В обширном потоке философских работ, посвященных анализу теоретического наследия марксизма, заметное место занимает вопрос о марксистской трактовке социального насилия, его роли в историческом процессе. Следует отметить значительный плюрализм взглядов и мнений на этот счет среди представителей разных философских направлений, неоднозначность понимания и оценки действительной позиции марксизма в этом вопросе.
Можно выделить две основные тенденции в интерпретации марксистской теории насилия, носящие прямо противоположный и взаимоисключающий характер. Первая тенденция – это изображение марксизма как учения, восхваляющего насилие в качестве главного движущего и созидающего фактора, определяющего ход истории. Насилие, согласно этому пониманию, предстает как неизбежно закономерное и исторически необходимое явление, имманентно присущее любой форме власти и социальному организму, независимо от каких-либо условий и обстоятельств. Насилие предстает при этом как самоцель революционного движения, как априори оправданное средство классовой борьбы и удержания власти, достижения определенных целей. Естественно, что в таком контексте марксизм выглядит как антигуманное и аморальное учение, несовместимое с демократическими ценностями и общечеловеческими нравственными нормами. Подобная трактовка присуща открытым противникам марксизма, рассматривающим его как исходный источник политики “насильственного отрицания” всего сущего.
Вторая тенденция представляет собой попытку путем абсолютизации и вульгаризации отдельных положений аутентичного марксизма, научно некорректного их истолкования использовать марксистское наследие для обоснования правомерности разного рода революционного экстремизма, политики терроризма и массовых репрессий даже в тех случаях, когда для этого нет объективной необходимости. Такой вульгаризированный и потребительский подход к марксизму с позиций конъюнктурных революционных потребностей и текущей политической целесообразности, стремление ссылками на марксизм оправдать любое применение насилия ради “высоких целей” всеобщего прогресса и свободы, свойственно некоторым современным борцам за “народное счастье”. Они рассматривают насилие как единственно возможное и действенное средство для изменения социальных порядков, проповедуют идею силового “экспорта революции”.
Нельзя не заметить наличие объективного совпадения в некоторых аспектах между этими двумя тенденциями. В обоих случаях наличествует неправильное восприятие сущности диалектико-материалистического подхода марксизма к вопросу о природе и роли насилия. При этом сначала создается абсолютно искаженное представление о марксистской позиции в этом вопросе, а затем искусственно созданный мифологический образ подвергается либо разносной критике, либо поклонению. Очевидна порочность подобного методологического приема, с помощью которого марксистское учение превращается либо в жупел, которым и запугивают обывателя, либо в панацею для разрешения всех социальных противоречий и конфликтов.
Согласиться с изложенными выше взглядами на марксизм нельзя, так как они совершенно неадекватно отражают марксистскую позицию по этому вопросу. В данном случае имеет место либо неправильное восприятие определенных положений марксизма, либо его сознательное искажение. Основоположники марксизма никогда не отводили насилию центрального места и приоритетной роли в историческом процессе, не рассматривали его в качестве определяющего фактора общественного развития или главной цели классовой борьбы. Ничего подобного не могло быть, ибо это противоречило бы мировоззренческим основам и принципам марксистского учения, несовместимо с его материалистической трактовкой истории и нравственными установками.
Но именно это, в силу ряда причин не только гносеологического, но и социально-классового характера, пытаются отрицать некоторые теоретики. Показательными в этом отношении могут быть следующие высказывания. По мнению профессора философии Колумбийского университета А.Фидлера, марксизм отводит силовому фактору роль “творца истории” и признает только один путь для осуществления любых социальных трансформаций – ниспровержение существующего общественного строя посредством насилия. “С возникновением марксизма, – пишет он, – начался процесс облагораживания насилия как позитивного социального фактора – а именно “повивальной бабки истории”. Насилие стало уже не тем, чего следует избегать, не пороком, подлежащим безусловному осуждению, а кульминационным пунктом преобразовательной деятельности людей, позитивной целью классовой борьбы”1 .
Аналогичного взгляда придерживается американский политолог Роберт Вальдер, считающий, что для подтверждения своей научной состоятельности и верности исторического прогнозирования марксистская философская доктрина призывает “насиловать историю” и обеспечивать ее развитие силой оружия. “Язык насилия и террора, – пишет Р.Вальдер, – это язык марксизма, он создан и привнесен им в политическую практику общества”2 .
Тезис о том, что насилие выдается марксизмом за “демиурга исторического прогресса”, а марксова теория классовой борьбы служит “теоретической платформой” глобальной коммунистической экспансии, обосновывается в книге американского историка Джеймса Бейлса “Коммунизм. Его вера и заблуждения”. “Идеология и политика революционного экстремизма, – пишет он, – порождена марксизмом и питается из его идейного источника, гласящего, что сила, а не естественные законы исторической эволюции цивилизации, являются решающим и первенствующим фактором”3 . Высказываний такого рода можно привести немало, так как подобная точка зрения достаточно широко распространена на Западе.
В последние годы к западным критикам марксизма присоединились и некоторые российские теоретики, преследуя при этом чаще всего цели далекие от поиска научной истины. Стало, например, модным искать корни объективных издержек и субъективных перегибов в революционно-освободительных движениях XX века – от социалистической революции 1917 года в России до Кубинской революции 1959 года – в несовершенстве и ошибочности марксистского учения, которым руководствовались революционные лидеры. На счет марксизма пытаются сейчас списать и сталинскую политику массовых репрессий, и советскую милитаристскую и экспансионистскую политику, и кубинскую политику “экспорта революции” в другие страны, и антидемократическую практику подавления прав и свобод человека в бывших социалистических государствах, и диктаторские режимы в ряде азиатских и африканских стран, провозгласивших в свое время приверженность социалистическому пути развития. Даже применение средств насилия новыми российскими правителями для сохранения своей власти и в борьбе с сепаратизмом, в частности разгон Верховного Совета в 1993 году и российско-чеченскую войну, некоторые идеологи склонны объяснять рудиментами марксистского образа мышления и поведения.
Те, кто пытается сегодня переосмыслить в определенном ключе прошлую историю, в том числе революционные идеи и движения давно минувшего времени, как правило, руководствуются парадигмами и ценностями настоящего времени, исходят из современных социально-политических реалий. Очевидна научная порочность и некорректность такого подхода, когда прошлое оценивается с точки зрения сегодняшнего дня, без учета тех конкретно-исторических условий, в которых рождались те или иные идеи, происходили определенные события. Например, авторами труда “История России. С начала XVI до конца XIX века” однозначно негативно оценивается вся революционная деятельность народовольцев, как бесполезная и вредная, делается безапелляционный вывод – путем революций невозможно решить никаких социальных проблем4 . Ставится под сомнение и верность марксистского тезиса о революциях как “локомотивах истории”. Но, наверное, прежде чем столь предвзято и односторонне негативно оценивать как этот марксистский тезис, так и деятельность народовольцев, которые, принося себя в жертву, пытались насильственными способами изменить ход истории России на рубеже XIX–XX столетия, следовало бы проникнуться теми материальными и духовными факторами, которыми руководствовались и которые вдохновляли в то историческое время творцов революционных идей и их исполнителей, взглянуть на то историческое прошлое “изнутри”.
Хорошо известно, что идея революционного преобразования общества в XVIII–XIX – начале XX века была “всемирным поветрием” и прогрессивным знаменем того времени, пользовалась широкой популярностью и поддержкой. Общественная мысль и практика были тогда начинены “революционной горячкой”. Именно прокатившаяся по Западной Европе волна революций сопровождалась провозглашением и утверждением демократических идеалов свободы, равенства и братства, захвативших умы людей всей планеты. Революции дали мощный толчок ускоренному развитию всех сфер жизни общества, без них история человечества выглядела бы совсем иначе и совершенно другим был бы уровень развития цивилизации. Революционная теория марксизма родилась не случайно именно в “эпоху революционных бурь”, явилась теоретическим обобщением уже имевшегося революционного опыта и научным компасом для будущих революционных преобразований.
Идеи революции стали господствующими и в России в конце XIX – начале XX веков. Представители самых разных слоев российского общества – от рабочих до родовитых дворян, демонстрировали словом и делом свое положительное отношение к идее революции, борьбы против загнивающего самодержавия. Н.Бердяев говорил, что помыслы о революции были религией и философией мыслящей России. Н.Франк писал о “кумире революции” как знамени того времени, о том, что “верой в революцию” прониклась огромная масса людей по всей России. Нужно ли удивляться, что одним из главных источников революционного мировоззрения и важнейшим фактором духовной жизни России в начале XX века стал классический марксизм, воспринимаемый сегодня некоторыми лишь как “исчадие ада”.
Показательно и отношение российской общественности того времени к террористической деятельности народовольцев, которая, кстати, значительно отличается от современного терроризма. Она тогда рассматривалась как жесткий, но в конечном счете полезный катализатор социальных перемен. Неслучайно народовольцы приобретали в глазах большей части общества ореол героев и мучеников за “правое дело”. Это означает, что люди, исповедовавшие тогда революционный путь борьбы с самодержавием, отвечали императивам своего времени и их действия следует оценивать в соответствии с исторической ретроспективой. Иная интерпретация явлений той исторической эпохи неизбежно ведет к искажению реальной истории.
Несостоятельна и попытка присвоить марксизму роль идейного вдохновителя террористической деятельности народовольцев. Ставя знак равенства между террористической практикой народовольцев и марксизмом, а затем объявляя народовольческое движение в качестве идейно-политической предтечи современного терроризма, на марксизм тем самым хотят возложить вину и за разгул международного терроризма в наше время, изобразить марксистское учение как теоретическое обоснование физического террора в политике вообще.
Но, как известно, марксисты как раз всегда выступали против индивидуального террора как средства классовой борьбы, доказывали его политическую вредность и бесполезность, нравственную неприемлемость. “Делать историю” посредством заговоров и террора невозможно, заявлял К.Маркс, отвечая на обвинения, будто бы руководимый им Генеральный Совет I Интернационала искусственно инспирировал Парижскую коммуну5 . Стратегия и тактика рабочего движения, в котором участвуют широкие массы трудящихся, принципиально не может осуществляться методами заговорщической и террористической деятельности. Революции не делаются по чьему-то произволу, а идеи даже самые прогрессивные невозможно навязать народам насильственным путем, – такова исходная установка основоположников марксизма. Объективно существующие антагонизмы и угнетенное положение трудящихся масс “...является действительной основой и исходным пунктом всех социальных движений”6 .
Что же касается народовольческого движения, то его идейной базой является так называемая “философия действительности” Е.Дюринга, его социалитарная концепция о превосходстве политических форм общественной жизни над экономическими, культивирование насилия как определяющего фактора исторического развития. О том, что народовольчество возникло в России в значительной степени “под знаком дюрингизма”, убедительно доказано в ряде научных публикаций7 .
Не случайно В.И.Ленин, преклоняясь перед личным мужеством народовольцев, подвергал критике методы их борьбы с самодержавием и, исходя при выработке революционной стратегии и тактики большевиков из установок марксизма, заявлял: “Мы пойдем другим путем”.
Нападки современных идеологов на марксистское учение, осуществляемые под лозунгом “десакрализации” марксизма, представляют уже не первую попытку ревизовать и очернить это учение ради доказательства вечности капиталистических общественных отношений, изображения капитализма как идеальной модели общественно-экономического устройства и столбовой дороги развития всей мировой цивилизации. Хотя существенные изменения и качественные сдвиги, происходящие сейчас во всех сферах жизни капиталистического общества, служат подтверждением правильности марксистского предвидения о неизбежности в исторической перспективе трансформации капитализма в качественно иное бытие, закономерной смены его традиционных свойств и форм в иные категории. Развитие капитализма основоположники марксизма видели не как движение по кругу, в пределах одних и тех же качественных показателей, а как поступательное и неуклонное расширение возможностей для перехода человечества на новую, более высокую ступень цивилизации.
Все обвинения марксизма в его якобы пристрастии к насилию и диктатуре не имеют основания, если речь идет о марксизме в его первозданном оригинальном, а не вульгаризированном и извращенном виде. Марксизм лишь констатировал реальные социальные антагонизмы и конфликты, выливающиеся в насильственные действия, в исторической практике человечества, с момента его расслоения на противоположные классы. Всемирная история действительно представляет историю непрерывных войн, кровавых конфликтов, революций и других насильственных действий. “...История, – писал Ф.Энгельс, – пожалуй, самая жестокая из всех богинь, влекущая свою триумфальную колесницу через горы трупов не только во времена войн, но и в периоды “мирного” экономического развития”8 .
Все без исключения общественные устройства – рабовладельческое, феодальное, капиталистическое, опирались на социальное принуждение, прибегали к насилию как средству классового господства. Насилием осуществлялось становление капиталистического способа производства и первоначальное накопление капитала, превращение производителей феодального общества в наемных рабов. “...История этой их экспроприации вписана в летописи человечества пламенеющим языком крови и огня”9 .
Насилие всегда было в центре внимания общественной мысли и практики человечества. Оно осуждалось, им пугали, его прославляли и возводили в культ. Но не было научно объективного анализа и адекватно верного понимания природы, корней и роли насилия. Этот пробел смог восполнить марксизм на основе диалектико-материалистической трактовки исторического процесса, всех явлений общественной жизни. К.Марксу и Ф.Энгельсу удалось создать научную теорию насилия, отказавшись от метафизического подразделения всего сущего на добро и зло, благодаря пониманию того, что все проявления человеческой жизнедеятельности, какими бы внешне иррациональными и пагубными они не являлись, насколько бы не противоречили моральным нормам, имеют свои основания в объективно существующих социально-экономических противоречиях, в жизненных реалиях.
Проблема насилия исследовалась марксизмом на базе междисциплинарного анализа, комплексного ее изучения с привлечением знаний и методов общественных и естественных наук, исключая метафизическую односторонность и догматическую прямолинейность. Марксизм не сводит социальное насилие только к политическому насилию, но рассматривает эту проблему с экономических, идеологических, психологических, нравственных позиций. Соответственно выявляются разные виды проявлений социального насилия. Были выявлены также качественные признаки, определявшие ту или иную форму насилия. Как показал марксизм, в насильственных действиях находят проявления объективные и субъективные факторы, необходимость и случайность, прогрессивные и регрессивные тенденции, принципы справедливости и несправедливости.
Используемый марксизмом теоретико-методологический арсенал познавательных средств дал возможность выявить двойственную содержательную сущность насилия и соответственно его неоднозначную роль в истории. Если рассуждать о насилии вообще и рассматривать его абстрактно лишь как априори нежелательное явление, как это делают некоторые теоретики, то оно, конечно, представляется абсолютным злом. Но если к феномену насилия подходить не с позиций схоластического морализирования, а исходя из конкретных потребностей общественного развития, то оно становится, при определенных условиях, необходимым и действенным средством общественных преобразований и цивилизационного прогресса. “...Насилие, писал Ф.Энгельс, – является тем орудием, посредством которого общественное движение пролагает себе дорогу и ломает окаменевшие, омертвевшие политические формы”10 .
Согласно марксизму только анализ объективных социально-экономических отношений и классовых взаимосвязей может дать правильную оценку сущности и роли насилия. Из логики марксистского анализа вытекает, что условия производства, обмена и присвоения, исторически сложившиеся и функционирующие как социальная необходимость, выступают как социальное принуждение в форме классовых антагонизмов, разрешить которые возможно только через классовую борьбу. Насилие есть, следовательно, прежде всего следствие противоположности классовых интересов и средство их разрешения. Но так как классы и социальные группы различны вследствие различия их бытия, то и средства, служащие реализации их целей, также различны и неизбежно по-разному оцениваются. Поэтому в зависимости от условий бытия и положения того или иного класса насилие может быть расценено либо как естественное и необходимое средство реализации классовых интересов, либо как незаконное и аморальное. Таким образом, та или иная оценка проявления насилия связана с объективной реальностью, находится в зависимости от различия положения и интересов разных классов.
К.Маркс и Ф.Энгельс никогда не рассматривали насилие вне конкретных социальных условий и политической реальности, выступали против вневременного подхода к террору как орудию революционных преобразований. Они считали, что террор во Франции 1793–1794 годов был целесообразным лишь до той поры, пока деятельность Революционного трибунала обеспечивала социальные потребности, пока эта крайняя мера подавления контрреволюционных элементов была социально обусловлена и действительно необходима. Как только террор перестал служить интересам революции, он превратился в орудие Робеспьера и его соратников, сделался “средством самосохранения и тем самым стал абсурдом”11 .
Социальное насилие, как показал марксизм, не ограничивается сферой классовых отношений, не является продуктом исключительно только классовых противоречий и борьбы. Субъектами общественно-политических отношений выступают также государства, нации, этносы, которые имеют свои интересы и цели, осуществляют и отстаивают их также нередко посредством средств насилия и принуждения.
Исследуя генезис становления насилия, Ф.Энгельс опровергает и положение Е.Дюринга относительно определяющей роли силового фактора в процессе классовой дифференциации общества. Марксизм не отрицает значения насилия в содействии и закреплении созданных экономическим развитием классовых различий. Образование классов происходило в том числе и путем обращения в рабство пленных. Способ эксплуатации рабов, а также источник их пополнения – война, обусловливал необходимость использования насилия. Но средства насилия сами по себе никогда не создавали материальных богатств, а могли лишь способствовать их защите и перераспределению. “...Имущество, – писал Ф.Энгельс, – должно быть сперва добыто трудом, а только после этого его можно отнять грабежом”12 . Только трудовая деятельность людей создает все необходимые для удовлетворения их потребностей блага, воспроизводит материальные условия их бытия, является фундаментом собственно человеческой истории.
Установив, что главной предпосылкой классового расслоения общества явилось развитие производительных сил и разделения труда, рост товарного производства, создавшего возможность существования одних групп общества за счет труда других, марксизм приходит к выводу: “Институт частной собственности должен уже существовать, прежде чем грабитель может присвоить себе чужое добро, что, следовательно, насилие хотя и может сменить владельца имущества, но не может создать частную собственность как таковую”13 . Вне действительных объективных социально-экономических отношений любые формы насилия существовать не могут. Насилие должно быть объяснено тем, к чему оно применяется, что является объектом грабежа. Поэтому “...отношения насилия имеют своей основой экономические условия”14 .
В марксизме проблема насилия рассматривается в диалектической связи с проблемой свободы человека, возрастания возможностей его беспрепятственного самовыражения, развития и применения его потенциальных способностей. Поэтому, беря за основу периодизации истории закономерную смену способов производства материальных благ, К.Маркс вместе с тем рассматривает исторический процесс и как последовательные ступени ограничения и преодоления социального насилия, смену его форм проявления, расширения рамок человеческой свободы. Прослеживая динамику способов и средств насилия в зависимости от изменения способов производства, характера социальной структуры общества и степени отчуждения человеческой деятельности, К.Маркс выделяет три исторические стадии развития общества: первая, основанная на отношениях личной зависимости; вторая – в основе которой лежит вещная зависимость; третья – характеризует развитие свободы индивидов, превращения их в общественную силу.
История смены способов производства, распределения, обмена и потребления есть, в то же время, история смены средств, которыми пользуются различные классы для достижения своих целей. Организация труда в рабовладельческом и феодальном обществах показывает, что насилие как характеристика властвующих классов и социальный феномен имеет свою необходимость для функционирования производства ввиду недостаточного развития производительных сил и отсутствия заинтересованности работников в результатах труда. В эти эпохи внеэкономического принуждения и личной зависимости человека существуют многообразные проявления “естественного” состояния насилия над людьми. “Прямой принудительный труд, – писал К.Маркс, – вот основа древнего мира... общество покоится здесь на принудительном труде как на существующем фундаменте. Базис средневековья образует труд... имеющий значение еще в своей обособленности, а не как труд вообще, производящий меновые стоимости”15 . При капитализме насилие приобретает качественно иную определенность. Насилие и как способ, и как средство принуждения субъекта функционирует здесь на базе разрыва существовавшей прежде сращенности живого труда и объективных условий его воспроизводства. В условиях капитализма, при наличии личной свободы и вещной зависимости, насилие как характеристика действия господствующего субъекта не является необходимым для того, чтобы обеспечивать участие людей в производстве. Внеэкономическое принуждение заменяется экономическим, дисциплина кнута заменяется дисциплиной голода. Но для сохранения и защиты существующих форм власти и собственности остается необходимость использования насилия в политической и духовной сферах в целях удержания народа в “узде повиновения”. В этом смысле политика, как концентрированное выражение экономики, закрепляет социальное “право” господствующего меньшинства обладать экономической силой и “право” эксплуатируемого большинства создавать саму эту силу.
Если на ранней стадии становления капитализма государственная власть как концентрированное и организованное насилие было основным рычагом превращения феодального способа производства в капиталистический, то есть прямое насилие было еще экономической потенцией, то зрелые капиталистические производственные отношения создают почву для иного соотношения экономики и политики. Опосредованное принуждение занимает место прямого, но оказывается не менее реальным и действенным. Выступая в форме господства объективных общественных отношений, социальное насилие нового типа становится даже еще более изощренным и всеобъемлющим. Если в докапиталистические эпохи существовало достаточно четкое разделение в использовании политического и духовного насилия между светской и религиозной властью, то теперь государственная власть берет на вооружение уже и тот, и другой вид насилия, не отказываясь при этом в случае необходимости и от использования прямого физического насилия, сочетает все эти виды насилия в своей деятельности.
Марксизм подверг критическому анализу концепции “инстинктивной агрессивности” человеческой природы, попытки перенести из животного мира в общественную практику принципы закона “борьбы за существование”. Идея о врожденной агрессивности человека, о насилии как неизменном атрибуте человеческой природы, представляющая собой своеобразную модификацию социального дарвинизма, есть по своей сути, как считал К.Маркс, “идеологическая парафраза существующего порядка вещей”. Склонность к совершению насильственных действий признается естественным свойством людей, а политика, опирающаяся на силу, объявляется вечным спутником человечества. Сторонники антропологической трактовки природы насилия, как показал марксизм, извлекают тезис о борьбе за существование из истории природы и помещают его в историю общества. Вскрывая научно-методологическую несостоятельность подобной экстраполяции, Ф.Энгельс писал: “...взаимодействие живых существ включает сознательное и бессознательное сотрудничество, а также сознательную и бессознательную борьбу. Следовательно, уже в области природы нельзя провозглашать только одностороннюю “борьбу”. Но совершенное ребячество – стремиться подвести все богатое многообразие исторического развития и его усложнения под тощую и одностороннюю формулу: “борьба за существование”16 .
Человек есть биосоциальное существо, он наделен определенными “природными” силами, которые существуют в нем в виде задатков и способностей. Но человек не является рабом своих генетических природных качеств. В процессе эволюции человеческой природы соотношение биологического и социального претерпело существенное изменение в пользу последнего. В генетической программе человека происходило накопление социально полезных качеств, оказывающих обратное воздействие на его естественную природу, возрастала способность человека контролировать и подавлять проявления естественной природы, координировать их в соответствии с социальными и нравственными нормами цивилизованного общества. Чем дальше от истоков возникновения человеческого общества, тем больше индивид становится общественным существом и всякое проявление его жизни “...является проявлением и утверждением общественной жизни”17 . К.Маркс, употребляя понятие “вторая природа” человека, подразумевал под ним именно ту социальную характеристику человека, содержание которой обусловлено системой связей и детерминант, непосредственно определяющих его психический облик и социальное поведение.
Нет ничего бесплоднее, чем отождествлять мотивации поведенческих реакций человека с животными инстинктами, навешивать биологические ярлыки на такие явления, как войны, революции, террор и т.д. Все проявления социального насилия есть форма выражения взаимоотношений сознательных индивидов, преследующих определенные цели и интересы. Сам факт возникновения политического насилия лишь на определенном этапе исторического развития, с момента раскола общества на классы и возникновения государства, доказывает, что оно есть явление социального порядка и не может порождаться несоциальными факторами.
Категория насилие как средство предполагает наличие социальной цели, и именно цель делает качественно определенным любое средство насилия. Уделяя большое внимание вопросу цели и средств в историческом процессе, их соотношения и соподчинения, К.Маркс и Ф.Энгельс констатировали наличие органической взаимосвязи и взаимозависимости между целями и средствами их реализации. Содержание цели во многом определяет характер используемых для ее осуществления средств. Важное методологическое значение имеет марксистское положение о том, что сознательная цель человека, которой он должен подчинить свою волю, “как закон определяет способ и характер его действий”18 .
Марксизму чужд принцип “цель оправдывает средства”. Прогрессивным и гуманным для конкретной эпохи целям должны соответствовать и адекватные средства их реализации. “Цель, для которой требуются неправые средства, не есть правая цель”19 . С другой стороны, согласно марксизму средство не только определяется целью, но и само во многом определяет цель. Средства, неадекватные намеченным целям, могут помешать их осуществлению, извратить и дискредитировать саму цель. Поэтому важнейшей задачей революционного движения является нахождение оптимально пригодных в данных условиях средств для осуществления социальных преобразований. Насколько верными и актуальными оказались эти марксистские положения и предупреждения, подтверждает революционная практика всей прошлой и новейшей истории, в том числе и российской.
Содержание насильственных средств зависит прежде всего от объективного взаимодействия социальных субъектов. Этим взаимодействием определяется, в какой форме социальное насилие проявится как необходимость разрешения тех или иных антагонистических противоречий и конфликтов. Если главная цель классовой борьбы всегда одна – изменение или защита существующего общественного строя, то средством ее реализации может быть любая форма классовой борьбы – как насильственная, немирная, так и ненасильственная, мирная. Если отвлечься от проблем морали, писал Ф.Энгельс, то “для меня, как революционера, пригодно всякое средство, ведущее к цели, как самое насильственное, так и то, которое кажется самым мирным”20 . Но это высказывание отнюдь не означает, что для марксизма приемлемы абсолютно все средства классовой борьбы, независимо ни от каких условий и обстоятельств. Это не так, во-первых, потому, что соотношение целей и средств должно, по марксизму, рассматриваться всегда сугубо конкретно, а не абстрактно. Конкретность же в данном случае – знание, чья цель имеется в виду, что она собой представляет и, главное, каковы условия и последствия ее реализации для подавляющего трудящегося большинства общества. То есть цель и средства рассматриваются в их тесной взаимосвязи и все здесь определяется конкретными условиями и возможностями. Во-вторых, в классовой борьбе целеполагающая и целеосуществляющая деятельность обусловлена взаимодействием не отдельных индивидов, а таких субъектов, как классы и социальные группы, которые руководствуются своими интересами и используют доступные им средства. Поэтому здесь цель и средства выходят за рамки чьих-либо субъективных пожеланий и оценок, становятся объективными закономерностями классовой борьбы.
Марксистский тезис о том, что пока будет существовать противоположность классовых интересов, будет существовать и возможность проявлений насилия, вовсе не означает, что эта возможность обязательно будет становиться действительностью, реализоваться при всех без исключения конфликтных ситуациях. Возможность применения насилия марксизм ставит в зависимость от целого ряда внутренних и внешних факторов. К ним прежде всего относится объективное соотношение противоборствующих сил и острота их противоречий, уровень их политического сознания и культуры. Еще на заре рабочего движения основоположники марксизма считали, что хотя революция неизбежна, она “...может принять более мягкие формы... Это будет зависеть не столько от развития буржуазии, сколько от развития пролетариата. ...По принципу своему коммунизм стоит выше вражды между буржуазией и пролетариатом”21 . Что касается революционного движения пролетариата, подчеркивали они, то по своей сущности и целям, будучи направлено против эксплуатации и угнетения всех форм, оно гуманистично и прогрессивно, ибо нацелено на уничтожение господства одной части общества над другой. Мы стремимся, заявляли К.Маркс и Ф.Энгельс, к уничтожению антагонизма “между отдельным человеком и всеми остальными, мы противопоставляем социальной войне социальный мир”22 .
Насилие не есть неизменная и неизбежная для всех времен и условий субстанция. Оно существует и проявляется в многообразии форм общественного бытия и формы насилия так же изменчивы, как изменчиво само бытие. Отвергая огульные обвинения марксизма в культивировании якобы насилия как постоянного инструмента всякого революционного движения, Г.В.Плеханов писал: “Возможны самые революционные действия без всякого отдаленного сходства с восстанием, с насильственными действиями”. Полемизируя по этому вопросу с идеологами анархизма, он пояснял, что тактические средства, преследующие революционную цель, могут принимать “...вид законной борьбы или же ненасильственных действий”23 .
Марксисты неоднократно подчеркивали временный и вынужденный характер насилия как средства классовой борьбы пролетариата, ограничивали его четкими рамками вполне определенных социальных и исторических условий. “...Когда нет реакционного насилия, – писал Ф.Энгельс, – против которого надо бороться, то не может быть и речи о каком-либо революционном насилии”24 . Отмечая, что насилие не является сущностной характеристикой пролетарской идеологии и политики, марксисты выражали уверенность, что, исчерпав себя функционально, насилие перестанет быть средством решения общественных проблем и конфликтов.
Марксизм часто критикуют за его якобы “закомплексованность” на идеологии, за проявления “классового эгоизма” в подходе к различным социально-политическим проблемам, их трактовке и средств разрешения. В действительности К.Маркс признавал, что есть ценности и цели, возвышающиеся над теми или иными классовыми интересами, существуют такие общечеловеческие доминанты, которые обладают несомненным приоритетом. В этой связи он отмечал, что интересы отдельного класса, как свидетельствует историческая практика, могут выступать в качестве общих интересов данного общества. Так же как отдельные классовые интересы могут интегрироваться в общечеловеческие, оказаться при определенных условиях соподчиненными и совпадающими с ними.
К.Маркс выступал против узкого понимания классовых интересов. Вобрав в себя общечеловеческие гуманистические идеалы и демократические ценности, выработанные исторической практикой человечества и борьбой народов за свободу, марксизм никогда не замыкался рамками чисто рабочих интересов и целей их классовой борьбы. Прогресс цивилизации, который К.Маркс совмещал с полным раскрепощением человека от всех форм эксплуатации и отчуждения в коммунистическом обществе, является, как он считал, “...делом не одних только рабочих, а всего человечества”25 .
Марксизм продолжал и развивал гуманистические традиции и нравственные идеалы мыслителей прошлых веков, отстаивал важное значение моральных принципов в политике, возводил критерий нравственности в определяющий при оценке деятельности политических партий и лидеров. К.Маркс решительно выступал против разного рода нигилистических взглядов на политическую этику, доказывавших несовместимость политики и морали, дозволенность использования в политике любых средств для достижения целей. Отмечая, что, начиная с Макиавелли, Гоббса, Спинозы, Бодена, теоретическое рассмотрение политики в философии было “освобождено от морали”, он считал необходимым преодоление этого “морального релятивизма”, господствовавшего в политической жизни, подвергал критике отождествление силы и права26 .
Выступая за наполнение международной политики моральным содержанием, классики марксизма говорили о необходимости соблюдения здесь “простейших принципов” нравственности, регулирующих межчеловеческие отношения. Формулируя одну из обязанностей рабочего класса, К.Маркс в Учредительном “Манифесте Товарищества Рабочих” ставил задачу “добиваться того, чтобы простые законы нравственности и справедливости, которыми должны руководствоваться в своих взаимоотношениях частные лица, стали высшими законами и в отношениях между народами”27 . Под этими элементарными требованиями нравственности К.Маркс понимал прежде всего соблюдение принципа свободы и равенства всех народов, уважение прав каждой нации на суверенитет.
В научной теории и политической практике К.Маркс и Ф.Энгельс последовательно боролись против проявлений политического волюнтаризма и авантюризма, гиперболизации роли насилия и культивирования силовых средств в политике. Так же как и против политического прагматизма, проповедующего принцип: “морально все то, что выгодно”. Эта марксистская позиция уходит своими корнями в материалистическую трактовку общественно-исторического процесса и поэтому она имеет не субъективно-конъюнктурную, а объективно-мировоззренческую природу, носит принципиальный характер.
Невозможно отрицать, что многие положения и идеи, выдвинутые марксизмом еще в прошлом веке, получают сейчас всеобщее признание, превращаются в жизненную реальность. Марксистский тезис, гласящий, что нравственная политика есть самая практичная политика, подтверждается исторической практикой. Нравственные критерии “работают” и к ним обращаются как к весомому аргументу, способствующему нахождению мирных и справедливых решений в конфликтных ситуациях. Те нормы нравственности, за которые ратовали основоположники марксизма, представляются ныне не только возможными, но и необходимыми ради выживания человечества. Требования обеспечения всеобщего мира и равной безопасности, невмешательства во внутренние дела других стран, признание за всеми народами права на независимость, исключения применения силы из международной практики – все эти принципы становятся неотъемлемыми элементами современной политики. Они зафиксированы в Уставе ООН, многих других документах и договорах.
Нельзя, конечно, считать совершенно беспочвенным мнение об устарелости некоторых положений и идей марксизма, неадекватности определенных трактовок современной действительности. Марксизм не божественный катехизис, а научная теория, которая не может обладать раз навсегда установленными истинами. Отдельные марксистские положения и предположения действительно не получили подтверждения в практике мирового общественного развития, другие, будучи некогда истинными, уже не “работают” в современных условиях, требуют корректировки применительно к обстановке новой эпохи. Но при этом не следует, что называется, “ломиться в открытую дверь” и искать виноватых там, где их на самом деле нет. К.Маркс и Ф.Энгельс неизменно настаивали на том, что не существует абсолютных и вечных истин, они всегда конкретны и ограничены историческими временными рамками. Борясь против догматизма и призывая не превращать в икону марксистское учение, они призывали своих последователей развивать и обогащать его новыми данными науки и практики.
Диалектика всемирно-исторического процесса, порождая новые явления и тенденции, новую “совокупность исторических условий”, диктует необходимость модернизации определенных аспектов марксистской теории с учетом существующих социальных реалий. Должны подвергаться уточнению и корректировке и отдельные положения марксистской теории классовой борьбы и революционного насилия. Фактор классовой борьбы в настоящих условиях уже, очевидно, перестает играть монопольно определяющую роль, как это было в прошлом. Не меньшую роль теперь стал играть фактор научно-технической революции, оказывающей возрастающее влияние на все стороны общественной жизни, в том числе и на классовую борьбу, ее формы и средства. Огромное воздействие на общественное бытие и сознание оказывает сейчас и такой фактор, как нарастающая интеграционная тенденция, процесс глобальной гомогенизации человеческого сообщества.
Императив выживания человечества в ядерно-техногенную эпоху диктует необходимость покончить с образом мыслей и действий, основанном на извечном силовом и бескомпромиссном противоборстве социальных субъектов, выработке новых подходов к проблемам классовой борьбы, государственных и национальных противоречий. Проблема выбора адекватных форм и методов классовой борьбы, разрешения международных конфликтов перерастает теперь в проблему сохранения цивилизации и жизни на земле. Наличие оружия массового уничтожения и многочисленных объектов атомной энергетики делает иррациональным ориентацию на силовую политику, грозит обратить насилие из “повивальной бабки” в могильщика истории. На первый план в современных условиях выходит политика мирного сотрудничества и социального компромисса, оптимального соотношения классовых, национальных и общечеловеческих интересов. Преобладающей становится тенденция к демократизации и гуманизации общественных отношений, поиску путей и средств ненасильственного прогресса цивилизации.
“Люди, – писали К.Маркс и Ф.Энгельс, – должны иметь возможность жить, чтобы быть в состоянии “делать историю””28 . Чтобы люди могли жить, заниматься производством материальных и духовных ценностей, развивать цивилизацию, они должны иметь условия для поддержания своей жизнеспособности, необходимо их мирное сосуществование и сотрудничество. Следовательно, мир и безопасность является первейшей исторической потребностью и правом каждого индивида и всех народов.
Борьба противоположных социальных сил, исторических тенденций и классовых противоречий происходит, несомненно, и в современном мире. Но вместе с тем следует учитывать и анализировать не только природу и корни противоположных начал, но и существующие источники и предпосылки единства человечества, имманентно присущие ему многообразные связи и возможности. Гегелевская формула, “что действительно, то возможно”, означает, что объективно существующий мир содержит в себе и реальную возможность “многообразных обстоятельств”29 . В том числе, очевидно, и возможность ненасильственных социальных трансформаций. Но эта возможность должна базироваться не на абстрактных и субъективных желаниях, а на реальных фактах действительности. Говоря словами Гегеля, когда реальная возможность, отрицая самую себя, будет превращаться в реальную необходимость.
Современная политическая практика свидетельствует о том, что существующая в развитых демократических странах система законности и социального управления может быть при определенных условиях задействована для мирного разрешения классовых противоречий и конфликтов, дает возможность избежать применения вооруженного насилия. Хотя гарантий того, что это станет правилом, а не исключением, конечно, дать никто не может. Вместе с тем в этом вопросе подчас наблюдается неоправданное забегание вперед, когда желаемое принимается за действительное. Практика ненасильственного разрешения внутригосударственных и внешнегосударственных конфликтов представляется как уже господствующее и окончательно победившее явление. Ненасилие объявляется единственно достойным и возможным способом борьбы за справедливость. Здесь налицо скатывание на позиции пацифизма, проповедь принципа “непротивления злу”. Вряд ли есть основания согласиться с мнением, будто бы марксистский тезис о насилии как “повивальной бабке” истории полностью устарел и исчерпал себя в наше время. Если обратиться к реальной политической действительности, то вырисовывается иная картина, далеко не столь радужная.
Следует признать за аксиому, что до тех пор, пока существуют в тех или иных формах эксплуатация и отчуждение рабочей силы от условий ее воспроизводства, социальное неравенство людей, сохраняются предпосылки для проявления насилия. Можно также утверждать, что общечеловеческие нормы морали станут господствующими в сфере политики лишь тогда, когда коренным образом изменится вся система общественных отношений, когда исчезнет классовое право и привилегии.
Так же как переход от низших к более высшим ступеням цивилизации в прошлой истории означал большую степень демократизации общественной жизни и гуманизации межчеловеческих отношений, возрастания свободы человека, в будущем этот процесс, несомненно, будет иметь более содержательно качественный и всеохватывающий характер.
1 Fiedler L. Love and Death in American Novel. N. Y., 1986. P. 484.
2 Walder R. Progress and Revolution. N.Y., 1977. P. 331.
3 Bales J.
Communism. It’s Faith and Fallacies.
6 Там же. Т. 2. С. 238.
8 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 39. С. 35.
9 Там же. Т. 23. С. 727.
10 Там же. Т. 20. С. 189.
11 Там же. Т. 37. С. 127.
12 Там же. Т. 20. С. 165.
13 Там же. С. 166.
14 Там же. С. 647-648.
15 Там же. Т. 46. Ч. 1. С. 192.
16 Там же. Т. 20. С. 622.
17 Там же. Т. 42. С. 119.
18 Там же. Т. 23. С. 189.
19 Там же. Т. 1. С. 65.
20 Там же. Т. 37. С. 274-275.
21 Там же. Т. 2. С. 516.
22 Там же. С. 537.
23 Плеханов Г.В. Соч. В 24 т. М.; Л., Т. 4. С. 251, 257.
24 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 38. С. 419.
25 Там же. Т. 2. С. 516.
26 Там же. Т. 3. С. 314.
27 Там же. Т. 16. С. 11.
28 Там же. Т. 3. С. 26.
