О.В.Хлевнюк
Политбюро. Механизмы
политической власти в 30-е годы.
М.: "Российская политическая энциклопедия" (РОССПЭН), 1996.
На основе архивных документов в книге
рассматривается деятельность высшего органа партийно-государственной власти в СССР.
Автор исследует порядок принятия важнейших политических решений в 1930-1940
гг., взаимоотношения И.В.Сталина с его ближайшими соратниками по Политбюро -
В.М.Молотовым, Л.М.Кагановичем, Г.К.Орджоникидзе, С.М.Кировым, Н.И.Ежовым. При
помощи архивных документов анализируются такие важнейшие сюжеты советской
политической истории, как причины убийства Кирова, конфликт между Сталиным и
Орджоникидзе, столкновения между отдельными членами Политбюро, соотношение
власти Сталина и его соратников на разных этапах довоенного периода.
СОДЕРЖАНИЕ
Введение
Глава
1. Политбюро в 1930-м году. Завершение сталинизации
1. Политические последствия "великого перелома"
2. "Вредители" и их "пособники"
3. Смещение С.И.Сырцова и А.И.Рыкова
Глава
2. 1931-1933 годы: кризисы, реформы, насилие
1. Провал "великого перелома"
2. Реорганизация деятельности Политбюро
3. Свидетельства о новых "фракциях": "миниреформы" и
"дело Рютина"
4. Причины и значение реальных конфликтов
Глава
3. "Потепление" 1934 года
1. Упрочение "умеренного" курса
2. Политбюро XVII созыва
3. Сталин и Киров
4. Корректировка второй пятилетки
Глава
4. 1935-1936 годы: террор и "умиротворение"
1. После убийства Кирова
2. Новые исполнители
3. Противодействие террору
Глава
5. Политбюро и "большая чистка"
1. Механизм массовых репрессий
2. Сталин и Ежов
3. Репрессии в Политбюро
Глава
6. 1939-1941 годы: реорганизация высших эшелонов власти
1. Старые и новые соратники Сталина.
2. Перемещение центра власти
Заключение
Приложение
Введение.
"Наше Политбюро
ЦК является органом оперативного руководства всеми отраслями социалистического
строительства"1, - заявил в докладе по организационным вопросам
на XVII съезде ВКП(б) в феврале 1934 г. Л.М.Каганович, в то время секретарь ЦК
ВКП(б), заместитель И.В.Сталина по партии. Однако даже такая характеристика
лишь в некоторой степени определяла реальные функции Политбюро.
Формально, по партийному
уставу, Политбюро, образованное как постоянный орган в 1919 г., было (наряду с
Оргбюро и Секретариатом) исполнительной инстанцией Центрального Комитета.
Политбюро избиралось ЦК для ведения политической работы и было подотчетно ЦК.
Фактически Политбюро являлось высшим органом власти в СССР. Именно Политбюро
предопределяло все основные направления развития страны (а также рассматривало
массу сравнительно мелких и второстепенных проблем), выступало главным арбитром
при разрешении ключевых межведомственных противоречий, непосредственно
организовывало исполнение многих своих постановлений и старалось держать под
тщательным контролем нею систему власти. Значительное количество принципиальных
решений и акций, формально исходивших от различных государственных органов
(например, ЦИК СССР, СНК ("ССР, СТО СССР) на самом деле были результатом
деятельности Политбюро. Обязательному утверждению Политбюро подлежали все
сколько-нибудь значительные инициативы партийных, государственных,
комсомольских, профсоюзных и т.д. инстанций. Руководители Политбюро с полным
основанием могли заявить: "Государство - это мы".
Будучи одной из
важнейших проблем советской политической истории, деятельность Политбюро
фактически еще не стала предметом специального всестороннего исследования, что
прежде всего связано с состоянием источниковой базы. Немногочисленные работы, в
которых делались попытки проанализировать эту проблему, были построены на
опубликованных документах и материалах прессы2. В таких трудах
поставлены важные вопросы, намечены возможные пути их изучения, сделаны
некоторые оригинальные наблюдения. Однако закрытость архивов создавала
непреодолимые препятствия на пути историков.
Из всех этапов деятельности
Политбюро (как и советской истории в целом) лучше всего оказались
исследованными 20-е годьг3, обеспеченные многочисленными
источниками. Относительный "демократизм" внутрипартийной жизни,
острые столкновения в руководстве Политбюро, сведения о которых неизбежно
предавались огласке, доступность бумаг, вывезенных за границу Троцким, широкий
поток документальных публикаций по истории внутрипартийной борьбы 20-х гг.,
подготовленных в годы "перестройки", хорошее состояние и
относительная открытость архивных фондов облегчили работу историков.
Наследство же закрытости последующих периодов составляли преимущественно
фальсифицированные официальные документы, неубедительные мемуары и вычищенные
архивы, доступность которых до сих пор оставляет желать лучшего.
Эти обстоятельства
предопределили выбор хронологических рамок книги - обращение, сразу к 30-м
годам, минуя предыдущий этап. Небольшие экскурсы в предшествующий период
предприняты лишь в той мере, в какой это было необходимо для понимания событий,
исследуемых в работе.
В книге рассматриваются
две основные проблемы. Первая - организационная сторона функционирования
Политбюро: что представляло собой Политбюро в 30-е годы как высший орган
партийно-государственной власти, каким был порядок работы Политбюро, какие
изменения происходили в его составе и деятельности на протяжении
рассматриваемого периода. Вторая проблема касается механизма принятия решений в
Политбюро, изучения той реальной политической "кухни", которая
скрывалась за фасадом формальной процедуры работы Политбюро. Речь в этом
случае идет о соотношении власти Политбюро как коллективного органа и
единовластия Сталина, о формировании на разных этапах группы высших руководителей
партии, о степени совпадения или различия позиций членов Политбюро, наличии или
отсутствии в Политбюро противоречий и конфликтов и т.д. Очевидно, все эти
сюжеты тесно взаимосвязаны и переплетены. Изменения в процедуре деятельности
Политбюро в значительной мере отражали перемены в порядке принятия решений и
степени влияния Политбюро как коллективного органа власти. А сама эволюция
личной власти Сталина, по замечанию итальянского историка А.Грациози, во многом
предстает как проблема рождения и последующего формирования сталинского
окружения, изменения в котором по-своему отражали каждую новую ступень
советской истории4.
Выдвижение этих задач
предопределило структуру книги. Ее главы сформированы по хронологическому
принципу. Каждая глава посвящена определенному значимому этапу в развитии
страны, периодам поворотов "генеральной линии", когда в наиболее
откровенном виде проявлялись механизмы принятия важнейших решений в высших
эшелонах партийно-государственной власти. В первой главе рассматриваются события
1930 г., когда произошло окончательное утверждение политики насильственной
коллективизации и форсированной индустриализации, а из Политбюро были изгнаны
А.И.Рыков и С.И.Сырцов - последние сколько-нибудь серьезные оппоненты политики
"большого скачка", сохранявшие официальные посты в высшем
руководстве. Вторая глава посвящена этапу нарастания и апогея острейшего
кризиса 1931-1933 гг. Ужесточая террор, сталинское руководство предпринимало в
это время также попытки непоследовательных "реформ". Эти колебания
между "реформами" и террором, исходившие из Политбюро, дают материал
для определенных наблюдений по поводу ситуации в высших эшелонах политической
власти. В третьей главе собраны и проанализированы факты, касающиеся
обстоятельств временного усиления "умеренного" курса в 1934 г.
Изменения в составе и деятельности Политбюро в связи с ужесточением
террористический политики после убийства Кирова (1935-1936 гг.) - главная тема
четвертой главы. В двух последних главах рассмотрены события "большого
террора" 1937-1938 гг., в том числе репрессии в Политбюро, а также их
воздействие на функционирование высших партийно-государственных инстанций
накануне войны.
Основным событиям и
проблемам каждого из выделенных периодов посвящена определенная литература. Те
ее аспекты, которые касаются механизмов политической власти и деятельности
Политбюро, рассматриваются в соответствующих разделах книги.
Проведенное исследование
прежде всего еще раз подтвердило известный факт, что роль Политбюро как
коллективного органа власти на протяжении советской истории менялась в
зависимости от того, каким было соотношение: вождь - "рядовые" члены
Политбюро. Моменты борьбы между лидерами партии, делившими ленинское наследие,
были "звездными часами" Политбюро. От поддержки большинства в
Политбюро зависела судьба вождя, который, укрепившись у власти, в полной мере
отплачивал своим соратникам за перенесенные "унижения" (необходимость
считаться с их позицией, уговаривать, объяснять, задабривать) и делал все для
того, чтобы избавиться от влиятельного окружения в будущем. На протяжении 30-х
годов происходило уверенное укрепление единоличной власти Сталина за счет
ограничения влияния Политбюро. Высшей точки этот процесс достиг после
завершения "большого террора".
За годы правления
коммунистической партии в ней постоянно возникали течения и группировки,
противостоявшие "генеральной линии", предлагавшие свои методы
реформирования системы. Однако реальную политическую силу эти течения
приобретали только в том случае, если имели сторонников в Политбюро. Благодаря
инициативе высших руководителей страны начался переход к нэпу, а затем была
предпринята попытка его углубления. В Политбюро оформилась группа
"десталинизаторов" 50-60-х годов. Из Политбюро, наконец, вышла
"перестройка". Как и когда складывались такие "реформаторские"
группы, какие иные варианты преобразований или контрпреобразований вызревали в
Политбюро - эти проблемы, с учетом того, сколь значительную роль в советской
истории играли "вождизм" и "революции сверху", вызывают
повышенный интерес.
Что касается 30-х годов,
то в литературе широко распространено мнение, что в Политбюро в этот период
противоборствовали две группировки - "радикалов" и
"умеренных". Истоки этой версии уходят в 30-е годы. Уже в то время в
зарубежной печати появлялись сведения о противоречиях в сталинском
руководстве, о столкновениях сторонников жесткого и более мягкого курса. Эти
противоречивые политические слухи распространялись прежде всего в силу
закрытости советского общества, отсутствия какой-либо информации о реальном
положении дел в советских правящих кругах.
Подробный и
подкрепленный конкретными примерами рассказ о борьбе в Политбюро между
"умеренными" и "радикалами" впервые был опубликован в
журнале "Социалистический вестник" под названием "Как
подготовлялся московский процесс (Из письма старого большевика)"5.
Материал этот был анонимным. Редакционное примечание к публикации лишь
сообщало, что письмо якобы получено от некоего старого большевика. Позднее
известный историк Б.И.Николаевский признался, что автором статьи был именно он,
и что некоторые факты для ее написания он якобы получил от Н.И.Бухарина, с
которым встречался в 1936 г. на Западе. В статье приводились действительно
сенсационные данные о ситуации в Политбюро и обстоятельствах подготовки первого
"большого московского процесса" - суда над Каменевым и Зиновьевым в
августе 1936 г. Николаевский утверждал, что в 30-е годы в Политбюро за влияние
на Сталина боролись две группировки - сторонники умеренной политики,
постепенного ослабления террора и примирения в партии и обществе, и их
противники. Лидером первых был назван С.М.Киров, которого, по утверждению
Николаевского, активно поддерживал влиятельный советский писатель М.Горький. Во
главе сопротивления умеренной линии, как утверждалось в статье, стояли
Каганович и Ежов, одержавшие победу после смерти Кирова.
Не все историки с
доверием отнеслись к информации Николаевского, а в последние годы вдова
Н.И.Бухарина А.М Ларина, получив возможность опубликовать свои мемуары,
категорически заявила, что свидетельства Николаевского фальшивы, что никакой информации
Николаевскому Бухарин не давал6. Утверждения Лариной были оспорены;
ряд историков привели аргументы в пользу того, что откровенные разговоры
Бухарина и Николаевского - факт вполне вероятный7. Однако
независимо от исхода этой полемики, информация, приведенная в
"Социалистическом вестнике", широко используется и научной литературе
и учебниках как достоверная. Сама же концепция противостояния в Политбюро двух
группировок в разных вариациях неоднократно разрабатывалась в литературе, и, в
настоящее время, преобладает в исследованиях по политической истории 30-х гг.
В качестве основы этой
концепции многие историки изучают проблему взаимоотношений Сталина и Кирова.
Обстоятельства убийства Кирова, а также некоторые другие свидетельства
позволяют им утверждать, что Киров придерживался собственной политической линии
и был лидером группы "умеренных" в Политбюро". Оппоненты этой
версии, отказывая Кирову в праве считаться сколько-нибудь самостоятельным
политиком, нередко, тем не менее, также придерживаются концепции разделения
Политбюро на "фракции". Просто лидерами "умеренных" они
считают других представителей Политбюро (например, Жданова, Орджоникидзе)9.
Соответственно
оспаривается причастность Сталина к убийству Кирова10.
Неоднократно высказываемые
подозрения по поводу "умеренности" Орджоникидзе также не возникли на
пустом месте. Историки давно обратили внимание на активную роль Орджоникидзе в
проведении экономических "реформ" 30-х гг., в преодолении
"спецеедства" и защите интересов руководителей-хозяйственников11.
Множество данных свидетельствовало о том, что конфликт со Сталиным по поводу
репрессий был причиной смерти Орджоникидзе накануне февральско-мартовского
пленума 1937 г., хотя вопрос о том, как далеко заходили их разногласия,
остается предметом обсуждения12.
Существует большое
количество других предположений как о конфликтах "радикалов" и
"умеренных" в Политбюро, так и о политических позициях членов
Политбюро в 30-е годы и их взаимоотношениях со Сталиным. Все эти точки зрения и
аргументы рассматриваются в соответствующих разделах данной работы в связи с
исследованием архивных свидетельств.
В целом, известные пока
архивные документы не подтверждают, что в Политбюро в 30-е годы происходило
противоборство "умеренных" и "радикалов". Один и тот же
член Политбюро в разные периоды (или в различных ситуациях в одно и то же
время) занимал разные позиции - как "умеренные", так и
"радикальные". Это определялось многими обстоятельствами, но,
главным образом, зависело от того, какой линии придерживался Сталин, за
которым, судя по документам, оставалось последнее, определяющее слово.
Это не означает,
конечно, что в Политбюро не было столкновения различных интересов. Напротив,
архивных свидетельств о конфликтах удалось выявить достаточно много. Как
правило, все они предопределялись различиями в ведомственных позициях членов
Политбюро. Изучение сути и природы таких конфликтов, их значения в формировании
"большой политики" - одна из задач работы. В этом смысле она продолжает
линию, намеченную конкретно-историческими исследованиями роли советских
ведомств и ведомственных интересов в предвоенный период13.
Данная книга, как и
всякое другое конкретное исследование, могла появиться, прежде всего,
благодаря доступности достаточного для рассмотрения проблемы комплекса источников.
В последние годы было опубликовано большое количество новых архивных
документов, так или иначе касающихся политической истории 30-х годов. Среди
них можно выделить публикации стенограммы февральско-мартовского пленума ЦК ВКП(б)
1937 г.14, журналов записей лиц, принятых И.В.Сталиным15,
материалов комиссии Политбюро ЦК КПСС, занимавшейся реабилитациями в конце
1980-х - начале 1990-х годов16 и т.д.17
Несмотря на важность
таких изданий, они, конечно, не могут заменить сплошного исследования архивных
фондов высших органов партийно-государственной власти, значительная часть
которых также стала доступной в последние годы18.
Первостепенное значение
среди этих документов имеют протоколы заседаний Политбюро. В последнее время в научный
оборот активно вводятся справочные (рассылочные) экземпляры протоколов,
комплект которых находится в бывшем Центральном партийном архиве, ныне -
Российском центре хранения и изучения документов новейшей истории (РЦХИДНИ,
фонд 17, опись 3). Они представляют собой машинописные брошюры большого
формата, каждая из которых содержит протокол одного заседания и присоединенные
к нему решения, принятые опросом. До конца 30-х годов такие протоколы
тиражировались для рассылки должностным лицам, которым было положено
знакомиться с решениями Политбюро, а несколько их экземпляров оставались в
архиве Политбюро, откуда и попали в РЦХИДНИ.
Постановления Политбюро
в этих протоколах располагались по датам в порядке их рассмотрения, каждое под
своим номером. Заверялся каждый такой протокол печатью ЦК ВКП(б) и факсимиле
подписи секретаря ЦК (в 30-е годы это были генеральный секретарь И.В.Сталин, а
в его отсутствие вторые секретари, сначала В.М.Молотов, а затем, после перехода
Молотова на пост председателя Совнаркома, Л.М.Каганович). Каждый протокол имел
свой номер. Нумерация велась по созывам Политбюро от очередного съезда партии.
В 30-е годы это были Политбюро XV-XVIII созывов, избранные на пленумах ЦК после XV (декабрь 1927 г.), XVI (июль 1930 г.), XVII (февраль 1934 г.) и XVIII (апрель 1939 г.) съездов
ВКП(б). Наряду с решениями, протоколы содержали некоторые другие сведения. Во
многих случаях в протоколах Политбюро указывалось, кто присутствовал на том или
ином заседании. Иногда в протоколах (в скобках после формулировки вопроса)
указывались фамилии инициаторов рассмотрения той или иной проблемы и
участников ее обсуждения на заседании Политбюро. Более подробно о том, как
отражалась в протоколах деятельность Политбюро, будет сказано в комментариях к
приложениям (см. приложения 2 и 3).
Обычные протоколы
Политбюро выходили под грифом "совершенно секретно". Соответственно,
такой гриф имели и большинство постановлений, включенных в них. Ряд постановлений
публиковался в печати, и таким образом, утрачивал этот гриф. Но
"совершенно секретным" в любом случае оставался факт их утверждения
Политбюро: постановления - это было правилом - обнародовались от имени других
инстанций (ЦК, СНК, СТО и т.д.). Ряд решений Политбюро имели гриф высшей
формы секретности "особая папка". Указание о том, что постановление
по определенному вопросу имеет этот гриф, содержалось в обычных протоколах
(например, в таком виде: "Вопросы ОГПУ. Решение - особая папка"). Само
же решение фиксировалось в особом протоколе заседаний Политбюро. Особые
протоколы печатались на машинке всего в нескольких экземплярах.
Если обычные протоколы
заседаний Политбюро уже несколько лет открыты для свободного исследования, то
особые протоколы можно считать "полуоткрытыми". После ликвидации
КПСС в 1991 г., в Президентском архиве (бывший архив Политбюро), где хранятся
особые протоколы и материалы к ним, были собраны для обнародования документы,
вскрывающие преступления прежнего режима. Благодаря этому были опубликованы
многие постановления под грифом "особая папка", касающиеся
репрессий, "раскулачивания", депортаций, ряда внешнеполитических
акций и т.п. Однако весь комплекс особых протоколов оставался в закрытом
"ведомственном" Президентском архиве, и лишь некоторое время назад
один из экземпляров особых протоколов передали в РЦХИДНИ (фонд 17, оп. 162),
что подразумевает их использование историками. Однако пройдет, видимо, еще
немало времени, пока, с одной стороны, будут преодолены многочисленные
бюрократические ограничения на доступ к этим документам, а с другой -историки
сумеют освоить этот важный источник.
То же можно сказать и о
подлинниках протоколов заседаний Политбюро, также недавно переданных в РЦХИДНИ
(фонд 17, оп. 163) из Президентского архива. Коротко говоря, подлинники представляют
собой рукописный вариант тех машинописных экземпляров, которые уже несколько
лет известны исследователям. Каждый пункт протокола (формулировка вопроса и
решение) записывался на отдельной карточке или листке бумаги, которые затем
сшивались в дело. Подлинники протоколов дают некоторые дополнительные
возможности по сравнению с машинописными копиями. Из них можно выяснить,
например, какую правку претерпело то или иное постановление. В ряде случаев
тексты постановлений были написаны рукой того или иного члена Политбюро, и это
позволяет установить авторство решения. Под постановлениями принятыми
голосованием, опросом, как правило, фиксировались результаты голосования. Хотя
для 30-х годов это обстоятельство малосущественно: практически все решения,
если они уж доходили до рассмотрения на Политбюро, принимались единогласно.
Гораздо важнее, что в подлинниках протоколов за 30-е годы сохранилось некоторое
количество материалов, на основании которых принимались решения. Как правило,
это разного рода записки и докладные, включенные в протоколы потому, что
фактически составляли часть протокола - содержали формулировку принятого
постановления, отметки о результатах голосования и т.д.
Однако основная масса
материалов к протоколам Политбюро (подготовительных документов к
постановлениям) пока недоступна. Эти документы составляют значительную часть
Президентского архива. Судя по всему, они хорошо систематизированы (по темам и
периодам) и поэтому могут служить основой как для быстрого составления разного
рода служебных справок, записок и докладов, так и для подготовки документальных
публикаций в периодической печати, в частности, в "Вестнике архива
Президента Российской Федерации", который с начала 1995 г. выходит раз в
два месяца под обложкой журнала "Источник". Ожидать отказа от
монопольного владения столь "удобными" документами и их открытия для
широкого использования исследователями не приходится.
Разорванность архивов
Политбюро, закрытость значительной их части создают для историков многочисленные
трудности, а нередко непреодолимые препятствия. Однако доступные уже сегодня
документы позволяют в значительной мере решить эти проблемы. Поскольку
различные звенья системы партийно-государственного руководства были тесно взаимосвязаны,
постольку в архивах одних ведомств можно почерпнуть материалы, по разным
причинам закрытые в фондах других ведомств. Это касается и недостающих
документов Политбюро.
Значительный интерес как
источник для исследования механизмов политической власти представляют документы
Оргбюро и Секретариата ЦК. В партийной иерархии эти инстанции были
расположены непосредственно "под" Политбюро. Ряд членов Политбюро
входили одновременно в состав Оргбюро и Секретариата. Во многих случаях эти
органы проводили всю подготовительную работу по определенному решению, вынося
конечный ее результат на утверждение Политбюро. Иногда по поручению Политбюро
они рассматривали тот или иной вопрос. Оргбюро и Секретариат решали многие
проблемы (прежде всего организационного, делопроизводственного характера),
которые касались всего аппарата ЦК, в том числе Политбюро. При этом
документация Оргбюро и Секретариата представлена в РЦХИДНИ куда полнее, чем
документы Политбюро, - доступны подлинники протоколов и подготовительные
материалы к ним (фонд 17, описи 113-116).
Многое проясняют и
материалы комиссий Политбюро - специальных рабочих органов Политбюро,
создававшихся как для разрешения отдельных вопросов, так и для постоянного
руководства определенными направлениями политики.
Самая тесная связь существовала
между Политбюро и СНК СССР. Политбюро утверждало все сколько-нибудь значительные
постановления Совнаркома и все совместные постановления СНК СССР и ЦК ВКП(б).
Совнарком непосредственно отвечал за выполнение многих решений Политбюро. В
30-е годы действовало несколько совместных комиссий Политбюро и Совнаркома
(обороны, валютная, по железнодорожному транспорту). Наконец, руководители
Совнаркома (председатель и его заместители) были членами Политбюро. Все это
позволяет использовать для изучения деятельности Политбюро богатейший фонд СНК
СССР, хранящийся в Государственном архиве Российской Федерации (ГАРФ, фонд
Р-5446).
Значительную ценность
представляют документы личных фондов членов Политбюро 30-х годов, собранные в
РЦХИДНИ, - Г.К.Орджоникидзе (фонд 85), В.В.Куйбышева (фонд 79), С.М.Кирова
(фонд 80), М.И.Калинина (фонд 78), А.А.Жданова (фонд 77). В совокупности с
материалами личных фондов, переданными в настоящее время в РЦХИДНИ из
Президентского архива (фонды В.М.Молотова, А.И.Микояна, Л.М.Кагановича,
К.Е.Ворошилова, А.А.Андреева, Н.И.Ежова), эти документы составляют солидную
основу для восполнения пробелов, возникших в связи с отказом от открытия всей
исторической части бывшего архива Политбюро.
Особый интерес у
историков вызывает вопрос о наличии стенограмм заседаний Политбюро. Интерес
этот понятен. Стенограммы - первостепенный источник для изучения реального
механизма принятия решений, исследования позиции того или иного высшего
партийного руководителя. Однако до последнего времени была известна только одна
стенограмма заседаний Политбюро за 30-е годы - объединенного заседания
Политбюро и Президиума ЦКК от 4 ноября 1930 г., на котором рассматривалось
"дело Сырцова-Ломинадзе"19. Не было ни одной публикации из
стенограмм заседаний Политбюро за 30-е годы и в таких изданиях, как
"Исторический архив" и "Источник", которые широко публикуют
документы и I Президентского архива, в том числе так называемые "рабочие
записи" (фактически стенограммы) заседаний Политбюро по некоторым вопросам
за 60-80-е годы.
Вопрос о том, каким на
практике был порядок ведения стенограмм заседаний Политбюро в 30-е годы пока
остается открытым. Регламент работы Политбюро, утвержденный в июне 1923 г.,
предусматривал, что на заседаниях Политбюро стенографируются доклады,
заключительные слова, а прения - только по решению Политбюро20. В
протоколах за 20-е годы в ряде случаев есть указания на то, что обсуждение
определенного вопроса стенографировалось21. Таких указаний немного.
Можно предположить, что ведение стенограмм на заседаниях Политбюро в 30-е годы
было не правилом, а исключением. Маловероятно, что стенографировались прения по
особо важным, секретным вопросам. В постановлении Политбюро от 5 мая 1927 г.
"О пользовании секретными материалами" указывалось: "Предложить
всем учреждениям, равно и комиссиям, обсуждать наиболее секретные вопросы в
закрытых заседаниях без секретарей и докладчиков, с ведением протокола самим
председательствующим" 22. Еще менее вероятно, что трудоемкая
процедура стенографирования применялась при обсуждении мелких, сравнительно
второстепенных вопросов, составлявших большую часть повесток Политбюро.
Среди подлинников
протоколов Политбюро, переданных недавно из Президентского архива в РЦХИДНИ,
сохранилось того несколько стенограмм заседаний Политбюро за 30-е годы. Эти
заседания были посвящены тем вопросам, о которых руководство партии собиралось
проинформировать широкие круги партийно-государственной номенклатуры: разбор
дел высокопоставленных оппозиционеров (уже упомянутое заседание по "делу
Сырцова-Ломинадзе", заседание по "делу
Эйсмонта-Смирнова-Толмачева"), обсуждение вопросов проведения некоторых
политических и хозяйственных кампаний (уборки урожая, изучения "Краткого
курса истории ВКП(б)"). Такие стенограммы рассылались членам ЦК и некоторым
местным руководителям, не входившим в ЦК. Вполне возможно, что в 30-е годы
стенографировались только такие заседания Политбюро. Нельзя исключить,
конечно, что некоторые другие стенограммы за 30-е годы пока скрыты в
Президентском архиве. Однако не менее вероятно, что историков, когда они
получат наконец доступ ко всему комплексу документации Политбюро, в данном
вопросе ждет разочарование.
Потенциальная ценность
стенограмм заседаний Политбюро особенно остро ощущается в связи с тем, что
применительно к советской политической истории 30-х годов практически
отсутствует мемуарная литература, в определенной мере способная восполнить
отсутствие таких архивных свидетельств, как официальная запись хода того или
иного заседания. Мы располагаем всего лишь несколькими публикациями, которые в
той или иной мере могут претендовать на "звание" мемуаров членов
советского руководства 30-х годов. Прежде всего, это известные воспоминания
Н.С.Хрущева (последние несколько лет в полном виде публиковавшиеся в журнале
"Вопросы истории"), а также записи бесед поэта Ф.Чуева с
В.М.Молотовым и Л.М.Кагановичем23. Все они представляют определенный
интерес как свидетельство психологии и образа мысли бывших советских лидеров,
но не содержат сколько-нибудь ценной фактической информации, по крайней мере
применительно к событиям 30-х годов.
Своеобразным заменителем
как стенограмм, так и мемуаров сегодня может считаться только переписка между
советскими вождями, которая проливает свет на некоторые "неформальные"
обстоятельства деятельности Политбюро. О ценности этого источника могут
свидетельствовать уже опубликованные письма членов Политбюро за 30-е годы 24.
В них идет речь об обстоятельствах принятия того или иного решения, о позиции
по разным вопросам отдельных членов Политбюро, дается оценка ситуации в стране
и т.д. Вместе с тем переписка в отличие, скажем, от протоколов заседаний
Политбюро изначально фрагментарна и случайна. Письма друг другу члены
Политбюро посылали лишь в периоды отпусков, причем не во всех случаях речь шла
о государственных проблемах, часто дело ограничивалось общими приветами и
короткими сообщениями. Само существование переписки во многом зависело от
состояния связи между Москвой и южными курортными районами, в частности,
телефонной связи. На счастье историков, в первой половине 30-х годов эта связь
была несовершенной. "По телефону нелегко говорить - приходится реветь,
слышно очень плохо, хотя иногда слышно довольно прилично", "пишу это
письмо и посылаю с тов. Гинзбургом. Пытались раз по телефону, ничего не
вышло", - писал Г.К.Орджоникидзе жене с юга в марте 1933 г. О том, как
сложилась бы судьба переписки, будь в распоряжении членов Политбюро нормальная
телефонная связь, отчасти свидетельствует заявление Ворошилова, высказанное им
Сталину в письме от 21 июня 1932 г.: "Жаль, что нет с Сочи (не понимаю
почему) связи "вертушкой", все же можно было бы почаще сноситься
непосредственно, а не посредством переписки"25.
Пока неизвестно, когда
была налажена нормальная телефонная связь между Москвой и правительственными
дачами на юге. Доступная ныне переписка между членами Политбюро фактически
обрывается в 1936 г., и нельзя исключить, что свою роль в этом сыграли
технические причины. Однако, скорее всего, главными были иные обстоятельства:
тот факт, что с 1937 г., судя по всему, Сталин, а за ним и многие другие члены
Политбюро, перестали выезжать в длительные отпуска на юг, ограничиваясь отдыхом
в Подмосковье; изменение общей ситуации в Политбюро, когда Сталин уже не
нуждался в пространных обсуждениях различных проблем со своими соратниками, а
они еще менее были склонны к откровенности. Нельзя исключить, что собрания
писем были подчищены. Каждый из адресатов имел полное право сам решать, какие
частные письма хранить в архиве, какие оставить у себя, а какие уничтожить.
На мысли о подобной
цензуре наталкивает также ситуация с личным фондом Сталина, который в отличие
от фондов других членов Политбюро решено фактически законсервировать и Президентском
архиве. Судя по всему, фонд этот достаточно велик. В последние годы он был и
продолжает оставаться источником для различных публикаций в некоторых изданиях
("Источник", "Исторический архив"). Однако, присмотревшись
к этим публикациям внимательнее, можно заметить, что они представляют для
историков лишь относительный интерес. Например, обнародованная в числе первых
переписка И.В.Сталина с его женой Н.С.Аллилуевой26, несомненно, содержит
много интересных деталей и является важным источником, но все же не дает
ответа на первостепенные вопросы, и главный - что же случилось в сталинской
семье в 1932 году, правдива ли версия о политических разногласиях Сталина и
Аллилуевой, закончившихся самоубийством Аллилуевой? В явно неполной подборке
вообще отсутствуют письма за 1932 год. Причина этого становится ясной из
предуведомления к публикации: "Журнал начинает публикацию документов из
личного архива И.В.Сталина. Архив комплектовался Сталиным: в нем собрание
документов, отражающих его партийную и государственную деятельность за
1916-1931 гг., личная переписка, биографические материалы и фотографии за
1888-1953 гг." Очевидно, что Сталин комплектовал свой архив из тех
документов, которые изображали вождя и его деяния в самом лучшем свете и,
наоборот, выставляли худшим образом его политических оппонентов. Об этом
свидетельствуют и многие другие публикации из архива Сталина: например, последние
письма Бухарина в адрес Сталина, в которых Бухарин предстает оправдывающимся
"грешником", а Сталин его справедливым судьей27; дневники
родственницы Сталина М.А.Сванидзе, также переполненные благоговением перед
Сталиным28 и т.д. Уместно напомнить также, что многолетние поиски в
архивах Политбюро, предпринимавшиеся как при Хрущеве, так и при Горбачеве, не
выявили каких-либо серьезных свидетельств об обстоятельствах убийства Кирова.
Зато было обнаружено, что ряд документов, способных в какой-то мере пролить
свет на эту тайну, уничтожены.
Конечно, нельзя
исключить, что публикации из сталинского фонда отражают личные не безупречные
вкусы публикаторов, оставляющих за бортом менее яркие, но более существенные
с научной точки зрения документы. Конечно, историкам необходим доступ к фонду
Сталина и другим материалам Политбюро. Однако бездействовать, ожидая
"высочайшего соизволения" на открытие этой части документов партии,
бессмысленно29. В конце концов каждое исследование способно
"переварить" лишь часть потенциально возможных источников. Каждый
историк знает, что в ходе работы наступает момент, когда новые факты и документы
уже не меняют сложившейся картины, а лишь повторяют друг друга.
Данная работа также не
претендует на то, чтобы охватить все возможные источники и ответить на все
вопросы, касающиеся Политбюро и механизмов политической власти в 30-е годы.
Каждая из тем, затронутых в книге, может быть предметом специального
исследования. Ряд вопросов, прежде всего внешнеполитические аспекты
деятельности Политбюро, вообще не рассматривались. Книга дает лишь общее
представление о поставленной проблеме, может рассматриваться как
первоначальная попытка исследования истории Политбюро в 30-е годы не только на
основе опубликованных, но и архивных документов.
Примечания
1. XVII съезд Всесоюзной Коммунистической
партии (б). 26 января - 10 февраля 1934 г. Стенографический отчет. М., 1934. С.
564.
2. Типичным примером
может служить исследование, специально посвященное истории Политбюро: LowenhardtJ., Ozing J.R., van Ree E. The Rise and Fall of the Soviet Politburo. London, 1992.
3. См., например:
Медведев Р.А. О Сталине и сталинизме. М., 1990; Архив Троцкого.
Коммунистическая оппозиция в СССР. 1923-1927. Ред.-сост. Фельштинский Ю. Т.
1-4. М., 1990; Такер Р. Сталин. Путь к власти. 1879-1929. М., 1990;TuckerR. Stalin in
Power. The Revolution from Above, 1928-1941. New York, London, 1992; Коэн С. Бухарин. Политическая биография. 1888-1938. М., 1988; Волкогонов Д.А. Триумф и
трагедия. Политический портрет И.В.Сталина. Кн. 1. Ч. 1-2. М., 1989; Его же. Троцкий.
Политический портрет. Кн. 1 -2. М., 1992; Козлов А.И. Сталин: борьба за
власть. Ростов-на-Дону, 1991; Кун. М. Бухарин: Его друзья и враги. М., 1992;
Письма И.В.Сталина В.М.Молотову. 1925-1936. Сост. Кошелева Л., Лельчук В.,
Наумов В., Наумов О., Роговая Л., Хлевнюк О. М., 1995 и др.
4. Graziosi A. G.L.Piatakov (1890-1937): A Mirror of Soviet History //
Harvard Ukrainian Studies. Vol. XVI. № 1/2. 1992. P. 127.
5. Социалистический
вестник. 1936. № 23/24. С. 20-23; 1937. № 1/2. С. 17-24.
6. Ларина (Бухарина) A.M. Незабываемое. М., 1989. С. 243-286.
7. Liebich A. "I am the Last" - Memoires of Bukharin in Paris //
Slavic Review. Vol. 51. № 4 (winter 1992). P. 767-778; Фельштинский Ю.Г. Разговоры с Бухариным. Комментарий к
воспоминаниям А.М.Лариной (Бухариной) "Незабываемое" с приложениями.
М., 1993.
8. Наиболее развернутое
обоснование этой точки зрения см.: Conquest R. Stalin and the
Kirov Murder. New York, 1989.
9. Getty J.A. Origins of the Great Purges. The Soviet Communist Party
Reconsidered, 1933-1938. Cambridge University Press, 1985.
10. Наиболее полный
разбор документов об обстоятельствах убийства Кирова см.: Кирилина А. Рикошет,
или сколько человек было убито выстрелом в Смольном. СПб., 1993.
11. Davies R.W. Some Soviet Economic Controllers - III. Ordzhonikidze //
Soviet Studies. Vol. 12. № 1 (July 1960); Хавин А.Ф. Краткий очерк истории индустриализации СССР. М., 1962;
Его же. У руля индустрии. Документальные очерки. М., 1968; Кузьмин В.И. В
борьбе за социалистическую реконструкцию, 1926-1937. Экономическая политика Советского государства. М., 1976; Bailes K.E.
Technology and Society under Lenin and Stalin. Origins of the Soviet Technical
Intelligentsia, 1917-1941. Princeton University Press, 1978; Лельчук B.C. Индустриализация СССР: история, опыт,
проблемы. М., 1984; Kuromiya H. Stalinist Industrial Revolution.
Politics and Workers, 1928 - 1932. Cambridge University Press, 1988.
12. См.: Хлевнюк О.В.
Сталин и Орджоникидзе. Конфликты в Политбюро в 30-е годы. М., 1993 (Доп. изд.
этой же работы: Khlevniuk О. In Stalin's
Shadow. The Career of "Sergo" Ordzhonikidze. New York, London, 1995);
Benvenuti F. A Stalinist Victim of Stalinism: "Sergo" Ordzhonikidze
// Soviet History, 1917-53. Essays in Honour of R.W.Davies. London, New York,
1995.
13. Fitzpatrick Sh. Ordzhonikidze's Takeover of Vesenkha: a Case Study in
Soviet Bureaucratic Politics // Soviet Studies. Vol. 37. № 2 (April 1985); Денис P.У., Хлевнюк О.В. Вторая пятилетка:
механизм смены экономической политики // Отечественная история. 1994. № 3; Rees E.A. Stalinism and Soviet Rail Transport, 1928-1941.
London, New York, 1995; Idem. Stalin, the Politburo and Rail Transport Policy
// Soviet History, 1917-53.
14. Вопросы истории. 1992. № 2-3; 1995. № 11-12.
15. Исторический архив.
1995. № 6; 1996. № 2-6.
16. Эти материалы
регулярно публиковались в журнале "Известия ЦК КПСС" и большая их
часть вошла в сборник "Реабилитация. Политические процессы 30-50-х
годов". Сост. Курилов И.В., Михайлов Н.Н., Наумов В.П. М., 1991.
17. В книге широко
использованы материалы книги "Сталинское Политбюро в 30-е годы. Сборник
документов". Сост. Хлевнюк О.В., Квашонкин А.В., Кошелева Л.П., Роговая
Л.А. М., 1995.
18. Более подробно об
архивных фондах ЦК РКП(б)-ВКП(б) см.: Khlevniouk О., Kocheleva L., Hewlett Ja., Rogovaia L. Les sources
archivistiques desorganes dirigeants du PC(b)R // Communisme. 1995. № 42-43-44.
19. Экземпляр этой
стенограммы, сохранившийся в архиве Службы безопасности (бывший архив КГБ),
использовал С.А.Кислицын (Кислицын С.А. "Право-"левацкий" блок
Сырцова-Ломинадзе" - что это было? // Кентавр. 1993. № 1). Известен также
небольшой фрагмент этой стенограммы, сохранившийся в фонде Орджоникидзе в
Российском центре хранения и изучения документов новейшей истории (РЦХИДНИ)
(Сталинское Политбюро в 30-е годы. С. 100-105).
20. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп.
3. Д. 360. Л. 12-13.
21. Там же. Д. 535. Л.
2; Д. 569. Л. 6 и т.д.
22. Там же. Д. 633. Л.
13.
23. Чуев Ф. Сто сорок
беседе Молотовым: Из дневника Ф.Чуева. М., 1991; Его же. Так говорил Каганович.
М., 1992. Слухи о многотомных мемуарах Кагановича, которые он якобы писал в
последние годы жизни, сильно преувеличены. Л.М.Каганович действительно оставил
многочисленные рукописи, но все они представляют собой лишь добросовестный
пересказ "Краткого курса истории ВКП(б)", работ Сталина и Ленина, и
стенограмм партийных съездов.
24. Письма И.В.Сталина
В.М.Молотову. 1925-1936 гг.; Сталинское Политбюро в 30-е годы. С. 114-153.
25. РЦХИДНИ. Ф. 74. Оп.
2. Д. 37. Л. 49.
26. Источник. 1993
Нулевой номер. С. 9-22.
27. Там же. С. 23-25;
1993. № 2. С. 4-18.
28. Эти дневники, как и
другие документы из фонда Сталина, касающиеся его семейной жизни, были опубликованы
сначала в журналах, а затем собраны в кн.: Иосиф Сталин в объятиях семьи. Из
личного архива. Сост. Мурин Ю.Г. М., 1993.
29. Я имел возможность
убедиться в этом на личном опыте при подготовке книги о конфликте между
Сталиным и Орджоникидзе (Хлевнюк О.В. Сталин и Орджоникидзе). Книга
основывалась на материалах архивов, открытых для историков, - РЦХИДНИ,
Государственного архива Российской Федерации (ГАРФ), Российского
государственного архива экономики (РГАЭ). Недоступность фондов Президентского
архива (и прежде всего фонда Орджоникидзе) порождала опасения по поводу
точности и полноты исследования. Однако через три года после того, как книга
вышла в свет, оказалось, что эти опасения были в целом беспочвенными.
Поступившие в РЦХИДНИ из Президентского архива материалы Политбюро и
многочисленные личные фонды не содержали принципиально новой информации, а лишь
частично дополняли картину, полученную в результате исследования иных архивов.
Фонд Орджоникидзе, на который априори возлагались большие надежды, состоял
из... четырех (!) дел, содержащих документы второстепенного значения.
Глава 1
ПОЛИТБЮРО В 1930-м ГОДУ. ЗАВЕРШЕНИЕ
СТАЛИНИЗАЦИИ
В исторической
литературе утвердился вывод, что после победы над группой Н.И.Бухарина, А.И.Рыкова
и М.П.Томского в апреле 1929 г. Сталин окончательно расправился со всеми
сколько-нибудь значительными оппозициями и создал решающие предпосылки для
упрочения режима личной власти. Это справедливое и документально обоснованное
заключение, однако, не означает, что решающие события 1929 г. окончательно
предопределили победу Сталина над "правыми" - и над лидерами
"правого уклона", сохранявшими определенное влияние в руководстве
страны, и тем более над "правой" идеологией, которую под влиянием
реальностей жизни сознательно или стихийно разделяли многие коммунисты.
О том, что борьба не
закончена, свидетельствовали политические события 1930 г.: новые атаки на
"правых", фабрикация дел о террористических антисталинских
организациях, расправа с С.И.Сырцовым и В.ВЛоминадзе, перестановки в высших
эшелонах партийно-государственной власти, высшей точкой которых было смещение
А.И.Рыкова с поста председателя СНК и СТО СССР и выведение его - последним
среди руководителей "правого уклона" - из Политбюро.
1. Политические последствия "великого
перелома"
"Великим
переломом" Сталин назвал ультралевую политику форсированной
индустриализации и насильственного объединения в колхозы миллионов крестьянских
хозяйств. Проведение этого курса фактически ввергло страну в состояние
гражданской войны. Особенно острое положение складывалось в деревне. На
насильственные хлебозаготовки, сопровождавшиеся массовыми арестами крестьян и
разорением их хозяйств, деревня ответила восстаниями против властей. По данным
В.П.Данилова и Н.А.Ивницкого, уже в 1929 г. в стране было зарегистрировано
более 1300 мятежей1. Не желая отдавать свое имущество в колхозы, а
также опасаясь репрессий, которые обрушились на более зажиточную часть деревни,
крестьяне резали скот и сокращали посевы. Сталинское правительство решило
подавить сопротивление деревни силой. Был провозглашен курс на сплошную
коллективизацию и ликвидацию зажиточных крестьян (кулаков). Опираясь на помощь
специальных рабочих отрядов, посланных из городов, широко используя силу ОГПУ и
армии, местные власти сгоняли крестьян в колхозы, отнимали у них имущество.
Коллективизация сопровождалась массовым закрытием церквей, глумлением над
религиозными чувствами крестьян, что еще больше накаляло обстановку в деревне.
На насилие крестьяне
ответили новыми восстаниями, убийствами местных руководителей. В январе 1930 г.
было зарегистрировано 346 массовых выступлений, в которых приняли участие 125
тыс. крестьян, в феврале - 736 выступлений (220 тыс. человек), за первые две
недели марта - 595 выступлений (примерно 230 тыс. человек) (без Украины). На
Украине в это время волнениями было охвачено 500 населенных пунктов. По
подсчетам Н.А.Ивницкого, в марте 1930 г. в целом в Белоруссии,
Центрально-Черноземной области, на Нижней и Средней Волге, Северном Кавказе, в
Сибири, на Урале, в Ленинградской, Московской, Западной, Иваново-Вознесенской
областях, в Крыму и Средней Азии было зарегистрировано 1642 массовых
крестьянских выступления, в которых приняли участие не менее 750-800 тыс.
человек. На Украине, данные по которой не включены в эти подсчеты, волнения
охватили в марте более тысячи населенных пунктов2.
История
"крестьянской войны" 1929-1930 гг., как и другие эпизоды массового
сопротивления сталинскому режиму, практически не изучена. Однако отдельные
отрывочные данные показывают, что крестьянские волнения в этот период
приобрели как значительный размах, так и некоторую организованность. В
качестве примера можно сослаться на исследование украинского историка
В.Ю.Васильева. Используя материалы некоторых местных архивов, он показал, что
в западных пограничных районах Украины, где волнениями были охвачены
большинство сел, крестьяне нередко формировали собственные отряды, избирали
новые органы власти, выдвигали энергичных лидеров3.
Напор крестьянского
сопротивления внес некоторые коррективы в первоначальные планы правительства.
2 марта газеты опубликовали известное письмо Сталина "Головокружение от
успехов", в котором он обвинил местных руководителей в
"перегибах" при проведении коллективизации. Однако волнения не
прекратились. В конце марта Сталину доклады-пали о массовых выступлениях
крестьян в центре страны, о боях на Северном Кавказе, руководство Казахстана
просило разрешения применения против крестьян регулярных частей Красной Армии.
В начале апреля правительство отступило более основательно. На места была
послана директива о смягчении курса, в которой признавалось, что над режимом
нависла угроза "широкой волны повстанческих крестьянских
выступлений" и уничтожения "половины низовых работников"4.
Удержать ситуацию под контролем правительству удалось только при помощи
террора. Сотни тысяч крестьян были отправлены в лагеря и трудовые поселения в
Сибири и на Севере. По некоторым данным, в 1930 г. было приговорено к расстрелу
только по делам, которые расследовало ОГПУ, 20.201 человек5.
Однако, хотя крестьянам
удалось сорвать планы молниеносной сплошной коллективизации, окончательную
"победу" одержало сталинское правительство. Проведенная в последующие
несколько лет коллективизация разрушила производительные силы деревни и
завершилась массовым голодом.
С первых же шагов
форсированная индустриализация оказалась разорительной и малоэффективной. В
результате бездумной траты средств многие сотни миллионов рублей оказались
вложенными в незавершенное строительство, не давали отдачи. Действующие же
предприятия, особенно те, что обслуживали потребности населения, сокращали
производство из-за нехватки оборудования и сырья. Росла себестоимость
промышленной продукции, резко ухудшилось ее качество. Летом 1930 г.
индустриальные отрасли экономики также охватил кризис.
Одним из его проявлений
было разрушение денежной системы и полное разорение бюджета. Огромный дефицит
бюджета латали за счет повышения цен, введения обязательной подписки на займы,
а главное - эмиссии. За год и девять месяцев, с конца 1928 по июль 1930 г., в
обращение было выпущено 1556 миллионов рублей, в то время как пятилетний план
предусматривал общую эмиссию на пятилетку 1250 миллионов рублей. Обесценение
денег вело к массовой скупке товаров в запас и натурализации товарообмена.
Сельскохозяйственную продукцию на рынках крестьяне отдавали горожанам не за
деньги, а в обмен на мыло, нитки, сахар, мануфактуру, обувь и т.д. Поскольку
бумажные деньги постоянно падали в цене, население накапливало мелкую разменную
монету, содержащую небольшую долю серебра. Произошло раздвоение денежной
системы, сложился разный курс цен в монете и бумажных банкнотах, а в ряде мест
продавцы вообще отказывались принимать бумажные деньги. Огромные суммы в
серебре оседали в кубышках. Несмотря на чеканку новой монеты, в основном из
дефицитного импортного серебра, ее не хватало. Страну охватил острый кризис
разменной монеты.
Разрушение сельского
хозяйства, направление огромных средств в тяжелую промышленность, массовый
вывоз продовольствия на экспорт привели к резкому падению уровня жизни
населения. Даже в крупных городах, население которых правительство
рассматривало в качестве своей основной социальной базы и старалось
обеспечивать продовольствием в первую очередь, выстраивались огромные очереди
за продуктами, которые распределялись по карточкам. Цены на свободном рынке
для большинства были недоступны. На почве продовольственных трудностей в
городах происходили волнения, демонстрации против властей.
Оборотной стороной
массового недовольства правительством было повышение политического авторитета
лидеров "правого уклона", предупреждавших о тяжелых последствиях левого
скачка. Об этом свидетельствовали, например, письма в центральный партийный
печатный орган, газету "Правда". Такие письма на страницах газеты не
публиковались, но их сводки составлялись для высших руководителей СССР. В
сводке от 5 июля 1930 г. было приведено несколько писем в поддержку Рыкова,
Бухарина и Томского. Например, помощник машиниста депо Сызрань П.Юдаев писал:
"Т.т. Бухарин, Рыков, Томский были правы, ведь печать - это одно, а мнение
рабочих - это другое" 7. В сводке от 10 августа в числе других
приводилось письмо А.И.Горбунова из Канавино. Он сообщал о разговорах в
очередях: "Когда во главе были Рыков, Томский да Бухарин всего было
вдоволь. Вот их отставили и ничего не стало" 8. Авторы писем
напоминали о предупреждениях "правых" по поводу непосильности взятых
темпов индустриализации, о более высоком уровне жизни в период, когда
"правые" были у власти 9 и т.д. О подобных настроениях
хорошо знали в руководстве партии. "Разговоры с рабочими на собраниях, их
записки и вопросы, письма в ред. "Правды", сводки - все говорит о
большом напряжении сил, - отмечал, например, Е.М.Ярославский в письме
Г.К.Орджоникидзе 17 сентября 1930 г. - Конечно, очень сильно выросла сознательность,
силен энтузиазм передовиков, ударников, колоссальны успехи передовиков. Но у
многих и многих настроение неважное, именно в связи с вопросом о снабжении. Оно
расстроено. Рабочий нередко вслух мечтает о том положении, которое было 3 года
назад, когда он мог свободно купить вдосталь жратвы. Об этой жратве (и обуви, и
одежде, и вообще о предметах широкого потребления) надо серьезно думать...
Конечно, нам не надо бояться панических прожектов правых и троцкистов, но надо
этим вопросам уделить гораздо большее внимание, чем им уделяли".
Бухарин, Рыков и
Томский, несмотря на политическую дискредитацию, сохраняли определенный
авторитет в партии, пользовались поддержкой многих партийных деятелей.
Известно, например, что сестра Ленина М.И.Ульянова в апреле 1929 г. прислала на
имя объединенного пленума ЦК и ЦКК ПК П (б) резкое письмо с протестом против
планов исключения "правых" из Политбюро: "Я считаю заслугой т.т.
Рыкова, Томского и Бухарина, что они ставят перед партией... большие вопросы, а
не замалчивают их. Я считаю, что иная точка зрения, замалчивающая или
затушевывающая трудности и опасности, а также чрезмерные восторги перед
достижениями будут проявлением ограниченного самодовольства и комчванства.
Поэтому, протестуя против самой постановки вопроса о выводе троих товарищей из
Политбюро и против недопустимой и вредной для партии дискредитации их, я прошу
довести до сведения Пленума, что я голосую против вывода этих троих товарищей
или кого-либо из них порознь из Политбюро, против их осуждения и
дискредитации", - писала она11.
Несомненно,
"правые" настроения были распространены и среди рядовых членов
партии. Это было одной из причин очередной чистки партии. В 1929-1931 гг. из
ВКП(б) было исключено около 250 тыс. человек, значительная часть которых поплатились
партбилетом за принадлежность к "правому уклону"12.
Однако особенно бдительно
Сталин следил, конечно, за своими ближайшими соратниками в Политбюро, от
позиции которых все еще в значительной мере зависел исход политической борьбы.
Очевидно, что провалы политики "большого скачка" не могли не
сказаться на настроениях в высших эшелонах власти. Немало предположений по
этому поводу делалось уже современниками событий. Например, "Бюллетень
оппозиции", издававшийся Троцким в Берлине, сообщал в одном из
"писем из СССР", датированном сентябрем 1930 г., что в Москве
говорили о неизбежности разрыва между Сталиным и Молотовым, на которого Сталин
возложил "всю ответственность за "перегибы" политики партии в
деревне"13. Известные сегодня документы, в частности, письма
Сталина Молотову за 1930 г.14, многие из которых будут использованы далее,
отвергают эти предположения. Между Сталиным и Молотовым в этот период
существовали особо близкие, доверительные отношения. Можно сказать, что
Молотов был главным, особо доверенным, соратником Сталина.
Больше оснований
предполагать определенную долю достоверности в сообщении анонимного
корреспондента "Социалистического вестника" о разногласиях между
Сталиным и некоторыми членами Политбюро по поводу судьбы лидеров "правого
уклона". "Упорно говорят о том, - говорилось в этом сообщении, - что
Калинин, Орджоникидзе и Ворошилов уговорили Сталина пойти на уступки. Сущность
их в следующем: по-прежнему правый уклон оценивается как главный, по-прежнему
ведется борьба против "деморализаторских настроений", но Сталин
согласился прекратить кампанию против лидеров правых и не настаивать на
оргвыводах против них"15. Действительно, для тех членов
Политбюро, которые поддерживали Сталина, группа Бухарина не была равна
предшествующим оппозициям, например, Троцкого и Зиновьева. Бухарин, Рыков, Томский
даже в период острого противостояния оставались более "своими", чем,
например, Троцкий, Зиновьев и Каменев. "Правые" выступали менее
ожесточенно, старались действовать в рамках партийной легальности, не выдвигая
категорических требований о кадровых перестановках в Политбюро, чем, кстати, и
заслужили ярлык не "оппозиции", а лишь "уклона". Со многими
членами Политбюро опальные "правые" были связаны хорошими личными
отношениями, годами совместной беспощадной борьбы с общим врагом -
троцкистско-зиновьевской оппозицией. Все это, кстати, заставляло Сталина в
1928-начале 1929 г. действовать против группы Бухарина достаточно осторожно,
внимательно приглядывая за настроениями своих соратников. "Был у Серго.
Настроение у него хорошее. Он твердо стоит и решительно за линию ЦК, против
колеблющихся и шатающихся... У Серго был, оказывается, Андреев... и беседовал с
ним. По мнению Серго, Андреев стоит твердо за линию ЦК. Томский, оказывается,
пытался (во время пленума) "разложить" его.., но не удалось
"заманить" Андреева"; "Ни в коем случае нельзя дать
Томскому (или кому-либо другому) "подкачать" Куйбышева или Микояна.
Не можешь ли прислать письмо Томского против Куйбышева?" - писал,
например, Сталин Молотову в августе 1928г.16
Рецидивы особого
отношения многих членов Политбюро к "правым" проявлялись и после
того, как в апреле 1929 г. группа Бухарина, Рыкова, Томского потерпела
окончательное поражение. Например, в июне 1929 г. Политбюро решало вопрос о
работе Бухарина, смещенного к тому времени с должности редактора
"Правды". Сталин настаивал на назначении Бухарина наркомом
просвещения. Это была почетная, но опасная для Бухарина политическая ссылка.
Внешне пост наркома просвещения выглядел как важное и почетное задание партии.
Сталин, предлагая такое решение, демонстрировал якобы беспристрастность и
готовность наладить деловое сотрудничество с Бухариным. Однако на деле все
было не так. Максимально отдаленный от "большой политики", Народный
комиссариат просвещения подвергался постоянным нападкам и критике со стороны
не только партийных функционеров, но и руководителей комсомола, профсоюзов,
"советской общественности". Непростой была обстановка в самом
наркомате. И общем, став наркомом просвещения, Бухарин оказался бы тянут в
водоворот многочисленных споров, склок и постоянных проработок, что
гарантировало его окончательное исключение из политических игр. Понимая все
это, Бухарин сопротивлялся и сделал неожиданный ход: попросил третьестепенный
пост начальника научно-технического управления Высшего совета народного
хозяйства СССР. В этом случае более очевидно обозначалось опальное положение
Бухарина и реальное стремление Сталина полностью выжить его из руководства
партии. Этот пост в отличие от Наркомата просвещения гарантировал сравнительно
спокойную и необременительную служебную деятельность, развязывал руки для
более внимательного наблюдения за "большой политикой".
Несмотря на возражения
Сталина, Политбюро поддержало Бухарина. О том, как это происходило, мы знаем из
письма К.Е.Ворошилова Г.К.Орджоникидзе от 8 июня 1929 г.: "...Бухарин
умолил всех не назначать его на Наркомпрос и предложил, а затем настаивал на
НТУ. Я поддержал его в этом, поддержало еще несколько человек и большинством в
один голос (против Кобы) мы провели его"17.
Сталин должен был считаться
с возможностью таких конфликтов. Как справедливо пишет С. Коэн,
"...Сталин сколотил антибухаринское большинство и стал в руководстве
первым среди равных не как безответственный автор "революции сверху",
а под обличьем трезвого государственного деятеля, избравшего "трезвый и
спокойный" курс между робостью правых и экстремизмом левых... Несмотря на
свою воинственную риторику, он победил в своей знакомой с 20-х гг. роли сторонника
золотой середины, производившего выгодное впечатление на других администраторов
своей прагматичной деловитостью, "спокойным тоном, тихим голосом"18.
Сталин не мог выйти из этого образа и предпочитал позицию
"обиженного". Слишком резкие нападки на поверженных
"правых" могли вызвать настороженность у некоторых членов Политбюро,
усилить симпатии к Бухарину, Рыкову и Томскому. Именно поэтому Сталин столь
долго "расставался" с "правыми". Несмотря на то, что
политическая победа над ними была одержана уже в апреле 1929 г., вывод
Бухарина, Томского и Рыкова из Политбюро осуществлялся постепенно и с
определенными предосторожностями. Бухарина исключили из Политбюро в ноябре 1929
г., Томского не избрали в Политбюро на новый срок после XVI съезда партии, в июле
1930 г., когда формировались новые руководящие органы ВКП(б). Рыков вошел в
новый состав Политбюро и оставался в нем еще несколько месяцев, до декабря 1930
г.
Вместе с тем Сталин не
мог позволить себе и излишнюю осторожность. Провалы "генеральной
линии" объективно усиливали позиции "правых". При определенных
обстоятельствах вполне могла возникнуть идея примирения с "правыми",
идея консолидации руководства. Идея тем более естественная, что Рыков
по-прежнему занимал ключевые посты в партийно-государственном аппарате. Фактор
Рыкова вообще представлял для Сталина одну из самых значительных политических
проблем на этом этапе.
Рыков был одним из
старейших и заслуженных членов партии, в которую он вступил в семнадцатилетнем
возрасте уже в 1898 г. Не закончив учебу на юридическом факультете Казанского
университета, он стал профессиональным революционером-подпольщиком. Активно
участвовал в революции 1905-1907 гг. Неоднократно арестовывался, ссылался. В
первом советском правительстве Рыков занимал важный пост наркома внутренних
дел. В годы гражданской войны занимался организацией экономики, снабжением
Красной армии. Будучи одним из создателей системы "военного
коммунизма", он не стал ее активным приверженцем. В своих работах военного
периода Рыков, как отмечает современный исследователь его государственной
деятельности, "предстает перед нами скорее практиком, внимательно
присматривающимся к окружающей действительности, не впадающим в крайности,
готовым к компромиссу..."19. После смерти Ленина Рыков сменил
его на посту председателя Совнаркома. Возглавляя правительство, Рыков, объективно,
в силу занимаемой должности, обладал значительной властью, держал в своих руках
важнейшие механизмы управления страной. При всем желании Политбюро и Сталин не
могли полностью контролировать деятельность СНК, тем более, что по сложившейся
в 20-е годы традиции правительственные органы обладали значительной
самостоятельностью. Определенную роль играло и то обстоятельство, что Рыков по
национальности был русским, выходцем из крестьянской семьи, и в силу этого
куда больше подходил на роль лидера крестьянской России, чем Сталин и его
закавказские соратники.
Более опытный и
сдержанный, Рыков не допускал столь откровенных политических ошибок, как,
например, Бухарин. Несмотря на политическое поражение, Рыков старался вести
себя осмотрительно, но с достоинством. Осуждая свои прошлые ошибки в
выступлениях на различных партийных собраниях (например, на XVI съезде партии), он
пытался не переступить определенной грани, сохранить политическое лицо.
Окруженный многочисленными "комиссарами" Сталина, он старался поддерживать
с ними хорошие отношения. Испытывая растущий нажим со стороны аппарата ЦК
партии, находившегося под полным контролем Сталина, Рыков не доводил дело до
конфликтов, но при каждом удобном случае проявлял характер, отстаивал свои
права главы правительства.
Например, в начале
февраля 1930 г. Оргбюро ЦК ВКП(б) приняло решение о снятии с работы в СНК
одного из работников. Получив выписку с этим решением, Рыков подписал официальное
обращение к секретарю ЦК ВКП(б) А.П.Смирнову: "Опротестовывать этого решения
я не буду, но очень прошу на будущее время снимать работников СНК с ведома
моего или моих заместителей"20. Через два месяца, 3 апреля 1930
г., Рыков довольно резко ответил на предложения Смирнова, курировавшего отдел
агитации и массовых кампаний ЦК ВКП (б), об организации специального комитета
по делам печати. "В связи с Вашим письмом... о Комитете по Делам Печати
сообщаю, что я (как и СНК) категорически высказываюсь против организации
такого Комитета при Совнаркоме Союза СССР. Установление контингента бумаги для
различных потребителей Совнарком может производить в порядке своей нормальной
работы, аналогично тому, как это делается в отношении распределения
строительных и т.п. материалов, не учреждая для этого специального
Комитета"21.
Позицию Рыкова в этот
период достаточно ярко характеризовало его поведение на конференции уральской
областной партийной организации в Свердловске в июне 1930 г., куда он (как член
Политбюро) был послан сделать доклад накануне предстоящего съезда партии.
Руководство уральского обкома, возможно, по своей инициативе, а, скорее всего,
по приказу из Москвы, организовало на конференции очередную проработку Рыкова
за "правые ошибки". Несколько специально подготовленных ораторов
выступили с резкими заявлениями и потребовали от него "покаяния".
Однако, Рыков дал резкий отпор. В своем заключительном слове 4 июня он заявил:
"Я здесь являюсь докладчиком Политбюро и доклад свой делал как член
Политбюро, уполномоченный на вашей конференции защищать линию ЦК... Речи же
некоторых ораторов звучали так, как если бы они выступали не по докладу одного
из членов Политбюро, официального докладчика Политбюро, а по докладу просто
Рыкова, у которого в известный период... были разногласия с большинством ЦК и
большинством Политбюро..."22. Объектом особо резкой отповеди
Рыков избрал одного из делегатов конференции Румянцева, требовавшего от Рыкова
отчета о его работе и покаяния. "Тов. Румянцев, а он не рядовой член
партии, должен взвешивать свои слова, - заявил Рыков. - Мы же члены правящей
партии. Я председатель Совнаркома Союза, член Политбюро, и если после моего
заявления о том, что я за резолюции голосовал и в составлении некоторых из них
принимал участие..., если после 7 месяцев моей политической, хозяйственной и
советской работы... приходит человек сюда и спрашивает меня: как относишься к
генеральной линии партии? - то я в ответ могу сказать только одно: я решительно
не понимаю, какие есть основания для такого рода вопросов. Опасность же их мне
кажется совершенно ясной. Потому что уже сам факт, что ко мне обращаются как к
какому-то лидеру какой-то группировки... означает внушение партии уверенности,
что группировка, созданная при моем участии, в партии существует. Зачем сеять
такие сомнения?.. А если кто неправильно говорит такие вещи, то наносит этим
величайший ущерб единству партии... Поэтому я должен потребовать объяснения
как, почему, на основании каких данных... тов. Румянцев может предъявить ко мне
вопросы, как к лидеру какой-то существующей организации, ставит вопрос, как я
отношусь к генеральной линии партии и т.д."23. Подчеркнуто
продемонстрировав, что не собирается отказываться от власти, Рыков добился
соответствующей реакции зала. Его речь неоднократно прерывалась аплодисментами
и закончилась, как указывалось в стенограмме, "продолжительными бурными
аплодисментами", как и подобало речи одного из вождей партии.
Планы Сталина в
отношении Рыкова спутал также С.И.Сырцов, которого Сталин, похоже, готовил на
пост председателя Совнаркома СССР вместо Рыкова.
Сырцов был на 12 лет
моложе Рыкова и на пятнадцать лет позже него (в 1913 г.) вступил в партию. Но
произошло это при условиях, которые в дальнейшем предопределили благоприятный
поворот в судьбе Сырцова - первыми его шагами в партии руководил Молотов. Так же,
как и Рыков, Сырцов был недоучившимся студентом, поменяв скамью Петербургского
политехнического института на скамью подсудимого и ссылку в Сибирь. В годы
гражданской войны воевал на юге, где познакомился с некоторыми из будущих
соратников Сталина (например, с Орджоникидзе). В 1921 г. попал в аппарат ЦК на
должность заведующего отделом. В 1926 г. был направлен секретарем в Сибирский
краевой комитет ВКП(б). В начале 1928 I. в его судьбе произошел случай, о котором
мог мечтать любой партийный функционер, - в Сибирь с известной миссией
организации чрезвычайных хлебозаготовок прибыл сам Сталин. Акция, не в
последнюю очередь благодаря Сырцову, прошла успешно. Сразу же после решающей
победы над группой Бухарина, в мае 1929 г., Сталин провел назначение Сырцова па
пост председателя Совнаркома РСФСР, который до него занимал по совместительству
Рыков. В июне 1929 г. Пленум ЦК избрал Сырцова кандидатом в члены Политбюро.
Однако молодой выдвиженец не оправдал надежд вождя, оказался строптивым и
слишком самостоятельным. Есть основания считать, что Сталин был недоволен, в
частности, взаимоотношениями Сырцова и Рыкова.
Постоянные служебные
контакты между ними были неизбежны. Как председатель СНК РСФСР Сырцов принимал
участие в работе различных органов правительства СССР, в частности, входил в
регулярно заседавшее под руководством Рыкова совещание председателя СНК СССР с
его заместителями, так называемое совещание замов (подробнее о функциях и
значении этого органа будет сказано ниже). Неоднократно Сырцову приходилось
решать многие вопросы во взаимодействии с союзным Совнаркомом. Рыков, судя по
всему, относился к просьбам Сырцова с особым расположением, и это
настораживало Сталина. Один из известных конфликтов на этой почве произошел
осенью 1930 г.
27 июня 1929 г.
Политбюро приняло постановление об использовании труда уголовно-заключенных, в
соответствии с которым в концентрационные лагеря ОГПУ (переименованные этим же
постановлением в исправительно-трудовые) передавались все осужденные на три
года и больше. Для приема этих "контингентов" Политбюро предписало
расширить существующие и организовать новые лагеря в отдаленных районах с
целью их колонизации и разработки "природных богатств путем применения
труда лишенных свободы". Осужденные на срок до трех лет оставались в
ведении НКВД союзных республик и должны были трудиться в специально
организованных сельскохозяйственных или промышленных колониях24.
Выполняя намеченную
программу, ОГПУ уже к середине 1930 г. создало значительную сеть
исправительно-трудовых лагерей. Северные лагеря (около 41 тысячи заключенных)
занимались постройкой железной дороги Усть-Сысольск-Пинюг (300 км), тракта
Усть-Сысольск-Ухта (290 км), вели работы по разделке и погрузке лесоэкспортных
материалов в Архангельском порту, обеспечивали геологоразведку в Ухтинском и
Печорском районах. Около 15 тысяч человек в дальневосточных лагерях строили
Богучачинскую железнодорожную ветку (82 км), вели рыбный промысел и лесозаготовки.
20-тысячные Вишерские лагеря участвовали в возведении химических и
целлюлозно-бумажных предприятий, в частности, Березниковского комбината,
заготавливали лес на севере Урала. Сибирские лагеря (24 тыс. заключенных), помимо
работ на железнодорожной линии Томск-Енисейск, обеспечивали производство
кирпича для строительства Сибирского комбайнового завода и Кузнецкого
металлургического комбината, вели лесозаготовки, обслуживали золотодобывающие
предприятия на Лене. 40 тыс. заключенных самых старых Соловецких лагерей
строили тракт Кемь-Ухта, заготавливали лес для экспорта, перерабатывали 40
процентов улова рыбы Беломорского побережья25.
Первые успехи в
эксплуатации принудительного труда увеличили аппетиты правительства, и в июне
1930 г. оно приняло решение о строительстве Беломорско-Балтийского канала.
Для строительства канала всего за два года по предварительным подсчетам
требовалось 120 тыс. заключенных. Заключенные, которых еще совсем недавно не
знали чем занять, превратились в один из самых дефицитных "ресурсов".
На этой почве в середине 1930 г. между ОГПУ и НКВД РСФСР возник конфликт.
После постановлений о
хозяйственном использовании заключенных НКВД РСФСР, так же как и ОГПУ, активно
занялся экономической деятельностью. По договорам с предприятиями колонии
НКВД заготавливали дрова для черной металлургии Урала (20 тыс. заключенных) и
северных железных дорог (9 тыс. заключенных), вели экспортные лесозаготовки и
разрабатывали фосфоритные рудники, участвовали в постройке железной дороги
Саратов-Миллерово, организовывал и мастерские, работавшие в качестве подсобных
цехов различных предприятий (выпускали тару, строительные блоки, вязали
рыболовные сети, занимались починкой и утилизацией)26.
Нуждаясь в рабочей силе,
НКВД РСФСР всячески противился передаче в лагеря ОГПУ заключенных, осужденных
на срок свыше трех лет. В этом вопросе "свое" НКВД поддерживал
Сырцов. По ходатайству республиканских властей совещание замов под
председательством Рыкова 18 июля 1930 г. приняло решение об отсрочке передачи
таких заключенных на полтора месяца в связи с их использованием на торфоразработках,
и поручило подготовить для рассмотрения на совещании замов вопрос о
возможности оставления трехгодичников в колониях НКВД РСФСР в дальнейшем27.
Решение это принималось без консультаций с ОГПУ. Поставленное перед
свершившимся фактом, руководство ОГПУ перешло в контрнаступление. 31 июля 1930
г. заместитель председателя ОГПУ Мессинг и заместитель начальника управления
лагерей ОГПУ М.Берман обратились в СНК СССР с запиской, в которой утверждали,
что уже существующий дефицит рабочей силы (примерно 35 тыс. человек)
значительно усугубляется в связи I началом строительства
Беломорско-Балтийского канала. Угрожая срывом правительственных заданий,
авторы документа требовали срочно увеличить контингент заключенных, поступающих
из НКВД, "за счет осужденных на сроки не 3 года, как это было до сих пор,
а 2 года и выше"28. Свою записку 4 августа 1930 г. прислал в
Совнарком и заместитель наркома внутренних дел РСФСР Ширвиндт. Ссылаясь на
обширные хозяйственные планы и предстоящий перевод колоний наркомата на полную
самоокупаемость, он просил вообще пересмотреть решение об обязательной передаче
заключенных, осужденных на три года и выше, в ОГПУ, предлагал использовать
часть из них на работах, организуемых НКВД29.
Это ходатайство перед
союзным правительством (Рыковым) поддержал Сырцов, который 10 августа 1930 г.
направил в СНК СССР письмо с просьбой поставить вопрос на обсуждение30.
18 августа в СНК СССР была создана специальная комиссия для проработки
проблемы. 24 августа она представила свое заключение: "Принимая во
внимание, что лишенные свободы на срок от трех лет и выше являются в
большинстве своем наиболее социально-опасным элементом и что произведенные
органами ОГПУ по заданиям правительства работы занимают не менее важное
общегосударственное значение, чем работы, производимые органами НКВД РСФСР,
считать передачу лишенных свободы на срок свыше 3-х лет для использования их
на работах в колониях и фабриках НКВД РСФСР, нецелесообразной"31.
Несмотря на это, 31 августа 1930 г. совещание председателя СНК СССР и его
заместителей постановило: "Принять, что лишенные свободы на срок свыше
трех лет, поскольку они могут быть использованы на работах в колониях и на
фабриках НКвнудела, должны быть оставлены за ним"32.
Таким образом, в конфликте
между ОГПУ и НКВД РСФСР Рыков откровенно встал на сторону Сырцова и руководства
НКВД. Позиция Сырцова была объяснима - он защищал интересы "своего",
республиканского наркомата. Вполне логично было ожидать, что Рыков так же
заступится за "свое" ведомство - ОГПУ при СНК СССР. Однако он не
только не сделал этого, но осмелился пренебречь решением Политбюро об
использовании заключенных. Неудивительно, что Сталин сразу же усмотрел в этом
конфликте политическую основу. 7 сентября 1930 г., находясь в отпуске на юге,
он дал поручение оставшемуся в Москве Молотову: "...Говорят, что хотят отобрать
у ОГПУ уголовных (свыше трех лет) в пользу НКвнудел. Это - происки прогнившего
насквозь Толмачева (нарком внутренних дел РСФСР. - О.Х.). Есть кое-что
от Сырцова, с которым заигрывает Рыков. Я думаю, что решение П [олит ]б [юро ]
надо проводить, а НКвнудел - закрыть"33. 5 октября 1930 г.
Политбюро подтвердило прежнее постановление о передаче ОГПУ всех
"трехгодичников". В декабре 1930 г. было принято решение Политбюро об
упразднении республиканских НКВД34.
Дело о заключенных было
лишь частью кампании по дискредитации Рыкова и подготовке его изгнания из
Политбюро. Оно свидетельствовало также о том, что уже по крайней мере в
сентябре 1930 г. (т.е. почти за два месяца до фабрикации "дела
Сырцова-Ломинадзе") Сталин утратил доверие к Сырцову. Перед Сталиным,
таким образом, встала двойная задача - не только убрать Рыкова, но и
"распрощаться" с его возможным приемником - Сырцовым.
2.
"Вредители" и их "пособники"
Многие данные
свидетельствуют о том, что фактически подготовку к окончательному решению
проблемы "правых", в том числе к смещению Рыкова, Сталин начал сразу
же после XVI съезда партии. Первоначально в качестве главного объекта атаки Сталин
избрал совещание председателя СНК и СТО СССР и его заместителей.
Создание этого рабочего
органа правительства не предусматривалось Конституцией СССР. Совещание замов
было образовано Рыковым и его заместителями по СНК в январе 1926 г. и в мае
1926 г. "узаконено" решением Политбюро. Совещание создавалось для
выработки плана работы СНК и СТО СССР, составления повесток их заседаний и рассмотрения
"отдельных административных вопросов, которые не нуждаются во внесении в
СНК и СТО"35. Со временем совещание замов приобрело большое влияние. Собираясь раз в неделю в
зале заседаний СНК и СТО СССР, оно оперативно решало
многие принципиальные вопросы. Членами совещания
замов, помимо Рыкова и его заместителей, были
руководители ключевых государственных ведомств (председатель СНК РСФСР, наркомы финансов, земледелия, торговли, путей сообщения,
председатели ВСНХ, Госплана, Госбанка СССР).
Формально числились членами совещания Сталин,
Калинин, Молотов, Ворошилов. Все распоряжения
по совещанию (относительно включения в его состав новых членов, составления
повесток заседания и т.д.) давал лично Рыков36.
Летом и осенью 1930 г.
Сталин несколько раз демонстративно добивался отмены решения совещания замов
по разным вопросам. Наиболее шумным был конфликт по поводу кризиса разменной
монеты.
Разрушение финансовой
системы и исчезновение из оборота металлических денег, о чем говорилось выше,
наносило по экономике страны серьезный удар. Более того, кризис разменной
монеты превратился в серьезную политическую проблему, вызывая массовое недовольство
населения. Руководители наркомата финансов и Госбанка для выхода из кризиса и
стабилизации денежной системы предлагали увеличить выпуск монеты. Нарком
финансов Н.П.Брюханов в феврале 1930 г. сообщал в СНК СССР о кризисном
положении с чеканкой серебряной монеты, о необходимости закупок импортного серебра
и предлагал заменить серебряные деньги никелевыми. Эти предложения тогда были
отвергнуты.
Однако усиление кризиса
и исчезновение монеты из оборота заставило летом 1930 г. вернуться к этим
вопросам. По инициативе Брюханова 18 июля 1930 г. совещание замов приняло
решение увеличить чеканку бронзовой монеты и войти в Политбюро с предложением о
восстановлении расходов по закупке серебра за границей, для чего ассигновать
дополнительно 4 миллиона рублей. Одновременно совещание замов поручило ОГПУ
организовать "решительную борьбу со злостной скупкой и спекуляцией
серебряной монетой"38.
Сталин решил
воспользоваться ситуацией в своих интересах. Неожиданно он проявил к делу о
разменной монете огромное внимание и взял руководство им в свои руки. Прежде
всего Сталин решительно осудил предложения о дополнительной чеканке монеты из
импортного серебра. 20 июля 1930 г. Политбюро отвергло это предложение
совещания замов 39. На вооружение Сталин взял исключительно
репрессивные методы решения проблемы.
С конца июля в советской
печати началась кампания по поводу кризиса разменной монеты, который был
объявлен результатом происков классового врага. В газетах сообщалось о
многочисленных арестах спекулянтов монетой и помогающих им служащих
торгово-кооперативных организаций, банков и т.д.40 2 августа 1930 г.
Сталин отправил председателю ОГПУ В.Р.Менжинскому следующий запрос: "Не
можете ли прислать справку о результатах борьбы (по линии ГПУ) со спекулянтами
мелкой монетой (сколько серебра отобрано и за какой срок; какие учреждения
более всего замешаны в это дело; роль заграницы и ее агентов; сколько вообще
арестовано людей, какие именно люди и т.п.). Сообщите также Ваши соображения
о мерах дальнейшей борьбы"41. Через несколько дней требуемая
справка была представлена. Ознакомившись с ней, Сталин 9 августа сделал
Менжинскому письменный выговор: "Получил Вашу справку. Точка зрения у Вас
правильная. В этом не может быть сомнения. Но беда в том, что результаты
операции по изъятию мелкой серебряной монеты почти плачевны. 280 тысяч рублей -
это такая ничтожная сумма, о которой не стоило давать справку. Видимо, покусали
маленько кассиров и успокоились, как это бывает у нас часто. Нехорошо"42.
Первые результаты своих усилий
и перспективы борьбы на "финансовом фронте" Сталин в это же время
изложил в письме Молотову. "Результаты борьбы с голодом разменной монеты
почти что ничтожны, - писал он. - 280 тысяч руб[лей ] - чепуха. Видимо,
покусали немного кассиров и успокоились. Дело не только в кассирах. Дело в
Пятакове, в Брюханове и их окружении. И Пятаков, и Брюханов стояли за ввоз
серебра. И Пятаков, и Брюханов проповедовали необходимость ввоза серебра и
провели соответ[ствующее ] решение в совещ[ании ] замов (или СТО), которое мы
отвергли на понедельничьем собрании (заседание Политбюро - О.Х.), обругав
их "хвостиками" финансовых вредителей. Теперь ясно даже для слепых,
что мероприятиями НКФ руководил Юровский (а не Брюханов), а
"политикой" Госбанка - вредительские элементы из аппарата Госбанка
(а не Пятаков), вдохновляемые "правительством" Кондратьева-Громана.
Дело, стало быть, в том, чтобы: а) основательно прочистить аппарат НКФ и Госбанка,
несмотря на вопли сомнительных коммунистов типа Брюханова-Пятакова, б) обязательно
расстрелять десятка два-три вредителей из этих аппаратов, в том числе десяток
кассиров всякого рода, в) продолжать по всему СССР операции ОГПУ по изоляции
мелк[ой] монеты (серебряной) "43.
20 августа 1930 г.
Политбюро поручило ОГПУ "усилить меры борьбы со спекулянтами и
укрывателями разменной монеты, в том числе и в советско-кооперативных
учреждениях"44. 15 октября 1930г., Политбюро освободило от
должности председателя Госбанка Пятакова и наркома финансов Брюханова45.
Взяв в свои руки
проведение кампании против спекулянтов разменной монетой, Сталин явно
преследовал несколько целей. Прежде всего он в очередной раз обвинил Рыкова и
его аппарат в некомпетентности и продемонстрировал собственную решимость и
способность решать, вопреки ошибкам помощников, самые сложные проблемы. Как
следует из приведенного письма Молотову, Сталин также старался доказать, что
действия правительства в данном вопросе - результат влияния
вредителей-специалистов, фактически подчинивших себе коммунистов-руководителей.
В этом смысле дело о разменной монете было составной частью акции против
"вредителей" и их "пособников" в партии, которая была
задумана Сталиным как главное средство борьбы с "правыми".
В 20-е годы на фабриках
и заводах, в наркоматах и ведомствах работал многочисленный отряд старых
инженеров, экспертов, ученых. Многие из них входили в свое время в различные
партии - от меньшевиков до кадетов, имели большой опыт практической работы,
хорошее образование. Несмотря на принципиальные политические разногласия с большевиками,
эти люди с надеждой приняли НЭП. Они немало сделали для экономического
возрождения страны, а свои политические симпатии отдавали прежде всего
"правым коммунистам", выступавшим за умеренность и осмотрительность в
политике и экономике. Можно даже сказать, что успехи НЭПа во многом опирались
на сотрудничество опытных специалистов из старой интеллигенции и группы
большевистских лидеров, выступавших в середине 20-х годов за относительно
умеренный курс.
Когда сталинская
группировка начала борьбу с "правыми", одной из первых ее жертв стали
старые специалисты. Начиная со знаменитого шахтинского процесса 1928 г.
значительная часть специалистов была обвинена во "вредительстве" и
осуждена. Причем, расправляясь с "буржуазными специалистами",
сталинское руководство не только перекладывало на них вину за многочисленные
провалы в экономике и резкое снижение уровня жизни народа, вызванные политикой
"великого перелома", но и уничтожало интеллектуальных союзников
"правых коммунистов", компрометировало самих "правых" на
связях и покровительстве "вредителям". По такой схеме была проведена
и новая акция против "вредителей" в 1930 г.
Для фабрикации дела о
разветвленной сети контрреволюционных вредительских организаций ОГПУ с лета
1930 г. начало аресты крупных специалистов из центральных хозяйственных
ведомств. В основном это были широко известные ученые и эксперты, игравшие
заметную роль в годы НЭПа. Так, профессор Н.Д.Кондратьев, бывший эсер, товарищ
министра продовольствия во Временном правительстве, работал в советских
сельскохозяйственных органах, возглавлял Конъюнктурный институт Наркомата
финансов, профессора Н.П.Макаров и А.В.Чаянов занимали должности в Наркомате
земледелия РСФСР, профессор Л.Н.Юровский был членом коллегии Наркомата
финансов, профессор П.А.Садырин, бывший член ЦК партии народной свободы, входил
в правление Госбанка СССР. Опытный статистик-экономист В.Г.Громан, до 1921 г.
меньшевик, работал в Госплане и ЦСУ СССР. Приблизительно такой же путь
проделал и другой видный меньшевик, а с 1921 г. сотрудник Госплана СССР
В.А.Базаров. Н.Н.Суханов, автор известных "Записок о революции", в
20-е годы работал в хозяйственных органах, в советских торгпредствах в
Берлине и Париже. 10 октября 1917 г. в квартире Суханова, жена которого была
большевичкой, состоялось известное заседание ЦК большевиков, на котором было
принято решение об организации вооруженного восстания.
Усилиями ОГПУ, которые
внимательно направлял Сталин, были подготовлены материалы о существовании сети
связанных между собой антисоветских организаций, которые якобы объединялись в
"Трудовую крестьянскую партию" под председательством Кондратьева и
"Промпартию" под руководством профессора Рамзина. Помимо показаний о
подготовке свержения советского правительства, связях с зарубежными
антисоветскими организациями и спецслужбами, у арестованных
"вредителей" выбивали свидетельства о контактах с “правыми" и
некоторыми членами руководства страны. Такие контакты действительно
существовали, поскольку арестованные ученые работали в государственных
учреждениях, выступали экспертами, готовили для правительства разного рода
документы.. Сталин старался сделать эти показания достоянием широкого круга
партийных функционеров. По его поручению Политбюро 10 августа и 6 сентября 1930
г. принимало решения о рассылке показаний арестованных по делу "Трудовой
крестьянской партии" всем членам ЦК и ЦКК, а также руководящим кадрам
хозяйственников"46. Протоколы допросов "вредителей"
были напечатаны типографским способом в виде брошюры, которая рассылалась широкому
кругу партийно-государственных руководителей47.
Показаниями
"вредителей" одними из первых оказались скомпрометированы Калинин и
Рыков. Арестованный Н.Д.Кондратьев, в частности, рассказал на допросе о своих встречах
с Калининым и назвал его в числе тех лиц, беседы с которыми позволяли
"вредителям" получать информацию о политическом положении в стране. В
контактах председателя ЦИК и председателя СНК с ведущими экспертами в области рюномики, конечно, не было ничего
особенного. Но Сталин интерпретировал показания в выгодном для себя свете.
"Что Калинин грешен, - писал Сталин Молотову в конце августа, - в этом не
может быть сомнения. Все, что сообщено о Калинине в показаниях, - сущая правда.
Обо всем этом надо обязательно осведомить ЦК, чтобы Калинину впредь не повадно
ныло путаться с пройдохами"48. 2 сентября 1930 г. в письме к
Молотову Сталин откомментировал эту проблему так: "Насчет привлечения к
ответу коммунистов, помогавших громанам-кондратиевым, согласен, но как быть
тогда с Рыковым (который бесспорно помогал им) и Калининым (которого явным
образом впутал в это "дело" подлец-Теодорович)? Надо подумать об
этом"49.
Встревоженный Калинин
дал поручение своим сотрудникам выяснить, при каких обстоятельствах он контактировал
с Кондратьевым. 8 октября секретарь ЦИК А.С.Енукидзе прислал Калинину,
находившемуся в отпуске на юге, письмо, в котором, в частности, говорилось:
"О материалах, просимых тобой, сообщаю, что в прошлый раз прислали тебе
стенограмму твоего доклада на 4 съезде Советов. О Кондратьеве ты только там и
говорил. Посылаю тебе сегодня тот же отчет по газетам и также твой экземпляр
"Показаний" (имеется в виду брошюра с показаниями
"вредителей". - О.Х.)"50. Получив
свидетельства о том, что только в одной из своих речей он упоминал имя
Кондратьева как эксперта, Калинин, видимо, сумел быстро "доказать"
свою непричастность к "вредителям". Сделать это было тем проще, что,
конечно же, не Калинин интересовал Сталина в первую очередь. Послушного Калинина,
а на его примере, возможно, и некоторых других членов Политбюро, Сталин в
очередной раз припугнул лишь на всякий случай. Главной целью проводимой акции
были "правые".
Однако версия моральной
ответственности "правых" за "преступления вредителей" в
конце концов показалась Сталину недостаточной. В ОГПУ начали разрабатывать
другой "след" - прямой причастности партийных оппозиционеров к
деятельности "подпольных партий" и их "террористическим
планам". У арестованных преподавателей Военной академии Какурина и Троицкого
были получены показания о подготовке военного заговора, во главе которого
якобы стоял начальник Генерального штаба Красной армии М.Н.Тухачевский,
связанный с "правыми" в партии. Заговорщики, утверждало ОГПУ,
готовились к захвату власти и убийству Сталина. Сталин получил все эти
материалы от Менжинского 10 сентября 1930 г. Менжинский писал:
"...Арестовывать участников группировки поодиночке - рискованно. Выходов
может быть два: или немедленно арестовать наиболее активных участников
группировки, или дождаться вашего приезда, принимая пока агентурные меры, чтобы
не быть застигнутым врасплох. Считаю нужным отметить, что сейчас все
повстанческие группировки созревают очень быстро и последнее решение представляет
известный риск"51. Однако, Сталин не решился организовать
новое дело и арестовать Тухачевского. О колебаниях Сталина свидетельствовало
его письмо Орджоникидзе от 24 сентября: "Прочти-ка поскорее показания
Какурина-Троицкого и подумай о мерах ликвидации этого неприятного дела.
Материал этот, как видишь, сугубо секретный: о нем знает Молотов, я, а теперь
будешь знать и ты. Не знаю, известно ли Климу об этом. Стало быть Тух[ачев]ский
оказался в плену у антисоветских элементов и был сугубо обработан тоже
антисоветскими элементами из рядов правых. Так выходит по материалам. Возможно
ли это? Конечно, возможно, раз оно не исключено. Видимо, правые готовы идти
даже на военную диктатуру, лишь бы избавиться от ЦК, от колхозов и совхозов, от
большевистских темпов развития индустрии... Эти господа хотели, очевидно,
поставить военных людей Кондратьевым-Громанам-Сухановым.
Кондратьевско-сухановско-бухаринская партия, - таков баланс. Ну и дела...
Покончить с этим делом
обычным порядком (немедленный. арест и пр.) нельзя. Нужно хорошенько обдумать
это дело. Лучше было
бы отложить решение вопроса, поставленного в записке Менжинского, до середины
октября, когда мы все будем в сборе.
Поговори обо всем этом с
Молотовым, когда будешь в Москве"52.
Письмо Сталина
показывает, что он хорошо понимал, что дело о "военном заговоре"
сфабриковано в ОГПУ. Чем иначе объяснить благодушную готовность "отложить
решение вопроса" еще на несколько недель, оставить
"заговорщиков" на свободе, несмотря на "предупреждение"
Менжинского об опасности? Вероятнее всего, Сталин и не собирался арестовывать
армейских генералов. Как и в случае с Калининым, по отношению к военным это
была "профилактическая" акция. Последующие события подтвердили это.
Вернувшись из отпуска в Москву, где-то в середине октября 1930 г. Сталин, Орджоникидзе
и Ворошилов провели очную ставку Тухачевского с Какуриным и Троицким.
Тухачевский был признан невиновным53.
Однако высказанная
Сталиным в сентябрьском письме Орджоникидзе идея о "террористической
деятельности" лидеров "правого уклона" оставлена не была. Забросив
(несомненно, по приказу Сталина) разработку "заговора военных", в
ОГПУ (фабриковали показания о "террористических планах" "Промышленной
партии", а также некоторых сторонников "правого уклона".
Соответственно на руководителей "правых", прежде всего на Бухарина,
возлагалась моральная ответственность за поощрение "терроризма",
подготовку заговоров с целью физического устранения Сталина. Вернувшись в
Москву, Сталин заявил об этом по телефону Бухарину. Бухарин 14 октября 1930 г.
ответил эмоциональным письмом:
"Коба. Я после
разговора по телефону ушел тотчас же со службы в состоянии отчаяния. Не потому,
что ты меня "напугал" - ты меня не напугаешь и не запугаешь. А
потому, что те чудовищные обвинения, которые ты мне бросил, ясно указывают на
существование какой-то дьявольской, гнусной и низкой провокации, которой ты
веришь, на которой строишь свою политику и которая до добра не доведет, хотя бы
ты и уничтожил меня физически так же успешно, как ты уничтожаешь меня
политически...
Я считаю твои обвинения
чудовищной, безумной клеветой, дикой и, в конечном счете, неумной... Правда то,
что, несмотря на все наветы на меня, я стою плечо к плечу со всеми, хотя
каждый божий день меня выталкивают... Правда то, что я не отвечаю и креплюсь,
когда клевещут на меня... Или то, что я не лижу тебе зада и не пишу тебе статей
а Lа Пятаков - или это делает меня "проповедником террора" ? Тогда
так и говорите! Боже, что за адово сумашествие происходит сейчас! И ты, вместо
объяснения, истекаешь злобой против человека, который исполнен одной мыслью:
чем-нибудь помогать, тащить со всеми телегу, но не превращаться в подхалима,
которых много и которые нас губят". Бухарин требовал личной встречи и
объяснений со Сталиным. Сталин заявлял, что готов только к официальным объяснениям
на Политбюро.
20 октября конфликт
между Сталиным и Бухариным обсуждался на закрытом заседании Политбюро.
Политбюро, как и следовало ожидать, поддержало Сталина, приняв решение:
"Считать правильным отказ т. Сталина от личного разговора "по
душам" с т. Бухариным. Предложить т. Бухарину все интересующие его
вопросы поставить перед ЦК"55. Однако победа Сталина была
омрачена активным поведением Бухарина, который обвинял Сталина в нарушении
заключенного между ними перемирия и, в конце концов, демонстративно покинул
заседание. Именно об этом сообщил своим сторонникам С.И.Сырцов, благодаря чему
информация о заседании сохранилась в материалах следствия по "делу
Сырцова-Ломинадзе". Как писал в своем заявлении арестованный по делу
А.Гальперин, "тов. Сырцов рассказал, что на Политбюро 20-го октября
обсуждалось письмо Бухарина тов. Сталину, что в этом письме Бухарин пишет, что
признает свои ошибки и спрашивает, "что от него еще хотят". Потом
рассказал о том, что тов. Сталин отказался принять тов. Бухарина для личных
переговоров и что ПБ одобрило ответ тов. Сталина т. Бухарину. Указывая на
значение, которое тов. Сталин придавал этому письму тов. Бухарина, тов. Сырцов
сказал, что при обсуждении этого вопроса тов. Сталин предложил завесить
окна"56. В доносе Б.Резникова, который положил начало
"делу Сырцова-Ломинадзе", этот эпизод описывался так: Сырцов
"прежде всего сообщил самым подробным образом, что было и о чем творил на
П.Б. Он говорил так подробно, что счел необходимым сообщить даже такую
подробность: "Сталин велел закрыть окна, хотя дело было на пятом
этаже". Он сказал, что во время второго выступления т. Сталина Бухарин
ушел, не дождавшись конца. После этого Сталин прекратил свою речь, заявив:
"Я хотел его поругать, но раз он ушел, то не о чем творить"... Сырцов
сказал, что письмо (Бухарина. - О.Х.) написано от руки, и Сталин читал
его никому не отдавая"57.
Вопрос о Бухарине на
заседании 20 октября рассматривался в связке с сообщением руководителей ОГПУ
(Агранова, Менжинского, Ягоды) о показаниях "вредителей". Политбюро
приняло по этому поводу следующее решение:
"а) Сообщение ОГПУ
о последних показаниях членов ЦК промпартии о террористической деятельности
принять к сведению и предложить продолжить дальнейшее расследование.
б) Предложить ОГПУ
вопросы о необходимых арестах согласовывать с Секретариатом ЦК. Диверсантские
группы арестовывать немедленно.
в) Обязать т. Сталина
немедленно прекратить хождение по городу пешком.
г) Признать необходимым в
кратчайший срок перевести секретный отдел ЦК со Старой площади в Кремль.
д) Поручить т.
Ворошилову ускорить дальнейшую очистку Кремля от ряда живущих там не вполне
надежных жильцов"58.
Нетрудно заметить, что
фабрикация дел о "террористических организациях", к которым якобы
были причастны партийные оппозиционеры, была своеобразной репетицией политических
процессов 1935-1938 гг., во время которых политические оппоненты Сталина были
сначала посажены в тюрьму, а затем расстреляны. В 1930 г. все закончилось
"мирно". Бухарин в ноябре 1930 г. опубликовал в "Правде"
заявление, в котором признал правильность решений XVI съезда ВКП (б), осудил всякую фракционную
работу и попытки скрытой борьбы с партийным руководством (читай - Сталиным).
"Террористы" из "Промпартии" получили сравнительно
небольшие сроки тюремного заключения, а многие через несколько лет были
амнистированы. Сталин пока не хотел и не мог идти на более решительные меры.
Все провокации и "разоблачения" этого периода преследовали
сравнительно скромные цели: создать условия для окончательного подавления
оппозиции, запугать всех недовольных и колеблющихся. На волне "разоблачения
террористических заговоров" было проведено также выведение из Политбюро
Сырцова и Рыкова.
3. Смещение С.И.Сырцова
и А.И.Рыкова
О своем намерении
произвести перестановки в правительственном аппарате Сталин, судя по известным
документам, впервые высказался в письме Молотову от 13 сентября 1930 г.
"Наша центральная советская верхушка (СТО, СНК, Совещание замов), - писал
Сталин, - больна смертельной болезнью. СТО из делового и боевого органа
превратили в пустой парламент. СНК парализован водянистыми и по сути дела
антипартийными речами Рыкова. Совещание замов... теперь имеет тенденцию
превратиться в штаб..., противопоставляющий себя Ц [ентральному ] Комитету
партии. Ясно, что так дальше продолжаться не может. Нужны коренные меры. Какие
- об этом расскажу по приезде в Москву"59. Через несколько
дней в письме Молотову от 22 сентября Сталин высказался уже более определенно:
"Мне кажется, что нужно к осени разрешить окончательно вопрос о советской
верхушке. Это будет вместе с тем разрешением вопроса о руководстве вообще, т.к.
партийное и советское переплетены, неотделимы друг от друга. Мое мнение на этот
счет:
а) нужно освободить
Рыкова и Шмидта (заместитель Рыкова. - О.Х.) и разогнать весь их
бюрократический консультантско-секретарский аппарат;
б) тебе придется
заменить Рыкова на посту ПредСНК и ПредСТО. Это необходимо. Иначе - разрыв
между советским и партийным руководством. При такой комбинации мы будем иметь
полное единство советской и партийной верхушек, что несомненно удвоит наши
силы;
в) СТО из органа
болтающего нужно превратить в боевой и дееспособный орган по хозруководству, а
число членов СТО сократить примерно до 10-11 (пред [седатель ], два зама, пред.
Госплана, Наркомфин, Наркомтруд, ВСНХ, НКПС, Наркомвоен, Наркомторг,
Наркомзем);
г) при СНК СССР нужно
образовать постоянную комиссию ("Комиссия исполнения") с
исключительной целью систематической проверки исполнения решений центра с
правом быстрого и прямого привлечения к ответственности как партийных, так и
беспартийных за бюрократизм, неисполнение или обход решений центра...
д) нынешнее совещание
замов нужно упразднить, предоставив предСНК совещаться со своими замами
(с привлечением тех или иных работников) по своему усмотрению.
Все это пока между нами.
Подробно поговорим осенью. А пока обдумай это дело в тесном кругу близких
друзей и сообщи возражения.
Вполне возможно, что
Сталин обратился с этими предложениями не только к Молотову, но и к некоторым
другим членам Политбюро. Как рассказывал позже Каганович, в 1930 I. Сталин написал ему из
Сочи: "Придется Рыкова менять. Пусть каждый член Политбюро напишет мнение,
и Вы в том числе, кого Вы имеете в виду председателем Совнаркома".
"Что писали другие, - говорил Каганович, - я не знаю. Я написал ему так:
"Конечно, самое лучшее было бы, если бы Вы были председателем
Совнаркома". Но тогда мы не мыслили, что можно совмещать должности Генсека
и Предсовнаркома. "Поэтому я считаю, что председателем Совнаркома можно
рекомендовать товарища Молотова"61.
Однако, на самом деле,
обсуждение предложений Сталина происходило не столь безоблачно, как рассказывал
Каганович. 7 октября 1930 г. члены Политбюро обсуждали предложения Сталина,
высказанные им в двух письмах Молотову. 8 октября Ворошилов подготовил письмо
Сталину, в котором сообщал о результатах этого обсуждения62 (судя по
содержанию, Ворошилову было поручено довести до Сталина общую позицию).
Ворошилов писал, что решение сместить Рыкова поддержано единогласно. Однако по
вопросу о новой кандидатуре многие члены Политбюро не согласились со Сталиным.
"Я, Микоян, Молотов, Каганович и отчасти Куйбышев считаем, что самым
лучшим выходом из положения было бы унифицирование руководства. Хорошо было бы
сесть тебе в СНК и по настоящему, как ты умеешь, взяться за руководство всей
страной", - сообщал Ворошилов. "Разумеется, - продолжал он, - можно
оставить все (организационно) по-прежнему, т.е. иметь штаб и главное
командование на Старой площади, но такой порядок тяжеловесен, мало гибок и,
по-моему, организационно нечеток". Уговаривая Сталина, Ворошилов льстил
ему, писал, что в СНК должен сидеть "человек, обладающий даром
стратега", ссылался на пример Ленина, возглавлявшего Совнарком.
"Итак, я за то, чтобы тебе браться за всю "совокупность" руководства
открыто, организованно. Все равно это руководство находится в твоих руках, с
той лишь разницей, что в таком положении и руководить чрезвычайно трудно и
полной отдачи в работе нет".
Судя по письму
Ворошилова, ряд членов Политбюро не приняли также предложение о создании
Комиссии исполнения. "Куйбышев первый, за ним и я, и Серго высказали
сомнения в целесообразности существования такой комиссии", - сообщал
Ворошилов. Особенно недоволен был Орджоникидзе, который "опасается, что
созданием КИ вносится некоторый элемент, ослабляющий роль РКИ".
На первый взгляд,
заявления соратников Сталина о назначении его на пост председателя СНК
выглядят лестью царедворцев, предлагающих своему хозяину очередное звание или
орден. Однако на деле ситуация была более сложной. Сила Сталина заключалась в
том, что, фактически не отвечая за конкретные направления
хозяйственно-политического руководства, он имел возможность сосредоточиться на
решении кадровых вопросов и контроле за партийным аппаратом. Лишь эпизодически
Сталин вмешивался в решение тех экономических вопросов, которые либо имели, по
его мнению, принципиальное политическое значение, либо могли принести ему
определенную политическую выгоду. Это крайне удобное положение постороннего
наблюдателя и арбитра объективно не могло остаться неизменным при назначении
Сталина председателем СНК. В этом случае Сталин, как это было в свое время с
Лениным, неизбежно оказался бы вовлеченным в рутину правительственного
аппарата, в решение изматывающих "вермишельных" проблем, требующее
огромных физических усилий (этот момент, кстати, тоже не следует сбрасывать
со счетов), объективно терял роль арбитра в столкновениях руководства
правительства и отдельных ведомств, но главное - терял прежние возможности
непосредственного контроля за партийным аппаратом. Кстати, соратники Сталина
прекрасно понимали это. Ворошилов, отводя в своем письме возможные возражения
со стороны Сталина, признавал: "Самый важный, самый, с моей точки зрения,
острый вопрос в обсуждаемой комбинации - это партруководство". Несмотря на
то что в письме Ворошилова вопрос о непосредственном руководителе партийного
аппарата дипломатично не поднимался, само предложение вернуться к ленинским
традициям подразумевало, что на "хозяйстве" в ЦК останется кто-либо
из помощников Сталина. Возможность отхода Сталина от непосредственного
руководства партаппаратом члены Политбюро обосновывали крепостью партии, ее
возросшей организованностью. "Думаю, однако, - уговаривал Ворошилов
Сталина, - что нет никаких оснований полагать, что партия и ее органы на 1930
г. менее организованны, прочны (во всех отношениях) и пр., чем то было 10 лет
тому назад".
Трудно сказать, в какой
мере предложения соратников Сталина были вызваны желанием поубавить его быстро
растущую власть (хотя целиком возможность такого расчета отбрасывать нельзя)
и в какой мере сам Сталин подозревал их в подобных стремлениях. В любом случае,
Сталина на данном этапе устраивало именно сложившееся "разделение
властей", и он настоял на своем варианте. Только через десять лет, когда
Сталин достиг власти абсолютного диктатора и получил возможность распоряжаться
по своему усмотрению судьбой любого члена Политбюро, он принял, наконец, пост
председателя СНК, реализовав по существу ту формулу, которая предлагалась в
письме Ворошилова в 1930 г.
Пока же многочисленные
консультации по вопросу о председателе СНК и возражения членов Политбюро
свидетельствовали, что Сталину приходилось преодолевать некоторое сопротивление
при реализации его принципиальных предложений. Известные документы не
позволяют проследить, как развивался данный конфликт в Политбюро. Но решение о
замене "советской верхушки" было принято не "к осени", как
предполагал Сталин в письме Молотову, а лишь несколько месяцев спустя, в
декабре 1930 г.
Нельзя исключить, что с
согласованиями в Политбюро вопроса о новом главе СНК была связана длительная
подготовка созыва пленума ЦК партии, на котором предстояло утвердить
соответствующее постановление. Впервые вопрос о созыве очередного пленума ЦК
был поставлен на Политбюро 15 сентября 1930 г., однако точную дату созыва в
этот день не установили. 29 сентября Политбюро вновь вернулось к решению о
пленуме и постановило созвать его 5 декабря63.
За время подготовки к
пленуму были произведены существенные кадровые перестановки в ВСНХ, Госплане и
Наркомате финансов. В конце октября 1930 г. Сталин окончательно решил проблему
Сырцова.
Как уже говорилось, в
1930 г. Сталин относился к Сырцову достаточно подозрительно, причем Сырцов
действительно неоднократно давал для этого основания. Разочарованный сталинской
политикой, он осторожно, но публично высказывал некоторые из своих опасений. В
начале 1930 г. Сырцов выпустил большим тиражом достаточно критическую брошюру
"О наших успехах, недостатках и задачах". В июле 1930 г. на XVI съезде партии он
говорил не только о победах, но и проблемах.
30 августа 1930 г.
Сырцов выступил с речью на объединенном заседании СНК и Экономического совета
РСФСР, где рассматривались контрольные цифры на 1930/31 хозяйственный год.
Речь была отпечатана 10-тысячным тиражом в виде брошюры и разослана на места.
15 октября по предложению Сталина Политбюро приняло специальное постановление
"О брошюре т. Сырцова о контрольных цифрах": "Считать издание
речи т. Сырцова по серии вопросов, не подлежащих оглашению и распространению,
ошибочным политическим шагом со стороны т. Сырцова"64.
Возможно, чашу терпения Сталина переполнил демарш Сырцова на заседании
Политбюро 20 сентября 1930 г. При обсуждении финансовых вопросов Сырцов
заявил, что второстепенных мер, которыми занимается ЦК для решения острейших
финансовых проблем, недостаточно. Положение, заявил Сырцов, столь серьезное,
что необходимо срочно вызвать из отпуска Сталина и предпринимать кардинальные
шаги. Большинство Политбюро отклонило предложения Сырцова как
"паникерские". Однако Рыков, напрямую не поддерживая Сырцова, также
говорил о высокой инфляции и излишних деньгах в деревне, что дало еще один
повод подозревать Рыкова и Сырцова в благосклонном друг к другу отношении65.
Подозрения Сталина, видимо, вызывали также контакты Сырцова с первым
секретарем Закавказского краевого комитета партии В. В. Ломинадзе, который
также позволял себе критические высказывания по поводу текущей ситуации.
21 октября 1930 г. один
из близких к Сырцову людей, Б.Резников, написал донос на имя бывшего помощника
Сталина, редактора "Правды" Л.Мехлиса. В доносе говорилось, что
Сырцов и его сторонники установили контакты с группой Ломинадзе на почве
недовольства политикой руководства партии. И те, и другие, утверждал Резников,
считают необходимым сместить Сталина.
Донос Резникова Сталину
доставили ночью 21 октября 1930 г..Утром следующего дня, поставив в известность
председателя ЦКК Орджоникидзе и секретаря ЦК Постышева (Каганович и Молотов в
Москве отсутствовали), Сталин распорядился вызвать Сырцова. Найти его удалось
уже ближе к вечеру. Сырцов прочитал донос и заявил, что показания будет давать
только официально в ЦКК.
Сразу же вслед за
Сырцовым в ЦК прибыл Резников и написал новое заявление. Он сообщал, что Сырцов
приехал в ЦК прямо с собрания, которое он проводил со своими сторонниками (в
том числе и с ним, Резниковым). На собрании, как писал Резников, шла речь о
переговорах с Ломинадзе о том, что обе группы решили готовиться к смещению
Сталина как легальными, пропагандистскими, так и нелегальными методами.
Резников сообщил также, что Сырцов подробно проинформировал своих сторонников
о заседании Политбюро 20 октября, где Сталин поставил вопрос о письме Бухарина
(подробнее об этом уже было сказано в предыдущем параграфе). В ( новом доносе
Резников привел также такие слова Сырцова: "...Значительная часть
партийного актива, конечно, недовольна режимом и политикой партии, но актив,
очевидно, думает, что есть цельное Политбюро, которое ведет какую-то твердую
линию, что существует, хоть и не ленинский, но все же ЦК. Надо эти иллюзии
рассеять. Политбюро - это фикция. На самом деле все решается за спиной
Политбюро небольшой кучкой, которая собирается в Кремле, в бывшей квартире
Цеткиной, что вне этой кучки находятся такие члены Политбюро, как Куйбышев,
Ворошилов, Калинин, Рудзутак и, наоборот, в "кучку" входят не члены
Политбюро, например, Яковлев, Постышев и др. Далее он сказал, что тов.
Ворошилов отшит от работы, его заменили Уборевичем, человеком беспринципным,
дьявольски самолюбивым, явным термидорианцем. Ворошилова же думают назначить
вместо Рыкова"66.
По поводу второго
заявления Резникова Сырцов также отказался давать какие-либо объяснения. Тогда
в ЦК были вызваны другие участники собрания - Каврайский, Нусинов, Гальперин. На
очной ставке с Резниковым они отрицали его обвинения, а поэтому были арестованы
и отправлены в ОГПУ. Совместными усилиями ЦКК и ОГПУ у всех обвиняемых, включая
Сырцова и Ломинадзе, были получены признания в антипартийной, фракционной
деятельности. 4 ноября 1930 г. состоялось объединенное заседание Политбюро и
президиума ЦКК, рассмотревшее по докладу Орджоникидзе вопрос "О
фракционной работе т.т. Сырцова, Ломинадзе, Шацкина и др." После
длительного обсуждения было принято решение вывести Сырцова и Ломинадзе из ЦК,
а Шацкина из ЦКК. Для выработки резолюции была создана комиссия ЦК и ЦКК, в
которую вошли Орджоникидзе, Сталин, Косиор, Каганович, Куйбышев, Ворошилов,
Рудзутак, Шкирятов, Ярославский, Калинин, Молотов и Киров. Подготовленная
комиссией резолюция была утверждена только через месяц, 1 декабря, и была
опубликована в газетах 2 декабря. В ней говорилось, что Сырцов и Ломинадзе
организовали ""лево"-"правый" блок, платформа которого
совпадает с взглядами "правого уклона"".
Решение об исключении
Сырцова и Ломинадзе из ЦК, а Шацкина из ЦКК осталось в силе.
В докладе на
объединенном заседании Политбюро и президиума ЦКК 4 ноября Орджоникидзе
сообщил: Сырцов считает, что дело против него было "подстроено".
"Он всерьез думает, например, - говорил Орджоникидзе, - что ЦК и ЦКК
знали, что они делают с Нусиновым, Каврайским, Резниковым. (Далее при правке
стенограммы Орджоникидзе вычеркнул фразу: "и давали ему идти по этому
пути". - О.Х.). Он и теперь убежден, что Каврайский, Нусинов и
Резников были или агентами ГПУ или агентами ЦК и ЦКК, которые были к нему
приставлены. На все это приходится разводить руками и поражаться, каким образом
Сырцов доходит до таких нелепо-преступных утверждений. И только"67.
Однако, сетования Орджоникидзе вряд ли были искренними. Сырцов, несомненно,
был прав во многих своих подозрениях. Как и в других подобных случаях, в
"деле" Сырцова-Ломинадзе переплелись некоторые реальные события и
провокация, намеренно обострявшая ситуацию. Подготовка этого "дела"
может служить хорошим примером сталинских методов политической борьбы на том
этапе утверждения единоличной власти, когда Сталин еще не мог открыто
расправиться с любым из своих соратников68. Однако применительно к
рассматриваемой теме специального внимания заслуживают два обстоятельства
"дела": обвинения Сырцова в адрес Сталина по поводу ограничения
прав Политбюро и причины принятия необычно мягкого решения против лидеров
данной "антипартийной группы".
Впервые о высказываниях
Сырцова по поводу совещаний сталинской фракции и "отсечения" от
руководства части Политбюро, как уже говорилось, сообщил Резников в доносе от
22 октября. На следующий день, 23 октября, во время допроса Сырцова комиссией
ЦКК (в комиссию входили: Орджоникидзе (председатель), Постышев, Ярославский,
Землячка) вопрос всплыл вновь. Однако Орджоникидзе, "беседовавший" с
Сырцовым, постарался его замять. Вот соответствующий фрагмент стенограммы.
"Сырцов: Мне
кажется ненормальным является положение, при котором целый ряд решений Политбюро
предрешается определенной группой. Я вполне понимаю, когда из нее исключается
Рыков, как человек, допустивший правые ошибки и ведущий неправильную
политическую линию. Но насколько я себе представляю, что в составе этой
руководящей группы совершенно не участвуют и являются механическими членами
Политбюро Куйбышев, Рудзутак, Калинин и это создает такое положение, при
котором...
Орджоникидзе: Кто же
составляет эту группу?
Сырцов: Остальные за
этим вычетом, очевидно, или часть этих остальных.
Орджоникидзе: Раз ты
говоришь, так ты и должен знать.
Сырцов: И этим я
объясняю то обстоятельство, что по целому ряду вопросов отдельные
представители Политбюро при другом обсуждении, при другом подходе они не были
бы связаны предварительным обсуждением и ставили бы вопросы несколько
иначе"69.
Свидетельства Сырцова в
данном случае имеют особое значение. Как кандидат в члены Политбюро, он многое
знал о взаимоотношениях между членами Политбюро, несомненно, был осведомлен о
таких нюансах этих взаимоотношений, которые могут быть доступны только
непосредственному участнику событий. Неосведомленность Сырцова по поводу
некоторых акций (например, его мнение о том, что на пост председателя СНК
вместо Рыкова готовится Ворошилов, хотя Сталин уже согласовал со своими
ближайшими соратниками кандидатуру Молотова) свидетельствовала лишь о высокой
степени конспирации во "фракции" Сталина. В то же время этот факт
подтверждал наблюдения Сырцова о существовании такой "фракции". Вряд
ли Сырцов случайно заговорил о "фракции" и "механических"
членах Политбюро. Зная о сложной обстановке в Политбюро, он, скорее всего,
надеялся на некоторую поддержку "механических" лидеров, права которых
игнорировал Сталин.
Обвинение во
"фракционности" было самым серьезным из всех возможных обвинений,
выдвинутых против Сталина. До тех пор, пока ситуация в стране находилась под
контролем, никто не мог убедить высших партийных чиновников (прежде всего,
членов ЦК), что избранная "генеральная линия" ошибочна и пагубна.
Слишком далеко зашли коллективизация и "раскулачивание", а члены ЦК,
поддержавшие Сталина против Бухарина, Рыкова и Томского, несли за это прямую
ответственность. Другое дело, если тотчас после победы в многолетней борьбе с
"левой" и "правой" оппозицией, Сталин, который всегда
старался выглядеть "жертвой" интриг оппозиционеров, начал отсекать от
руководства своих верных сторонников, т.е. готовить очередной раскол. Такие
обвинения могли ввести в смущение даже самых верных сторонников вождя. Несомненно,
Сталин понимал это. В своей речи на объединенном заседании Политбюро и
Президиума ЦКК 4 ноября он сразу же заявил, что секретных заседаний на бывшей
квартире Цеткин не было, что он там лишь готовился к докладу для XVI съезда партии
("вдали от телефонных звонков") и беседовал с отдельными членами
Политбюро. "За период моей работы в этой квартире у меня побывали там по
одному разу и в разное время Молотов, Калинин, Серго, Рудзутак, Микоян. Ни Каганович,
ни Яковлев, ни Постышев, вопреки сообщению т. Сырцова, не бывали в этой квартире,
никаких собраний не было и не могло быть на этой квартире. Встречались ли мы,
иногда, некоторые члены Политбюро? Да, встречались. Встречались, главным
образом, в помещении ЦК. А что в этом плохого?". Есть, однако, все
основания полагать, что Сталин лгал. Практика организации
"фракционных" заседаний Политбюро, на которых обсуждались и
предрешались все основные вопросы, выносимые затем на официальные заседания,
сложилась еще в 20-е годы. Известно, что в период борьбы Сталина, Зиновьева и
Каменева с Троцким, действовала так называемая "семерка" -
"фракционное" Политбюро, в состав которого входили все члены
Политбюро, кроме Троцкого. После разрыва Сталина с Зиновьевым и Каменевым, во
время борьбы с "объединенной" оппозицией в 1926-1927 гг., Сталин и
его сторонники в Политбюро также предварительно согласовывали решения по
ключевым вопросам, выступая на официальных заседаниях Политбюро единым
фронтом. Об этом свидетельствуют, например, письма Сталина Молотову, многие из
которых фактически были адресованы всей сталинско-бухаринской группе в
Политбюро'1. Пока неизвестно, как конкретно сталинское большинство
в Политбюро согласовывало свои акции против группы Бухарина, Рыкова, Томского в
1928-1929 гг. Однако о том, что такое согласование было регулярным, свидетельствует
весь ход борьбы Сталина с "правыми". Таким образом, в 1930 г. Сталин
использовал старые, надежные методы политической борьбы. Основания для этого у
него были - в Политбюро оставался Рыков. Новым было лишь то, что по каким-то
причинам Сталин на этот раз решил отстранить от решения принципиальных вопросов
не только политического оппонента - Рыкова, но и ряд собственных соратников.
Возможно потому, что считал их недостаточно "твердыми", опасался их
колебаний в решительный момент, либо просто полагал, что они не способны
принести пользу в таком "деликатном" деле. Напомню, что Сырцов
называл среди "механических" членов Политбюро Калинина, а Сталин в
это же время обвинял Калинина в связях с "вредителями".
В любом случае, Сталин
совершенно не был заинтересован в распространении каких-либо слухов о
"подпольном" Политбюро, равно как и иных обвинений, выдвинутых
против него Сырцовым. Это, видимо, была одна из основных причин, по которой
столь громкое дело даже не рассматривалось на пленуме ЦК. Уже на совместном
заседании Политбюро и Президиума ЦКК 4 ноября Сталин заявил, что история с
блоком Сырцова-Ломинадзе несерьезна72. А 20 ноября 1930 г. Политбюро
по предложению Сталина приняло решение: "Об измышлениях Форвертса":
а) Не давать никаких опровержений в нашей печати, б) Поручить ТАССу указать
через иностранную печать, что сообщение Форвертса о "военном
заговоре" и аресте т. Сырцова, Ломинадзе и других представляют сплошной и
злостный вымысел"73.
Мотивы подобных решений
понятны. Сталину было невыгодно распространение информации об оппозиционности
его недавних верных сторонников. Объективно это ослабляло позиции Сталина,
сеяло дополнительные сомнения по поводу прочности режима. В связи с этим в деле
Сырцова-Ломинадзе чувствовалось стремление Сталина соблюсти оптимальную меру в
подавлении инакомыслия в руководстве партии. Проявляя достаточную жесткость,
Сталин избегал обычной позже жестокости, подчеркивая тем самым уверенность в
прочности своего положения и несерьезность намерений оппозиционеров74.
Судя по известным фактам, Сталину приходилось также считаться с позицией
отдельных членов Политбюро, по крайней мере, Орджоникидзе. Орджоникидзе прямо
говорил о своих дружественных отношениях с Сырцовым и Ломинадзе в своей речи 4
ноября. Несмотря на то, что публично Орджоникидзе требовал строго наказать
"фракционеров", вполне возможно, что наедине со Сталиным он говорил
по-другому. Позже, в 1936-1937 гг., когда противоречия между Сталиным и
Орджоникидзе обострились до предела, Сталин открыто обвинял Орджоникидзе в
попустительстве антипартийной деятельности Ломинадзе (подробнее об этом см.
стр. 170-171).
На объединенном
заседании Политбюро и Президиума ЦКК 4 ноября 1930 г. всячески подчеркивалась
идейная связь "платформы" Сырцова с "взглядами правого
уклона", а также сочувствие Рыкова оппозиционерам. Этому, в частности, посвятил
значительную часть своей речи Сталин. Он заявил, что Рыков лишь на словах
признает "генеральную линию" и повторил формулу из своего письма
Молотову о необходимости "полной спайки между партийной и советской
верхушкой". Обвинив Рыкова в том, что он защищает "вредителей" и
"разложившихся коммунистов", Сталин заявил: "Председатель
Совнаркома существует для того, чтобы он в ежедневной практической работе
проводил в жизнь указания партии, в выработке которых он сам принимает участие.
Делается это или нет? Нет, к сожалению, не делается. Вот в чем дело и вот
откуда наше недовольство. И это, конечно, долго продолжаться не может"75.
Так было положено начало
открытой подготовке смещения Рыкова. 5 ноября по докладу Сталина Политбюро
утвердило повестку дня предстоящего пленума: рассмотрение контрольных цифр на
1931 г., отчет Наркомснаба о снабжении мясом и овощами, доклад Центросоюза о
работе потребкооперации. 20 ноября Политбюро вновь перенесло начало пленума -
на 15 декабря. 30 ноября повестка дня была пополнена вопросом о перевыборах
Советов76.
Пока готовился пленум,
Рыков фактически все больше отстранялся от власти явочным путем. 29 ноября
1930 г., например, комиссия Политбюро под председательством Ворошилова
рассматривала вопросы о мобилизационном развертывании Красной Армии в 1931 г.,
о плане заказов Наркомвоенмора на 1931 г. Из членов Политбюро на заседании
присутствовали Сталин, Орджоникидзе, Куйбышев, Молотов, Рудзутак. Председатель
СНК Рыков, без которого подобные вопросы не должны были решаться и не решались
ранее, отсутствовал77.
11 декабре 1930 г.
Политбюро обсудило проекты постановлений по основным вопросам пленума, но
буквально накануне его созыва, 14 декабря, вновь перенесло открытие пленума, на
этот раз на 17 декабря78. Смысл этого переноса стал ясен на
следующий день. 15 декабря член Президиума ЦКК ВКП(б) Акулов по поручению
Президиума направил в Политбюро специальное письмо, в котором предлагал созвать
не пленум ЦК, а объединенный пленум ЦК и ЦКК ВКП(б). Обычно объединенные
пленумы ЦК и ЦКК собирались для решения важнейших партийно-государственных
проблем. До декабря 1930 г. такой объединенный пленум последний раз собирался в
апреле 1929 г. и решал важнейший вопрос о борьбе в Политбюро между группами
Бухарина и Сталина. На этот раз Акулов мотивировал необходимость созыва
объединенного пленума обсуждением "крупных хозяйственных вопросов".
Хотя на самом деле это, несомненно, было связано с предстоящим смещением
Рыкова. Предложение Акулова было принято79.
Маневры вокруг созыва
пленума свидетельствовали о том, что Сталин до последнего момента старался не
демонстрировать свои истинные планы в отношении Рыкова. Эта линия была
продолжена и на самом пленуме, где вопрос о Рыкове возник как бы случайно,
между делом.
Первые два дня работы
пленума, казалось, не предвещали никаких "организационных вопросов".
Шло обычное обсуждение повестки дня, произносились традиционные
отчетно-бюрократические речи. Признаки подготовленной атаки против Рыкова
появились на третий день пленума. Утром 19 декабря выступление Рыкова в прениях
по докладу Куйбышева о контрольных цифрах на 1931 г. несколько раз прерывалось
репликами с мест, в которых ему напоминали о прежних "грехах" и
требовали покаяния. Рыков защищался, достаточно резко заявил, что бессмысленно
вспоминать "старые споры", хотя в заключение своего выступления вновь
заявил о своей лояльности: "Я в величайшей степени убежден в том, что генеральная
линия партии является единственно правильной линией, что достигнутые успехи
говорят об этом с полной и безусловной категоричностью, что всякое - как теперь
примято называть наиболее гнусную форму борьбы - двурушничество, пассивность,
нейтральность являются для члена партии совершенно недопустимыми"80.
Несмотря на это, выступавшие затем участники пленума осуждали Рыкова, обвиняли
его в неискренности, называли его речь оппортунистической.
На вечернем заседании 19
декабря с заключительным слоном выступил Куйбышев. Оставив в стороне предмет
своего доклада - план народнохозяйственного развития на 1931 г., Куйбышев начал
обличать Рыкова и фактически предложил снять его с поста председателя
Совнаркома. "Я считаю, - говорил он, - что между советской и партийной
верхушкой, при выполнении такого исключительно трудного плана, который стоит
перед нами в 31 г., требуется огромная сплоченность. Ни малейшей щелки не
должно быть между соваппаратом и возглавляющими его товарищами и руководством
партии. То, что происходило после съезда, то обстоятельство, что тов. Рыков не
стал в ряды активных борцов за генеральную линию, не стал борцом против системы
взглядов, вредность которой он сам признал, показывает, что такая щелка есть,
пока тов. Рыков возглавляет соваппарат. А это вредно, это разлагающе действует
на весь советский аппарат... Выходит так, что есть ЦК и его руководство в лице
Политбюро, Пленума ЦК, это руководство охвачено величайшим воодушевлением
социалистической стройки, ведет пролетариат на все новые и новые бои, ожесточенно
борется с классовыми врагами и со всякими проявлениями, хотя бы даже
завуалированными, враждебной классовой идеологии, и есть верхушка советского
государства, которая делает, "что может"! Так дальше продолжаться не
может..."81.
Косиор, получивший слово
в заключение пленума, предложил освободить Рыкова от обязанностей председателя
Совнаркома СССР и члена Политбюро, утвердив новым председателем СНК Молотова,
а членом Политбюро Орджоникидзе. Пленум принял эти предложения единогласно82.
Смещение Рыкова прошло
без видимого участия Сталина. Однако во всей этой операции чувствовалась его
рука: начиная от подготовки пленума и заканчивая формулировкой о разрыве между
партийным и советским руководством, высказанной Сталиным еще в сентябре в
письме Молотову и не раз повторенной на декабрьском пленуме.
Примечания
1. Документы
свидетельствуют. Из истории деревни накануне и в ходе коллективизации 1927-1932
гг. Под ред. Данилова В.П. и Ивницкого Н.А. М., 1989. С. 23.
2. Ивницкий Н.А.
Коллективизация и раскулачивание (начало 30-х годов). М., 1994. С. 143-144.
3. Васильев В.
Крестьянские восстания на Украине. 1929-1930 годы // Свободная мысль. 1992. №
9. С. 70-78.
4. Документы
свидетельствуют. С. 36-37.
5. Попов В.П. Государственный
террор в советской России, 1923-1953 гг. // Отечественные архивы. 1992. № 2. С.
20-31.
6. Письма И.В.Сталина
В.М.Молотову. 1925-1936 гг. С. 178.
7. ГАРФ. Ф. Р-5446. Оп.
55. Д. 19 73. Л. 52-54.
8. Там же. Л. 132.
9. Там же. Л. 92-93.
10. РЦХИДНИ. Ф. 85. Оп.
27. Д. 267. Л. 2.
11. Известия ЦК КПСС.
1989. № 1. С. 127.
12. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп.
117. Д. 873. Л. 23.
13. Бюллетень оппозиции.
1930. № 17-18. С. 39.
14. Письма И.В.Сталина
В.М.Молотову. 1925-1936 гг. С. 177-232.
15. Социалистический
вестник. 1930. № 24. С. 15.
16. РЦХИДНИ. Ф. 52. Оп.
2. Д. 1420. Л. 200, 220.
17. Письма И.В.Сталина
В.М.Молотову. 1925-1936 гг. С. 123. •
18. Коэн С. Бухарин.
Политическая биография. С. 394-395.
19. Сенин А.С.
А.И.Рыков. Страницы жизни. М., 1993. С. 108-109.
20. ГАРФ. Ф. Р-5446. Оп.
55. Д. 2055. Л. 10.
21. Там же. Л. 6.
22. Там же. Д. 2051. Л.
37-38.
23. Там же. Л. 29-33.
24. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп.
3. Д. 746. Л. 2, 11.
25. ГАРФ. Ф. Р-5446. Оп.
6. Д. 725. Л. 5-6; Хлевнюк О. Принудительный труд в экономике СССР. 1929-1941
гг. // Свободная мысль. 1992. № 13. С. 75-76.
26. ГАРФ. Ф. Р-5446. Оп.
6. Д. 725. Л. 2-3.
27. Там же. Оп. 55. Д.
1986. Л. 30-31.
28. Там же. Оп. 6. Д.
725. Л. 4-6.
29. Там же. Л. 2-3.
30. Там же. Л. 1.
31. Там же. Л. 12, 13.
32. Там же. Оп. 55. Д.
1986. Л. 102.
33. Письма И.В.Сталина
В.М.Молотову. 1925-1936 гг. С. 214.
34. Там же. С. 215-216.
35. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп.
З.Д. 561. Л. 11.
36. ГАРФ. Ф. Р-5446. Оп.
55. Д. 2037. Л. 52-54.
37. Там же. Оп. 6. Д.
656. Л. 1-3.
38. Там же. On. 55. Д. 1986. Л. 26; Д.
1945. Л. 51 -52.
39. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп.
162. Д. 9. Л. 4.
40. См., например:
Правда. 1930. 26 июля. С. 5; 2 августа. С. 5.
41. Письма И.В.Сталина
В.М.Молотову. 1925-1936 гг. С. 180.
42. Там же. С. 181.
43. Там же. С. 193-194.
44. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп.
162. Д. 9. Л. 16.
45. Там же. Оп. 3. Д.
800. Л. 7-8.
46. Письма И.В. Сталина
В.М.Молотову. 1925-1936 гг. С. 192-193, 198-199.
47. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп.
71. Д. 30.
48. Письма И.В. Сталина
В.М. Молотову. 1925-1936 гг. С. 198.
49. Там же. С. 211.
50. Там же. С. 199.
51. Военные архивы
России. 1993. Вып. 1. С. 103.
52. Там же. С. 104.
53. Там же. С. 104-105.
54. Реабилитация.
Политические процессы 30-50-х годов. С. 242, 244.
55. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп.
3. Д. 801. Л. 12.
56. Там же. Ф. 589. Оп.
3. Д. 9333. Т. II. Л. 34.
57. Там же. Л. 135.
58. Там же. Ф. 17. Оп.
162. Д. 9. Л. 54.
59. Письма И.В. Сталина
В.М. Молотову. 1925-1936 гг. С. 217.
60. Там же. С. 222-223.
61. Чуев Ф. Так говорил
Каганович. С. 60.
62. РЦХИДНИ. Ф. 74. Оп. 2.
Д. 37. Л. 9-12.
63. Там же. Ф. 17. Оп.
2. Д. 735. Л. 9-10.
64. Там же. Оп. 3. Д.
800. Л. 7.
65. Об этом заседании
Политбюро и о солидарности Рыкова с Сырцовым говорил Молотов на объединенном
заседании Политбюро и Президиума ЦКК 4 ноября 1930 г., на котором
рассматривалось дело Сырцова-Ломинадзе (РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1002. Л.
127).
66. РЦХИДНИ. Ф. 589. Оп.
3. Д. 9333. Т. II. Л. 135.
67. Там же. Ф. 85. Оп.
1/с. Д. 130. Л. 15-33.
68. Подробнее о
"деле Сырцова-Ломинадзе" см.: Davies R.W. The Syrtsov-Lominadze Affair // Soviet Studies. Vol. 33, № 1 (January 1981); Старков Б.А. "Право-левые
фракционеры"// Они не молчали. М., 1991; Кислицын С.А. Вариант Сырцова (из
истории формирования антисталинского сопротивления в советском обществе в
20-30-е гг.). Ростов-на-Дону, 1992.
69. РЦХИДНИ. Ф. 589. Оп.
3. Д. 9333. Т. II. Л. 121.
70. Там же. Ф. 17. Оп.
163. Д. 1002. Л. 173-174. Впервые на этот момент в выступлении Сталина обратил
внимание С.А.Кислицын (Кентавр. 1993. № 1. С. 118).
71. Письма И.В. Сталина В.М.
Молотову. 1925-1936 гг. С. 70-72, 88-91 и др.
72. Кислицын С.А.
"Право-"левацкий" блок Сырцова-Ломинадзе". С. 119.
73. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп.
162. Д. 9. Л. 57.
74. Так, в завершение
объединенного заседания Политбюро и Президиума ЦКК 4 ноября Сталин неожиданно
предложил смягчить принятое решение: не выводить Сырцова и Ломинадзе из ЦК, а
только перевести их в кандидаты в члены ЦК. Хорошо понимавшие игру Сталина,
члены Политбюро "твердо" отклонили это предложение (Там же. Оп. 163.
Д. 1002. Л. 218).
75. Там же. Л. 191-195.
76. Там же. Оп. 2. Д. 735. Л. 12-13. 77. Там же. Оп. 162. Д. 9. Л. 88-92.
78. Там же. Оп. 2. Д.
735. Л. 14-15.
79. Там же. Л. 15.
80. Там же. Д. 460. Л.
61-64.
81. Там же. Л. 81-83.
82. Там же. Л. 87.
Глава 2
1931-1933 ГОДЫ: КРИЗИСЫ,
РЕФОРМЫ,
НАСИЛИЕ
Окончательно уничтожив
последние следы оппозиционности в высших эшелонах власти, Сталин остался один
на один со своими соратниками. Во многом благодаря их верности и преданности,
их неразборчивой готовности бороться с политическим противником любыми
методами, Сталин одержал победу. Однако, как и любая другая, эта победа
Сталина содержала в себе зерна поражения. Друзья и соратники в Политбюро,
конечно, уже не представляли для Сталина такой политической угрозы, какая
исходила некоторое время до того от Троцкого, Зиновьева, Рыкова и Бухарина.
Однако закаленные борьбой и избалованные уступками, которые делал им Сталин в
период острого политического противостояния, члены сталинского Политбюро
оставались препятствием на пути установления абсолютной диктатуры вождя.
Трудности, испытываемые
Сталиным, усугублялись и тем, что вопрос о возможности осуществления
"большого скачка" методами, предложенными в 1929-1930 гг., оставался
открытым. Явное нарастание всеобщего кризиса заставляло руководство страны в
1931-начале 1932 гг. маневрировать, идти на некоторые уступки во имя сохранения
принципиальных основ "генеральной линии".
Эти политические
колебания порождают у историков закономерный вопрос: каким был механизм
принятия важнейших решений в начале 30-х годов, кто конкретно инициировал
"реформы" и нововведения, насколько значительной была самостоятельность
отдельных членов Политбюро и как строились их взаимоотношения со Сталиным.
Попытка исследования этих проблем предпринята в данной главе.
1. Провал "великого перелома"
Форсированная
индустриализация, коллективизация и ликвидация "кулачества",
осуществляемые в 1929-1930 гг., принесли стране неисчислимые бедствия. По
данным комиссии Политбюро, изучавшей в конце 1980-х годов материалы о
сталинских репрессиях, в 1930-1931 гг. 356,5 тыс. крестьянских семейств общей
численностью 1680000 человек были высланы в Сибирь и на Север в лагеря ОГПУ и в
так называемые трудовые поселения1. По оценкам В.П.Данилова и
Н.А.Ивницкого, 200-250 тыс. семей (т.е. около миллиона крестьян), не дожидаясь
репрессий, бежали в города и на стройки, еще примерно 400-450 тыс. семей (около
2 млн. крестьян) были выселены по так называемой третьей категории (в пределах
своей области) и также, потеряв свое имущество, в большинстве ушли в города и
на стройки2. Коллективизация и раскулачивание существенно подорвали
производительные силы деревни. Уже в 1931 г. в ряде регионов ощущался голод,
принявший в последующие два года катастрофические масштабы.
Индустриальные скачки,
непомерное наращивание капитальных вложений в тяжелую промышленность,
игнорирование экономических рычагов управления и массовые репрессии против
специалистов, вызвавшие волну так называемого "спецеедства", падение
дисциплины на производстве привели к кризису в промышленности3. Этот
кризис особенно беспокоил руководство страны. Поэтому в конце 1930-начале 1931
года в экономической политике стали проявляться тенденции, позволяющие
говорить о некоторой корректировке откровенно репрессивной политики. Этот новый
курс, который Р.У.Девис назвал "миниреформами"4,
складывался постепенно как цепь отдельных непоследовательных и противоречивых
решений. Причем затрагивали "миниреформы" лишь промышленность,
оставляя в неприкосновенности насильственную политику, проводившуюся в деревне.
Суть
"миниреформ" составляли попытки активизировать экономические стимулы
развития производства, преодолеть "военно-коммунистические" методы
управления индустрией. Официально были осуждены теории скорого отмирания товарно-денежных
отношений и введения прямого "социалистического" продуктообмена.
Деньги и материальные стимулы объявлялись долгосрочной основой для создания
новой экономики. Однако наиболее явно и ощутимо новые тенденции проявились в
осуждении массовых репрессий против инженерно-технических работников, в
государственной поддержке авторитета хозяйственников, осуществлявшейся под
лозунгом "укрепления единоначалия".
После серии решений,
которые касались отдельных конкретных случаев ущемления прав хозяйственников и
специалистов, Политбюро в середине 1931 г. приняло ряд достаточно кардинальных
мер. 10 июля 1931 г. Политбюро одобрило два постановления, которые существенно
меняли положение специалистов и в какой-то мере ограничивали права ОГПУ в
целом. Первое под названием "Вопросы ОГПУ" предусматривало, что ОГПУ
не имеет права на аресты коммунистов без ведома и согласия ЦК ВКП(б), а на
аресты специалистов (инженерно-технический персонал, военные, агрономы, врачи
и т.п.) без согласия соответствующего наркома (союзного или республиканского),
причем в случае разногласий между наркомами и ОГПУ вопрос переносился на
разрешение в ЦК ВКП(б). Постановление предусматривало также, что "граждан,
арестованных по обвинению в политическом преступлении", ОГПУ не имеет
права "держать без допроса более, чем две недели, и под следствием более,
чем три месяца, после чего дело должно быть ликвидировано либо передачей суду,
либо самостоятельным решением коллегии ОГПУ". Все приговоры о расстреле,
выносимые коллегией ОГПУ, отныне должны были утверждаться ЦК ВКП(б)5.
Второе постановление под
названием "О работе технического персонала на предприятиях и об улучшении
его материального положения" содержало развернутую программу юридической
и политической реабилитации специалистов. Постановление состояло из двух
частей: строго секретной, проходившей под грифом "особая папка", и
секретной, которая рассылалась на места всем партийным, государственным и
хозяйственным руководителям. В закрытой части было записано всего два пункта,
имевших, однако, принципиальное значение: "Освободить арестованных
специалистов в первую очередь по черной металлургии и потом по углю по списку,
согласованному между Орджоникидзе и Менжинским, и направить их для работы на
заводы; Отменить постановление СТО об обязанности ОГПУ привлекать к
ответственности специалистов за пережоги топлива"'6.
Большая часть
постановления была разослана на места и предусматривала амнистию специалистов,
осужденных к принудительным работам, отменяла дискриминацию специалистов при
назначении на руководящие посты на предприятиях. Дети инженерно-технических
работников при поступлении в высшие учебные заведения получали равные права с
детьми индустриальных рабочих (ранее они подвергались дискриминации). Один из
пунктов постановления требовал не допускать вмешательства партийных
организаций в оперативную деятельность администрации предприятий. Наконец,
постановление от 10 июля запрещало милиции, уголовному розыску и прокуратуре
вмешиваться в производственную жизнь предприятий и вести следствие по
производственным делам без специального разрешения дирекции предприятий или вышестоящих
органов. На промышленных предприятиях упразднялись официальные
представительства ОГПУ7.
Однако все эти преобразования
носили половинчатый и непоследовательный характер. Основы политики
"большого скачка" оставались неприкосновенными. Страна все глубже
втягивалась в глубокий социально-экономический кризис, который особенно
очевидно проявлялся в деревне. Массовый характер принял выход крестьян из
колхозов. С января по 1 июля 1932 г. число коллективизированных хозяйств в
РСФСР сократилось на 1370,8 тыс., а на Украине - на 41,2 тыс8.
Голодные крестьяне оказывали сопротивление вывозу хлеба в счет заготовок, нападали
на государственные хлебные склады. О таких событиях на Украине, недалеко от
Полтавы, докладывал председателю Совнаркома СССР В.М. Молотову один из
руководителей ЦКК ВКП(б), проводивший инспекцию в этих районах. Он писал, что 3
мая 1932 г. около 300 женщин села Устиновцы захватили председателя сельсовета
и, выбросив черный флаг, двинулись на железнодорожную станцию Гоголево, где
начали ломать двери складов. Первоначально заведующий складами сумел отогнать
толпу при помощи огнетушителя: испугавшись, что это газы, женщины разошлись.
Однако на следующий день крестьяне начали собираться снова. Для подавления
волнений были вызваны вооруженная милиция и уполномоченные ГПУ. Хлеб со
складов в тот же день быстро вывезли.
На следующий день, 5
мая, примерно такая же толпа, состоявшая из женщин деревни Часниковка,
разгромила склад на станции Сенча и забрала 37 мешков пшеницы. 6 мая, вдохновленные
первыми победами, крестьяне вновь пришли на станцию и забрали из вагонов 150
пудов кукурузы. Коммунистов, которые пытались остановить толпу и стреляли в
воздух, разогнали. К вечеру на станцию прибыли 50 вооруженных милиционеров и
коммунистов. Однако крестьян это не испугало - на станцию собрались около 400
человек, которые вновь попытались открыть вагоны. 7 мая еще большая толпа
крестьян была разогнана конной милицией и вооруженными коммунистами.
На станции Сагайдак 5
мая около 800 человек оттеснили двух милиционеров и сельских активистов,
охранявших хлеб, отдали тут же, но 100 увезли с собой. 6 мая попытку, правда безуспешную,
забрать хлеб сделали около 400 крестьян из деревень Лиман и Федунки9.
Подобных событий было много по всей стране.
Весной 1932 г. в связи
со снижением норм карточного снабжения хлебом начались антиправительственные
выступления также и в городах. 7-9 апреля, например, большие группы жителей
белорусского города Борисова разгромили хлебные I клады, организовали демонстрацию и
шествие женщин и детей к красноармейским казармам. По официальным оценкам,
скорее заниженным, в волнениях участвовало 400-500 человек. Демонстранты
встретили определенную поддержку у представителей местных властей и
милиционеров. Несмотря на лояльность войск, были замечены "болезненные
явления “ среди
красноармейцев и комсостава.
Куда более серьезные
события произошли через несколько дней в текстильных районах Ивановской
области. Положение, этих регионов было типичным для центров такого рода,
занимавших промежуточное место между особо бедствующей деревней и скудно, но
более регулярно снабжаемыми крупными городами. Задержки в выдаче продуктов по
карточкам, низкие заработки из-за простоев технически отсталых и не обеспеченных
сырьем фабрик - характерные черты быта текстиль-И1.1Х поселков. В начале 1932
г. в Вичуге, например, несколько месяцев не выдавали муку; дети, и без того
получавшие 100 граммов хлеба в день, были переведены на 60-граммовый паек11.
На политические настроения текстильщиков влияла тяжелая ситуация в окружающих
деревнях, где многие фабричные имели родственников. Коллективизация ввергла их
в разорение. В такой взрывоопасной обстановке в начале апреля из Москвы пришло
распоряжение о сокращении карточных норм.
5 апреля началась
забастовка на фабрике им. Ногина в Пичуге. 9 апреля бастовали почти все фабрики
города. На следующий день многотысячная толпа двинулась к горсовету,
разгромила здание милиции, заняла здания ГПУ и райкома партии. Активные
выступления в городе продолжались и на следующий день. В стычках с милицией
(согласно официальным отчетам) один демонстрант был убит и один ранен,
пятнадцать милиционеров получили тяжелые ранения, а 40 милиционеров и 5-7
ответственных работников - легкие. 12 апреля в Вичугу прибыл Л.М.Каганович.
При помощи репрессий и обещаний забастовку на вичугских фабриках удалось
прекратить. Помимо Вичуги, забастовки и массовые волнения произошли в ряде
других районов Иваново-Вознесенской области - Тейковском, Лежневском,
Пучежском 12. Для локализации выступлений ивановские руководители
приняли энергичные меры. 14 апреля было одобрено решение об "изъятии
антисоветских элементов" в крупнейших городах. Для предотвращения похода
рабочих Тейково в Иваново-Вознесенск было решено не останавливать в Тейково
поезда13. В районах волнений проводились массовые аресты руководителей
забастовок. Все это позволило предупредить втягивание в забастовочное движение
рабочих других центров, хотя обстановка в регионе оставалась тяжелой.
Хотя ивановские волнения
удалось сравнительно быстро подавить, эти события выявили ряд очень тревожных
для сталинского режима симптомов. Забастовки и демонстрации произошли в одной
из крупнейших промышленных областей в центре страны, неподалеку от столицы и
охватили одновременно несколько районов. В любой момент к забастовщикам могли
присоединиться рабочие других предприятий, где также наблюдались "тяжелые
настроения". Большое влияние апрельские события оказали на крестьян
Ивановской области, многие из которых фактически поддержали рабочих-забастовщиков.
По деревням прокатились так называемые "волынки" - коллективные
отказы от работы в колхозах, усилился распад колхозов14. Активное
участие в забастовках и демонстрациях принимали местные коммунисты (в ряде
случаев они были их организаторами)15. Одновременно полную
беспомощность продемонстрировали местные руководители.
В контексте общей
ситуации подобные выступления могли в конце концов привести к непредсказуемым
последствиям. И неудивительно, что волнения в Ивановской области были очень
серьезно восприняты в Москве. ЦК ВКП(б) обратился к областной парторганизации
со специальным письмом, в котором утверждал, что местные коммунисты
проглядели, как "осколки контрреволюционных партий эсеров, меньшевиков, а
также изгнанные из наших большевистских рядов контрреволюционные троцкисты и
бывшие члены "рабочей оппозиции" пытались свить себе гнездо и
организовать выступления против партии и советской власти"16.
Сбивая напряжение в
Ивановской области, Совнарком СССР оперативно принял решение о направлении туда
дополнительных продовольственных фондов. Не исключено, что ивановские события
подтолкнули правительство на более решительные "либеральные" меры. В
мае 1932 г. появились постановления СНК, ЦИК СССР и ЦК ВКП(б), означавшие
становления СНК, ЦИК СССР и ЦК ВКП(б), означавшие новый поворот
"генеральной линии". Значительно сократив государственный план хлебо-
и скотозаготовок, правительство разрешило свободную торговлю хлебом (после
завершения хлебопоставок с 15 января 1933 г.) и мясом (в случае регулярного
выполнения поставок в централизованные фонды). Причем если раньше торговля
ущемлялась многочисленными налогами и низкими потолками цен, то отныне
приезжавшие на рынок единоличники и колхозники могли торговать по свободным
ценам. Цель подобных решений была ясна. Продразверстка и централизованное
снабжение довели страну до голода, и, вспомнив о годах нэпа, сталинское
руководство обратилось к личной заинтересованности крестьян.
В весенние и летние
месяцы 1932 г. политика, которую иногда называют "неонэпом",
казалось, набирала силу. Одно за другим следовали постановления о
недопустимости ликвидации личных подсобных хозяйств колхозников, о возвращении
им ранее реквизированного для общественных ферм скота, о соблюдении законности
и прекращении произвола государственных чиновников в деревне. Реальные
корректировки затронули даже курс на форсированную индустриализацию. В августе 1932 г. впервые за
несколько лет было принято решение о существенном сокращении капиталовложений,
причем более всего сокращалось финансирование тяжелой промышленности17.
Однако все эти сами по
себе непоследовательные меры были приняты слишком поздно. Ненадежный
спасательный круг фактически был брошен утопленнику. Осенью 1932 г. кризис
приобрел невероятные размеры.
Кризис 1932-1933 гг.,
главной составляющей которого был ужасный голод, унесший несколько миллионов жизней, вновь
укрепил государственно-террористическую политику в ее
самых жестоких формах.
Очень скоро стало ясно,
что постановление о свободе торговли не сможет внести перелом в ход
хлебозаготовок. Голодавшими крестьянами владела одна мысль: как пережить зиму
и весну. Задавленные многолетним произволом и мало доверявшие властям, они
меньше всего думали о судьбе урожая на колхозных полях. Продолжались массовые
самороспуски колхозов, сопровождавшиеся, как говорилось в сводках ОГПУ,
"разбором скота, имущества и сельскохозяйственного инвентаря".
Наблюдалось "усиление тенденций к индивидуальному сбору урожая",
"самочинный захват и раздел в единоличное пользование земли и
посевов". В ряде мест вспыхивали массовые волнения, которые власти
подавляли вооруженной силой18. Хлебозаготовки 1932 г. оказались в
катастрофическом положении.
Поскольку новый урожай
не принес облегчения, многие районы страны охватила новая волна жестокого
голода. В 1932-1933 гг. от голода, по наиболее достоверным подсчетам, умерло от
4 до 5 млн. человек19. Бесчисленные секретные сводки были
переполнены сообщениями о широком распространении людоедства. Из голодающих
деревень в города устремились массы крестьян и беспризорных детей. Страну
охватили эпидемии, причем не только сельские местности, но и относительно
более благополучные промышленные центры. В ноябре 1932 г., например, свыше 160
случаев заболеваний сыпным тифом в день фиксировали в Ленинграде20.
В 1932-1933 гг. в СССР было зарегистрировано более 1,1 млн. случаев заболевания
сыпным тифом и более 0,5 млн. - брюшным тифом21.
Как ни старались власти
поддерживать высокие темпы промышленного производства, бросая на это последние
резервы, глубокий кризис охватил и индустриальные отрасли. Даже по
официальным оценкам, производительность труда в 1932 году практически не росла.
Себестоимость же промышленной продукции превзошла те размеры, которые могла выдержать
обескровленная страна.
Перечислением подобных
фактов и описанием ужасающих бедствий, обрушившихся на СССР, можно заполнить
еще не один десяток страниц. В мирное время, более чем через десять лет после
завершения кровопролитных войн, Советский Союз оказался в положении,
напоминавшем военную разруху.
Удержаться у власти в
период кризиса сталинское руководство сумело лишь при помощи жестоких
репрессий. Основными методами хлебозаготовок стали повальные обыски, массовые
аресты, расстрелы и даже выселение целых деревень. ОГПУ "очищало"
промышленные предприятия от "дезорганизаторов", "кулаков",
"вредителей". Широкомасштабной чисткой городов сопровождалось
введение в 1933 г. паспортной системы. В апреле 1933 г. Политбюро приняло
решение об организации в дополнение к многочисленным лагерям, колониям и
спецпоселкам так называемых трудовых поселений, куда, помимо крестьян,
обвиненных в саботаже хлебозаготовок, предполагалось направлять
"городской элемент, отказавшийся в связи с паспортизацией выезжать из
Москвы и Ленинграда", а также "бежавших из деревень кулаков,
снимаемых с промышленного производства". За 1933 г. в ссылку было
отправлено около 270 тыс. новых спецпоселенцев23. Примерно на 200
тыс. за 1933 г. увеличилось количество заключенных в лагерях. Огромное
количество людей было осуждено к принудительным работам, многие получили
условные сроки заключения. Согласно данным, которые приводил в докладе Сталину
и Молотову в ноябре 1935 г. председатель Верховного суда РСФСР, в первой
половине 1933 г. только по РСФСР было осуждено более 738 тыс. человек, а во
второй половине 1933 г. - более 687 тыс24.
Как обычно в кризисные
моменты, усилилась оппозиция "генеральной линии" в самой партии. Судя
по известным материалам, в ВКП(б) распространялось мнение о порочности
политики Сталина, осуждение его за разжигание неоправданной конфронтации с
крестьянством. Некоторые члены партии в это время попытались объединиться и
вести целенаправленную антисталинскую пропаганду в ВКП(б). Наиболее широкую
известность приобрели материалы так называемого "Союза
марксистов-ленинцев", вдохновителем которого был один из старых членов
партии М.Н.Рютин. Именно он подготовил в 1932 г. документ под названием
"Сталин и кризис пролетарской диктатуры" и обращение "Ко всем
членам ВКП(б)". В обращении, в частности, говорилось:
"Партия и
пролетарская диктатура Сталиным и его кликой заведены в невиданный тупик и
переживают смертельно опасный кризис. С помощью обмана и клеветы и
одурачивания партийных лиц, с помощью невероятных насилий и террора... Сталин
за последние пять лет отсек и устранил от руководства все самые лучшие,
подлинно большевистские кадры партии, установил в ВКП(б) и всей стране свою
личную диктатуру...
Авантюристические темпы
индустриализации, влекущие за собой колоссальное снижение реальной заработной
платы рабочих и служащих, непосильные открытые и замаскированные налоги,
инфляция, рост цен и падение стоимости червонца; авантюристическая
коллективизация с помощью невероятных насилий, террора..., привели всю страну к
глубочайшему кризису, чудовищному обнищанию масс и голоду как в деревне, так и
городах...
Ни один самый смелый и
гениальный провокатор для гибели пролетарской диктатуры, для дискредитации
ленинизма не мог бы придумать ничего лучшего, чем руководство Сталина и его
клики..."25.
О содержании рютинских
документов, личности самого Рютина и его сторонников, обстоятельствах разгрома
"Союза марксистов-ленинцев" в последнее время написано много26.
По ряду вопросов, например, об идентичности первоначальному рютинскому тексту
тех копий, которые сохранились до наших дней в архивах КГБ, существуют
разногласия. Рукописи и судьба Рютина, несомненно, еще будут изучаться. Для
нашей же темы достаточно отметить, что в 1932 г. были подготовлены,
распространялись среди старых членов партии и получали у них определенную
поддержку антисталинские документы.
Особенно тревожным для
сталинского руководства явлением был фактический саботаж чрезвычайных
хлебозаготовок многими партийными работниками на местах. Это обстоятельство
стало одной из причин объявления с ноября 1932 г. очередной чистки партии.
Небывало массовый характер приобрело привлечение коммунистов к уголовной
ответственности за невыполнение директив центра о вывозе хлеба из голодающих
деревень. Всего за 1932-1933 гг. из партии было исключено около 450 тыс.
человек (в партии на 1 января 1933 г. состояло 3,5 млн. человек)27.
2. Реорганизация деятельности
Политбюро
Своеобразные
"миниреформы" были проведены в 1931 г. и в партийно-государственном
аппарате, в том числе в Политбюро. Они не затрагивали основ сложившегося
механизма руководства страной и партией, но отражали то промежуточное
состояние, в котором оказалась высшая политическая власть в период от разгрома
оппозиций до окончательного утверждения единоличной диктатуры Сталина.
Прежде всего после
смещения Рыкова реорганизация была проведена в правительственном аппарате, где претворялись
в жизнь сталинские идеи о преодолении "разрыва между партийным и
советским руководством". Новый председатель Совнаркома Молотов начал свою
деятельность с проведения тех мер, которые излагались в сталинском письме от 22
сентября 1930 г. 23 декабря 1930 г. по инициативе Молотова Политбюро одобрило
постановление, которое во всех основных пунктах повторяло именно эти
сентябрьские предложения Сталина. Было принято решение об упразднении Совещания
замов и создании Комиссии исполнения при СНК СССР. В СТО СССР было включено
большинство членов Политбюро - В.М.Молотов, Я.Э.Рудзутак, В.В.Куйбышев,
А.А.Андреев, И.В.Сталин, Г.К.Орджоникидзе, К.Е.Ворошилов, А.И.Микоян, а также
нарком земледелия СССР Я.А.Яковлев, нарком финансов СССР Г.Ф.Гринько и
председатель правления Госбанка СССР М.И.Калманович. Тенденция к сращиванию
партийного и государственного руководства проявилась также в решении об
упразднении распорядительных заседаний СТО СССР, которые рассматривали вопросы
обороны страны и военного строительства, и создании вместо них специальной
комиссии при СНК СССР и Политбюро ЦК в составе Молотова, Сталина, Ворошилова,
Куйбышева и Орджоникидзе (Комиссия обороны)28.
Наметившуюся линию
соединения двух ветвей власти усилили решения Политбюро, принятые 30 декабря
1930 г.. По докладу Молотова Политбюро утвердило директиву Совнаркома, в
которой предлагалось "срочно пересмотреть аппарат СНК (структуру и личный
состав), максимально упростив и сократив его, и обеспечив поднятие партийной и
специально-научной квалификации основной группы работников аппарата управления
делами СНК". Была создана совместная валютная комиссия Политбюро и
Совнаркома под председательством Рудзутака и т.д29.
В тот же день, 30
декабря, по предложению Сталина Политбюро рассматривало вопрос о порядке своей
собственной работы. В принятом решении предусматривалось, что Политбюро должно
заседать шесть раз в месяц. Три заседания (10, 20 и 30 числа каждого месяца)
были закрытыми для рассмотрения только вопросов ГПУ, Наркомата иностранных дел,
обороны, секретных валютных и некоторых внутрипартийных вопросов. Остальные, не
столь секретные проблемы переносились на очередные заседания Политбюро (5, 15
и 25 числа каждого месяца). Составление повестки заседаний Политбюро
поручалось секретариату ЦК совместно с Молотовым30. Новая
регламентация деятельности Политбюро, узаконение практики регулярных закрытых
заседаний, возможно, было ответом Сталина на критику по поводу узурпации прав
Политбюро, созыва узких секретных заседаний, оттеснения от принятия решений
некоторых членов Политбюро.
Очередные заседания
Политбюро были многолюдными. Помимо членов и кандидатов в члены Политбюро на
них присутствовали большая группа членов и кандидатов в члены ЦК, члены
Президиума ЦКК. Закрытые заседания проходили в более узком составе - члены и
кандидаты в члены Политбюро, некоторые члены ЦК, занимавшие высокие должности
(например, постоянным участником закрытых заседаний был секретарь ЦК ВКП(б)
П.П.Постышев), а также руководители ЦКК.
Судя по протоколам,
Политбюро в 1931 г. в среднем собиралось даже чаще, чем шесть раз в месяц.
Видимо, это было вызвано значительным объемом работы Политбюро. В связи с этим
постоянно предпринимались попытки как-то ограничить поток вопросов, идущих на
Политбюро. 30 апреля 1931 г. по предложению Сталина Политбюро решило, например,
что текущие вопросы по запросам с мест должен Разрешать Секретариат ЦК ВКП(б)
совместно с Молотовым, и "лишь в случае особой важности" переносить
такие вопросы в Политбюро31. Положение осложнялось тем, что члены
Политбюро работали в других органах партийно-государственной власти и просто не
успевали с заседания на заседание. В связи с этим 25 ноября 1931 г. по докладу
Куйбышева и Кагановича Политбюро утвердило новый график заседаний всех
основных партийно-государственных инстанций. С 1 декабря 1931 г. Политбюро
должно было собираться 1,8, 16 и 23 числа каждого месяца в 2 часа дня; Оргбюро
- 5 и 17 числа в 6 часов вечера; Секретариат ЦК - 7, 15, 22, 29 числа в 6
часов вечера; СНК СССР - 3 и 21 числа в 6 часов вечера; СТО - 9, 15, 27 числа в
12 часов.
Формально закрытые
заседания Политбюро в этом постановлении не упоминались. Однако, как
свидетельствуют протоколы, закрытые заседания проводились 1 и 16 числа, а очередные
8 и 23 числа каждого месяца. 29 мая 1932 г. Политбюро приняло специальное
постановление: "Составление повесток Политбюро приурочить к закрытым
заседаниям Политбюро"33.
Судя по протоколам,
установленных четырех заседаний Политбюро в месяц оказалось недостаточно -
Политбюро собиралось намного чаще. Значительно выросло количество вопросов,
выносившихся на его заседания; нередко на одном заседании рассматривалось до
полусотни вопросов. 1 сентября 1932 г., например, Политбюро заслушало 41
вопрос. В результате 6 вопросов были отложены на следующее заседание, один
вопрос снят с рассмотрения и еще один было решено провести опросом членов
Политбюро на следующий день. В конце заседания Сталин, видимо, недовольный
итогами обсуждения, предложил ограничить количество вопросов, выносимых на
Политбюро. По его предложению было принято решение: "Поручить
Секретариату ЦК представлять такие проекты повесток заседаний Политбюро, чтобы
на них вносилось не более 15 вопросов"34.
Подобные ограничения
вели к увеличению количества решений, принимавшихся опросом членов Политбюро.
Это, в свою очередь, усложнило работу сотрудников Секретного отдела ЦК,
ответственных за обеспечение прохождения голосования опросом. Попав в сложное
положение, они старались использовать каждую возможность для организации
голосования и, в частности, проводили голосование опросом прямо на заседаниях
Политбюро. Формально процедура, принятая Политбюро 1 сентября, в этом случае
не нарушалась. Вопросы, не вмещавшиеся в установленный лимит, проходили
опросом, хотя фактически решались (правда, без обсуждения) на заседании
Политбюро. Однако эта хитрость вызвала недовольство Сталина. 16 октября 1932 г.
по его заявлению Политбюро примяло решение: "Указать Секретному отделу ЦК
на необходимость прекратить проведение голосования опросом во время заседаний
Политбюро, чтобы не отвлекать внимания членов Политбюро от вопросов, стоящих на
повестке"35.
Все эти реорганизации
свидетельствовали о том, что руководство партии и, прежде всего, Сталина
тяготила сложная процедура проведения регулярных заседаний с многочисленными
повестками. Гораздо удобнее была практика принятия решений опросом или на
неформальных собраниях членов Политбюро. Усиление социально-экономического
кризиса в стране и распространение чрезвычайных методов руководства (тали
удобным поводом для отказа от прежнего порядка работы Политбюро. С конца 1932
г., судя по протоколам, произошло резкое сокращение количества заседаний
Политбюро (см. приложение 2). Формально это обстоятельство было закреплено 23
апреля 1933 г.: Политбюро утвердило новый график своих заседаний: три раза в
месяц - 5, 15 и 25 числа36. Причем в течение следующих полутора лет
и этот график постоянно нарушался. Политбюро заседало в среднем два раза в
месяц. О том, что центр принятия решений все больше перемещался от официальных
заседаний Политбюро к неформальным встречам Сталина с его соратниками,
косвенным образом свидетельствуют и данные журналов записи посещений кабинета
Сталина за 1931-1933 г. Как видно из таблицы (см. приложение 4), в этот период
наблюдалась устойчивая тенденция увеличения количества собраний членов
Политбюро в сталинском кабинете. В 1933 г. эта тенденция достигла наивысшей
отметки за всю первую половину 30-х годов.
В соответствии с
упрощением порядка работы Политбюро в начале 1930-х годов проводилась
реорганизация Секретного отдела ЦК ВКП (б), который ведал делопроизводством и
техническим обеспечением деятельности Политбюро. Секретный отдел ЦК был создан
постановлением Оргбюро ЦК ВКП (б) 19 марта 1926 г. вместо бюро Секретариата ЦК,
которое ранее занималось техническим обслуживанием руководящих органов ЦК и
вело секретную переписку аппарата ЦК. Секретный отдел возглавлял один из
помощников Сталина И.П.Товстуха. В июле 1930 г. Политбюро освободило его от
работы в ЦК (по собственной просьбе) и утвердило заместителем директора
Института Ленина. 22 июля заведующим Секретным отделом ЦК был назначен А.Н.
Поскребышев, который возглавлял это подразделение (в разные годы оно меняло
название и структуру) почти до самой смерти Сталина37.
В конце 20-начале 30-х
годов Секретный отдел выполнял большое количество функций. В него входили
помощники секретарей ЦК и их аппараты (референты, порученцы). Четыре
подразделения занимались непосредственно делопроизводством (из них два -
делопроизводством Политбюро и Оргбюро, третье обеспечивало рассылку документов
шифром, а четвертое учитывало возврат документов высших органов партии,
рассылавшихся для исполнения и информации на места, а также определенному
кругу партийно-государственных руководителей). Помимо этого, в Секретный отдел
входил секретный архив ЦК. Канцелярия Секретного отдела обеспечивала
вспомогательные операции: регистрацию, связь, перепечатку документов,
стенографирование заседаний высших органов партийного руководства. Согласно
утвержденным 28 января 1930 г. Секретариатом ЦК ВКП(б) штатам отделов ЦК, в
Секретном отделе числилось 103 сотрудника. Всего штаты отделов ЦК составляли
375 единиц. Секретный отдел по величине уступал лишь Управлению делами (123
сотрудника) и значительно превосходил другие отделы: распределительный (51
сотрудник), организационно-инструкторский (41 сотрудник), отдел культуры и
пропаганды (36 сотрудников) и отдел агитации и массовых кампаний (21
сотрудник). Правда, в постановлении Секретариата ЦК предусматривалось, что штаты
Секретного отдела еще будут дополнительно просмотрены. У Секретного отдела по
этому постановлению изымались и передавались техническому аппарату ОГПУ
функции развозки секретной корреспонденции39.
13 ноября 1933 г.
Секретариат ЦК ВКП(б) принял постановление о реорганизации Секретного отдела
ЦК. Суть реорганизации сводилась к тому, что в Секретном отделе ЦК был
оставлен только аппарат, обслуживающий Политбюро. "Секретный отдел, -
говорилось в постановлении, - подчинен непосредственно т. Сталину, а в его
отсутствие - т. Кагановичу. Прием и увольнение работников Секретного отдела
производится с ведома и согласия секретарей ЦК". Зарплата сотрудников
Секретного отдела устанавливалась на 30-40 % выше ставок соответствующих
категорий работников в других учреждениях. Управлению делами ЦК поручалось
"в месячный срок удовлетворить все заявки на квартиры сотрудников Секретного
отдела ЦК", а также "предоставить в полное распоряжение Секретного
отдела ЦК 5 дач с обслуживанием их аппаратом Управления делами ЦК"40.
Состав Политбюро на
протяжении 1931-1934 гг. не претерпел существенных изменений. Кроме Рыкова,
все члены Политбюро, избранные XVI съездом, сохранили свои позиции и были
избраны в Политбюро вновь на пленуме ЦК ВКП(б) после XVII съезда в начале 1934 г. Введение и
выведение из 11олитбюро происходило в основном по формальным причинам.
Например, по уставу партии председатель ЦКК не мог «ходить в Политбюро. Поэтому
в декабре 1930 г. в Политбюро был введен Г.К.Орджоникидзе, оставивший пост
председателя ЦКК, и выведен из Политбюро А.А.Андреев, сменивший Орджоникидзе в
ЦКК. В феврале 1932 г. из Политбюро был выведен Я.Э.Рудзутак, назначенный
председателем ЦКК «место Андреева, а Андреев, ставший наркомом путей сообщения,
был вновь избран членом Политбюро (см. приложение 1).
Однако, несмотря на эту
"кадровую стабильность", в начале 1930-х годов произошло некоторое
перераспределение функций и влияния отдельных членов Политбюро, прежде всего секретарей
ЦК. Распределение обязанностей между секретарями ЦК ВКП(б) с начала 20-х годов
фиксировалось в специальных постановлениях. Каждый секретарь курировал
определенные направления работы и отделы ЦК (независимо от этого в отделах были
заведующие). 26 января 1930 г. Секретариат ЦК ВКП(б) принял очередное решение
о распределении обязанностей между секретарями ЦК. И.В.Сталин, согласно этому
постановлению, отвечал за "подготовку вопросов к заседаниям ПБ и общее
руководство работой Секретариата ЦК в целом". На В.М.Молотова, занимавшего
вторую строку в этом постановлении, возлагалось "руководство отделом культуры
и пропаганды и Институтом Ленина". Третий среди секретарей,
Л.М.Каганович, руководил организационно-инструкторским отделом и отделом
распределения административно-хозяйственных и профсоюзных кадров. Последним
был упомянут секретарь ЦК А.П.Смирнов, которому поручался присмотр за отделом
агитации и массовых кампаний и Управлением делами ЦК41.
Порядок упоминания секретарей
в этом постановлении отвечал реальной иерархии руководителей партии. Молотов
фактически был заместителем Сталина по партии. Он управлял всеми партийными
делами, в том числе деятельностью Политбюро, в отсутствие Сталина. Именно
Молотов подписывал протоколы заседаний Политбюро в те периоды, когда Сталин
находился в отпуске на юге. Как свидетельствуют письма Сталина Молотову конца
20-х-1930 г.42, Молотов был самым близким соратником вождя, нередко
они вдвоем решали многие важные вопросы. Каганович фактически был третьим секретарем
ЦК (хотя формально такой должности не существовало). Он не только курировал
важнейшие отделы ЦК, но и руководил аппаратом ЦК в периоды, когда в Москве
отсутствовали Сталин и Молотов; Каганович подписывал в это время протоколы
заседаний Политбюро.
После перехода Молотова
в Совнарком Каганович занял его место в Секретариате ЦК. В первой половине
1930-х годов во время отсутствия Сталина в Москве Каганович руководил работой
Политбюро. Каганович во многих случаях лично формулировал решения Политбюро,
регулировал прохождение вопросов и подписывал протоколы заседаний Политбюро.
Именно на его имя в такие периоды в ЦК поступали документы от различных
ведомств и местных партийных руководителей. Сим Сталин, посылая в Москву директивы
и предложения, адресовал их обычно так: "Москва. ЦК ВКП(б) для т.
Кагановича и других членов Политбюро"43.
Постепенно Каганович
приобретал все большую власть. Круг его обязанностей на протяжении первой
половины 30-х годов постоянно расширялся. 17 августа 1931 г. Политбюро приняло
решение ввести Кагановича на время отпуска Сталина в состав Валютной комиссии44.
5 июня 1932 г. Политбюро по предложению Сталина утвердило Кагановича заместителем
Сталина в Комиссии обороны 45.
15 декабря 1932 г. Политбюро
приняло решение об организации отдела сельского хозяйства ЦК - ключевого
отдела в партийном аппарате в условиях острого кризиса сельского хозяйства и
массового голода в стране. Заведующим отделом был назначен Каганович46.
18 августа 1933 г. Политбюро приняло решение об образовании комиссии по
железнодорожному транспорту под председательством Молотова. Каганович, наряду
со Сталиным, Ворошиловым, Андреевым, Орджоникидзе и Благонравовым, был назначен
членом этой комиссии. Однако уже через день, 20 августа, Кагановича утвердили
заместителем председателя, а 15 февраля 1934 г. председателем комиссии по
железнодорожному транспорту47.
Особую роль Кагановича в
руководстве аппаратом ЦК определяло постановление Секретариата ЦК о приеме
работников в аппарат ЦК ВКП(б), утвержденное 17 января 1934 г. В нем
говорилось: "а) Установить, что прием или увольнение всех без исключения
работников в аппарат ЦК производится лишь с утверждения т. Кагановича или т.
Сталина, б) Обязать заведующих отделами ЦК ВКП(б) строго придерживаться этого
постановления". Многозначительными были обстоятельства подготовки
постановления. Первоначальный его вариант был написан Кагановичем и имел
следующий вид: "Установить, что прием всех без исключения работников в
аппарат Ц.К. производится лишь с утверждения секретаря ЦК". Сталин
исправил текст Кагановича, причем демонстративно поставил фамилию Кагановича на
первое место. Сталинский вариант и был окончательно утвержден Секретариатом48.
Выдвижение Кагановича на
роль заместителя по партии, конечно, не означало, что другие члены Политбюро
утратили свое влияние. Каждый из них в первой половине 30-х годов продолжал
занимать ту позицию в высших эшелонах власти, на которой закрепился в
предшествующий период. Своеобразным показателем реального участия различных
членов Политбюро в принятии решений могут служить данные о посещении ими
кабинета Сталина (таблица 4). Несмотря на уход из ЦК в Совнарком, Молотов, судя
по этим данным, оставался самым близким к Сталину человеком. Это, кстати, подтверждается
и многими другими фактами. В полном соответствии с приведенными выше сведениями
о карьере Кагановича выглядит "второе место" в этом "списке
приближенных". Остальные члены Политбюро - руководители крупнейших
ведомств - появлялись у Сталина с одинаковой регулярностью. Киров, Чубарь,
Косиор, Петровский находились вне Москвы и, соответственно, в основном
занимались своими местными делами. Мало интересовал Сталина Рудзутак, часто
болевший и постепенно отходивший от дел.
Однако, за внешне
стабильным фасадом политической активности членов Политбюро скрывался
постепенный и во многом незаметный процесс сокращения их прав и возможностей
по мере сосредоточения власти в руках Сталина. Значительную роль в этом играли
многочисленные конфликты в Политбюро, неизменно вызывающие повышенный интерес
историков.
3. Свидетельства о новых
"фракциях": "миниреформы" и
"дело Рютина"
Политические события
начала 1930-х годов, на первый взгляд, можно вполне логично объяснить исходя из
концепции наличия в Политбюро двух противоборствующих группировок: сторонников
радикального и умеренного курсов. К первым ("консерваторам") относят
обычно Кагановича и Молотова (затем Ежова), ко вторым
("реформаторам") - Кирова, Орджоникидзе, Куйбышева, а иногда и других
членов Политбюро. Сталин в этой концепции до середины 30-х годов предстает
величиной "переменной". Скорее склоняясь к "радикалам", он
до поры до времени вынужден был считаться с наличием группы
"умеренных", а поэтому колебался и маневрировал. Колебания политической
линии в плоскости "реформы-террор" можно трактовать как результат
попеременного преобладания "умеренной" или "радикальной"
групп в Политбюро.
Однако, очевидно также,
что если такие группы действительно существовали, то между ними рано или
поздно, особенно в моменты смены курса, должны были происходить столкновения.
Поэтому самым главным аргументом в пользу любой версии о наличии или отсутствии
в Политбюро противоборствующих политических направлений может быть только
наличие или отсутствие политически окрашенных конфликтов между различными
членами Политбюро.
Значительное внимание
историков в связи с этим всегда привлекали обстоятельства осуществления
"миниреформ" 1931 г. в промышленности. Известно, что одним из первых
официальных сигналов, возвестивших о начале этих "реформ", была
Первая всесоюзная конференция работников социалистической промышленности,
проходившая в Москве в конце января-начале февраля 1931 г. На ней
присутствовали и выступили руководители страны, в том числе Сталин и Молотов,
но наиболее радикальные предложения содержала речь Орджоникидзе. В отличие от
Сталина, который ограничился политическими призывами и требованиями безусловно
выполнить план 1931 г., а также вновь говорил об опасности вредительства,
Орджоникидзе проявил большую гибкость и продемонстрировал знание реального
положения дел в промышленности. В речи Орджоникидзе выделялись два момента.
Во-первых, он выступил за укрепление единоначалия, освобождение
хозяйственников от диктата политических контролеров и заявил, что основная
масса специалистов не имеет ничего общего с вредителями. И, во-вторых, призвал
строго соблюдать хозрасчет, установить договорные отношения и материальную
ответственность предприятий-поставщиков перед заказчиками49.
Это обстоятельство, а также
другие факты, свидетельствующие об активной приверженности Орджоникидзе новому
курсу, дали некоторым историкам основания считать наркома тяжелой
промышленности инициатором "миниреформ" и даже рассматривать эти
"реформы" как результат победы Орджоникидзе в столкновении со
Сталиным и Молотовым, придерживавшихся прежней линии50. Как и во
многих других случаях, по данному вопросу также существует противоположная,
"скептическая" точка зрения, приверженцы которой полагают, что
некоторое изменение курса в 1931 г. было проявлением согласованной политики
руководства партии, и ставят под сомнение существование конфликта между
Сталиным и Орджоникидзе51. Архивные документы скорее подтверждают
вторую точку зрения. Более того, они позволяют утверждать, что относительное
отступление в 1931 г. осуществлялось во многом по инициативе Сталина.
5 ноября 1930 г. Сталин
на заседании Политбюро предложил создать специальную комиссию для разработки
"вопросов торговли на новой базе". В комиссию под председательством Микояна
вошли сам Сталин, представители ведомств, а чуть позже Молотов52. В
1931-1932 гг. намерения Сталина, предложившего образовать комиссию,
воплотились в серию постановлений, призванных укрепить позиции торговли в
противовес карточному распределению. Произошла политическая реабилитация
торговли и товарно-денежных отношений, которые еще в 1930 году нередко
объявлялись пережитками прошлого, отмирающими под натиском прямого
продуктообмена.
Некоторое время спустя
состоялось решение, которое можно считать одним из первых признаков некоторого
изменения "шахтинской политики". В конце ноября Г.К.Орджоникидзе
получил от заведующего распределительным отделом ЦК Н.И.Ежова сообщение о
нападках на начальника строительства Магнитогорского комбината Шмидта. Орджоникидзе
обратился с запиской к Сталину: "Сосо, Ежов говорит, что на Магнитогорске
идет травля в печати Шмидта. Они - Магнитогорская парторганизация, -
по-видимому, хотят поставить ЦК перед свершившимся фактом. Если мы твердо хотим
сохранить Шмидта, надо немедленно предложить Кабакову (секретарь Уральского
обкома ВКП(б) - О.Х.) воздействовать на Румянцева (секретарь райкома),
чтобы он прекратил агитацию против Шмидта. Ежов Румянцева вызывает в ЦК".
Сталин поставил на записке Орджоникидзе резолюцию "Согласен" и даже
взялся представить данный вопрос для рассмотрения на заседании Политбюро 5
декабря 1930 г. В принятом решении (его текст был написан Кагановичем и
отредактирован Сталиным) Уральскому обкому партии поручалось "обеспечить
немедленное прекращение травли и оказать поддержку тов. Шмидту"53.
Уже через месяц в
аналогичной ситуации Сталин сам выступил инициатором принятия решения о защите
хозяйственников. 4 января 1931 г. директор металлургического завода им.
Петровского в Днепропетровске Горбачев написал Сталину письмо, в котором
жаловался на постоянную травлю со стороны партийной организации и партийной
печати Днепропетровской области. "Вместо того, чтобы дать возможность
заводоуправлению сконцентрировать все силы и помочь ему в выправлении работы, -
писал Горбачев, - имеет место непрерывное дергание, таскание работников на
заседания, и вся энергия з[аводо]у[правления ] вынужденно переключается на
огрызание против сыпящихся как из рога изобилия обвинений со стороны
руководства парторганизации, устных и в печати"54. Сталин
обратил внимание на это письмо и поставил на нем резолюцию: "Т.
Орджоникидзе. Думаю, что жалоба Горбачева имеет основание. Что нужно сделать,
по-твоему, чтобы выправить положение? Достаточно ли будет, если осадим парторганизацию?"55.
И уже через несколько дней, 20 января 1931 г., по докладу Орджоникидзе на
Политбюро специально рассматривался вопрос о письме Горбачева. Как и предлагал
Сталин, Политбюро защитило Горбачева и "осадило" парторганизацию.
Кроме того, на самом заседании Политбюро Сталин выступил с предложением, и оно
было принято, дать указание крайкомам, обкомам и ЦК республиканских компартий
не "допускать снятия директоров заводов всесоюзного значения без санкции
ЦК и ВСНХ СССР"56. Это решение имело принципиальное значение,
оно положило начало постепенному упрочению позиций хозяйственных ведомств,
ослаблению политического контроля за их деятельностью.
Что касается выступления
Орджоникидзе на январской конференции, то его основные положения не выходили за
рамки новых подходов, инициированных Сталиным в Политбюро, и, несомненно,
неоднократно обсуждавшихся в кругу сталинских соратников. Конечно, выступление
Орджоникидзе в силу своей обращенности к реальным проблемам выглядело более
радикальным, чем речь Сталина. Однако документы показывают, что определенную
эволюцию в духе предложений по делу Горбачева проделывал и Сталин. Например,
при подготовке своей речи на конференции хозяйственников к печати он снял или
смягчил ряд резких высказываний против специалистов: убрал критику в адрес
коммунистов-хозяйственников, которые требуют дать им в помощь "старых
задрипанных специалистов", вычеркнул большой пассаж о вредительстве и
приписал, что лишь "некоторые старые" инженеры и техники
"скатываются на путь вредительства"57.
20 мая по сообщению
Сталина Политбюро рассмотрело вопрос о суде над начальником доменного цеха
Сулинского завода Венчелем. Было решено прекратить суд и обеспечить Венчелю
"нормальные условия работы в цехе" (эту фразу в постановление
собственноручно вписал Сталин), а также "предложить Северокавказскому
крайкому прекратить практику допросов специалистов милицией"58.
Все это, конечно, не
означает, что Орджоникидзе нельзя назвать одним из горячих сторонников
проводимых преобразований. Столкнувшись на посту председателя ВСНХ с
разрушительными последствиями политики сверхиндустриализации и борьбы с
"вредителями", Орджоникидзе резко изменил свою прежнюю позицию и
выступал за более продуманный экономический и политический курс, пытаясь в
полной мере реализовать его в ВСНХ. В этом он опирался на поддержку Политбюро
и, прежде всего, Сталина.
О наличии такой
поддержки свидетельствовало новое совещание хозяйственников ВСНХ и наркомата
снабжения, созванное в ЦК ВКП(б) 22-23 июня 1931 г. От январского совещания
оно отличалось гораздо большей откровенностью и радикальностью выводов.
(Видимо, поэтому Политбюро приняло специальное постановление не печатать
стенограмму совещания59. Опубликованы были лишь нескольких до неузнаваемости
переработанных докладов руководителей государства). Особое место на конференции
занял вопрос об отношении к специалистам, о взаимоотношениях хозяйственников и
карательных органов. Говорили об этом откровенно. Критический тон обсуждению
этой проблемы во многом задали Молотов и Сталин. "До сих пор есть
постоянные дежурные ГПУ, которые ждут, когда можно будет привлечь того или
иного специалиста к ответственности. - говорил Молотов. - Ясно, что в таких
случаях создают дело, в таких случаях может получиться то, что надо все-таки
работу какую-нибудь получить". "Не надо допускать, чтобы милиционер
был техническим экспертом по производству... Не надо допускать того, чтобы на
заводе была специальная контора ОГПУ с вывеской, где сидят и ждут, чтобы им
дела подали, а нет - так будут сочинять их", - заявил Сталин60
(при подготовке текста своего выступления к печати Сталин вычеркнул этот
пассаж). Полностью оправдывая предшествующие репрессии против специалистов,
Сталин объявил об изменении курса в связи с упрочением социалистических
преобразований и поворотом специалистов на сторону советской власти.
Орджоникидзе выступил в первый день совещания. Основные идеи его доклада были
теми же, что и у других выступавших - об изменении отношения к специалистам, расширении
самостоятельности предприятий, срочном наделении их собственными оборотными
фондами и т.д61.
Выступления Орджоникидзе
и других хозяйственников на совещании отражали интересы работников
промышленности - прежде всего, их стремление к относительной хозяйственной
самостоятельности и защищенности от произвола партийных и карательных органов.
В 1931-1932 гг. годах эти претензии находили определенное понимание у
политического руководства страны. Кардинальные решения Политбюро от 10 июля
1931 г., закрепившие изменение политики по отношению к специалистам и
руководителям предприятий, были результатом общей позиции Политбюро и, прежде
всего, инициативы Сталина. Кстати, как видно из подлинных протоколов заседаний
Политбюро, решение Политбюро по вопросам ОГПУ от 10 июля 1931 г.,
ограничивающее возможности арестов специалистов народного хозяйства, было
написано Сталиным62.
Все это, конечно, не
означало, что позиции Сталина не могли измениться еще раз и что под влиянием
кризиса в Политбюро могла в конце концов сформироваться умеренная группа,
открыто заявившая о себе при решении важных вопросов. Пожалуй, большинство
специалистов, занимавшихся политической историей 30-х годов, в той или иной
мере были уверены, что такая "умеренная фракция" действительно существовала
в 1932 г. Основания для такой уверенности давала информация Б.И.Николаевского
об обсуждении на одном из заседаний Политбюро дела Рютина, изложенная в
известном письме "старого большевика".
"Это было в конце
1932 г., когда положение в стране было похоже на положение времен
кронштадтского восстания, - писал Николаевский. - Восстаний настоящих, правда,
не было, - но многие говорили, что было бы лучше, если бы иметь дело надо было
с восстаниями. Добрая половина страны была поражена жестоким голодом... В самых
широких слоях партии только и разговоров было о том, что Сталин своей политикой
завел страну в тупик: "поссорил партию с мужиком", - и что спасти
положение теперь можно только устранив Сталина. В этом духе высказывались
многие из влиятельных членов ЦК; передавали, что даже в Политбюро уже готово
противосталинское большинство... Неудивительно, что по рукам ходил целый ряд
всевозможных платформ и деклараций. Среди них особенно обращала на себя
внимание платформа Рютина... Из ряда других платформу Рютина выделяла ее личная
заостренность против Сталина...
О платформе много
говорили, - и потому, неудивительно, что она скоро очутилась на столе у
Сталина... Рютин, который в то время находился не то в ссылке, не то в
изоляторе (где и была написана его платформа), был привезен в Москву, - и на
допросе признал свое авторство. Вопрос о его судьбе решался в Политбюро, так
как ГПУ (конечно, по указанию Сталина) высказалось за смертную казнь, а Рютин
принадлежал к старым и заслуженным партийным деятелям, в отношении которых
завет Ленина применение казней не разрешал.
Передают, что дебаты
носили весьма напряженный характер. Сталин поддерживал предложение ГПУ. Самым
сильным его аргументом было указание на рост террористических настроений среди
молодежи, в том числе и среди молодежи комсомольской. Сводки ГПУ были
переполнены сообщениями о такого рода разговорах среди рабочей и студенческой
молодежи по всей стране. Они же регистрировали немало отдельных случаев
террористических актов, совершенных представителями этих слоев против
сравнительно мелких представителей партийного и советского начальства. Против
такого рода террористов, хотя бы они были комсомольцами, партия не останавливалась
перед применением "высшей меры наказания", - и Сталин доказывал, что
политически неправильно и нелогично, карая так сурово исполнителей, щадить
того, чья политическая проповедь является прямым обоснованием подобной
практики...
Как именно разделились
тогда голоса в Политбюро, я уже не помню. Помню лишь, что определенно против
казни говорил Киров, которому и удалось увлечь за собою большинство членов
Политбюро. Сталин был достаточно осторожен, чтобы не доводить дело до острого
конфликта. Жизнь Рютина тогда была спасена: он пошел на много лет в какой-то из
наиболее строгих изоляторов... "63.
Несмотря на то, что
данные Николаевского никогда не были подтверждены какими-либо фактами или хотя
бы косвенными свидетельствами, они широко используются в научной литературе и учебниках
по советской истории как достоверные. Распространено также мнение, что,
получив отпор по такому принципиальному вопросу, Сталин решил постепенно
готовить массовые репрессии против старой партийной гвардни, что столкновение
между Сталиным и Кировым по делу Рютина было одной из причин убийства Кирова в
декабре 1934 г. Со временем рассказ Николаевского об обсуждении в Политбюро
дела Рютина стал обрастать новыми подробностями. Б.А.Старков, например, к
сведениям, почерпнутым у Николаевского, добавляет: "Резко и наиболее
определенно против вынесения смертного приговора Рютину высказался С.М.Киров,
которого поддержали Г.К.Орджоникидзе и В.В.Куйбышев. При голосовании
Л.М.Каганович и В.М.Молотов воздержались"64. Старков не
указывает источник этой информации. Однако, учитывая другие аналогичные
утверждения Б.А.Старкова о борьбе в кремлевских верхах (подробнее см. стр.
236-237), можно предположить, что в своем рассказе он "подкрепил"
данные Николаевского лишь силой собственного воображения.
Пока ни один архивный
документ не обнаруживает хоть какую-то реальную основу свидетельств
Николаевского. Детальное изучение обстоятельств дела в связи с реабилитацией
Рютина в 1988 г. также не выявило фактов разногласий в Политбюро65.
Теперь известно, что Рютин был приговорен к 10-летнему тюремному заключению
коллегией ОГПУ 11 октября 1932 г. Произошло это после обсуждения дела на пленуме
ЦК ВКП(б) 2 октября и на Президиуме ЦКК 9 октября 1932 г. Президиум ЦКК принял
постановление об исключении 24 человек как "членов и пособников
контрреволюционной группы Рютина-Иванова-Галкина..., как предателей партии и
рабочего класса, пытавшихся создать подпольным путем... буржуазную кулацкую
организацию по восстановлению в СССР капитализма и, в частности,
кулачества". ОГПУ поручалось принять против организаторов и участников
этой "контрреволюционной группы" судебно-административные меры,
"отнесясь к ним со всей строгостью революционного закона"66.
Это постановление Президиума ЦКК от 9 октября было утверждено опросом членов
Политбюро 10 октября 1932 г. Сталин сделал в тексте решения Президиума ЦКК лишь
незначительные поправки и поставил резолюцию: "Согласен". Ниже в знак
согласия расписались Молотов, Каганович, Микоян, Ворошилов и Куйбышев67.
Отсутствие подписи Кирова в данном случае - не исключение. Киров крайне редко
появлялся в Москве и почти не участвовал в работе Политбюро. Можно, конечно,
предположить, что судьба Рютина решалась на строго секретном заседании
Политбюро. Но упоминаний о таком обсуждении нет и в особых протоколах Политбюро
("особая папка"), где содержатся сведения о решениях по куда более
существенным и секретным вопросам. Если предположить еще более невероятное -
что судьбу Рютина определяли на секретном неофициальном собрании членов
Политбюро без оформления протокола, то встает вопрос, откуда о таком собрании
мог узнать информатор Николаевского, даже если это действительно был Бухарин?
В общем, доступные
документы заставляют признать рассказ Николаевского о столкновении между
Сталиным и Кировым по поводу судьбы Рютина не более чем легендой, каких немало
в советской истории. Более того, известные факты пока не дают оснований
усматривать в поведении ленинградского руководства в начале 1930-х годов
особую, более умеренную, чем в других регионах страны, линию. Как и повсюду, в
период кризиса в Ленинграде проводилась жесткая террористическая политика. 16
апреля 1932 г., например, Киров подписал постановление секретариата
ленинградского обкома партии "Об очистке г. Ленинграда от преступных
деклассированных элементов" (проходило под грифом "особая
папка"). Этим постановлением руководителям областного представительства
ОГПУ поручалось согласовать в Москве вопрос о необходимости
"изъятия" 2 тыс. "преступных, деклассированных элементов"
для отправки в Свирлаг, лагерь ОГПУ, который занимался заготовкой дров и
деловой древесины для Ленинграда68. 6 августа 1932 г.
"Правда" напечатала речь Кирова на совещании руководителей районного
звена Ленинградской области. Эта публикация была одним из элементов в идеологической
подготовке к обнародованию знаменитого драконовского закона от 7 августа о
хищении социалистической собственности, предложенного и сформулированного
Сталиным. "Пора поднять нам ответственность людей, которые имеют
отношение к колхозному и кооперативному добру, - говорил Киров. - Надо
откровенно сказать, что наша карательная политика очень либеральна. Тут надо
нам внести поправку. Ведь если мы какого-нибудь растратчика и засудим, то надо
понять, что это такие людишки, которые во всякой обстановке умеют
приспособиться, они обычно очень быстро попадают под амнистию, и суда как не
бывало. Мы рассматриваем кооперативное колхозное добро как общественное достояние.
Мне кажется, что в этом отношении колхозные и кооперативные организации пора
приравнять к государственным, и если человек уличен в воровстве колхозного или
кооперативного добра, так его надо судить вплоть до высшей меры наказания. И
если уж смягчать наказание, так не меньше как на 10 лет лишения свободы".
О стиле политического
мышления Кирова в этот период дает также представление его выступление на
объединенном заседании Политбюро и Президиума ЦКК 27 ноября 1932 г., на котором
рассматривался вопрос о "контрреволюционной группе"
Смирнова-Эйсмонта. Речь Кирова выделялась напористостью и грубостью. Обвинив
Томского (Томского вместе с Рыковым Сталин старался объявить сторонниками новой
"контрреволюционной организации") в нежелании защищать
"генеральную линию", Киров восклицал: "Твое положение совершенно
особое в этом отношении. Если каждый член партии должен сейчас любого
оппозиционера бить в морду, то ты должен это делать в два раза сильнее и в два
раза крепче, если ты действительно порвал со своим прошлым"69.
В конце 1932-начале 1933
г. ленинградское руководство столь же успешно, как и руководители других
регионов, занималось чисткой города от "чуждых элементов" в связи с
введением паспортов. О том, что творилось в это время в Ленинграде,
свидетельствуют жалобы жителей города в Москву, сохранившиеся в архиве
секретариата председателя СНК Молотова. 57-летний инженер И.Д.Смирницкий,
например, получивший приказ о выселении из Ленинграда, пытался найти правду у
городских властей: "...Я сделал попытку добиться толку в райсовете, но там
я оказался в очереди свыше шестисот человек и ушел без всяких
результатов". Обратившись после этого в Совнарком СССР, Смирницкий писал:
"Самое страшное в том, что проделано со мной и моей семьей и, по-видимому,
со многими другими такими же лицами..., это то, что разрешение столь важных
вопросов, как вопрос об оставлении или высылке, о дальнейшей работе, о куске
хлеба для людей преклонного возраста и больных, вроде меня, - это буквально
вопросы жизни и смерти - производится келейно, безответственно, без опроса
заинтересованных и т.д... В заключение позволяю себе обратить Ваше внимание на
то, что ввиду краткости срока, даваемого для ликвидации дел (10 дней) мне уже
пришлось приступить к распродаже имущества, так как, с одной стороны, куда его
везти, а с другой, нужны большие деньги, чтобы сняться с места"70.
Конечно, приведенные
факты не могут рассматриваться как окончательные аргументы, отрицающие
существование особой, "умеренной" программы действий Кирова. Несомненно,
полезным было бы изучение открывшихся партийных архивов Ленинграда за 30-е
годы и выяснение на их основе вопроса о реальной политике Кирова во вверенной
ему области. Однако значительный комплекс документов, уже доступных историкам,
подтверждает скептическую точку зрения по поводу "оппозиционности"
Кирова. В общем, этому вряд ли стоит удивляться, учитывая политическую
биографию Кирова и обстоятельства его работы со Сталиным, о чем подробнее будет
сказано в следующем разделе.
4. Причины и значение
реальных конфликтов
Одно из возражений
возможных противников проверки мемуарных свидетельств о столкновениях в
Политбюро при помощи архивов может состоять в том, что, по понятным причинам,
документы такого рода были уничтожены. Однако, на самом деле, архивы буквально
переполнены свидетельствами о всякого рода конфликтах в Политбюро в 30-е годы.
Далее на примере некоторых из таких конфликтов мы попытаемся проследить их
истоки, суть и роль в формировании механизмов высшей политической власти в
СССР.
Историки, изучавшие
деятельность одного из ведущих членов сталинского Политбюро, Орджоникидзе, отмечали
ее ярко выраженный ведомственный характер71. Переведенный на
очередной пост, он существенно менял свои позиции, подчиняясь новым
ведомственным интересам. Если в качестве председателя ЦКК Орджоникидзе
отстаивал политику сверхвысоких темпов индустриализации и борьбу с
"вредителями" в промышленности, то, став руководителем ВСНХ, выступал
за более сбалансированные и умеренные темпы развития индустрии и активно
отстаивал права специалистов и единоначалие руководителей предприятий.
Аналогичные "ведомственные" позиции занимали и другие члены
Политбюро. Молотов - по отношению к Совнаркому, Куйбышев - Госплану, Микоян -
Наркомату снабжения, Ворошилов - военному ведомству, Андреев - Наркомату путей
сообщения, Косиор и Киров - по отношению к Украине и Ленинградской области. В
архивах отложилось множество документов, отражающих межведомственные
столкновения, в которых активно участвовали возглавлявшие ведомства члены
Политбюро. Ожесточенные и длительные споры шли по поводу распределения кадров,
оборудования, капитальных вложений. Особой остроты такие конфликты достигали в
период составления и утверждения квартальных, годовых, пятилетних планов. В
первой половине 30-х годов каждый член Политбюро считал неприкосновенным свое
собственное право карать или миловать своих подчиненных и крайне болезненно
реагировал на попытки вторжения в его ведомство всякого рода посторонних
контролеров и инспекторов. Члены Политбюро с трудом, как личное оскорбление
воспринимали критику в адрес своего ведомства и почти всегда отвечали на нее
контратаками и демаршами.
Лозунг, под которым
проходили такие контратаки, можно обнаружить, например, в решении Политбюро от
5 апреля 1931 г. по поводу газеты "Экономическая жизнь". Газета позволила
себе критику в адрес двух ведомств, возглавлявшихся членами Политбюро -
Наркомата снабжения и Госплана. По требованию Микояна и Куйбышева Политбюро
приняло решение: "Объявить выговор редакции "Экономической
жизни" за то, что правильную и нужную критику работы наркоматов она
превратила в клевету на советские органы в статьях о Наркомснабе и Госплане,
помещенных в номере газеты от 24 марта с.г." (Словно в наказание Политбюро
решило, кроме того, сократить формат газеты72). Эта формула -
превращение критики в клевету на советскую власть - успешно использовалась
руководителями советских ведомств как в 30-с годы, так и в последующие
десятилетия.
Очередной конфликт
Госплана с прессой, на этот раз с "Правдой", вспыхнул в июле 1931 г.
8 июля "Правда" напечатала заметку, обличавшую начальника промышленного
сектора Госплана Левина, который на заседании комиссии по чистке Госплана
якобы заявил: "План 1931 года был составлен на переломе от старого
Госплана к новому. В этом я участия не принимал и за эту "акулькину
грамоту" не отвечаю". Левин был охарактеризован в заметке как
"околопартийный обыватель". "Нужно сказать, что среди отдельных
работников Госплана имеются разговоры о невыполнении плана, что Левин далеко
не одинок", - писала газета и призывала комиссию по чистке и партийную
ячейку Госплана поставить "оппортунистов" на место.
Первоначально
руководство Госплана на этот выпад "Правды" не отреагировало. Однако
через неделю в "Правде" появилось огромное стихотворение
комсомольского поэта А.Безыменского - рифмованный "ответ" мифической
ударницы Акулины Фроловой "околопартийному обывателю" Левину. Не
стесняясь в выражениях, "героиня" Безыменского обличала Левина, его
"худые мозги" и оппортунизм, и обещала перевыполнить все планы.
Вероятно, председателю Госплана Куйбышеву стало известно, что "Правда"
готовит также другие материалы по поводу его ведомства. И Куйбышев немедленно
ринулся в бой.
15 июля, в день
публикации стихотворения Безыменского, Куйбышев сделал заявление на заседании Политбюро.
Претензии Куйбышева было поручено рассмотреть комиссии в составе самого
Куйбышева, Сталина и Кагановича. С редкой оперативностью уже на следующий день
было утверждено постановление Политбюро, в котором предписывалось прекратить
публикацию материалов по поводу скандала в Госплане. Руководству
"Правды" от имени Политбюро было сделано внушение: "Независимо
от ошибок, допущенных т. Левиным и своевременно вскрытых "Правдой",
признать, что "Правда" поступила неправильно, напечатав заметку о т.
Левине (где т. Левин неправильно квалифицируется как "околопартийный
обыватель") и стихотворение т. Безыменского без ведома секретарей
ЦК".
Однако, почувствовав
вкус первой победы, руководители Госплана решили не останавливаться на
достигнутом. Левин, судя по всему, выдвинул контрпретензии, заявив, что его
выступление на комиссии по чистке было неправильно записано в протоколе.
Заявление Левина было доведено до Сталина и на заседании Политбюро 25 июля по
предложению Сталина Оргбюро получило поручение рассмотреть вопрос и, "если
окажется, что т. Левин прав, опубликовать в "Правде" соответствующее
опровержение". Уже после отъезда Сталина в отпуск, 16 августа, Оргбюро, по
предложению Кагановича, удовлетворило претензии Левина и поручило
"Правде" дать разъяснение, "реабилитирующее т. Левина"73.
Очевидно, что такие
конфликты не проходили бесследно. Объективно они укрепляли позиции ведомств,
усиливали их бесконтрольность. Сталин не мог не понимать этого, но до поры
уступал своим соратникам.
Одним из методов давления
членов Политбюро на Сталина при отстаивании интересов своего ведомства (а
соответственно, и своих собственных интересов) были заявления об отставке.
Этот метод был традиционным в партии. К нему, как известно, неоднократно
прибегал Ленин, а в 20-е годы Сталин. В этом смысле угрозы отставок в начале
30-х годов можно считать остаточным явлением внутрипартийных порядков предыдущего
периода, хотя теперь отставки заявлялись и рассматривались исключительно в
узком кругу высшего руководства.
26 июня 1930 г.,
например, Микоян написал на имя Сталина заявление, в котором, в частности,
говорилось: "Я уже четыре года, как работаю в НКторге. Все трудности соц.
строительства острее всего концентрируются в НКторге как в фокусе
хозяйственной жизни... Причем, если промахи и упущения и других областях
советской работы часто проходят мимо внимания партии, то в области работы
НКторга они становятся в центр политики". Особенно жаловался Микоян на
проблемы, связанные с внешнеторговым аппаратом: "Дело настолько трудное,
настолько сложное, что требует исключительных усилий и исключительной
бдительности со стороны руководства НКторга. Мне же приходится отвечать за всю
работу, за каждую отдельную часть работы НКторга. Меж тем, я настолько
утомился и издергался - ведь я уже два года подряд работаю без отпуска, - что
не в состоянии успешно справиться с руководством НКторга. Кроме того, свежему
человеку (ведь я уже четыре года нахожусь на этой работе) легче будет двинуть
дело вперед. Поэтому прошу Политбюро:
- освободить меня от
работы в НКторге;
- дать мне двухмесячный
отпуск;
- назначить меня на
местную работу, партийную или хозяйственную (какое-нибудь новое строительство)74.
Это заявление Микояна отложилось
в его фонде без каких либо следов о передаче Сталину. Однако, судя по всему,
Сталин был знаком если не с заявлением, то с настроениями Микояна, хотя и
решил не предавать их широкой огласке. Через месяц, 24 августа, Сталин писал
Молотову: "Мы все забываем об одной "мелочи", а именно о том,
что Наркомторг является в данный момент одним из самых важных наркоматов (и
самых сложных, если не самым сложным наркоматом). И что же? Во главе этого
наркомата стоит человек, который не справляется с делом, с которым вообще
трудно или даже невозможно справиться одному человеку. Либо мы должны сменить
Микояна, что нельзя считать доказанным, либо надо его подпереть крупными
замами, что, кажется, не вызывает разногласий... Надо лечить НКторг. Ждать
дальше преступно"75. Вопрос был разрешен с учетом предложений
Сталина и жалоб Микояна. Сначала Микояну выделили заместителя по внешней торговле
А.П.Розенгольца, а затем вообще освободили от забот о внешней торговле: 15
ноября 1930 г. решением Политбюро Наркомторг был разделен на два наркомата -
Наркомснаб во главе с Микояном и Наркомат внешней торговли во главе с
Розенгольцем76.
Относительными уступками
завершилось рассмотрение заявления об отставке В.В.Куйбышева, которое он подал
на имя Кагановича (в период отпуска Сталина) 10 августа 1931 г. Куйбышев был
недоволен обстановкой, сложившейся вокруг составления планов на 1932 г. и
вторую пятилетку. Ссылаясь на болезнь, он просил предоставить полуторамесячный
отпуск и в заключение писал: "Ввиду того, что я явно не справляюсь с
обязанностями руководителя Госплана, прошу освободить меня от этой работы,
предоставив мне работу по моим силам (лучше было бы, если бы в области или
районе)"77. Сталин был очень недоволен претензиями Куйбышева.
"Тяжелое впечатление производит записка т. Куйбышева и вообще все его
поведение. Похоже, что убегает от работы", - писал Сталин Кагановичу78.
Однако разбираться с Куйбышевым, судя по всему, было поручено его
непосредственному начальнику - Молотову. 14 августа 1931 г. Молотов,
находившийся в отпуске, прислал Куйбышеву специальное письмо:
"Здравствуй, Валерьян! Т. Каганович прислал Кобе твое письмо в ЦК и я
читал его. Вижу, что с планами будущего года и будущей пятилетки дело идет
медленнее, чем хотелось бы. Однако, время, небольшое, мы еще имеем и, по-моему,
то, что мы наметили, в частности для работы комиссии по 1932 году, мы должны и
можем сделать... Насчет твоего ухода из Госплана не может быть и речи. Уверен,
что все будут решительно против. Этот хозяйственный год, год перестройки,
имеет дополнительные трудности, но путь к их преодолению нащупан и дело должно
пойти вперед. Хорошо - лучше, чем раньше.
Что тебе нужно, так это
передышку. Это, по-моему, можно скоро осуществить, с первых чисел сентября..
Итак, очень советую снять вопрос об уходе из Госплана и больше его вообще не
подымать. Не такое сейчас время - надо вплотную взяться за улучшение Госплана.
Мы должны тут тебе помочь, и я думаю, что дело с осени пойдет лучше, успешно.
Твой В.Молотов"79. Вопрос об отставке был снят. Куйбышев, как
и обещал Молотов, получил отпуск и некоторую поддержку в изнуряющей борьбе с
ведомствами по поводу составления планов.
Однако некоторое время
спустя, 15 октября 1931 г., Политбюро пришлось рассматривать новое заявление
об отставке с поста наркома снабжения А.И.Микояна. Конфликт, судя по всему,
произошел в связи с подготовкой отчета Микояна на предстоящем в конце октября
1931 г. пленуме ЦК ВКП(б). Наркомат снабжения подвергался в этот период резкой
критике, и Микоян пытался смягчить ее заявлениями об отставке. Политбюро,
однако, проявило твердость. В принятом решении говорилось: "Заявление т.
Микояна об отставке отклонить, обязав т. Микояна представить своевременно
проект резолюции по докладу Наркомснаба на пленуме"80.
Остроконфликтными в 1931
г. были отношения председателя ВСНХ СССР Орджоникидзе с руководством
Совнаркома (председателем СНК Молотовым и его первым заместителем,
председателем Госплана Куйбышевым). Неуравновешенный Орджоникидзе столь горячо
отстаивал интересы ВСНХ и свое право хозяина в собственном ведомстве81,
что вызвал резкое недовольство Сталина. В августе 1931 г. Сталин писал Кагановичу
(явно для передачи Орджоникидзе): "...Все еще плохо ведет себя т.
Орд[жоники ]дзе. Последний, видимо, не отдает себе отчета в том [что] его
поведение (с заострением против т.т. Молотова, Куйбышева) ведет объективно к
подтачиванию нашей руководящей группы, исторически сложившейся в борьбе со
всеми видами оппортунизма, - создает опасность ее разрушения. Неужели он не
понимает, что на этом пути он не найдет никакой поддержки с нашей стороны? Что
за бессмыслица!"82
Несмотря на подобные
угрозы, несколько месяцев спустя вспыхнул еще один конфликт, сопровождавшийся
со стороны Орджоникидзе требованиями отставки и резкими заявлениями по поводу
его отношений с Молотовым. Противоречия возникли в связи с планами
реорганизации ВСНХ и разделения его на несколько наркоматов. Орджоникидзе, судя
по всему, был противником этого решения83. Сталин и, видимо, Молотов
считали, что ВСНХ необходимо разделить. 23 декабря 1931 г. вопрос
рассматривался на заседании Политбюро. Проект постановления о перестройке
работы хознаркоматов и, прежде всего, ВСНХ предложил Сталин. Орджоникидзе, видимо,
выступил с резкой речью, заявил об отставке и выдвинул какие-то обвинения
против Молотова. В результате Политбюро одобрило следующее решение:
"а) Принять предложенный
т. Сталиным проект постановления о перестройке работы хознаркоматов и передать
для окончательного редактирования в комиссию в составе т.т. Сталина, Молотова,
Орджоникидзе и Кагановича. Созыв комиссии за т. Сталиным.
б) Предложение т.
Орджоникидзе об его отставке отклонить.
в) Для рассмотрения
заявления т. Орджоникидзе об его взаимоотношениях с т. Молотовым назначить
специальное заседание Политбюро"84.
Не располагая
первоначальным проектом решения, предложенным Сталиным, мы не можем сказать,
были ли сделаны какие-либо уступки Орджоникидзе в последующие дни. Однако 25
декабря 1931 г. Политбюро утвердило окончательную резолюцию о практической
работе хозяйственных организаций, узаконившую раздел ВСНХ натри наркомата:
тяжелой, лесной и легкой промышленности85. Никаких сведений о специальном
заседании Политбюро по поводу взаимоотношений Орджоникидзе и Молотова пока не
выявлено. Скорее всего, конфликт был погашен в "частном порядке".
Однако, несмотря на то,
что дело на этот раз закончилось поражением Орджоникидзе, он и в последующем
действовал вызывающе активно, подтверждая свою репутацию "горячего",
невыдержанного человека. Возможно, поэтому, памятуя о конфликте 1931 г.,
руководство Политбюро провело очередную реорганизацию ведомства Орджоникидзе
по иному сценарию. 3 июня 1934 г. Политбюро приняло решение установить
должность заместителя наркома тяжелой промышленности по топливу (уголь, нефть,
сланцы, торф) и назначило на нее Рухимовича86. Молотов, сторонник
дальнейшего разукрупнения Наркомтяжпрома, был в это время в отпуске (вполне
возможно, что рассмотрение этого вопроса сознательно было приурочено к отпуску
председателя Совнаркома). Поставленный перед свершившимся фактом, он лишь
посетовал в письме Куйбышеву в Москву 5 июня: "Жалею, что ограничились
назначением т. Рухимовича замом по НКТП (топливо). Вопрос с новым наркоматом
(топливо + электростанции) считаю назревшим"87.
О том, что, выступая арбитром
в многочисленных ведомственных спорах между членами Политбюро, Сталин в начале
30-х годов предпочитал находить компромиссы, еще раз свидетельствовал исход
конфликта между В.В. Куйбышевым и наркомом путей сообщения А.А.Андреевым. 14
ноября 1932 г. Куйбышев обратился в Политбюро с запиской по поводу самочинного
разбронирования угля по распоряжению заместителя наркома путей сообщения
Билика. Ссылаясь на рапорты секретаря Комитета резервов Зибрака и заместителя
председателя ОГПУ Ягоды, которые сообщали соответствующие факты, Куйбышев
требовал от Политбюро наказать виновных в незаконном использовании угля, в
частности, арестовать ряд железнодорожных служащих и объявить строгий выговор
Били-ку88. Накануне рассмотрения вопроса в Политбюро нарком путей сообщения
Андреев обратился к Сталину со следующей запиской: "Т. Сталин. Моему заму
т. Билику выносится выговор ни за что. Из запасов он топлива ни одной тонны не
брал. Прилагаю его объяснения, которое я от него потребовал. Работник он
довольно дисциплинированный"89. Сталин, судя по ходу
последующих событий, был склонен поддержать руководителей наркомата путей
сообщения. Записку Андреева Сталин переправил Куйбышеву (в архиве секретариата
которого она и сохранилась). Куйбышев предпринял дополнительное расследование.
В ответ на оправдания Билика Зибрак подготовил новую справку, в которой
доказывал, что разбронирование запасов происходило в одном случае по прямому
приказу, а в другом - с ведома Билика90.
Несмотря на доказанность
вины Билика, Политбюро, которое рассматривало вопрос 25 ноября, приняло
компромиссное решение. Билику было указано на "незаконность распоряжения
о разбронировании угля из фондов Комитета резервов без разрешения
Комитета" и сделано предупреждение, "что в случае повторения таких незаконных
действий" он будет привлечен к "строжайшей партийной и
государственной ответственности". Наиболее сильно поплатились, как
обычно, "стрелочники" - Политбюро утвердило арест ряда железнодорожных
служащих и поручило ОГПУ "расследовать и привлечь к ответственности всех
сотрудников НКПС и дорог, виновных в незаконном разбронировании фондов"91.
Достаточно часто
Политбюро приходилось разбирать конфликты между военным ведомством и
хозяйственными наркоматами по поводу отсрочек от призыва в армию. В очередной
раз это произошло в августе 1933 г. 16 августа руководители донецкой областной
партийной организации прислали на имя Сталина шифровку, в которой просили
отсрочить призыв в армию до 1 января 1934 г. 10 тыс. рабочих-угольщиков. Просьба
эта, несомненно, поддерживалась Орджоникидзе, в ведении которого находились
шахты, а, возможно, даже была инициирована им. Не менее понятно, что
Ворошилов, руководивший военным ведомством, воспротивился этой просьбе. Получив
от Кагановича, оставшегося в Москве вместо отдыхавшего Сталина, шифровку с
просьбой об отсрочке, Ворошилов поставил на ней резолюцию: "Я -
против". Каганович, оказавшийся в центре очередного межведомственного
конфликта, организовал очередной компромисс. По его предложению Политбюро
предоставило отсрочку 5 тыс. рабочих92.
Перечень подобных
компромиссов в межведомственных столкновениях, достигнутых при помощи
Политбюро, можно продолжать.
Вместе с тем известно
немало случаев, когда Сталин занимал жесткую, бескомпромиссную позицию и всеми
средствами добивался своего. Такие конфликты развивались по особому сценарию
и в значительной мере демонстрировали как соотношение сил в высших эшелонах
власти, так и методы своеобразной борьбы в верхах в период неокончательного
упрочения единовластия вождя.
Один из наиболее бурных
конфликтов такого рода разразился осенью 1931 г. в связи с решением о
дополнительном импорте вагонных осей, колес и качественной стали. Эти решения,
принятые предварительно валютной комиссией под руководством Рудзутака, были утверждены
Политбюро 30 августа 1931 г.93 по настоянию руководства ВСНХ, в
частности, Орджоникидзе. Узнав об этом, Сталин и Молотов, находившиеся в
отпуске на юге, послали в Политбюро протест. Причем, предваряя его, Сталин 4
сентября писал Кагановичу: "Не понимаю, как могло ПБ согласиться с
предложениями ВСНХ о дополнительном импорте вагонных осей и колес и качеств
[енной ] стали. Оба предложения представляют прямой обход июльского решения
ЦК... об окончательной программе импорта металла на 1931 год. Насколько я
понимаю, Вас и Рудзутака просто обманули. Нехорошо и противно, если мы начнем
обманывать друг друга. Соответствующую телеграмму мы уже послали в П.Б."94
Однако в Москве
требования Сталина и Молотова встретили сопротивление. 5 сентября, рассмотрев
их телеграмму, Политбюро под руководством Кагановича поручило Рудзутаку,
Кагановичу и Орджоникидзе составить телеграмму Сталину и Молотову, а до
получения ответа от них задержать выдачу заказа качественной стали и вагонных
колес и осей95. Ответная телеграмма Рудзутака, Кагановича и
Орджоникидзе не обнаружена. Однако на основании новой телеграммы Сталина можно
сделать вывод, что Рудзутак, Каганович и Орджоникидзе ссылались на образование
у ВСНХ экономии по импорту (в денежном выражении), за счет которой и
предлагалось произвести закупки стали, вагонных колес и осей.
Встретив сопротивление,
Сталин (вновь вместе с Молотовым) 6 сентября послал резкую телеграмму на имя
Кагановича, Рудзутака и Орджоникидзе. Он настаивал, что принятое решение
нарушает установленную программу импорта металла на 1931 г., что ВСНХ вводит
Политбюро в заблуждение. "Следует помнить, что валютное положение у нас
отчаянное. Не следует забывать, что оно будет у нас еще более тяжелым в
ближайшие два года...," - говорилось в телеграмме. Заключительная часть
телеграммы звучала как ультиматум: "Настаиваем на отмене обоих ваших
решений о заказах на сталь и нагонные оси и колеса. В случае вашего несогласия
предлагаем специальное заседание Политбюро с вызовом нас обоих"96.
Не выдержав такого
натиска, члены Политбюро в Москве сдались. 8 сентября 1931 г. Политбюро
отменило свое решение от 30 августа об импорте качественной стали, вагонных
колес и осей, предложив Наркомату внешней торговли приостановить всякие
переговоры о даче этих заказов. В тот же день, в половине девятого вечера,
Каганович отправил соответствующую шифровку Сталину и Молотову97.
Через три часа она поступила на расшифрование на юге и вскоре была доложена
Сталину.
Казалось, конфликт был
исчерпан. Но Сталин так не считал. Уже на следующий день, 9 сентября, он
обратился с письмами к основным участникам конфликта и пытался их успокоить,
разъяснить свою непримиримую позицию. Одно из писем было предназначено
Орджоникидзе. Оно было выдержано в дружеском, миролюбивом духе. Сообщив
Орджоникидзе, что встретился на юге с его женой и даже попытался устроить ее на
более удобную дачу, Сталин приступил к делам. Он подробно объяснил
Орджоникидзе, какое значение имеет экономия валюты, а в связи с этим и отмена
решения о дополнительном ввозе стали. "Ясно также и то, что мы, члены ЦК
в особенности, не должны и не можем надувать друг друга. Нечего доказывать,
что предложение о дополнительном ввозе-стали и пр. - без прямой и честной
постановки вопроса об отмене июльского решения ПБ - было попыткой надуть ЦК
(Кагановича, Рудзутака и т.д.). Пятаковым не трудно стать на такой же
небольшевистский путь, так как для них закон большевистский не обязателен.
Большевики не могут становиться на такой путь, если, конечно, не хотят они
превратить нашу большевистскую партию в конгломерат ведомственных шаек",
- писал Сталин. Он доказывал Орджоникидзе, что сведение импорта к минимуму
заставит хозяйственный аппарат наладить производство стали на советских
заводах. "Что лучше: нажать на государственную валютную кассу, охраняя
спокойствие хозаппарата, или нажать на хозаппарат, охраняя интересы
государства? Я думаю, что последнее лучше первого". "Ну, пока все, -
писал Сталин в заключение. - Не ругай меня за грубость и, может быть, излишнюю
прямоту. Впрочем, можешь ругать сколько влезет. Твой И.Сталин".
Причины миролюбия
Сталина по отношению к Орджоникидзе объяснялись в сталинском письме
Кагановичу, составленному в тот же день, 9 сентября. Посылая Кагановичу копию
письма Орджоникидзе, Сталин предупреждал его: "Серго не знает, что копия
послана Вам, - я не сообщил ему об этом, пощадив его самолюбие (Вы знаете, что
он до глупости самолюбив). Но Вы должны знать об этом письме, представляющем
некоторый интерес с точки зрения ЦК и его хозяйственной политики".
Несмотря на то, что Каганович нес прямую ответственность за решение о
дополнительном импорте и продолжал доказывать, что мотивы этого постановления
были вполне обоснованными, Сталин предпочел обойтись без резкостей в адрес
своего заместителя. В своих письмах Кагановичу Сталин избрал следующую формулу:
Кагановича ввели в заблуждение, а главные виновники - валютная комиссия
("навоз, а не государственная организация, а Рудзутак - достойный
председатель этого навоза") и Наркомат внешней торговли, который "не
защищает интересов государства, пользы от него как от козла молока и, вообще,
гниет он на корню"98.
Как показывают
многочисленные документы, к подобным методам смягчения отрицательного эффекта
от решений, ущемляющих интересы кого-либо из членов Политбюро или его
ведомства, постоянно приходилось прибегать Кагановичу, остававшемуся "на
хозяйстве" в Политбюро в периоды дли-I тельных отпусков Сталина. Одним из
примеров может служить конфликт по поводу капиталовложений, разразившийся летом
1932 г. Экономический кризис заставил руководство I страны в это время искать пути сокращения
капитальных вложений в промышленность. 8 июня 1932 г. Политбюро приняло решение
о народнохозяйственном плане III квартала. Госплану была дана директива: "при сверстке народного
хозяйственного плана на III квартал по вопросу о капиталовложениях держаться в пределах II квартала (6800 милл.
рублей)"99. Однако 17 июня под давлением ведомств Политбюро во
изменение этого постановления определило объем капитальных работ в 7050 млн.
руб. Наркомтяжпром получил прибавку в 150 млн. руб.100 Сталин
остался недоволен этим решением. "Вы дали слишком много денег Наркомтяжу
на капитальное строительство в 3 квартале и вы этим создали угрозу порчи всего
дела, угрозу развратить работников Наркомтяжа. Почему вы опрокинули свое
собственное решение о том, чтобы остаться в пределах сумм 2 квартала? Неужели
не понимаете, что, перекармливая Наркомтяж по части капитальных вложений и создавая
тем самым культ нового строительства, вы убиваете не только культ, но даже
простое, элементарное желание хозработников рационально использовать уже
готовые предприятия? Возьмите Сталинградский и Харьковский тракторные,
ЛМО и Автозавод. Строили и построили их с большим энтузиазмом. И это, конечно,
очень хорошо. А когда пришлось принести в движение эти заводы и использовать
их рационально - не стало энтузиазма у людей, предпочли попрятаться в кусты и -
ясное дело - подвели страну самым непозволительным образом. А почему происходят
у нас такие вещи? Потому, что у нас есть культ нового строительства (что очень
хорошо), но нет культа рационального использования готовых заводов (что очень
плохо и крайне опасно). Перекармливая же Наркомтяж по части капитальных
вложений, вы закрепляете это ненормальное и опасное положение в промышленности.
Я уже не говорю о том, что вы создаете этим угрозу новых продовольственных
затруднений", - заявил Сталин 24 июня в письме, адресованном Кагановичу,
Молотову и Орджоникидзе101. Никаких практических выводов это
заявление, впрочем, тогда не повлекло. Сталин в очередной раз решил не
конфликтовать с НКТП и в письме Кагановичу от 29 июня сообщил: "Так как
решение о плане на III квартал по Наркомтяжпрому уже принято, то не стоит его теперь менять,
чтобы не создавать замешательства среди хозяйственников и не давать им повода
к предположению о политике свертывания строительства".
Положение в экономике,
однако, становилось все более угрожающим. Видимо, под напором Куйбышева и
Молотова, Сталину на юг был направлен запрос по поводу возможности
существенного сокращения капитальных вложений. 20 июля Сталин ответил на этот
запрос письмом на имя Кагановича и Молотова: "Капитальное строительство
надо обязательно сократить минимум на 500-700 миллионов. Нельзя сокращать по
легкой пром[ышленнос]ти, черной металлургии, НКПС. Все остальное (даже кое-что
по военному делу), особенно по совхозному строительству и т.п., нужно
обязательно сократить вовсю"103. Заручившись этими указаниями
Сталина, Каганович 23 июля провел в Политбюро решение о создании комиссии для
рассмотрения вопроса о снижении себестоимости строительства под
председательством Куйбышева104. На заседании комиссии 26 июля
Куйбышев выдвинул проект постановления о сокращении финансирования
капитального строительства в III квартале 1932 г. на 700 млн. руб. Сокращение касалось всех отраслей, но
более всего - тяжелой промышленности (на 405 млн. руб.). Члены комиссии,
представлявшие ведомства, пытались сопротивляться. Заместитель наркома тяжелой
промышленности Ю.Л.Пятаков настаивал, что максимально возможная цифра
сокращений по НКТП - 310 млн. руб. Орджоникидзе, находившийся в отпуске, прислал
протестующую телеграмму. Однако 1 августа Политбюро приняло предложения
Куйбышева. На 10 процентов уменьшалось все инвестирование капитального
строительства на III квартал и более чем на 13 процентов вложения по НКТП.
Однако этим неприятности
НКТП не ограничивались. В эти же дни Комитет товарных фондов и регулирования
торговли при СТО СССР (председателем которого был Молотов) принял решение об
установлении отпускных цен на металлические изделия ширпотреба, вырабатываемые
государственной промышленностью. Утвердив более высокие цены на многие
металлические товары, Комитет товарных фондов отклонил предложения НКТП о повышении
отпускных цен на некоторые изделия. Орджоникидзе, недовольный этим решением,
обратился за помощью к Кагановичу. Однако, и в этом случае претензии НКТП
удовлетворены не были. 14 августа 1932 г. Политбюро утвердило постановление
Комитета товарных фондов без учета пожеланий Орджоникидзе106.
Опасаясь резкой реакции
Орджоникидзе, Каганович написал ему 2 августа большое письмо с объяснениями и
оправданиями: "Здравствуй, Дорогой Серго! Не писал тебе до сих пор, чтобы
дать возможность отдохнуть от дел и не тревожить тебя делами, тем более не
совсем приятными.
1) О сокращении
капитальных вложений: на это друг мы вынуждены были пойти, финансовое положение
требует этого. У нас уже получились огромные задержки в выплате заработной
платы, бюджетный дефицит вырос больше, чем когда-либо, одним словом, положение
примерно такое, если не острее, как было в [19]30 г., когда ты сделал
исключительно большое дело оздоровив положение. Мы писали нашему главному
другу (Сталину - О.Х.) и он счел абсолютно правильным и своевременным
сократить миллионов на 700, что мы и I делали. Пробовал я (после твоей
телеграммы) на заседании 11Б уменьшить цифру сокращения по линии НК Тяжпром, но
не вышло. Прошу тебя не нервничать и тем более не сердиться, я глубочайше
убежден, что ты бы согласился, если бы был I здесь, хотя понятно, это операция тяжелая
для промышл [енности ].
2) Твою просьбу о ценах
я, к сожалению, выполнить не I мог, она пришла уже поздно, а М[олотов] настаивает на своих
решениях", и т.д.107
Определенным показателем
взаимоотношений в Политбюро к завершению рассматриваемого в данном разделе
периода может служить конфликт, разгоревшийся в августе 1933 г. У истоков этого
конфликта стоял Молотов. В конце июля 1933 г. и Совнарком СССР на имя Молотова
поступило несколько телеграмм с мест о том, что запорожский завод
"Коммунар" отгружает новые комбайны без ряда важнейших узлов 108.
На основании этих сигналов СНК 28 июля принял опросом постановление "О
преступной засылке некомплектных комбайнов в МТС и совхозы", в котором потребовал
от НКТП немедленно прекратить посылку некомплектных комбайнов, снабдить уже
посланные комбайны недостающими частями, а также поручил прокурору СССР И.А.
Акулову арестовать и привлечь к суду хозяйственных руководителей, виновных в
отправке некомплектных комбайнов109. Это решение вызвало протесты.
Секретарь Днепропетровского обкома партии М.М.Хатаевич отправил специальное
письмо в несколько адресов: в Совнарком СССР, в ЦК компартии Украины, в НКТП
(Орджоникидзе), в ЦКК ВКП(б), прокурорам СССР и Украины. Он доказывал, что
завод "Коммунар" работает хорошо, что некомплектная отгрузка
комбайнов была вызвана желанием предотвратить хищение деталей: некоторые части
комбайнов в специальных ящиках перевозились отдельно. "В целом, завод
имеет больше заслуг, нежели недочетов. В связи с этим обком считал бы
целесообразным судебного следствия против руководства завода... не
возбуждать...," - писал Хатаевич110. Однако Молотов занял
твердую позицию. "О достижениях "Коммунара" нам хорошо
известно, также известно прокуратуре. Судом это будет учтено. Данный судебный
процесс имеет далеко не только заводское значение, и отмена его, безусловно,
нецелесообразна", - ответил он Хатаевичу111.
16 августа 1933 г. в уголовно-судебной
коллегии Верховного суда СССР началось слушание дела о некомплектной отгрузке
комбайнов, к уголовной ответственности по которому были привлечены работники
ряда хозяйственных органов и руководители завода "Коммунар".
Обвинителем на суде выступал заместитель прокурора СССР А.Я.Вышинский. В своей
заключительной речи он, в частности, заявил: "Процесс дает нам основание
для постановки общих вопросов работы советских хозяйственных организаций... Я
говорю о Наркомземе Союза..., я говорю о Наркомтяжпроме..., я говорю о республиканских
органах"112. Такая постановка вопроса возмутила руководителей
НКТП и Наркомата земледелия СССР Орджоникидзе и Яковлева. 24 августа 1933 г. в
отсутствие Сталина они добились принятия Политбюро решения, осуждавшего
формулировку речи Вышинского, "которая дает повод к неправильному
обвинению в отношении НКтяжпрома и НКзема". Проект постановления был
написан Кагановичем и отредактирован Молотовым. За его принятие проголосовали
Каганович, Молотов, Калинин и Орджоникидзе.
Узнав об этом решении из
письма Кагановича, Сталин 29 августа прислал в Москву на имя Кагановича,
Молотова и Орджоникидзе, а также для всех других членов Политбюро, шифровку:
"Из письма Кагановича узнал, что вы признали неправильным одно место в речи
Вышинского, где он намекает на ответственность наркомов в деле подачи и приемки
некомплектной продукции. Считаю такое решение неправильным и вредным. Подача
и приемка некомплектной продукции есть грубейшее нарушение решений ЦК, за такое
дело не могут не отвечать также наркомы. Печально, что Каганович и Молотов не
смогли устоять против бюрократического наскока Наркомтяжа"114.
Несмотря на то, что шифровка Сталина была расшифрована (а значит попала на
стол Кагановича) около шести часов вечера 29 августа, решение об отмене
постановления о Вышинском было проведено голосованием вкруговую только через
два дня, 1 сентября. Свои подписи под решением поставили Каганович, Андреев,
Куйбышев и Микоян115. Орджоникидзе с 1 сентября ушел в отпуск.
Похоже, что Каганович придержал решение вопроса именно для того, чтобы не
ставить в неудобное положение Орджоникидзе.
Судя по всему, Сталин
уловил напряженное положение в Политбюро по этому вопросу. Свою позицию более
развернуто он счел необходимым сообщить участникам конфликта. "Очень
плохо и опасно, что Вы (и Молотов) не сумели обуздать бюрократические порывы
Серго насчет некомплектных комбайнов и отдали им в жертву Вышинского. Если Вы
так будете воспитывать кадры, у Вас не останется в партии ни один честный
партиец. Безобразие", - писал Сталин Кагановичу 116. 1 сентября
аналогичные претензии он предъявил Молотову: "Выходку Серго насчет
Вышинского считаю хулиганством. Как ты мог ему уступить? Ясно, что Серго хотел
своим протестом сорвать кампанию СНК и ЦК за комплектность. В чем дело? Подвел
Каганович. Видимо он подвел и не только он". Пока неизвестно, что Молотов
ответил Сталину. 12 сентября в письме Молотову Сталин вновь вернулся к этой
теме и посвятил ей еще больше места: "Поведение Серго (и Яковлева) в
истории о "комплектности продукции" нельзя назвать иначе, как
антипартийным, так как оно имеет своей объективной целью защиту реакционных
элементов партии против ЦК ВКП(б)... Я написал Кагановичу, что против моего
ожидания он оказался в этом деле в лагере реакционных элементов партии"117.
Даже подобные конфликты,
завершавшиеся принятием бескомпромиссных требований Сталина, свидетельствовали
не только о преобладающем влиянии Сталина в Политбюро, но и о том, что в начале
1930-х годов отдельные члены Политбюро также имели определенный вес и право
голоса при решении многих существенных проблем. Несмотря на то, что мнение
Сталина играло решающую роль, его соратники еще могли внести на обсуждение
Политбюро (даже без ведома Сталина, как это было в случае с выступлением Вышинского)
определенный вопрос и добиваться нужного решения. Сам Сталин, а в его
отсутствие Каганович (который, впрочем, скорее всего, руководствовался
сталинскими указаниями) старались снять при помощи последующих объяснений
нежелательный осадок обиды у проигравшей в конфликте стороны. Характерно, что в
рассматриваемый период сложилась "традиция" рассмотрения конфликтных
вопросов на Политбюро в отсутствие того члена Политбюро, от которого ожидались
резкие возражения по поводу предлагаемого решения. В общем, как заметил
А.Грациози, в начале 30-х годов Сталин был для своих ближайших соратников
авторитетным "старшим братом" ("главным другом", как
назвал его Каганович в упомянутом выше письме Орджоникидзе), с которым,
несмотря на то, что он вызывал уважение и восхищение, можно было ссориться118.
Во второй половине 30-х годов подобное отношение соратников к Сталину, демарши
членов Политбюро, их заявления об отставке, так же, как и компромиссная линия
поведения Сталина, уже не наблюдались.
Вместе с тем известные
пока конфликты в Политбюро носили преимущественно ведомственный, но не
политический характер. Это, конечно, не исключает того, что, занимая определенную
позицию в ведомственном вопросе, член Политбюро объективно не поддерживал
определенную политическую линию. Очевидно, например, что энергичные требования
соратников Сталина ограничить репрессии в их ведомствах объективно укрепляли
сравнительно "умеренный" курс, противостояли крайнему
государственному терроризму, который одержал окончательную победу в 1937-1938
гг. Однако никаких свидетельств о наличии в Политбюро группировок,
придерживающихся различных взглядов по ключевым вопросам политического и
социально-экономического развития, нет. Один и тот же член Политбюро, в
зависимости от обстоятельств, выступал и "радикалом" и
"умеренным". Известные факты и документы (в частности, переписка
между членами Политбюро) позволяют заметить, например, что особые, дружественные
отношения существовали, с одной стороны, между Кагановичем и Орджоникидзе, и с
другой - между Молотовым и Куйбышевым. (Напомним, что Кагановича и Молотова
чаще всего числят в ярых "радикалах", а в Орджоникидзе и Куйбышеве
видят опору "умеренности".) Одновременно, от ношения между
Орджоникидзе и Куйбышевым были далеки от безоблачных. В силу занимаемых
должностей, они нередко конфликтовали. Конфликты эти начались еще в то время,
когда Орджоникидзе возглавлял ЦКК и регулярно разоблачал ошибки и
"вредительство" в подведомственном Куйбышеву ВСНХ. Продолжались они и
позже, когда возглавляемый Куйбышевым Госплан урезал материальные и финансовые
ресурсы, выделяемые ВСНХ, а затем НКТП, которыми руководил Орджоникидзе.
Взаимоотношения между членами Политбюро, таким образом, предопределялись
главным образом ведомственными позициями и личными пристрастиями.
Несмотря на отсутствие
политической подоплеки, ведомственные претензии соратников представляли для
Сталина значительную проблему.
Традиционно сильное в
России государственное начало значительно укрепилось в условиях форсированной
"революции сверху". Могущественные советские ведомства, возглавляемые
влиятельными руководителями, были не просто проводниками "генеральной
линии". Приобретая немалую самостоятельность и вес в решении
государственных проблем, они во многих случаях диктовали свои условия,
усугубляя и без того разрушительную политику "скачка": постоянно
требовали увеличения капитальных вложений, противодействовали любому контролю
над использованием выделенных средств и ресурсов и т.д. Огромный
партийно-государственный аппарат в полной мере демонстрировал все прелести
бюрократизма, косности, неповоротливости и, как обычно, настойчиво отстаивал
свои корпоративные права.
После разгрома оппозиций
советские ведомства и их руководители из Политбюро объективно оставались единственной
силой, ограничивающей единовластие Сталина. Члены Политбюро, возглавлявшие
крупнейшие наркоматы и правительственные органы, как политические деятели
фактически были продуктом сращивания высшего партийного и
государственно-хозяйственного руководства, что значительно увеличивало их
реальное влияние. Ряд фактов позволяют также сделать предположение (которое,
впрочем, нуждается в специальном детальном изучении), что московские вожди
обзаводились своеобразной "клиентурой" из руководителей местных партийных
организаций, государственных чиновников среднего уровня, которые нуждались в
специальном покровительстве кого-либо из вождей.
Вряд ли Сталин не
замечал эти чрезвычайно важные тенденции. Во всяком случае, его официальные
речи и неформальные письма переполнены выпадами против бюрократизма,
"героев ведомственности", "вельмож-бюрократов" и т.д.
Письма Сталина
соратникам за 1931-1933 гг. в значительной части состояли из указаний об
"укрощении бюрократизма". "Пусть ПБ и Секретариат ЦК возьмут под
специальное и систематическое наблюдение и Наркомвод и НКПС и заставят их
работать. Оба наркома находятся в плену у своего аппарата, особенно Рухимович,
бюрократическое самомнение которого является обратной стороной его отсталости
и косности по части большевистской постановки дела в НКПС"119.
"Скажите Постышеву, чтобы он не поддавался давлению вельмож-бюрократов,
добивающихся орденов для своих дружков-собюрократов"120.
"Пора начать привлечение к ответственности руководства заводов,
обязанных снабжать сталью автотракторные предприятия. Если Орджоникидзе станет
скандалить, его придется заклеймить как гнилого рутинера, поддерживающего в
наркомтяже худшие традиции правых уклонистов"121. "Боюсь,
что если издать такое постановление затормозим работу промышленности минимум
на полгода, так как уважаемые "большевики" забросят дело и истратят
всю свою энергию на дело бесконечного пересаживания с места на место".
"Получил ответ... насчет нефтеперевозок по Волге. Ответ - неубедительный.
Видно, что составили его "ловкачи" из НКТП или Госплана, а вы по
обыкновению "подмахнули"123. "Доколе будете терпеть
безобразия в предприятиях НКснаба, особенно в консервных заводах?.. Почему не
принимаете меры против НКснаба и Микояна? Доколе будут издеваться над
населением. Ваше (т.е. ПБ) долготерпение прямо поразительно"124.
"Очень плохо обстоит дело с артиллерией. Мирзоханов разложил прекрасный
завод. Павлуновский запутал и губит дело артиллерии. Серго надо вздуть за то,
что он, доверив большое дело двум-трем своим любимчикам - дуракам, готов отдать
в жертву этим дуракам интересы государства. Надо прогнать и снизить по
"чину" всех Мирзохановых и Павлуновских. Иначе дела не
поправить"125. "Надо высечь НКИД за спячку, слепоту,
близорукость"126 и т.д.
Борьба с бюрократизмом и
ведомственностью, резкая критика в адрес наркомов были для Сталина удобным
методом "воспитания" ближайших соратников и контроля за ними. С
политической точки зрения Сталина, видимо, также устраивали постоянные
конфликты между руководителями ведомств. С одной стороны, это действительно
вносило напряженность в отношения между отдельными членами Политбюро, с другой
-- позволяло Сталину играть роль верховного арбитра и безболезненно проводить
те решения, которые он считал необходимыми. В целом, межведомственные столкновения
и постоянные атаки на членов Политбюро, возглавлявших наркоматы, сыграли свою
роль в ослаблении Политбюро и усилении власти Сталина.
Невозможность охватить и
проконтролировать все направления и конкретные вопросы
партийно-государственного руководства Сталин компенсировал разносами, которые
периодически устраивал руководителям ведомств и своим соратникам. Такие
разносы не только держали аппарат в необходимом напряжении, но и прививали
сталинскому окружению своеобразный "комплекс неполноценности". Сталин
постоянно внушал своим соратникам, что только его, сталинское, руководство -
столь же необходимое условие победы, как руководство Ленина в годы захвата и
утверждения власти. Именно поэтому даже сравнительно второстепенные вопросы
Сталин поднимал на принципиальную высоту, вписывал в максимально широкий
контекст, старался обосновать теоретически, показать соратникам, что он видит в
проблеме то, чего они разглядеть никогда не сумеют. При этом тон сталинских указаний
был предельно категоричен.
Особое недовольство
Сталина вызывали, как правило, те решения, которые проходили без согласования с
ним. Поэтому члены Политбюро, выдвигая тот или иной вопрос, старались
заручиться предварительной поддержкой Сталина, даже в те моменты, когда он
находился вне Москвы на отдыхе. Сам Сталин поощрял такую практику.
"Количество запросов ПБ не имеет отношения к моему здоровью. Можете слать
сколько хотите запросов, - я буду с удовольствием отвечать", - писал он
Молотову в июне 1932 г. "От хозяина по-прежнему получаем регулярные и
частые директивы, что и дает нам возможность не промаргивать, правда,
фактически ему приходится работать, но ничего не сделаешь иначе", -
сообщал Каганович Орджоникидзе в письме от 2 августа 1932 г.
В условиях столь
жесткого контроля над процессом принятия решений ни одна сколько-нибудь
значительная инициатива не могла пройти помимо Сталина. Неудивительно поэтому,
что все "реформаторские" (так же, впрочем, как и репрессивные)
начинания, судя по документам, исходили либо от самого Сталина, либо были
результатом согласованной позиции Политбюро. Это, конечно, не означает, что
Сталин был единственным автором всех инициатив. Однако в архивах пока не
прослеживаются свидетельства активности каких-либо групп в Политбюро,
воздействующих на Сталина или самостоятельно отстаивающих определенную
политическую линию.
Дополнительные материалы
для наблюдений по вопросу о происхождении "умеренной" политики, об
инициаторах и сторонниках "реформ" в Политбюро дают события 1934 г.,
который неоднократно характеризовался в литературе как высшая точка
"умеренности" за годы довоенных пятилеток.
Примечания.
1. Источник. 1995. № 1.
С. 124; В.Н.Земсков приводит более высокую цифру - 1,8 млн. высланных крестьян
(Земсков В.Н. "Кулацкая ссылка" в 30-е годы // Социологические
исследования. 1991. № 10. С. 3).
2. Документы
свидетельствуют. С. 46-47.
3. Подробнее см.: Davies R.W. The Soviet Economy in Turmoil, 1929-1930. London, 1989.
4. Девис Р.У. Советская экономика
в период кризиса. 1930-1933 г. // История СССР. 1991. № 4. С. 202-203.
5. Сталинское Политбюро
в 30-е годы. С. 60. Постановление первоначально было оформлено под грифом
"особая папка" (См.: РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 162. Д. 11. Л. 108), а затем
переоформлено как секретное и разослано на места.
6. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп.
162. Д. И. Л. 109.
7. Там же. Оп. 3. Д.
835. Л. 25.
8. Зеленин И.Е. Был ли
"колхозный неонэп"? // "Отечественная история". 1994. №2.
С. 106.
9. ГАРФ. Ф. Р-5446. Оп.
82. Д. 11. Л. 8-12.
10. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп.
42. Д. 26. Л. 1-6.
11. Там же. Оп. 20. Д.
109. Л. 106 об.
12. Подробнее об
ивановских событиях см.: Werth N., Moullec G. Rapports Secrets Sovietiques. Paris, 1994, p. 209-216.
13. РЦХИДНИ. Ф. 17. On. 42. Д. 33. Л. 5.
14. Там же. On. 20. Д. 121. Л. 226.
15. Там же. Д. 106. Л.
36.
16. XVII съезд Всесоюзной
коммунистической партии. С. 165.
17. Девис Р.У., Хлевнюк
О.В. Вторая пятилетка. С. 95-96.
18. Зеленин И.Е. Был ли
"колхозный неонэп"? С. 110.
19. См.: The economic transformation of the Soviet Union, 1913-1945. Ed. by
Davies R.W., Harrison M. and Wheatcroft S.G. Cambridge University Press, 1994.
P. 74-76.
20. РЦХИДНИ. Ф. 17. On. 42. Д. 38. Л. 80.
21. ГАРФ. Ф. Р-5446. Оп.
26/5. Д. 1.Л. 109, 115.
22. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп.
3. Д. 921. Л. 67.
23. Земсков В.Н.
"Кулацкая ссылка" в 30-е годы. С. 4.
24. Письма И.В.Сталина
В.М.Молотову. 1925-1936 гг. С. 235.
25. Реабилитация.
Политические процессы 30-50-х годов. С. 94-95.
26. См.: О деле так
называемого "Союза марксистов-ленинцев" // Известия ЦК КПСС. 1989. №
6. С. 103-115; М.Н.Рютин // Там же. 1990. № 3. С. 150- 178; Марьтемьян Рютин.
На колени не встану. Сост. Б.Старков. М., 1992.
27. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп.
117. Д. 873. Л. 23-24.
28. Сталинское Политбюро
в 30-е годы. С. 30-31.
29. Там же. С. 31-33.
30. Там же. С. 180-181.
31. Там же. С. 24.
32. Там же. С. 181.
33. Там же. С. 25.
34. Там же. С. 25.
35. Там же.
36. Там же. С. 181.
37. Там же. С. 14.
38. Источник. 1993. №
5-6. С. 94.
39. Сталинское Политбюро
в 30-е годы. С. 14.
40. Там же. С. 27. Это
решение было составлено секретарем ЦК ВКП(б) П.П. Постышевым.
41. Там же. С. 112-113.
42. Письма И.В.Сталина
В.М.Молотову. 1925-1936 гг. С. 118-232.
43. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп.
163.Д.945.Л. 121.
44. Там же. Оп. 162. Д.
10. Л. 165.
45. Там же. Д. 12. Л.
154.
46. Там же. Оп. 3. Д.
911. Л. 12.
47. Сталинское Политбюро
в 30-е годы. С. 69-70.
48. Там же. С. 138.
49. Орджоникидзе Г.К.
Статьи и речи. Т. 2. М., 1957. С. 268-269, 277-281.
50. Bailee К. Е. Technology and Society. P. 148-156.
51. Fitzpatrick Sh. Education and Social Mobility in the Soviet Union.
Cambridge University Press, 1979. P. 211; Kuromiya H. Stalinist Industrial
Revolution. P. 275-276.
52.
РЦХИДНИ. Ф. 17. On. 3. Д. 803. Л. 15; Д. 804. Л. 13.
53. Там же. On. 163. Д. 857. Л.
115-116.
54. Там же. Ф. 558. Оп.
1. Д. 5243. Л. 4.
55. Там же. Л. 1.
56. Там же. Ф. 17. Оп.З.
Д. 811. Л. 9.
57. Там же. Ф. 558. Оп.
1. Д. 2960. Л. 7, 9, 23.
58. Там же. Ф. 17. Оп.
163. Д. 880. Л. 3.
59. Там же. Оп. 162. Д. 11.
Л. 119 (постановление Политбюро от 15 июля 1931 г., "особая папка").
60. Там же. Ф. 85. Оп.
28. Д. 8. Л. 160, 192.
61. Там же. Д. 7. Л.
122-139.
62. Там же. Ф. 17. Оп.
163. Д. 895. Л. 68-69.
63. Социалистический
вестник. 1936. № 23/24. С. 20-21.
64. Старков Б.А. Дело
Рютина // Они не молчали. М., 1991. С. 170.
65. Реабилитация.
Политические процессы 30-50-х годов. С. 92-104.
66. Правда. 1932. 11
октября.
67. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп.
163. Д. 960. Л. 64. А.А.Кирилина ошибочно полагает, что Политбюро утверждало
постановление Президиума ЦКК 16 октября ( Кирилина А. Рикошет. С. 80). На самом
деле, это решение Политбюро, проведенное опросом 10 октября, было присоединено
к протоколу заседания Политбюро от 16 октября. Это была нормальная практика.
Решения, принятые опросом в промежутках между заседаниями, в этот период всегда
присоединялись к протоколам очередного заседания Политбюро.
68. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп.
42. Д. 38. Л. 48.
69. Там же. Оп. 163. Д.
1010. Л. 281. При правке стенограммы Киров смягчил фразу, заменив "бить в
морду" на "политически бить".
70. ГАРФ. Ф. Р-5446. Оп.
82. Д. 246. Л. 246-247.
272
71. Fitzpatrick Sh. Ordzhonikidze's Takeover of Vesenkha.
72. РЦХИДНИ. Ф. 17. On. З.Д. 818.Л. 1.
73. Там же. On. 114. Д. 251. Л. 4.
74. Там же. Ф. 84. Оп.
2. Д. 135. Л. 5-5 об.
75. Письма И.В.Сталина
В.М.Молотову. 1925-1936 гг. С. 204-205.
76. Там же. С. 206.
77. РЦХИДНИ. Ф. 81. Оп.
3. Д. 76. Л. 153-154.
78. Там же. Д. 100. Л.
101.
79. Сталинское Политбюро
в 30-е годы. С. 121.
80. Там же. С. 123.
81. Некоторые заявления
Орджоникидзе по этому поводу см.: Сталинское Политбюро. С. 120-121, 124.
82. РЦХИДНИ. Ф. 81. Оп.
3. Д. 100. Л. 101.
83. В фонде Куйбышева
сохранилась следующая записка Орджоникидзе: "Я слыхал об этих
разговорчиках, но лично я думаю, что это неправильно. Отдельные отрасли
промышленности настолько тесно связаны между собой, что их непосредственное
вхождение в СТО изрядно должно затруднить и запутать положение. Я решительно
против". На первой странице записки есть надпись Куйбышева: "Записка
Серго от 11/Х (видимо 1931 г. - О.Х.) по поводу ликвидации ВСНХ"
(Сталинское Политбюро в 30-е годы. С. 124).
84. Там же. С. 123-124.
85. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп.
З.Д. 867. Л. 11-12.
86. Там же. Д. 946. Л.
17.
87. Сталинское Политбюро
в 30-е годы. С. 140.
88. Там же. С. 25-26.
89. Там же. С. 26.
90. ГАРФ. Ф. Р-5446. Оп.
27. Д. 6. Л. 349-352.
91. Сталинское Политбюро
в 30-е годы. С. 26.
92. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп.
163. Д. 989. Л. 221. Аналогичные конфликты между Ворошиловым и Орджоникидзе,
заканчивающиеся компромиссными решениями Политбюро, происходили и в последующие
годы. Например, в августе-сентябре 1936 г. Политбюро дважды рассматривало
разногласия между НКТП и НКобороны по поводу призыва в армию работников
авиапромышленности и шахтеров. Оба раза, как и в описанном случае в 1933 г.,
принимались средние цифры отсрочек от призыва, несмотря на значительные
требования Орджоникидзе и категорические возражения Ворошилова (Там же. Д.
1120. Л. 24; Д. 1122. Л. 95. См. также обмен записками между Орджоникидзе и Ворошиловым
по поводу направления демобилизуемых красноармейцев в 1935 г. в тяжелую
промышленность - Сталинское Политбюро в 30-е годы. С. 145).
93. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп.
162. Д. 10. Л. 179.
94. Там же. Ф. 81. Оп.
3. Д. 99. Л. 16.
95. Там же. Ф. 17. Оп.
162. Д. 10. Л. 182.
96. Там же. Ф. 84. Оп.
2. Д. 134. Л. 7-7об.
97. Там же. Ф. 52. Оп.
2. Д. 1423. Л. 45.
98. Там же. Ф. 81. Оп.
З.Д. 100, Л. 112.
99. Там же. Ф. 17. Оп.
3. Д. 887. Л. 9.
100. Там же. Д. 889. Л.
13.
101. Там же. Ф. 81. Оп.
3. Д. 99. Л. 71-73.
102. Там же. Л. 78.
103. Там же. Л. 106.
104. Там же. Оп. 3. Д.
893. Л. 2.
105. Денис Р.У., Хлевнюк
О.В. Вторая пятилетка. С. 96.
106. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп.
3. Д. 892. Л. 12, 31-32.
107. Сталинское
Политбюро в 30-е годы. С. 125-126.
108. ГАРФ. Ф. Р-5446. Оп.
82. Д. 26. Л. 34-36.
109. Там же. Л. 37. ПО.
Там же. Л. 18-20.
111. Там же. Л. 21-22.
112. Правда. 1933. 23
августа.
113. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп.
163. Д. 989. Л. 165.
114. Там же. Д. 990. Л.
70.
115. Там же.
116. Там же. Ф. 81. Оп.
3. Д. 100. Л. 107-108.
117. Письма И.В. Сталина
В.М. Молотову. 1925-1936 гг. С. 247, 249.
118. Graziosi A. G.L. Piatakov. P. 132-133
119. РЦХИДНИ. Ф. 81. Оп.
3. Д. 99. Л. 12-14 (письмо Кагановичу от 30 августа 1931 г.).
120. Там же. Л. 16-19 (письмо
Кагановичу от 4 сентября 1931 г.).
121. Там же. Д. 100. Л.
6-7 (письмо Кагановичу от 26 июля 1932г.).
122. Там же. Ф. 52. Оп.
2. Д. 1421. Л. 258-260 (письмо Молотову от 8 августа 1932г.)
123. Там же. Ф. 81. Оп.
3. Д. 100. Л. 9 (письмо Кагановичу от 27 августа 1933г.).
124. Там же. Л. 34-35
(письмо Кагановичу от 6 октября 1933 г.).
125. Там же. Л. 38-39
(письмо Кагановичу от 21 октября 1933 г.).
126. Там же. Л. 158
(письмо Кагановичу, август 1934 г.).
127. Письма И.В.Сталина
В.М.Молотову. 1925-1936 гг. С. 243.
128. Сталинское
Политбюро в 30-е годы. С. 126.
Глава 3
"ПОТЕПЛЕНИЕ"
1934 года
Короткий период между
всплеском государственного террора в 1932-1933 гг. и новым ужесточением
"генеральной линии", последовавшим за убийством С.М.Кирова 1 декабря
1934 г., по многим признакам может рассматриваться как своеобразная
"оттепель", разумеется, в рамках системы, сложившейся в 30-е годы.
По мнению М.Я.Гефтера, это было время упущенного выбора, выбора между новым
кровопролитием, продолжением прежнего курса и нормализацией, "антифашистской
демократизацией сталинского результата"1. Рад факторов
(внутри- и внешнеполитических) определяли возможность такого выбора,
направление и пределы "демократизации". Многое, несомненно, зависело
и от того, какой была позиция руководства партии, существовали ли в Политбюро
силы, способные возглавить и осуществить новый поворот.
1. Упрочение "умеренного" курса
Проводившаяся, невзирая
на жертвы, политика усмирения стабилизировала ситуацию в стране. И когда осенью
1933 г. был собран сравнительно неплохой урожай, сторонники Сталина вздохнули
с облегчением: победа! Именно поэтому XVII съезд партии, в начале 1934 г.
политически закрепивший выход из "большого кризиса", поспешили
назвать "съездом победителей".
Многие верили тогда, что
самое страшное позади. Выстояв в пятилетнем противоборстве с обществом,
закрепив бесповоротность коллективизации и индустриального скачка, разгромив
все сколько-нибудь организованные оппозиционные группировки в партии,
сталинская команда, казалось, и сама пойдет на некоторые уступки во имя
умиротворения страны. Расчеты эти не были безосновательными. Ведь относительная
стабилизация, достигнутая к концу 1933 г., покоилась не только на насилии. В определенной
степени она была также результатом проведения сравнительно умеренной политики.
Уже на январском 1933 г.
пленуме ЦК ВКП(б), провозглашая развертывание новых классовых битв, Сталин тем
не менее пообещал, что во второй пятилетке прекратится "подхлестывание
страны" и будут значительно снижены темпы промышленного строительства. В
отличие от многих других этот лозунг вскоре действительно начал воплощаться в
жизнь. Когда в начале 1933 г. хозяйственные ведомства начали по обыкновению
выбивать дополнительные капиталовложения, изменяя принятые планы явочным путем,
руководство страны проявило твердость. После жалобы Госплана Политбюро 2 марта
1933 г. вынесло строгое решение: "Ввиду попыток отдельных наркоматов
установить объем капитальных работ на 1933 год в большем размере, чем это
соответствует общей сумме финансирования капитальных работ в 18 миллиардов рублей,
как это установлено январским Пленумом ЦК и ЦКК, Политбюро указывает на
безусловную недопустимость таких попыток"2. Сокращение до более
разумных пределов финансирования капитального строительства было важнейшей
предпосылкой относительного экономического оздоровления и создавало условия для
более эффективной работы промышленности.
Не столь широко и
очевидно, как в индустриальных отраслях, тенденции "умеренности"
проявлялись в деревне. Однако и здесь к 1934 г. наметились слабые признаки
смягчения прежней политики коллективизации и борьбы с "кулачеством".
Административно-карательная деятельность политотделов МТС, многочисленные
кадровые чистки и репрессивные кампании по "укреплению колхозов"
сосуществовали с тенденцией ограничения продразверстки. Крестьян пытались заинтересовать
в более производительном труде обещаниями придерживаться принципов продналога.
Некоторому ослаблению
репрессивного нажима на деревню способствовала реализация инструкции ЦК ВКП(б)
и СНК СССР партийным, советским работникам, органам ОГПУ, судам и прокуратуре
от 8 мая 1933 г. Инструкция запрещала массовые выселения крестьян
(устанавливала только индивидуальные выселения активных "контрреволюционеров",
причем в рамках установленных лимитов - 12 тыс. хозяйств по всей стране),
запрещала производить аресты должностным лицам, не уполномоченным на то по
закону, а также применять в качестве меры пресечения заключение под стражу до
суда "за маловажные преступления". Был установлен предельный лимит
заключенных в местах заключения Наркомата юстиции, ОГПУ и Главного управления
милиции (кроме лагерей и колоний) - 400 тыс. человек вместо 800 тыс., фактически
находившихся там к маю 1933 г. Осужденным на срок до 3 лет инструкция
предписывала заменить лишение свободы принудительными работами до одного года,
а оставшийся срок считать условным3. Для осуществления этой
директивы во всех республиках, краях и областях были созданы специальные
разгрузочные комиссии, а общее руководство операцией осуществлял нарком юстиции
РСФСР Н.В.Крыленко. Уже 19 июля 1933 г. Крыленко доложил Сталину и Молотову,
что на 10 июля 1933 г. в местах лишения свободы всех систем (НКЮ, ОГПУ (кроме
лагерей) и Главного управления милиции) содержалось 397284 человек, т.е.
задача, поставленная директивой от 8 мая 1933 г., была решена4.
Наметившиеся в годы
кризиса ростки "умеренности" уже в 1934 г. оформились в новый поворот
"генеральной линии". Его начало в определенной мере знаменовал XVII съезд ВКП(б). Во втором
пятилетнем плане, утвержденном на съезде, была окончательно закреплена
относительно сбалансированная экономическая политика: по сравнению с первой
пятилеткой значительно снижены темпы прироста промышленной продукции,
официально признана необходимость приоритетного развития отраслей группы
"Б". Одновременно на съезде проявились некоторые новые тенденции в
политической сфере. Руководство партии продемонстрировало готовность примириться
с бывшими оппозиционерами на условиях безусловного признания последними как их
ошибок, так и права сталинской группы на монопольную власть. При этом прения
на съезде позволяли надеяться, что примирение в партии будет первым шагом на
пути политики умиротворения общества в целом.
При чтении стенограммы
съезда невозможно не заметить, что от всякого рода собраний, проходивших на
рубеже пятилеток, XVII съезд отличался прежде всего относительным миролюбием, сравнительной
сдержанностью формулировок, меньшей ориентированностью на обострение классовой
борьбы. Стыдливо, можно сказать, полунамеками, но все же были осуждены недавние
эксцессы в деревне, приведшие к голоду во многих районах страны. "Надо
прямо и совершенно определенно сказать, что репрессии были в эти прорывные
годы решающим методом "руководства" многих партийных организаций
Украины... - говорил, например, второй секретарь ЦК КП(б)У П.П.Постышев. - А
ведь враг этим методом "руководства" пользовался, и очень широко
пользовался, для того чтобы восстанавливать отдельные группы колхозников и единоличников
против колхозного строительства, против партии и советской власти"5.
Накануне съезда были
срочно приняты решения о восстановлении в партии некоторых лидеров бывших
оппозиций. 12 декабря 1933 г. Политбюро постановило оформить прием в партию в
одном из районов Москвы Г.Е.Зиновьева и Л.Б.Каменева, а 20 декабря -
восстановить в ВКП(б) ведущего теоретика троцкистской оппозиции
Е.А.Преображенского6. Как показали последующие события, эти
восстановления были предприняты с определенной целью: группе оппозиционеров -
Каменеву, Зиновьеву, Преображенскому, Ломинадзе, Томскому, Рыкову - была
предоставлена возможность выступить с покаянием на съезде. Обычно, обращая
внимание на этот факт, многие авторы пишут лишь о том, что выступления
политических противников Сталина демонстрировали победу вождя и утверждение его
единоличного лидерства в партии. В значительной степени это - правда, однако,
не вся. Действительно, многие бывшие оппозиционеры на съезде в основном
каялись, обильно пересыпая свои речи безвкусными здравицами в честь вождя. Но
сам по себе факт их выхода на трибуну съезда демонстрировал также новую
политику примирения в ВКП(б), которую Сталин назвал "необычайной
идейно-политической и организационной сплоченностью рядов нашей партии"7.
Реабилитация многих высокопоставленных политических противников Сталина
воспринималась в партии как первый шаг на пути постепенной реабилитации рядовых
оппозиционеров, прекращения репрессий и чисток.
Скорее всего, поверили в
определенную прочность нового курса и сами бывшие оппозиционеры. Иначе трудно
понять, почему некоторые из них позволили себе на XVII съезде некоторую строптивость и
самостоятельность. Ведь вопреки распространенному мнению об общей бесцветной
покорности всех кающихся оппозиционеров внимательное чтение стенограммы съезда
убеждает, что фактически таковой не было. Не было ее, на что уже обращалось
внимание в литературе8, в выступлении Н.И.Бухарина, которое по
существу противоречило внешнеполитическому разделу отчетного доклада Сталина.
Сталин вновь много говорил о предательстве социал-демократов, угрозе СССР со
стороны всего капиталистического мира и относительной слабости фашизма в
Германии. А Бухарин доказывал: Советскому Союзу нужно опасаться прежде всего
Гитлера. Не было бездумной покорности и в выступлении Е.А.Преображенского.
"Как я должен был бы поступить, если бы я вернулся в партию? -
игриво, судя по стенограмме, постоянно фиксировавшей "смех" в зале,
говорил он. - Я должен был бы поступить, как поступали рабочие, когда еще был
жив Ленин. Не все они разбирались в сложных теоретических вопросах и в
теоретических спорах, где мы, "большие умники", выступали против
Ленина. Бывало, видишь, что приятель голосует за Ленина в таком теоретическом
вопросе, спрашиваешь: "Почему же ты голосуешь за Ленина?" Он
отвечает: "Голосуй всегда с Ильичем, не ошибешься". (Смех)... Я, вернувшись
в партию, должен был поступить именно так, как рядовой пролетарий мне тогда
советовал. Если у тебя не поворачивается язык говорить все в деталях так, как
говорит партия, ты все же должен идти с партией, должен говорить, как и все,
не надо умничать, должен больше верить партии, поступать так, как советовал
тот рабочий. Ведь понимал же я, что партия, в основном, права"9.
Эти слова
Преображенского и реакция на них в зале очень любопытны. Совершенно очевидно,
что Преображенский просто высмеивал насаждаемое в партии единомыслие по принципу
личной преданности вождю. И это поняли делегаты, смеявшиеся там, где, казалось
бы, нужно аплодировать. Помимо прочего этот смех свидетельствовал о том, что в
руководстве ВКП (б) еще оставались люди, способные понять иронию Преображенского.
Думаю, что, возникни подобная ситуация на следующем, XVIII съезде в 1939 г., делегаты приняли бы
тезис о слепой преданности вождю аплодисментами и здравицами в честь Сталина. А
пока, на XVII съезде, Сталину пришлось даже предпринимать некоторые усилия, чтобы
преодолеть неловкость, возникшую в связи с откровениями Преображенского.
Выступивший вскоре после него секретарь Уральского обкома партии И.Д.Кабаков,
скорее всего получив соответствующие инструкции, заявил: "...Мне кажется,
здесь в корне неправильно и неуместно было заявление Преображенского, когда он
говорил о том, что ему надо поступать так же, как поступил рабочий, который,
будто бы, слепо голосовал за тезисы товарища Ленина. Неверно, что программа,
выдвигаемая Лениным и Сталиным, когда-то принималась рабочими, голосующими за
эти тезисы, слепо. Рабочие голосовали за тезисы Ленина-Сталина как раньше, так
и теперь горячо и убежденно... Но когда выходит на трибуну человек, претендующий
на определенный теоретический уровень, и говорит о том, что ему надо было бы
тогда слепо голосовать за тезисы, то разрешите вам откровенно заявить, что
здесь выражена целиком и полностью бесхребетность гнилого интеллигентика"10.
В общем, подводя
итоги этим крайне беглым и отрывочным наблюдениям, можно отметить, что в работе XVII съезда партии проявились настроения в пользу
"умеренности", смены преимущественно террористической политики предшествующих
годов на более сбалансированный и предсказуемый курс. "...Основные
трудности уже остались позади,"11 -- такими словами завершил
свое выступление на съезде С.М.Киров. Под ними, несомненно, могли подписаться и многие
другие делегаты.
Пережив сверхнапряжение кризисов, голода, кадровых перетрясок и неуверенности
в завтрашнем дне, большая часть партийных чиновников превратилась в сторонников стабильности и
умиротворения. С этим должно было считаться высшее руководство партии.
Ситуация в стране в
последующие месяцы свидетельствовала о том, что проявившиеся на съезде
политические настроения не были простой декларацией. После XVII съезда продолжалась демонстративная реабилитация оппозиционных лидеров. 20 февраля
на первом же заседании Политбюро нового созыва по инициативе Сталина ответственным
редактором газеты "Известия" был назначен Бухарин12.
По всем признакам это назначение могло рассматриваться как первый
шаг на пути
возвращения Бухарина в большую политику. 13 марта 1934 г. Политбюро
утвердило решение Комиссии партийного контроля о восстановлении в партии с отменой перерыва
в партстаже
еще одного лидера "правого уклона", бывшего секретаря ЦК ВКП(б) и
первого секретаря Московского комитета партии, кандидата в члены Политбюро в
1926-1929 гг. Н.А.Угланова13. Примерно в это же время в Москву
по прямому проводу через органы ОГПУ поступила просьба о
разрешении приехать из ссылки для подачи заявления о
"безоговорочном" разрыве "с контрреволюционным троцкизмом" от
одного из известнейших
руководителей троцкистской оппозиции Х.Г.Раковского. Это заявление поступило на
рассмотрение членов Политбюро с резолюцией Сталина: "т.т. Молотову,
Кагановичу, Ворошилову, Серго, Кирову, Жданову. По-моему, можно разрешить
Раковскому приезд в Москву". 18 марта было оформлено соответствующее
решение Политбюро о вызове Раковского14. 22 апреля, после
публикации в "Правде" заявления Раковского, Политбюро постановило поставить
перед Комиссией партконтроля вопрос о его восстановлении в ВКП(б)15.
В конце апреля - начале мая Политбюро решило вопрос о трудоустройстве
Зиновьева и Каменева. Первый стал членом редакции журнала "Большевик", а
второй - директором литературного института16. Конечно, сама
процедура покаяния и "признания ошибок" для бывших
оппозиционеров была до крайности унизительной. Более того, уже "прощенных", их
третировали при каждом удобном случае при явном поощрении Сталина. В 1934 г.
так и не был принят в партию, оставаясь в "подвешенном" состоянии,
Раковский. Зиновьев, несколько месяцев спустя после своего назначения в ж.
"Большевик", по инициативе Сталина был изгнан оттуда с
громким скандалом
и т.д. Однако, несмотря на это, "прощение" лидеров бывших оппозиций, их
освобождение из ссылок и тюрем и трудоустройство были демонстрацией не только
окончательной победы Сталина (для этого оппозиционеров можно
было, например,
расстрелять, что Сталин и сделал два-три года спустя), но и жестом
"примирения", консолидации партии вокруг единственного наследника
Ленина, демонстрацией окончания внутрипартийной борьбы.
Более существенные
перемены после XVII съезда произошли в
экономической политике. Наряду со снижением плановых темпов прироста промышленной
продукции и капиталовложений, что означало отказ от прежней стратегии "больших
скачков", период второй пятилетки в индустриальных отраслях был отмечен
многочисленными экспериментами и "реформами", направленными на расширение
экономической самостоятельности предприятий, оживление материального
стимулирования труда. Своеобразным символом этих "реформ" был тогда
экономический эксперимент на Макеевском металлургическом заводе. Проводил его
по личному поручению Г.К.Орджоникидзе руководитель этого предприятия Г.В.Гвахария. Еще в
1928 г. он был исключен из партии и выслан в Казахстан за принадлежность к троцкистской
оппозиции. В 1930 г. в ВКП(б) его восстановили, а в 1933 г. назначили директором
завода. Под его руководством макеевцы после долгих опытов разработали свою
систему так называемого агрегатно-бригадного хозрасчета. Ее смысл заключался в
улучшении
материального стимулирования труда. Макеевский завод добился неплохих
экономических показателей.
Окончательно, как
"левацкие", были осуждены к этому времени идеи прямого
продуктообмена, зато много говорили о роли денег, хозрасчета, необходимости укрепления
рубля. В ноябре
1934 г. пленум ЦК ВКП(б) принял решение принципиальной важности - отменить с
1935 г. карточки на хлеб. Такое же значение имело и другое постановление
ноябрьского пленума - о ликвидации политотделов МТС в сельском хозяйстве. Эти
чрезвычайные органы управления, созданные в 1933 г., когда колхозы буквально
разваливались под гнетом голода и тотальной продразверстки, были символом административно-репрессивной
системы руководства. Железной рукой работники политотделов почти два года
"наводили порядок" в деревне. Ликвидация политотделов была одним из
проявлений новой политики в деревне - прекращения откровенной конфронтации с
крестьянством, массовых депортаций; уступки в таком важнейшем вопросе, как
некоторое расширение личных крестьянских приусадебных хозяйств.
В конечном счете в
основе относительно "умеренного" курса лежало признание значимости личного
интереса, важности материальных стимулов к труду. Процветавшие в годы первой
пятилетки проповедь аскетизма, призывы к жертвенности и подозрительное
отношение к высоким заработкам явно сменились идеологией "культурной и
зажиточной жизни". Вместо мифических городов-садов и изобильного
социализма, обещанных в начале первой пятилетки, советским людям в качестве
перспективы предлагали теперь вполне осязаемый набор потребительских благ:
комнату, мебель, одежду, сносное питание, возможности более разнообразного
досуга. Стремление к достижению этого потребительского стандарта активно использовалось
как способ мотивации труда.
"Красная Россия
становится розовой" - под таким заголовком 18 ноября 1934 года
американская газета "Балтимор сан" поместила сообщение своего
московского корреспондента (в Советском Союзе эта статья была замечена и
включена в секретный бюллетень переводов из иностранной печати для высшего
руководства страны). Среди фактов, подтверждавших это "порозовение",
автор называл не только перемены в управлении колхозами и промышленными
предприятиями, но и распространение сдельной оплаты труда, отмену партмаксимума,
увеличение ассортимента потребительских товаров, в том числе чулок из
искусственного шелка, до недавних пор числившихся в "идеологически
невыдержанных", распространение тенниса, джаза и фокстрота, ранее
порицавшихся за "буржуазность".
Действительно, с началом
политики "великого перелома" досуговая культура находилась под особо жестким
идеологическим контролем и была, как и все другие социально-экономические
сферы, подчинена единой цели - строительству политически монолитной
индустриальной державы. Культура и досуг в идеале подлежали такому же
огосударствлению, как экономика. Всякие попытки сохранить "хутора"
личных неидеологизированных культурных запросов воспринимались как вражеское
воздействие. Это касалось всего. Даже танцев.
Идеологи новой культуры
призывали, например, создать свой, советский танец, "в котором ощущалась
бы могучая индустрия, темпы наших дней, лозунги, мысли, чувства наших
дней". Зарубежные заимствования, например, фокстрот, клеймились как
"танцы деградирующей буржуазии", "кровные братья кокаина и
рулетки"17.
Ничего хорошего из этих проектов,
конечно, не получилось. А советские люди, и особенно молодежь, устав от мелочной
регламентации и заорганизованности, все настойчивее тянулись к "запретному
плоду". Власти пошли на уступки. Выдвижение в качестве перспективы
социалистического строительства достижения "культурной и зажиточной
жизни" сопровождалось некоторыми послаблениями в одной из самых
ортодоксально-неприступных крепостей - культурно-идеологической. "Еще
недавно музыкальный критик, увидев во сне саксофон или Утесова, просыпался в
холодном поту и бежал в "Советское искусство" признавать свои
ошибки... А сейчас? Сейчас от "моей Маши" нет житья. Куда ни
пойдешь, она всюду сидит у самовара... Джаз Утесова, джаз Ренского, джаз
Скоморовского, джаз Березовского, английский джаз, чехословацкий джаз, женский
джаз, джаз лилипутов" - этот пассаж из "Комсомольской правды"
от 27 октября 1934 г. дает некоторое представление о завоеваниях "чуждой
культуры" в период "потепления" 1934 г.
Как обычно после долгого
подавления "запретный плод" "поедали" судорожно-торопливо,
без приборов и причавкивая. Под танцы стали занимать читальные и лекционные
залы, конкурсами исполнителей румбы, фокстрота и чарльстона были переполнены
программы клубов, парков и профсоюзных садов. Многих здравомыслящих людей эти
"суррогаты культуры" пугали не меньше, чем бездумно
идеологизированные образцы официально предписанного досуга. Однако немало было
и тех, кто критиковал новые формы времяпрепровождения, так сказать, с левых
позиций. "Это не просто случайное явление, - писал один из них в
"Комсомольскую правду", - а плановый очередной трюк классового врага
в нашей стране, это тормоз ликвидации пережитков капитализма в сознании
людей... Джаз кинотеатра "Центральный" 75 процентов номеров
исполняет фокстроты"1". Но времена несколько изменились,
и корреспондент газеты авторитетно разъяснил поборнику идеологической чистоты,
что пора отбросить "пошлость нарочитого аскетизма, еще так недавно
считавшуюся хорошим советским тоном".
Постепенное улучшение
условий жизни, попытки скорректировать экономический курс, тверже опереться на
материальные стимулы, разбудить инициативу не могли не сопровождаться
некоторым смягчением репрессивной политики. "...Должен отметить еще одну
черту, которая бросается в глаза: исчезновение страха, - рассказывал тогда,
после пятинедельного пребывания в СССР, сотрудник нью-йоркской газеты
"Форвертс" М.Хиной. - Прежнего кошмарного страха нет ни перед ГПУ, ни
тем меньше перед милицией. Это исчезновение страха наблюдается прежде всего
среди интеллигенции и прежних нэпманов и кустарей. Не видно его и среди широкой
массы обывателей. Исключение в этом отношении составляют коммунисты, еще не
прошедшие чистки. Но после чистки и коммунисты становятся откровеннее.
Бросается в глаза изменение отношения к интеллигенции как к социальному слою.
За ней ухаживают, ее обхаживают, ее подкупают. Она нужна"19.
Конечно, говорить о расцвете демократии и законности в 1934 г. не приходится.
Однако по сравнению с предыдущим периодом уровень репрессий действительно
несколько снизился. По официальным данным, в РСФСР в 1934 г. было осуждено
около 1,2 млн. человек, примерно на 200 тыс. меньше, чем в 1933 г. Причем
применение некоторых наиболее жестоких законов (например, закона от 7 августа
1932 г., уменьшилось в несколько раз)20. Особо заметным в 1934 г.
было снижение активности ОГПУ. Количество осужденных по делам, расследуемым
ОГПУ (со второй половины 1934 г. НКВД), составило около 79 тыс. по сравнению с
240 тыс. в 1933 г. Впервые за долгое время общество не лихорадили
широковещательные политические суды над "вредителями" и
"шпионами", слабели репрессии в оправлявшейся от голода деревне,
власти в ряде случаев пресекали гонения на интеллигенцию, брали под защиту
хозяйственных руководителей.
27 мая 1934 г. по инициативе
ОГПУ было принято постановление ЦИК СССР, которое упрощало процедуру восстановления
в гражданских правах крестьян-спецпереселенцев. Фактически восстановление в
правах, вопреки ожиданиям крестьян, не избавляло их от проживания в ссылке, а
лишь ослабляло комендантский надзор за ними. Но и эта возможность получить
хотя бы формальное полноправие, по замечанию В.П.Данилова и С.А.Красильникова,
отчасти была для спецпереселенцев "заманчивой перспективой"22.
Относительное затишье на
фронте "классовой борьбы" в определенной степени было связано с
продолжением действия инструкции ЦК и СНК от 8 мая 1933 г. (ссылками на нее и в
1934 г. была переполнена официальная печать). Некоторое значение для
стабилизации политического положения имела также реорганизация карательных
органов.
В 20-е годы в СССР
наряду с Объединенным государственным политическим управлением (ОГПУ),
занимавшимся преимущественно политическими делами, существовали республиканские
наркоматы внутренних дел. В 1930 г., как уже говорилось, по требованию Сталина
НКВД были упразднены. Часть их функций передали советским органам, а ОГПУ осталось
безраздельным хозяином на поприще карательной политики. В течение нескольких
лет активной "борьбы с врагами" Государственное политическое
управление превратилось в глазах народа в одиозный символ насилия и произвола.
Этот факт, видимо, учитывался авторами очередной реорганизации. В соответствии
с постановлением Политбюро от 10 июля 1934 г. (оформленным затем как
постановление ЦИК СССР), ОГПУ вошло как одно из подразделений во вновь
созданный Наркомат внутренних дел СССР, чисто внешне как бы растворилось среди
других многочисленных и менее одиозных управлений: рабоче-крестьянской милиции,
пограничной и внутренней охраны, отделов актов гражданского состояния и
административно-хозяйственного. Одновременно вновь созданный НКВД лишался
значительной части судебных функций. Дела по расследуемым наркоматом и его
местными органами преступлениям по окончании следствия было предписано
"направлять в судебные органы по подсудности в установленном законном
порядке". Упразднялась судебная коллегия ОГПУ, а полномочия созданного при
Наркомате внутренних дел аналогичного органа - Особого совещания - были несколько
сокращены.
В этот же день, 10 июля
1934 г., Политбюро приняло постановление "О работе судов и
прокуратуры", в котором определялся новый порядок судопроизводства
"в связи с организацией Наркомвнудела Союза ССР и предстоящей передачей
на рассмотрение судебных органов дел, проходивших ранее во внесудебном порядке".
Постановление предписывало создать специальные коллегии при верховных
республиканских, краевых и областных судах и главных судах автономных республик
для рассмотрения дел о государственных преступлениях и преступлениях против
порядка управления. Определяло судебное рассмотрение дел "об измене
родине, о шпионаже, о терроре, взрывах, поджогах, диверсиях" в военных
трибуналах и военной коллегии Верховного суда СССР, а дел о преступлениях на
железнодорожном и водном транспорте - в линейных и водных судах и транспортной
коллегии Верховного суда СССР. Все остальные дела, по постановлению Политбюро,
подлежали "рассмотрению в народных судах в общем порядке". Для
рассмотрения протестов на решения верховных судов союзных республик и коллегий
Верховного суда СССР при Верховном суде СССР учреждалась судебно-надзорная
коллегия. Причем все решения судебно-надзорной коллегии по приговорам с
расстрелом вносились на утверждение Политкомиссии Политбюро. Приговоры к высшей
мере наказания, выносимые верховными судами союзных республик и не проходящие
через судебно-надзорную коллегию Верховного суда, также вносились на
утверждение в Политкомиссию, но Верховным судом СССР непосредственно, кроме
приговоров Верховного суда РСФСР, вносимых Наркоматом юстиции РСФСР. Политбюро
поручило также специальной комиссии под председательством А.С.Енукидзе внести
соответствующие изменения в уголовные и уголовно-процессуальные кодексы и в
другие документы. В пакет решений, принятых 10 июля, входили помимо этого
постановления об укреплении кадров суда и прокуратуры, о коллегиях защитников и
т.д."
Постановление об
организации НКВД преподносилось пропагандой, да и воспринималось народом, как
знак определенной демократизации, гарантии укрепления роли закона.
"Правительство Союза, - комментировала решение от 10 июля редактируемая
Бухариным газета "Известия", - постановило организовать Наркомвнудел
СССР, влив в него ОГПУ и изъяв судебные дела. Это значит, что враги внутри
страны в основном разгромлены и разбиты; это значит, что борьба, которая еще
отнюдь не кончена, будет продолжаться, но в значительной мере уже другими
методами; это значит, что в огромной степени возрастает роль революционной
законности, точных, фиксированных законом правил; это значит, что возрастает
роль судебных учреждений, которые разбирают дела согласно определенным нормам
судопроизводства... Теперь враги разбиты, поражены, обезглавлены, рассеяны в
решающих пунктах борьбы, а пролетарская диктатура меняет характер своих
методов борьбы, переходя в значительной мере к методам судопроизводства и в
гораздо большей степени опираясь на точные формулы революционного закона"24.
Порождая у современников
многочисленные надежды, "потепление" 1934 г. вызывает у историков
столь же многочисленные вопросы. Один из главных - кто стоял за новым
поворотом "генеральной линии", каким был расклад сил в этот период в
высших органах власти, прежде всего, в Политбюро.
2. Политбюро XVII созыва
"Потепление" 1934
г. состоялось без особых изменений в высших эшелонах власти. Политбюро,
сформированное после XVII съезда, по своему составу почти не отличалось от Политбюро, избранного
после XVI съезда ВКП(б) в 1930 г. Из членов Политбюро прежнего XVI созыва в 1934 г. лишь
один Я.Э.Рудзутак был "понижен" до кандидата в члены Политбюро, что
было, видимо, связано с его недостаточной деловой активностью (подробнее об
этом см. стр. 233). Новым кандидатом в члены Политбюро в 1934 г. стал
П.П.Постышев, что, напротив, было наградой за активную деятельность на Украине,
куда Постышева послали в 1933 г. вторым секретарем ЦК КП(б)У для
"укрепления руководства".
Судя по известным
фактам, не произошло также существенных изменений в распределении обязанностей
между членами Политбюро. После XVII съезда ВКП(б) Л.М.Каганович, по всем
признакам, сохранил свою позицию заместителя Сталина по партии. Подлинники
протоколов Политбюро показывают, что Каганович был автором многих
постановлений Политбюро, что во время отпусков Сталина он по-прежнему руководил
работой Политбюро и всего аппарата ЦК. Каганович председательствовал во многих
комиссиях Политбюро, рассматривал и решал от имени Политбюро важнейшие политические
и экономические вопросы. В 1934 г. Каганович занял несколько новых важных
постов. Оставаясь вторым секретарем ЦК, он был назначен председателем Комиссии
партийного контроля - нового руководящего партийного органа, созданного по
решению XVII съезда партии вместо Центральной контрольной комиссии. 15 февраля 1934 г.
во изменение прежнего решения от 18 августа 1933 г. Политбюро утвердило новый
состав совместной комиссии ЦК и СНК по железнодорожному транспорту:
Л.М.Каганович (председатель), И.В.Сталин, В.М.Молотов, А.А.Андреев, Г.К.
Орджоникидзе, К.Е. Ворошилов и заместитель наркома путей сообщения
Г.И.Благонравов25. 10 марта были назначены заведующие отделами ЦК
ВКП(б). Кагановича на посту заведующего сельскохозяйственным отделом заменил
новый секретарь ЦК А.А.Жданов; Каганович же стал заведующим транспортным
отделом ЦК26. Эти перемещения свидетельствовали о том, что Каганович
по-прежнему считался одним из наиболее деятельных лидеров партии. После того
как положение в сельском хозяйстве относительно нормализовалось, его
"бросили" на другой сложный и традиционно отстающий участок - на
транспорт.
О сохранении прежней
иерархии в руководстве партии свидетельствовало очередное распределение
обязанностей между секретарями ЦК, произведенное 4 июня 1934 г. Сталину
поручалось наблюдение за отделом культуры и пропаганды, Особым сектором27
и Политбюро. Каганович руководил работой Оргбюро, промышленного и транспортного
отделов, комсомола и Комитета партийного контроля. Жданов контролировал
сельскохозяйственный, планово-финансово-торговый, политико-административный
отделы, отдел руководящих парторганов, Управление делами и Секретариат ЦК28.
Большое количество обязанностей заставило Кагановича обратиться в Политбюро с
просьбой об освобождении от заведования транспортным отделом. 9 июля 1934 г.
Политбюро удовлетворило эту просьбу, хотя оставило за Кагановичем "наблюдение
и общее руководство этим отделом"29.
Формально секретарем ЦК
ВКП(б) после XVII съезда был избран также секретарь ленинградского обкома, член Политбюро
С.М.Киров, однако, фактически он оставался в Ленинграде и обязанности секретаря
ЦК не выполнял. Эта ситуация сложилась в результате конфликта, который
произошел между Кировым и Сталиным. О сути этого конфликта писал в своих
воспоминаниях М.В.Росляков, в 1934 г. руководивший финорганами Ленинградской
области (Росляков ссылался на рассказы самого Кирова и председателя Ленсовета
И.Ф.Кодацкого). "Съезд (XVII съезд ВКП(б). - О.Х.) закончился 10 февраля, и в тот же день
состоялся Пленум ЦК для формирования руководящих органов партии, - сообщал
Росляков. - Как и полагается, прежде чем внести какие-либо организационные
вопросы на Пленум, их предварительно обсуждают на Политбюро. Так было и в тот
раз. Все шло гладко, согласованно. Когда стали обсуждать кандидатуры
секретарей ЦК, то Сталин внес предложение избрать одним из секретарей
С.М.Кирова, с освобождением его от работы в Ленинграде. Сергей Миронович
решительно возразил против этого, выдвинув основным мотивом - дайте поработать
в Ленинграде еще пару лет, чтобы вместе с ленинградскими товарищами выполнить
вторую пятилетку; были ссылки и на неподготовленность к работе в центре, на
состояние здоровья. Сталин настаивал на своем предложении, мотивируя его
необходимостью укреплять рабочий аппарат ЦК, выдвигая более молодых, учитывая
его, Сталина, возраст (ему было тогда 54 года). Кирова поддержал энергично
Серго (Орджоникидзе. - О.Х.), мотивируя в основном проблемами тяжелой
промышленности, которые решает Ленинград. Куйбышев также высказался в пользу
соображений Кирова.
Сталин, видя, что его предложение
не встречает полного и привычного согласия, разгневался и "в сердцах"
ушел с заседания. Товарищи, понимая отлично, что вопрос все равно надо
решать, предложили Кирову идти к Сталину и искать вместе приемлемый выход.
Какие были разговоры у Кирова со Сталиным, вряд ли точно кто-либо знает, но
Киров настаивал на своем, и было принято компромиссное решение: Кирова избирают
секретарем ЦК, но с оставлением в Ленинграде секретарем Ленинградского обкома.
А для работы в ЦК берут А.А.Жданова из Горького. Насколько этот вариант
оказался неожиданным даже для членов Политбюро, видно из того, что с переходом
Жданова в Москву в Горьковской парторганизации не оказалось бы ни члена ЦК, ни
кандидата в члены ЦК, а ведь она считалась одной из крупнейших. Было решено секретарем
Горьковского обкома рекомендовать Э.К.Прамнэка, члена партии с марта 1917 года,
в прошлом рабочего завода "Красная Этна". Эдуард Карлович более 15
лет проработал в руководящих органах Горьковского края. Но Прамнэк в состав ЦК
не выдвигался. Как быть? И тогда кандидатуру Прамнэка голосуют после окончания
съезда опросом делегаций. (Поэтому в списке избранных кандидатов в ЦК Прамнэк
идет последним, под номером 68) "30.
Мемуары Рослякова вообще
отличаются высокой степенью достоверности. Кроме того, как показала
А.А.Кирилина, архивные документы подтверждают его рассказ: в списках членов и
кандидатов в члены ЦК, присутствовавших на первом заседании пленума ЦК нового
созыва 10 февраля 1934 г., фамилии Прамнэка не было31. Назначение
же секретарем ЦК А.А. Жданова по всем признакам действительно не входило в
первоначальные планы и создало ряд формальных проблем, в частности, привело к
нарушению уставных норм в работе Политбюро. Жданов, не будучи даже кандидатом
в члены Политбюро, в силу своей должности принимал участие во всех заседаниях
Политбюро и в голосовании решений Политбюро опросом. Более того, в сентябре
1934 г. в отсутствие Сталина и Кагановича, Жданов фактически руководил работой
Политбюро - именно он подписывал подлинники постановлений Политбюро за этот
период. На имя Жданова приходили письма по различным вопросам, которые
рассматривались затем Политбюро32. Этого можно было бы избежать,
если бы Киров был реально действующим секретарем.
Вес эти факты позволяют
утверждать, что конфликт по поводу назначения Кирова в Москву действительно
произошел. Однако ничего необычного в этом столкновении не было. Мотивы
Сталина, настаивавшего на назначении Кирова, очевидны: после перевода
Постышева на Украину в ЦК действительно был нужен новый, энергичный секретарь,
отвечающий за крайне важные участки работы. Не исключено, что Сталин хотел
также несколько уравновесить влияние Кагановича (что он сделает в 1935-1936
гг.) и по этой причине также хотел видеть на посту секретаря ЦК члена
Политбюро. Не менее понятны возражения Кирова. Переезд в Москву означал для
него ломку привычного, сложившегося за восемь лет ритма жизни, погружение в
сложные московские дрязги и проблемы. Вполне возможно, что Кирова не устраивал
переход под непосредственное подчинение к Кагановичу, который в руководящей
иерархии стоял на ступень выше Кирова. Можно напомнить также, что перемещения
высших руководителей на новые должности в конце 1920-х-начале 1930-х годов
достаточно часто сопровождались конфликтами и скандалами. Известно, что сам
Киров с большой неохотой переезжал в 1926 г. из Баку, где он занимал пост
секретаря компартии Азербайджана, в Ленинград. Большим скандалом сопровождался
перевод Орджоникидзе в том же 1926 г. из Закавказья в Москву на пост
председателя ЦКК ВКП(б)33. Неоднократно, как уже говорилось, о
намерении подать в отставку со своих постов заявляли другие члены Политбюро. В
общем, конфликт между Сталиным и Кировым был типичным бюрократическим столкновением,
за которым не просматриваются какие-либо политические разногласия. Скорее
всего, Киров выторговал некоторое время для завершения дел в Ленинграде, и
Сталин согласился отложить его переезд в Москву. Хотя Кирову, как
свидетельствуют данные книги записи посещений кабинета Сталина, в 1934 г.
приходилось бывать в Москве гораздо чаще, чем в предшествующий период (см.
приложение 4).
Компромисс по поводу
нового назначения Кирова вполне соответствовал традиции разрешения такого рода
разногласий, сложившейся в Политбюро в начале 30-х годов. В этом смысле он
может служить некоторым подтверждением сохранения в Политбюро и в 1934 г.
относительного статус-кво. Косвенно об этом свидетельствуют также данные о
посещении членами Политбюро кабинета Сталина (см. приложение 4). В 1934 г., как
и в предыдущие три года, чаще и дольше других у Сталина бывали Молотов и
Каганович. Третью строку в этом списке, как прежде Постышев, занимал Жданов,
сменивший Постышева на посту секретаря ЦК.
Правда, в последнее
время в российской печати широкое распространение получила версия иного рода -
об ослаблении власти Сталина накануне убийства Кирова, о нарастании
оппозиционности по отношению к вождю ряда членов Политбюро. В подтверждение
этой версии приводится рассказ о крупном скандале, якобы, происходившем в
Политбюро в сентябре 1934 г. Суть этого рассказа такова: "Политбюро
приняло решение о крупной модернизации армии. Оно держалось в строжайшей тайне.
И вдруг, вскоре после этого, поступили сведения, что иностранные разведки, а
особенно германская, уже знают о принятом решении и усиленно добывают информацию
о том, как оно осуществляется. Тухачевский, который руководил модернизацией
армии, дал задание выяснить, где произошла утечка сведений о наших секретных
мерах. Оказалось, от самого... Сталина, который в полуофициальной беседе с
чешскими представителями похвастался, что проводимая под его руководством
реорганизация Красной Армии не только поставит советские вооруженные силы на
один уровень с европейскими, но и превзойдет последние. Он хотел приписать
себе и заслуги модернизации. Узнав об этом, Тухачевский пошел к Куйбышеву. Тот
позвонил Орджоникидзе. Услышав о поступке Сталина, Орджоникидзе коротко
сказал: "Ишак". Он согласился с мнением Куйбышева, что вопрос о
нетактичном поведении Сталина надо поставить на закрытом заседании Политбюро.
Валериан Владимирович взял на себя подбор всех фактов, которые должны были быть
поставлены в упрек Сталину.
Разговор Тухачевского с
Куйбышевым и Орджоникидзе произошел в середине сентября 1934 года. В конце
этого же месяца на закрытом заседании Политбюро Сталину пришлось не только
выслушать много неприятных вещей, но и вдруг почувствовать некоторую шаткость
своего положения. Если бы Молотов и Енукидзе не воздержались при голосовании и
не выступил бы с примирительной речью незлобивый Калинин, Сталину могли бы даже
объявить взыскание"34.
Как обычно в таких
случаях, происхождение этой истории установить невозможно. Н.А.Зенькович, из
книги которого взята вышеприведенная цитата, глухо ссылается на писателя
В.Карпова. Некоторое время спустя этот же рассказ, вообще без ссылки на
источник, повторил в своем выступлении в газете "Московские новости"
(№ 5, 22-29 января 1995. С. 14) сын Куйбышева Владимир Валерьянович. Очевидно,
перед нами очередная легенда, плод устного исторического творчества. Живучесть
подобного рода интригующих легенд, вероятно, предопределена тем, что они дают
непротиворечивые ответы на непонятные исторические вопросы. Действительно, если
скандалы, подобные описанному, имели место, то все известные события конца
1934-начала 1935 г. выстраиваются в логичную цепочку: нападки членов Политбюро
на Сталина - устранение нападающих (сначала Кирова, потом, в январе 1935 г.,
Куйбышева). Возможно, пишет по этому поводу Зенькович, скандал сентября 1934 г.
в Политбюро "ускорил ход дальнейших событий. После этого заседания Сталин,
наверное, решил, что не стоит подвергать себя подобной опасности в
будущем". Понятны также причины, по которым эти рассказы охотно
"подтверждает" сын Куйбышева. Мы же, по существу, получили новый
вариант "конфликта по делу Рютина".
Как обычно, легко
растиражированная и неоднократно повторенная, очередная легенда не вызвала
никаких вопросов у ее публикаторов. Между тем многие несуразности рассказа
лежат, как говорится, на поверхности. Совершенно невероятным образом приплетен
к истории Енукидзе, которого, и случись подобное закрытое заседание Политбюро,
никто не допустил бы даже в прихожую зала заседаний. Только обладая
значительной фантазией, можно вообразить то нечто особенное, что Сталин в
принципе мог рассказать о модернизации Красной армии "чешским
представителям". Может быть, он демонстрировал им чертежи или выдал
дислокацию оборонных предприятий? Крайняя скупость легенды на подобные детали
вовсе неслучайна. Если довести этот миф до логического конца, то получится, что
Сталина обвиняли в том, что он похвастался ростом боевой мощи советских
вооруженных сил. Правда, об этом постоянно, и особенно активно ежегодно 23
февраля, писали все советские газеты. Наконец, по понятным причинам авторы
легенды не знали о графике отпусков членов Политбюро. А если бы знали, то,
несомненно, "перенесли" бы "скандал" на другое время,
потому что весь сентябрь (а также август и октябрь) Сталин находился в отпуске
на юге35, откуда, кстати, писал своим соратникам строгие
наставляющие письма.
Но даже не эти
несуразности, в конечном счете, имеют значение для оценки подобных
предположений о шаткости положения Сталина. Главное, что пока нет решительно
никаких свидетельств о каком-либо изменении расклада сил в Политбюро в 1934
г. Ничего подобного осуждению Сталина или даже легкому порицанию его за
проступок в Политбюро в это время не могло быть в принципе. Сталин по-прежнему
держал под контролем все важнейшие политические и экономические акции и обладал
правом решающего голоса. Другое дело, что и члены Политбюро представляли собой
пока относительную политическую величину. В общем, характеризуя ситуацию в
Политбюро в 1934 г., можно было бы с незначительными оговорками повторить
оценки, данные в предыдущем разделе применительно к 1931-1933 гг.
К числу этих оговорок,
возможно, следует отнести дальнейшее упрощение прежнего порядка
функционирования Политбюро как коллективного органа, подотчетного ЦК, которое
наблюдалось после XVII съезда ВКП(б). Первое заседание Политбюро XVII созыва состоялось 20 февраля 1934 г. На
нем, как и прежде на очередных заседаниях, помимо членов и кандидатов в члены
Политбюро присутствовала большая группа членов ЦК, кандидатов в члены ЦК, а
также члены бюро Комиссий партийного и советского контроля. В дальнейшем такие
очередные заседания проводились все реже. Всего за 1934 г. (с 20 февраля по 27
декабря, когда прошло последнее очередное заседание 1934 г.) было созвано всего
16 очередных заседаний Политбюро XVII созыва, причем в сентябре и ноябре состоялось
только одно такое заседание, а в октябре их не было вообще. Основная масса
вопросов, выносимых на рассмотрение Политбюро, решались либо опросом членов
Политбюро, либо на неофициальных встречах членов Политбюро у Сталина.
Возможно, именно это обстоятельство объясняет тот факт, что в журналах записи
посещений кабинета Сталина в 1934 г., зафиксировано намного больше, чем в
предшествующий период, визитов к Сталину практически всех членов Политбюро
(см. приложение 4).
Некоторые дополнительные
возможности для наблюдений по поводу фактической процедуры деятельности
Политбюро дают подлинники протоколов Политбюро за 1934 г. Они показывают,
например, что большое количество постановлений Политбюро были написаны рукой
заведующего Особым сектором ЦК А.Н.Поскребышева, а под текстом постановления
шли сделанные его же рукой приписки: "т. Стал. Мол. Каг. - за (А[лександр]
Поскребышев])" или "т. Стал. Мол. Каган. Вор. - за" и т.д. Ниже
на том же листе секретарем фиксировались результаты опроса других членов Политбюро,
например: "т. Куйбышев - за, т. Калинин - за" и т.д. Такой порядок
оформления позволяет предположить, что эти постановления фактически обсуждались
и принимались той группой членов Политбюро, фамилии которых записывал
Поскребышев (чаще всего это были Сталин, Каганович, Молотов). Поскребышев
вызывался или, как правило, присутствовал на таких "узких"
заседаниях и записывал принятые на них решения.
Значительная часть
оригиналов постановлений Политбюро за 1934 г. представляет собой автографы
Поскребышева или его заместителя Б.Двинского, но без каких-либо упоминаний о
голосовании членов Политбюро. Вполне возможно, что в ряде случаев подписи
членов Политбюро сохранились на инициирующих решения документах (проектах
постановления, письмах, докладных и т.д.), которые хранятся среди материалов к
протоколам Политбюро в Президентском архиве. Однако во многих случаях на
подлинниках есть указания о том, что таких материалов не было вообще. А это
означает, что определенная, достаточно значительная часть постановлений Политбюро
принималась вообще без голосования членов Политбюро. Поскребышев или Двинский
записывали решения, продиктованные кем-либо из высших руководителей ЦК (скорее
всего, Сталиным), и они оформлялись как решения Политбюро. В сентябре 1934 г. в
подлинниках протоколов на многих постановлениях появилась отметка: "без
опроса". Такие постановления визировал только Каганович (Сталин в это
время был в отпуске), а в его и Сталина отсутствие - Жданов36.
Все эти факты позволяют
говорить о дальнейшем упрощении деятельности Политбюро, все большем
превращении его из относительно коллективного органа в формальный придаток
системы принятия решений, ориентированной на единовластие вождя. Такое
положение не было особенностью 1934 г. В это время в работе Политбюро лишь
усилились тенденции, наметившиеся в предшествующий период.
Кадровая стабильность,
сохранение прежнего распределения политических ролей и порядка деятельности
Политбюро позволяют предположить, что "потепление" 1934 г. не являлось
результатом выдвижения на первый план каких-либо новых политических лидеров, а
было следствием упрочения "умеренной" линии, признаки которой
обнаруживались в предшествующие годы. Соответственно правомерно предположить,
что прежним остался механизм принятия важнейших решений и порядок инициирования
"реформ". По этим вопросам в литературе существует большое
количество различных мнений и интересных исследований.
3. Сталин и Киров
Рассматривая проблему
авторства "умеренных" инициатив, прежде всего, конечно, следует
упомянуть о "кировской" теме. Обстоятельства убийства С.М.Кирова и
последовавшего за ним резкого ужесточения политического курса, как говорилось
выше, заставляют предполагать, что Киров мог выдвигать и отстаивать
"умеренную" политическую программу, а соответственно притягивать к
себе силы, настроенные оппозиционно по отношению к Сталину37. По
мнению историков-"скептиков", Киров был и до последнего момента
оставался верным сторонником Сталина, никогда не рассматривался в партии как
политический деятель, соизмеримый со Сталиным, а соответственно не имел никаких
отличных от сталинских политических программ. Ф.Бенвенути, например, изучив
опубликованные выступления Кирова и официальную советскую прессу, пришел к
выводу, что Киров может рассматриваться только как один из сторонников
"умеренного" курса, признаки которого действительно существовали в
1934 г. На самом деле "новую" политику поддерживали в основном все
советские вожди38. Некоторое время спустя Дж.А.Гетти пришел к
выводу, что Киров не был значительной политической фигурой. В лидеры
сторонников "умеренной" линии 1934 г. Гетти выдвинул Орджоникидзе и
Жданова39.
Какими же фактами
располагают в настоящее время историки для разрешения этих вопросов? Одним из
источников, питающих предположения о существовании относительно независимой
"политической платформы" Кирова являются мемуары Н.С.Хрущева, а
также свидетельства некоторых членов комиссии, созданной после XX съезда КПСС для
изучения обстоятельств убийства Кирова (материалы самой комиссии пока не изданы
и недоступны для исследователей), а также воспоминания некоторых старых
большевиков - участников XVII съезда ВКП (б). Все эти данные попали в книги историков и благодаря этому
получили широкое распространение40. Если отвлечься от многочисленных
расхождений в этих рассказах, то в целом из них складывается следующая
картина. Во время XVII съезда ВКП (б) ряд высокопоставленных партийных деятелей (фамилии
называют разные - Косиор, Эйхе, Шеболдаев, Орджоникидзе, Петровский и т.д.)
обсуждали планы замены Сталина на посту генерального секретаря Кировым. Киров
отказался от предложения, а об этих разговорах стало известно Сталину (иногда
пишут, что Киров сам рассказал о них Сталину, предопределив тем самым собственную
судьбу). При выборах ЦК на XVII съезде, по свидетельству некоторых членов счетной комиссии, против
Сталина проголосовали многие делегаты (цифры опять же называют разные - от 270
до 300). Сталин, узнав об этом, приказал изъять бюллетени, в которых была
вычеркнута его фамилия, и публично на съезде объявить, что против него подано
всего три голоса. Если историки, разрабатывающие версию "оппозиционности"
Кирова, склонны доверять этим свидетельствам, то историки, отрицающие роль
Кирова как сколько-нибудь самостоятельного политического деятеля и
причастность Сталина к его убийству, опровергают подобные рассказы очевидцев
как вымысел. Пока приходится признать, что документы, при помощи которых можно
было бы окончательно опровергнуть или подтвердить эти версии, неизвестны.
Что касается политической
карьеры Кирова, то она дает мало аргументов в пользу предположений о его
независимой (а тем более, принципиально отличной от сталинской) политической
позиции. Киров, как и другие члены Политбюро 30-х годов, был человеком Сталина.
Именно по настоянию Сталина Киров занял пост руководителя второй по значению
партийной организации в стране, что гарантировало ему вхождение в высшие
эшелоны власти. Помимо хороших личных отношений с Кировым, для Сталина, не
исключено, определенное значение имел тот факт, что Киров был политически
скомпрометированным человеком. В партии знали, что Киров в дореволюционные годы
не только отошел от активной деятельности, не только не примыкал к
большевикам, но занимал небольшевистские, либеральные политические позиции, причем,
будучи журналистом, оставил многочисленные следы этого своего
"преступления" в виде газетных статей. Весной 1917 г., например, он
проявил себя как горячий сторонник Временного правительства и призывал к его
поддержке42.
Воспользовавшись этими
фактами, в конце 1929 г. группа высокопоставленных руководителей Ленинграда (в
том числе председатель Ленсовета и руководитель областной контрольной комиссии
ВКП(б)) потребовали у Москвы снять Кирова с должности за дореволюционное
сотрудничество с "левобуржуазной" прессой. Дело рассматривалось на
закрытом совместном заседании Политбюро и Президиума ЦКК ВКП(б). Во многом
благодаря поддержке Сталина Киров вышел из этого столкновения победителем. Его
противники были сняты со своих постов в Ленинграде. Однако в решении заседания
Политбюро и Президиума ЦКК (оно имело гриф "особая папка")
предреволюционная деятельность Кирова была все же охарактеризована как
"ошибка"43.
Несколько лет спустя в
известной "платформе Рютина" Киров был поставлен в один ряд с бывшими
противниками большевиков, которые в силу своей политической беспринципности
особенно верно служили Сталину. "Наши оппортунисты тоже сумели
приспособиться к режиму Сталина и перекрасились в защитный цвет... Гринько
(нарком финансов СССР. - О.Х.), Н.Н.Попов (один из руководителей
"Правды". - О.Х.) - бывшие меньшевики, столь хорошо известные
Украине, Межлаук - зам. пред. ВСНХ, бывший кадет, потом меньшевик, Серебровский
- зам. пред. Наркомтяжа, бывший верный слуга капиталистов (видимо, имелась в
виду работа Серебровского как инженера на частных предприятиях в дореволюционной
России. - О.Х.), Киров - член Политбюро, бывший кадет и редактор
кадетской газеты во Владикавказе. Все это, можно сказать, столпы сталинского
режима. И все они представляют из себя законченный тип оппортунистов. Эти люди
приспособляются к любому режиму, к любой политической системе"44.
Через несколько десятков страниц авторы "платформы" повторили выпады
против Кирова. Заявляя о безнаказанности "верных чиновников и слуг"
Сталина, они напоминали: "Всем известно, чем кончилась попытка ленинградцев
разоблачить Кирова, как бывшего кадета и редактора кадетской газеты во
Владикавказе. Им дали "по морде" и заставили замолчать. Сталин...
решительно "защищает своих собственных мерзавцев""45.
В этих обвинениях в
адрес Кирова и других "оппортунистов" была значительная доля истины.
Сталин действительно предпочитал опираться на людей, имевших "пятна"
в политической биографии. Вспомним, например, бывшего меньшевика Вышинского
или Берия, обвиняемого с начала 20-х годов в сотрудничестве с мусаватистской
разведкой. Причем, время от времени Сталин действительно напоминал своим
соратникам об их "грехах" и особенно часто делал это в период обострения
политической ситуации (см. с. 240, 245).
Трудно сказать, в какой
мере прошлый "оппортунизм" влиял на Кирова, но, судя по документам
Политбюро, он вел себя не как полноправный член Политбюро, а, скорее, как
влиятельный руководитель одной из крупнейших партийных организаций страны.
Инициативы Кирова ограничивались нуждами Ленинграда (требования новых
капиталовложений и ресурсов, попытки предотвратить перевод ленинградских
работников, просьбы об открытии новых магазинов и т.п.). В Москве, на
заседаниях Политбюро Киров бывал крайне редко. Столь же редко (видимо, прежде
всего по причинам удаленности) участвовал в голосовании решений Политбюро,
принимаемых опросом. В общем, из доступных пока документов никак не удается
вывести не только образ Кирова-лидера антисталинского крыла партии, не только
образ Кирова-"реформатора", но даже сколько-нибудь деятельное
участие Кирова в разработке и реализации того, что называется "большой
политикой". Кстати, Хрущев, столь много сделавший для создания вокруг
Кирова ореола таинственности, писал в мемуарах: "В принципе Киров был
очень неразговорчивый человек. Сам я не имел с ним непосредственных контактов,
но потом расспрашивал Микояна о Кирове... Микоян хорошо его знал. Он
рассказывал мне: "Ну, как тебе ответить? На заседаниях он ни разу ни по
какому вопросу не выступал. Молчит, и все. Не знаю я даже, что это
означает""46.
Известные пока сведения
о разработке и проведении "реформ" также скорее подтверждают точку
зрения Ф.Бенвенути о том, что руководство страны в период
"потепления" 1934 г. выступало единым фронтом. Причем, как и в
предшествующий период, главным инициатором всякого рода преобразований был
Сталин.
Одним из важнейших
индикаторов "потепления" с полным основанием считается отмена
карточной системы на хлеб согласно решению пленума ЦК ВКП(б) в ноябре 1934 г.
Это событие положило начало отмене карточек в целом, значительной
переориентации экономической политики от преимущественно
административно-репрессивного к смешанному
административно-"квазирыночному" регулированию экономики. Некоторые
сторонники версии о реформаторстве Кирова относят ноябрьское решение об отмене
карточек на хлеб на счет именно ленинградского секретаря. Источник этого предположения,
видимо, содержится в известной книге А.Орлова47. По свидетельству
Орлова, весной и летом 1934 г. у Кирова начались конфликты со Сталиным и
другими членами Политбюро. Одно из столкновений произошло якобы по вопросу о
снабжении Ленинграда продовольствием. Киров без разрешения Москвы использовал
неприкосновенные фонды ленинградского военного округа. Ворошилов выразил
недовольство этим на заседании Политбюро. Киров ответил, что действия эти были
вызваны крайней нуждой и что продовольствие будет возвращено на склады, как
только прибудут новые поставки. Ворошилов, якобы чувствуя поддержку Сталина,
заявил, что Киров "ищет дешевой популярности среди рабочих". Киров
вспылил и заявил, что рабочих нужно кормить. Микоян возразил, что ленинградские
рабочие питаются лучше, чем в среднем по стране. "А почему, собственно,
ленинградские рабочие должны питаться лучше всех остальных?" - вмешался
Сталин. Киров снова вышел из себя и закричал: "Я думаю, давно пора
отменить карточную систему и начать кормить всех наших рабочих как
следует!"4
Документы,
подтверждающие рассказ Орлова, неизвестны. Однако конфликты между
ленинградскими руководителями (как, впрочем, и руководителями других регионов)
и Москвой, по поводу распределения ресурсов и использования государственных
фондов, были постоянными и начались вовсе не с весны 1934 г. Особой
интенсивности такие столкновения достигли в период голода 1932-1933 гг.
(протоколы Политбюро за этот период переполнены решениями по поводу ходатайств
с мест, в том числе Ленинграда, об увеличении лимитов централизованного
снабжения и снижении планов заготовок). Много подобных конфликтов было и в
1934 г. 5 января 1934 г. Политбюро опросом приняло решение в связи с перерасходом
в третьем-четвертом кварталах 1933 г. хлеба по Ленинграду на 5 тыс. тонн по
сравнению с утвержденным планом. По предложению наркома земледелия Чернова
Политбюро списало эту задолженность, но обязало ленинградский обком и
облисполком впредь никаких перерасходов не допускать49. В тот же
день, 5 января, по требованию Сталина Политбюро запретило открывать в
Ленинграде универмаг для продажи промышленных товаров повышенного качества. Эту
просьбу Кирова (он прислал в Москву специальную телефонограмму) поддержали и
нарком легкой промышленности Микоян, и Молотов. Однако Сталин продиктовал
отрицательное решение: "Я против. Открыть лишь тогда, когда мы получим
гарантию того, что имеется товаров не менее, чем на 6 месяцев".
Сталинское требование было принято Политбюро.
В архиве Совнаркома
сохранились материалы еще об одном конфликте такого рода между ленинградскими
и центральными властями - по поводу незаконного расходования ленинградскими
руководителями части продовольственных фондов. Речь шла о том, что ленинградцы
получили в Москве несколько сот тонн мяса и консервов (на 653 тыс. руб. по
государственным ценам), продали их по повышенным ценам (на 1143 тыс. руб.), а
разницу (490 тыс. руб.) направили на развитие местных свиносовхозов. Операция
эта была незаконной, но вполне обычной. Местные руководители, директора предприятий
регулярно обходили существующие правила и законы для получения необходимых
финансовых ресурсов, сырья и материалов. Широкое распространение, например, в
30-е годы получили так называемые товарообменные операции, когда предприятия
обменивались своей продукцией помимо утвержденных централизованных фондов и т.д.
Несмотря на строгие указания правительства, такие нарушения приобрели всеобщий
характер, потому что без них экономическая система просто не смогла бы
работать. Время от времени, однако, некоторых нарушителей привлекали к
ответственности. Очередной жертвой кампании по "наведению порядка"
как раз и стали ленинградские руководители.
Каким-то образом в СНК
СССР стало известно, что по распоряжению заместителя председателя Ленсовета
Иванченко от 11 февраля 1934 г. был создан специальный счет, куда перечислялись
деньги, полученные от реализации по коммерческим ценам сравнительно небольшого
количества продуктов, специально выделенных Наркоматом снабжения СССР. Суть
этой акции была достаточно простой. Ленинградцы, скорее всего, требовали в
Москве денег для развития местных свиноводческих совхозов. В Москве денег не
дали (получение дополнительных капиталовложений было сложной и длительной
процедурой), но пообещали выделить дополнительные продовольственные фонды для
продажи. Такая операция была более простой и быстрой, чем прямое получение
средств. Однако довести эту операцию до конца не удалось.
3 марта 1934 г. Молотов
послал председателю Ленсовета, одному из ближайших сотрудников Кирова,
Кодацкому телеграмму с требованием отменить постановление президиума Ленсовета
от 11 февраля и наказать виновных51. На следующий день Кодацкий
сообщил телеграммой, что решение отменено, и просил у Молотова разрешения
доложить подробности дела не письменно, а при личной встрече в Москве 7 марта.
У Молотова эта просьба, свидетельствующая о нежелании Кодацкого наказывать
своих сотрудников, вызвала приступ раздражения. Он собственноручно составил и
отправил Кодацкому новую телеграмму: "Предложенных Вами личных соображений
недостаточно. Чтобы избежать задержки и устранить неясности в деле образования
незаконного продфонда Ленсовета, предлагаю немедленно прислать письменные
объяснения и сообщение о мерах взыскания в отношении виновных"52.
Кодацкий, однако, проигнорировал приказ Молотова (с большой долей вероятности
можно предположить, что он советовался с Кировым, прежде чем идти на столь
рискованный шаг). Только через полтора месяца окончательно обозленный Молотов
послал Кодацкому новую телеграмму: "Считаю совершенно недопустимым
игнорирование Вами требования Совнаркома от 5 марта дать письменные объяснения
об образовании незаконного продфонда Ленсовета. Ставлю этот вопрос на
рассмотрение Совнаркома 21 апреля. Ваше присутствие на Совнаркоме
обязательно"53.
21 апреля вопрос
действительно в присутствии Кодацкого рассматривался на заседании СНК СССР.
Несмотря на чрезвычайно скандальный характер дела и явное неподчинение
ленинградских властей правительству, решение Совнаркома было мягким. Президиуму
Ленсовета предлагалось наказать работников, участвовавших в образовании фонда.
Кодацкому было указано на ошибочность игнорирования указаний СНК о
предоставлении письменных объяснений и наказании виновных. Заместителю
Наркомснаба СССР М.Беленькому, который разрешил Ленсовету образовать фонд,
сделали замечание. Совнарком также поручил Комиссии советского контроля
проверить наличие и порядок реализации сверхплановых продовольственных фондов в
Ленинграде и других городах, что косвенно свидетельствовало о том, что акция
ленинградских руководителей была достаточно распространенным явлением54.
Через неделю, 28 апреля, президиум Ленсовета принял чрезвычайно мягкое решение
- поставил на вид Иванченко и другим должностным лицам, причастным к образованию
фонда55.
Описанные трения между
ленинградскими и московскими чиновниками были достаточно типичным явлением, по
крайней мере, для первой половины 30-х годов. Местные руководители постоянно
требовали у центра новых капиталовложений, дополнительных продовольственных и
промышленных фондов и т.д. При этом они снисходительно относились ко всякого
рода нарушениям и старались защитить своих людей, если те попадались на
совершении противозаконных операций. Киров и его подчиненные в этом смысле
вели себя точно так же, как и все другие местные начальники. Противостояние
мест и центра по поводу распределения централизованных фондов не было
предопределено никакими особыми политическими позициями. Москва в этих
конфликтах не выступала как принципиальный приверженец карточного распределения,
а места не требовали отмены карточек. Более того, известные сегодня факты
позволяют утверждать, что отмена карточной системы осуществлялась именно по
инициативе центральных властей, прежде всего, по инициативе Сталина.
Уже в самом начале
1930-х годов высшее партийное руководство объявило карточную систему
вынужденной временной мерой. Получивший некоторое распространение лозунг
скорого перехода к социалистическому продуктообмену и отмены торговли был
осужден как "левацкий". "...Нормирование не социалистический
идеал... От него хорошо бы поскорее избавиться, как только будет достаточно
товаров," - говорил, например, на пленуме ЦК ВКП(б) в октябре 1931 г.
нарком снабжения СССР А.И.Микоян56. На XVII съезде партии Сталин уделил проблемам
торговли специальное внимание, вновь осудив "левацкую болтовню"
"о том, что советская торговля является якобы пройденной стадией, что нам
надо наладить прямой продуктообмен"5'. Находясь в отпуске на
юге, Сталин 22 октября писал Кагановичу: "Нам нужно иметь в руках государства
1 миллиард 400-500 мил. пудов хлеба для того, чтобы уничтожить в конце этого
года карточную систему по хлебу, недавно еще нужную и полезную, а
теперь ставшую оковами для народного хозяйства. Надо уничтожить карточную систему
по хлебу (может быть также и по крупам и макарону) и связанное с ней
"отоваривание" технических культур и некоторых продуктов
животноводства (шерсть, кожа и т.п.)... Эту реформу, которую я считаю
серьезнейшей реформой, надо подготовить теперь же, чтобы провести ее
полностью с января 1935 года"58.
На ноябрьском пленуме
1934 г. при обсуждении вопроса об отмене карточной системы Сталин вновь
подчеркнул значение торговли и денег как важнейших рычагов экономической
политики. Выслушав выступавших на пленуме ораторов, которых интересовали
прежде всего технические, организационные вопросы отмены карточек, Сталин
заявил (речь эта не была опубликована): "Я взял слово для того, чтобы
несколько вопросов разъяснить, как я их понимаю в связи с тем, что ораторы,
видимо, не совсем представляют, не совсем поняли насчет смысла и значения введения
этой реформы. В чем смысл политики отмены карточной системы? Прежде всего в
том, что мы хотим укрепить денежное хозяйство... Денежное хозяйство - это один
из тех немногих буржуазных аппаратов экономики, который мы, социалисты, должны
использовать до дна... Он очень гибкий, он нам нужен... Развернуть товарооборот,
развернуть советскую торговлю, укрепить денежное хозяйство, - вот основной
смысл предпринимаемой нами реформы.
...Деньги пойдут в ход,
пойдет мода на деньги, чего не было у нас давно, и денежное хозяйство
укрепится. Курс рубля станет более прочный, бесспорно, а укрепить рубль -
значит укрепить все наше планирование и хозрасчет. Никакой хозрасчет немыслим
без сколько-нибудь стойкого курса рубля... Некоторый более или менее устойчивый
курс рубля должен быть, если хотите, чтобы у нас был хозяйственный расчет, если
хотите, чтобы наше планирование было не канцелярским, а реальным"59.
Материалы ноябрьского
пленума 1934 г. не подтверждают утверждения Б.Николаевского, что этот пленум
был "завершением успехов Кирова", что "Киров был главным
докладчиком и героем дня"60. Если и были "герои дня"
на этом пленуме, то к ним, скорее, можно причислить Сталина, Молотова и
Кагановича, которые выступили с докладами по принципиальным вопросам и рели
себя на пленуме особенно активно. Киров не шел дальше установок, выдвинутых
Сталиным. 1 декабря 1934 г., в день своей гибели, Киров должен был выступать
на собрании партийного актива с докладом об итогах ноябрьского пленума.
Сохранившийся в фонде Кирова конспект выступления показывает, что Киров
готовился лишь повторить общие места из речи Сталина: "Промышленность неплохая.
Сельское хозяйство. Сомкнуть их товарооборотом. Прямой продуктообмен - рано.
Товарооборот не использован, а между тем... без товарооборота... Укрепление
хозрасчета... Роль денег... Новый стимул вперед"61.
Ведущую роль, судя по
известным фактам, играл Сталин и в реорганизации ОГПУ. Вопрос о создании
союзного Наркомата внутренних дел Сталин поставил на первом же заседании
Политбюро нового созыва 20 февраля 1934 г. Причем первоначально этот вопрос в
повестке не значился и был поставлен лично Сталиным уже на самом заседании. В
принятом решении говорилось: "Признать необходимой организацию Союзного
наркомата внутренних дел со включением в этот наркомат реорганизованного
ОГПУ"62.
Через две недели Политбюро опросом п