стремления показать механизм действия пропагандистской машины Советского государства и большевистской партии, предпринимались плодотворные попытки разработки таких сюжетов, как формирование с ее помощью внешнеполитических стереотипов, в том числе – образа врага1. Было обращено внимание на отражение в официальной пропаганде второй половины 1930‑х – начале 1940‑х гг. военной доктрины Красной Армии2. Публиковались биографические очерки о деятельности наиболее известных функционеров, представлявших руководящий состав политико‑идеологических органов сталинской поры3. Делались попытки объяснения мотивации быстрой смены кадрового состава и перманентных преобразований в их структуре в предвоенные годы.[67] Проведен анализ специфики восприятия картины будущей войны представителями советского общества.[68]
Плодотворным явилось критическое переосмысление содержания
советской пропаганды в контексте общей проблемы идеологической подготовки к
войне.[69] В
монографии С.Г. Осьмачко изучен опыт политико‑воспитательной работы с
личным составом Красной Армии, проводившейся в ходе локальных войн и
вооруженных конфликтов, в частности – у озера Хасан (
В то же время С.Г. Осьмачко не обошел вниманием и малоисследованные аспекты проблемы, которые по объективным причинам не находили освещения в советской историографии. Он сделал вывод о том, что военно‑идеологическое содержание воспитательного процесса в Красной Армии отличалось лозунговостью, декларативностью, цитатничеством. Основной упор делался на воспитание преданности советскому политическому режиму и его вождю Сталину. Все меры идеологического воздействия были направлены на формирование у воинов убежденности в правильности марксистско‑ленинской теории.
Некоторые военно‑идеологические идеи, по мнению С.Г. Осьмачко, принципиально неверно отражали действительность 1930‑х гг., что, в свою очередь, вело к деформации морально‑политического состояния войск. Имели место переоценка собственного военного потенциала, полное пренебрежение к вероятному военному противнику, убеждение в слабости и ненадежности его тыла. Все это приводило к формированию идеологических стереотипов, условных, умозрительных конструкций, отличавшихся от реальности и воспринимавшихся догматически. По мере возрастания силы РККА подобного рода стереотипы обретали безусловный, непререкаемый, охранительный для власть предержащих характер. Военные действия (особенно против японцев на Дальнем Востоке и против финнов) показали, что у противника имеется сильная боеспособная армия и крепкий тыл. У красноармейцев и командиров, которые не имели адекватного представления о враге, возникали растерянность, сомнения, нерешительность, что негативным образом сказывалось на боеспособности Красной Армии.
В этих условиях советская военная идеология была направлена
на приспособление прежних догм к новым условиям, приобретая, по словам С.Г.
Осьмачко, преимущественно «оправдательный характер». В воспитательной работе
превалировал интернационалистический подход, проявившийся с особой силой во
время «освободительного похода»
Между тем появление альтернативного взгляда на советскую пропаганду предвоенного периода вызвало критику сторонников «традиционной» точки зрения по данному вопросу, которая являлась преобладающей в советский период. Негативная реакция не заставила себя ждать. Пишущий эти строки, а также М.И. Мельтюхов, затрагивавший проблему идеологической подготовки СССР к войне в ряде публикаций, подверглись критике за свои «нетрадиционные взгляды» как «слева»,[71] так и «справа».[72]
В ходе «незапланированной дискуссии», развернувшейся среди
российских историков во второй половине 1990‑х гг., выявилась одна
особенность. Ряд авторов вступил в острую полемику с В. Суворовым, стремясь
показать полную несостоятельность его умозрительных построений.[73] В то же время имя создателя
«Ледокола» стало использоваться как своеобразный жупел в полемике с
«неугодными» оппонентами. Оно ассоциировалось с образом предателя и
фальсификатора, который грубо исказил факты и исторические события для
подтверждения своей крайне идеологизированной и сомнительной концепции. Поэтому
объективный исследователь, пытавшийся по‑новому взглянуть на советские
пропагандистские документы мая‑июня
В данной связи необходимо подчеркнуть следующее. В свое время В.Б. Резун прямо признавал: «наглость и бессовестность» – это два качества, которые он «всегда за собой подмечал и никогда не отрицал», что они ему присущи.[74] В. Суворов считал важным делом свое «приобщение» к плеяде историков. «Историография – одна из разновидностей разведывательной деятельности», – глубокомысленно говорил он в своем интервью. В.Б. Резун, не мудрствуя лукаво, причислил себя к категории историков и назвался «разведчиком прошлого».[75]
Между тем «творческая лаборатория» новоявленного «разведчика прошлого» проста и незамысловата. В ответ на резонные упреки в антинаучности и вольном обращении с источниками он заявил оппонентам: «Я считаю, что заставить себя слушать – главное в современной литературе».[76]
Таким образом, вопрос о роли советской пропаганды в деле идеологической подготовки СССР к войне с той или иной степенью полноты разрабатывался в советской и постсоветской российской историографии. Научный интерес к этой проблематике стал проявляться уже в конце 1950‑х гг., но по‑настоящему она стала изучаться лишь со второй половины 1990‑х гг., когда благодаря введению в оборот новых и более глубокому анализу уже известных источников, а также в атмосфере плюрализма взглядов начался процесс пересмотра ранее устоявшихся взглядов на нее.
Для ведения пропаганды создаются специальные структуры, включающие разного рода учреждения и организации, где сосредоточены кадры пропагандистов. В советской историографии общая характеристика структуры пропагандистских органов СССР предвоенного периода так и не была представлена. Эта лакуна образовалась по причине недоступности для большинства исследователей документов о специфике функционирования партийных и государственных политико‑пропагандистских органов высшего, среднего и низового звена.
Лишь во второй половине 1990‑х гг., с получением широкого доступа к архивным материалам, хранящимся в Российском государственном архиве социально‑политической истории (РГАСПИ), Государственном архиве Российской Федерации (ГАРФ), Российском государственном военном архиве (РГВА), Российском государственном архиве литературы и искусства (РГАЛИ) и в других архивохранилищах, представилась возможность составить более объективное представление о размахе деятельности советской пропагандистской машины предвоенного периода. Это нашло отражение в отечественной постсоветской историографии.[77]
Функционирование в указанных хронологических рамках этого
громоздкого, но действенного идеологического механизма рассматривалось в
исследовательской литературе не только с точки зрения совершенства составлявших
его структур, но прежде всего с учетом личностных качеств возглавлявших их
деятелей и задействованных рядовых исполнителей. В частности,
можно встретить утверждения, что СССР 22 июня
В этой связи в монографическом исследовании предпринята попытка расширить и конкретизировать представления об организационных основах советской пропаганды второй половины 1930‑х – начала 1940‑х гг., показать реальную значимость задействованных в ней руководящих кадров и рядовых исполнителей, которые контролировали, направляли и осуществляли пропагандистские акции по подготовке населения страны к войне.
В 1990‑е гг. в историографии продолжала
разрабатываться тематика, привлекшая внимание в период горбачевской
«перестройки». Некоторые из рассматривавшихся сюжетов напрямую сопрягались с
вопросом о специфике функционирования большевистской пропаганды предвоенных
лет. Среди них – вопрос о ее характере и специфике в период действия советско‑германского
пакта о ненападении (24 августа 1939 – 21 июня
В монографии исследуется вопрос о вынужденном изменении ее
содержания (временный отказ от антифашистской направленности, разоблачения
захватнического характера внешней политики гитлеровского руководства), а также
о незавидном положении, в котором оказались в связи с этим задействованные в
пропагандистской работе советские функционеры. Сделана попытка показать, что в
советской пропаганде периода существования пакта о ненападении и договора о
дружбе и границе с Германией присутствовали две тенденции: с одной стороны, с
августа
В книге представлены материалы о том, каковы были взгляды Сталина и тех функционеров из его ближайшего окружения (В.М. Молотов, А.А. Жданов, А.С. Щербаков, М.И. Калинин, Л.З. Мехлис), которые имели причастность к выработке основополагающих политико‑пропагандистских документов, предназначенных для идеологического обеспечения подготовки к предстоящему вооруженному противостоянию с «капиталистическим окружением».
В современной российской и зарубежной историографии большое место уделяется проблеме социальной мобилизации в СССР на начальном этапе Второй мировой войны. В данной связи уделяется внимание политико‑идеологическим кампаниям, осуществлявшимся в Советском Союзе, которые можно рассматривать как один из действенных способов ее осуществления. Это, в свою очередь, дает возможность оценить реальные возможности воздействия с помощью подобного рода кампаний господствующего режима на общественное мнение, составить представление об особенностях мобилизационных процессов.
В конкретных условиях конца 1930‑х – начала 1940‑х
гг., когда в СССР уже существовала система тотальной пропаганды, политико‑идеологические
кампании осуществлялись с применением всего имеющегося инструментария, начиная
от устной агитации и кончая средствами массовой информации и печати.
Разразившаяся 1 сентября
Несомненный прогресс, достигнутый к настоящему времени в изучении обстоятельств и хода советско‑финляндской («Зимней») войны 1939–1940 гг.,[81] позволил по‑новому взглянуть на содержание советской пропаганды. Однако встречаются утверждения, что, будучи примитивной, нечеткой, построенной на нереальных предположениях и дезинформации, она не выполнила задач, стоявших перед ней в тот период.[82] Подобного рода оценки, хотя и отвечают в какой‑то степени реалиям «Зимней войны», однако являются излишне категоричными и не могут способствовать объективному изучению названной темы. В данной связи в монографии уделяется внимание эволюции советской пропаганды в преддверии, в течение и по завершении этой войны. Автор опирался не только на публикации своих предшественников, в которых в той или иной степени отражена названная тема,[83] но и на собственные разработки.[84]
Общепризнанна та специфическая особенность сталинского
режима, что Сталин практически единолично (либо внутри «узкого круга» своих
соратников) принимал важнейшие решения по основным проблемам внутренней и
внешней политики. Лишь после этого принятые решения (устно или письменно)
передавались по «инстанциям». В данной связи представляет первостепенный
интерес содержание выступлений Сталина перед выпускниками военных академий РККА
5 мая
В предлагаемой монографии основное внимание сосредоточено на
доказательстве того, что выступления Сталина перед выпускниками военных
академий явились своеобразным «посылом», главной отправной точкой
развернувшейся в мае‑июне
В таком же контексте трактуется и «Опровержение ТАСС» от 9
мая
Еще одним «посылом сверху» в разворачивающейся политико‑идеологической
кампании явилась публикация буквально накануне германо‑советской войны
сталинского письма «О статье Энгельса „Внешняя политика русского царизма“,
адресованного членам ЦК ВКП(б).[95]
Ранее нами уже делался краткий обзор суждений авторов 1960‑х – первой
половины 1990‑х гг. на сей счет.[96]
Позднее появились новые работы, в которых затрагивается данный вопрос.[97] В предлагаемом исследовании
сам факт публикации письма Сталина интерпретируется, наряду с его выступлениями
перед выпускниками военных академий РККА 5 мая
Как уже отмечалось, в ходе «незапланированной дискуссии»
российских историков был поднят вопрос о размахе работы пропагандистского
аппарата большевистской партии накануне германо‑советской войны
1941–1945 гг. Исследователям удалось выявить архивные материалы по данной
теме, которые были частично опубликованы и проанализированы. Эти материалы
готовились в Центральном Комитете ВКП(б), Управлении
пропаганды и агитации (УПА) ЦК ВКП(б), Главном управлении политической
пропаганды Красной Армии во второй половине мая – первой половине июня
Данная точка зрения разделяется рядом российских[99] и зарубежных
исследователей.[100] Вместе с тем наблюдается
тенденция снизить значимость политико‑идеологической кампании
большевистской пропаганды, начавшейся после 5 мая
Учитывая всю важность темы пропагандистской подготовки СССР
к наступательной войне и неоднозначную ее трактовку в отечественной и
зарубежной историографии, автор предлагаемой монографии счел необходимым вновь
обратиться к ней. Он ставил перед собой задачу дать
представление о директивных и инструктивных материалах, готовившихся в мае‑июне
Для решения поставленных в данном исследовании задач использовались разнообразные архивные материалы и опубликованные документы, дневники и мемуарная литература.
При написании монографии удалось привлечь некоторые ранее малодоступные источники. Основной комплекс архивных материалов, использованных автором, – документы РГАСПИ. В первую очередь привлекли внимание дела, относящиеся к деятельности Политбюро, Оргбюро и Секретариата ЦК ВКП(б). К этим материалам тесно примыкают документы личных фондов Сталина,[102] В.М. Молотова,[103] а также А.А. Жданова[104] и А.С. Щербакова,[105] курировавших работу Управления пропаганды и агитации.
Для понимания действия пропагандистского механизма советского режима многое дают документы, отложившиеся в фонде УПА ЦК ВКП(б) РГАСПИ. В совокупности с материалами из личных фондов Сталина и его соратников, а также Политбюро, Оргбюро и Секретариата ЦК они способствуют созданию наглядного представления о механизме разработки основных директивных и инструктивных материалов, развертывания политических кампаний, связанных с процессом идеологической подготовки СССР к войне во второй половине 1930‑х – начале 1940‑х гг.
На рубеже XX–XXI вв. в научный оборот были введены
источники о переосмыслении сталинским руководством опыта военных действий
Красной Армии 1938–1940 гг., в особенности – итогов «Зимней войны» против
Финляндии. Среди них – тексты: выступления Сталина на совещании при ЦК ВКП(б) начальствующего состава (17 апреля
Американским историком Д. Бранденбергером был опубликован
доклад Л.З. Мехлиса о военной идеологии.[108]
При этом Брандербергер, к сожалению, допустил некоторые неточности. Во‑первых,
он неправильно назвал должность Л.З. Мехлиса (начальник Главного политического
управления РККА), во‑вторых, историк неверно указал дату, когда был
сделан этот доклад (13 мая
О размахе политико‑идеологической кампании, которая
была инициирована сталинскими выступлениями перед выпускниками военных академий
РККА 5 мая
К нему примыкает составленный в ГУППКА и уже привлекавший внимание исследователей доклад «Современное международное положение и внешняя политика СССР»,[114] основные положения которого перекликаются с изложенными в них мыслями.
Большую значимость представляют ранее не публиковавшиеся и лишь в конце XX в. введенные в научный оборот тексты выступлений Ленина[115] и Сталина.[116] В монографии также использованы сборники документов о партийно‑политической работе в РККА.[117] На рубеже XX–XXI вв. вышли в свет документальные издания, в которых нашла отражение фундаментальная проблема «Власть и художественная интеллигенция», в частности, такие ее аспекты, как осуществление большевистской партией и советским государством повседневного руководства литературой и искусством, подчинения их текущим политико‑пропагандистским задачам.[118]
Выше уже отмечалась актуальность анализа состояния советского общества предвоенных лет, составление его «коллективной психограммы». Как представляется, решение данной задачи невозможно без привлечения ранее совершенно секретных документов НКВД, в частности – аналитических материалов о настроениях различных социальных групп. В монографии использованы документальные публикации и исследования, в которых представлены материалы такого рода, которые дают некоторое представление не только об отношении к внешнеполитическим акциям советского руководства сугубо гражданского населения,[119] но и личного состава Красной Армии.[120]
Периодическая печать предвоенного периода представлена рядом центральных газет («Правда», «Известия», «Комсомольская правда», «Красная звезда») и журналов («Большевик», «Историк‑марксист», «Политучеба красноармейца», «Пропагандист и агитатор РККА» и др.).
Привлечена мемуарная литература, прежде всего – воспоминания писателей К.М. Симонова,[121] И.Г. Эренбурга,[122] журналистов и дипломатов Е.А. Гнедина,[123] Н.Г. Пальгунова,[124] Д.Ф. Краминова,[125] З.С. Шейниса.[126]
Большой интерес представляли дневниковые записи представителей советской интеллигенции. Для них этот жанр служил подчас своего рода творческой лабораторией, где накапливались впечатления и оттачивалось писательское перо.[127] В монографии использованы дневники и записные книжки писателей М.М. Пришвина,[128] В.В. Вишневского,[129] академика В.И. Вернадского.[130]
Для политиков коммунистического толка дневники, как правило, – явление необычное.[131] В этой связи огромную ценность представляют уникальные дневниковые записи одного из ближайших соратников Сталина – Генерального секретаря Исполнительного Комитета Коммунистического Интернационала Г.М. Димитрова,[132] которые уже неоднократно анализировались в исследовательской литературе.[133] Раскрытию темы способствуют и свидетельства представителей молодого предвоенного поколения советских людей.[134]
Система тотальной пропаганды в СССР в предвоенный период характеризовалась крайней степенью централизации. Советским руководством предпринимались радикальные меры по унификации политико‑пропагандистской машины, превращению ее в надежный инструмент для проведения курса на укрепление правящего режима. Репрессии внутри страны, процесс «всеобщей военизации» СССР, связанный с осложнением международной обстановки, приближением неизбежного вооруженного столкновения с «капиталистическим окружением», – все эти тенденции коренным образом влияли на процесс дальнейшего структурирования данной системы.
Еще в начале 1930‑х гг.
Сталин всерьез взялся за решение задачи подготовки собственного
«идеологического кадрового резерва». К этому времени уже существовал Институт
красной профессуры (ИКП), созданный в
14 ноября
Выступая на XVIII съезде ВКП(б) (
Разрастание военно‑политической функции сталинской
системы обусловило создание в
Большевистское руководство высоко оценивало политико‑пропагандистский потенциал периодической печати. Сталин прямо говорил по этому поводу: «Нет в мире лучшей пропаганды, чем печать – журналы, газеты, брошюры. Печать – это такая вещь, которая дает возможность ту или иную истину сделать достоянием всех». Он характеризовал издательское дело как «крупное машинное производство».[142]
Постоянно укреплялась политическая цензура в стране. С этой целью были созданы соответствующие структуры. В частности, более трети ответственных работников Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) сосредоточивались в отделе печати. Этот отдел, во‑первых, осуществлял наблюдение за работой центральной и местной периодической печати, проводя в жизнь указания высших партийных органов; во‑вторых, следил за проверкой и подбором кадров для редакций газет и журналов; в‑третьих, рассматривал тематические планы основных издательств; в‑четвертых, отвечал за тиражную политику, наконец, в‑пятых, курировал работу Телеграфного Агентства Советского Союза (ТАСС) и Главлита.[143]
Главлит был учрежден декретом СНК СССР от 6 июня
В 1930‑е гг. Оргбюро, Политбюро ЦК ВКП(б), лично Сталину не раз приходилось решать различные
вопросы, связанные с деятельностью Главлита. Так, в связи с ростом тенденции к
«всеобщей военизации страны» все больше внимания обращалось на необходимость
сохранения военных тайн. В
31 января
21 октября
По состоянию на 24 января
К концу 1930‑х гг. контроль Главлита распространялся
на 70 000 библиотек, им было охвачено около 1800 журналов. Цензоры предварительно
проверили содержание почти 40 000 названий книг общим тиражом порядка
700 млн. экземпляров.[149] Штат Главлита в
9 февраля
Позднее, в
26 февраля
Таким образом, Репертком был отделен от Главлита и превратился в структурное подразделение, действовавшее под непосредственным руководством Наркомпроса.
Важнейшим внешнеполитическим ведомством СССР являлся Народный комиссариат иностранных дел (НКИД). В его составе функционировал, в частности, Отдел печати, который отвечал в числе прочего и за работу с иностранными корреспондентами. В конце 1930‑х гг. Отдел печати НКИД стал заниматься также предварительным просмотром статей на международные темы, которые предназначались для публикации в центральной советской прессе (кроме газеты «Правда»).[155]
Телеграфное Агентство Советского Союза, возникшее в
Радиовещание, наряду с издательской деятельностью, играло
важную роль в распространении большевистской пропаганды. Существовала целая
система центральных, республиканских и местных программ с общим объемом вещания
383 часа в сутки.[157] Центральное радиовещание,
включая передачи на 14 языках за границу, ежедневно передавало в эфир свыше 30
печатных листов текста.[158] Помимо этого в рамках
созданного в
Кино было весьма популярно в СССР и одновременно являлось, по словам Сталина, «величайшим средством массовой агитации».[160] Не раз в своих выступлениях он говорил о значении кино. По его мнению, каждая выпущенная в СССР кинокартина должна была иметь большой общественно‑политический резонанс.[161] С учетом этого Сталин и его ближайшие соратники осуществляли тщательный контроль над производством кинофильмов и даже устанавливали, какие именно темы должны освещать в своих произведениях советские кинематографисты.[162]
Средства массовой информации настраивались на восприятие значительными контингентами людей. В таких условиях не учитывались запросы небольших групп, а тем более – отдельной личности. Подобная задача и не ставилась. Кроме того, специфика средств массовой информации предопределяла отсутствие живой обратной связи, характерной для непосредственного общения людей между собой. Требовалось дополнительно проводить устную агитационно‑пропагандистскую работу, которую не могла заменить периодическая печать. Не случайно устной пропагандой в конце 1930‑х гг. постоянно занималось более 112 тыс. чел..[163]
Велика была тяга Сталина к общению с писателями. В свою очередь, именно писатели во многом способствовали его возвеличиванию. Большое значение правящий режим придавал руководству литературой и искусством. Интеллектуальная элита постоянно находилась в поле зрения большевистских функционеров. Ее духовный потенциал всесторонне использовался для пропаганды советского строя и коммунистической идеологии. Около 45 тысяч писателей, журналистов, редакторов, а также свыше 100 тысяч человек, принадлежавших к «прочему культурно‑политико‑просветительскому персоналу», десятки тысяч «работников искусства»[164] были призваны участвовать в этой нелегкой и по‑своему опасной деятельности.[165]
Высшее военное руководство уделяло особое внимание
политической работе среди личного состава Вооруженных Сил. Нарком обороны СССР
маршал К.Е. Ворошилов требовал максимально усилить его политическое воспитание.
«Нужна упорная, хорошо продуманная работа над непрерывной политической,
классовой, партийной шлифовкой кадров армии», – заявлял он.[166] Общее руководство партийно‑политической
работой в воинских соединениях и частях находилось в ведении Политического
управления Рабоче‑Крестьянской Красной Армии (ПУРККА), которое было
создано в
8 января
В распоряжении ПУРККА имелась мощная издательская база. Центральным
печатным органом являлась газета «Красная звезда». Помимо этого выходила газета
«На страже», освещавшая деятельность массовых оборонных организаций (с
Постоянно возрастала сеть окружных изданий. В
Армейская периодическая печать играла ведущую роль в
политико‑пропагандистской работе. Помимо двух названных центральных
журналов и газет («Красная звезда», «Боевая подготовка», тиражом по
500–600 тыс. каждая),[170] в апреле
10 мая
Сталин и его идеологи обеспечивали абсолютный контроль над пропагандистской сферой. В подобной обстановке все новации, политико‑идеологические кампании, в которых решающая роль отводилась пропаганде, начинались лишь после принятия советским вождем соответствующих решений, которые «озвучивались» его ближайшими соратниками. Это создавало определенные условия для стабильного функционирования партийно‑пропагандистской машины.
Как уже отмечалось, для системы тотальной пропаганды, которая достигла своего расцвета в СССР во второй половине 1930‑х гг., была характерна крайняя централизация. Большевистское руководство предпринимало радикальные меры в этом направлении для превращения ее в надежный инструмент проведения курса на укрепление правящего режима.
Кадровая политика Сталина имела своим итогом переход власти от старой большевистской гвардии к партийной молодежи, выдвинувшейся при его содействии. Он намеревался не только устранить путем репрессий и запугивания потенциальную угрозу со стороны своих идеологических оппонентов и противников, но и стремился утвердиться в качестве единодержавного диктатора.
Сталин лично осуществлял полный контроль над партийной
пропагандой. В
В 1930‑е гг. в общественное сознание активно внедрялась большевистская идеология, изначально рассчитанная на восприятие широкими массами. Советское руководство стремилось использовать в своих целях постулаты марксизма‑ленинизма, приспособить их к решению текущих политических задач. Сталин негативно относился к проявлению партийными функционерами неоправданной «активности», если она не была предварительно одобрена руководством большевистской партии в лице Центрального Комитета и Политбюро. Ему приписывается следующее заявление: «Слыхано ли у нас, чтобы работник ЦК проявлял собственную линию, выступал по собственной инициативе?».[173]
Кроме того, во второй половине 1930‑х гг. уже
сложилась практика, когда даже отдельные мысли вождя, звучавшие в застольных
речах в узком кругу его приближенных, становились ключевыми при проведении
политико‑идеологических кампаний.[174]
Так, 7 ноября
При проведении политико‑идеологических кампаний 1930‑х
– начала 1940‑х гг. пропагандистские структуры брали на вооружение не
только основополагающие высказывания и указания Сталина, но и соответствующие
письменные и устные выступления его ближайших соратников. Одним из основных
проводников сталинских идей в идеологической сфере являлся Вячеслав Михайлович
Молотов (1890–1986). Его отцом был приказчик; мать происходила из богатой
купеческой семьи. В 16 лет Молотов (настоящая фамилия – Скрябин) вступил в РСДРП, примкнул к большевикам. Окончил Казанское
реальное училище (
Поскольку Молотов занимал высокие государственные посты, он оказался в предвоенные годы одним из наиболее приближенных к Сталину функционеров большевистской партии. В его устных выступлениях и газетных статьях, публиковавшихся преимущественно под псевдонимом либо вовсе без подписи, давалась оценка главных событий внутри страны и внешнеполитических акций СССР. Уже само по себе данное обстоятельство предопределяло широкое использование высказываний и указаний В.М. Молотова в политико‑пропагандистской деятельности.
Несомненно, стремлением противостоять «буржуазному влиянию»
мотивировалось требование, обращенное в
К руководству пропагандистской деятельностью был причастен
также и Михаил Иванович Калинин (1875–1946), являвшийся с
М.И. Калинин – крестьянин по происхождению, получил
образование в сельской школе. В конце XIX в.,
работая токарем на Путиловском заводе, стал заниматься
революционной деятельностью, вошел в «Союз борьбы за освобождение рабочего
класса». С этого времени (
Помимо прочих своих почетных обязанностей как председателя Президиума ВС СССР (вручение наград, поздравление с присвоением званий и т. д. и т. п.) М.И. Калинин выступал с докладами (в том числе – в среде армейских политработников) по вопросам агитации и пропаганды, встречался с представителями средств массовой информации. Тексты его выступлений перепечатывались центральными советскими газетами и журналами, публиковались отдельными брошюрами.
Сталинская борьба за власть, приведшая к концу 1930‑х гг. к оттеснению с политического Олимпа и даже к физическому уничтожению ряда видных большевиков‑ленинцев, в том числе – основных «идеологов» партии (Н.И. Бухарина, Г.Е. Зиновьева, Л. Б. Каменева, К.Б. Радека и других), несколько сузила круг ближайших соратников, выступавших в роли интерпретаторов основополагающих идей вождя.
Видными фигурами в деле руководства политико‑пропагандистской
деятельностью в стране со второй половины 1930‑х гг. являлись А. А.
Жданов (1896–1948) и А. С. Щербаков (1901–1945). Жданов был выходцем из семьи
инспектора народных училищ. Окончил реальное училище в Твери, обучался в
Петровско‑Разумовской сельскохозяйственной академии. С 16 лет участвовал
в революционном движении. В 19 лет вступил в РСДРП.
Служил в Красной Армии (1918–1920 гг.), был политработником, редактором
газеты «Тверская правда». В 34 года стал членом ЦК ВКП(б). Благодаря личному знакомству со Сталиным Жданов,
работавший секретарем Нижегородского (Горьковского) губкома (крайкома) ВКП(б), «пошел на повышение». После гибели С.М. Кирова (
В середине 1930‑х гг., еще не взойдя на верхние ступени партийной иерархии, А.А. Жданов играл влиятельную роль в сталинском окружении. Жданову поначалу были доверены сельскохозяйственный, планово‑финансово‑торговый и политико‑административный отделы, управление делами и отдел руководящих работников ЦК. Однако постепенно он начал проявлять себя и в совершенно другой, идеологической сфере, стремясь продемонстрировать Сталину «амбициозное намерение утвердиться на ниве руководства партийной пропагандой».[179]
В мае
По решению Политбюро ЦК ВКП(б) от
16 апреля
А.С. Щербаков – выходец из семьи рабочего. Вступил в
большевистскую партию в
В
При поддержке своего «старого шефа» Жданова и по
рекомендации самого Сталина он был назначен в
Карьерное продвижение А.С. Щербакова не могло не вызвать
раздражения у большевиков «ленинского призыва», в частности, у А.Я. Аросева (1890–1938).
Аросев, активный участник революционных событий октября
Другой старый большевик Е.С. Варга, сталинский «экономический советник», охарактеризовал А.С. Щербакова как одного «из худших представителей самовластной бюрократии».[184] Писатель К.И. Чуковский дал ему следующую характеристику: «По культурному уровню это был старший дворник…».[185]
Выступавший в роли «голосового аппарата» для передачи
партийных директив, Щербаков явно «не сработался» с «инженерами человеческих душ»,
о чем чистосердечно сообщал Сталину в письме от 2 января
К концу 1930‑х гг. для Жданова и Щербакова был
«очищен» путь к руководству политико‑идеологической сферой, поскольку их
непосредственные предшественники стали жертвами репрессий. Это – А.И. Стецкий
(1896–1938), член партии с
Как уже отмечалось, большевистское руководство придавало
огромное значение периодической печати, в первую очередь партийной. В
По излечении состоял «для особых поручений» при
Реввоенсовете (РВС) Юго‑Западного фронта. Здесь впервые встретился со
Сталиным, членом РВС фронта. Встреча со Сталиным фактически предопределила
дальнейшую политическую карьеру Мехлиса. В
Таким образом, бывший скромный военком дивизии возглавил
важную структуру, занимавшуюся техническим обслуживанием руководящих органов
большевистской партии, сотрудники которого, согласно решению ЦК от 19 декабря
В январе
По свидетельству А.С. Аросева, Л.З. Мехлису было свойственно
невежество, характерное для всех вновь назначенных «культработников».[191] Однако это отнюдь не
явилось препятствием для получения Мехлисом ученой степени доктора
экономических наук, которая была присвоена ему в ноябре
Подобно А.С. Щербакову, также закончившему ИКП, Л.З. Мехлис вошел в число тех, кто составил «ближайший кадровый резерв» Сталина. Превратившись в «красного профессора», Мехлис сыграл собственную роль в реализации планов вождя по заполнению своими сторонниками важнейших идеологических органов партии. Именно ему и было доверено довершить разгром одного из главных сталинских политических оппонентов Н.И. Бухарина.[193]
На посту ответственного редактора Л.З. Мехлис приобрел опыт идеологической работы, навыки пропагандистской обработки населения. Эффективность печатной пропаганды он рассматривал с точки зрения того, насколько талантливые люди будут работать в прессе и для прессы. Мехлису удалось привлечь к работе в «Правде» известных писателей. Художественная литература рассматривалась им как составная часть идеологии, а писатели – исключительно как «работники идеологического фронта».
Деятельность Л.З. Мехлиса в качестве ответственного
редактора центрального печатного органа ЦК ВКП(б) была
по достоинству оценена сталинским руководством. В мае
Таким образом, и формально, и фактически ему удалось приобщиться к высшей политической элите.
Последствием политических репрессий являлось нагнетание «внутриведомственного страха». Начальники и ответственные лица «внезапно исчезали» со своих важных постов. Это приводило к тому, что пропагандистские структуры заполнялись, с одной стороны, людьми образованными, но элементарно некомпетентными в пропагандистской сфере, а с другой – малообразованными и некультурными и уже по этой причине непригодными к политико‑идеологической работе.
Не миновала репрессий и такая специфическая и повсеместно распространенная в условиях советского режима сфера, как государственная цензура. В данной связи нельзя не отметить «плодотворной» деятельности в этом направлении Мехлиса, который «всегда был склонен к самым крайним мерам».[194]
Так, едва заняв должность заведующего отделом печати и
издательств ЦК ВКП(б), Мехлис начал выявлять
«неблагонадежных». В октябре
Вслед за этим вновь назначенный заведующий отделом печати и
издательств занялся поисками «крамолы» в руководящем составе Главлита. 22
ноября
Особую неприязнь, судя по докладной
записке Л.З. Мехлиса, вызывал у него начальник Главлита С.Б. Ингулов
(1893–1938), занимавший этот пост с июня
Уже 13 января
Садчиков вступил в большевистскую партию в
В 1938–1939 гг. штат Главлита увеличился с 5800 до
6027 чел., из которых 4279 чел. являлись цензорами.[199] Однако в результате
репрессий его кадровый состав пострадал весьма существенно. Репрессии не
миновали и кадры местных органов цензуры, в частности, районных уполномоченных
обллита. Не случайно культурная и политическая подготовка данной категории
цензорского состава находилась на низком уровне. К тому же ее представители не
обладали практическим опытом в данной сфере деятельности. Так, по сведениям
Л.З. Мехлиса, цензором газеты «Индустрия» назначили некоего Федорова, который
работал заведующим складом, гаражом, не имел никакого образования и оказался
малограмотным человеком «во всех отношениях».[200]
Низкий образовательный уровень и некомпетентность цензурных работников
приводили порой к курьезным случаям. Например, секретарь Ленинградского обкома
партии 10 октября
Те «методы» достижения номенклатурных постов, которые
использовали Л.З. Мехлис, А.Е. Никитин, некоторые другие функционеры, а именно:
написание доносов с обвинениями в «политической неблагонадежности» как
основного средства для «устранения» (иногда – в буквальном смысле) своих
оппонентов, оказывались в атмосфере репрессий весьма эффективными. То и дело
возникали межличностные конфликты, которые, по определению Л. Максименкова,
«достигали уровня внутриведомственной истерики». Например, ответственный
руководитель ТАСС Я.Г. Долецкий 10 февраля
В результате репрессий практически полностью сменился кадровый состав Отдела печати НКИД. На смену репрессированным профессиональным дипломатам и журналистам пришли молодые сотрудники, уже окончившие либо еще обучавшиеся на краткосрочных курсах подготовки при Наркомате иностранных дел. Многие из них «строчили доносы и ораторствовали на собраниях». Эти «беззастенчивые клеветники и карьеристы» периодически устраивали травлю «неугодных» работников Отдела печати.[204]
Сталинское руководство придавало большое значение контролю
над состоянием партийно‑политической работы в Красной Армии. В этих
условиях особую значимость приобретала деятельность Политического управления
РККА. Согласно принятому наркоматом обороны СССР «Положению о Политическом
управлении РККА» (22 ноября
Л.З. Мехлис, уже достаточно хорошо проявивший себя в
качестве надежного исполнителя, как никто другой подходил для руководства столь
ответственным направлением пропагандистской деятельности, каковым являлась
политико‑идеологическая работа в Вооруженных Силах. Не случайно именно
этот партийный функционер, обладавший удивительной энергией и потрясающей
работоспособностью и в то же время «мало разбиравшийся в военном деле и не
признававший никакой уставной организации»,[206]
30 декабря
Л.З. Мехлис, сменивший репрессированного П.А. Смирнова, не
только занял пост заместителя наркома обороны, но и вошел в состав Главного
военного совета РККА (ГВС) при Наркомате обороны СССР. ГВС был образован по
постановлению СНК и ЦК ВКП(б) 13 марта
Вступив в новую должность, Л.З. Мехлис напрямую столкнулся с проблемой некомплекта политсостава РККА. Это явление объяснялось, во‑первых, большой текучестью кадров, связанной главным образом с «чисткой» армейских рядов в 1937–1938 гг., а во‑вторых, – с ускорением роста численности Красной Армии и созданием новых воинских соединений и частей. С первых же дней пребывания Мехлиса у руководства ПУРРКА перед ним встала двуединая задача: всеми доступными средствами восполнить недостающий некомплект политработников, не забывая о той главной миссии, которая была доверена ему Сталиным, – беспощадно искоренять и «выкорчевывать» из рядов Вооруженных Сил «врагов народа».
Новый начальник ПУРККА немедленно принялся за решение
вопроса о восполнении недостающих кадров политработников. 8 января
Мехлис сформулировал задачу «выращивания» преданных Сталину политработников. Он действительно прилагал большие усилия по восполнению некомплекта армейских политработников в РККА, но эффективность от его практических действий на этом поприще была мала, если вспомнить о той цели, которая формулировалась начальником ПУРККА.
Однако этот «недостаток» в работе на посту начальника ПУРККА
Л.З. Мехлис, как представляется, с лихвой «окупил», проводя в жизнь сталинскую
установку на «искоренение» из армии «врагов народа». Репрессии в полной мере
коснулись института политработников Красной Армии. Примечательно, что
начавшаяся активная борьба за ликвидацию некомплекта политсостава, на которую в
Не ограничиваясь выявлением «вредителей и шпионов» среди
командного состава Красной Армии, Разведуправления РККА, Мехлис лично возглавил
чистку аппарата ПУРККА, начав с отдела кадров. Менее 10 дней оставался в своей
должности после прихода нового начальника Политуправления бригадный комиссар
М.Р. Кравченко, который был уволен и немедленно арестован. На его место Л.З.
Мехлис назначил своего заместителя, состоявшего в запасе РККА секретаря
Пролетарского райкома партии Москвы Ф. Ф. Кузнецова (1904–1979). Кузнецов
вступил в большевистскую партию в
Поиском «врагов народа» активно занимались в бытность Л.З. Мехлиса начальником ПУРККА и в политуправлениях военных округов. Начальники политуправлений Закавказского, Сибирского, Поволжского, Северо‑Кавказского, Среднеазиатского, Киевского особого военных округов были объявлены кто «матерым шпионом», кто «троцкистом», кто участником «военно‑фашистского заговора» и репрессированы. Параллельно осуществлялась «чистка» аппарата и политсостава в главных и центральных управлениях наркомата обороны, военно‑учебных заведениях.
Одним из первых документов, подписанных Л.З. Мехлисом на новой
должности, была директива от 14 января
Не остановившись на этом, Мехлис принялся за разоблачение
новых «вредителей» в Красной Армии. На Всеармейском совещании армейских
политработников в апреле
В соответствии с директивой Л.З. Мехлиса от 26 мая
Итог деятельности Л.З. Мехлиса по «выкорчевыванию» «врагов
народа» – 3,2 тыс. чел. уволенных из армии политработников только в
Как уже отмечалось, в мае
Институт комиссаров был введен, в первую очередь, с целью
осуществления контрольных, надзорных функций. Налицо был приоритет этой функции
над задачей воспитания личного состава, которая также входила в их компетенцию.
Примечательно, что подобная тенденция была отмечена соответствующими органами
потенциального противника СССР – нацистской Германии. Осенью
В приказах наркома обороны (17 ноября, 14 декабря
Именно в комиссарах видел Л.З. Мехлис свою опору в
осуществлении «чисток» командно‑политического состава. На Всеармейском
совещании политработников в апреле
В совершенно секретной директиве от 17
апреля
В 1935–1939 гг. для военно‑политического состава РККА были введены следующие воинские звания: младший политрук, политрук, старший политрук, батальонный комиссар, старший батальонный комиссар, полковой комиссар, бригадный комиссар, дивизионный комиссар, корпусной комиссар, армейский комиссар 2‑го ранга и армейский комиссар 1‑го ранга.
В результате «сталинского призыва», инициированного Л.З. Мехлисом, в рядах политсостава появилась и такая «неуставная» должность, как заместитель политрука. Выдвигать на эту должность старались «политически благонадежных», «проверенных товарищей». Однако бывали случаи, когда в низовое звено политсостава РККА попадали люди с еще не устоявшимися политическими взглядами и убеждениями, что объяснялось прежде всего их умением быть осторожными в словах и делах, способностью приспосабливаться в создавшихся неблагоприятных условиях.
Вот лишь один из примеров такого рода «приспособленчества».
В мае
А.Т. Семихин быстро смекнул: следует всячески избегать обвинений в свой адрес в «политической и моральной неустойчивости», ибо, по его собственному выражению, «обычно за таковыми устанавливался надзор». И Семихин изо всех сил старался не только участвовать в коллективном чтении газет, журналов, другой литературы, прослушивании радиопередач, но и в регулярном посещении разного рода собраний и лекций. Именно за эту «внешнюю „прилежность“ его в конечном счете и назначили заместителем политрука.
По собственному признанию А.Т. Семихина, на эту должность назначали, как правило, красноармейцев, от которых требовалось немногое: уметь «вести читку газет, литературы, организовывать игры, спектакли». В то же время заместитель политрука не имел никаких административных прав и вынужден был лишь выполнять «указания и приказания политрука подразделения».[211]
Противоречия эпохи 1930‑х гг. сказывались на образе действий людей, причастных к партийно‑пропагандистской работе. Демонстрация приверженности идее, готовность жертвовать личными интересами сочетались с проявлениями приспособленчества и конформизма. В обстановке систематических разоблачений «врагов народа» и шпиономании формировались такие качества, как бездушие и карьеризм.
Для корректировки пропагандистской деятельности служили партийные постановления и инструктивные письма, обозначавшие не только общую направленность, но и мельчайшие детали идеологической работы. С конца 1920‑х до конца 1930‑х гг. было принято свыше 30 постановлений ЦК ВКП(б), касавшихся вопросов пропаганды. Осуществлялись мелочная опека, грубое вмешательство в дела редакций периодических изданий, что приводило к метаниям сотрудников из стороны в сторону. Все это лишало пропаганду маневренности, гибкости и оперативности. Формировался тип политического пропагандиста, который не мог и шага ступить без получения руководящих указаний «сверху».[212]
В условиях сталинского режима существовала своя специфика восприятия пропагандистских установок, в том числе и связанных с подготовкой к войне, которые внедрялись в общественное сознание. Она зависела не только от интенсивности проводившихся политико‑идеологических кампаний, но во многом определялась интеллектуальным уровнем и жизненным опытом тех, на кого была рассчитана. А порой и те люди, которые были предназначены для проведения важнейших «указаний партии и правительства», повседневно сталкиваясь с трудными проблемами и обнаруживая «зазор» между пропагандистскими декларациями и жизненными реалиями, проникались сомнением и постепенно превращались в «политически неблагонадежных».
Так произошло, например, с упоминавшимся уже армейским политработником низового звена помощником политрука А.Т. Семихиным. Оказавшись призванным на военную службу, он, по его словам, «наблюдал методы воспитания в армии, настроения командного и рядового состава, их отношение к пропаганде». Эти наблюдения, накопленный жизненный опыт заставляли его сделать неутешительный вывод о том, «что в СССР построено все на фальшивой монете». Семихин повсеместно встречал людей, которые были недовольны советской властью, но опасались вслух признаваться в этом. Происходила подмена понятий. Так, родители‑колхозники писали призванным в РККА красноармейцам письма о недостатке продовольствия, о полуголодном существовании. Этих же красноармейцев пропаганда убеждала, что и их родители, и они сами жили «прекрасной жизнью „сталинской эпохи“. Данное противоречие между пропагандистскими установками армейских политработников и реальной жизнью, по словам А.Т. Семихина, являлось лишь одним „из миллионов подобных несправедливостей“. Однако откровенно рассказать о своих горьких раздумьях означало „пойти под расстрел“. Отказаться же „от зародившихся мыслей“ он был просто не в силах.[213]
Таким образом, Сталин и подконтрольный ему политико‑идеологический аппарат стремились обеспечить абсолютный контроль над пропагандистской сферой. В создавшейся обстановке все новации, в которых пропаганде отводилась решающая роль, вводились лишь после принятия советским вождем соответствующих решений, которые «озвучивались» им самим и его ближайшими соратниками. Это создавало условия для стабильного функционирования партийно‑пропагандистской машины. Серьезным испытанием этой стабильности и своеобразным способом проверки надежности и преданности кадрового состава явились: участие Красной Армии в боевых действиях на Дальнем Востоке, против Польши и Финляндии, а также в период непродолжительного сближения с нацистской Германией.
В начале 1920‑х гг. советская
военно‑теоретическая мысль уделяла большое внимание выработке так
называемой «единой военной доктрины». Это была доктрина революционной
наступательной войны, призванная обеспечить победу мировой революции. Основная
роль в ее создании принадлежала М.В. Фрунзе. Он утверждал, что ввиду
невозможности длительного мирного сосуществования пролетарского государства с
капиталистическими державами рабочий класс при помощи Красной Армии неизбежно
перейдет в наступление на международный капитал, когда для этого сложится
благоприятная обстановка. Революционные войны, по мысли Фрунзе, должны иметь
классовый характер и приблизиться по своему типу к гражданским войнам, так как
наступление Красной Армии обеспечит ей всемерное содействие и поддержку
трудящихся капиталистических стран. Она играла роль решающей силы в достижении
победы. Фрунзе требовал, чтобы каждый красноармеец в этом направлении
воспитывался пролетарской идеологией и ясно представлял себе, что «в известной
обстановке» возможно наступление «за пределы» СССР. Заняв пост председателя РВС
СССР и наркома по военным и морским делам (январь
Сталин, скорее всего, разделял подобный взгляд на военно‑политическую
стратегию. Он, в частности, говорил о том, что после Октября
В соответствии с этим была определена им и стратегическая цель, которая, в отличие от часто меняющейся тактики, должна была оставаться неизменной вплоть до ее достижения. По мнению Сталина, следовало использовать диктатуру пролетариата в СССР «как опорный пункт для преодоления империализма во всех странах»,[215] а ее армию – как орудие освобождения трудящихся. Партия пролетариата, чтобы сыграть роль боевого штаба, должна вооружиться революционной теорией и уметь использовать благоприятный момент. Таким моментом он считал империалистическую войну, которая «замечательна» в том отношении, что «ведет к взаимному ослаблению империалистов, к ослаблению позиции капитализма вообще, к приближению момента пролетарской революции, к практической необходимости этой революции».[216]
Приход к власти в Германии национал‑социалистов во
главе с Гитлером (
В открытых публичных выступлениях Сталина и его ближайших
соратников основное внимание акцентировалось на том, что именно империализм
грозит миру новой войной, в то время как Советский Союз строго придерживается
политики мира и ни в коем случае не думает ни на кого нападать. Данный тезис
был «озвучен» на XVII съезде ВКП(б) (
Война рассматривалась Сталиным как возможный для капитализма выход из политического и экономического кризиса. Он не исключал вероятности развязывания ее против СССР. Подобное развитие событий расценивалось им даже как благоприятное, ибо после нападения на Советский Союз, как считал Сталин, следовало ожидать выступления народных масс капиталистических стран в тылу «своих угнетателей». Он выражал уверенность, что война против Советского Союза «приведет к полному поражению нападающих, к революции в ряде стран Европы и Азии и к разгрому буржуазно‑помещичьих правительств этих стран».[218]
На XVII съезде ВКП(б) Сталин провозгласил, что в условиях нараставшей военной угрозы СССР намерен придерживаться политики мира. В то же время за любыми попытками нападения на Советский Союз, по его словам, неизбежно должен последовать сокрушительный отпор агрессорам, «чтобы впредь не повадно было им совать свое свиное рыло в наш советский огород».[219]
Сталину вторил В.М. Молотов. Выступая на XVII съезде ВКП(б), он отмечал, что «в связи с обстановкой на Дальнем Востоке» необходимо усилить «бдительность и готовность к защите великих завоеваний Октябрьской революции». «Неуклонно проводя политику мира и укрепления мирного сотрудничества с другими государствами, – подчеркнул глава Советского правительства, – мы в данный момент должны проявить особую заботу о боеспособности нашей славной Красной Армии».[220]
Исходя из сталинской концепции, опасность для СССР
представляли не отдельные иностранные державы (например, Германия или Япония),
а весь зарубежный мир («капиталистическое окружение»). Пытаясь на совещании
работников оборонной промышленности (14 июня
Политико‑идеологические кампании, проводившиеся в 1930‑е гг., по своему содержанию были обоюдоострыми. Действовать в открытую – означало обострять отношения с капиталистическим миром. Поэтому Сталину и его окружению приходилось соблюдать осторожность, чтобы ненароком не спровоцировать антисоветские дипломатические либо, хуже того, вооруженные акции со стороны объекта подобных кампаний.
Довольно сложными и неоднозначными были советско‑германские
отношения после победы в Германии национал‑социалистической партии во
главе с А. Гитлером. 29 марта
Здесь уместно отметить, что пренебрежительное отношение В.
Суворова (В.Б. Резуна) к источникам, на которых он строит повествование, дало
знать о себе в виде поверхностного, субъективно‑эмоционального разбора
упомянутой статьи Тухачевского. Резун остался в неведении относительно того, что
написанный 29 марта
31 марта
Между тем Сталин, несмотря на обострение политических
отношений с Германией, не форсировал антинацистскую пропагандистскую кампанию.
Более того, на приеме в Кремле руководителей и работников Наркомата путей
сообщения (30 июля
В 1930‑е гг. на смену старой генерации советской элиты, большевикам «ленинской гвардии», многие из которых подверглись репрессиям как «враги народа», приходили сталинские «выдвиженцы». Эти энергичные и амбициозные люди молодого и среднего возраста имели преимущественно пролетарское либо крестьянское происхождение, что в советских условиях, несомненно, способствовало карьерному росту. Одни из них направлялись на партийную, комсомольскую, хозяйственную работу, другие составили основу командного и политического состава Красной Армии.
Сталин и его ближайшие соратники хорошо осознавали важную роль Вооруженных Сил в условиях надвигавшейся войны, когда Советский Союз практически вступил в предмобилизационный период. Их рядовой и командный состав большевистский вождь хотел видеть преданным не только «делу защиты социалистического Отечества», но и себе лично. Для этого использовались самые различные методы. На высшие командные должности назначались люди, с которыми Сталин был связан по службе еще со времен Гражданской войны. Особое предпочтение он отдавал «первоконникам» – сослуживцам 1919–1920 гг. по Первой Конной армии Юго‑Западного фронта. «Первоконники» (К.Е. Ворошилов, С.М. Буденный, А.И. Егоров и другие) постепенно составили руководящий костяк Народного комиссариата по военным и морским делам, вытеснив с командных должностей приверженцев первого главы советского военного ведомства Л.Д. Троцкого.
Большое внимание уделялось количественному и качественному
росту командного, технического, политического состава Красной Армии.
Расширялась сеть военно‑учебных заведений и в частности – академий. К
началу 1930‑х гг. в стране имелось 6 военных академий. В Москве
подготовка старших и высших командиров осуществлялась в Академиях: им. М.В.
Фрунзе, Военно‑Воздушных Сил РККА им. Н.Е. Жуковского. В Ленинграде эту
задачу выполняли: Военно‑техническая, Военно‑политическая им.
Толмачева (в
Реорганизация советских Вооруженных Сил, совершенствование
их технического оснащения в условиях надвигавшейся войны потребовали подготовки
большого количества командиров высокой квалификации для бронетанковых,
химических, инженерных войск, частей связи РККА и, конечно, –
политсостава. Создавались новые военные академии. В Москве –
Моторизации и механизации им. Сталина, Военно‑химическая им. К.Е.
Ворошилова, Военно‑инженерная им. В.В. Куйбышева (все вышеназванные – в
В
Ежегодно 1 мая (в день Международной солидарности трудящихся) на Красной площади устраивались своеобразные смотры боевой выучки и технической оснащенности бойцов и командиров Красной Армии – грандиозные военные парады. Также ежегодно, в начале мая в Кремле происходила церемония очередного выпуска слушателей военных академий. К началу 1930‑х гг. вошло в обычай приглашать участников первомайских парадов, а вслед за ними и выпускников военных академий («военных академиков») в Кремль на завтраки, сопровождавшиеся небольшой концертной программой. Участники парада удостаивались такой чести на другой день после его проведения (2 мая). «Военные академики», присутствовавшие на торжественной церемонии выпуска, заполняли парадные залы Большого Кремлевского дворца сразу по завершении ее официальной части (как правило, она происходила 4 либо 5 мая). Здесь и устраивались застолья. В непринужденной обстановке красноармейцы и командиры имели возможность общаться с руководителями большевистской партии и советского правительства.
Инициатором организации завтраков в Кремле для рядового и командного состава Красной Армии являлся К.Е. Ворошилов, который в начале 1930‑х фактически играл на них роль полноправного хозяина. Сталин, другие члены Политбюро ЦК, представители советского руководства были на этих застольях гостями, хотя и почетными. Они оставались на «ворошиловских завтраках» лишь на 2–3 часа (застолья, начинавшиеся в полдень, продолжались, как правило, до 17 часов), а затем, не дожидаясь окончания, удалялись.
В то же время Сталин не упускал возможности прямого общения
с представителями военной элиты на этих кремлевских застольях, для того чтобы
изложить собственное видение перспектив развития Вооруженных Сил. Особый интерес
представляет краткая сталинская застольная речь, обращенная к участникам
первомайского парада, собравшимся в Большом Кремлевском дворце 2 мая
Позднее, 2 мая
На завтраке в Кремле 2 мая
Затем Сталин отметил те личные качества, которыми, по его мнению, должны обладать авиаторы. Говорил о необходимости воспитания у них не просто смелости, а «расчетливой большевистской храбрости», сочетания твердого знания боевой техники с глубоким пониманием законов природы, способности овладеть этими законами. Некоторые летчики, подчеркнул далее Сталин, в аварийной ситуации стремятся в первую очередь спасти не себя, а вверенную машину, «считают позорным пользоваться парашютом». И заявил, что человеческая жизнь, жизнь летчика, гораздо ценнее сотен самолетов.[230]
В июне
Если до февраля
В создавшихся условиях К.Е. Ворошилов, который фактически лишался возможности исключительно по собственной инициативе устраивать застолья в Кремле для представителей военной элиты, решил «провентилировать» ситуацию. 19 апреля он направил членам Политбюро и лично Сталину записку следующего содержания: «В прошлые годы майский выпуск Военных Академий производился в Москве в Кремле в присутствии членов Политбюро и Правительства. В мае этого года выпускаются из Академий 1076 человек, из них 145 человек, расположенных в Ленинграде (sic. – В.Н.). Считал бы необходимым и в этом году по установившейся традиции выпуск Академий произвести в Кремле (4‑го мая)».[231] Хотя эта записка наркома обороны имела пометку «Срочно», Сталин и другие члены Политбюро почему‑то не нашли времени для ее рассмотрения вплоть до 28 апреля.
Накануне, 27 апреля, высший партийный орган принял решение, также касающееся представителей советской военной элиты: «О приеме Партией и Правительством войск, участвующих в первомайском параде». К сожалению, инициативный документ, послуживший поводом для его принятия, выявить не удалось. Скорее всего, и здесь можно говорить о «руке Ворошилова».
Упомянутое решение Политбюро формулировалось следующим образом: «Признать целесообразным организацию приема партией и правительством 2 мая в Большом Кремлевском дворце представителей войск, участвующих в майском параде (летчиков, танкистов, артиллеристов, кавалеристов и др. родов войск) в общем количестве до 1500 человек».[232]
Сталин внес в представленный первоначально проект постановления Политбюро незначительную правку, которая, однако, имела важную смысловую нагрузку. После слов «организацию приема» вождь вписал красным карандашом: «партией и». Тем самым внимание акцентировалось на том, что прием участников первомайского парада в Кремле организуется по инициативе большевистской партии, лидером которой он являлся, и советского правительства, возглавлявшегося одним из его ближайших соратников В.М. Молотовым. Это и нашло отражение в упомянутом решении Политбюро от 27 апреля.
На другой день была рассмотрена и просьба наркома обороны К.Е. Ворошилова, изложенная в его записке от 19 апреля. 28 апреля Политбюро приняло по этому вопросу следующее решение: «Произвести выпуск из Военных Академий в Кремле 4 мая».[233]
Таким образом, в конце апреля
Во‑вторых, решениями Политбюро от 27 и 28 апреля
Центральная печать соответствующим образом отреагировала на
важные изменения статуса кремлевских застолий. Например, «Правда» поместила
следующую информацию: «2 мая, в 6 часов вечера, в залах Большого
Кремлевского дворца состоялся прием участников парада, устроенный
ЦентральнымКомитетом ВКП(б) и правительством СССР
(выделено мной. В.Н.)». Отчет об этом застолье был помещен в
газете под характерным заголовком: «Участники первомайского парада на приеме в
Кремле 2 мая
С мая
Гостями на банкетах становились лучшие из тех, кто
участвовал в первомайских парадах, преимущественно люди, сделавшие службу в
Красной Армии или в Военно‑Морском Флоте своей профессией. В то же время
неизменно соблюдался один основополагающий принцип подобного отбора:
приглашавшиеся на прием в Кремль представляли все рода войск. Как предписывало
вышеупомянутое постановление Политбюро от 27 апреля
Аналогичную задачу отбора наиболее достойных приходилось
решать и в случае с участниками традиционных кремлевских приемов для
выпускников военных академий РККА. В
В мае
В конце приема, обращаясь к представителям военной элиты, Сталин провозгласил здравицу в честь бойцов и командиров всех родов войск. Он предложил тост «за здоровье бесстрашных подводников, метких артиллеристов, отважных танкистов, мужественных летчиков… отважных кавалеристов, смелых, закрепляющих победу пехотинцев».[239]
Большой резонанс имела сталинская застольная речь перед
выпускниками военных академий РККА, произнесенная 4 мая
Объясняя «военным академикам», почему его речь столь пространна, Сталин прямо заявил, что ранее два или три раза отсутствовал на их традиционном выпуске в Кремле и теперь желает «наверстать упущенное».[244] Следует обратить внимание и на следующее обстоятельство. Сталину, скорее всего, необходима была привычная аудитория, основу которой составляли представители элиты Красной Армии, чтобы на кремлевском приеме обратиться к ним с программным выступлением, которое (к сожалению, данный факт предан забвению в некоторых исторических исследованиях) приняло форму основополагающей застольной речи.
Помимо всего прочего, эту застольную речь можно считать
инаугурационной, т. е. фиксирующей завершающий этап утверждения Сталина
как единоличного вождя партии и государства. На международной арене к тому
времени также удалось достичь несомненных успехов, которые закрепил советско‑французский
договор от 2 мая
Предварительно отредактированный текст сталинского
выступления перед выпускниками военных академий («Кадры решают все!»)
неоднократно публиковался и стал одним из основополагающих в пропагандистской
работе среди личного состава Красной Армии. Так, 31 июля
С мая
Данный «пробел» с лихвой возмещался неоднократными
выступлениями на различных совещаниях и партийных форумах. Так, в ходе
февральско‑мартовского пленума ЦК ВКП(б)
Советский лидер был уверен, что нападения на СССР со стороны
«буржуазных стран» можно ожидать в любой момент. Последние, по его словам,
только и ждут удобного случая для начала интервенции против Советского Союза с
целью «разбить его или, во всяком случае, подорвать его мощь или ослабить его».
Именно с этим и связывал он, если судить по содержанию его выступления на
февральско‑мартовском пленуме
В феврале
Все эти и другие подобного рода сталинские выступления и декларации сочетались с попытками показать, что внутри «капиталистического окружения» существуют серьезные противоречия, которые уже привели к началу вооруженной схватки между крупнейшими державами.
Как уже отмечалось, на XVII съезде Сталин обозначил два
очага войны в мире, назвал два государства, отвечавшие за ее фактическое
развязывание, – Японию и Германию. Этот тезис был всесторонне развит и
конкретизирован в «Кратком курсе истории ВКП(б)» (
Захват Италией Абиссинии (
Все эти факты, умело подобранные в «Кратком курсе…», дали Сталину основание сделать вывод о том, что «вторая империалистическая война на деле уже началась».[252] Не без внутреннего удовлетворения он констатировал следующее немаловажное обстоятельство: «вторую империалистическую войну» развязали агрессивные государства – Германия, Италия и Япония, а велась она в конечном счете «против капиталистических интересов Англии, Франции, США». Основная цель новой войны – «передел мира и сфер влияния в пользу агрессивных стран», осуществляемый «за счет… так называемых демократических государств». «Демократические» государства, в первую очередь, Англия, боясь «рабочего движения в Европе и национально‑освободительного движения в Азии», а также считая фашизм «хорошим противоядием» против этих «опасных движений», стремились ограничиться политикой «уговаривания зарвавшихся фашистских заправил». Однако Сталин и его соавторы по «Краткому курсу…» выражали уверенность, что подобная тактика не приведет ни к чему хорошему и в конечном счете «правящие круги Англии и их друзья во Франции и США» должны будут получить «свое историческое возмездие». В то же время в «Кратком курсе…» содержалось предупреждение об опасности «второй империалистической войны» для СССР.
В книге была также дана официальная оценка позиции
Советского Союза в создавшейся ситуации. СССР, подчеркивалось в ней, проводя
свою мирную политику, в то же время предпринимал все от него зависящее для
укрепления своих границ, усиления обороноспособности Красной Армии и Военно‑Морского
Флота. Эти мероприятия сочетались с некоторыми дипломатическими шагами, такими,
как: вступление СССР в Лигу Наций (
Такова была интерпретация событий второй половины 1930‑х гг., связанных с генезисом Второй мировой войны, в изложении «Краткого курса истории ВКП(б)» или, вернее, по версии Сталина. Она предназначалась для восприятия многомиллионными массами населения Советского Союза. Именно так и трактовали происходившее на международной арене вождь и его ближайшие соратники в своих открытых выступлениях.
В то же время Сталин хорошо осознавал, что дипломатические
демарши никоим образом не избавляют от участия в войне. Еще 13 июня
В передовой статье газеты «Правда» от 9 сентября 1938 года, посвященной выходу в свет «Краткого курса истории ВКП(б)», особо подчеркивалось, что «наша борьба далеко еще не окончена. Нам предстоят решающие бои за окончательную победу социализма против капиталистического окружения…».[256] В связи с этим значение «Краткого курса…» виделось в том, что он «вооружает наши руководящие кадры теорией марксизма‑ленинизма… и укрепляет уверенность в окончательной победе великого дела партии Ленина – Сталина, победе коммунизма во всем мире».[257]
30 сентября – 1 октября
Между тем уже с лета
В период чехословацкого кризиса, согласно директиве наркома обороны К.Е. Ворошилова, на границе с Польшей сосредоточивались стрелковые и кавалерийские дивизии, танковые части, а также боевые самолеты якобы с целью проведения «крупных учений». 24 сентября соединения приграничных военных округов (более 40 дивизий и других частей и подразделений) были подняты по тревоге и начали большие учения.
Несомненный интерес представляют выступления Сталина,
прозвучавшие в период мюнхенского кризиса на совещании пропагандистов Москвы и
работников партийных идеологических учреждений, которое было проведено по
инициативе ЦК ВКП(б) 28 сентября – 1 октября
В условиях начавшегося политического кризиса в Европе, чреватого опасностью для СССР, Сталин в своем выступлении на совещании не мог не коснуться вопроса об отношении к «капиталистическому окружению» и к перспективам войны с ним. Он категорически опроверг «оборонческие», «пацифистские» взгляды на перспективы грядущей войны. Из его слов следовало, что большевистское руководство прекрасно видело «разницу между различными войнами» и не исключало принятия на себя инициативы вооруженного выступления. В данной связи Сталин напомнил дореволюционную ленинскую работу «О Соединенных Штатах Европы», где подчеркивалось: после захвата власти в одной стране и организации там социалистического производства пролетариат данной страны непременно должен будет выступить «против других отставших, реакционных капиталистических стран», чтобы помочь пролетариям уже этих стран «освободиться от буржуазии».
Сталин откровенно высказался 1 октября
В то же время, насколько можно судить на основании сталинских
высказываний на совещании 1 октября
Большой резонанс получил отчетный доклад Сталина на XVIII
съезде партии о работе ЦК ВКП(б) (10 марта
Формулируя на XVIII съезде ВКП(б) очередные задачи большевистского руководства в области внешней политики в создавшейся сложной международной обстановке, Сталин, в частности, отметил, что Советский Союз намерен «и впредь проводить политику мира и укрепления деловых связей со всеми странами». Далее, «соблюдать осторожность и не давать втянуть в конфликты нашу страну провокаторам войны, привыкшим загребать жар чужими руками». Наконец, Сталин сформулировал насущную задачу всемерного укрепления боевой мощи «Красной Армии и Военно‑Морского Красного флота».[262]
Сталинские указания о неизбежности вооруженного столкновения с «капиталистическим окружением» находили отражение в пропагандистской деятельности. Так, в журнале «Политучеба красноармейца» постоянно подчеркивалась возраставшая угроза мирному строительству в СССР, в связи с чем ставилась задача усиления боеготовности армии, чтобы «ответить на удар врага тройным сокрушительным ударом».[263] Пропаганда в духе подготовки к революционным войнам нашла свое выражение прежде всего в том, что постоянно внушалась мысль о неизбежности войны между СССР и капиталистическими странами. Такое утверждение, со ссылкой на высказывания Ленина периода Гражданской войны, обосновывалось невозможностью мирного сосуществования между ними продолжительное время.
Сталинское руководство утверждало, что борьба против «капиталистического окружения» еще далеко не окончена.[264] Причем решение этого вопроса предполагалось перенести на международную арену «после успешного разрешения его в пользу социализма внутри страны».[265] Соответственно, в журнале «Политучеба красноармейца» указывалось на то, что через всю систему большевистской пропаганды красной нитью должна проходить мысль о «капиталистическом окружении» и его чрезвычайной опасности. В подтверждение этого предлагались самые разнообразные аргументы: подготовка к нападению на СССР, угроза всеобщему миру в связи с неизбежностью империалистических войн, непрекращающееся сопротивление остатков разгромленных классов внутри СССР, наконец, возможность реставрации в нем капитализма и необходимость сохранения государства при построении коммунизма.
Устранение опасности «капиталистического окружения» связывалось с необходимостью его ликвидации, возможной «лишь в результате победоносной пролетарской революции по крайней мере в нескольких странах». В связи с этим подчеркивалось, что «победа пролетарской революции в капиталистических странах является кровным интересом трудящихся СССР».[266] Уверенность в возможности такой революции подкреплялась указаниями на созревание идеи штурма капитализма в трудящихся массах капиталистических стран, но главное, неоднократными заявлениями о том, что могучей базой развертывания мировой пролетарской революции является СССР. От бойцов требовалось всегда быть готовыми в любую минуту выполнить свои обязательства не только перед своей родиной, но и перед международным пролетариатом.
Таким образом, большевистское руководство во главе со Сталиным во второй половине 1930‑х гг. хорошо осознавало опасность, грозившую СССР со стороны «капиталистического окружения», и необходимость укрепления обороноспособности своей страны. В то же время не исключалась вероятность начала при благоприятных условиях наступательных военных действий против «капиталистического окружения» по инициативе советской стороны.
Возникновение и ход событий, произошедших во время
вооруженного столкновения между СССР и Японией у озера Хасан летом
Поскольку граница между СССР и Маньчжоу‑го
(Маньчжурским государством), созданным Японией в
Столкнувшись с непреклонной позицией Литвинова, который оспаривал утверждения японской стороны о принадлежности высоты Заозерной Маньчжоу‑го и о нарушении советскими воинскими частями территориальной целостности этого государства, Сигэмицу сделал следующее воинственное заявление. Он утверждал, что «у Японии имеются права и обязанности перед Маньчжоу‑го, для выполнения которых она может прибегнуть к силе и заставить советские войска эвакуировать незаконно занятую ими территорию».[269]
Параллельно с этим японский военный министр Итагаки и начальник генерального штаба принц Каньин представили императору Хирохито оперативный план боевых действий в районе высоты Заозерной. По этому плану два пехотных полка японцев должны были вытеснить советские части с вершины сопки Чанкуфэн (Заозерная). Конечная цель намечаемого контрудара состояла в том, чтобы в результате «разведки боем» выяснить дальнейшие намерения СССР. Со своей стороны, Сталин был настроен весьма решительно и выражал готовность «дать самураям по зубам».
Тем временем 29 июля небольшой отряд советских войск занял
южный (обращенный к Маньчжурии) склон другой сопки – Безымянная
(Сячаофэн), расположенной в
Ко времени начала вооруженного конфликта у озера Хасан на
Дальнем Востоке была дислоцирована Особая Краснознаменная Дальневосточная армия
(ОКДВА), штаб которой находился в Хабаровске. По приказу наркома обороны ОКДВА
была преобразована в Краснознаменный Дальневосточный фронт (с 1 июля
После перехода японскими войсками границы и захвата ими высот Заозерная и Безымянная, имевших важное оперативно‑стратегическое значение, в район вооруженного конфликта немедленно был направлен усиленный 39‑й стрелковый корпус (командующий – начальник штаба Дальневосточного фронта комкор Г.И. Штерн). Численность войск Красной Армии здесь превысила 32000 чел., имевших на вооружении около 1000 пулеметов, 237 артиллерийских орудий, 285 танков и 250 самолетов. Им противостояли японские части, усиленные артиллерией и пулеметами (всего около 20 000 чел.). Непосредственно в боевых действиях участвовало с советской стороны более 13,5 тыс. чел., а с японской – около 7 тыс. чел.[270]
2 августа части Красной Армии начали боевые действия по вытеснению японцев с высот Заозерная и Безымянная, которые первоначально оказались безуспешными и сопровождались неоправданно большими потерями с советской стороны. Решающие бои развернулись 6–9 августа. Несмотря на ожесточенное сопротивление японцев, эти высоты, а также сопка Пулеметная горка были заняты частями Красной Армии. Однако японские войска попытались взять реванш. В результате военные действия у озера Хасан продолжались до 12 часов 11 августа. В конечном счете конфликтующим сторонам удалось достичь договоренности о прекращении огня и восстановлении статус‑кво на границе между СССР и Маньчжоу‑го.
Несмотря на всю свою скоротечность, вооруженный пограничный конфликт в районе озера Хасан привел к большим потерям в живой силе. Японцы потеряли около 500 чел. убитыми и 900 – ранеными. По уточненным данным, потери Красной Армии составили: около 1000 чел. убитыми, умершими от ран и болезней, 2752 чел. ранеными, 75 чел. пропали без вести или оказались в плену.
В связи с обострением обстановки у озера Хасан по постановлению Политбюро ЦК ВКП(б) на Дальний Восток был командирован Л.З. Мехлис. Уже 28 июля он телеграфировал Сталину, что уволил из армии свыше 200 политработников, большая часть которых была арестована. В.К. Блюхер считал, что именно советские пограничники несли ответственность за инцидент в районе высоты Заозерная, с которого и начался вооруженный конфликт. Он пытался предостеречь высшее советское руководство от ненужных военных действий. Однако в Москве эту версию расценили как полную «чепуху».
В то же время, задерживая развитие событий, находясь в ожидании распоряжений из Москвы о приостановке сосредоточения войск и наказания виновных за нарушение границы, командование Дальневосточным фронтом не сумело вовремя оценить всей важности происходящего. Своими действиями (вернее, бездеятельностью) В.К. Блюхер порождал в боевом управлении ситуацию неясности и безответственности. Он также не принял своевременных мер по укреплению государственной границы в районе озера Хасан. В довершение всего маршал Блюхер всячески пресекал попытки дать достойный отпор провокациям японцев на советско‑маньчжурской границе. Дело кончилось тем, что Сталин позвонил Блюхеру и задал командующему Краснознаменным Дальневосточным фронтом вопрос: есть ли у него вообще желание дать отпор японцам?
Не случайно, прибыв в район вооруженного конфликта, Л.З. Мехлис поспешил сообщить Сталину о «двурушничестве» командующего Краснознаменным Дальневосточным фронтом, которое «лило воду на мельницу японцев». В конечном счете, маршал В.К. Блюхер был отстранен от должности, арестован и умер в ходе следствия над ним.
В период инцидента у озера Хасан выяснилось, что у советских востоковедов‑переводчиков, участников событий не было еще навыков в области пропаганды на японские войска с целью подрыва их морального состояния, поскольку такая задача и не ставилась. Л.З. Мехлис, вызвав к себе помощника начальника разведотдела штаба Приморской группы войск Б.Г. Сапожникова, заявил ему: «Вы ведь коммунист и обязаны уметь вести пропаганду, чтобы морально обессилить противника». Мехлис выдвинул конкретную задачу: составить листовку‑обращение «к японским солдатам, рабочим и крестьянам», в которой требовалось рассказать, что они «воюют за чужое им дело японских эксплуататоров, против рабочих и крестьян Советской России». В листовке также должен был содержаться призыв «сложить оружие и уйти с нашей (советской. – В.Н.) и вернуться на территорию Маньчжурии». Вопрос о необходимости овладения методикой пропаганды на войска вероятного противника имел большую актуальность. По словам Б.Г. Сапожникова, это было своеобразное «искусство, требующее политической зрелости, знания и учета особенностей „аудитории“ (будущего читателя, его нравов, обычаев, индивидуальной психологии), особенностей исторического опыта».[271]
В период пребывания на Дальнем Востоке Л.З. Мехлис делал все для утверждения культа вождя – Сталина. Именно Мехлису принадлежит авторство знаменитого лозунга «За Сталина, за Родину», который начальник ПУРККА внедрял в период боев у озера Хасан.
Согласно официальному отчету, партийно‑политический аппарат продемонстрировал во время этого вооруженного конфликта преданность «социалистической родине, показал способность выполнять любое сталинское задание, в любое время, в любых условиях». В то же время руководство ПУРККА было вынуждено признать, что при организации политико‑пропагандистской работы пришлось столкнуться с рядом трудностей.
Во‑первых, политотделы действующих частей не были укомплектованы ни на полковом, ни на дивизионном уровне. В ходе боев регулярно отмечалась острая нехватка политсостава. Так, в политотделе 39‑го стрелкового корпуса следовало иметь 11 чел., однако к началу боев налицо оказалось лишь 3 чел. Его штат «буквально был сколочен» в период хасанских событий. Помимо этого, политработники не имели опыта практической работы в боевых условиях, а изучение театра военных действий было затруднено, поскольку, как подчеркивалось в итоговом документе ПУРККА, «враги народа, сидевшие в руководстве» 39‑го стрелкового корпуса, «умышленно не допускали к изучению командно‑политическим составом этого участка». В результате не только начальники политотделов и комиссары отдельных частей не представляли себе обстановки, но даже в политуправлении фронта «некоторые ответственные работники» не знали, что именно делают воинские части и где находятся войска на данный день и час.[272] Сравнительно высоким был процент потерь среди политработников на поле боя. Из 90 чел. погибших, представлявших среднее и старшее звено комсостава, 18 чел. (20 %) являлись политработниками.[273]
Во‑вторых, важным упущением в работе партийно‑политических органов в период боев у озера Хасан было фактическое неведение личного состава о подлинном состоянии дел и конкретной боевой обстановке. Так, части 40‑й стрелковой дивизии уже ввязались в сражение с японцами и несли большие потери. А в 32‑й стрелковой дивизии и во 2‑й механизированной бригаде, которые только начали движение в направлении высоты Заозерная, тем временем проводился инструктаж, делались разъяснения о предстоящих… учениях. На марше красноармейцам и командирам встретились автомашины с ранеными бойцами. Некоторые из легко раненных даже просили отомстить за них врагу. И в то же время политработники 32‑й стрелковой дивизии и 2‑й механизированной бригады продолжали твердить подчиненным, «что они идут на большие учения». В результате, как подчеркивалось в итоговом документе ПУРККА, «была допущена грубейшая ошибка, которая шла не на пользу, не на поднятие патриотического духа личного состава, а во вред политико‑моральному состоянию войск».
Наконец, в‑третьих, в период боев за высоты Заозерная и Безымянная имели место и мелкие недостатки в проведении политико‑пропагандистской работы среди личного состава. Плохо был поставлен его учет, а в ряде частей даже не имелось поименных списков. Практически ничего не сообщали политорганы о боевых действиях, которые вела 40‑я стрелковая дивизия. Многотиражные газеты 32‑й стрелковой дивизии и 2‑й механизированной бригады не только не распространялись, но и порой не выпускались по нескольку дней подряд. Информационная работа политорганов в целом, как было вынуждено признать руководство ПУРККА, в период хасанских событий имела ряд недостатков, что приводило в конечном счете к возникновению «общей горячности» и не позволяло по‑настоящему учитывать моральное состояние красноармейцев и командиров.[274]
Те уроки, которые были получены в ходе боевых действий
частей Красной Армии у озера Хасан, внимательно
изучались в войсках и штабах, например, во время крупных учений, связанных с
чехословацким кризисом (конец сентября
Однако пропагандистская значимость событий у озера Хасан
порой чрезмерно преувеличивалась. Так, при публикации доклада А.С. Щербакова на
торжественно‑траурном заседании, посвященном 15‑й годовщине со дня
смерти В.И. Ленина (21 января
В середине
Еще в ноябре
Между тем 2 июля
Однако они все еще находились на монгольской территории и готовились взять реванш за поражение. Для ликвидации очага напряженности в районе реки Халхин‑Гол требовалось изгнать захватчиков и восстановить государственную границу МНР. Г.К. Жуков предпринял кардинальные меры для разгрома японской группировки, находившейся на монгольской территории. Действовавший в районе Халхин‑Гола 57‑й особый корпус был преобразован в 1‑ю армейскую группу, а Жуков стал ее командующим. Советско‑монгольская группировка насчитывала 57 тысяч чел., 542 орудия и миномета, около 500 танков, 383 бронемашины, свыше 500 истребителей и бомбардировщиков. Ей противостояла 75‑тысячная 6‑я особая армия японского генерала О. Риппо, на вооружении которой имелось 500 орудий, 182 танка, более 300 самолетов.[279] И хотя численный перевес был на стороне противника, Жуков добился превосходства над ним в танках (в 3 раза) и самолетах (в 1,7 раза). Кроме того, в войска доставлялись в большом количестве боеприпасы, горюче‑смазочные материалы, продовольствие в расчете на двухнедельную боевую операцию. Была проведена большая работа по дезинформации противника.
В конечном счете все это удалось успешно использовать в предстоящих боях в районе Халхин‑Гола.
Начав наступление 20 августа
О размахе боевых действий в какой‑то мере могут свидетельствовать потери, понесенные участвовавшими в нем сторонами. Советские войска потеряли убитыми свыше 6800 чел., ранеными и контужеными – свыше 15 200 чел., пропавшими без вести – 1143 чел.; монгольские – 165 чел. убитыми и 400 ранеными. Потери японцев в ходе вооруженного конфликта на реке Халхин‑Гол: не менее 25 000 убитыми, 25 000‑30 000 ранеными, почти 500 – пленными.[280]
Партийно‑политическая работа во время сражения на реке
Халхин‑Гол имела свою специфику. Накануне, осенью
Уже в ходе боев предпринимались попытки ликвидировать нехватку политсостава. Из резерва 1‑й армейской группы в части было откомандировано 272 чел. Из ПУРККА и военных округов на Халхин‑Гол перебросили 60 политработников, из Военно‑политической академии им. В.И. Ленина – 60 чел., из военно‑политических училищ – 311 чел. Наконец, Л.З. Мехлис своими распоряжениями от 12 июня и 7 июля командировал к месту боевых действий еще 54 чел..[281]
26 июня Мехлис направил письменные указания политуправлению Забайкальского военного округа о задачах партийно‑политического аппарата соединений и частей «по организации отпора японской военщине на р. Халхин‑Гол». Прежде всего он распорядился прекратить отпуска политработникам, обязал вернуть в строй тех из них, кто уже находился в отпусках, а также в командировках и на различных курсах и работах вне своих частей. Намечалось в 5‑дневный срок создать резерв политработников. Ставилась задача провести беседы с командным и политическим составом в полках и соединениях с целью учета «прошлых ошибок, когда части приводились в состояние боеготовности». Красноармейцам Мехлис распорядился разъяснять смысл событий «в связи с японскими провокациями на границе» и в МНР и «задачей приведения частей в полную боевую готовность». Политотделы, редакции соединений, политпросвет– имущество – все должно было быть подготовлено к предстоящему походу, следовало иметь необходимые запасы бумаги и красок. Публикациям в дивизионных газетах, освещавших «японские провокации» и события в МНР, следовало, согласно директиве Л.З. Мехлиса, придать «боевой тон».[282] В тот же день своей телеграммой Мехлис обязал поместить в армейской печати и довести до сведения личного состава сообщение ТАСС о событиях в МНР, а 29 июня телеграфно распорядился перепечатать из «Правды» фельетон «Невежественные хвастуны из штаба Квантунской армии».
В ходе боев у озера Хасан основная боевая задача личного состава частей Красной Армии состояла в том, чтобы защитить границы СССР. Не случайно соответствующая патриотическая установка пропаганды хорошо усваивалась военнослужащими. Сложнее обстояло дело во время вооруженного конфликта у реки Халхин‑Гол. Вначале был допущен серьезный просчет в определении содержания пропаганды среди личного состава, участвовавшего в боевых действиях: основное внимание уделялось идеологическому обеспечению лозунга о необходимости выполнения договора о взаимопомощи с дружественным монгольским народом. Этот лозунг большинству красноармейцев, действовавших на Халхин‑Голе, был малопонятен. Например, один из участников боевых действий, красноармеец Гусев высказывал недоумение: «Ведь у нас своей земли достаточно, а потом ведь надо учитывать, что есть германские фашисты, которые могут напасть на СССР».[283]
Позднее, в мае
В то же время именно в период боев на Халхин‑Голе был
приобретен первый опыт ведения контрпропаганды. Л.З. Мехлис еще до того, как
развернулись решающие бои в районе реки Халхин‑Гол, в июне
10 июля для решения задач ведения контрпропаганды на войска противника была создана спецгруппа политработников. Однако печатная база из Забайкальского военного округа прибыла лишь 16–17 августа. Тогда же окончательно оформилось отделение по работе среди войск противника, имевшее две редакции (японскую и китайскую) и необходимое оборудование.[285]
Прибыв в район боев у реки Халхин‑Гол, Л.З. Мехлис лично
возглавил пропагандистскую деятельность по разложению войск противника. При
политуправлении 1‑й армейской группы был создан соответствующий отдел. К
моменту начала советского контрнаступления на Халхин‑Голе уже
функционировала специальная группа по разложению войск противника, которой
руководил выпускник Военно‑политической академии М.И. Бурцев. Однако она
дислоцировалась в
Для ее обслуживания был создан специальный звуковещательный отряд. В состав отряда входили помимо инженерно‑технической группы, операторов, водителей также представители ПУРККА (инструктор, полковой комиссар И.М. Поляков) и диктор со знанием японского языка (преподаватель Военной академии им. М.В. Фрунзе интендант 2‑го ранга Г.А. Селянинов). В ходе подготовки августовского наступления звуковещательная станция использовалась для воспроизведения имитационных шумовых программ.[286] Например, с ее помощью имитировались оборонительные работы, в то время как части Красной Армии на самом деле готовились к наступлению. Через звуковещательные установки велась контрпропагандистская работа на войска противника.
Начальник ПУРККА лично составил текст первых четырех контрпропагандистских листовок, обращенных к японским солдатам и офицерам. Он апеллировал к противнику в тех же выражениях, с теми же аргументами, что и к своим военнослужащим. В листовках встречались бранные слова в адрес японского императора, что оказалось явным «проколом». Призыв, обращенный к японским солдатам, – «свергнуть императора – главного виновника социальной несправедливости и кровопролития на полях Монголии», имел совершенно противоположные изначальному замыслу результаты. Прочитав листовку с подобного рода призывами, японские солдаты, которые были воспитаны таким образом, что видели в лице императора потомка богов и их священного представителя на земле Японии, подбадриваемые своими командирами, переходили в отчаянные атаки на позиции корпуса (армейской группы) РККА. В конечном счете эти контрпропагандистские материалы были изъяты политуправлениями из обихода, ибо, ознакомившись с ними, японские войска становились более ожесточенными в бою.
В войсках 1‑й армейской группы широко распространялись периодические издания. Накануне решающих августовских боев личный состав получал более 54 000 экз. газет и 8345 экз. журналов. В период вооруженного конфликта в районе реки Халхин‑Гол было налажено издание газеты «Боевая красноармейская», в которой много внимания уделялось популяризации опыта, накопленного представителями различных родов войск (пехотинцами, артиллеристами, танкистами) в сражениях с японцами.[287]
Естественно, эффективность политико‑пропагандистской работы трудно оценивать, основываясь лишь на таких количественных показателях, как тираж распространяемых в войсках периодических изданий, или обращаясь к тематике публикаций армейских газет. В боевых условиях она в большой степени зависела от того, какой личный пример показывали подчиненным командиры и политработники. К сожалению, не всегда и не везде они служили образцом для подражания. В ходе сражения в районе реки Халхин‑Гол представители командного и политического состава 1‑й армейской группы на поле боя снимали знаки различия, стремясь избежать огня вражеских снайперов. В связи с этим командир 39‑го стрелкового корпуса комкор Г.М. Штерн и военком корпуса бригадный комиссар Семеновский даже были вынуждены издать приказ, в котором каждый отдельный случай снятия знаков различия расценивался как прямое проявление трусости. Всему начсоставу, согласно этому приказу, следовало разъяснять, что подобное поведение просто недопустимо. В данной связи следует отметить, что и в этом вооруженном конфликте потери среди политработников были большими: 120 чел. убитыми и 243 ранеными.[288]
На финальной стадии боевых действий Л.З. Мехлис предпринял
попытку обобщения того опыта, который был накоплен в политико‑пропагандистской
работе среди личного состава. 29 августа
Начальник ПУРККА призвал также не ослаблять пропагандистской работы в частях и немедленно приступить к составлению книги о партийно‑политической деятельности в ходе этого вооруженного конфликта. Но прежде следовало подробно разработать план издания, привлекая политорганы, комиссаров, писателей. Особое внимание Л.З. Мехлис советовал обратить на накопленный опыт мероприятий «по разложению противника» и привести конкретные материалы по данному вопросу.[289]
Как уже отмечалось, при политуправлении 1‑й армейской группы был создан отдел по работе среди войск противника. С подачи ПУРККА наркомат обороны СССР издал приказ о формировании в мирное время редакций и типографий газет на языках сопредельных с СССР государств. Такие газеты предполагалось издавать на японском, китайском, немецком, польском, финском, корейском, монгольском, эстонском, латышском, румынском, турецком языках и даже на фарси. Отделением спецпропаганды 1‑й армейской группы было распространено 5 368 000 экземпляров печатной продукции на языке противника. В их числе – 99 листовок и 30 лозунгов на японском и китайском языках тиражом соответственно 2 464 000 экз. и 1 294 000 экз. Эти печатные материалы разбрасывались преимущественно с бомбардировщиков (СБ и ТБ‑3).[290]
Однако остро ощущалось отсутствие квалифицированных кадров переводчиков, переводчиков‑референтов и офицеров‑востоковедов. Координация между подразделением политоргана и отделом штаба корпуса (армейской группы) была недостаточной. Главный недостаток состоял в том, что офицеры‑пропагандисты не были знакомы с национальной психологией войск противника, не имели представления о степени их религиозности и преданности монарху. Так или иначе, но опыт пропаганды среди войск противника в период вооруженного конфликта на реке Халхин‑Гол был использован в ходе дальнейшей подготовки к созданию широко разветвленного, организационно продуманного пропагандистского аппарата. В политуправлениях Дальневосточного и Забайкальского военных округов начали формироваться отделы по пропаганде среди войск и населения противника. Создавались учебно‑тренировочные газеты на японском, китайском, монгольском и английском языках. Готовились экипажи для укомплектования звуковещательных установок на автомобилях и т. д. и т. п..[291]
Во время вооруженного конфликта на Халхин‑Голе, как и
у озера Хасан, военнослужащие порой сталкивались с
явным противоречием между реальными событиями, свидетелями и непосредственными
участниками которых они являлись, и официальной пропагандистской интерпретацией
этих же событий, шедшей вразрез с реальностью. В результате имели место критические
высказывания, адресованные не только командованию воинских частей, но и
обращенные к руководителям советского государства. В «Информационной сводке об
отрицательных высказываниях командно‑начальствующего и красноармейского
состава за время боевых действий в районе реки Халхин‑Гол с июля по 1
октября
Хотя в 1938–1939 гг. и были предприняты некоторые
попытки обобщения опыта боев у озера Хасан и на реке Халхин‑Гол (в том
числе – пропагандистского), однако уже в
Во второй половине 1930‑х гг. стали заметно ухудшаться взаимоотношения между СССР и Германией, где к власти пришли нацисты (как было принято писать и говорить, германские фашисты) во главе с Гитлером. Идеологические разногласия советского и нацистского режимов привели к развертыванию настоящей пропагандистской войны между ними.
На страницах ряда центральных газет
(«Правда», «Известия», «За рубежом», «Литературная газета» и др.) и журналов
(«Интернациональная литература», «Знамя», «Октябрь» и др.) особое место
отводилось произведениям писателей‑антифашистов И. Бехера, Л.
Фейхтвангера, Р. Роллана, А. Зегерс, Ж.Р. Блока, В. Бределя, М. Андерсена‑Нексе
и многих других. В ряде публикаций акцентировалось внимание на том, что
германский фашизм имеет человеконенавистническую, агрессивную природу, ведет
активную подготовку к захватнической войне. Эта тема стала преобладающей в
советских периодических изданиях, особенно после того, как Гитлер приступил к
осуществлению своих экспансионистских замыслов (
К делу разоблачения нацистского режима были подключены ведущие советские историки (Е.В. Тарле и другие). Так, печатный орган Института истории Академии наук СССР журнал «Историк‑марксист» (он выходил в свет один раз в два месяца) декларировал, что к числу решаемых им задач относится и следующая: «разоблачать фальсификацию истории фашистами и их право‑троцкистскими агентами».[295]
Героические примеры побед над немцами в прошлом, например,
Ледовое побоище
Одновременно шла работа по подготовке киносценариев и по
выпуску фильмов, в которых обличались порядки нацистского Рейха. Так, по
сценарию немецкого писателя‑эмигранта Ф. Вольфа режиссер Г.М. Рапопорт в
С расширением антинацистской пропагандистской кампании в
СССР во второй половине 1930‑х гг. культурные и научные связи с Германией
уже стали рассматриваться как нежелательное явление. Так, 11 марта
В течение ряда лет после прихода Гитлера к власти в Германии
она изображалась в советской пропаганде (и это постепенно вошло в общественное
сознание) как наиболее агрессивная, непосредственно угрожавшая интересам СССР
держава. В ее трактовке обнаруживалось практически полное совпадение образа
внутреннего и внешнего врага. Постоянно внушалось, что ведущие военачальники
Красной Армии (маршал М.Н. Тухачевский и другие) были казнены после судебного
процесса летом
Во второй половине 1930‑х гг. в советской пропаганде стала преобладающей установка о грядущей войне как о войне на чужой территории, о возможности легкой победы в ней «малой кровью», о перспективах вооруженного столкновения с германской армией. Последняя выступала в качестве военного противника Советского Союза (правда, в гипотетических ситуациях) в известной повести Н.Н. Шпанова «Первый удар», а также в киноленте «Если завтра война».
В полном соответствии с господствовавшими пропагандистскими установками по воле Шпанова «вторгшиеся» на советскую территорию немцы были «отброшены» и «разгромлены» всего за 11 часов боевых действий! Фильм «Если завтра война» особенно нравился Сталину, причем он старался при случае продемонстрировать его своим зарубежным гостям.[302]
Советскими поэтами внедрялась в общественное сознание мысль
о том, что немцы являлись противниками в прошлом и, скорее всего, именно они
станут таковыми в ближайшем будущем. Особенно характерно в этом отношении
творчество В.И. Лебедева‑Кумача. В
Угощаем мы гостей незваных
Острой саблей и свинцом, –
Били немца, били пана
И других, коль надо, разобьем!
Нашей лавы, лавы молодецкой
Не унять и не отбить,
Не отнять земли Советской,
Богатырской силы не сломить!
Нету силы панской и немецкой,
Чтобы нас остановить![303]
В стихотворении В.И. Лебедева‑Кумача «Не скосить нас саблей острой» встречались такие строки:
…И на ворогов грозною тучей
Налетел украинский казак.
Порассыпались немцы и паны,
Гайдамацкий рассеялся сброд…
Пусть приходят фашистские гости,
Путь идут, коли жизнь не мила!..
…То не стаи вороньи слетались
Под ракитою пир пировать, –
Гайдамаки и немцы пытались
Нашу землю на части порвать.[304]
А в песне «Родные братья» («Железнодорожная оборонная»)» совершенно недвусмысленно декларировалось:
С Красной Армией мы дружим,
Вместе Родине мы служим,
И, когда ударит гром,
Вместе бой дадут фашистам
Пулеметчик с машинистом
В бронепоезде одном![305]
Чехословацкий кризис сентября
Между тем на исходе 1930‑х гг. большевистское
руководство оказалось перед выбором дальнейшего внешнеполитического курса. Мир
или война – такие альтернативы имелись в распоряжении Сталина, с тревогой
наблюдавшего за тем, как расширялась территория нацистской Германии, которая
после Мюнхенского договора
Буквально с первого дня действия пакта в Советском Союзе развернулась новая политико‑идеологическая кампания, содержание которой было совершенно иным, чем предшествующей, имевшей антифашистскую направленность. Теперь следовало внедрить в общественное сознание, что СССР и нацистская Германия не являются противниками, а посему следует немедленно избавляться от всякого рода «фобий» в отношении Третьего рейха, его фюрера и самих немцев.
Уже 24 августа в передовой статье газеты «Правда» отмечалось, что различия в идеологии и политических системах государств, заключивших этот договор, не должны и не могут служить препятствием для установления добрососедских отношений между ними. «Дружба народов СССР и Германии, загнанная в тупик стараниями врагов… – подчеркивалось в статье, – отныне должна получить необходимые условия для своего развития и расцвета».[307]
Спустя неделю, выступая на внеочередной сессии Верховного
Совета СССР (31 августа
В выступлениях Молотова были «озвучены» основные указания по
перестройке советской пропаганды, начавшейся после пакта о ненападении от 23
августа
Между тем сообщение о заключении пакта Риббентропа‑Молотова вызвало настоящий шок в общественном сознании. Прежде всего появилась масса противоречивых оценок в среде личного состава Красной Армии. Годы антифашистской пропаганды не прошли для большинства красноармейцев и командиров даром, и в их высказываниях, зафиксированных органами НКВД, преимущественно содержалось отрицательное отношение к тому, что СССР пошел на сближение с нацистской Германией.
«Дружественные» излияния, делавшиеся от имени всего
советского народа, вызывали раздражение и недоумение. На политзанятиях
высказывалось сомнение: «Не противоречит ли договор [о ненападении] с Германией
учению Ленина?».[309] Объявленная «дружба» с ней
казалась необъяснимой и малопонятной. Нападение Германии на Польшу вызвало
тревогу и критический настрой в отношении пакта от 23 августа
Среди представителей командного состава Красной Армии, причастных к пропагандистской деятельности, царило полное недоумение. Характерными были следующие признания: «…вообще не знаешь, что писать и как писать, нас раньше воспитывали в антифашистском духе, а сейчас наоборот», или: «Агитацию и пропаганду против фашизма нельзя проводить, т. к. наше правительство не видит никаких разногласий с фашизмом».
На вопрос «что писать и как писать» дал тогда исчерпывающий ответ сам Сталин. Он резко пресек попытки редколлегии газеты «Красная звезда» помещать информацию о Германии, отличавшуюся от новой официальной точки зрения, и в разговоре с Л.З. Мехлисом обязал немедленно прекратить публикацию материалов с критикой фашизма. Стало распространяться убеждение, что вообще «с Германией воевать не придется». С теми, кто придерживался противоположной точки зрения, проводилась разъяснительная работа, как требовали того ЦК ВКП(б) и ПУРККА, после чего последние «осознавали свои заблуждения».[311]
По словам британского журналиста А. Верта, после подписания пакта Риббентропа‑Молотова «миллионы русских были просто шокированы случившимся». Ведь с момента прихода нацистов к власти Советский Союз находился «все время в авангарде антифашистской борьбы».[312] В то время, как подчеркивал В.И. Вернадский, происходило «большое скрытое брожение мысли в связи с резким противоречием между реальностью и официальным изложением положения». Расхождения «между этими двумя реальностями, всегда в государственной жизни существующие», резко увеличивались, выявляя сильный диссонанс.[313]
Люди собирались послушать агитаторов, рассуждая в то же время о недолговечности пакта о ненападении. Некоторые говорили вслух, что Германии нельзя доверять, а ее нападение на СССР в будущем неизбежно. По сообщению корреспондента американской газеты «Нью‑Йорк таймс», в Москве был прекращен показ антинацистских фильмов «Профессор Мамлок» и «Семья Оппенгейм», а также киноленты «Александр Невский», а в Театре им. Вахтангова – спектакля по пьесе А. Толстого «Путь к победе» (о германской интервенции в годы Гражданской войны).[314]
Особенно болезненно восприняли известие о пакте Риббентропа‑Молотова представители интеллигенции, воспитанные (и воспитывавших других) в антифашистском духе. Ведь свежи были в памяти негативные характеристики нацистской партии, данные в «Кратком курсе истории ВКП(б)», а кроме того, определения Германии как крайне агрессивной страны, присущие советской пропаганде.
24 августа Л.В. Шапорина, жена композитора Ю.А. Шапорина, записала в дневнике, ссылаясь на упоминание советских газет о «стараниях врагов», загнавших «в тупик» дружбу «народов СССР и Германии»: «Кто эти враги? А еще теплые тела убитых (немцами. – В.Н.) в Испании, Чехословакии?… Я не могу – меня переполняет такая невероятная злоба, ненависть, презрение…».[315]
В те же дни в Ленинграде на курсах агитаторов докладчикам задавались вопросы, ответы на которые было найти весьма затруднительно: «Как могло получиться, что основной очаг войны, центр агрессии (имелась в виду Германия. – В.Н.) и вдруг заключает договор о ненападении. Как будет реагировать рабочий класс Германии, если мы заключим договор о ненападении с фашистским правительством?» На этот и другие подобного рода вопросы давались разъяснения, далеко не исчерпывавшие существа дела.
Между тем в разговорах и беседах проявлялось явное недоверие
к официальной пропаганде, поскольку привычные антифашистские установки были без
всяких объяснений отвергнуты. Так, коммерческий директор фабрики «Скороход»
(Ленинград) говорил: «Мы люди пожилые и привыкли при советской власти к очень
многому. Мы научились ничему не удивляться. Но молодежь не только удивляется,
но и возмущается. В демонстрации дружбы с погромщиками
(нацистами. – В.Н.) она видит просто измену со
стороны руководства партии. Молодежь учили ненавидеть фашизм, и вдруг СТАЛИН
встал рядом с погромщиками». Поддерживая собеседника, мастер той же фабрики
заявил, что «советская власть часто убеждала народ вместе с нею бранить то, что
вчера единодушно возносилось до небес, и наоборот, но то, что опубликовано 24
августа (
Для людей, вовлеченных в партийно‑пропагандистскую работу, период сближения с Германией стал подлинным испытанием, чреватым опасностями и непредсказуемыми последствиями. В данной связи следует упомянуть о незавидной доле агитаторов низового звена, которые в создавшейся ситуации были вынуждены прямо апеллировать в высокие партийные инстанции, обращаясь за разъяснениями по поводу резкого поворота в отношениях с гитлеровской Германией. Так, на собрании партийного актива г. Мичуринска (Тамбовская область) был задан вопрос: «Как совместить нынешнюю политику Гитлера и его книгу „Моя борьба“? Не может ли получиться так, что мы своими дружественными отношениями с Германией, особенно в торговле, укрепим ее для нападения на СССР?» Отвечая на этот и другие подобного рода вопросы, лекторы, агитаторы и пропагандисты зачастую были вынуждены использовать следующий «железный аргумент»: не верить германско‑советскому договору о ненападении нет оснований, так как он заключен в присутствии товарища Сталина. Подобного рода «разъяснения» свидетельствовали, однако, о беспомощности и неспособности объяснить события, суть которых мало кто из них до конца понимал.[317]
Не случайно один из агитаторов, избравший псевдоним
«Земляк», под впечатлением от пакта о ненападении с Германией от 23 августа
Еще более двусмысленным было положение сотрудников
центральных средств массовой информации, различных пропагандистских ведомств и организаций.
Д. Ф. Краминов вспоминал, что члены редколлегии газеты «Известия» воспринимали
пакт о ненападении с Германией как коренной поворот в советской внешней
политике. Это обстоятельство повергло их в изумление: оставалось лишь разводить
руками и пожимать плечами. Сам Краминов, получивший уже 24 августа
Аналогия между Брестским миром и советско‑германским
соглашением от 23 августа
Однако в дневнике Л.В. Шапориной эта аналогия интерпретируется совершенно иначе, чем у обоих названных писателей. 24 августа Шапорина записала: «Пакт о ненападении с Гитлером, с Германией. Какое ненападение? Что, немцы испугались, что мы на них нападем?» И далее: «Вероятно, пойдет в Германию все сырье, нефть, уголь и прочее. Мы навоз, удобрили благородную германскую почву. Руки Гитлера развязаны. Польша последует за Чехословакией. Угроза Франции, нашей второй Родине… вторичный уже Московский Брестский мир с Германией… Да, дожили. Торжество коммунизма! Урок всем векам и народам, куда приводит „рабоче‑крестьянское“ правительство. По‑моему, всякий честный коммунист и революционер должен бы сейчас пустить себе пулю в лоб».[322]
Писатель В. Кондратьев вспоминал спустя десятилетия о
событиях
«Недопонимание» обстоятельств, приведших к советско‑германскому сближению, неспособность агитаторов и пропагандистов доходчиво объяснить смысл происходившего заставляли официальные власти квалифицировать «толкования» некоторых людей на сей счет как «антисоветские». По сведениям УНКВД Ленинградской области, некий инженер‑химик не без иронии заявил в приватной беседе: «…как же теперь наши историки будут себя чувствовать, ведь они кричали о псах‑рыцарях, о ледовом побоище, об Александре Невском и т. д., а теперь придется кричать о столетней и даже столетиях дружбы (с Германией. – В.Н.). Ведь если бы года два назад об этом заговорили, то в лучшем случае бы посадили, а то и вовсе расстреляли».[325]
В те же дни В.И. Вернадский записывал в дневнике свои впечатления от прочтения вышедшей в свет буквально накануне пакта о ненападении с Германией книги «Против фашистской фальсификации истории». Эта книга была подготовлена Институтом истории АН СССР при участии видных советских ученых Е.А. Косминского, С.Д. Сказкина и других. В книгу включили и статью Е.В. Тарле «Восточное пространство и фашистская геополитика». Вернадский заметил по этому поводу: «Тарле пересолил».[326]
Понятно, что цензура не могла пройти мимо рукописей Е.В. Тарле. В Ленинграде был изъят подготовленный для журнала «Литературный современник» (1939. № 7–8) готовый оттиск статьи историка «Фашистская фальсификация исторической науки в Германии». Цензор остановил свой взор на следующем пассаже, содержавшемся в упомянутой статье: «Шкурный, животный националистический эгоизм, который сейчас возведен фашистами в перл создания, уже успел сделать совсем невозможным существование у них не только исторической науки, но и всех вообще гуманитарных, общественных наук». Кроме того, красный цензорский карандаш прошелся по всем формулировкам, которые касались экспансионистской политики Германии, завоеваний в прошлом земель на Востоке, а также содержавшим негативные оценки нацистских бонз (Гитлера, Геббельса и других). Цензор направил в редакцию журнала «Литературный современник» записку, в которой распорядился запретить публикацию этой статьи.[327]
После подписания пакта Риббентропа‑Молотова даже в
центральном печатном органе ЦК ВКП(б) – журнале
«Большевик» цензоры заставили исправить часть тиража из‑за «неверного»
освещения отношений между Германией и СССР. За резкую критику фашизма были
изъяты из обращения книги лидера германских коммунистов Э. Тельмана «Боевые
речи и статьи» (
Политическое чутье цензоров Главлита было настолько совершенным, что буквально с первых дней после подписания пакта Риббентропа‑Молотова и «объявления» В.М. Молотовым начавшейся «дружественной эры» в отношениях с Германией они принялись выискивать в рукописных и уже опубликованных литературных произведениях все то, что противоречило новой «политической установке» большевистского руководства. Цензорам удалось даже в сборнике статей по теме… религиозной пропаганды на одной из страниц обнаружить «противоречивший отношениям с Германией» текст. Естественно, этот текст был немедленно исправлен, а вышеупомянутый сборник вышел в свет с купюрами. В других случаях представители Главлита действовали менее дотошно. Например, ими была уничтожена вся англо‑французская литература, содержавшая критику пакта Риббентропа‑Молотова.[329]
Как ни парадоксально, в опубликованном в
28 сентября имперский министр иностранных дел Германии Й.
фон Риббентроп вновь прибыл в Москву, где после его переговоров со Сталиным и
В.М. Молотовым был подписан советско‑германский договор о дружбе и
границе. После подписания этого договора цензоры стали еще бдительнее следить
за тем, чтобы печатные материалы, выходившие в свет в СССР, «не омрачили»
«дружбу» с Германией. 10 февраля
«Плохо говорится о Гитлере…» – так оценила цензура книгу Э.
Отвальта «Путь Гитлера к власти», выпущенную издательством «Соцэкгиз» в
Просматривая справку о содержании учебных программ по экономической географии ЛГУ, а также по новой истории Ленинградского политико‑просветительного института им. Н.К. Крупской, сотрудники Ленгорлита обнаружили, что Германия рассматривалась в них как главный виновник развязывания Первой мировой войны. Заведующему кафедрой экономической географии было указано цензором «на безответственное отношение (sic! – В.Н.) к составлению программ» и предложено их немедленно «изъять».[333]
11 июня
В октябре
Вообще, В.И. Лебедеву‑Кумачу основательно «досталось»
от цензоров. Следы их вмешательства можно обнаружить, если сравнить содержание
упомянутого поэтического сборника, опубликованного в
После подписания пакта Риббентропа‑Молотова стали немедленно пресекаться любые попытки отражения в художественных произведениях тематики, связанной даже с гипотетическим вооруженным столкновением между СССР и Германией.[338]
Скорее всего, после визита Й. фон
Риббентропа в Москву и заключения договора о дружбе и границе с Германией 28
сентября
Между тем даже внутреннее неприятие людьми начавшейся
пропагандистской кампании в духе «дружбы» с гитлеровской Германией не послужило
помехой для проявлений конформизма. 15 ноября
На специально организованных митингах и собраниях, как представляется, намеренно преувеличивалась значимость советско‑германского сближения: «Вот правильная постановка вопроса. Видно, что собрались люди дела и, не теряя времени, подписали такой договор (пакт о ненападении. – В.Н.), какой другие годами обдумывали». В то же время высказывались соображения, что пакт Риббентропа‑Молотова давал возможность передышки для более основательной подготовки к грядущим военным испытаниям: «Факт заключения договора с Германией говорит за нашу мощь, с нами считаются, к нам ездят и наша сила заключается в необходимости еще больше вооружаться».[341]
23 декабря
В конце июля
Действительно, в докладе о внешней политике Советского
Союза, сделанном на заседании Верховного Совета СССР 1 августа
В августе‑сентябре
Учитывая авторитет непосредственного начальника, начинающий научный работник подготовил рукопись статьи о военном хозяйстве Германии, опираясь на материалы, имевшиеся в институте, главным образом, на германскую прессу. С этой рукописью ознакомился Е.С. Варга. Последовал его письменный отзыв, в котором статья оценивалась как «неплохая».
Рукопись А.Ф. Бордадына после ее редактирования Е.С. Варгой внимательно прочли сотрудниками отдела печати Народного комиссариата иностранных дел. В результате из нее оказались вычеркнутыми выводы о наличии слабых сторон в экономике Германии. Сам автор так и не сумел познакомиться с внесенными правками, поскольку был направлен в длительную командировку далеко за пределы Москвы. Бордадын признавал впоследствии: «Мне… казалось, что раз статья получила положительный отзыв Варги и пропущена НКИД, ничего политически неправильного в ней нет».[345] В итоге материал А.Ф. Бордадына, в котором фактически игнорировались слабые стороны германской военной экономики, был опубликован к годовщине советско‑германского договора о ненападении.[346] Печатный орган ГУППКА – журнал «Политучеба красноармейца» включил его в список журнальных публикаций, рекомендованных для изучения на политзанятиях сопредельных с СССР стран.[347]
Прививавшееся до 23 августа
Возникла тенденция (в частности, среди молодежи)
упрощенного, но вполне однозначного восприятия германских военных успехов на
Западе. Летом
Как уже отмечалось, И.Г. Эренбург, стремившийся донести до читателя информацию о причинах поражения Франции, столкнулся с большими трудностями. Он намеревался, опираясь на собственные публикации в центральной прессе, объяснить, что быстрый разгром этой страны объяснялся не чудодейственной силой вермахта, а моральной слабостью правящего французского режима. Но в иностранном отделе газеты «Известия» писателю заявили, что публиковать его статьи не будут. Тогда Эренбург обратился в газету «Труд». Теперь уже заведующий иностранным отделом центрального печатного органа ЦК ВЦСПС З.С. Шейнис пытался объяснить ему, что не следует «ничего писать о немцах», а «ругать французских предателей» дозволяется.[351] Наконец, писатель сообщил членам редколлегии журнала «Знамя» о намерении поместить на его страницах отрывки из нового романа «Падение Парижа». Пытаясь обосновать это намерение, И.Г. Эренбург отмечал: «Читателя справедливо интересуют теперь причины разгрома Франции. Если мы не можем говорить о многом, даже часть полезна».[352]
Таким образом, политический выигрыш от договоренностей с
Германией
Литературные произведения, периодическая печать, театральные постановки, кинопрокат были «освобождены» от тематики, связанной с возможным военным конфликтом между СССР и Германией. В советской пропаганде (и это отразилось в общественном сознании) стали появляться упоминания об успехах германского оружия. То, что из тактических соображений она была настроена на обеспечение лозунга о «расцвете дружбы» с Германией, вводило в заблуждение и воспринималось как своеобразное «отклонение» от прежней антифашистской направленности. Нелегкие времена наступили для тех, кто был задействован в пропагандистских структурах. Им приходилось проявлять особое политическое чутье во избежание недопустимых «отклонений» от официально провозглашенной линии на сближение с «заклятыми друзьями».
Но в подобной ситуации любое изменение новой «линии» и возвращение сталинского руководства на прежний («правильный») антифашистский путь неизбежно должно было восприниматься как реальный, а главное, желательный исход событий. Очевидно, чтобы в какой‑то степени компенсировать ожидание большинством людей очередного поворота в пропаганде, сталинское руководство сразу же вслед за подписанием пакта о ненападении с Германией поспешило преподнести доказательства несомненных преимуществ для СССР от сближения с ней. Начался непродолжительный период «освободительных походов» Красной Армии, которые сопровождались широкими политико‑идеологическими кампаниями.
Второй пункт секретного дополнительного протокола к пакту Риббентропа‑Молотова, в частности, гласил: «В случае территориально‑политического переустройства областей, входящих в состав Польского государства, граница сфер интересов Германии и СССР будет приблизительно проходить по линии рек Нарева, Вислы и Сана». Решение в перспективе вопроса о целесообразности сохранения независимого Польского государства обе стороны брали на себя, предполагая, что он «может быть окончательно выяснен только в течение дальнейшего политического развития». В любом случае, Советский Союз и нацистская Германия намеревались разрешить этот вопрос «в порядке дружественного обоюдного согласия».[353]
К концу августа
В атмосфере неопределенности и ожидания событий, активным
участником которых будет СССР, органами НКВД фиксировались высказывания
красноармейцев и командиров, которые не основывались на надежной информации, а
по существу являлись попыткой «разгадать код» дальнейших действий Сталина на
международной арене. В них звучали предположения о существовании секретной
части к пакту Риббентропа‑Молотова, в которой и оговаривались дальнейшие
действия Советского Союза на случай германо‑польской войны. Так, заместитель начальника 5‑го отдела 5‑го управления
РККА Шулькин полагал, что к пакту о ненападении с Германией имеется «еще секретная
часть (выделено мной. – В.Н.)», в которой оговаривалась безопасность западных границ
Советского Союза. Начальник кафедры Военной академии им. В.И. Ленина Волков
считал, что в тексте договора, опубликованном не полностью, имеется пункт о
передаче немцам в случае войны с Польшей территории, принадлежавшей Германской
империи до
Курсант Пермской авиашколы Ведерников утверждал, что, заключив это дипломатическое соглашение, Германия развязала себе руки «для агрессивных действий по отношению стран Западной Европы». А младший командир стрелковой роты прямо заявлял следующее: СССР способствовал началу Второй мировой войны. Не подписав пакт о ненападении, немцы бы побоялись «начать войну с Польшей, а теперь Гитлер осуществляет свои планы».[355]
Сразу же после вторжения вермахта на польскую территорию из
Кремля последовало, по крайней мере, три «посыла сверху», которые можно
квалифицировать как сигналы для развертывания политико‑идеологической
кампании, направленной на пропагандистское обеспечение «освободительного
похода» Красной Армии в Западную Украину и Западную Белоруссию. Первым
«посылом» для развертывания упомянутой кампании можно считать беседу Сталина с
генеральным секретарем Исполнительного Комитета Коммунистического
Интернационала (Коминтерна) Г.М. Димитровым в Кремле в ночь с 7 на 8 сентября
Несмотря на всю лаконичность сталинских высказываний о перспективах существования Польского государства в условиях начавшейся Второй мировой войны, прозвучавших в «узком кругу» его ближайших соратников, они передают основной тезис вождя: Польша неминуемо будет разгромлена, а сам факт ее падения должен стать сигналом для начала процесса территориальных приращений СССР.
В начале сентября
Между тем буквально накануне «освободительного похода»
Красной Армии в Польшу в журнале «Политучеба красноармейца» (номер сдан в
производство 23 августа, а подписан в печать 7 сентября
В заключение полковой комиссар Осипов утверждал следующее:
поскольку Красная Армия предназначена для выполнения интернациональных задач,
то в случае, если ее помощь «может дать решающие политические и военные
результаты», такая помощь будет оказана. Обращаясь к буржуазным «политикам» и
«стратегам», он заверил: «справедливый характер войны СССР и наша принципиально
мирная политика» вовсе не исключают «наступательные действия Красной Армии в
военно‑стратегическом и оперативно‑тактическом смысле».[358] Далее Н.Я. Осипов ссылался
на авторитетное ленинское высказывание, прозвучавшее на VIII Всероссийском
съезде Советов (
Упомянутая статья в одном из ведущих печатных органов ПУРККА заканчивалась выводом: «Верная заветам Ленина и указаниям Сталина, Красная Армия перейдет границы агрессора, раздавит врага мощью своего оружия и вооруженной рукой поможет трудящимся стран‑агрессоров свергнуть капиталистическое рабство».[360]
Тем временем, вслед за сталинскими наставлениями,
прозвучавшими в личной беседе с Димитровым, Молотовым и Ждановым, был
осуществлен второй, теперь уже публичный, «посыл сверху» для развертывания
антипольской политико‑идеологической кампании. В газете «Правда»
появилась передовая статья с весьма характерным заглавием и, что более важно,
весьма примечательная по своему содержанию. Ее текст был подготовлен А.А.
Ждановым. В редактировании статьи принял участие Сталин. Лишь после сталинской
редакторской правки статья приобрела законченный вид и появилась на первой
полосе газеты «Правда», однако без указания фамилии автора.[361]
В статье утверждалось, что Польское государство, основанное на угнетении проживавших на его территории белорусов и
украинцев, «оказалось недееспособным» и при первых военных неудачах «стало
распадаться». Согласно политической установке, «озвученной» Сталиным в ходе
вышеупомянутой беседы в Кремле, советская пропаганда нацеливалась на
формирование двойственного образа Польши. С одной стороны – враждебно‑реакционное
польское правительство, с другой – стонущие под гнетом «единокровные братья»
белорусы и украинцы, которые с нетерпением ожидали освобождения именно со
стороны СССР, силами Красной Армии. За границей передовая статья газеты
«Правда» от 14 сентября
Таким образом, советские пропагандистские структуры еще до
начала похода Красной Армии на территории Западной Украины и Западной
Белоруссии, т. е. до 17 сентября
Основные идеи, изложенные в упомянутой беседе Сталина с Г.М. Димитровым и в названной передовой статье газеты «Правда», сводились к тому, что Польское государство оказалось внутренне несостоятельным, а его вооруженные силы не готовыми к отражению нападения извне и, следовательно, обречены на поражение. Особо подчеркивалось наличие острых противоречий между «угнетающей» (поляки) и «угнетенными» нациями (белорусы и украинцы). На интерпретацию именно этих сталинских указаний была направлена деятельность пропагандистских органов (Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б), Политического Управления Рабоче‑Крестьянской Красной Армии, Главлита, Комитета по делам искусств при СНК СССР, средств массовой информации).
Свою лепту в освещение «польской» тематики на этапе подготовки и проведения «освободительного похода» Красной Армии внесли представители советской интеллектуальной элиты: писатели, журналисты, кинематографисты. На штатные должности в редколлегии периодических изданий действующей армии были назначены С. Вашенцев, В.И. Лебедев‑Кумач, А.Т. Твардовский, Е.А. Долматовский.[363]
Существенный вклад внесли в «общее дело» и художники‑карикатуристы. К концу 1930‑х гг. в жанре политической карикатуры работали десятки советских художников. Но наибольшую известность и признание получили как мастера жанра Л. Г. Бродаты, Ю.А. Ганф, В.Н. Горяев, Б.Е. Ефимов, А.М. Каневский, Кукрыниксы, К.П. Ротов. Именно их карикатуры, в том числе и по «польской» тематике, наиболее часто публиковались в центральных советских журналах и газетах накануне и в период Второй мировой войны.
Согласно подсчетам А.В. Голубева, в 1920‑1930‑е гг. Польша «занимала» в советской карикатуре 6‑е место по количеству посвященных ей и опубликованных в «Крокодиле» рисунков.[364] Можно назвать такие известные работы, как «Пилсудский точит зубы на СССР», «Союз» всадника с лошадью» Б. Ефимова, «Ясновельможная Польша пес Антанты», «На польской арене» В.Н. Дени и другие.
К концу 1930‑х гг. в советской карикатуре сформировались определенные образы‑стереотипы, связанные с восприятием тех или иных зарубежных стран или их лидеров. По меткому замечанию А.В. Голубева, «искушенный читатель» журнала «Крокодил» без всяких подписей под карикатурами узнавал этих персонажей, ориентируясь на «привычные детали». Например, Ю. Пилсудского «характеризовали» неизменные конфедератка и усы.[365]
Во второй половине 1930‑х гг. в советской политической карикатуре преобладали такие сюжеты, как сближение Польши с «лимитрофами» (Эстонией, Финляндией), а также с Румынией, Францией и, наконец, с Германией, что рассматривалось как источник потенциальной военной угрозы для СССР. С нападением Германии на Польшу и началом Второй мировой войны подобные «проходные» сюжеты сошли на нет. В связи со свертыванием в Советском Союзе антинемецкой и антифашистской пропаганды после подписания пакта Риббентропа‑Молотова и активизацией советско‑германского сотрудничества в различных областях (политической, дипломатической, экономической, военной), в условиях начавшейся новой политико‑идеологической кампании, направленной исключительно против Польши, изменилась и методика «подачи» карикатур «польской» тематики.
Как отмечал В. Токарев, она «нарушила годичную паузу в
сатирической обрисовке» этой страны. В октябре‑ноябре
Как представляется, данное наблюдение требует некоторой
корректировки. Первые карикатуры, представлявшие Польшу в контексте новой
политико‑идеологической кампании, стали готовиться уже в начале сентября
На упомянутом рисунке К. Елисеева изображен польский офицер‑кавалерист. У ног его коня штыком в землю воткнута винтовка. Эта деталь, очевидно, была призвана показать растерянность польских военнослужащих, неготовность польской армии к сопротивлению наступающему врагу, т. е. немцам. Обращаясь к крестьянам, взирающим на него (судя по их одежде, это украинцы или белорусы), польский офицер восклицал: «Панове, наше отечество (т. е. Польша. – В.Н.) в опасности». И слышал в ответ: «Не знаем, как ваше, а наше теперь уже в полной безопасности».
Скорее всего, автор карикатуры в иносказательной форме
проводил мысль о неизбежности падения Польши под ударами немцев. В то же время
можно предположить, что устами изображенных на карикатуре крестьян,
принадлежащих к угнетаемым «национальным меньшинствам» Польши, К. Елисеев
декларировал мысль о выгодном для СССР («отечества всех угнетенных»)
дипломатическом соглашении с Германией от 23 августа
15 сентября
…По осенней дороге пара лошадей несет тарантас. На облучке – целых три «кучера»: польский генерал в конфедератке и два гражданских. На заднем сиденье в неудобных позах расположились «пассажиры». Это, судя по специальным надписям к рисунку, «нищета», «голод» и «бесправие». Тарантас покидает польскую территорию. Автор карикатуры, очевидно, ставил перед собой задачу показать, что теперь эти земли навсегда будут избавлены и от нищеты, и от бесправия, и от голода. Ю.А. Ганф лишний раз акцентировал внимание читателей «Крокодила» на факте поражения польской армии: на земле валяется офицерская фуражка; сабля до самого эфеса воткнута в землю.[368]
Пока поляки отходили все дальше от своей западной границы под ударами превосходящих германских сил, на восточных границах Речи Посполитой сосредоточивались части Красной Армии. К 17 сентября было создано два фронта – Белорусский и Украинский (8 стрелковых, 5 кавалерийских, 2 танковых корпуса; 21 стрелковая, 13 кавалерийских дивизий, 16 танковых, 2 моторизованные бригады). Они насчитывали свыше 600 тыс. чел. На вооружении имелось около 5000 орудий и минометов, свыше 4700 танков, около 3300 самолетов.[369] В восточных воеводствах Польши дислоцировались воинские части, насчитывавшие 340 тыс. чел. при 540 орудиях и 70 танках.[370]
Естественно, наличие столь многочисленной группировки сил
Красной Армии, значительно превышавшей те силы, которые участвовали в
вооруженных конфликтах у озера Хасан и у реки Халхин‑Гол, определяло
характер деятельности партийно‑политических органов, в первую очередь –
ПУРККА. Пропагандистское обеспечение «освободительного похода» Красной Армии в
Польшу начало готовиться загодя, по меньшей мере за
две недели до его начала. Л.З. Мехлис, прибыв в штаб Белорусского особого
военного округа, 15 сентября своей телефонограммой дал задание начальникам
политуправлений военных округов срочно перепечатать в окружных газетах
передовую статью газеты «Правда» «О внутренних причинах военного поражения
Польши». На основе этой статьи следовало развернуть массовую разъяснительную
работу. По указанию Л.З. Мехлиса создавались фронтовые подразделения для
ведения антипольской пропаганды. В политуправлениях Белорусского и Украинского
фронтов формировались отделы по работе среди населения противника и
военнопленных, по штатам военного времени развертывались 6 редакций газет на
иностранных языках и типографии.[371]
В ночь с 16 на 17 сентября
В ходе подготовки к вводу войск на польскую территорию существенно возросли тиражи окружных газет: в БОВО – на 60 % (с 80000 до 130000 экз.), в КОВО – на 70 % (с 90000 до 150000 экз.). На Белорусском фронте издавалось 47 газет (3 фронтовые, 8 армейских, 36 дивизионных и бригадных) общим тиражом 515 тыс. экз.; на Белорусском фронте – 59 газет (3 фронтовых, 8 армейских, 48 дивизионных и бригадных). Редакция дивизионной газеты «За Родину!» (Украинский фронт) дважды в день выпускала особый боевой листок с материалами ТАСС. В дивизионной газете 10‑й стрелковой дивизии Белорусского фронта «На боевом посту» ежедневно выпускался специальный информационный бюллетень.
Как уже отмечалось, одним из
основополагающих документов в ходе развернувшейся политико‑идеологической
кампании по обоснованию и объяснению внешнеполитических акций советского
руководства в отношении Польши стала вышеупомянутая передовая статья,
опубликованная в газете «Правда» 14 сентября
Еще одним, также публичным, «посылом сверху» в
развертывавшейся антипольской политико‑идеологической кампании явилось
выступление по радио В.М. Молотова 17 сентября
Получив указания «сверху» и восприняв их как руководство к действию, незамедлительно и на всю мощь развернул свою работу советский пропагандистский аппарат. Пропагандистские органы в городах и селах, в Красной Армии прилагали все усилия для того, чтобы довести до как можно большего количества людей, внедрить в их сознание установки, сформулированные представителями высшего партийного и государственного руководства Ждановым и Молотовым, за которыми, как понимали многие, стоял Сталин.
Руководствуясь конкретными указаниями начальника ПУРККА Л.З. Мехлиса, армейские политработники акцентировали внимание личного состава на том, что начавшийся «освободительный поход» в Западную Украину и в Западную Белоруссию на деле является «революционной, наступательной войной», основная цель которой – избавление братских славянских народов – украинцев и белорусов от капиталистического гнета. Мехлис, находясь в боевых порядках частей Красной Армии перед вступлением их на польскую территорию, следил за развертыванием политико‑пропагандистской работы среди личного состава. ПУРККА подготовило тезисы для обоснования этой военной акции СССР. В них содержался призыв «бить польских панов», причем явно не учитывалось то обстоятельство, что «паном» в Речи Посполитой называли любого гражданина мужского рода, имущего и неимущего. И лишь спустя 5 дней после начала «освободительного похода» с разрешения Сталина и К.Е. Ворошилова в тезисы были внесены соответствующие коррективы.
Сообщение о вступлении частей РККА на территорию Западной Украины и Западной Белоруссии вызвало неоднозначную реакцию в различных слоях советского общества. Например, рабочие некоторых заводов приветствовали эту новость, полагая, что Красная Армия идет бить немцев.[376] По мнению М.И. Мельтюхова, в результате проведенной политработы в войсках возник мощный патриотический подъем. Личный состав, писал Мельтюхов, выразил желание выполнить приказ «об освобождении братьев украинцев и белорусов». Историк приводил соответствующие высказывания красноармейцев и командиров, в которых звучало одобрение внешней политики сталинского руководства.[377]
Действительно, цифровые данные свидетельствуют о
значительных усилиях, предпринимавшихся руководством ПУРККА по информационному
обеспечению личного состава Белорусского и Украинского фронтов. В воинских
частях, принимавших участие в «освободительном походе», с 17 сентября по 15
октября
Но, несмотря на все усилия армейских пропагандистов, некоторые военнослужащие делали заявления, которые явно шли вразрез с официальными оценками событий. В этих высказываниях, которые квалифицировались органами НКВД как антисоветские, по существу подвергались сомнению бывшие на слуху сталинские пропагандистские установки об «агрессивных» и «неагрессивных» государствах, о «провокаторах войны», которые «привыкли загребать жар чужими руками» и т. д. и т. п.
Например, старший писарь 180‑й стрелковой дивизии Карпов не сомневался в том, что активные действия Советского Союза обосновывались наличием договоренности с Германией о разделе Польши, согласно которому немцы получали ее западную часть, а Советский Союз – восточную. Аналогичным образом рассуждал красноармеец 2‑й отдельной Краснознаменной армии Иванов. СССР, по его мнению, не только «развязал руки агрессору», т. е. Германии, но вместе «с этим агрессором уничтожил и разделил Польшу». Его сослуживцы высказывались аналогичным образом. Так, рядовой Востриков считал, что «Германия хотела захватить себе Польшу, а Советский Союз захватывает себе». Красноармейцы Харченко и Зарубаев фактически выступали с осуждением вооруженной акции Советского Союза против Польши. Первый из них говорил буквально следующее: «СССР и Германия при заключении договора (о ненападении. – В.Н.), очевидно, договорились между собой о разделе Польши и теперь это практически осуществляют». По мнению второго, приказ о переходе Красной Армией советско‑польской границы мог вполне обоснованно побудить «капиталистов» сделать заявление о том, что СССР загребает «жар чужими руками». Поход в Польшу, заключал Зарубаев, – «это не помощь, а просто Советский Союз сам ввязался в войну».
Примечательно, что даже некоторые армейские политработники, которые были призваны доводить до личного состава установки директивных органов о побудительных причинах «освободительного похода», порой действовали вразрез этим же установкам. Так, инструктор пропаганды 138‑го кавполка старший политрук Караваев выражал уверенность в том, что на глазах у всех происходил раздел Польши. Он высказывал и следующее предположение: решение об этом разделе было принято в момент заключения пакта о ненападении между СССР и Германией.
Своеобразно интерпретировались в подобного рода разговорах утверждения советской пропаганды о миролюбивой политике СССР и известный лозунг «чужой земли нам не нужно». Красноармеец 13‑го стрелкового корпуса Кружилин в связи началом «освободительного похода» в Польшу задавался недоуменным вопросом: «На нас не напали фашисты и мы чужой земли ни пяди не хотим брать, так почему же мы выступаем?». В том же духе высказывался красноармеец Муравицкий, который недоумевал, зачем было необходимо «защищать Западную Украину и Белоруссию, ведь у нас политика мира, пусть они сами освобождаются»; на СССР никто не нападал, «ну и ладно». Им вторил и красноармеец Шелудчев: переход советско‑польской границы частями Красной Армии, по его мнению, противоречил лозунгу «мы чужой земли не хотим». В Польше и в других странах, рассуждал Шелудчев, имеются компартии, пролетариат, так «пусть они сами совершают революцию и своими силами избавляются от помещиков и капиталистов».
Порой в высказываниях военнослужащих, отмеченных сотрудниками особых отделов НКВД, звучало осуждение внешней политики сталинского руководства, которая прямо характеризовалась как захватническая. Военнослужащий одной из воинских частей Ленинградского военного округа Макаров был уверен, что СССР «стал фактически помогать Гитлеру в захвате Польши». Утверждения советской пропаганды о миролюбии вызывали у него только протест: «Пишут о мире, а на самом деле стали агрессорами». Что касается населения Западной Украины и Западной Белоруссии, то, как считал Макаров, оно вовсе не нуждалось ни в какой помощи. Свой вывод он формулировал следующим образом: эти территории «мы (т. е. Красная Армия. – В.Н.)… захватываем и только формально сообщаем, что не воюем, а становимся на их защиту».
В таком же контексте прозвучало высказывание красноармейца одной из воинских частей Харьковского военного округа Корасыка. Он утверждал, что подобно немцам, которые вступили в Польшу как захватчики, по отношению к этой стране сходную роль играла и Красная Армия, помимо прочего, способствуя своими действиями новому кровопролитию. Красноармеец Поздняков, служивший во 2‑й Краснознаменной армии, заявлял: СССР вступил на территорию Польши, уже разбитой немцами. Получается, рассуждал он, «что мы тоже загребаем жар чужими руками». Наконец, по мнению военнослужащего Ленинградского военного округа Иофчика, СССР почувствовал слабость польской армии, «и давай заниматься захватнической политикой». Как своеобразный итог его размышлений – вывод, часто встречавшийся в высказываниях военнослужащих, – хотя устно и письменно советская пропаганда выступала с осуждением агрессии, СССР «по существу дела» сам стал агрессором.[379]
Гораздо дальше, чем красноармейцы, имевшие, как правило,
низкий образовательный уровень и ограниченный кругозор, шли в своих оценках
событий второй половины сентября
Когда Красная Армия вступила на территорию Польского
государства, некоторые политработники (в основном низового звена) оказались в
полной растерянности и не знали, как им интерпретировать происходившие события.
Политрук 4‑й танковой бригады Украинского фронта Потелешко, один из
участников «освободительного похода» в Польшу
В то же время органы НКВД отметили в высказываниях военнослужащих Красной Армии проявления тенденции к прямой апологии «красного империализма». Характерно в этом смысле мнение сотрудника Генерального штаба РККА майора Швецова. Он считал, что советское правительство должно добиться от Германии согласия на восстановление СССР на западе «границ старой царской России». Ведь все равно придется воевать против немцев, а поэтому, считал он, следует потребовать от Берлина передачи Советскому Союзу всей польской территории. Взамен же отдать Германии Данциг и районы Польши, населенные немцами.[380]
Обозначившееся уже в сентябре
После начала «освободительного похода» Красной Армии в
Западную Украину и Западную Белоруссию антипольская политико‑идеологическая
кампания советской пропаганды достигла своей кульминации. Не случайно поэтому,
что тема поражения и бегства польской армии теперь уже под ударами с Востока
отражена в ряде карикатур, опубликованных в журнале «Крокодил». 5 октября
Просто и лаконично отражена тема панического бегства с поля боя на рисунке В. Н. Горяева «График в движении»: польский офицер в военной форме, с саквояжем стремительно бежит по железнодорожным путям. Используя гиперболизированный образ, художник своим рисунком пытался показать, что скорость движения явно не симпатичного ему персонажа превышает… скорость движения поезда. Уже в который раз в этой карикатуре проводилась тема стремительного отступления Войска Польского под натиском Красной Армии.[383]
Свою лепту в освещение этой же темы внес и Ю.Л. Ганф. В упомянутом специальном номере «Крокодила» был опубликован его рисунок, на котором на заднем плане изображены польские беженцы. На переднем плане – генерал в конфедератке, с орденами на груди и прилично одетый господин. Генерал, обращаясь к своему собеседнику, говорит: «Я сохранил свой мундир незапятнанным». На что гражданский отвечает: «Еще бы, вы же первым бежали».[384]
Вместе с рисунком Ганфа была помещена карикатура Д. Дубинского, сюжетной основой которой стало стихотворение А.Н. Некрасова «Мужичок с ноготок».[385] Стоящий на посту красноармеец разговаривает с подростком, который ведет двух связанных пленных польских офицеров. На вопрос часового «Откуда, парнишка?» (т. е., откуда, мол, взялись поляки?), следует ответ подростка: «Из лесу, вестимо. Отец, вишь, их (поляков. – В.Н.) ловит, а я отвожу!».
В ряде карикатур, помещенных в журнале «Крокодил» осенью
На другом рисунке изображены события, происходившие «после
17 сентября
В ином контексте интерпретировалась эта же дата художником
К. Елисеевым. Он использовал «сентябрьскую» символику наряду с «октябрьской»
(революция
…По дороге бежит тучный, хорошо одетый человек с саквояжем в
руке. Его бег столь стремителен, что с головы бегущего слетел головной убор
(цилиндр). Он восклицает на бегу: «Оказывается, кроме Октября есть еще один
ужасный месяц сентябрь». Здесь явный намек на то, что события октября
Сентябрь
Один из принципов, применяемых представителями жанра карикатуры, – это принцип трансформации. В частности, в некоторых случаях в карикатуре соединяются различные части тела человека и животного (птицы). Следует отметить, что советские карикатуристы, освещавшие в 1939–1941 гг. «польскую» тематику, нередко прибегали к подобной методике.
И это не является простой случайностью. По наблюдениям
В.Токарева, существуют некоторые абсолютные национальные ценности, которые
имеют одинаковое значение для всех поколений и продолжают оставаться таковыми
на протяжении различных исторических эпох. Советская пропаганда не глядя пренебрегла этим принципом, начав «прицельное
глумление над теми символами, которыми был обозначен польский суверенитет», в
частности – над гербом польской державы («Белым орлом»). Токарев ссылался при
этом на карикатуры В. Борискина и В. Фомичева, А. Резниченко, А. Козюренко,
опубликованные в начале ноября
Можно упомянуть в данной связи также два рисунка А.М. Каневского под общим заглавием «Летят польские орлы», опубликованные в журнале «Крокодил».[390] Автор рисунков ставил целью не только изобразить беспорядочное бегство польской армии, но и показать доступными ему средствами карикатуры конец «панского» владычества в восточных землях Польши.
…На первом рисунке – в панике убегающие с поля боя польские генералы и офицеры. Чтобы подчеркнуть стремительность этого бегства, Каневский пририсовал некоторым из них хилые орлиные крылышки, похожие скорее на куриные. Однако «обладатели» этих дегенеративных орлиных крылышек явно обгоняют своих соратников, поскольку благодаря этому приданному им автором карикатуры атавизму, имеют возможность подняться в воздух и парить (лететь), хотя и невысоко, над «грешной землей». На втором рисунке изображен стоящий на крыше помещичьего дома крестьянин, который вилами сбивает символ Польши – Белого орла.
«Окарикатуривание» государственной польской символики широко применялось художниками, работавшими в журнале «Крокодил». Например, на рисунке А.М. Каневского «То, да не то» генерал, держащий в правой руке мешок с деньгами, левой рукой небрежно зажал под мышкой… белого орла.
Анализ материалов столичных и провинциальных периодических изданий СССР 1939–1940 гг., в которых публиковались карикатуры на «польскую тему», дал В.А. Токареву основание сделать следующие выводы.
Польша была обозначена в советской карикатуре и в пропагандистских плакатах в виде своеобразного «паноптикума национального угнетения, социального зла и дегенерации». Социальные и политические пороки были представлены « базисной (выделено В.А. Токаревым. – В.Н.) ценностью» и своеобразным спутником польского правящего режима.
Семантика изображения в советской карикатуре была оскорбительной по отношению к институтам польской государственности. «Польские стандарты», характерные для нее, сводились к высмеиванию внешнеполитического курса Речи Посполитой, ее Вооруженных Сил и апологии побед Красной Армии над поляками.
Европейские события сентября
Эти события интерпретировались ею как военный реванш со стороны СССР, своеобразного «могильщика Польского государства».
В целом, по мнению В.А. Токарева, произведения советской
сатирической графики осени
На самом деле созданный сатирической графикой образ способствовал замалчиванию германской агрессии против этой страны. Таким образом, заключал В.А. Токарев, трагедия Польши «была вырвана из контекста (выделено Токаревым. – В.Н.) событий мировой войны», что позволило советской пропаганде превратить ее «из жертвы в виновницу, из мученицы – в посмешище».[391]
Согласившись в целом с глубокими наблюдениями уважаемого
коллеги, необходимо, на наш взгляд, добавить к ним следующее. В советской
карикатуре осени
Образ Войска Польского, точнее, его командного состава,
неспособного организовать сопротивление врагу, внедрявшийся в общественное
сознание в СССР осенью
28 сентября
Казалось бы, в создавшейся военно‑политической
ситуации антипольская политико‑идеологическая кампания должна была сойти на нет. Однако специфика советской пропаганды состояла в
том, что и после поражения реального противника (Польши) в ее деятельности не
снизился обличительный накал. Наглядным проявлением подобной тенденции
оказалось фактическое продолжение, естественно, в новых
внешнеполитических условиях, сложившихся после падения Польского государства,
этой кампании, развернувшейся еще в начале сентября
Но в ней прослеживалась своя специфика. Подводя
на сессии Верховного Совета СССР 31 октября
В несколько измененном виде она проявилась в карикатуре в
дни празднования 20‑летия Первой Конной армии,
когда было опубликовано личное приветствие Сталина «первоконникам».[393] В сталинском приветствии
недвусмысленно проводилась мысль о том, что Первая
Конная достойно проявила себя в период войны против Польши в
Обращение Сталина воспринималось как своеобразный сигнал для
продолжения антипольской пропагандистской кампании. В том же номере газеты
«Правда», где было опубликовано приветствие вождя по случаю 20‑летия Первой Конной, помещен рисунок «Коллекция битых Красной
Армией», автором которого являлись Кукрыниксы. На этой карикатуре в виде
«козявок» и «букашек» изображались Ю. Пилсудский и «паны
Более «деликатно» подан этот же «проходной» сюжет на рисунке Ю.Л. Ганфа «Боевой опыт».
…На стене – карикатурный обобщенный «портрет» польского
генерала. На голове у него – непременная конфедератка, челюсть подвязана
платком. Подпись гласит: «Польские паны разбиты в
События осени
Согласно договоренности, достигнутой между СССР и Германией
28 сентября
В то же время, как подчеркивал М.И. Мельтюхов, «новое направление политработы» на завершающем этапе «освободительного похода», связанное с разъяснением советско‑германского договора о дружбе и границе, давало положительные результаты. Звучали, например, следующие высказывания: большевистская партия и советское правительство правильно приняли решение «об отводе наших войск за реку Западный Буг, нас теперь никто не сможет обвинить, что мы использовали освободительную войну для захвата чужой территории» (красноармеец 96‑го стрелкового полка Пашковский). Сотрудник Химического управления РККА военинженер 2‑го ранга Петров утверждал: советско‑германская «граница проведена с учетом всех моментов, и она правильна. К СССР отошли Западная Белоруссия и Западная Украина».
Однако органы НКВД выявляли и «крамольные» высказывания, свидетельствовавшие о наличии в сознании военнослужащих признаков «красного империализма». Так, работник 3‑го отдела Артиллерийского управления РККА майор Володин прямо заявлял: «Я заражен красным империализмом: нам нужно захватить Варшаву». Сходным образом мыслил сотрудник 5‑го управления РККА майор Герасимов: «Ограничиваться только Западной Белоруссией и Западной Украиной не следует. Необходимо во что бы то ни стало обеспечить за СССР площадь хотя бы до Вислы. Варшава тоже должна быть наша, ведь это слово русское (sic! – В.Н.). Сейчас наступил благоприятный момент, чтобы вернуть всю территорию, отнятую у нас несколько лет тому назад». Заместитель политрука Неверов говорил: немцам «Варшаву отдали – это тяжелая потеря».
Вольные или невольные приверженцы идеи «красного
империализма» в рядах Красной Армии в конечном счете
выступали как антагонисты официальной советской пропаганды, настроенной после
23 августа
Между тем по окончании боевых действий в Западной Украине и
в Западной Белоруссии Л.З. Мехлис распорядился к 15–20 ноября
31 октября
В целом первый опыт освоения «сфер интересов» СССР,
оговоренный в секретных дополнительных протоколах к советско‑германским
соглашениям
В ходе антипольской политико‑идеологической кампании
Советский Союз и Финляндия формально заявили о своем
нейтралитете в условиях начавшейся Второй мировой
войны. В то же время внешнеполитические и стратегические позиции СССР
значительно усилились в результате «освободительного похода»
В этих условиях Сталин мог рассчитывать путем прямого давления добиться от финляндской стороны территориальных уступок. Он предложил финнам заключить договор, аналогичный тем, которые Советский Союз подписал до этого с тремя Прибалтийскими республиками. Согласие финляндской стороны на это предложение привело бы к созданию военных баз и к размещению советских воинских контингентов на финляндской территории, чего так опасались в Хельсинки. Естественно, оно было отвергнуто.
Тогда Сталин выступил с инициативой передачи СССР ряда островов в Финском заливе и части полуостровов Рыбачий и Средний в Баренцевом море в обмен на предоставление финнам вдвое большей по размерам территории Советской Карелии. Но отношение финляндского руководства к вопросу об аренде либо продаже Советскому Союзу полуострова Ханко с целью строительства там военно‑морской базы оказалось сугубо негативным.
В начале ноября в Москву прибыла финская делегация во главе с В. Таннером и Ю.К. Паасикиви для ведения дипломатических переговоров с советскими представителями. Одновременно в газете «Правда» появилась статья, из которой следовало, что министр иностранных дел Финляндии Э. Эррко якобы призвал к войне против СССР.[399] На самом деле Эркко в своей речи 1 ноября решительно подчеркнул: «Финляндия не может пойти на предложение Советского Союза и будет защищать любыми средствами свою территорию, свою неприкосновенность и независимость». Данное высказывание было воспроизведено в «Правде». Финляндского министра иностранных дел Финляндии тут же многозначительно стали сравнивать в Москве с его коллегой из прекратившей существование Польши Ю. Беком, который якобы совершил ошибку, ориентируясь в политике на западные державы. В упомянутой статье содержалась неприкрытая угроза в адрес самой Финляндии: «Наш ответ (Финляндии. – В.Н.) прост и ясен. Мы отбросим к черту всякую игру политических картежников и пойдем своей дорогой, несмотря ни на что, ломая все и всякие препятствия на пути».[400]
В.М. Молотов разъяснял советскому посланнику в Швеции А. М. Коллонтай, приехавшей в Москву накануне третьего этапа советско‑финляндских переговоров, что в случае начала военных действий против Финляндии войска Красной Армии уже «через три дня будут в Хельсинки». И именно там, подчеркивал глава советского внешнеполитического ведомства, упрямым финнам придется «подписать договор, который они отвергают в Москве».[401] Подобного рода недвусмысленные формулировки свидетельствовали о том, что в ответ на уже развернувшуюся в Финляндии антисоветскую кампанию Кремль намеревался приступить к адекватным пропагандистским акциям.
3 ноября, когда была опубликована правдинская передовица, Молотов безапелляционно заявил представителям финской делегации: «Мы, гражданские люди, не видим возможности дальше продвигать дело: теперь очередь военных сказать свое слово».[402] Личный состав пограничного с Финляндией Ленинградского военного округа был настроен весьма решительно. В донесении политуправления округа сообщалось, что после антифинляндской публикации «Правды» от 3 ноября среди красноармейцев стало распространяться убеждение: «Мы, если понадобится, продвинем границу от Ленинграда не только на десятки, но и на сотни километров».[403]
На начальной стадии советско‑финляндских переговоров в
Москве Сталин выступил со своеобразной аргументацией в пользу принятия финнами
предложенных им условий. Ссылаясь на свою беседу с Риббентропом 27–28 сентября
Еще 29 октября
10 ноября
В это время глава финляндской делегации министр финансов В.
Таннер, получивший непосредственную установку от Э. Эррко, ужесточил позицию на
переговорах со Сталиным и В.М. Молотовым в Москве, в результате чего 13 ноября
17 ноября Сталин безапелляционно заявил: «Нам придется воевать с Финляндией». В тот же день советский полпред в Хельсинки В.К. Деревянский в своей докладной записке на имя В.М. Молотова рекомендовал предпринять следующие меры с целью оказания давления на финнов: создание обостренно‑напряженной обстановки, вплоть до организации провокаций на границе; развертывание пропагандистской кампании в печати; инициирование митингов и демонстраций под антифинлядскими лозунгами и, в конечном счете – разрыв пакта о ненападении с Финляндией.[407]
Эта часть предложений полпреда стала реализовываться уже со
второй половины ноября
Сразу же после срыва советско‑финляндских переговоров
К.Е. Ворошилов отдал приказ Военному совету ЛВО завершить сосредоточение войск
к 20 ноября и представить план конкретных боевых действий. На другой день
соответствующее распоряжение было направлено в войска. СССР нацеливался на
наступательные военные операции, а финны – на оборонительные. Об этом может
свидетельствовать не только вышеупомянутый «План операции по разгрому
сухопутных и морских сил финской армии», но и некоторые другие документы.
Например, в боевом приказе № 2, обращенном к личному составу 19‑го
стрелкового корпуса 7‑й армии (приказ подписан 23 ноября
После прекращения переговоров с СССР в Финляндии с новой силой развернулась антисоветская кампания. Финляндское правительство рекомендовало подчеркивать в периодической печати неприемлемость сталинских предложений по территориальному вопросу, целью которых было вовлечение страны «в сферу влияния Советского Союза». Однако, как и польское руководство, финская сторона не ожидала от СССР решительных действий. Даже за пять дней до начала «Зимней войны» ставка финляндской армии в одном из аналитических документов изображала дело таким образом, что сосредоточившаяся на границе с Финляндией группировка советских войск не является наступательной.[410]
Между тем в советских средствах массовой информации развернулась работа по идеологическому обеспечению антифинляндской кампании. Так, в журнале «Пропагандист и агитатор РККА» (в разделе «Консультация») была помещена заметка под безликим заголовком «Финляндия: (Краткая справка)».[411] Судя по выходным данным, номер, в котором был помещен этот материал, сдан в производство между 11 и 22 ноября. В заметке, между прочим, встречались и такие многозначительные пассажи: «Советский народ достойным образом ответит на провокационные выстрелы зарвавшихся и потерявших разум финляндских правителей. Финляндская буржуазия и те круги, по указке которых строятся провокации финской армии на нашей границе (выделено мной. – В.Н.) , будут долго помнить ответ советского правительства…».
Но о «провокационных выстрелах» с финской стороны,
произведенных якобы на границе, советские официальные лица заговорили лишь
27–29 ноября
В целом вышеупомянутая заметка была вызывающей, грубой по
форме. В частности, ее автор счел уместным напомнить о том, что Ленин назвал
членов правительства Финляндии во главе со Свинхувудом «свиноголовыми»,
поскольку они не проявляли особой лояльности по отношению к большевикам. В
тексте также утверждалось, что 7 финляндских дивизий сосредоточились на
Карельском перешейке, в
В заметке помимо прочего перечислялись (явно на основании
сообщений советских представителей, находившихся в Хельсинки) негативные
последствия военных мероприятий «финляндских заправил», которые якобы привели к
обнищанию трудящихся и голоду в Финляндии. По этому поводу автор публикации
многозначительно восклицал: «Не мешало бы финляндским
„свиноголовым“… вспомнить о непрочности своего тыла. Не пора
ли заткнуть рот этим зарвавшимся «воякам!» (выделено мной. –
В.Н.). Далее цитировался уже приводившийся нами пассаж из
передовой статьи газеты «Правда» от 3 ноября
Заканчивалась «Краткая справка» о Финляндии следующим характерным заявлением: «Советский народ не поддастся на провокации хозяев финляндской буржуазии, но он также не оставит без расплаты гнусную вылазку шутов гороховых (явный намек на премьер‑министра Финляндии А. Каяндера. – В.Н.) из потомства «свиноголовых».
В том же номере журнала «Пропагандист и агитатор РККА» и также в разделе «Консультация» была опубликована статья, автор которой, в частности, напоминал «поджигателям войны», что Советский Союз способен вести не только оборонительные военные действия. «Мы уничтожим любого врага на его же собственной территории», – повторял он известный лозунг советской пропаганды.[412] В условиях разраставшегося как снежный ком конфликта между СССР и Финляндией подобного рода высказывания, прозвучавшие в центральном печатном органе ПУРККА, выглядели весьма зловещими.
Между тем в ответ на неуступчивость премьер‑министра Финляндии А. Каяндера, который 23 ноября публично отказался идти навстречу советским предложениям о территориальных уступках Финляндии, газета «Правда» опубликовала очень резкую по форме передовую статью антифинляндского содержания. В ней Каяндер был презрительно назван «шутом гороховым».[413]
Непосредственным поводом для начала войны СССР против Финляндии послужил уже упоминавшийся выше инцидент у деревни Майнила.
…27 ноября центральные советские газеты поместили два материала об этом инциденте.[414] Первый из них – сообщение ТАСС под характерным заголовком «Наглая провокация финляндской военщины». В нем со ссылкой на штаб ЛВО утверждалось, что 26 ноября в 15 час 45 мин советские войска, расположенные на Карельском перешейке, в километре северо‑западнее деревни Майнила, подверглись неожиданному обстрелу с финляндской территории. Всего якобы было произведено семь орудийных выстрелов. В сообщении ТАСС говорилось и о жертвах, понесенных в результате этого обстрела: три красноармейца и один младший командир убиты; семь красноармейцев, один младший командир и один младший лейтенант ранены. Указывалось также, что для расследования произошедшего на месте направлялся начальник первого отдела штаба ЛВО полковник Тихомиров.
Во втором материале о Майниле, помещенном в центральных
советских газетах, излагалось содержание ноты советского правительства,
врученной В.М. Молотовым посланнику Финляндии А.С. Ирье‑Коскинену. В
ноте, со ссылкой на более высокую инстанцию – Генеральный штаб РККА, излагалась
та же версия произошедшего, что и в упомянутом сообщении ТАСС. Однако она была
составлена в довольно резких выражениях, отнюдь не свойственных дипломатическим
документам. Так, в советской ноте содержалось априорное утверждение, что
артобстрел у Майнилы был произведен регулярными финляндскими воинскими частями,
которые в большом количестве уже сосредоточились у самой границы, создавая
непосредственную угрозу городу. В связи с этим финнам предлагалось
незамедлительно отвести воинские части «подальше от границы на Карельском
перешейке» – на 20–25 километров. Их действия в ноте, врученной В.М. Молотовым
А.С. Ирье‑Коскинену вечером 26 ноября
Москва давала понять, что в Хельсинки допустили нарушение
советско‑финляндского договора о ненападении и о мирном улаживании
конфликтов (
Однако данная версия уже в конце ноября
Проходили годы и десятилетия, а интерес к майнильскому
инциденту не угасал. Эта история, главным образом, благодаря публикации
свидетельств очевидцев событий, постепенно стала обрастать новыми
подробностями, приобретая уже сенсационный оттенок.[415]
Так, три финляндских пограничника в своих показаниях, данных по распоряжению
непосредственного начальства 27 ноября
К этому можно добавить следующее. В сохранившихся в архиве
оперативных сводках и донесениях командования 70‑й стрелковой дивизии о
семи артиллерийских выстрелах с финляндской стороны, равно как и о присутствии вблизи Майнилы дальнобойной артиллерии финнов
ничего не сообщалось. Точно так же сведения о численности входившего в ее
состав 68‑го полка за 25, 26, 27 и 28 ноября
Более того, постепенно стали выясняться новые интригующие
подробности. Например, отнюдь не оперативный дежурный штаба ЛВО рапортовал в
Москву о выстрелах у Майнилы (как это следовало из сообщений советской прессы),
а наоборот, первоначально именно из Генерального штаба РККА обратились к нему
за разъяснениями по поводу уже произошедшего инцидента. То есть вначале В.М.
Молотов выступил с официальным заявлением от 26 ноября
Наконец, начальствующий состав 19‑го стрелкового корпуса, в состав которого входили упомянутые 70‑я дивизия и 68‑й полк, узнал о случившемся у Майнилы 26 ноября только в 21.00, т. е. пять часов спустя после предполагаемого обстрела Майнилы финнами. И, опять же, из сообщения… советского радио!
Направленная вечером того же дня (в 22.00) из штаба ЛВО в Москву оперативная сводка оказалась на редкость неопределенной: «В районе Майнилы расположение наших войск было обстреляно со стороны финнов, произведено 7 выстрелов, имеются убитые и раненые, число их выясняется». Необходимо напомнить, что в сообщении ТАСС, переданном 26 ноября по советскому радио, называлось точное количество военнослужащих РККА, якобы ставших жертвами артобстрела.
Наконец, как явствует из выявленного историками Финляндии архивного документа – рапорта финляндских пограничников, в тот день на советской стороне производились учебные стрельбы из минометов, однако о «семи выстрелах», прозвучавших якобы в 15.45, в нем ничего не говорилось. И лишь после того, как средства массовой информации СССР передали известное сообщение ТАСС, эти пограничники изменили свои прежние показания: якобы это «русские стреляли» по собственной территории. Столь радикально измененные утверждения очевидцев и легли, по всей видимости, в основу ответного заявления Ирье‑Коскинена на ноту Молотова. В нем, в частности, говорилось о вероятности несчастного случая, произошедшего «при учебных упражнениях» на советской стороне.
Таким образом, до сих пор все обстоятельства инцидента у
Майнилы до конца не выяснены. Но вызывает сомнение сам факт обстрела в этом
районе советских частей со стороны Финляндии. В то же время вряд ли можно
оспаривать то обстоятельство, что именно данный инцидент был немедленно
использован Кремлем в качестве повода для начала вооруженного вторжения на
финляндскую территорию. Из документов личного архивного фонда А.А. Жданова
следует: после «выстрелов у Майнилы» было намечено развернуть широкую
антифинляндскую пропагандистскую кампанию. Составными частями этой кампании
являлись: нагнетание всеобщего возмущения против финнов (которые чудесным
образом превращались в «белофиннов»); распространение пропагандистских
листовок; выступление главы Советского правительства с перечислением «агрессивных
действий» финляндской стороны и, наконец, обнародование так называемого
«Обращения ЦК финской Компартии к трудящемуся народу Финляндии».[416] Вся эта цепь событий
действительно имела место в промежутке времени между 26 ноября и 1 декабря
После инцидента у Майнилы пропагандистская подготовка к
войне против Финляндии активизировалась. В этот период тема недавнего военного
поражения Польши самым причудливым образом не только «вернулась» в советскую
периодическую печать, но и отразилась в сатирической графике. Как уже
отмечалось, министра иностранных дел Финляндии Э. Эррко многозначительно стали
сравнивать в Москве с его незадачливым коллегой из прекратившей существование
Польши Ю. Беком. В советской пропаганде буквально накануне «Зимней войны»
активно проводилась мысль о том, что «потерявшие голову» финляндские
государственные деятели затевают вооруженный конфликт с СССР, но их неминуемо
ожидает горькая судьба незадачливых польских «горе‑правителей».
Данное утверждение достаточно активно внедрялось в общественное сознание
средствами массовой информации. Судя по сообщениям советских центральных газет,
в ответ на официальную ноту В.М. Молотова в адрес Финляндии от 26 ноября
Своеобразной графической иллюстрацией новой пропагандистской установки явился рисунок Кукрыниксов «Провокаторы войны».
…Два безголовых господина (очевидно, призванных изобразить «потерявших голову» финляндских лидеров) держат на поводке пса, обутого… в военные сапоги (здесь явный намек на К.Г. Маннергейма, главкома финляндской армии в 1939–1940 гг.), который заливается лаем на советский танк, стоящий у пограничного столба с надписью «СССР». Над всем этим – два парящих в облаках призрака с костылями в руках. Кукрыниксы не оставляли сомнений в том, who is who на их карикатуре: обе призрачные фигуры «маркированы». Естественно, это – пресловутые Бек и Мостицкий… Да и подпись к карикатуре явно была «спущена сверху»: «Войну затевают потерявшие голову правители Финляндии. Но пусть они помнят, что их судьба будет такой же горькой, как и судьба польских горе‑правителей (Из выступлений на митингах на московских предприятиях)».[419]
Главным «посылом» для развертывания широкой антифинляндской
политико‑идеологической кампании явилось обращение В.М. Молотова к
советским гражданам, зачитанное по радио поздно вечером 29 ноября
Вслед за этим в армейских и флотских подразделениях, в цехах заводов и фабрик, в школах и вузах развернулась активная пропаганда, в которой внешний враг – финляндское руководство – изображался в самом негативном свете. На этом фоне переход Красной Армией советско‑финляндской границы 30 ноября в 8.00 и начало боевых действий выглядели вполне обоснованными и оправданными.
Несомненно, после инцидента у Майнилы рассчитывать на мирное
урегулирование конфликта уже не приходилось. Всемерное раздувание его советской
пропагандой происходило одновременно с сосредоточением для нападения на
Финляндию четырех армий (7‑й, 8‑й, 9‑й и 14‑й). В
преддверии «Зимней войны» преобладающими у советского руководства были
шапкозакидательские настроения. Примечательно, что на заседании Политбюро ЦК ВКП(б) 27 ноября
Сталин, его соратники, командный и политический состав РККА имели, вероятно, все основания для оптимизма. К началу боевых действий части Красной Армии, предназначенные для наступления, насчитывали около 450 тыс. чел., 2000 орудий, около 1000 самолетов, 2000 танков.[423] Им противостояла финляндская группировка численностью до 340 тыс. чел., имевшая на вооружении до 900 орудий, 270 самолетов и 60 танков.[424]
Официальные заявления В.М. Молотова, прозвучавшие в самый канун советского нападения на Финляндию, особенно те, что касались майнильского инцидента, соответствующим образом интерпретировались пропагандой. Так, ответная нота советского правительства, которая последовала вслед за попыткой Хельсинки отреагировать на обвинения Кремля в организации обстрела частей Красной Армии, «имела выраженный пропагандистский характер». И хотя в ней отмечалось, что СССР не намерен «раздувать этот возмутительный акт нападения», в прессе незамедлительно были опубликованы «отклики граждан», выраженные в антифинляндском духе. Заголовки, под которыми печатались эти материалы, хотя и не отличались особой оригинальностью, говорили сами за себя: «Наглая провокация финляндской военщины», «Поджигатели войны не уйдут от ответственности», «Дать по рукам зарвавшимся провокаторам», «Не потерпим провокаций», «Проучить провокаторов войны», «Сотрем в порошок провокаторов» и т. д. и т. п..[425]
В то же время органами НКВД отмечались и «нежелательные» отклики на официальные заявления В.М. Молотова, явно расходившиеся с теми установками, которые давались Кремлем по поводу «выстрелов у Майнилы». Майнильский и последовавшие за ним другие инциденты на границе, оценивались как результат подпольной деятельности финляндских коммунистов. Якобы они, действуя по указке из Москвы, и организовали провокацию. Согласно другой интерпретации событий, финляндскому офицеру (или командиру Красной Армии) было предложено за умеренную плату выстрелить по советской территории. Высказывалось предположение, что роковые выстрелы были сделаны агентами НКВД. Для наиболее проницательных людей не составляло труда понять: «выстрелы у Майнилы» использовались как предлог для вторжения на территорию соседней страны и ее завоевания.
Советская пропаганда буквально накануне перехода Красной Армией границы с Финляндией пыталась внедрить в общественное сознание уверенность в несокрушимости СССР и его Вооруженных Сил, которые готовы нанести мощный удар финляндским «провокаторам войны». Газеты пестрели заголовками: «Враг будет уничтожен», «В любую минуту готовы к бою», «Поджигатели войны будут биты», «Готовы разгромить врага на его же территории», «Ждем сигнала боевой тревоги» и т. д..[426]
После перехода частями Красной Армии советско‑финляндской границы президент Финляндии К. Каллио на заседании Государственного совета объявил, что республика находится в состоянии войны.[427]
В сентябре
Так называемая «Финляндская Демократическая Республика»,
согласно официальной советской версии, была создана 1 декабря
Однако данная версия не выдерживает никакой критики. Тексты вышеупомянутого «Обращения…» и «Декларация Народного Правительства Финляндии», не были получены с помощью «радиоперехвата», как это утверждалось Телеграфным Агентством Советского Союза. По воспоминаниям Г.Л. Ходакова, являвшегося тогда слушателем Военной академии связи им. С.М. Буденного (Ленинград), жители города восприняли эти сообщения «как должное, поскольку сомневаться в то время было опасно». Однако руководство военной академии, где обучался Ходаков, решило «для большей убедительности» поместить в многотиражной газете материал о том, что на учебной радиостанции перехвачены вышеназванные «Обращение…» и «Декларации…». Перед двумя курсантами была поставлена задача: дать в многотиражку заметку о том, что им удалось на коротковолновых станциях перехватить обращение финского Народного правительства, то есть помимо сообщения ТАСС подтвердить факт «радиоперехвата» и радиоприем. Для пущей убедительности комиссар факультета намекнул, что отказ от выполнения этого задания может повлечь за собой тяжелые последствия. Он даже попытался обвинять обоих курсантов, засомневавшихся было в правомочности предложенного им «ответственного дела», в попытке «оспаривать достоверность сообщения ТАСС». В конечном счете они вынуждены были осуществить намеченный «радиоперехват».[430]
Что касается проектов «Обращения…»,
«Декларации…» и так называемого «Договора о взаимопомощи и дружбе между
Советским Союзом и Финляндской Демократической Республикой», заключенного 2
декабря
Молотов особо подчеркнул в тексте «Обращения…», что исходная цель «народного правительства» – «не поддержка Советского Союза», а «восстание против существующего правительства Финляндии». Он предложил внести в документ и тезис о том, что «независимая и самостоятельная Финляндия возможна лишь в дружбе с СССР».[432] В свою очередь, именно А.А. Жданов начертал слова «Радиоперехват. Перевод с финского», которым сопровождался заголовок «Декларации Народного Правительства Финляндии». Он же вписал фамилии членов «правительства Финляндской Демократической Республики», перечисленных в этом документе.[433]
Таким образом, и «Обращение…», и
«Декларация…» являлись своеобразными «домашними заготовками» сталинского
руководства на начальном этапе вооруженного вторжения в Финляндию. 28 ноября
Что касается текста «Обращения ЦК Компартии Финляндии», то он изобиловал пропагандистскими штампами явно не финляндского происхождения. Так, в документе говорилось: «Больше чем в течение 21 года наша страна (sic. – В.Н.) была, подобно панской Польше (выделено мной. – В. Н.), гнездом антисоветских интриг…». Но, как уже упоминалось, сомнительный приоритет в изобретении бессмысленного термина «панская Польша» принадлежал советской пропаганде. В вышеупомянутом «Обращении…» утверждалось, что правительство Финляндии (не путать с «Народным Правительством Финляндии!») не может защищать дело мира, ибо оно является правительством поджигателей войны (выделено мной. – В.Н.)». Хорошо известно, что выражение «поджигатели войны» – одно из наиболее распространенных советских пропагандистских клише 1930‑х гг.
В «Обращении…» и в «Декларации…» встречается утверждение:
Красная Армия якобы придет в Финляндию не как завоеватель, а как освободитель
финского народа, не как враг, а как друг этого народа.[436]
Между тем стереотипная формулировка «мы идем не как завоеватели, а как
освободители», адресованная личному составу частей РККА, уже использовалась в
период антипольской сентябрьской акции
В «Декларации…» зафиксировано следующее утверждение: «Для
участия в совместной борьбе рука об руку с героической Красной Армией СССР
народное правительство Финляндии уже сформировало первый финский корпус,
который в ходе предстоящих боев будет пополняться добровольцами из
революционных рабочих и крестьян и должен стать крепким ядром будущей народной
армии Финляндии».[438] Между тем формирование
«финского корпуса» («финской народной армии») начало еще в ноябре
Все вышеизложенные факты и наблюдения дают основание
утверждать, что «Обращение ЦК Компартии Финляндии», адресованное «трудовому
народу» страны, и «Декларация Народного Правительства Финляндии» от 1 декабря
Не случайно здравомыслящие современники событий адекватно
реагировали на сообщение советской прессы об обращениях, сделанных якобы от
имени нового финляндского правительства. Некоторые предполагали, что эти
материалы предварительно были подготовлены в Москве, а уже потом переданы по
радио. Современник событий записывал в дневнике 3 декабря
«Советская природа» пропагандистской подготовки к «Зимней
войне» не внушала доверия. Противопоставление «народного правительства»
законному, названному «плутократическим», правительству социал‑демократов
и центристов само по себе казалось финнам невероятным. Соглашение от 2 декабря
Между тем начальник ПУРККА Л.З. Мехлис, как и перед началом польской кампании, прибыл в войска (в Ленинградский военный округ) заранее. Он принимал активное участие и в разработке приказа войскам в преддверии боевых действий, и в составлении текстов пропагандистских обращений «К финским солдатам» и «К трудящимся, крестьянам и интеллигенции Финляндии». Мехлис содействовал созданию отделений по работе среди войск и населения противника во всех армиях Северо‑Западного фронта, образованного в начале войны против Финляндии. Каждая из армейских газет выходила тиражом от 5 до 15 тыс. экз. Для удовлетворения нужд возросших фронтовых изданий было разрешено расходовать газетную бумагу из неприкосновенного запаса (НЗ). При этом только тираж газеты 7‑й армии «Боевая красноармейская» увеличился до 20 000 экз..[445] Кроме того, было выпущено порядка 40 млн. листовок. 7‑я и 13‑я армия имели 7 звуковещательных станций.
Как и в ходе боев на Дальнем Востоке, во время «Зимней
войны» сравнительно большими были потери среди политсостава Красной Армии. Так,
лишь за декабрь
В период советско‑финляндской войны, когда потерпела крах установка о возможности достижения легкой победы «малой кровью на чужой территории», морально‑политическое состояние личного состава Красной Армии подверглось серьезным испытаниям. Среди красноармейцев и командиров, несмотря на угрозу наказания в судебном порядке по законам военного времени, были распространены разговоры о несправедливом характере действий СССР в отношении Финляндии, о нежелании воевать против нее.[447] Различными инстанциями отмечались многочисленные случаи невыполнения приказов, самовольного ухода с передовой. Именно в тот период, несмотря на официальные, весьма оптимистические пропагандистские установки в сознании красноармейцев и командиров стали возникать «стихийные мифы», к числу которых относятся слухи о так называемых «кукушках» (финляндских снайперах), «многоэтажных», «покрытых резиной» дотах на линии Маннергейма, от которых «отскакивали артиллерийские снаряды» и т. д. и т. п..[448]
Шапкозакидательские настроения и ожидание близкой победы,
первоначально превалировавшие среди личного состава частей Красной Армии, уже в
декабре
Красноармеец П.П. Льяковский выражал уверенность: «СССР ведет войну не с целью освобождения финского народа, а с целью захвата Финляндии. Эти действия Советского правительства никак нельзя считать правильными. Это политика захвата». Таким же образом рассуждали рядовые Цепленков и Кузнецов. Первый из них заявлял с началом боевых действий против Финляндии: «…мы заделались (sic! – В.Н.) «освободителями» и переносим революцию на штыках за границу». Второй, служивший в 123‑й стрелковой дивизии, отмечал: «Советский Союз хочет установить советскую власть в Финляндии, поэтому пошел на нее войной. После Финляндии очередь за Швецией. Нашим правителям понравилось забирать чужое. Польшу взяли, Эстонию и Латвию тоже, а на Финляндии подавились». А военнослужащий 138‑й стрелковой дивизии 7‑й армии Веселов с возмущением говорил: «Подаем финнам братскую руку, а у нас в деревнях сидят без хлеба. Только начали войну, а уже хлеба нет. Освобождаем финский народ, которого нет. Война завязалась потому, что наши захотели просто захватить (выделено мной. – В.Н.) Финляндию».
Как и в период антипольского «освободительного похода», подвергалась сомнению истинность известного пропагандистского утверждения о том, что «чужой земли нам не надо». В далеком от боевых действий Уральском военном округе командир отделения пулеметной роты 128‑й стрелковой дивизии Мокрынский не без сарказма отмечал, что наличие этого лозунга отнюдь не являлось препятствием для «присваивания» соседних территорий. В адрес советских руководителей он высказал следующий упрек: «Польшу забрали, Финляндию заберут, а потом и с Турцией воевать будут».[449]
14 декабря
Известие об исключении СССР из Лиги Наций дало дополнительный импульс для критических высказываний в адрес советского руководства. Техник‑интендант 163‑й стрелковой дивизии 9‑й армии Устинов выражал уверенность: «Против СССР организовалось 12 государств, все они помогают Финляндии. Положение тяжелое, положат нас всех здесь, для чего это нужно было делать, ведь теперь нашу агрессию ничем не прикроешь».
На фронте и в тылу органами НКВД отмечались разговоры, в
которых ход военных действий на финляндском фронте в негативном плане
сравнивался с антипольским походом Красной Армии сентября‑октября
В тылу также наблюдалось недовольство ходом войны против
Финляндии. Например, в высказываниях москвичей звучало разочарование. На смену уверенности в том, что боевые действия «закончатся в 4–5
дней», пришло чувство невольного уважения к финнам, которые показали свое
единство и упорство в вооруженной борьбе против Красной Армии.[452] 4 января
Позднее, в мае
Наносили свой вред и шапкозакидательские настроения
предшествовавшего времени, а также «победный» настрой политического и военного
руководства. В начале декабря
Позднее поэт А.А. Сурков воспроизводил свой разговор с командиром лыжного батальона, имевшим воинское звание капитан, который понес большие потери в боях с финнами. На прямой вопрос Суркова, обращенный к капитану, кто именно виновен в «этом страшном конфузе», т. е. разгроме его подразделения, последний ответил: «Во‑первых, виноват я, во‑вторых, командование, в‑третьих – больше всего кинокартины „Истребители“ и „Горячие денечки“.[457] В названных кинокартинах, созданных соответственно в 1939 и 1935 гг., военная служба изображалась как легковесное времяпрепровождение.
К началу января
21 января
Однако не вспомнить о том, что происходило в далекой
Финляндии, он, очевидно, просто не мог. Красная Армия несла в войне против
финнов неоправданно большие потери, боевые действия продолжались уже более семи
недель, а ожидаемого перелома в ее пользу достичь так и не удалось. Основное
содержание сталинского монолога, произнесенного на ужине 21 января
Если на банкете, устроенном по случаю своего 60‑летия
(21 декабря
Местоимение «мы», к которому прибег Сталин, констатируя тот факт, что в срочном порядке проводятся мероприятия по налаживанию снабжения красноармейцев и командиров, сражающихся в Финляндии, заставляет задуматься о следующем. По всей видимости, он рассматривал себя как главного инициатора скорейшего преодоления недостатков и промахов, допущенных высшим командованием РККА.[459]
Таким образом, говорить о какой‑то «освободительной
миссии» Красной Армии, которая сама оказалась в начале
Примечательно, что в военные округа в феврале
В конечном счете благодаря огромным
жертвам советское руководство сумело переломить ситуацию в войне против
Финляндии в свою пользу и заключить 12 марта
Уже после подписания советско‑финляндского мирного
договора в пропагандистских материалах, а также в выступлениях соратников
Сталина отмечалось сожаление по поводу того, то финская территория не была
занята полностью. В брошюре, вышедшей в серии «В помощь марксистско‑ленинской
учебе начальствующего состава Красной Армии», можно было прочитать буквально
следующее: «СССР, разбивший финскую армию и имевший полную
возможность занять всю Финляндию (sic. – В.Н.), не
пошел на это, не потребовал контрибуций и, проявив великодушие в отношении
Финляндии, ограничился тем минимумом, который необходим для обеспечения его
северо‑западных границ».[462] А в мае
Боевые действия против Финляндии поставили на повестку дня
вопрос о необходимости переосмысления политико‑пропагандистской и воспитательной
работы с личным составом Красной Армии. Уже 14 марта
Л.З. Мехлис подчеркивал после окончания войны с Финляндией, что в ходе нее выявилась истина: без военных знаний комиссары и политработники не могли быть «полноценными руководителями».[466] Живая картинка, дающая наглядное представление об уровне пропагандистской работы среди личного состава Красной Армии в начальный период финляндской кампании, представлена в воспоминаниях одного из ее участников, разведчика 17‑го отдельного лыжного батальона. Это подразделение, находясь еще на границе с Финляндией, во время краткой передышки перед походом получило «патриотическую зарядку со стороны подвернувшегося (sic! – В.Н.) малограмотного политрука». Разъяснения последнего сводились к следующему: «Наши самолеты бомблят и бомблят, а финны убегають».[467]
Война с Финляндией 1939–1940 гг. нашла отражение в
советском кинематографе. Фронтовыми операторами был отснят материал для
хроникально‑документального фильма «Линия Маннергейма». В.В. Вишневский
30 апреля
На экраны вышел и художественный фильм режиссера В.В. Эйсымонта «Фронтовые подруги», который должен был показать «героическую работу советских девушек‑медсестер в период борьбы с белофиннами».[469] Этот фильм пользовался успехом у зрителей. По словам Ю. Баранова, в картине была показана «настоящая военная правда, суровая и жестокая». При этом в ней не было «досадного шапкозакидательства», которое присутствовало, например, в кинолентах «Истребители» и «Если завтра война».[470]
Война против Финляндии стала серьезным испытанием не только боеспособности Красной Армии, но и действенности большевистской пропаганды. С одной стороны, проявилась порочность прежних установок о военной слабости потенциального противника, расчета на молниеносные боевые действия «малой кровью», «на чужой территории». С другой стороны, не получили развития замыслы идеологического обеспечения «экспорта» революции в Финляндию, пропагандистской поддержки марионеточного «правительства» Куусинена. Не случайно сразу же по завершении боевых действий и подведения неутешительных для советского руководства, Красной Армии и ПУРККА итогов «Зимней войны» началась всесторонняя перестройка пропаганды, в ходе которой была поставлена задача определенной корректировки взглядов на ее характер и содержание.
В марте‑апреле
14‑17 апреля
Сталин выступил 17 апреля, в последний день работы
совещания, с большой речью, в которой среди прочего коснулся выявившихся в ходе
этой войны недостатков в пропагандистской сфере. По его словам, приспособиться
к трудным условиям, в которых развернулась кампания Красной Армии против
Финляндии, помешала прежде всего «шапкозакидательская
психология», возникшая в результате эйфории от антипольского похода
Эти сталинские оценки не могут не вызвать удивления. Ведь
еще в
В своей речи 17 апреля
По завершении работы совещания при ЦК ВКП(б) высшего командного состава была создана специальная комиссия, перед которой ставилась задача подытожить работу по внесенным предложениям и сделать соответствующие поправки в уставах и инструкциях, которые назрели «в связи с последними войнами», в особенности в ходе боевых действий против Финляндии. Членам вновь созданной комиссии предстояло представить в Главный Военный Совет материалы по итогам своей деятельности. В ее состав было включено свыше 60 чел., в том числе – Сталин, К.Е. Ворошилов, Л.З. Мехлис, представители Наркомата обороны и участники боев в Финляндии. Председателем комиссии назначили маршала К.Е. Ворошилова.[476]
В ее рамках развернули свою работу несколько специальных подкомиссий, в том числе – по партийно‑политической работе в военное время. Эта подкомиссия состояла из 9 чел. (под председательством Л.З. Мехлиса). На первом рабочем заседании она рассмотрела целый ряд вопросов, в том числе – о постановке военной пропаганды в стране и в Красной Армии, о политической работе среди войск противника. Участники заседания в целом положительно оценили уровень партийно‑политической работы. В то же время они не обошли вниманием и серьезные недостатки, имеющиеся в деле воспитания личного состава, которые заключались в следующем: пропаганда и агитация в мирное время зачастую затушевывала «трудности боевых условий», лакировала боевую действительность, снижая тем самым «стойкость людей в бою». Они отметили также, что военная пропаганда в стране «поставлена неудовлетворительно», предложив ряд мер по исправлению ситуации.[477]
Вечером 21 апреля
Сталин заявил по этому поводу: «Мы должны воспитывать свой
комсостав в духе активной обороны, включающей в себя и наступление. Надо эти
идеи популяризовать под лозунгами безопасности, защиты нашего отечества, наших
границ». Далее он предложил «расклевать культ гражданской войны», который, по
его определению, лишь закреплял отсталость Красной Армии. «Опыт гражданской
войны, – разъяснял Сталин, – хорош, но недостаточен на сегодня, и кто
этого не понимает, тот погиб. У нас есть в командном составе засилье участников
гражданской войны, которые могут не дать ходу молодым кадрам». Вождь предложил
выдвигать новые командные кадры, являющиеся «надеждой и сменой» РККА. Рассуждения Сталина о необходимости отказа от преклонения перед
опытом гражданской войны, о назревшей проблеме преодоления «засилья» ее
участников в командном составе Красной Армии и смене их «молодыми кадрами»
тесно перекликались с теми мыслями, которые он «озвучил» в выступлении 17
апреля
Особое внимание в работе комиссии ГВС было уделено вопросу
военной идеологии. 10 мая
Как верно заметил Ю.В. Рубцов, в основу своего доклада Л.З.
Мехлис положил указания Сталина, сделанные на совещании при ЦК ВКП(б) начальствующего состава Красной Армии по обобщению
опыта боевых действий (17 апреля) и на пленарном заседании комиссии ГВС (21
апреля).[482] Помимо этого, накануне
своего выступления начальник ПУРККА имел беседы по вопросам военной идеологии с
активным участником войны против Финляндии маршалом С.К. Тимошенко, который 7
мая
Л.З. Мехлис начал доклад с того, что фактически повторил сталинский тезис о том, что Красная Армия лишь после вооруженного столкновения с финнами начала становиться современной армией, а также указание вождя о необходимости избавиться от «культа опыта гражданской войны». Начальник ПУРККА вынужден был признать со всей прямотой: боевые действия в Финляндии вскрыли целый ряд существенных недостатков в деле воспитания личного состава, в частности, – в содержании пропаганды и агитации. Причины подобных недостатков крылись, по утверждению Мехлиса, прежде всего в том, что военная культура армейских кадров находилась на низком уровне, а из этого, в свою очередь, вытекали искаженные представления о характере современной войны и неправильное понимание советской военной доктрины. Далее он упомянул о наличии ложных установок в деле воспитания и пропаганды Красной Армии, а именно: выдвижения лозунгов о ее абсолютном техническом превосходстве и непобедимости, о Советском Союзе как о стране героев и патриотов, неправильное освещение интернациональных задач и т. д. Наконец, Л.З. Мехлис отметил слабый уровень военно‑научной работы в армии и стране; забвение уроков прошлого (в частности, боевого опыта русской армии); пренебрежительное отношение к изучению военной теории; наличие «культа опыта гражданской войны», в то время как этот опыт не всегда удавалось применять в условиях ведения современных боевых действий. Слепое преклонение перед ним, подчеркнул Мехлис, неизбежно ведет к копированию того, что было характерно для совершенно иной эпохи, для качественно иных условий. Помимо всего прочего оно мешало выдвижению молодых командных кадров.
Упомянув о существовании пропагандистского тезиса о непобедимости Красной Армии, Мехлис повторил сталинскую мысль о том, что на самом деле «история не знает непобедимых армий». Он привел в пример наполеоновские войны. Армия Наполеона I в течение почти двух десятилетий «держала под солдатским сапогом всю Европу», но в конечном счете потерпела поражение и прекратила существование. Л.З. Мехлис также напомнил, что японская армия дважды «на отдельных участках» (у озера Хасан и на реке Халхин‑Гол) оказалась битой частями Красной Армии.
Хвастливые заявления о непобедимости приносят вред, сделал вывод начальник ПУРККА. Между тем, отмечал он, и в уставах Красной Армии, и во всей системе пропаганды и агитации «ложное понимание непобедимости» нашло широкое распространение. Эти «вредные тенденции» имели место и во время боев у озера Хасан, и в период вооруженного конфликта на реке Халхин‑Гол. Особо губительно, признал Л.З. Мехлис, они сказались в начальный период войны против Финляндии, за что пришлось «платить лишней кровью». Общий вывод начальника ПУРККА не выходил за рамки сталинских суждений на сей счет: разговоры о непобедимости ведут «к зазнайству, верхоглядству и пренебрежению военным искусством» и в конечном счете – к «отдельным поражениям и временным неудачам».
Боевые действия конца 1930‑х – начала 1940‑х гг. выявили у значительной части красноармейцев готовность защищать свою родину на чужой территории. Такая готовность создавала основу для использования Красной Армии в наступлении, но только при обязательном указании на оборонительный характер войны. Последнее свидетельствовало о том, что руководство подстраивалось под массовое сознание, чтобы не вступать в противоречие с ним своими действиями. Это создавало для него определенное неудобство, но не являлось, как показала внешнеполитическая практика, непреодолимым препятствием.
Не случайно в своем докладе 10 мая
Следующий вопрос, затронутый в докладе Л.З. Мехлиса, был связан с пропагандой технической мощи Красной Армии. Не оспаривая в целом наличия у нее первоклассной военной техники, Мехлис указал, что «огульная, хвастливая пропаганда технической мощи… затушевывает имеющиеся пробелы в области вооружения и ведет к самоуспокоению». А это, в свою очередь, приводило к самоуспокоенности и сокрытию серьезных недостатков в области вооружения и к недооценке противника.
Мехлис указал на отставание уровня военно‑научной работы в Красной Армии от требований, которые предъявляются «к передовой советской науке». При этом военная оказалась скованной, а ее развитие заторможено. Как отметил Л.З. Мехлис, периодические издания, которые специализировались по данной тематике, в частности газета «Красная звезда», сводили свою деятельность к недостаточной популяризации уставных положений, не ставя «новых, острых и принципиальных вопросов». На низком уровне, просто «в загоне», находилось, по признанию начальника ПУРККА, изучение зарубежной научной мысли и иностранных языков. Даже официальные материалы периода Первой мировой войны не были полностью изданы.
Пагубные последствия отрыва советской военной теории от мирового
опыта с особой силой проявились в конце 1930‑х гг. Сталин на февральско‑мартовском
пленуме
Примечательно, что в докладе Л.З. Мехлиса было обращено внимание на то, что слабо изучается военная история, в особенности русская. Следующий пассаж его речи, как представляется, содержал внутреннее противоречие. С одной стороны, начальник ПУРККА заявил: «У нас проводится неправильное охаивание старой армии, а между тем мы имели таких замечательных генералов царской армии, как Суворов, Кутузов, Багратион, которые останутся навсегда в памяти народа как великие русские полководцы, которых чтит Красная Армия, унаследовавшая лучшие боевые традиции русского солдата». С другой стороны, Мехлис утверждал: «Эти выдающиеся полководцы забыты, их военное искусство не показано в литературе и остается неизвестным командному составу». Несмотря на это противоречие, призыв к изучению полководческого искусства А.В. Суворова, М.И. Кутузова и П.И. Багратиона, как справедливо отметил Ю.В. Рубцов, свидетельствовал об определенных сдвигах в военной идеологии конца 1930‑х гг..[485]
Развивая свой тезис о необходимости изучения опыта войн, которые вела Российская империя, начальник ПУРККА указал на следующее обстоятельство. Начиная боевые действия в Финляндии, командный состав Красной Армии и не ведал, что Россия в XVIII–XIX вв. неоднократно воевала на этом театре, в том числе – в зимнее время. Л.З. Мехлис призвал изучать опыт прошлых войн, равно как и опыт, полученный в 1938–1939 гг. (Хасан, Халхин‑Гол, поход в Западную Украину и в Западную Белоруссию; войны в Абиссинии, Испании, Польше).
В своем докладе Мехлис указал и на то, что совершенно неудовлетворительно поставлено изучение опыта армий вероятного противника, возможных театров военных действий. В частности, подчеркнул он, глубоко укоренился «вредный предрассудок», что население стран, против которых будет вести военные действия Советский Союз, чуть ли не поголовно восстанет и будет переходить на сторону Красной Армии, а «рабочие и крестьяне будут нас встречать с цветами». Это ложное утверждение, считал Л.З. Мехлис, вырастает из незнания действительной обстановки в сопредельных странах. В такой ситуации столкновение с действительностью «размагничивает нашего бойца и командира, привыкшего рассматривать население зарубежных стран с общей – поверхностной точки зрения».
Уровень работы по изучению потенциального противника был
определен Мехлисом как очень низкий. Хотя в начале
Имеющиеся недостатки в области военной идеологии (культивирование тезиса о непобедимости Красной Армии, шаблон в пропаганде героизма, шапкозакидательство), по мнению Мехлиса, значительно снижали эффективность воспитательной работы среди личного состава. Те же недочеты были характерны и для военной пропаганды среди населения. В периодической печати, как выразился в своем докладе начальник ПУРККА, она находилась «на задворках», а пропагандисты плохо занимались «военизацией населения». Л.З. Мехлис прямо указывал, что военные отделы партийных комитетов «мало уделяют внимания идеологической подготовке населения к войне» (выделено мной. – В.Н.).
Чтобы устранить имеющиеся недостатки в военной пропаганде и идеологии, Мехлис предлагал избавиться от «культа гражданской войны», искоренить представление о непобедимости Красной Армии, всемерно бороться с зазнайством, шапкозакидательскими настроениями. Он призвал повышать военную культуру командных кадров, положив в основу изучение истории большевистской партии, военной истории и литературы. У командиров, считал Л.З. Мехлис, следовало воспитывать честь и достоинство, любовь к военному делу, вырабатывать организованность и требовательность. Командный состав РККА должен был постоянно совершенствовать свои знания, учебу и повседневную жизнь в армии строить применительно к условиям боевой обстановки, всеми мерами прививать личному составу «воинственный дух», помнить о традициях и брать на вооружение положительные примеры из истории русской армии.
Как отмечал Ю.В. Рубцов, начальнику ПУРККА нельзя отказать в известной смелости и новаторстве. Например, критикуя постановку партийно‑политической работы в Красной Армии, Л.З. Мехлис высказал почти крамольную мысль: не следует ограничиваться в этой работе лишь теорией и историей большевистской партии. Действительно, начальник ПУРККА в своем докладе заявил буквально следующее: увлекшись пропагандой «Краткого курса истории ВКП(б)», не следовало забывать, что она в целом должна «реагировать на все».[486]
Говоря о задачах Красной Армии, Мехлис указывал, что она является инструментом войны, а поэтому ее личный состав уже в мирное время следует воспитывать исходя из главной цели – подготовки к войне с капиталистическим миром, которая будет «справедливой, прогрессивной». При этом, как подчеркивал начальник ПУРККА, красноармейцы и командиры должны действовать «активно, добиваясь полного разгрома и сокрушения врага, перенося боевые действия на территорию противника». Он поставил задачу воспитания личного состава Красной Армии и всей страны в целом «в том духе, что всякая война, которую поведет армия социализма, будет войной прогрессивной, будет самой справедливой из всех войн…». Л.З. Мехлис уточнял в данной связи: «Речь идет об активном действии победившего пролетариата и трудящихся капиталистических стран против буржуазии, о таком активном действии, когда инициатором справедливой войны выступит наше государство и его Рабоче‑Крестьянская Красная Армия (выделено мной. – В.Н.). При этом начальник ПУРККА счел необходимым привести соответствующие цитаты из работ Ф. Энгельса и В.И. Ленина о возможности и необходимости вооруженного выступления победившего социализма «за освобождение других народов от буржуазии».
Давая оценку докладу Л.З. Мехлиса о военной идеологии,
сделанному в мае
13‑14 мая
По этому поводу П.Н. Бобылев отмечал следующее. Слова К.А.
Мерецкова не остались незамеченными. Более того, они не противоречили взглядам
политического руководства. Для подтверждения данного вывода Бобылев привел
факты из биографии Мерецкова: июнь
Столь же радикальные суждения о характере советской военной доктрины принадлежат Д. Т. Козлову. Выступая в прениях по докладу начальника ПУРККА, Козлов призвал воспитывать личный состав РККА и все население страны «в духе наступательной доктрины». «Ни в одном журнале, ни в одной газете не должно быть записано, что мы будем только обороняться и бить противника на своей собственной территории», – заявил он. Наоборот, продолжал Д.Т. Козлов, «должно быть записано, что мы будем обороняться только наступлением и бить противника и этим самым оборонять свое социалистическое отечество и его границы…».
Аналогичным образом высказывались и участники совещания,
собранного 25 июня
Как подчеркнул ответственный редактор газеты «Красная звезда», доктрина Красной Армии была наступательной. Однако, продолжал он, с учетом опыта боев в Испании, на Халхин‑Голе и особенно в Финляндии потребовалось внести некоторые коррективы. Среди недостатков военной идеологии, выявившихся главным образом в «Зимней войне», Болтин назвал то, что у личного состава стремились воспитать «своеобразный советский пацифизм». В периодической печати и в литературе часто встречалось выражение, что «Красная Армия есть орудие мира», а между тем, по мнению Е.А. Болтина, надо учить людей другой истине: «армия есть инструмент войны». Он подчеркнул, что не следует зазнаваться, нельзя недооценивать опыт боевых действий между Германией и ее противниками – Англией и Францией в Европе и необходимо постоянно изучать уроки кампании в Финляндии.
Подводя итоги своих размышлений о задачах военной идеологии, Болтин сформулировал основные установки, которых необходимо было придерживаться. Во‑первых, воспитывать людей в понимании того, что Красная Армия является инструментом войны. Во‑вторых, следовало прививать мысль о справедливом характере войны СССР против любого капиталистического государства, независимо от того, кто выступит ее инициатором. Отметив наличие настроений типа: в грядущих сражениях мы, т. е. Красная Армия и СССР, будем обороняться, «а сами в драку не полезем», Е.А. Болтин назвал их неправильными. Далее он сформулировал кредо большевистского военного руководства: «Мы должны быть готовы, если понадобится, первыми нанести удар… Совершенно ясно, что характер боевых действий Красной Армии будет активным». Естественно, следовало прививать личному составу РККА наступательный дух.
Таким образом, наряду с рассуждениями о необходимости искоренения «вредных предрассудков», в советской военной пропаганде («шапкозакидательства», зазнайства, недооценки опыта современных войн) была подчеркнута и незыблемость основной идеологической установки: Красная Армия должна готовиться к активным, наступательным боям против «капиталистического окружения», и не исключено, что именно она нанесет первый удар.
Член оборонной комиссии ССП В.В. Вишневский затронул на
совещании 25 июня
Коснувшись далее перспектив освещения наступательных операций Красной Армии и грядущих «освободительных походов» средствами кинематографии, В.В. Вишневский посетовал, что писателей еще по‑настоящему не привлекали к созданию хроникально‑документальных фильмов о событиях у озера Хасан, на реке Халхин‑Гол, в Западной Украине. «Если нам (СССР. – В.Н.), – подчеркнул В.В. Вишневский, – придется заниматься Черным морем, Кавказом, Балканами и т. д., давайте подумаем об этом за месяц… Все должно быть сделано молча, организованно, заблаговременно, в военных отделах Кинокомитета, в редакциях ССП». Что касается непосредственного опыта по созданию хроникально‑документальных фильмов, проникнутых «необыкновенной военной точностью», то Вишневский посоветовал позаимствовать опыт германских кинооператоров, снимавших боевые действия вермахта против Польши.
В выступлении В.В. Вишневского содержался прямой намек на цензурные запреты, которые практиковались и в «Красной звезде». Ответственный редактор газеты Е.А. Болтин резонно возразил: «Вряд ли кто нам сейчас позволит ставить так вопрос, как предлагает тов. Вишневский в отношении дальнейшей судьбы юго‑востока и т. д. Писать о многих таких вещах мы не должны, так как это было бы вредно». Редактор «Красной звезды» пообещал журналистам содействие в публикации «действительно смелых вещей», однако подчеркнул, что не следует ставить газету «в ложное положение в отношении ее международных позиций», ибо помещаемые в ней военные обзоры цитировались всей иностранной прессой.[490]
В соответствии с приказом народного комиссара обороны
маршала С.К. Тимошенко от 26 июля
Политическая пропаганда и агитация рассматривались в документе не как самоцель, а как средство повышения боеготовности Красной Армии, укрепления дисциплины и высокого морально‑политического состояния личного состава. Директива предписывала придать им «боевой характер», пронизать «сталинской целеустремленностью и принципиальностью». Для изучения сопредельных стран намечалось широко использовать разосланные ранее ПУРККА книги и географические карты. Особое внимание в лекциях о сопредельных странах рекомендовалось обращать на военно‑географические положение, экономический потенциал, состояние вооруженных сил и тактику их армий. К этой работе привлекались отделы пропаганды среди войск и населения противника, а также члены редколлегий газет на иностранных языках.[491]
Во исполнение требований директивы ГУППКА от 28 августа уже
в сентябре
В проекте нового Полевого устава РККА, работа над которым
усиленно велась в
12 октября
«Идеологическая война с противником, – подчеркивалось в
директиве от 12 октября
Оценивая впоследствии вклад 7‑го отдела ГУППКА в дело
составления директивы № 0267, М.И. Бурцев отметил и слабые, по его
выражению, места в тексте документа. Так, довольно обстоятельно была освещена
задача предстоящей работы среди войск и населения противника, исходя из установки воевать «на чужой территории», и менее
подробно рассмотрены вопросы идеологического воздействия на солдат и офицеров
вражеских армий в различных условиях боевой обстановки, а также специфика
работы с военнопленными. После утверждения директивы ГУППКА от 12 октября
С осени
Высказавшись далее в присущем ему иронически‑угрожающем стиле относительно приверженцев идеи ведения войны «малой кровью», Жданов обратил особое внимание на новые тенденции, проявившиеся в ходе боевых действий между Германией и ее противниками на Западе. Весь пафос ждановского высказывания по данному поводу сводился к тому, что необходимо «в самом срочном порядке, не теряя ни дня, ни часа, совершенствовать военную технику, военную организацию, учитывая опыт современного наступления, со всеми его ударными средствами и формами в виде прорыва танков, механизированных дивизий, налетов авиации, парашютных десантов…».
Ссылаясь на указание Сталина о таком присущем настоящему «большевику и революционеру» качестве, как умение «ломать старые традиции и строить новые», Жданов сформулировал конкретную задачу, стоявшую перед партийными организациями, руководителями промышленности, военными. Следовало научиться преодолевать устаревшие традиции Гражданской войны, заменяя их новыми традициями, «более отвечающими современной обстановке».[496]
Введение единоначалия в Красной Армии и упразднение
института военных комиссаров (август
Эта же проблема затрагивалась и на совещании высшего
командного состава РККА 23–31 декабря
На этом совещании была озвучена идея усиления «мобилизационной готовности» молодого поколения. Командующий 6‑й армией генерал‑лейтенант И.Н. Музыченко подчеркнул: «У нас слишком мало популярной литературы о военных героях, о трудностях, которые им приходилось преодолевать при выполнении своего боевого долга. Чрезвычайно мало пишут и знают об этом». Он предложил поставить вопрос об издании специальных военных журналов для гражданского населения, на страницах которых в интересной, увлекательной форме новому пополнению Красной Армии можно было рассказать о трудностях и проблемах воинской службы.[498]
Командующий войсками КОВО генерал армии Г.К. Жуков предложил несколько подновленную интерпретацию событий советско‑финляндской войны. Отметив имевшие место при подготовке и проведении боевых действий недостатки, он подчеркнул, что эта война знаменательна демонстрацией, причем «впервые в современной военной истории», искусства прорыва «первоклассной укрепленной полосы» («линии Маннергейма»), осуществленной при помощи «могущественной современной техники», которую давала советская страна и ее социалистическая промышленность.[499] Это выступление в какой‑то мере свидетельствовало о том, что кампания по борьбе с «шапкозакидательскими» настроениями, инициированная Сталиным в связи с неудачами в войне с Финляндией, сама собой сходила на нет. Неудачи эти стали связывать исключительно с тяжелыми природными условиями, в которых приходилось действовать Красной Армии. Стойкость финских солдат рассматривалась как своеобразная аномалия. Пренебрежительное отношение к потенциальному противнику не позволяло командирам и политработникам, особенно не участвовавшим в боевых действиях, в должной мере задумываться о причинах распространения в военной среде представлений о легкости победы и готовиться всерьез к трудностям грядущей войны.[500]
В заключительном слове на упомянутом совещании нарком обороны маршал С.К. Тимошенко констатировал: «В партийно‑политической работе еще много формализма и канцелярщины. Вместо живой, конкретной работы в массах многие политработники занимаются администрированием, чрезмерным увлечением бумажным руководством; а часть из них, не понимая существа проводимых мероприятий в Красной Армии, встала на позицию нейтральных наблюдателей и очень несмело, робко включается в дело политического воспитания бойцов и командиров».[501]
По мере усиления «мобилизационной готовности» внимание стало
уделяться тому, чтобы в советскую печать проникало как можно меньше сведений о
состоянии советской экономики, оборонной промышленности и дислокации частей и
подразделений Красной Армии. Так, 15 января
4 февраля
7 февраля
Помимо чисто военных пропагандистских структур, таких,
например, как ГУППКА, тенденция к усилению «мобилизационной готовности» имела
место и в сугубо «гражданских» ведомствах. 25 декабря
Хавинсон предлагал также с учетом особого значения «дела военной пропаганды в нашей печати» создать в составе ТАСС редакцию (отдел) военной информации и пропаганды с задачами обслуживания всей печати не только информационными материалами, но и статьями. Эта редакция, по его мысли, должна была сгруппировать вокруг Телеграфного Агентства лучших советских военных публицистов и подготовить на основе «изучения соответствующего опыта» (в том числе и заграничного) контингент «квалифицированных военных корреспондентов».[504]
3 марта
10 марта
В своих «Предложениях…» Хавинсон не забыл и область «оборонной пропаганды и информации». Для этого он считал целесообразным организовать совместно с ГУППКА при центральном аппарате ТАСС «подготовку военных корреспондентов». Более определенно мысль об использовании тассовских возможностей для «мобилизационных целей» проводилась в проекте «Положения о Всесоюзном комитете по делам информации при СНК СССР». Этот комитет должен был, по мысли инициаторов его создания, «проводить все необходимые мероприятия по подготовке и укомплектованию агитационно‑пропагандистского аппарата на случай войны».[506]
Предложения Д. Д. Монина и Я.С. Хавинсона были переданы в 20‑х
числах апреля
Нечего и говорить, что мероприятия по усилению
«мобилизационной готовности» предлагали осуществить и те структуры, которые
принадлежали к военному ведомству. 22 февраля
Запорожец планировал создать специальный военный журнал для начальствующего состава. Издательству Народного комиссариата обороны, согласно его замыслу, следовало снабжать военной литературой население страны. Начальник ГУППКА намечал увеличить тираж «Красной звезды», чтобы обеспечить газетой военные отделы парткомитетов, военруков школ и начальствующий состав запаса. Запорожец считал необходимым обязать основные органы печати систематически вести военную пропаганду среди населения, а для этого – создать в редакциях военные отделы, рекрутируя туда представителей начальствующего состава. Военный отдел он предлагал организовать и в Политиздате, для налаживания выпуска литературы по марксистско‑ленинской теории о войне и армии и обеспечения военной литературой партактива. Вся печать, по замыслу А.И. Запорожца, должна была усилить освещение экономического и политического положения в сопредельных странах, знакомя в первую очередь с их армиями и техническими достижениями в военной области. В лекториях намечено было организовать циклы лекций о сопредельных странах по тематике, связанной с «современной войной».
Наркомпрос, Комитет по делам высшей школы при СНК СССР и соответствующие научные организации следовало подключить к составлению схемы мероприятий по изучению иностранных языков и, главное, – языков сопредельных стран, как характеризовал их начальник ГУППКА, «наших вероятных противников». Военный отдел, формируемый в издательстве «Искусство», виделся А.И. Запорожцу как орган, необходимый для «массового и своевременного выпуска плакатов, мобилизующих население на оборону страны». Музгизу предписывалось пересмотреть свои планы с целью издания большого количества музыкальных произведений, созвучных военной обстановке. «Союз советских писателей, – подчеркивал далее Запорожец, – должен решительно стать на путь создания советской патриотической оборонной литературы. Связать писателей с армией, заставить жить и работать в армии (курсив мой. – В.Н.), чтобы лучше знать жизнь, обстановку, людей, новые формы боя». И вообще, ССП и Комитету по делам искусств при СНК СССР, по его убеждению, настала пора приступить к созданию пьес, воспитывающих чувства патриотизма и бесстрашия в бою.
Не обошел вниманием А.И. Запорожец и деятельность кинематографистов. Следовало предложить Комитету по делам кинематографии при СНК СССР создавать «авторитетные коллективы» для работы над фильмами, рисующими «современную войну». К этому же разряду относился и выпуск серии короткометражных лент, «которые бы знакомили население с современными методами ведения войны, с жизнью армии, ее героями, агитировали бы за развитие военного обучения и спорта». Наконец, Запорожец предлагал обязать Всесоюзный радиокомитет приступить к систематической военной пропаганде во всех радиопередачах, а не ограничиваться лишь трансляцией красноармейских известий.[510]
Даже простое перечисление практических мероприятий, которые, по мнению начальника ГУППКА, имели первостепенное значение для усиления военной пропаганды в стране, показывает, насколько превышали его «мобилизационные» замыслы компетенцию этого органа. Достаточно представить себе, какие значительные материальные затраты повлекла бы за собой реализация на практике даже малой доли этих замыслов, не говоря уже о структурных перетрясках и массовых кадровых перестановках, для которых пришлось бы привлечь массу людей, оторвав их от сугубо мирных дел. Вряд ли поэтому Запорожец сформулировал свои предложения, не получив предварительно «добро» у Сталина либо у его ближайших соратников.
Действуя в полном соответствии с предложениями А.И.
Запорожца, направленными А.А. Жданову 22 февраля
27 марта
4 апреля
На заседании ГУПХФ 4 апреля
Таким образом, пропагандистские структуры загодя стали
готовиться к предстоящей Большой войне. Но непосредственные указания, что
и как необходимо делать в процессе этой подготовки,
задействованные в них люди уяснили достаточно хорошо лишь после
выступлений Сталина в Кремле 5 мая
7 мая
Вслед за этим, летом‑осенью
Комментируя эти мероприятия, историк Ю.Н. Жуков высказал мнение, что хотя они были призваны «устранить мелочную партийную опеку Вооруженных Сил», «полностью устранить партийное присутствие» в них «пока не удалось». И все же, по мнению Жукова, влияние партийного руководства на принятие решений командирами было сведено к минимуму.[515] Однако трудно себе представить, что высший партийный орган, каковым являлось Политбюро ЦК ВКП(б), мог утвердить постановление об устранении «мелочной партийной опеки» в Вооруженных Силах.
В сентябре
Г.В. Костырченко объяснял назначение А.И. Запорожца
начальником ГУППКА следующими причинами. Во‑первых, сталинское
руководство, несомненно, отметило переориентацию «экспансионистских устремлений
гитлеровской военной машины с запада на восток», а поэтому стало «задумываться
о необходимости моральной подготовки народа к грядущим испытаниям». В данной
связи армия стала «объектом первостепенного внимания советских верхов». Во‑вторых,
как считал Костырченко, Запорожцу покровительствовал А.С. Щербаков,
«выступавший за скорейшую перестройку армейской идеологической работы путем
обращения к исторической парадигме российской воинской славы». В свете этого
Л.З. Мехлис якобы стал уже неподходящей фигурой как руководитель армейских политорганов. Хотя он и пытался «подстроиться под
новый пропагандистский курс» и даже заявлял о необходимости воспитания личного
состава Красной Армии на примерах героического боевого прошлого русского народа,
однако в душе оставался, согласно формулировке Костырченко, «приверженцем
ортодоксального интернационалистского большевизма».[517]
В данной связи, очевидно, следует напомнить, что буквально накануне нападения
Германии на СССР, 21 июня
Заслуживает внимания другое суждение по данному вопросу,
высказанное Ю.В. Рубцовым. Как отмечал историк, Мехлис, призывавший еще в конце
мая
6 сентября
Александров родился в Санкт‑Петербурге в семье рабочего. В годы Гражданской войны оказался сиротой, воспитывался в детском доме и в трудовой колонии г. Борисоглебска (Воронежская обл.). Закончил губернскую совпартшколу в Тамбове. Став членом большевистской партии в 20‑летнем возрасте, Г.Ф. Александров вскоре переехал в Москву. В 24 года Александров получил диплом Историко‑философского литературного института (ИФЛИ). Затем учился в Институте красной профессуры, в Коммунистическом университете преподавателей общественных наук (КУПОН), работал в редакционно‑издательском отделе Исполкома Коминтерна (1938–1939 гг.). Преподавал марксистско‑ленинскую философию на философском факультете ИФЛИ, являлся проводником сталинских идей в деле искоренения политических врагов – «троцкистов» и «бухаринцев». Исполнял обязанности декана, заведовал кафедрой истории философии, философским отделением, являлся секретарем парткома ИФЛИ.
В январе
Ближайшими помощниками Г.Ф. Александрова по УПА являлись
Д.А. Поликарпов (1905–1965) и А.А. Пузин (1905–1987). В возрасте 34 лет
Поликарпов стал заведовать отделом культурно‑просветительских учреждений
Управления пропаганды и агитации ВКП(б), а в 35 лет –
утвержден первым заместителем начальника УПА. А.А. Пузин, занимавший с августа
20 сентября
Пальгунов в своих мемуарах утверждал, что двери отдела
печати Наркомата иностранных дел «были широко открыты для всех обращавшихся в
него советских людей», и туда, в частности, заходили деятели культуры, среди
которых он называл И.Г. Эренбурга.[526]
А вот как сам известный писатель рассказывал об одной из таких встреч. По
возвращении из Парижа в Москву в
Подобная осторожность заведующего отделом печати НКИД,
однако, была вполне обоснованна. По образному выражению З.С. Шейниса, Н.Г.
Пальгунов буквально «ходил по лезвию ножа»:[528]
судьбы его предшественников, работавших в этом отделе, сложились трагически. Чувствительный
урон НКИД был нанесен в результате увольнений, преследования и осуждения в 1930‑е
гг. значительной части его наиболее квалифицированных кадров.[529] После снятия с поста
наркома иностранных дел М.М. Литвинова репрессии обрушились на головы его ближайших
сотрудников. В мае
Трагическая участь постигла профессора философии А.А.
Щеглова, назначенного заведующим отделом печати НКИД после ареста Е.А. Гнедина.
Щеглову по роду службы приходилось бывать на приемах в сталинском кабинете в
Кремле.[531] После одного из таких
приемов он позволил себе сказать «лишнее» о содержании разговора со Сталиным и
Молотовым, был арестован и просидел в лагерях до
В своих мемуарах Н.Г. Пальгунов отмечал, что, поскольку
«заведующего отделом не было», он числился «первым заместителем», а заведующим
стал официально только в
Высшее партийное руководство неоднократно констатировало
неудовлетворительное состояние кадров районной периодической печати. 20 августа
В связи с репрессиями в большой спешке производился подбор
руководящего состава редакций армейских газет. Например, газету младшего
начальствующего состава РККА «Боевая подготовка» (она выходила в свет три раза
в неделю) возглавлял полковой комиссар П.М. Литовченко. Но поскольку он не имел
прямого отношения к военному делу, то не справлялся со своими обязанностями.
Содержание «Боевой подготовки», как отмечалось в приказе ГУППКА от 3 марта
Еще осенью
Политико‑пропагандистской работой в
армейских частях в
Важнейшие кадровые изменения произошли в начале мая
В литературе идет дискуссия по вопросу о том, чем объяснялся столь решительный шаг Сталина, принявшего на себя руководство СНК СССР. По мнению О.В. Хлевнюка, этот шаг означал повышение «значения правительства и его аппарата в руководстве страной и выработке решений».[543] Р.Ф. Иванов оспаривал мнение о том, что решение Сталина взять на себя обязанности главы советского правительства диктовалось «политическими мотивами внутреннего характера». Как считал Иванов, это назначение было вызвано в первую очередь причинами внешнеполитического характера».[544] Л. А. Безыменский писал в данной связи: «Скорее всего, это был не внешне‑, а внутриполитический сигнал о серьезности обстановки».[545]
Как считал Ю.Н. Жуков, стремясь поддержать за рубежом
впечатление «о якобы сохранявшейся в Кремле неуверенности при оценке
международного положения», колебаний при выработке внешнеполитического курса,
советское руководство в то же время не сомневалось в неизбежности войны с
Германией, а посему пришло к пониманию необходимости завершения процесса
«создания военного кабинета». Имея в виду Сталина, историк писал, что после 4
мая
И.В. Павлова фактически солидаризировалась с выводами Ю.Н.
Жукова о том, что назначение Сталина обосновывалось причинами
внешнеполитического порядка. Она подчеркивала, что сталинская власть к маю
Г.В. Костырченко категоричен в своих выводах относительно
передачи Сталину поста Председателя СНК СССР. Сделать это потребовала все более
нараставшая «угроза втягивания Советского Союза во Вторую
мировую войну». В то же время Костырченко с некоторым пессимизмом писал о
перемещении Жданова, предопределенном постановлением Политбюро от 4 мая
На первый взгляд, в череде «внешних врагов», образы которых столь активно использовались в советских пропагандистских материалах рубежа 1930‑1940‑х гг., не оставалось места для Германии и германского фашизма. Подобная версия представляется основательной с учетом широко распространенной в мемуарной и исследовательской литературе версии о том, что Сталин безоглядно верил в надежность пакта о ненападении с Гитлером. Однако приверженность (если таковая вообще имела место) договору о ненападении не мешала ему сохранять враждебное отношение к Германии.
Так, инструктируя генерала авиации И.Ф. Петрова,
направлявшегося в марте
С лета
После визита советской делегации во главе с В.М. Молотовым в
Берлин 12–13 ноября
В беседе с В.М. Молотовым, Г.М. Димитровым и В.Г.
Деканозовым 25 ноября
В то же время стали подвергаться критике те пропагандистские
структуры, в материалах которых излишнее внимание уделялось Германии. 17 января
В январе
Специальная комиссия УПА ЦК ВКП(б)
в январе
Они также сочли издевательским заголовок, под которым вышел
в свет в Германии сборник сатирических произведений М.М. Зощенко, П.С.
Романова, В.Я. Шишкова, В.П. Катаева. Германские издатели назвали сборник: «Спи
скорее, товарищ!».[558] По поводу названной книги
писатель В.В. Вишневский отметил: «С отвращением прочел, что у Гитлера издаются
Зощенко, Катаев, Шишков, П. Романов и пр. Выбирают по крупицам сатиру,
прикрытое мрачное описание быта нашего…».[559]
Самого Гитлера книга «Спи скорее, товарищ!» весьма развлекла. 28 апреля
4 июня
Нередко германская сторона прибегала к резким выступлениям против «пропагандистской деятельности» советских журналистов в Берлине. В Министерстве иностранных дел ежедневно, а в Министерстве пропаганды Германии – даже два раза в день проводились пресс‑конференции для иностранных журналистов. На них присутствовали, в частности, представители Телеграфного Агентства СССР во главе с директором отделения ТАСС в Берлине И.Ф. Филипповым. Основную цель этих пресс‑конференций нацисты видели в том, чтобы пресечь распространение через инкоровскую сеть нежелательной для них информации. По существу они стремились навязать иностранным журналистам свою версию происходивших событий, стараясь пресечь любую инициативу со стороны последних по распространению собственной, отличной от официальной, интерпретации происходившего.[564] Однако не всегда устроители этих пресс‑конференций могли надежно контролировать сведения, исходившие из не подконтрольных германским властям источников. В подобных случаях возникали конфликты между устроителями встреч и иностранными, в частности, советскими журналистами.
Один из подобного рода инцидентов возник в октябре
Представители Телеграфного Агентства Советского Союза на очередной пресс‑конференции в Министерстве иностранных дел Германии предоставили своим зарубежным коллегам текст упомянутого опровержения на русском и немецком языках. Заведующий отделом прессы МИД Германии П. Шмидт в резкой форме осудил подобные действия советских корреспондентов. По этому поводу он заявил: «Мы не позволим заниматься здесь пропагандистской деятельностью».
Ответственные работники МИД Германии постоянно пикировались с корреспондентом ТАСС в Берлине И.Ф. Филипповым по поводу публикаций в советских газетах, «неблагоприятно отзывающихся об отдельных сторонах германской жизни». Филиппов, в свою очередь, предъявлял немецкому чиновнику опубликованные в германской прессе статьи антисоветской направленности.[566]
С осени
В начале марта
Примечательно, что ведомство Й. Геббельса никак не проявило своего отношения к данному официальному заявлению Кремля. 5 марта министр народного просвещения и пропаганды Третьего рейха записал в дневнике по этому поводу: «По‑моему, взрыв негодования лишь на бумаге. На него мы никак не отреагируем».[569]
Однако негативная реакция германской стороны на официальное
заявление Москвы все‑таки не заставила себя ждать. 4 марта, до начала
очередной пресс‑конференции в МИД Германии в Берлине А.М. Лавров и С.М.
Кудрявцев, имевшие всего лишь один экземпляр текста заявления А.Я. Вышинского,
«отвечали на вопросы иностранных корреспондентов». Лавров и Кудрявцев
стремились уточнить по имеющемуся в их распоряжении тексту «отдельные места
этого сообщения». На другой день П. Шмидт вновь, как это уже имело место в
октябре
Но несмотря на нежелание до поры
идти на конфронтацию с Германией, весной
В газете «Правда» в связи с высокой наградой, которой
удостоились создатели картины, появилась статья о творчестве С.М. Эйзенштейна,
содержавшая его высокую оценку.[572] В апреле
В марте – апреле
В целом антигерманские мотивы ранней весной
25 марта
В начале апреля
Наконец, приводились данные о наступательной операции
русских войск на Юго‑Западном фронте в период Первой
мировой войны, так называемом «Брусиловском прорыве» (
22 апреля
Эти сталинские слова были с обостренным интересом восприняты
в среде советских «идеологических работников». Так, В.В.
Вишневский отметил в дневнике, что в выступлении Сталина «говорилось о Ленине,
о новой идеологии, о братстве народов, о губительной и мертвой
(подчеркнуто В. Вишневским. – В.Н.) идеологии
расизма». Вишневский отметил для себя, что основное содержание сталинской речи
22 апреля
Определенный резонанс среди представителей интеллектуальной элиты имел сталинский телефонный звонок писателю И.Г. Эренбургу. Последний, как отмечалось выше, то и дело наталкивался на серьезные препятствия со стороны цензуры, которая не пропускала в печать его статьи и произведения, носившие антифашистский характер. Неудовольствие в ЦК ВКП(б) было проявлено и по отношению к Вишневскому, намеревавшемуся публиковать роман Эренбурга «Падение Парижа» в журнале «Знамя». В свою очередь, З.С. Шейниса обвинили в том, что он «пригрел» в газете «Труд» И.Г. Эренбурга, которого недоброжелатели называли «невозвращенцем».
З.С. Шейнис решил обратиться с письмом «в высшие сферы»,
доказывая абсурдность обвинений. Скорее всего, это письмо возымело действие. 24
апреля
Писатель, во‑первых, понял из этого разговора, что в скором времени неизбежна война между СССР и Германией, а во‑вторых, что дело заключалось вовсе не в литературных пристрастиях: Сталин прекрасно осознавал: «о таком звонке будут говорить повсюду».
Эренбург тут же направился в редколлегию журнала «Знамя» и
рассказал о телефонном разговоре со Сталиным. Немедленно из ЦК ВКП(б) позвонили В.В. Вишневскому и сказали, что «произошло
недоразумение».[582] По поводу этого инцидента
сам Вишневский записал в дневнике 5 мая
Звонок Сталина Эренбургу явился своеобразным сигналом, свидетельствовавшим о решении большевистского руководства вновь взять на вооружение в пропаганде антифашистские мотивы. Подобным образом и интерпретировали его современники событий. Из Москвы информация дошла до Ярославля, где от членов местной писательской организации о ней узнал Ю. Баранов. Он записывал в дневнике, что книга известного антифашиста И.Г. Эренбурга «Падение Парижа» получила сталинское одобрение. Сталин «предложил Эренбургу писать все, как он думает (курсив мой. – В. Н.), т. е., попросту говоря, взял под свое покровительство эту антифашистскую книгу».[584]
Гитлер был крайне недоволен действиями
Сталина весной
В Москве ходили упорные слухи, что участвовавшие в праздничном
первомайском параде войска направятся в Минск, Ленинград и на польскую границу.[586] Разговоры о приближающейся
войне с начала апреля
Как уже отмечалось, в сталинской застольной речи на приеме
участников декады таджикского искусства был сделан призрачный намек на
«губительность» идеологии национал‑социализма. С большей определенностью
антигерманские мотивы прозвучали в выступлениях Сталина перед выпускниками военных
академий РККА 5 мая
5 мая
Второй акт церемонии выпуска слушателей военных академий. – грандиозный прием (банкет) – начался с того, что в Георгиевском зале появились Сталин, сопровождавшие его члены и кандидаты в члены Политбюро ЦК ВКП(б). По сложившейся уже традиции маршал С.К. Тимошенко обратился к присутствующим с кратким приветственным словом. Затем выступили представители военных академий: им. М.В. Фрунзе; механизации и моторизации Красной Армии им. И.В. Сталина; Артиллерийской им. Ф. Э. Дзержинского; командного и штурманского состава ВВС Красной Армии; химической защиты им. К.Е. Ворошилова.
Далее, судя по официальному газетному отчету, последовала
здравица Сталина в честь всего руководящего и преподавательского состава
военных академий. Он выразил уверенность, что выпускники придут в свои части,
вооруженные глубоким знанием новой техники. Охарактеризовав значение отдельных
родов войск Красной Армии, Сталин по существу повторил (несколько расширив) тост,
провозглашенный ранее, на приеме 2 мая
Слово вновь получил С.К. Тимошенко. Он обратился к начальникам военных академий с призывом поднять работу на уровень возросших требований, предъявляемых к Красной Армии. Продолжавшийся в течение нескольких часов прием сопровождался, согласно заведенному порядку, большим праздничным концертом.[589]
Возвращаясь к сталинской 40‑минутной речи, обращенной к выпускникам военных академий, следует отметить, что она состояла из двух основных частей. Первая была посвящена оценке состояния боеспособности Красной Армии; во второй говорилось вкратце о международной обстановке и давалась краткая характеристика вермахта.[590]
Сталин утверждал, что процесс перевооружения Красной Армии завершен, в результате чего она стала современной армией. Настоящий опыт в деле перестройки РККА, подчеркивал он, получен в результате боевых действий против Финляндии 1939–1940 гг.; учитывались также уроки «современной войны на Западе», т. е. вооруженного противоборства между Германией, с одной стороны, Англией и Францией – с другой.
Сталин утверждал далее, что одна треть имеющихся в составе Красной Армии дивизий – механизированные. В свою очередь, из числа механизированных, по его словам, 1/3 – танковые, а остальные 2/3 – моторизованные. «Об этом не говорят, – доверительно отметил Сталин, обращаясь к присутствовавшим в зале, – но это вы должны знать».
Он упомянул о танках «первой линии», имевших броню в 3–4 раза толще, чем у боевых машин «второй линии». Сталин убеждал присутствующих: именно «толстостенные» танки «будут рвать фронт» противника в будущих боевых действиях.
В образовавшийся прорыв должны устремиться танки «второй»‑«третьей линии», сопровождающие пехоту.
О своем любимом детище – авиации Сталин сообщил представителям военной элиты следующее: на смену боевым машинам, имевшим скорость 400–500 км в час, пришли более совершенные: «Мы имеем в достаточном количестве и выпускаем в массовом количестве самолеты, дающие скорость 600–650 км в час». Завершая обобщенную характеристику технического оснащения РККА, Сталин, в частности, сказал: «…Чтобы управлять всей этой новой техникой – новой армией, нужны командные кадры, которые в совершенстве знают современное военное искусство». Он поспешил уверить присутствовавших, что в техническом оснащении войск произошли изменения, но, по его мнению, содержание учебного процесса в военных академиях еще отставало от насущных требований дня.
Охарактеризовав состояние Красной Армии, Сталин перешел ко
второй части своего выступления, посвященной внешнеполитическим проблемам. Он
подробно остановился на объяснении причин поражений западных союзников и побед
Германии в ходе военных действий 1940–1941 гг. В своем выступлении 5 мая
Французские и британские руководители способствовали
созданию атмосферы «пренебрежения к армии, к военным». Об армии не было заботы,
и ей не было моральной поддержки. Появилась новая мораль, разлагающая армию. К
военным относились пренебрежительно. В интерпретации Сталина получалось, что
военнослужащий в этих странах по социальному статусу находился ниже лавочника,
фабриканта, рантье. Во главе военных ведомств Англии и Франции «стояли люди
случайные, малопонимающие». Франция «почила на лаврах». Ее армия стала после
Иное дело в Германии. Сталин уделил особое внимание в речи 5
мая
Германское руководство извлекло политические уроки из Франко‑прусской
войны
Однако, перечислив преимущества военной и политической
организации германской армии, советский вождь категорически заявил, что
Германия лишь до известного момента «шла в гору». Задача, которую он поставил в
своей речи 5 мая
И Сталин в каком‑то смысле оправдал подобного рода
ожидания. Он многозначительно заявил, что несмотря на
несомненные успехи, достигнутые Германией в боевых действиях, впереди ее ждет
«большая борьба». Данный вывод оказался тесно увязанным в сталинской речи с
попыткой ответа на коренной вопрос о «непобедимости германской армии». Вождь
отвечал на данный вопрос резко отрицательно. Для него не было никакого сомнения
в том, что «непобедимых армий» не бывает. Далее Сталин подробно обрисовал в своей
речи 5 мая
Солдаты и офицеры вермахта оказались среди завоеванных народов, не встречая у них сочувствия. Армия, которая должна воевать, имея под собой и в своем тылу враждебные территории и население, подвергается серьезным опасностям, сделал вывод Сталин. В этом месте своей речи он позволил себе исторический экскурс, приведя в пример Наполеона I. Пока французский полководец вел войну за освобождение от крепостничества, он побеждал, но когда стал поработителем, посадив на престолы завоеванных государств своих родственников и маршалов, в ответ получил непокорность и многочисленные восстания. Таким образом, как только Наполеон начал войну с целью покорения и подчинения других народов, его армия стала терпеть поражения, и у него сразу обнаружилось множество врагов, что в конечном счете предрешило падение первого французского императора.
В германской армии, уверял Сталин выпускников военных академий, стала преобладать самоуспокоенность, и она начала отставать. У немцев появилось «головокружение от успехов», зазнайство. Германским офицерам и солдатам стало казаться, что они все могут, что их армия достаточно сильна и, вообще, незачем дальше ее совершенствовать. Однако, по утверждению Сталина, в смысле военного роста «германская армия потеряла вкус к дальнейшему улучшению военной техники». Действительно, рассуждал вождь, в вооружении германской армии нет ничего особенного, причем ни в танках, ни в артиллерии, ни в авиации. «Сейчас такое вооружение имеют многие армии, в том числе и наша», – доказывал Сталин «военным академикам».
Развивая свою мысль, он настаивал на том, что Красная Армия вооружена артиллерией и минометами, которые не только не уступают, но и превосходят немецкую артиллерию и минометы. Как отметил Сталин, немецкие танки действительно в массе превосходили советские танки. Однако он разъяснял следующее: конструкторы СССР создали средний танк «Т‑34» и тяжелый танк «КВ», которые превосходили по своим боевым качествам аналогичные германские машины. Но советская промышленность лишь осваивала серийное производство этих танков. Сталин с сожалением констатировал, что их было произведено «еще мало». Вождь уверял, что делалось все возможное для замены в кратчайший срок устаревших танков новыми.
Оценивая боевую авиацию немцев, Сталин, по одним свидетельствам, был вынужден признать, что пока именно она «лучшая в мире». По другим данным, он доказывал, что боевые самолеты советских ВВС «лучше немецких», и вообще, Германию в отношении авиации начинает обгонять не только СССР, но и Америка. В частности, советские авиаконструкторы, по его словам, ускоренными темпами создали образцы самолетов различного назначения, которые превосходили германские.
Сталин констатировал: не только СССР, но также Англия и США изучают опыт войны, немецкую военную технику, создавая образцы артиллерийских орудий, танков и самолетов, превосходящие по своему качеству германские. Германия же, по мнению вождя, упорно игнорировала эти факты, продолжая верить, что ее армия имеет превосходное вооружение и ни одно государство не способно создать более совершенную военную технику.
Все вышеизложенное, по мнению Сталина, показывало, что германская армия не является непобедимой.
Советский вождь присовокупил к своим аргументам и такой вывод: значительная часть германской армии теряет свой пыл, имевшийся в начале войны. В ее ряды якобы проникло хвастовство, самодовольство, зазнайство. Но напрасно немцы считают, что их армия идеальная, непобедимая. «Непобедимых армий нет», – еще раз провозгласил Сталин.
Заканчивая речь перед выпускниками военных академий, Сталин подытожил свои выкладки относительно причин победоносных военных действий Германии в Европе. Он со всей определенностью дал понять, что не следует преувеличивать силу и мощь германской армии, которая одерживала победы по преимуществу по причине военной слабости и неподготовленности к войне своих противников, в первую очередь – Франции.
В заключение Сталин поздравил выпускников военных академий и пожелал им успеха.
По окончании торжественной части нарком обороны С.К. Тимошенко пригласил всех на банкет. На банкете Сталин вначале провозгласил тост за руководящие кадры военных академий. Затем – за представителей различных родов войск: артиллеристов, танкистов, летчиков, связистов, «славных пехотинцев».
Далее последовал ключевой момент всего грандиозного действа,
происходившего вечером 5 мая
«Выступает генерал‑майор танковых войск. Провозглашает тост за мирную сталинскую внешнюю политику.
Тов. Сталин: Разрешите внести поправку. Мирная политика обеспечивала мир нашей стране. Мирная политика дело хорошее. Мы до поры до времени проводили линию на оборону – до тех пор, пока не перевооружили нашу армию, не снабдили армию современными средствами борьбы. А теперь, когда мы нашу армию реконструировали, насытили техникой для современного боя, когда мы стали сильны – теперь надо перейти от обороны к наступлению.
Проводя оборону нашей страны, мы обязаны действовать наступательным образом. От обороны перейти к военной политике наступательных действий. Нам необходимо перестроить наше воспитание, нашу пропаганду, агитацию, нашу печать в наступательном духе. Красная Армия есть современная армия, а современная армия – армия наступательная».
Бросается в глаза одна особенность сталинских выступлений 5
мая
Может возникнуть мысль о необоснованности оптимизма Сталина
по поводу боевой готовности Красной Армии и ее
технической оснащенности. Однако если попытаться посмотреть на данный вопрос с
другой, пропагандистской точки зрения, подобное противоречие не выглядит столь
вопиющим. Позднее, во второй половине мая
Вышеприведенные свидетельства, касающиеся сталинской оценки боевых качеств вермахта накануне германо‑советской войны, наводят на следующие размышления. Сталин в своей речи перед выпускниками военных академий РККА явно стремился скрыть раздражение (если не сказать больше) от военных побед германской армии.
Антигерманская направленность сталинской речи 5 мая
В предвоенный период советский вождь довел до совершенства
«ритуальный стиль» своих выступлений. Как правило, они уже не подлежали
обсуждению, но давали сигнал к очередному всесоюзному «изучению»,
пропагандировались и разъяснялись, предваряя новую политико‑идеологическую
кампанию. Не случайно для ближайшего сталинского окружения все сказанное вождем
5 мая
Бесспорно, выступления Сталина перед выпускниками военных академий явились основным «посылом сверху», послужившим сигналом к развертыванию политико‑идеологической кампании под лозунгом наступательной войны. Однако данный «посыл», как это бывало и ранее, оказался не единственным.
Для осуществления политической пропаганды часто применяются
декларации. В условиях сталинского режима к разряду деклараций как метода
идеологического воздействия относились прежде всего
заявления, сообщения и опровержения Телеграфного Агентства Советского Союза,
которые периодически публиковались в центральных советских газетах. В
выступлении перед партийным активом Ленинграда (ноябрь
Так произошло, например, в начале мая
Текст этого «Опровержения…», как уверяли составители
документального сборника «1941 год», принадлежал Сталину. Данный вывод они
обосновывали наличием сталинской пометы: «т. Молотову. Я думаю, что можно было
бы дать такое опровержение».[594] Обращение к подлиннику
упомянутого документа позволяет конкретизировать представления об
обстоятельствах составления «Опровержения ТАСС» от 9 мая
Руководство ТАСС, как это часто практиковалось, направило
Сталину «Служебный выпуск» за № 127/c со сводкой сообщений зарубежных
информационных агентств, переданных тассовскими корреспондентами из‑за
границы. Одно из этих сообщений под заголовком «Домей‑Цусин о концентрации
советских войск на западных границах», с указанием места отправления (Токио) и
датированное 7 мая
Дневниковая запись Геббельса от 9 мая зафиксировала его реакцию на публикацию этого «Опровержения…»: «Очевидно, Сталин все же опасается. Какая разница между опровержениями ТАСС несколько месяцев назад, в которых нас (Германию. – В.Н.) откровенно или подспудно оскорбляли. Так все меняется, когда на тебя направлены расчехленные дула орудий».[596]
Однако можно с полным основанием предположить, что публикация вышеупомянутого «Опровержения…» явилась составной частью разворачивавшейся в СССР политико‑пропагандистской кампании. Его содержательная сторона (сведения о переброске стрелковых частей и боевой авиации с Востока на Запад), даже несмотря на выраженное в резкой форме несогласие с подобными утверждениями, скорее всего, была призвана продемонстрировать нацистскому руководству, что Сталин и его окружение готовятся к вооруженному противоборству с Германией.
Как подчеркивали О.В. Вишлев и М.А. Гареев, опровержение
ТАСС от 9 мая
Как уже упоминалось, в «Опровержении ТАСС» от 9 мая
Сталинские выступления на выпуске слушателей военных
академий РККА и последовавшая за этим публикация «Опровержения ТАСС» от 9 мая
Еще в
Но большевистский лидер в
Выход в свет письма Сталина с оценкой статьи Энгельса «О
внешней политике русского царизма» в мае
Как представляется, в конкретной исторической ситуации мая
Таким образом, устные выступления Сталина перед выпускниками
военных академий, инспирированные им публикации («Опровержение ТАСС» от 9 мая и
письмо по поводу статьи Энгельса «Внешняя политика русского царизма») можно
рассматривать как «посылы сверху», которые послужили сигналом к развертыванию
политико‑идеологической кампании под лозунгом наступательной войны.
Данный сигнал, естественно, был воспринят как руководство к действию людьми из
ближайшего сталинского окружения, возглавлявшими пропагандистские структуры
страны. В первую очередь, были взяты на вооружение мысли и идеи, высказанные
Сталиным в выступлениях на приеме в Кремле 5 мая
13 мая в Кинокомитeте собрались
члены его Оборонной комиссии, созданной после вышеупомянутого совещания А.И.
Запорожца с писателями и режиссерами, состоявшегося в марте
На заседании обсуждался годовой план создания фильмов
военной тематики по Наркомату обороны и Наркомату военно‑морского флота,
а также говорилось об организации оперативных съемочных групп (писатель‑сценарист,
режиссер, оператор; встречаются фамилии Е.Л. Дзигана, Р.Л. Кармена, М.С. Донского,
Э.И. Шуб, Д. Вертова).[604] Полученные от А.И.
Запорожца указания были положены В.В. Вишневским в основу его записки о
мобилизационных мерах в кинематографии и о плане выпуска оборонных фильмов в
1941–1942 гг., датированной 14 мая
Далее в записке делался вывод: «Необходимы самые срочные
меры по приведению в порядок всего кинохозяйства с точки зрения
мобилизационной». В.В. Вишневский подробно перечислил те
мероприятия, которые, по его мнению, следовало немедленно предпринять для
всесторонней подготовки кинематографа к грядущей войне: взятие на
мобилизационный учет киноработников Москвы и других крупных городов; создание
оперативных киносъемочных групп в составе: писатель, режиссер, оператор;
знакомство с наличным фондом фильмов военной тематики; показ возможных районов
будущей вооруженной борьбы; создание фильмов о Красной Армии и Военно‑Морском
Флоте, об отдельных родах войск и т. д. и т. п. Вишневский подробно
остановился и на вопросе об освещении в кинематографе образа врага в грядущей
войне. «В опытных, умелых руках писателей и режиссеров‑монтажеров, –
подчеркивал он в своей записке в ЦК ВКП(б), –
фильмотечные материалы превратятся в агитационно‑острые военные фильмы».
Вишневский, в частности, предлагал: «Ряд немецких и других фильмов… нужно
перемонтировать и с новым, большевистским текстом обрушить на головы
противников». Среди тех германских хроникально‑документальных лент,
которые можно было «обработать» в пропагандистских целях, Вишневский называл
полученные в
Он считал необходимым также использовать опыт «творческих
опергрупп» (писатель, режиссер, кинооператор), отснявших материалы о
наступательных действиях частей Красной Армии по прорыву «линии Маннергейма» в
Финляндии. Как уже отмечалось, В.В. Вишневский поначалу критически отнесся к
хроникальной ленте «Линия Маннергейма». Между тем этот фильм был удостоен Сталинской
премии, и писатель в своей докладной записке в ЦК ВКП(б)
от 14 мая
Вишневский определил темы «полнометражных сценариев о будущей войне» для экранизации в 1941–1942 гг. Среди них: «Прорыв укрепленного района у германской границы», «Парашютный десант в действиях против них (укрепленных районов. – В.Н.)», «Рейды танков и конницы во взаимодействии с авиацией».[605] Даже далекому от военного дела человеку ясно, что подобная тематика отнюдь не предназначалась для пропагандистского обеспечения оборонительных операций Красной Армии в грядущей войне.
В.В. Вишневский сделал следующие характерные заметки для
памяти по ходу совещания 13 мая
Примечательна сама постановка В.В. Вишневским последней из
названных тем, которая предлагалась для экранизации наряду с
другой: «Форсирование рек (Сан, Висла и пр.)».[607]
Как известно, именно в это время Генштаб РККА завершал разработку «Соображений
по плану стратегического развертывания Вооруженных Сил Советского Союза на
случай войны с Германией и ее союзниками» (датируется не ранее 15 мая
Помимо Вишневского в ЦК ВКП(б)
обратились с предложениями по усилению «мобилизационной готовности» также
создатели киноленты «Линия Маннергейма» сталинские лауреаты
С.Я. Коган и В.С. Ешурин предлагали организовать бригаду из кинохроникеров, имеющих уже боевой опыт, и поставить их на военный учет. Члены этой бригады должны были пройти военную подготовку, приспособить кинотехнику «к возможной работе на войне». Авторы письма на имя А.А. Жданова считали, что дело с производством «оборонных картин» обстояло очень плохо. Подготовка операторов на случай войны, по мнению С.Я. Когана и В.С. Ешурина, проводилась только на словах. Они обращались с просьбой к А.А. Жданову сдвинуть дело с мертвой точки, ибо ни студия кинохроники, ни Кинокомитет, ни другие инстанции, куда они обращались, не откликнулись на их предложения.
Жданов начертал на письме Когана и Ешурина: «Это старый вопрос о военной бригаде кинооператоров. Спросить Большакова и Запорожца, почему затянулось дело с организацией». Было решено дать поручение представителям Управления пропаганды Д.А. Поликарпову и Т.С. Зуевой (зав. отделом культпросветучреждений), начальнику ГУППКА А.И. Запорожцу, а также председателю Комитета по кинематографии при СНК СССР И.Г. Большакову рассмотреть по существу поднятую в письме С.Я. Когана и В.С. Ешурина проблему.[611]
14 мая
Выступавший в прениях по докладу Г.М. Маленков призвал во всей политико‑пропагандистской работе учитывать «указания т. Сталина» на выпуске военных академий. «Речь идет о серьезной перестройке пропаганды в Красной Армии», – подчеркнул Маленков. Ему вторил А.А. Жданов: «Надо перестроить военную пропаганду, воспитательную работу в Красной Армии».[613] В целом, в результате обсуждения доклада А.И. Запорожца, ему было поручено, с учетом обмена мнениями, «разработать и представить к очередному заседанию Главного военного совета предложения и проект директивы», в которой сделать основной упор «на поднятие боевой воспитательной работы».[614]
В мае
В сопроводительной записке, адресованной
А.А. Жданову и А.С. Щербакову, А.И. Запорожец дополнительно сообщал, что ГУППКА
на основании сталинских указаний «подготовлены новые директивы: а) очередные
задачи партийно‑политической работы в Красной Армии; б) о политических
занятиях с красноармейцами и младшими командирами на летний период
27 мая Запорожец направил Жданову проект третьей из
названных директив. Начальник ГУППКА вновь напоминал, что документ составлен
«на основе указаний товарища СТАЛИНА, данных им на выпуске слушателей академий
Красной Армии 5 мая с.г.». Он также просил разрешить издать данную директиву
«для руководства в Красной Армии».[618]
Просьба А.И. Запорожца представляется весьма примечательной. Ведь еще 3 марта
была подписана в печать, а затем издана отдельной брошюрой утвержденная им
директива ГУПККА «О марксистско‑ленинской учебе начальствующего состава
Красной Армии в 1941 году».[619] Может возникнуть
закономерный вопрос: почему потребовалось переиздавать только что вышедший из
печати директивный документ? Аналогичный вопрос касается и утвержденной А.И.
Запорожцем директивы № 12 от 20 января
Кроме того, 26 мая
Еще 25 апреля
Варианты этих документов были предварительно переработаны
комиссией Оргбюро. В тексте уже второй верстки «Инструкции организациям ВКП(б) в Красной Армии», имевшей выходные данные Воениздата
Наркомата обороны и дату –
Рассмотрев представленные варианты обеих инструкций, Оргбюро
3 июня
Не остались без дела и структурные подразделения ГУППКА. В
первой половине мая
Вся информация о политико‑моральном состоянии вермахта
была подготовлена призванным на военную службу в 7‑й отдел ГУППКА Н.Н.
Берниковым, в прошлом – аспирантом Ленинградского государственного
университета. Он не имел возможности для глубоких обобщений, поскольку опирался
на полученное еще в
В большинстве из вышеперечисленных материалов с той или иной степенью откровенности формулировался призыв Сталина о необходимости перестройки пропаганды в наступательном духе. Так, в проекте раздела общей директивы ЦК ВКП(б), подготовленном под руководством А.И.Запорожца и получившем название «Задачи политической пропаганды в Красной Армии», подчеркивалась необходимость разъяснения личному составу РККА, что СССР, «защищая свои государственные интересы, опираясь на свою возросшую политическую, экономическую и военную мощь, ведет наступательную внешнюю политику». Поэтому следовало воспитывать красноармейцев и командиров «в воинственном и наступательном духе, в духе неизбежности столкновения Советского Союза с капиталистическим миром…».[628] Аналогичным образом, в тексте доклада лекторской группы ГУППКА «Современное международное положение и внешняя политика СССР» констатировалось: «Особенное внимание нужно уделить воспитанию наступательного духа у бойцов».[629]
В проектах директив ГУППКА «О политических занятиях с
красноармейцами и младшими командирами на летний период 1941 года» и «О
марксистско‑ленинской учебе начальствующего состава Красной Армии»
(вторая половина мая
С начала июня
В проекте директивы ГУППКА «О задачах политической пропаганды на ближайшее время» идея о необходимости всестороннего воспитания личного состава Красной Армии в духе подготовки к «всесокрушающей наступательной войне» и перестройки с этой целью всей пропагандистской работы была сформулирована довольно недвусмысленно. Как отмечалось в документе, в международной обстановке, в жизни Советского Союза и Красной Армии «за последнее время» произошли значительные изменения, которые необходимо учитывать во всей пропагандистской работе.
В области внешнеполитической эти изменения выразились, по мнению составителей документа, в следующем: расширение военных действий на балканские страны, Ближний Восток и Африку, смена Германией лозунгов «освобождения от цепей Версаля» на завоевательные, экономические затруднения воюющих держав и резкое снижение жизненного уровня «трудящихся всего капиталистического мира».
В жизни Советского Союза были отмечены такие позитивные явления, как «неуклонный рост политического, экономического и военного могущества», «блестящие успехи внешней политики», позволившие, в частности, присоединить Западную Украину и Западную Белоруссию, в результате чего «капиталистическому миру пришлось потесниться и отступить».
В жизни Красной Армии составители
директивы ГУППКА отметили, исходя, естественно, из сталинских указаний от 5 мая
В вышеупомянутой директиве делался вывод, что новые условия, в которых живет СССР, «чреватая неожиданностями» международная обстановка, наконец, задачи, поставленные большевистской партией и советским правительством перед Красной Армией, требуют «решительного поворота в пропагандистской работе, большевистского воспитания личного состава в духе пламенного советского патриотизма, революционной решимости и постоянной готовности перейти в сокрушительное наступление на врага».
Однако, как подчеркивалось в проекте директивы, все
перечисленные изменения на международной арене, внутри страны и в Красной Армии
не нашли должного отражения в пропаганде и агитации. Уже в который раз указывалось
на наличие «пацифистских настроений», на то, что пропаганда носила «мирный
характер». Исходя, вероятно, из решения ГВС от 14 мая
Перечисленные недостатки в пропагандистской работе, как подчеркивалось в документе, способны «ослабить политико‑моральную силу, понизить боевую активность, воинственный, наступательный дух Красной Армии». В этой связи в проекте директивы ГУППКА «О задачах политической пропаганды в Красной Армии на ближайшее время» предлагалось поднять пропагандистскую работу на уровень стоявших перед РККА «задач всемирно‑исторического значения». Все формы пропаганды, агитации и воспитания требовалось «направить к единой цели – политической, моральной и боевой подготовке личного состава к ведению справедливой, наступательной и всесокрушающей войны».
Далее разъяснялось, что возросшая политическая, экономическая и военная мощь СССР позволяет ему осуществлять «наступательную внешнюю политику, решительно ликвидируя очаги войны у свои границ, расширяя свои территории». Эта наступательная политика выразилась, как подчеркивалось в директиве, в присоединении Западной Украины, Западной Белоруссии, в войне с Финляндией.
Из всего вышеизложенного делался закономерный вывод: поскольку сила СССР постоянно возрастает, Красная Армия и советский народ, обороняя его, «обязаны действовать наступательным образом, от обороны переходить, когда этого потребуют обстоятельства, к военной политике наступательных действий».
Далее в проекте директивы пересказывались основные положения
сталинской речи 5 мая
Эти и другие подобного рода характеристики вермахта
настраивали на недооценку силы потенциального противника. Лекции и доклады,
которые читались личному составу Красной Армии, порой проводились «на высоких»
оптимистических нотах. Одним из самых распространенных анекдотов,
использовавшихся докладчиками, был следующий. Молотов спрашивал Риббентропа,
зачем немцы разместили у границы армию численностью в 2 млн. чел., на что
последний отвечал: «Мы отвели сюда свои войска на отдых». В ответ на подобный
вопрос германского министра иностранных дел следовала тирада его советского
«коллеги»: Красная Армия сосредоточила у западных границ 2, 5 млн.
человек, чтобы «обеспечить отдых» германским войскам. Однако мало
кто открыто говорил на лекциях и докладах в мае – июне
Для разъяснения основ внутренней и внешней политики СССР, проблем Второй мировой войны намечалось использовать политические занятия с красноармейцами и младшими командирами, марксистско‑ленинскую учебу начальствующего состава, изучение сопредельных стран, доклады, лекции, массовую работу и красноармейскую печать. Армейским газетам следовало «придать боевой характер». В задачу армейской печати входило, как подчеркивалось в проекте директивы ГУППКА «О задачах политической пропаганды в Красной Армии на ближайшее время», не только обучение технике военного дела, но и политическое воспитание красноармейцев и командиров. Все политработники, командный состав, партийные организации, делался вывод в этом важном документе, должны были «возглавить поворот в пропаганде и обеспечить реализацию» этой директивы «не на словах, а на деле».[633]
Как показывают имеющиеся фактические материалы, к началу
войны с Германией были предприняты реальные шаги по реализации этих директивных
указаний ГУППКА. 27 мая
2 июня
Наглядным примером подтверждения их реализации могут служить и следующие факты. За две недели до начала войны начальник 7‑го отдела ГУППКА М.И. Бурцев прибыл в г. Луцк, где дислоцировался штаб одной из сильнейших армий прикрытия Киевского особого военного округа – 5‑й армии под командованием генерал‑майора танковых войск М.И. Потапова. Примечательно, что Потапов, в распоряжении которого находилось не только два механизированных, два стрелковых корпуса и две авиационные дивизии, опирался на укрепленные районы (УРы): Ковельский, Владимир‑Волынский и Струмиловский. Но командующий 5‑й армией накануне войны рассматривал УРы не как средство, которое можно было использовать для упорной обороны, а как своеобразный трамплин для стремительного наступления на врага.[637]
М.И. Бурцев прибыл в Луцк для оказания помощи армейскому управлению политической пропаганды в разработке «плана мероприятий на случай чрезвычайных обстоятельств».[638] Документ, составленный с учетом его указаний, получил наименование «План политического обеспечения военных операций при наступлении». Он был подписан начальником управления политической пропаганды 5‑й армии. Бесспорно, исходя из указаний эмиссара из Москвы (скорее всего, на основании руководящих директивных материалов, в частности, сводки о морально‑политическом состоянии в Германии и немецкой армии) в «Плане политического обеспечения военных операций при наступлении» говорилось о наличии «первых признаков падения морали» вермахта, которые усилятся и углубятся после нанесения по нему сильного, молниеносного удара. В документе предполагалось вести военные действия на территории противника «в благоприятной для Красной Армии обстановке», когда ожидалась поддержка местного (польского) населения, а также «сопротивление немецких солдат войне и политике Гитлера».[639]
Выше указывалось, что в проекте директивы ГУППКА «О задачах политической пропаганды в Красной Армии на ближайшее время» было намечено решительно покончить с недооценкой критики «враждебной фашистской идеологии», «реакционной политики германского империализма». Именно на эти моменты обратил внимание А.И. Запорожец, когда вызвал на беседу группу руководящих политработников. Среди них находился и член военного совета 16‑й армии А.А. Лобачев, 10 июня прибывший в Москву. По воспоминаниям Лобачева, начальник ГУППКА заявил, что работать в войсках придется в новой обстановке, и устно ознакомил приглашенных с директивой об усилении политической пропаганды и, в частности, «о необходимости разоблачения реакционной сущности фашизма».[640]
Аналогичные указания получил направлявшийся к месту службы на Черноморский флот с группой политработников А.А. Азаров. В первой половине июня в Москве они получили указание начальника Главного управления Военно‑Морского Флота армейского комиссара 2‑го ранга И.В. Рогова «усилить в устной пропаганде разоблачение агрессивных действий германского фашизма, ориентировать личный состав на повышение бдительности и боевой готовности».[641]
Таким образом, еще в процессе доработки проект директивы ГУППКА «О задачах политической пропаганды в Красной Армии на ближайшее время» доводился в устной форме до ответственных политработников армейского уровня.
Антифашистские формулировки и идея наступательной войны излагались в пропагандистских документах ГУППКА порой столь откровенно, что даже вызывали замечания со стороны руководства УПА ЦК ВКП(б). Г.Ф. Александров, знакомившийся с текстом вышеупомянутого доклада «Современное международное положение и внешняя политика СССР», обнаружил в нем формулировки, из которых следовало, что наиболее вероятным противником Красной Армии является вермахт. Отметив, что Германия еще не встретила достойного противника, составители доклада утверждали: «Между тем, такое столкновение не за горами». Г.Ф. Александров по данному поводу заметил на полях документа: «Этакой формулировки никак нельзя допускать. Это означало бы раскрыть карты врагу».
Опыт военных действий, говорилось далее в упомянутом документе, показал, что оборонительная стратегия против превосходящих моторизованных частей не давала никакого успеха. Отсюда следовал вывод: против Германии необходимо применить «наступательную стратегию, подкрепленную мощной техникой». На полях рукой Г.Ф. Александрова в этом месте была сделана многозначительная пометка: «Война с Германией».[642]
Таким образом, в мае – июне
Германская агентура не могла не заметить, насколько далеко
зашла эта деятельность. По ее сообщению, пропагандистская
работа в частях Красной Армии накануне 22 июня
22 мая
21 мая
Упомянутая статья И. Баканова начиналась с традиционного
утверждения: согласно ленинско‑сталинскому учению не та сторона ведет
несправедливую войну, которая напала первой, а та, которая «является
представителем реакции, контрреволюции, империализма». «Всякая революционная
война является справедливой войной», – делал вывод полковой комиссар. Далее, ссылаясь на В.М. Молотова, автор публикации подчеркнул
необходимость «еще настойчивее крепить мощь обороны нашего государства и боевой
наступательный характер (курсив мой. – В.Н.)
советского народа». Первый и самый важный предварительный итог
«империалистической войны» для СССР состоял в том, по словам И. Баканова, что
«в военном отношении» не следует уступать своим противникам. «Красная
Армия, – подчеркнул он, – должна быть самой сильной армией в мире.
Современная международная обстановка обязывает нас серьезно, изо дня в день готовиться
к войне». Далее И. Баканов ссылался на ту часть сталинского выступления перед
выпускниками военных академий 5 мая
Уже на другой день после появления публикации И. Баканова
«Учение Ленина‑Сталина о войне», 23 мая
Очевидно, сильный резонанс, который имела в Англии
отличающаяся необычайно откровенными пассажами о подготовке СССР к войне статья
И. Баканова, не на шутку встревожил А.А. Жданова и А.С. Щербакова. 23 мая
На сей раз вина сотрудников «Комсомольской правды» оказалась более тяжкой. Секретариат утвердил проект постановления ЦК по вопросу о статье И. Баканова, состоявший из 5 пунктов. Было признано, что редакция «Комсомольской правды» нарушила установленный порядок опубликования статей на внешнеполитические темы, тем самым проявив «беспечность и политическое легкомыслие». За это был объявлен выговор члену редколлегии газеты Н.Н. Данилову, а ее сотрудники Ц.А. Степанян и Я.М. Кадер, согласно постановлению, подлежали снятию с работы в «Комсомольской правде». УПА ЦК ВКП(б) было указано на недостатки в контроле над газетами, а секретариату ЦК ВЛКСМ – на неудовлетворительное руководство «Комсомольской правдой». На УПА ЦК ВКП(б) возлагалась обязанность «обеспечить строгий контроль за публикациями статей, затрагивающих внешнеполитические вопросы, исключающий всякую возможность повторения подобных ошибок в газетах».
Данный проект постановления был внесен на Политбюро ЦК ВКП(б), которое утвердило его 24 мая
Несомненно, налаженный ритм работы по воплощению в жизнь
директивных и инструктивных материалов в духе «лозунга наступательной войны»
был нарушен публикацией «Сообщения ТАСС» от 13 июня
В «Сообщении ТАСС» от 13 июня
Имеются многочисленные факты, свидетельствующие о негативных последствиях этой сталинской акции, призванной, как принято считать, лишь выяснить намерения германской стороны. Так, в частях 11‑й армии Прибалтийского особого военного округа начавшаяся уже антифашистская пропаганда «сдерживалась»… прибывшими туда работниками ГУППКА: после сообщения ТАСС докладчики изменили тон своих материалов «в сторону успокоения».[651] В клубах пограничников в западных военных округах перестали демонстрироваться антифашистские фильмы, в частности, «Профессор Мамлок».[652]
Но для большинства политработников и после 13 июня
Естественно, эффективность любой политико‑идеологической кампании определяется степенью распространения в общественном сознании тех идей, которые выдвигались в ее ходе, пониманием представителями всех социальных групп населения конкретных задач, поставленных перед ними правящей элитой. «Нерешительность кремлевских верхов, – писал Г.В. Костырченко, – привела к тому, что психологическая подготовка населения к войне так и не началась в сколько‑нибудь ощутимом виде и широких масштабах».[654]
По этому поводу прежде всего следует отметить, что ввиду непродолжительности конкретной кампании, о которой идет речь (она длилась около полутора месяцев и по объективной причине, а именно ввиду нападения Германии на СССР была прервана), определить степень ее эффективности довольно трудно.
Однако имеется фактический материал, на основании которого
можно сделать вывод: идея наступательной войны, являвшаяся основным стержнем
политико‑идеологической кампании мая‑июня
С одной стороны, как среди гражданских лиц, так и в воинских
подразделениях буквально накануне и в первые дни после
начала германской агрессии против СССР было распространено мнение, что именно
Советский Союз первым начал либо спровоцировал эту войну. Высказывания
подобного рода были зафиксированы органами НКВД в июне
С другой стороны, несмотря на факт нападения Гитлера в первые дни войны наступательный настрой, внедренный
пропагандой, был силен как в сознании гражданских людей, так и среди командно‑политического
состава Красной Армии. Так, ответственные контролеры горкома
партии, побывавшие 23–24 июня
Н.К. Попель, начальник политотдела механизированного
корпуса, дислоцировавшегося в Западной Украине, 22 июня
То, что ответственные политработники в действующих воинских
частях, вопреки логике развития событий, продолжали придерживаться прежних
наступательных установок, приводило порой и к трагическим результатам. На
заседании военного совета Юго‑Западного фронта 23 июня
Все вышеизложенное, на наш взгляд, дает основания, во‑первых, признать сам факт начала развертывания политико‑идеологической кампании под лозунгом наступательной войны, исходным пунктом которой явились выступления Сталина в Кремле перед выпускниками военных академий РККА. Однако говорить о том, что эта кампания была завершена, достигла своей цели, мы, естественно, не можем, поскольку она была прервана начавшейся германской агрессией против СССР.
Трудно отрицать факт начала развертывания в СССР в мае‑июне
В то же время говорить о том, что политико‑идеологическая
кампания, развернувшаяся в мае‑июне
Конец 1930‑х – начало 1940‑х гг. – важная веха в развитии сталинской системы в целом и ее пропагандистского механизма, в частности. В этот период большевистское руководство ставило перед собой важные внутриполитические и внешнеполитические задачи, при решении которых пропаганда использовалась как своеобразный «приводной ремень» между властной элитой и обществом.
Структура пропагандистских органов была сложной и разветвленной. Этот организм являлся весьма громоздким, но строго централизованным и контролировался лично Сталиным. Непосредственное руководство пропагандистской сферой лежало на ближайших сталинских «соратниках». Наиболее преданные ему люди (А.А. Жданов, Л.З. Мехлис, А.С. Щербаков и другие) составляли «высший эшелон». «Среднее» и «низовое» звенья пропагандистских органов заполнялись сталинскими «выдвиженцами», занимавшими вакантные места, которые освободились в результате репрессий.
Во второй половине 1930‑х гг. в связи с нараставшей угрозой непосредственного вооруженного столкновения с «капиталистическим окружением», которая исходила главным образом от нацистской Германии и Японии, в СССР получил развитие процесс «военизации» пропаганды, что, несомненно, отразилось на общественном сознании. Доминировали ожидание войны и необходимость идеологически подготовиться к ней.
Однако после заключения пакта о ненападении с Германией, ценой которого стал курс на сближение и «дружбу» СССР с нацистским режимом, пропагандистские структуры резко «перестроились» и развили активную деятельность по обоснованию этого курса. Это свидетельствовало о том, что политическая конъюнктура момента была для советского руководства важнее, чем выбранный в середине 1930‑х гг. магистральный курс на противоборство с нацистским режимом, в том числе и в идеологической сфере.
Пропагандисты и агитаторы, проводившие в жизнь данную «установку», постоянно сталкивались с неприятием ее большинством населения и проявлением антифашистских настроений. В то же время Германия, ранее представлявшаяся в качестве потенциального военного противника, перестала изображаться таковым в открытой пропаганде. Всякие намеки даже на гипотетическое вооруженное столкновение с ней, просматривавшиеся в произведениях литературы и искусства, в периодической печати и лекционной работе, немедленно пресекались.
Параллельно с идеологическим обеспечением курса на сближение
и «дружбу» СССР с нацистской Германией пропагандистский механизм начиная с
сентября
При этом в какой‑то степени использовался опыт, накопленный политическими органами Красной Армии в период боев против японских войск на Дальнем Востоке у озера Хасан и на реке Халхин‑Гол в 1938–1939 гг.
К концу 1930‑х гг. большевистское руководство окончательно осознало всю призрачность стратегических расчетов на «мировую революцию» как на основное средство для уничтожения «капиталистического окружения». В советской пропаганде стали превалирующими апологетические характеристики РККА, а вооруженные акции против пограничных государств 1939–1940 гг. (Польша, Финляндия) интерпретировались как «освободительные». Эти акции сопровождались широкими политико‑пропагандистскими кампаниями, которые были призваны оказать воздействие не только на общественное сознание личного состава Красной Армии, но и на гражданское население.
Антипольский поход в сентябре
После польского похода Красная Армия, которая получила почетный эпитет «освободительница», выступила инициатором военных действий против Финляндии. Но большевистскому руководству вскоре пришлось столкнуться с сильным сопротивлением фактически всего финского народа, не желавшего установления режима Куусинена, который навязывался Москвой. Окончилась крахом затея с «народным правительством Финляндии», оказавшаяся во многом пропагандистской акцией, в подготовке и осуществлении которой наиболее активное участие принимали В.М. Молотов и А.А. Жданов. Именно эти сталинские соратники заранее заготовили, а после перехода Красной Армией границы с Финляндией пустили в ход фальсифицированные ими документы, в которых формулировалась задача «освобождения» финского народа. Однако неудачи в «Зимней» советско‑финляндской войне 1939–1940 гг. заставили на время отказаться от освободительных пропагандистских лозунгов. После ее окончания был проведен ряд совещаний и заседаний с привлечением высшего командного состава и руководства ПУРККА по обобщению и изучению опыта боевых действий, в которых на начальной стадии принял участие лично Сталин.
Несмотря на наличие пакта о ненападении с Германией, было ясно, что уже одна идеологическая непримиримость советского и нацистского режимов предопределяет неизбежность вооруженного столкновения между ними. Неожиданно быстрая победа Германии над Францией, которая несла реальную угрозу СССР, заставляла советское руководство все чаще задумываться о прочности пакта Риббентропа‑Молотова.
Свертывание антифашистской пропаганды привело к тому, что Третий рейх и германская военная машина перестали выступать
в роли врага. Однако с осени
После того как советско‑германские секретные
договоренности исчерпали себя, а нового соглашения о разделе «сферы
государственных интересов» между СССР и Германией не последовало, Сталин взял
курс на подготовку к вооруженному и идеологическому противоборству с ней. С
конца
5 мая
Сталинские указания немедленно были положены в основу начавшейся политико‑идеологической кампании под «лозунгом наступательной войны». Под руководством ЦК ВКП(б) Главное управление политической пропаганды РККА приступило к подготовке проектов пропагандистских директивных и инструктивных материалов, предназначавшихся для личного состава Красной Армии. В них проводилась мысль о необходимости всесторонне готовиться к войне, в любой обстановке действовать наступательным образом, а при необходимости, взять инициативу нападения на противника, т. е. на Германию, на себя. Однако это вовсе не свидетельствует, что СССР хотел выступить в роли агрессора, как пытаются доказать некоторые историки и псевдоисторики (например, В. Суворов).
Задачи, изложенные в проектах директивных и инструктивных
документов ГУППКА, доводились до сведения заинтересованных лиц, еще до их
официального утверждения воплощались в пропагандистской деятельности. Эта
тенденция особенно наглядно просматривается при ознакомлении не только с
архивными материалами, но и при чтении открытой периодической печати мая‑июня
Комплекс выявленных источников позволяет сделать вывод, что
в этот период полным ходом велась пропагандистская подготовка к «справедливой,
всесокрушающей наступательной войне». Данный вывод приобретает большую
актуальность: ведь некоторые исследователи говорят об отрицательной реакции
Сталина на выдвинутое в середине мая
Однако начавшаяся в мае
[1] Подробный список публикаций
автора до
[2] Там же. С. 7–9, 39–47.
[3] Ковальченко И.Д. Сущность и особенности общественно‑исторического развития (Заметки о необходимости обновленных подходов) // Исторические записки. Теоретические и методологические проблемы исторических исследований. Вып. 1(119). М., 1995. С. 27.
[4] Коломийцев В.Ф. Законы истории или социологические закономерности? // Отечественная история. 1997. № 6. С. 97.
[5] Локшина С.М. Краткий словарь иностранных слов. Изд. 8‑е, стереотип. М., 1985. С. 94; Орачева О.И., Подвинцева О.Б. Политическая мысль в терминах и лицах. Пермь, 1995. С. 47; Большой энциклопедический словарь. Изд. 2‑е, перераб. и доп. М., 1997. С. 434.
[6] Ожегов С.И. Словарь русского языка. 16‑е изд., испр. М., 1984. С. 534; Локшина С.М. Указ. соч. С. 198; Скуленко М.И. История политической пропаганды. Киев, 1990. С. 3; Большой энциклопедический словарь. С. 967 и др.
[7] Джоуэтт Г.С. , О’Доннел В. Пропаганда и внушение. М., 1988. С. 4.
[8] Там же. С. 3.
[9] Скуленко М.И. Указ. соч. С. 35.
[10] Скуленко М.И. Указ. соч. С. 122–123.
[11] Гречухин П.Б. Власть и
формирование исторического сознания советского общества в 1934–1941 гг. Дис… к.и.н. Саратов, 1997. С. 172–173; Ушакова С.Н. Идеолого‑пропагандистские
кампании как способ социальной мобилизации советского общества в конце 1920‑х
– начале 1940‑х гг. (на материалах Западной Сибири). Автореферат дис… к.и.н. Новосибирск, 2001. С. 13–14. См. также:
Невежин В.А. Незавершенная политико‑идеологическая кампания в СССР
накануне войны с Германией (май‑июнь
[12] Гареев М.А. Факты, опровергающие недобросовестные утверждения// Независимое военное обозрение. 1998. № 22. С. 5.
[13] Костырченко Г.В. Тайная политика Сталина: власть и антисемитизм. М., 2001.
[14] В.И. Ленин. Неизвестные документы. 1891–1922 гг. М., 1999. С. 201.
[15] В.И. Ленин. Неизвестные документы. 1891–1922 гг. С. 375, 387, 389.
[16] Ленин В.И. ПСС. Т. 42. С. 173.
[17] Цит. по: Коминтерн и идея мировой революции. Документы. М., 1998. Док. № 60.
[18] Подробнее об этом см.: Дорохов Н.И. Советская военно‑теоретическая мысль (1921–1941). Прогнозы будущей войны // Россия и мир – вчера, сегодня, завтра. Научные труды МГИ им. Е.Р. Дашковой. Вып. III. М., 1998. С. 75–92.
[19] Емельянова Е.Н. Идеи войны и мира в теории и практике Коминтерна (1919–1923 гг.). Автореферат… к.и.н. М., 1998. С. 21.
[20] Подробнее об этом см.: Кулиш В.М. Советская историография Великой Отечественной войны // Советская историография. М., 1996. С. 274–315; Мельтюхов М.И. Современная отечественная историография предыстории Великой Отечественной войны (1985–1995 гг.). Автореферат… к.и.н. М., 1995. С. 3.
[21] Документы советского патриотизма (в дни боев у озера Хасан). М., 1939; Партийно‑политическая работа в боевой обстановке: Сб. док‑тов, изданных в боевой обстановке на Халхин‑Голе. М., 1940.
[22] Партийно‑политическая работа в боевой обстановке. Сб. док‑тов, изданных во время освободительного похода в Западную Украину и Западную Белоруссию. М., 1940.
[23] Газета на фронте. М., 1940; Пропаганда, агитация и печать в боевой обстановке. М., 1940; Базилевский П.А. Бюро ВЛКСМ в боевой обстановке. Из опыта борьбы с белофиннами. М., 1941; Караев Г. Разгром белофинского плацдарма. Л., 1941; Советско‑финляндская война 1939–1940 гг. Краткий оперативный очерк. М., 1941; Бои в Финляндии. Т. 1–2. М., 1941.
[24] Запорожец А.И. О
перестройке работы политорганов и партийных организаций Красной Армии (Из
выступления на первой партийной конференции Прибалтийского особого военного
округа 13 декабря
[25] О марксистско‑ленинской учебе начальствующего состава Красной Армии в 1941 году (Директива Запорожца А. И.). М., 1941; О политических занятиях с красноармейцами и младшими командирами Красной Армии в 1941 учебном году. (Директивные указания и учебные планы). М., 1941.
[26] Айрапетян М.Э. Этапы внешней политики СССР. 1917–1940 гг. М.,1941.
[27] Попель Н.К. В тяжкую пору. М., 1959; Лобачев А.А. Трудными дорогами. М., 1960; Азаров И.И. Осажденная Одесса. М., 1962; Пальгунов Н.Г. Тридцать лет (Воспоминания журналиста и дипломата). М., 1964.
[28] Кулиш В.М. Указ. соч. С. 286.
[29] Великая Отечественная война
Советского Союза 1941–1945. В 6‑ти т. Т.
[30] Великая Отечественная война Советского Союза 1941–1945. Т. 1. С. 433.
[31] Великая Отечественная война Советского Союза 1941–1945. Т. 1. С. 424–435.
[32] Там же. С. 434.
[33] Там же. С. 435.
[34] Там же. С. 434.
[35] Там же. С. 435.
[36] Конюховский В.И. Борьба Коммунистической партии за укрепление Красной Армии (1921–1941 гг.). М., 1958; Кузьмин Н.Ф. На страже мирного труда (1929–1940 гг.). М., 1959; Идейно‑политическая работа КПСС на фронте (1941–1941 гг.). М., 1960 и др.
[37] Никитин Е.Ф. Деятельность
Коммунистической партии по укреплению Советских Вооруженных Сил в предвоенные
годы (1939 – июнь
[38] Петров Ю.П. Партийное строительство в Советской Армии и Флоте. Деятельность КПСС по созданию и укреплению политорганов, партийных и комсомольских организаций в вооруженных силах (1918–1961 гг.). М., 1964. С. 335–336.
[39] Комков Г.Д. Идейно‑политическая работа в КПСС в 1941–1945 гг. М., 1965. С. 54, 61, 62.
[40] Кулиш В.М. Указ. соч. С. 295–296.
[41] Рытов А.Г. Рыцари пятого океана. Изд. 2‑е, испр. М., 1970; Краминов Д.Ф. В орбите войны: Записки советского корреспондента за рубежом. 1939–1945 годы. М., 1980; Бурцев М.И. Прозрение. М., 1981; Мазуров К.Т. Незабываемое. Минск, 1984; Сапожников Б.Г. Готовность советских востоковедных кадров к защите Родины // Оружием слова. Статьи и воспоминания советских востоковедов. 1941–1945. М., 1985. С. 11–38 и др.
[42] Партийно‑политическая
работа в Красной Армии: Документы. Июль
[43] История второй мировой
войны, 1939–1945: В 12 т. Т.
[44] Клочков В.Ф. Указ. соч. С. 212.
[45] Там же. С. 43.
[46] История советской политической цензуры. Документы и комментарии. М., 1997. С. 208–209.
[47] Кулиш В.М. Указ. соч. С. 304.
[48] Вашик К. Представление исторического знания и новые мультимедийные технологии. М., 1999. С. 5–6.
[49] О работе политического управления Красной Армии // Известия ЦК КПСС. 1990. № 3.
[50] Артамошин Ю. Просчеты руководства // Аргументы и факты. 1989. № 23. 10–16 июня; Канун и начало войны: Документы и материалы. М., 1991. С. 308.
[51] Комков Г.Д. Политическая пропаганда и агитация в годы тяжелых испытаний // Духовный потенциал Победы советского народа в Великой Отечественной войне, 1941–1945 гг. М., 1990. С. 36.
[52] Мулюков Р.С. Исторический
опыт Коммунистической партии в строительстве политорганов и партийных
организаций в Красной Армии (1921 – июнь
[53] Сувениров О.Ф. РККА
накануне… Очерки истории политического воспитания личного состава Красной Армии
1929 – июнь
[54] Позняков В.В. Внешняя
политика трех великих держав и образ союзников в советской пропаганде в годы
Второй мировой войны. 1939–1945 гг. // Ялта. 1945 год. Проблемы войны и
мира. М.,
[55] Суворов В. Очищение: Зачем Сталин обезглавил свою армию? М., 1998. С. 35.
[56] Суворов В. Ледокол… День «М»…
[57] Данилов В.Д. Готовил ли Сталин нападение на Германию? // Поиск. 1994. № 24(266). 17–23 июня.
[58] «Разъяснить румынским
солдатам безнадежность войны против СССР» // Источник. 1995. № 3.
С. 61–68; «Ложные установки в деле воспитания и пропаганды». Доклад
начальника Главного политического управления РККА Л.З. Мехлиса о военной
идеологии. 1940 // Исторический архив. 1997. № 5–6. С. 82–99; Две
директивы
[59] Подробнее об этой дискуссии
см.: Готовил ли Сталин наступательную войну против
Гитлера? Незапланированная дискуссия. Сборник материалов / Сост.,
коммент., авт. статьи В.А. Невежин. М., 1995; Мельтюхов М.И. Канун Великой
Отечественной войны: дискуссия продолжается. М., 1999; он же. Упущенный шанс
Сталина. Советский Союз и борьба за Европу: 1939–1941 гг. (Документы,
факты, суждения). 2‑е изд., исправ. и доп. М., 2002; Невежин В.А. Стратегические
замыслы Сталина накануне 22 июня
[60] Готовил ли Сталин наступательную войну против Гитлера?…
[61] Список рецензий на русском языке см.: Владимир Александрович Невежин. Библиографический указатель. С. 7.
[62] См.: Рец. В.В. Фарсобина: Вопросы истории. 1995. № 10. С. 167.
[63] Павлова И.В. Механизм власти и строительство сталинского социализма. Новосибирск, 2001. С. 367.
[64] См. рец. А.В. Голубева: Отечественная история. 1996. № 5. С. 203.
[65] Первые публикации по данной сложной проблеме начали появляться на рубеже XX–XXI вв. См., напр.: Соколов А.К. Советское общество накануне войны // Власть и общество в России. XX век. М. – Тамбов, 1999. С. 136–154.
[66] Невежин В.А. Речь Сталина 5
мая
[67] Жуков Ю.Н. Тайны Кремля. Сталин, Молотов, Берия, Маленков. М., 2000; Костырченко Г.В. Указ. соч.
[68] Дружба О.В. Великая Отечественная война в сознании советского и постсоветского общества: динамика представлений об историческом прошлом. Ростов‑на‑Дону, 2000. С. 7–19; она же. Великая Отечественная война в историческом сознании советского и постсоветского общества. Дис… д.и.н. Ростов‑на‑Дону, 2000; Невежин В.А. Размышления писателя о грядущей войне // Армия и общество. 1900–1941 гг. Статьи, документы. М., 1999. С. 270–293.
[69] Невежин В.А. Синдром наступательной войны…; он же. Советская пропаганда и идеологическая подготовка к войне…; Осьмачко С.Г. Указ. соч.; Мельтюхов М.И. Упущенный шанс Сталина…
[70] Осьмачко С.Г. Указ. соч. С. 130–131.
[71] Гареев М. Факты, опровергающие недобросовестные утверждения; Вишлев О.В. Накануне 22 июня 1941 года. Документальные очерки. М., 2001; Мерцалов А.Н., Мерцалова. Л.А. А.‑А. Жомини. Основатель научной военной теории. М., 1999. С. 264–266 и др.
[72] Павлова И.В. Указ. соч. С. 373–376..
[73] Помогайбо А. Псевдоисторик Суворов и загадки Второй мировой войны. М., 2002; Суворов В. Ледокол‑2. Мн., 2003; Исаев А. Антисуворов. М., 2005.
[74] 24 часа. Дайджест прессы (СПб). 1994. № 20 (258). 19 мая.
[75] Литературная газета. 1998. 23 сент. № 38(5714). С. 11.
[76] Совершенно секретно. 1998. № 7.
[77] Позняков В.В. Указ. соч. С. 166; Бабиченко Д.Л. Писатели и цензоры. Советская литература 1940‑х гг. под политическим контролем ЦК. М., 1994. С. 10–21; Невежин В.А. Синдром наступательной войны… С. 27–51; Россия и Запад. Формирование внешнеполитических стереотипов… С. 71–79; Великая Отечественная война. 1941–1945. Военно‑исторические очерки. Кн. 1. С. 59–62; Жуков Ю.Н. Указ. соч. С. 99–101; 123–124; Костырченко Г.В. Указ. соч. С. 152–162 и др.
[78] Селезнев И.А. Тайны российской истории XX века. Краснодар, 1997. С. 60–61.
[79] Гречухин П.Б. Указ. соч. С. 171.
[80] Круглов Н., Плотников Н. Бескровное, но мощное оружие // Независимое военное обозрение. Еженедельное приложение к «Независимой газете». 1997. № 18. С. 5; Плотников Н. Расчеты и просчеты… Геббельса // Армия. 1993. № 22. С. 52–55.
[81] Зимняя война 1939–1940. Кн. 1 Политическая история. М., 1998; Советско‑финляндская война 1939–1940. В 2 т. Т. 2. СПб., 2003. С. 495–515.
[82] Ксенофонтова Н.Ф. Советско‑финлядская война в освещении советской пропаганды (1939–1940 гг.) // Великая Отечественная война в оценке молодых: Сб. статей студентов, аспирантов, молодых ученых. М., 1997. С. 45.
[83] Мельтюхов М.И. Упущенный шанс Сталина…; Осьмачко С.Г. Указ. соч. и др.
[84] Невежин В.А. Советская
пропаганда в период «зимней войны» // 105 дней «зимней войны». К
шестидесятилетию советско‑финляндской войны 1939–1940 гг. // СПб,
2000. С. 86–97; он же. Финляндия в советской пропаганде периода «зимней
войны» (1939–1940) // Россия и мир глазами друг друга: Из истории
взаимовосприятия. Вып.
[85] Невежин В.А. Выступление
Сталина 5 мая
[86] Басистов Ю.В. Сталин – Гитлер. От пакта до войны. СПб., 2001. С. 145–150.
[87] Безыменский Л.А. Гитлер и Сталин перед схваткой. М., 2000. С. 421–442.
[88] Вишлев О.В. Накануне 22 июня 1941 года… С. 79–102.
[89] Гареев М.А. Факты, опровергающие недобросовестные утверждения.
[90] Емельянов Ю.В. Указ. соч. С. 199–200.
[91] Шубин А.В. Мир на краю
бездны. От глобального кризиса к мировой войне: 1929–1941 годы. М., 2004. С. 487–488.
[92] Bonwetsch B. Nochmals zu Stalins Rede am 5.
Mai 1941. Quellenkritisch‑historiographishe Bemerkungen // Osteuropa:
Zeitschrift fьr
Gegenwartsfragen des Ostens. 1992. № 6. S.536–542.
[93] Hoffmann J. Stalin’s War of Extermination 1941–1945. Planning, Realization and Documentation. Capshaw, 2001. P. 39–51.
[94] Городецкий Г. Роковой самообман: Сталин и нападение Германии на Советский Союз. М., 1999. Рец.: Невежин В.А. Намеревался ли СССР напасть на Германию? // Книжное обозрение «Ex libris НГ». 1999. 18 нояб. С. 13.
[95] Сталин И.В. О статье Энгельса «Внешняя политика русского царизма» // Большевик. 1941. № 9 (май). С. 1–5.
[96] Невежин В.А. Синдром наступательной войны… С. 20–21.
[97] Бордюгов Г.А. Гитлер приходит к власти: новые доминанты внешнеполитических решений сталинского руководства. 1933–1934 годы // Отечественная история. 1999. № 2. С. 38–41; Бордюгов Г.А. Чрезвычайный век российской истории: четыре фрагмента. СПб., 2004. С. 139–169; Бордюгов Г., Бухараев В. Национальные истории в революциях и конфликтах советской эпохи. М., 1999. С. 17–19, 29; Павлова И.В. Указ. соч. С. 417–418; И.В. Сталин – «О статье Энгельса „Внешняя политика русского царизма“ – и идеологическая подготовка к мировой войне (Вступительная статья М.В. Зеленова) // Вопросы истории. 2007. № 7. С. 3–40; Мартиросян А.Б. 22 июня. Правда генералиссимуса. М., 2005. С. 223–230.
[98] Готовил ли Сталин наступательную войну против Гитлера?… С. 122–168; Невежин В.А. Синдром наступательной войны… С. 215–235; Мельтюхов М.И. Упущенный шанс Сталина… С. 415–453.
[99] Тоталитаризм. Из истории идеологий, движений, режимов и их преодоления. М., 1996; Гречухин П.Б. Указ. соч. С. 172; Молодяков В.Э. Начало Второй мировой войны: геополитические аспекты // Отечественная история. 1997. № 5. С. 128–137; он же. Рец. на кн.: В.А. Невежин. Синдром наступательной войны… // Отечественная история. 1998. № 3. С. 183–185; Соколов Б. Пропаганда как зеркало реальной политики // Независимое военное обозрение. 1998. № 5(79). 6‑12 февраля и др.
[100] Wehner M. Der letzte Sowjetmythos. Ein russischer historikerstreit: Die Debatte ьber Stalins Angriffplдne 1941 // Frankfurter Allgemeine Zeitung. 1996. Seite № 6 / Mittwoch, 10. April. № 84; Раак Р.Ч. Источник из высших кругов Коминтерна о планах Сталина, связанных со Второй мировой войной // Отечественная история. 1996. № 3. С. 45, прим.9; Бонвеч Б. Наступательная стратегия – наступление – нападение. Историк из Германии о дискуссии вокруг событий 1941 года // Отечественная история. 1998. № 3. С. 24; Derbski S. Syndrom wojny zaczepnej w sowieckiej propagandzie 1939–1941 // Arcana. 1998. № 5. S. 110.
[101] Вишлев О.В. Накануне 22 июня 1941 года… С. 80; Костырченко С.В. Указ. соч. С. 221.
[102] РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11.
[103] Там же. Ф. 82.
[104] Там же. Ф. 78.
[105] Там же. Ф. 88.
[106] Тайны и уроки зимней войны, 1939–1940. СПб., 2002. С. 504–516; Зимняя война 1939–1940. Кн. 2. И.В. Сталин и финская кампания. (Стенограмма совещания при ЦК ВКП(б). М., 1998. С. 272–282.
[107] Военно‑исторический журнал. 2001. № 3. С. 95–96.
[108] «Ложные установки в деле воспитания и пропаганды»…
[109] М.И. Мельтюхов, ссылаясь
на публикацию Д. Бранденбергера, писал, что совещание по военной идеологии
имело место 13–14 мая
[110] «Ложные установки в деле воспитания и пропаганды…». С. 82.
[111] «Зимняя война»: работа над
ошибками (апрель‑май
[112] Там же. С. 328, 329.
[113] Там же. С. 329–389. К
сожалению, при публикации стенограммы пленарного заседания ГВС по вопросу
военной идеологии в заголовок вкралась опечатка. Следует
читать не 13–14 апреля
[114] Позняков В.В. Указ. соч. С. 169; Готовил ли Сталин?… С. 123; Невежин В.А. Синдром наступательной войны… С. 149.
[115] В.И. Ленин. Неизвестные документы…
[116] 1941 год. Документы. Кн.
[117] Партийно‑политическая работа в боевой обстановке. Сб. док‑тов, изданных во время освободительного похода в Западную Украину и Западную. Белоруссию; Партийно‑политическая работа в Красной Армии…
[118] «Литературный фронт». История политической цензуры 1932–1946 гг. Сб. документов. М., 1994; Власть и художественная интеллигенция. Документы ЦК РКП(б) – ВКП(б), ВЧК – ОГПУ – НКВД о культурной политике. 1917–1953. М., 1999; Большая цензура: Писатели и журналисты в Стране Советов. 1917–1956. М., 2005; Кремлевский кинотеатр, 1928–1953: Документы. М., 2005.
[119] Международное положение
глазами ленинградцев, 1941–1945: (Из Архива Управления Федеральной Службы
Безопасности по г. Санкт‑Петербургу и
Ленинградской области). СПб., 1996; Никулин В.В.
Советско‑гермаский пакт
[120] Мельтюхов М.И. Материалы особых отделов НКВД о настроениях военнослужащих РККА в 1939–1941 гг. // Военно‑историческая антропология. Ежегодник, 2002. Предмет, задачи, перспективы развития. М., 2002. С. 306–318; он же. Упущенный шанс Сталина…; он же. Советско‑польские войны. 2‑е изд., исправ. и доп. М., 2004; Осьмачко С.Г. Указ. соч.
[121] Симонов К.М. Глазами человека моего поколения: Размышления о И.В. Сталине. М., 1988.
[122] Эренбург И.Г. Люди, годы,
жизнь. Воспоминания: В 3 т. Изд. исправ. и доп. Т.2: Кн. 4,
[123] Гнедин Е.А. В Наркоминделе. 1922–1939 // Исторический сборник. Париж, 1982. С. 357–393.
[124] Пальгунов Н.Г. Указ. соч.
[125] Краминов Д. Ф. Указ. соч.
[126] Шейнис З.С. Перед нашествием: Из записной книжки 1939–1941 годов // Новая и новейшая история. 1990. № 1. С. 98–118.
[127] Чернявский Г.И. Дневники Г.М. Димитрова // Новая и новейшая история. 2001. № 5. С. 48.
[128] Пришвин М.М. Дневники. М., 1990.
[129] РГАЛИ. Ф. 1038. Оп. 1. Д. 2076, 2077, 2079. Подробная характеристика содержания этого источника представлена в следующих публикациях: Вишневский Вс. «…Сами перейдем в нападение». Из дневников 1939–1941 годов// Москва. 1995. № 5. С. 103–110; Невежин В.А. Синдром наступательной войны…; он же. Размышления писателя о грядущей войне… С. 271–273.
[130] Вернадский В.И. Дневник 1938 года // Дружба народов (далее – ДН). 1991. № 2. C.219–248; он же. Дневник 1939 года // ДН. 1992. № 11–12. С.; он же. Дневник 1940 года // ДН. 1993. № 9. C.173–194.
[131] Чернявский Г.И. Указ. соч. С. 48.
[132] Димитров Г. Дневник (9 март 1936 – 6 февруари 1949). София, 1997.
[133] Чернявский Г.И. Указ. соч.
[134] Баранов Ю. Голубой разлив: Дневники, письма, стихотворения, 1936–1942 гг. Ярославль, 1988; Маньков А. Из дневника 1938–1941 гг. // Звезда. 1995. № 11. С. 167–199.
[135] Костырченко Г.В. Указ. соч. С. 155–156.
[136] Там же. С. 159.
[137] Там же. С. 99.
[138] XVIII съезд ВКП(б). Стенографический отчет. М., 1939. С. 31.
[139] Вопросы структуры и деятельности УПА ЦК ВКП(б) в предвоенный период подробно отражены в ряде документальных публикаций (см., напр.: «Литературный фронт»…) и научных исследований (Бабиченко Д.Л. Указ. соч.).
[140] Жуков Ю.Н. Указ. соч. С. 110.
[141] Великая Отечественная
война Советского Союза, 1941–1945.: В 6 т. Т.
[142] РГАСПИ. Ф. 71. Оп. 10. Д.
[143] Бабиченко Д.Л. Писатели и цензоры… С. 17.
[144] История советской политической цензуры… С. 60–61.
[145] История советской политической цензуры… С. 65–67.
[146] Там же. С. 68–69.
[147] Там же. С. 70.
[148] Гаряева Т.М. Советская политическая цензура (История, деятельность, структура) // Исключить всякие упоминания…: Очерки истории советской цензуры. Минск, 1995. С. 20, 27, 30, 35.
[149] ГАРФ. Ф. 9425. Оп. 1. Д.
[150] Там же. Л. 4.
[151] История советской политической цензуры… С. 39–40.
[152] Там же. С. 283–284.
[153] Блюм А.В. Советская цензура в эпоху тотального террора. 1929–1953. СПб., 2000. С. 29.
[154] История советской политической цензуры… С. 63–64.
[155] Гнедин Е.В. Указ. соч. С. 382.
[156] Коммунистическая партия
Советского Союза в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК
(1898–1986). Изд. 9‑е. Т.
[157] Великая Отечественная война 1941–1945 гг. Военно‑исторические очерки. Кн. 1. С. 60.
[158] РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 125. Д.
[159] Позняков В.В. Указ. соч. C. 166, 169.
[160] Сталин И.В.
Организационный отчет Центрального комитета XIII съезду РКП(б).
24 мая
[161] Марьямов Г. Кремлевский цензор. Сталин смотрит кино. М., 1992. С. 48–49.
[162] Подробнее об этом см., напр.: Кремлевский кинотеатр…
[163] Советская культура в реконструктивный период, 1928–1941. М., 1988. С. 212.
[164] Всесоюзная перепись
населения
[165] Подробнее об этом см., напр.: Большая цензура…
[166] М.Н. Тухачевский и «военно‑фашистский
заговор» II. // Военные архивы России. Вып.
[167] Осьмачко С.Г. Указ. соч. С. 136.
[168] Петров Ю.П. Указ. соч. С. 330, 331.
[169] РГАСПИ. Ф. Там же. Д.
[170] Клочков В.Ф. Указ. соч. С. 44.
[171] Известия ЦК КПСС, 1990. № 3. С. 198.
[172] Костырченко Г.В. Указ. соч. С. 159.
[173] Независимая газета. 1999. 9 сент. С. 16.
[174] Подробнее см.: Невежин В.А. Застольные речи Сталина…
[175] Димитров Г. Указ. соч. С. 129.
[176] Новиков Н.В. Воспоминания дипломата: Записки, 1938–1947. М., 1989. С. 37.
[177] Краминов Д.Ф. Указ. соч. С. 29.
[178] Рубцов Ю.В. Указ. соч. С. 7.
[179] Костырченко Г.В. Указ. соч. С. 158.
[180] Жуков Ю.Н. Указ. соч. С. 99–101.
[181] Марьямов Г.Б. Указ. соч. С. 11.
[182] Костырченко Г.В. Указ. соч. С. 159.
[183] Цит. по: Аросева О.А., Максимова В.А. Без грима. М., 1998.С. 62.
[184] Варга Е.С. «Вскрыть через 25 лет» // Политические исследования (далее – ПОЛИС). 1991. № 2. С. 157.
[185] Цит. по: Цензура в СССР. Документы 1917–1991 / Сост. А.В. Блюм. Бохум, 2000. С. 325.
[186] «Счастье литературы». Государство и писатели. 1925–1938 гг. Документы. М., 1997. Док. № 86.
[187] РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д.
[188] Жуков Ю.Н. Указ. соч. С. 103.
[189] Ортенберг Д.И. Сталин, Щербаков, Мехлис и другие. М., 1995. С. 37, 38, 66, 67, 96, 98; Эренбург И.Г. Указ. соч. С. 236.
[190] Биографические данные и сведения о деятельности Л.З. Мехлиса почерпнуты из публикаций Ю.В. Рубцова.
[191] Аросева О.А., Максимова В.А. Указ. соч. С. 48.
[192] Там же. С. 5–7, 27–64, 83.
[193] Аросева О.А., Максимова В.А. Указ. соч. С. 64.
[194] Штеменко М.С. Генеральный
штаб в годы войны. Кн.
[195] История советской политической цензуры… С. 68–69.
[196] История советской политической цензуры… С. 72–73.
[197] История советской политической цензуры… С. 72.
[198] История советской политической цензуры… С. 82.
[199] ГАРФ. Ф. 9425. Оп. 1. Д.
[200] История советской политической цензуры… С. 69.
[201] Цензура в СССР. Документы 1917–1991. Док. № 237.
[202] Кремлевский кинотеатр… С. 44.
[203] Костырченко Г.В. Указ. соч. С. 161.
[204] Гнедин Е.А. Указ. соч. 380.
[205] Партийно‑политическая работа в Красной Армии… Док. № 7, 112, 114, 130.
[206] Цит. по: Кузнецов Н.Г. Накануне. Курсом к победе. М., 1974. С. 242–243.
[207] Партийно‑политическая работа в Красной Армии… С. 500, прим. 64.
[208] Партийно‑политическая работа в Красной Армии… Док. № 24.
[209] Осьмачко С.Г. Указ. соч. С. 137–138.
[210] Русский архив: Великая Отечественная. Т. 13(2–1). Приказы народного комиссара обороны. М., 1994. Док. № 18, 19.
[211] Фролов Д.Д. Из истории Зимней войны 1939–1940 гг. Советские военнопленные, финская пропаганда на фронте и настроения граждан СССР во время Зимней войны. Сб. док‑тов. Петрозаводск, 1999. С. 41, 42.
[212] Скуленко М.И. Указ. соч. С. 147.
[213] Фролов Д.Д. Указ. соч. С. 41, 42.
[214] Сталин И.В. Об основах
ленинизма // Сталин И.В. Соч. Т.
[215] Там же. С. 153.
[216] Там же. С. 73.
[217] XVII съезд ВКП(б). 26 января – 10 февраля
[218] Там же. С. 12.
[219] XVII съезд ВКП(б). 26 января – 10 февраля
[220] Там же. С. 6.
[221] РГАСПИ. Ф. 558. оп. 11. Д.
[222] Известия ЦК КПСС. 1990. № 1. С. 168.
[223] Известия ЦК КПСС. 1990. № 1. С. 168–169; Россия и Запад. Формирование внешнеполитических стереотипов… С. 190.
[224] Суворов В. Очищение. С. 327.
[225] Известия ЦК КПСС. 1990. № 1. С. 170–172.
[226] Невежин В.А. Большие кремлевские приемы Сталина (1930‑е – начало 1940‑х гг.) // Отечественная история. 2005. № 3. С. 65.
[227] Лушников А.М. Советская военная школа в 1921–1941 гг.: социально‑политические аспекты развития. Ярославль, 1997. С. 49.
[228] Невежин В.А. Застольные речи Сталина… С. 44–45.
[229] Командарм крылатых. Документальное повествование о Якове Алкснисе. М., 2002. С. 186–187.
[230] Невежин В.А. Застольные речи Сталина… С. 53–55.
[231] РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д.
[232] Там же. Л. 66.
[233] Там же. Оп.3. Д.
[234] Правда. 1935. 4 мая.
[235] Правда. 1939. 8 мая.
[236] Правда. 4 мая
[237] РГАСПИ. Ф. 17. Оп.163. Д.
[238] Известия. 1935. 4 мая.
[239] Правда. 1935. 4 мая.
[240] Невежин В.А. Застольные речи Сталина… С. 83.
[241] В письме
на имя И.В. Сталина от 19 апреля
[242] РГАСПИ. Ф. 74. Оп. 1. Д.
[243] Калинин М.И. О коммунистическом воспитании и воинском долге. М., 1962. С. 324.
[244] Невежин В.А. Застольные речи Сталина… С. 78.
[245] РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д.
[246] Там же. Ф. 558. Оп. 11. Д.
[247] Там же. Д.
[248] РГАСПИ. Д.
[249] Правда. 1938. 14 февр.
[250] История ВКП(б). Краткий курс. М., 1939. С. 288, 289.
[251] Там же. С. 317.
[252] Там же. С. 318.
[253] История ВКП(б). Краткий курс. М., 1939. С. 320.
[254] РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д.
[255] История ВКП(б). Краткий курс. С. 320.
[256] Правда. 1938. 9 сент.
[257] Идейное оружие большевизма // Пропагандист и агитатор РККА. 1938. № 19. С. 1.
[258] Документы по истории Мюнхенского сговора 1937–1939. М., 1979. С. 346–347.
[259] И.В. Сталин о «Кратком курсе истории ВКП(б)». Стенограмма выступления на совещании пропагандистов Москвы и Ленинграда // Исторический архив. 1994. № 5. С. 4.
[260] И.В. Сталин о «Кратком курсе истории ВКП(б)». Стенограмма выступления на совещании пропагандистов Москвы и Ленинграда // Исторический архив. 1994. № 5. С. 13.
[261] Там же. С. 22.
[262] XVIII съезд Всесоюзной
Коммунистической партии (б). 10–21 марта
[263] Политучеба красноармейца. 1939. № 8. Апрель. С. 25.
[264] М.Н. Тухачевский и «военно‑фашистский заговор»… С. 25.
[265] РГВА. Ф. 9. Оп. 29. Д.
[266] История ВКП(б). Краткий курс. С. 261–262.
[267] Описание основных событий у озера Хасан приводится по кн.: «На границе тучи ходят хмуро…» (к 65‑летию событий у озера Хасан): Аналитические материалы. Жуковский; М., 2005.
[268] Осьмачко С.Г. Указ. соч. С. 16.
[269] Цит. по: «На границе…». С. 176.
[270] Осьмачко С.Г. Указ. соч. Прил. 1. С. 174.
[271] Сапожников Б.Г. Указ. соч.
[272] «На границе тучи ходят хмуро…». С. 188.
[273] Осьмачко С.Г. Указ. соч. С. 128.
[274] На границе тучи ходят хмуро… С. 194–196.
[275] Цит. по: Мельтюхов М.И. Советско‑польские войны… С. 279.
[276] Правда. 1939. 22 янв.
[277] РГАСПИ. Ф. 88. Оп. 1. Д.
[278] Описание вооруженного конфликта на реке Халхин‑Гол дано по: Афанасьев В.А. Халхин‑Гол в ретроспективе Большой войны // Отечественная история. 1999. № 5. С. 181–185; Осьмачко С.Г. Указ. соч.
[279] Золотарев В., Искайкин С. Победа в монгольских степях // Независимое военное обозрение. 1999. № 34. С. 5.
[280] Там же.
[281] Осьмачко С.Г. Указ. соч. С. 129.
[282] Партийно‑политическая работа в Красной Армии… Док. № 153. С. 376–377.
[283] Осьмачко С.Г. Указ. соч. С. 107; Прил. 10. С. 213.
[284] «Зимняя война»: работа над ошибками… С. 335.
[285] Осьмачко С.Г. Указ. соч. С. 126.
[286] Осьмачко С.Г. Указ. соч. С. 126–127.
[287] Осьмачко С.Г. Указ. соч. С. 115.
[288] Осьмачко С.Г. Указ. соч. С. 121, 128.
[289] Осьмачко С.Г. Указ. соч. Док. № 158. С. 381–382.
[290] Там же. С. 126, 218.
[291] Сапожников Б.Г. Указ. соч. С. 22.
[292] Осьмачко С.Г. Указ. соч. Прил. 10. С. 213.
[293] «Зимняя война»: работа над ошибками… С. 36.
[294] Очерки истории русской советской журналистики. 1933–1945. М., 1968. С. 214, 280, 351, 361, 432.
[295] Историк‑марксист. 1938. № 1.
[296] Гречухин П.Б. Указ. соч. С. 160.
[297] Павленко П.А. Русь // Знамя. 1937. № 12.
[298] Жуков Ю.Н. Указ. соч. С. 91.
[299] Костырченко Г.В. Указ. соч. С. 182–183.
[300] Там же. С. 180.
[301] История советской политической цензуры… С. 70–72.
[302] Кузнецов Н.Г. Крутые повороты: Из записок адмирала. М., 1995. С. 46.
[303] Лебедев‑Кумач В. Книга песен. М., 1938. С. 57–58.
[304] Лебедев‑Кумач В. Книга песен. С. 51–52.
[305] Там же. С. 56.
[306] Мельтюхов М.И. Советско‑польские войны… С. 279.
[307] Правда. 1939. 24 авг.
[308] Известия. 1939. 1 сент.
[309] Пропагандист и агитатор РККА. 1940. № 3.С. 42–43.
[310] РГВА. Ф. 9. Оп. 39. Д.
[311] Волкогонов Д.А. Триумф и трагедия: Политический портрет И.В. Сталина. В 2 книгах. Кн. 2. Ч.1. М., 1989. С. 131–132; Плотников Н. Указ. соч. С. 54–55.
[312] Верт А. Россия в войне
1941–1945. Вып.
[313] Вернадский В.И. Дневник 1940 года. С. 174.
[314] Такер Р. Сталин у власти. 1928–1941. История и личность. М., 1997. С. 542–543.
[315] ОР Гос. библ. им.
Салтыкова‑Щедрина. Ф. 1086. Ед. хр.
[316] Международное положение глазами ленинградцев… Док. № 1.
[317] Никулин В.В. Указ. соч. С. 5, 6.
[318] РГАСПИ. Ф. 77. Оп. 1. Д.
[319] Краминов Д.Ф. Указ. соч. С. 55.
[320] РГАЛИ. Ф. 1038. Оп. 1. Д.
[321] Симонов К.М. Указ. соч. С. 83–84.
[322] ОР Гос. библ. им.
Салтыкова‑Щедрина. Ф. 1086. Ед. хр.
[323] Литературная газета. 1990. 9 мая.
[324] Рыбкин Е.И. Мировоззрение и военная история // Военно‑исторический журнал 1989. № 3. С. 50.
[325] Международное положение глазами ленинградцев… С. 4, 8‑11.
[326] Вернадский В.И. Дневник 1939 года. С. 38.
[327] Цензура в СССР 1917–1991. С. 286, прим. 1.
[328] Зеленов М.В. Главлит в 20 – 30‑е годы // Вопросы истории. 1997. № 3. С. 33.
[329] ГАРФ. Ф. 9425. Оп. 1. Д.
[330] Цензура в СССР 1917–1991. Док. № 238. С. 285.
[331] Там же. Док. № 242. С. 291.
[332] Там же.
[333] Цензура в СССР 1917–1991. С. 286.
[334] Там же. С. 286., прим. 1.
[335] Там же. Док. № 245. С. 297.
[336] Лебедев‑Кумач В.И. Книга песен.
[337] Лебедев‑Кумач В.И.
Боевые песни и стихи. М., 1940. Книга выпущена в свет Главным военным издательством
Наркомата обороны СССР. Сдана в производство 28 ноября
[338] Невежин В.А. Синдром наступательной войны… С. 61.
[339] Пришвин М.М. Указ. соч. С. 277–278.
[340] Симонов К.М. Указ. соч. С. 82; Рыбкин Е.И. Указ.
соч. С. 50; Леонгард В. Шок от пакта между Гитлером и Сталиным: Воспоминания
современников из СССР, Западной Европы и США. L.,
[341] Международное положение глазами ленинградцев… Док. № 1.
[342] Оглашению подлежит: СССР – Германия, 1939–1941: Документы и материалы. М.,1991.С. 166–167.
[343] Эренбург И.Г. Указ. соч. С. 222.
[344] Правда. 1940. 2 авг.
[345] РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 117. Д.
[346] Бордадын А. Организация военного хозяйства в Германии // Мировое хозяйство и мировая политика. 1940. № 8. С. 38–49.
[347] К изучению сопредельных стран на политзанятиях (Журнальные статьи) // Политучеба красноармейца. 1941. № 7. Апрель. С. 2 (обложка).
[348] РГАЛИ. Ф. 1038. Оп. 1. Д.
[349] Шарапов Ю.П. К началу
Второй мировой войны. (10 ноября
[350] Сенявская Е.С. Человек на войне С. 49.
[351] Эренбург И.Г. Указ. соч. С. 223–224.
[352] РГАЛИ. Ф. 618. Оп. 2. Д.
[353] 1941 год. Документы. Т. 2. Док. № 14П. С. 577.
[354] Мельтюхов М.И. Материалы особых отделов НКВД… С. 307–308.
[355] Мельтюхов М.И. Материалы особых отделов НКВД… С. 307.
[356] 1941 год. Кн.
[357] Осипов Н. Войны справедливые и несправедливые // Политучеба красноармейца. 1939. № 17. С. 19–27.
[358] Осипов Н. Указ. соч. С. 27.
[359] Цит. по: Ленин В.И. Соч. Изд. 3‑е. Т. XXVI. С. 49–50.
[360] Осипов Н. Указ. соч. С. 27.
[361] О внутренних причинах военного поражения Польши // Правда. 1939. 14 сент.
[362] Документы внешней политики. 1939. – Т. XXII. В 2 кн. – Кн. 2: Сентябрь – декабрь. – М., 1992. С. 97.
[363] Осьмачко С.Г. Указ. соч. С. 115–116.
[364] Голубев А.В. Межвоенная Европа глазами советской карикатуры // Европа. 2003. № 3(8). С. 168.
[365] Там же. С. 139.
[366] Токарев В. Польская тема (1939) за пределами «Правды». Советская сатирическая графика в столичных и провинциальных изданиях // Polacy i rosjanie – przezwycieїanie uprzedzeс. Поляки и русские – преодоление предубеждений. Lodї, 2006. S. 290.
[367] Крокодил. 1939. № 25 (сентябрь). С. 3.
[368] Крокодил. 1939. № 26 (сентябрь).
[369] Мельтюхов М.И. Советско‑польские войны… С. 456–457. По другим данным, Белорусский и Украинский фронты имели более 6500 орудий, около 4000 танков и более 2000 самолетов (Осьмачко С.Г. Указ. соч. Прил. 1. С. 176–177).
[370] Осьмачко С.Г. Указ. соч. Прил. 1. С. 177.
[371] Репко С.И. Организация пропагандистской деятельности Красной Армии в период боевых действий осенью 1939 года // Журналистика. История и современность: Сб. науч. тр. М., 1993. С. 48.
[372] Осьмачко С.Г. Указ. соч. С. 47.
[373] Мельтюхов М.И. Советско‑польские войны… С. 448.
[374] Правда. 1939. 18 сент.; Известия. 1939. 18 сент.
[375] Документы внешней политики. 1939. Кн. 2. С. 96.
[376] Такер Р. Указ. соч. С. 543–544.
[377] Мельтюхов М.И. Советско‑польские войны… С. 449–450.
[378] Там же. С. 115.
[379] Мельтюхов М.И. Материалы особых отделов НКВД… С. 308–309.
[380] Мельтюхов М.И. Материалы особых отделов НКВД… С. 308–309.
[381] Осьмачко С.Г. Указ. соч. С. 108.
[382] Крокодил. 1939. № 27.
[383] Там же. С. 14.
[384] Крокодил. 1939. С. 15.
[385] Там же. С. 6.
[386] Крокодил. 1939. С. 5.
[387] Там же. № 28 (октябрь).
[388] Там же. С. 5.
[389] Токарев В. Указ. соч. С. 294–295.
[390] Там же. 1939. №.27. С. 12.
[391] Токарев В. Указ. соч. С. 290–300.
[392] Правда. 1939. 1 нояб.
[393] Правда. 1939. 19 нояб.
[394] Крокодил. 1939. № 30. С. 13.
[395] Мельтюхов М.И. Советско‑польские войны… С. 451–453.
[396] Мельтюхов М.И. Материалы особых отделов НКВД… С. 309.
[397] Цензура в СССР… Док. № 238. С. 286.
[398] Оглашению подлежит… Док. № 78, 79.
[399] Правда. 1939. 3 нояб.
[400] Правда.1939. 3 нояб.
[401] Зимняя война 1939–1940. Кн. 1. С. 126.
[402] Зимняя война 1939–1940. Кн. 1. С. 127.
[403] Хрестоматия по отечественной истории (1914–1945 гг.). М., 1996. С. 485.
[404] Таннер В. Дипломатическое противостояние Советского Союза и Финляндии, 1939–1940. М., 2003. С. 42.
[405] Локальные войны XX века: роль СССР // Отечественная история. 1992. № 4. С. 14.
[406] Святой Георгий Победоносец. 1994. Сент. (№ 17).
[407] Барышников В.Н. От прохладного мира к зимней войне: Восточная политика Финляндии в 1930‑е годы. СПб., 1997. С. 271.
[408] Документы внешней политики. 1939. Кн. 2. Док. № 772.
[409] Родина. 1995. № 12. С. 55.
[410] Килин Ю. Оптимизм: на что надеялись финны в 1939 году? // Родина. 1995. № 12.С. 51.
[411] Пропагандист и агитатор РККА. 1939. № 22. С. 36–37.
[412] Раутбард М. Марксистско‑ленинский принцип мирного сосуществования Советского государства и капиталистических стран // Пропагандист и агитатор РККА. 1939. № 22. С. 35.
[413] Правда. 1939. 26 нояб.
[414] Правда. 1939. 27 нояб.; Известия. 1939. 27 нояб.
[415] Интерпретация событий, связанных с инцидентом у Майнилы, дана на основе следующих публикаций: Александров К.М. Новое об инциденте в Майниле (Малоизвестные страницы истории советско‑финляндской войны 1939–1940 гг.) // Новый часовой. 1994. № 1. С. 24–29; Аптекарь П. «Выстрелов не было» // Родина. 1995. № 12. С. 53–55; он же. Советско‑финские войны. М., 2004. С. 59–65; Маннинен О. «Выстрелы были» // Родина. 1995. № 12. С. 56–57.
[416] Зимняя война 1939–1940. Кн. 1. С. 135.
[417] Маннинен О. Указ. соч. С. 57.
[418] Правда. 1939. 28 нояб.
[419] Правда. 1939. 29 нояб.
[420] Правда. 1939. 30 нояб.
[421] Синицын Е. Резидент свидетельствует. М., 1996. С. 36–37.
[422] Воронов Н.Н. На службе военной. М., 1961. С. 135.
[423] По другим данным, части Красной Армии, сосредоточившиеся у границ с Финляндией, насчитывали около 400 тыс. чел. и имели на вооружении 1915 орудий, 1500 танков и до 1400 самолетов (включая боевую авиацию Краснознаменного Балтийского флота). См.: Зимняя война 1939–1940. Кн. 1. С. 151.
[424] Осьмачко С.Г. Указ. соч. Прил. 1. С. 177–178.
[425] Советско‑финляндская война 1939–1940. Т. 1. СПб., 2003. С. 499.
[426] Там же. С. 499.
[427] По обе стороны Карельского фронта, 1941–1944: Документы и материалы. Петрозаводск, 1995.
[428] Внешняя политика СССР. Сборник документов. Т. IV. М., 1946. Док. № 381.
[429] Борьба финского народа за свое освобождение: Сборник материалов. 2‑е изд. М. – Л., 1939. С. 8–20.
[430] Степаков В.Н. К истории одного сообщения ТАСС // Вопросы истории. 1999. № 4. С. 172–173.
[431] Донгаров А.Г. Война, которой могло не быть: К политической и дипломатической истории советско‑финляндского вооруженного конфликта 1939–1940 гг. // Вопросы истории. 1990. № 5. С. 38; Зимняя война 1939–1940. Кн. 1. С. 177–178.
[432] Зимняя война 1939–1940. Кн. 1. С. 177.
[433] РГАСПИ. Ф. 77. Оп. 1. Д.
[434] Синицын Е. Указ. соч. С. 41.
[435] Зимняя война 1939–1940. Кн. 1. С. 178.
[436] Борьба финского народа… С. 9, 10, 13, 17.
[437] Барышников В.Н. Указ. соч. С. 270; Донгаров А.Г. Указ. соч. С. 39.
[438] Борьба финского народа… С. 18.
[439] Зимняя война 1939–1940. Кн. 1. С. 177; Советско‑финляндская война 1939–1940. Кн. 1. С. 306–307.
[440] Борьба финского народа… С. 18.
[441] Зимняя война 1939–1940. Кн. 1. С. 177.
[442] Маньков А. Указ. соч. С. 181.
[443] Борьба финского народа… С. 12, 18, 21.
[444] Вихавайнен Т. Чудо «зимней войны»: разобщенная нация приобретает единство // Родина. 1995. № 12. С. 76.
[445] Осьмачко С.Г. Указ. соч. С. 115.
[446] Осьмачко С.Г. Указ. соч. С. 128, 129.
[447] Хорьков А.Г. Грозовой июнь: Трагедия и подвиг войск приграничных военных округов в начальном периоде Великой Отечественной войны. М., 1991. С. 82.
[448] Воронов Н.Н. Указ. соч. С. 146–147; Зимняя война 1939–1940. Кн. 1. С. 172.
[449] Мельтюхов М.И. Материалы особых отделов НКВД… С. 311–312.
[450] Известия. 1939. 14 дек.
[451] Мельтюхов М.И. Материалы особых отделов НКВД… С. 311–312.
[452] Такер Р. Указ. соч. С. 552.
[453] Вернадский В.И. Дневник 1940 года. С. 174.
[454] РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 117. Д.
[455] Данилов В.Д. Горькая победа в финских сугробах // Сегодня. 1994. 30 нояб.
[456] Зимняя война 1939–1940… Кн. 1. С. 134.
[457] РГАЛИ. Ф. 1038. Оп. 1. Д.
[458] РГАСПИ. Ф. 71. Оп. 10. Д.
[459] Невежин В.А. Застольные речи Сталина… С. 228–230.
[460] Осьмачко С.Г. Указ. соч. С. 108.
[461] Мельтюхов М.И. Материалы особых отделов НКВД… С. 313.
[462] Цит. по: Айрапетян М.Э. Указ. соч. С. 86.
[463] Готовил ли Сталин наступательную войну против Гитлера? С. 138.
[464] На боевом посту. 1941. 30 июня.
[465] Осьмачко С.Г. Указ. соч. С. 134.
[466] Известия ЦК КПСС. 1990. № 3.С. 194.
[467] Шилов П. Тогда не было моды награждать // Родина. 1995. № 12. С. 65.
[468] РГАЛИ. Ф. 1038. Оп. 1. Д.
[469] РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 125. Д.
[470] Баранов Ю. Указ. соч. С. 116.
[471] Цит. по: «Зимняя война»: работа над ошибками… С. 5.
[472] Списки участников
совещания при ЦК ВКП(б) 14–17 апреля
[473] Невежин В.А. Застольные речи Сталина… С. 171, 172, 178.
[474] Рубцов Ю.В. Указ. соч. С. 96.
[475] Зимняя война 1939–1940. Кн. 2. С. 275–278; «Зимняя война»: работа над ошибками… С. 31–41.
[476] «Зимняя война»: работа над ошибками… С. 42–44.
[477] «Зимняя война»: работа над ошибками… С. 129–132.
[478] Там же. С. 45.
[479] «Зимняя война»: работа над ошибками… С. 36, 37.
[480] Там же. С. 154.
[481] Там же. С. 328. Текст доклада Л. З. Мехлиса см.: Там же. С. 329–343.
[482] Рубцов Ю.В. Указ. соч. С. 95.
[483] Рубцов Ю.В. Указ. соч. С. 95.
[484] Лушников А.М. Указ. соч. С. 69.
[485] Рубцов Ю.В. Указ. соч. С. 96.
[486] Рубцов Ю.В. Указ. соч. С. 96.
[487] Там же. С. 97.
[488] «Зимняя война»: работа над ошибками… С. 344–389.
[489] Там же. 13.
[490] РГАЛИ. Ф. 1038. Оп. 1. Д.
[491] Партийно‑политическая работа в Красной Армии… Док. № 179.
[492] Клочков В.Ф. Указ. соч. С. 43, 57.
[493] Бурцев М.И. Указ. соч. С. 24–25.
[494] РГАСПИ. Ф. 71. Оп. 25. Д.
[495] Бурцев М.И. Указ. соч. С. 26.
[496] РГАСПИ. Ф. 77. Оп. 1. Д.
[497] Запорожец А.И. Указ. соч. С. 7–8.
[498] Русский Архив: Великая Отечественная. Т. 12(1). М., 1993. С. 63.
[499] Там же. С. 132.
[500] Азаров И.И. Указ. соч. С. 5.
[501] Русский Архив: Великая Отечественная. Т. 12 (1). С. 102, 369.
[502] РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 116. Д.
[503] РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 117. Д.
[504] РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 125. Д.
[505] РГАСПИ. Ф.
[506] Там же. Л. 15, 16, 17, 19, 22.
[507] Там же. Л. 14, 29.
[508] Известия ЦК КПСС. 1990. № 5. С. 191–196.
[509] Исторический архив. 1996. № 2. С. 40.
[510] РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 125. Д.
[511] Там же. Д.
[512] РГАЛИ. Ф. 1038. Оп. 1. Д.
[513] РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 125. Д.
[514] РГАЛИ. Ф. 2456. Оп. 1. Д.
[515] Жуков Ю.Н. Указ. соч. С. 160–161.
[516] Там же. С. 131.
[517] Костырченко Г.В. Указ. соч. С. 218.
[518] Рубцов Ю.В. Указ. соч. С. 98.
[519] Там же. С. 212.
[520] Шарапов Ю.П. Лицей в Сокольниках: Очерк истории ИФЛИ – Московского института истории, философии и литературы им. Н.Г. Чернышевского (1931–1941 гг.). М., 1995. С. 122–124.
[521] Цит. по: Цензура в СССР 1917–1991…
[522] Джилас М. Лицо тоталитаризма. М., 1992. С. 27.
[523] Сталинское Политбюро в 30‑е годы. Сборник документов. М., 1995. Док. № 27.
[524] РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 116. Д.
[525] Шейнис З.С. Указ. соч. С. 107; Эренбург И.Г. Указ. соч. С. 224–225.
[526] Пальгунов Н.Г. Указ. соч. С. 231.
[527] Эренбург И.Г. Указ. соч. С. 224–225.
[528] Шейнис З.С. Указ. соч. С. 107.
[529] СССР и германский вопрос.
1941–1949. Т.
[530] РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 116. Д.
[531] Исторический архив. 1995. № 5–6. С. 50, 54.
[532] Шейнис З.С. Указ. соч. С. 106–107; Борев Ю. Сталиниада. Рига, 1991. С. 175.
[533] Пальгунов Н.Г. Указ. соч. С. 228.
[534] Краминов Д.Ф. Указ. соч. С. 5.
[535] Большевистская печать. 1941. № 11. С. 2.
[536] Коммунистическая партия Советского Союза в резолюциях… С. 209.
[537] Большевистская печать. 1941. № 11.С. 2.
[538] РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 117. Д.
[539] Петров Ю.П. Указ. соч. С. 310.
[540] Лушников А.М. Указ. соч. С. 47.
[541] 1941 год – уроки и выводы. М., 1992. С. 48.
[542] 1941 год. Кн. 2. Док. № 436.
[543] Хлевнюк О.В. Политбюро. Механизмы политической власти в 30‑е годы. М., 1996. С. 256.
[544] Иванов Р.Ф. Сталин и союзники: 1941–1945 гг. Смоленск, 2000. С. 123.
[545] Безыменский Л. Десять дней в мае // Новое время. 2001. № 19. С. 35.
[546] Жуков Ю.Н. Указ. соч. С. 187–188.
[547] Павлова И.В. Указ. соч. С. 207.
[548] Костырченко Г.В. Указ. соч. С. 220.
[549] Петров И. Я выполнял задание Сталина // Родина. 1992. № 5. С. 32–33.
[550] Яковлев А.С. Цель жизни: воспоминания авиаконструктора. Изд. 6‑е, доп. М., 2000. С. 188.
[551] Исторический архив. 1996. № 2. С. 21.
[552] Хоффман Й. Подготовка Советского Союза к наступательной войне. 1941 год // Отечественная история. 1993. № 4.С. 29.
[553] Зеленов В.М. Указ. соч. С. 33.
[554] Куманев Г.А. Говорят сталинские наркомы. Смоленск, 2005. С. 473.
[555] Димитров Г. Указ. соч. С. 202–203.
[556] РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 121. Д.
[557] Интернациональная литература. 1940. № 3–4. С. 289, 345; № 5–6, С. 344–345; № 7–8. С. 321–322; № 9‑10. С. 274–275; № 11–12. С. 343; 1941. № 1. С. 203; № 2. С. 192–196; № 3. С. 188; № 6. С. 199.
[558] РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 125. Д.
[559] РГАЛИ. Ф. 1038. Оп. 1. Д.
[560] Военно‑исторический журнал. 1994. № 6. С. 51.
[561] РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 3. Д.
[562] Филиппов И.Ф. Записки о «Третьем рейхе». М., 1966. С. 156–157.
[563] Филиппов И.Ф. Записки о «Третьем рейхе». М., 1966. С. 159.
[564] Там же. С. 102–103; Документы внешней политики. 1940 – 22 июня 1941. Т. XXIII. В 2 кн. Кн. 2(2). М., 1998. Док. № 712.
[565] Правда. 1940. 16 окт.
[566] Филиппов И.Ф. Указ. соч. С. 119–122.
[567] Шейнис З.С. Указ. соч. № 1. С. 106.
[568] Правда. 1941. 4 марта.
[569] Цит. по: Агапов А.Б. Дневники Йозефа Геббельса. Прелюдия «Барбароссы». М., 2002. С. 160.
[570] Документы внешней политики. 1940 – 22 июня 1941. Кн. 2 (2). Док. № 712.
[571] Там же. Док. 716.
[572] Кассиль Л. Кадры и роли // Правда. 1941. 16 марта.
[573] Баграмян И.Х. Так начиналась война. М., 1971. С. 55.
[574] Краминов Д. Ф. Указ. соч. С. 169.
[575] Димитров Г. Указ. соч. С. 223.
[576] Новиков Н.В. Указ. соч. С. 79; 1941 год. Документы. Кн. 2. Док. № 370.
[577] Внешняя политика СССР… Т. IV. Док. № 503.
[578] Левитский О. Исторические примеры героизма русской пехоты // Политучеба красноармейца. 1941. № 7. С. 10–16.
[579] Невежин В.А. Застольные речи Сталина… С. 260.
[580] РГАЛИ. Ф. 1038. Оп. 1. Д.
[581] Правда. 1941. 1 мая.
[582] Эренбург И.Г. Указ. соч. С. 228.
[583] РГАЛИ. Ф. 1038. Оп. 1. Д.
[584] Баранов Ю. Указ. соч. С. 86–87.
[585] Риббентроп И. фон. Между Лондоном и Москвой: Воспоминания и последние записи: Из его наследия, изд. Ан. фон Риббентроп. М., 1996. С. 180–181, 183.
[586] Верт А. Указ. соч. С. 75.
[587] Оглашению подлежит… Док. № 168.
[588] Правда. 1941. 3 мая.
[589] Правда. 1941. 6 мая.
[590] Содержание выступлений
Сталина 5 мая
[591] Военно‑исторический журнал. 1995. № 3. С. 40–41.
[592] РГАСПИ. Ф. 77. Оп. 1. Д.
[593] Правда. 1941. 9 мая; Известия. 1940. 9 мая.
[594] 1941 год. Документы. Кн. 2. С. 179.
[595] РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 1. Д.
[596] Агапов А.Б. Указ. соч. С. 273.
[597] Вишлев О.В. Почему медлил И.В. Сталин в
[598] Захаров М.В. Генеральный штаб в предвоенные годы. М., 1989. С. 171.
[599] Витман Б. Шпион, которому изменила родина. Казань, 1993. С. 100.
[600] Мельтюхов М.И. Упущенный шанс Сталина… С. 364; он же. Материалы особых отделов НКВД… С. 314–315.
[601] РГАСПИ Ф. 77. Оп. 1. Д.
[602] Бордюгов Г., Бухараев В. Указ. соч. С. 29.
[603] РГАЛИ. Ф. 1038. Оп. 1. Д.
[604] РГАЛИ. Ф. 1038. Оп. 1. Д.
[605] РГАЛИ. Ф. 1038. Оп. 1. Д.
[606] Там же. Д.
[607] Там же. Д.
[608] 1941 год. Документы. Кн. 2. С. 216.
[609] РГАЛИ. Ф. 1038. Оп. 1. Д.
[610] Советская культура в реконструктивный период… С. 198.
[611] РГАСПИ. Ф. 77. Оп. 1. Д.
[612] Главный военный совет
РККА. 13 марта
[613] Главный военный совет
РККА. 13 марта
[614] Там же. С. 309.
[615] РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 125. Д.
[616] Там же. Л. 54–69.
[617] Там же. Л. 53.
[618] Там же. Л. 26.
[619] О марксистско‑ленинской учебе…
[620] О политических занятиях с
красноармейцами и младшими командирами Красной Армии в 1941 году… Брошюра с
текстом этой директивы подписана в печать 29 января
[621] РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 125. Д.
[622] Там же. Оп. 117. Д.
[623] Петров Ю.П. Указ. соч. С. 327.
[624] РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 117.
Д.
[625] РГАСПИ. 17. Оп. 117. Д.
[626] Бурцев М.И. Указ. соч. С. 27–28.
[627] Репко С.И. Цена иллюзий.: Пропаганда на войска и население противника в первые месяцы войны // Военно‑исторический журнал. 1992. № 11. С. 9.
[628] РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 125. Д.
[629] Там же. Л. 121.
[630] Готовил ли Сталин наступательную войну против Гитлера? С. 88.
[631] Две директивы 1941 г… С. 203–206.
[632] Третья армия: История. Люди. Подвиги. М., 1995. С. 40.
[633] Две директивы… С. 207.
[634] Готовил ли Сталин наступательную войну против Гитлера? С. 151.
[635] Готовил ли Сталин наступательную войну против Гитлера? С. 164.
[636] Партийно‑политическая работа в Красной Армии… С. 433.
[637] Владимирский
А.В. На киевском направлении: По опыту ведения боевых действий войсками 5‑й
армии Юго‑Западного фронта в июне‑сентябре
[638] Бурцев М.И. Указ. соч. С. 31.
[639] Хоффман Й. Указ. соч. С. 27.
[640] Лобачев А.А. Указ. соч. С. 126.
[641] Азаров И.И. Указ. соч. С. 9.
[642] РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 125. Д.
[643] Вишлев О.В. Почему медлил Сталин в
[644] Хоффман Й. Указ. соч. С. 28.
[645] Фронтовики ответили так! // Военно‑исторический журнал. 1989. № 5. С. 32.
[646] Баканов И. Учение Ленина‑Сталина о войне // Комсомольская правда. 1941. 21 мая.
[647] Баканов И. Военные вопросы в «Кратком курсе истории ВКП(б)» // Пропагандист и агитатор РККА. 1939. № 24. С. 4–9; он же. Марксистско‑ленинская теория и военное дело // Пропагандист и агитатор РККА. 1940. № 3. С. 6–12.
[648] РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 116. Д.
[649] РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 116. Д.
[650] Известия. 1941. 14 июня.
[651] На линии фронта. Документы Центрального архива Министерства обороны РФ. 1941–1945 // Исторический архив. 1995. № 2. С. 44.
[652] Новоплянский Д. За 24 часа до войны // Правда. 1994. 21 июня.
[653] Азаров И.И. Указ. соч. С. 11.
[654] Костырченко Г.В. Указ. соч. С. 221.
[655] Мельтюхов М.И. Материалы особых отделов НКВД… С. 316; он же. Упущенный шанс Сталина… С. 365.
[656] РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 125. Д.
[657] Попель Н.К. Указ. соч. С. 21, 22.
[658] Баграмян И.Х. Указ. соч. С. 116.
[659] Русский Архив: Великая Отечественная. Т. 12(1). С. 60.
