О.В.Хлевнюк

Политбюро. Механизмы политической власти в 30-е годы.

 

 М.: "Российская политическая энциклопедия" (РОССПЭН), 1996.

 

На основе архивных документов в книге рассматривается деятельность высшего органа партийно-государственной власти в СССР. Автор исследует порядок принятия важнейших политических решений в 1930-1940 гг., взаимоотношения И.В.Сталина с его ближайшими соратниками по Политбюро - В.М.Молотовым, Л.М.Кагановичем, Г.К.Орджоникидзе, С.М.Кировым, Н.И.Ежовым. При помощи архивных документов анализируются такие важнейшие сюжеты советской политической истории, как причины убийства Кирова, конфликт между Сталиным и Орджоникидзе, столкновения между отдельными членами Политбюро, соотношение власти Сталина и его соратников на разных этапах довоенного периода.

 

 

СОДЕРЖАНИЕ

 

Введение

 

Глава 1. Политбюро в 1930-м году. Завершение сталинизации

1. Политические последствия "великого перелома"

2. "Вредители" и их "пособники"

3. Смещение С.И.Сырцова и А.И.Рыкова

 

Глава 2. 1931-1933 годы: кризисы, реформы, насилие

1. Провал "великого перелома"

2. Реорганизация деятельности Политбюро

3. Свидетельства о новых "фракциях": "миниреформы" и "дело Рютина"

4. Причины и значение реальных конфликтов

 

Глава 3. "Потепление" 1934 года

1. Упрочение "умеренного" курса

2. Политбюро XVII созыва

3. Сталин и Киров

4. Корректировка второй пятилетки

 

Глава 4. 1935-1936 годы: террор и "умиротворение"

1. После убийства Кирова

2. Новые исполнители

3. Противодействие террору

 

Глава 5. Политбюро и "большая чистка"

1. Механизм массовых репрессий

2. Сталин и Ежов

3. Репрессии в Политбюро

 

Глава 6. 1939-1941 годы: реорганизация высших эшелонов власти

1. Старые и новые соратники Сталина.

2. Перемещение центра власти

 

Заключение

 

Приложение

 

Введение.

 

 

 

"Наше Политбюро ЦК является органом оперативного ру­ководства всеми отраслями социалистического строительства"¹, - заявил в докладе по организационным вопросам на XVII съезде ВКП(б) в феврале 1934 г. Л.М.Каганович, в то время секретарь ЦК ВКП(б), заместитель И.В.Сталина по партии. Однако даже такая характеристика лишь в некоторой степени определяла реальные функции Политбюро.

 

Формально, по партийному уставу, Политбюро, образованное как постоянный орган в 1919 г., было (наряду с Оргбю­ро и Секретариатом) исполнительной инстанцией Централь­ного Комитета. Политбюро избиралось ЦК для ведения пол­итической работы и было подотчетно ЦК. Фактически Полит­бюро являлось высшим органом власти в СССР. Именно По­литбюро предопределяло все основные направления развития страны (а также рассматривало массу сравнительно мелких и второстепенных проблем), выступало главным арбитром при разрешении ключевых межведомственных противоречий, не­посредственно организовывало исполнение многих своих по­становлений и старалось держать под тщательным контролем нею систему власти. Значительное количество принципиаль­ных решений и акций, формально исходивших от различных государственных органов (например, ЦИК СССР, СНК ("ССР, СТО СССР) на самом деле были результатом деятель­ности Политбюро. Обязательному утверждению Политбюро подлежали все сколько-нибудь значительные инициативы партийных, государственных, комсомольских, профсоюзных и т.д. инстанций. Руководители Политбюро с полным основа­нием могли заявить: "Государство - это мы".

 

Будучи одной из важнейших проблем советской политиче­ской истории, деятельность Политбюро фактически еще не стала предметом специального всестороннего исследования, что прежде всего связано с состоянием источниковой базы. Немногочисленные работы, в которых делались попытки про­анализировать эту проблему, были построены на опублико­ванных документах и материалах прессы². В таких трудах поставлены важные вопросы, намечены возможные пути их изучения, сделаны некоторые оригинальные наблюдения. Однако закрытость архивов создавала непреодолимые препятст­вия на пути историков.

 

Из всех этапов деятельности Политбюро (как и советской истории в целом) лучше всего оказались исследованными 20-е годьг³, обеспеченные многочисленными источниками. Отно­сительный "демократизм" внутрипартийной жизни, острые столкновения в руководстве Политбюро, сведения о которых неизбежно предавались огласке, доступность бумаг, вывезен­ных за границу Троцким, широкий поток документальных публикаций по истории внутрипартийной борьбы 20-х гг., подготовленных в годы "перестройки", хорошее состояние и относительная открытость архивных фондов облегчили рабо­ту историков. Наследство же закрытости последующих перио­дов составляли преимущественно фальсифицированные офи­циальные документы, неубедительные мемуары и вычищен­ные архивы, доступность которых до сих пор оставляет желать лучшего.

 

Эти обстоятельства предопределили выбор хронологиче­ских рамок книги - обращение, сразу к 30-м годам, минуя предыдущий этап. Небольшие экскурсы в предшествующий период предприняты лишь в той мере, в какой это было необ­ходимо для понимания событий, исследуемых в работе.

 

В книге рассматриваются две основные проблемы. Первая - организационная сторона функционирования Политбюро: что представляло собой Политбюро в 30-е годы как высший орган партийно-государственной власти, каким был порядок работы Политбюро, какие изменения происходили в его соста­ве и деятельности на протяжении рассматриваемого периода. Вторая проблема касается механизма принятия решений в Политбюро, изучения той реальной политической "кухни", которая скрывалась за фасадом формальной процедуры рабо­ты Политбюро. Речь в этом случае идет о соотношении власти Политбюро как коллективного органа и единовластия Стали­на, о формировании на разных этапах группы высших руково­дителей партии, о степени совпадения или различия позиций членов Политбюро, наличии или отсутствии в Политбюро противоречий и конфликтов и т.д. Очевидно, все эти сюжеты тесно взаимосвязаны и переплетены. Изменения в процедуре деятельности Политбюро в значительной мере отражали пе­ремены в порядке принятия решений и степени влияния По­литбюро как коллективного органа власти. А сама эволюция личной власти Сталина, по замечанию итальянского историка А.Грациози, во многом предстает как проблема рождения и последующего формирования сталинского окружения, изменения в котором по-своему отражали каждую новую ступень советской истории⁴.

 

Выдвижение этих задач предопределило структуру книги. Ее главы сформированы по хронологическому принципу. Каждая глава посвящена определенному значимому этапу в развитии страны, периодам поворотов "генеральной линии", когда в наиболее откровенном виде проявлялись механизмы принятия важнейших решений в высших эшелонах партийно-государственной власти. В первой главе рассматриваются со­бытия 1930 г., когда произошло окончательное утверждение политики насильственной коллективизации и форсированной индустриализации, а из Политбюро были изгнаны А.И.Рыков и С.И.Сырцов - последние сколько-нибудь серьезные оппо­ненты политики "большого скачка", сохранявшие официаль­ные посты в высшем руководстве. Вторая глава посвящена этапу нарастания и апогея острейшего кризиса 1931-1933 гг. Ужесточая террор, сталинское руководство предпринимало в это время также попытки непоследовательных "реформ". Эти колебания между "реформами" и террором, исходившие из Политбюро, дают материал для определенных наблюдений по поводу ситуации в высших эшелонах политической власти. В третьей главе собраны и проанализированы факты, касающи­еся обстоятельств временного усиления "умеренного" курса в 1934 г. Изменения в составе и деятельности Политбюро в свя­зи с ужесточением террористический политики после убийст­ва Кирова (1935-1936 гг.) - главная тема четвертой главы. В двух последних главах рассмотрены события "большого терро­ра" 1937-1938 гг., в том числе репрессии в Политбюро, а также их воздействие на функционирование высших партийно-госу­дарственных инстанций накануне войны.

 

Основным событиям и проблемам каждого из выделенных периодов посвящена определенная литература. Те ее аспекты, которые касаются механизмов политической власти и дея­тельности Политбюро, рассматриваются в соответствующих разделах книги.

 

Проведенное исследование прежде всего еще раз подтвер­дило известный факт, что роль Политбюро как коллективного органа власти на протяжении советской истории менялась в зависимости от того, каким было соотношение: вождь - "ря­довые" члены Политбюро. Моменты борьбы между лидерами партии, делившими ленинское наследие, были "звездными ча­сами" Политбюро. От поддержки большинства в Политбюро зависела судьба вождя, который, укрепившись у власти, в полной мере отплачивал своим соратникам за перенесенные "унижения" (необходимость считаться с их позицией, угова­ривать, объяснять, задабривать) и делал все для того, чтобы избавиться от влиятельного окружения в будущем. На протя­жении 30-х годов происходило уверенное укрепление едино­личной власти Сталина за счет ограничения влияния Полит­бюро. Высшей точки этот процесс достиг после завершения "большого террора".

 

За годы правления коммунистической партии в ней посто­янно возникали течения и группировки, противостоявшие "генеральной линии", предлагавшие свои методы реформиро­вания системы. Однако реальную политическую силу эти те­чения приобретали только в том случае, если имели сторонни­ков в Политбюро. Благодаря инициативе высших руководите­лей страны начался переход к нэпу, а затем была предпринята попытка его углубления. В Политбюро оформилась группа "десталинизаторов" 50-60-х годов. Из Политбюро, наконец, вышла "перестройка". Как и когда складывались такие "ре­форматорские" группы, какие иные варианты преобразований или контрпреобразований вызревали в Политбюро - эти про­блемы, с учетом того, сколь значительную роль в советской истории играли "вождизм" и "революции сверху", вызывают повышенный интерес.

 

Что касается 30-х годов, то в литературе широко распрост­ранено мнение, что в Политбюро в этот период противоборст­вовали две группировки - "радикалов" и "умеренных". Исто­ки этой версии уходят в 30-е годы. Уже в то время в зарубеж­ной печати появлялись сведения о противоречиях в сталин­ском руководстве, о столкновениях сторонников жесткого и более мягкого курса. Эти противоречивые политические слу­хи распространялись прежде всего в силу закрытости совет­ского общества, отсутствия какой-либо информации о реаль­ном положении дел в советских правящих кругах.

 

Подробный и подкрепленный конкретными примерами рассказ о борьбе в Политбюро между "умеренными" и "ради­калами" впервые был опубликован в журнале "Социалистиче­ский вестник" под названием "Как подготовлялся московский процесс (Из письма старого большевика)"⁵. Материал этот был анонимным. Редакционное примечание к публикации лишь сообщало, что письмо якобы получено от некоего старого большевика. Позднее известный историк Б.И.Николаевский признался, что автором статьи был именно он, и что некото­рые факты для ее написания он якобы получил от Н.И.Буха­рина, с которым встречался в 1936 г. на Западе. В статье при­водились действительно сенсационные данные о ситуации в Политбюро и обстоятельствах подготовки первого "большого московского процесса" - суда над Каменевым и Зиновьевым в августе 1936 г. Николаевский утверждал, что в 30-е годы в Политбюро за влияние на Сталина боролись две группировки - сторонники умеренной политики, постепенного ослабления террора и примирения в партии и обществе, и их противники. Лидером первых был назван С.М.Киров, которого, по утверж­дению Николаевского, активно поддерживал влиятельный советский писатель М.Горький. Во главе сопротивления умерен­ной линии, как утверждалось в статье, стояли Каганович и Ежов, одержавшие победу после смерти Кирова.

 

Не все историки с доверием отнеслись к информации Ни­колаевского, а в последние годы вдова Н.И.Бухарина А.М Ларина, получив возможность опубликовать свои мемуары, категорически заявила, что свидетельства Николаевского фаль­шивы, что никакой информации Николаевскому Бухарин не давал⁶. Утверждения Лариной были оспорены; ряд историков привели аргументы в пользу того, что откровенные разговоры Бухарина и Николаевского - факт вполне вероятный⁷. Одна­ко независимо от исхода этой полемики, информация, приве­денная в "Социалистическом вестнике", широко используется и научной литературе и учебниках как достоверная. Сама же концепция противостояния в Политбюро двух группировок в разных вариациях неоднократно разрабатывалась в литерату­ре, и, в настоящее время, преобладает в исследованиях по политической истории 30-х гг.

 

В качестве основы этой концепции многие историки изуча­ют проблему взаимоотношений Сталина и Кирова. Обстоя­тельства убийства Кирова, а также некоторые другие свиде­тельства позволяют им утверждать, что Киров придерживался собственной политической линии и был лидером группы "уме­ренных" в Политбюро". Оппоненты этой версии, отказывая Кирову в праве считаться сколько-нибудь самостоятельным политиком, нередко, тем не менее, также придерживаются концепции разделения Политбюро на "фракции". Просто ли­дерами "умеренных" они считают других представителей По­литбюро (например, Жданова, Орджоникидзе)⁹.

 

Соответственно оспаривается причастность Сталина к убийству Киро­ва¹⁰.

 

Неоднократно высказываемые подозрения по поводу "уме­ренности" Орджоникидзе также не возникли на пустом месте. Историки давно обратили внимание на активную роль Орджо­никидзе в проведении экономических "реформ" 30-х гг., в пре­одолении "спецеедства" и защите интересов руководителей-хозяйственников¹¹. Множество данных свидетельствовало о том, что конфликт со Сталиным по поводу репрессий был при­чиной смерти Орджоникидзе накануне февральско-мартовского пленума 1937 г., хотя вопрос о том, как далеко заходили их разногласия, остается предметом обсуждения¹².

 

Существует большое количество других предположений как о конфликтах "радикалов" и "умеренных" в Политбюро, так и о политических позициях членов Политбюро в 30-е годы и их взаимоотношениях со Сталиным. Все эти точки зрения и аргументы рассматриваются в соответствующих разделах данной работы в связи с исследованием архивных свиде­тельств.

 

В целом, известные пока архивные документы не подтвер­ждают, что в Политбюро в 30-е годы происходило противобор­ство "умеренных" и "радикалов". Один и тот же член Полит­бюро в разные периоды (или в различных ситуациях в одно и то же время) занимал разные позиции - как "умеренные", так и "радикальные". Это определялось многими обстоятель­ствами, но, главным образом, зависело от того, какой линии придерживался Сталин, за которым, судя по документам, ос­тавалось последнее, определяющее слово.

 

Это не означает, конечно, что в Политбюро не было столк­новения различных интересов. Напротив, архивных свиде­тельств о конфликтах удалось выявить достаточно много. Как правило, все они предопределялись различиями в ведомствен­ных позициях членов Политбюро. Изучение сути и природы таких конфликтов, их значения в формировании "большой политики" - одна из задач работы. В этом смысле она продол­жает линию, намеченную конкретно-историческими исследо­ваниями роли советских ведомств и ведомственных интересов в предвоенный период¹³.

 

Данная книга, как и всякое другое конкретное исследова­ние, могла появиться, прежде всего, благодаря доступности достаточного для рассмотрения проблемы комплекса источни­ков. В последние годы было опубликовано большое количество новых архивных документов, так или иначе касающихся пол­итической истории 30-х годов. Среди них можно выделить публикации стенограммы февральско-мартовского пленума ЦК ВКП(б) 1937 г.¹⁴, журналов записей лиц, принятых И.В.Сталиным¹⁵, материалов комиссии Политбюро ЦК КПСС, занимавшейся реабилитациями в конце 1980-х - на­чале 1990-х годов¹⁶ и т.д.¹⁷

 

Несмотря на важность таких изданий, они, конечно, не могут заменить сплошного исследования архивных фондов высших органов партийно-государственной власти, значи­тельная часть которых также стала доступной в последние годы¹⁸.

 

Первостепенное значение среди этих документов имеют протоколы заседаний Политбюро. В последнее время в науч­ный оборот активно вводятся справочные (рассылочные) экземпляры протоколов, комплект которых находится в бывшем Центральном партийном архиве, ныне - Российском центре хранения и изучения документов новейшей истории (РЦХИДНИ, фонд 17, опись 3). Они представляют собой ма­шинописные брошюры большого формата, каждая из которых содержит протокол одного заседания и присоединенные к не­му решения, принятые опросом. До конца 30-х годов такие протоколы тиражировались для рассылки должностным ли­цам, которым было положено знакомиться с решениями По­литбюро, а несколько их экземпляров оставались в архиве Политбюро, откуда и попали в РЦХИДНИ.

 

Постановления Политбюро в этих протоколах располага­лись по датам в порядке их рассмотрения, каждое под своим номером. Заверялся каждый такой протокол печатью ЦК ВКП(б) и факсимиле подписи секретаря ЦК (в 30-е годы это были генеральный секретарь И.В.Сталин, а в его отсутствие вторые секретари, сначала В.М.Молотов, а затем, после пере­хода Молотова на пост председателя Совнаркома, Л.М.Кага­нович). Каждый протокол имел свой номер. Нумерация ве­лась по созывам Политбюро от очередного съезда партии. В 30-е годы это были Политбюро XV-XVIII созывов, избран­ные на пленумах ЦК после XV (декабрь 1927 г.), XVI (июль 1930 г.), XVII (февраль 1934 г.) и XVIII (апрель 1939 г.) съез­дов ВКП(б). Наряду с решениями, протоколы содержали не­которые другие сведения. Во многих случаях в протоколах Политбюро указывалось, кто присутствовал на том или ином заседании. Иногда в протоколах (в скобках после формули­ровки вопроса) указывались фамилии инициаторов рассмот­рения той или иной проблемы и участников ее обсуждения на заседании Политбюро. Более подробно о том, как отражалась в протоколах деятельность Политбюро, будет сказано в ком­ментариях к приложениям (см. приложения 2 и 3).

 

Обычные протоколы Политбюро выходили под грифом "со­вершенно секретно". Соответственно, такой гриф имели и большинство постановлений, включенных в них. Ряд по­становлений публиковался в печати, и таким образом, утрачивал этот гриф. Но "совершенно секретным" в любом случае оставался факт их утверждения Политбюро: постановления - это было правилом - обнародовались от имени других инс­танций (ЦК, СНК, СТО и т.д.). Ряд решений Политбюро име­ли гриф высшей формы секретности "особая папка". Указание о том, что постановление по определенному вопросу имеет этот гриф, содержалось в обычных протоколах (например, в таком виде: "Вопросы ОГПУ. Решение - особая папка"). Са­мо же решение фиксировалось в особом протоколе заседаний Политбюро. Особые протоколы печатались на машинке всего в нескольких экземплярах.

 

Если обычные протоколы заседаний Политбюро уже не­сколько лет открыты для свободного исследования, то особые протоколы можно считать "полуоткрытыми". После ликвида­ции КПСС в 1991 г., в Президентском архиве (бывший архив Политбюро), где хранятся особые протоколы и материалы к ним, были собраны для обнародования документы, вскрываю­щие преступления прежнего режима. Благодаря этому были опубликованы многие постановления под грифом "особая пап­ка", касающиеся репрессий, "раскулачивания", депортаций, ряда внешнеполитических акций и т.п. Однако весь комплекс особых протоколов оставался в закрытом "ведомственном" Президентском архиве, и лишь некоторое время назад один из экземпляров особых протоколов передали в РЦХИДНИ (фонд 17, оп. 162), что подразумевает их использование историками. Однако пройдет, видимо, еще немало времени, пока, с одной стороны, будут преодолены многочисленные бюрократиче­ские ограничения на доступ к этим документам, а с другой -историки сумеют освоить этот важный источник.

 

То же можно сказать и о подлинниках протоколов заседа­ний Политбюро, также недавно переданных в РЦХИДНИ (фонд 17, оп. 163) из Президентского архива. Коротко говоря, подлинники представляют собой рукописный вариант тех ма­шинописных экземпляров, которые уже несколько лет извест­ны исследователям. Каждый пункт протокола (формулировка вопроса и решение) записывался на отдельной карточке или листке бумаги, которые затем сшивались в дело. Подлинники протоколов дают некоторые дополнительные возможности по сравнению с машинописными копиями. Из них можно выяс­нить, например, какую правку претерпело то или иное поста­новление. В ряде случаев тексты постановлений были написа­ны рукой того или иного члена Политбюро, и это позволяет установить авторство решения. Под постановлениями принятыми голосованием, опросом, как правило, фиксировались результаты голосования. Хотя для 30-х годов это обстоятельство малосущественно: практически все решения, если они уж до­ходили до рассмотрения на Политбюро, принимались едино­гласно. Гораздо важнее, что в подлинниках протоколов за 30-е годы сохранилось некоторое количество материалов, на осно­вании которых принимались решения. Как правило, это раз­ного рода записки и докладные, включенные в протоколы по­тому, что фактически составляли часть протокола - содержа­ли формулировку принятого постановления, отметки о ре­зультатах голосования и т.д.

 

Однако основная масса материалов к протоколам Полит­бюро (подготовительных документов к постановлениям) пока недоступна. Эти документы составляют значительную часть Президентского архива. Судя по всему, они хорошо система­тизированы (по темам и периодам) и поэтому могут служить основой как для быстрого составления разного рода служеб­ных справок, записок и докладов, так и для подготовки доку­ментальных публикаций в периодической печати, в частно­сти, в "Вестнике архива Президента Российской Федерации", который с начала 1995 г. выходит раз в два месяца под облож­кой журнала "Источник". Ожидать отказа от монопольного владения столь "удобными" документами и их открытия для широкого использования исследователями не приходится.

 

Разорванность архивов Политбюро, закрытость значи­тельной их части создают для историков многочисленные трудности, а нередко непреодолимые препятствия. Однако до­ступные уже сегодня документы позволяют в значительной мере решить эти проблемы. Поскольку различные звенья сис­темы партийно-государственного руководства были тесно вза­имосвязаны, постольку в архивах одних ведомств можно по­черпнуть материалы, по разным причинам закрытые в фондах других ведомств. Это касается и недостающих документов По­литбюро.

 

Значительный интерес как источник для исследования ме­ханизмов политической власти представляют документы Орг­бюро и Секретариата ЦК. В партийной иерархии эти инстан­ции были расположены непосредственно "под" Политбюро. Ряд членов Политбюро входили одновременно в состав Орг­бюро и Секретариата. Во многих случаях эти органы проводи­ли всю подготовительную работу по определенному решению, вынося конечный ее результат на утверждение Политбюро. Иногда по поручению Политбюро они рассматривали тот или иной вопрос. Оргбюро и Секретариат решали многие пробле­мы (прежде всего организационного, делопроизводственного характера), которые касались всего аппарата ЦК, в том числе Политбюро. При этом документация Оргбюро и Секретариата представлена в РЦХИДНИ куда полнее, чем документы По­литбюро, - доступны подлинники протоколов и подготови­тельные материалы к ним (фонд 17, описи 113-116).

 

Многое проясняют и материалы комиссий Политбюро - специальных рабочих органов Политбюро, создававшихся как для разрешения отдельных вопросов, так и для постоянного руководства определенными направлениями политики.

 

Самая тесная связь существовала между Политбюро и СНК СССР. Политбюро утверждало все сколько-нибудь зна­чительные постановления Совнаркома и все совместные по­становления СНК СССР и ЦК ВКП(б). Совнарком непосред­ственно отвечал за выполнение многих решений Политбюро. В 30-е годы действовало несколько совместных комиссий По­литбюро и Совнаркома (обороны, валютная, по железнодо­рожному транспорту). Наконец, руководители Совнаркома (председатель и его заместители) были членами Политбюро. Все это позволяет использовать для изучения деятельности Политбюро богатейший фонд СНК СССР, хранящийся в Го­сударственном архиве Российской Федерации (ГАРФ, фонд Р-5446).

 

Значительную ценность представляют документы личных фондов членов Политбюро 30-х годов, собранные в РЦХИД­НИ, - Г.К.Орджоникидзе (фонд 85), В.В.Куйбышева (фонд 79), С.М.Кирова (фонд 80), М.И.Калинина (фонд 78), А.А.Жданова (фонд 77). В совокупности с материалами лич­ных фондов, переданными в настоящее время в РЦХИДНИ из Президентского архива (фонды В.М.Молотова, А.И.Микояна, Л.М.Кагановича, К.Е.Ворошилова, А.А.Андреева, Н.И.Ежо­ва), эти документы составляют солидную основу для воспол­нения пробелов, возникших в связи с отказом от открытия всей исторической части бывшего архива Политбюро.

 

Особый интерес у историков вызывает вопрос о наличии стенограмм заседаний Политбюро. Интерес этот понятен. Стенограммы - первостепенный источник для изучения ре­ального механизма принятия решений, исследования позиции того или иного высшего партийного руководителя. Однако до последнего времени была известна только одна стенограмма заседаний Политбюро за 30-е годы - объединенного заседа­ния Политбюро и Президиума ЦКК от 4 ноября 1930 г., на котором рассматривалось "дело Сырцова-Ломинадзе"¹⁹. Не было ни одной публикации из стенограмм заседаний Полит­бюро за 30-е годы и в таких изданиях, как "Исторический архив" и "Источник", которые широко публикуют документы и I Президентского архива, в том числе так называемые "рабо­чие записи" (фактически стенограммы) заседаний Политбюро по некоторым вопросам за 60-80-е годы.

 

Вопрос о том, каким на практике был порядок ведения сте­нограмм заседаний Политбюро в 30-е годы пока остается от­крытым. Регламент работы Политбюро, утвержденный в июне 1923 г., предусматривал, что на заседаниях Политбюро стенографируются доклады, заключительные слова, а прения - только по решению Политбюро²⁰. В протоколах за 20-е годы в ряде случаев есть указания на то, что обсуждение определен­ного вопроса стенографировалось²¹. Таких указаний немного. Можно предположить, что ведение стенограмм на заседаниях Политбюро в 30-е годы было не правилом, а исключением. Маловероятно, что стенографировались прения по особо важ­ным, секретным вопросам. В постановлении Политбюро от 5 мая 1927 г. "О пользовании секретными материалами" указывалось: "Предложить всем учреждениям, равно и комиссиям, обсуждать наиболее секретные вопросы в закрытых заседани­ях без секретарей и докладчиков, с ведением протокола самим председательствующим" ²². Еще менее вероятно, что трудоем­кая процедура стенографирования применялась при обсужде­нии мелких, сравнительно второстепенных вопросов, состав­лявших большую часть повесток Политбюро.

 

Среди подлинников протоколов Политбюро, переданных недавно из Президентского архива в РЦХИДНИ, сохранилось того несколько стенограмм заседаний Политбюро за 30-е го­ды. Эти заседания были посвящены тем вопросам, о которых руководство партии собиралось проинформировать широкие круги партийно-государственной номенклатуры: разбор дел высокопоставленных оппозиционеров (уже упомянутое засе­дание по "делу Сырцова-Ломинадзе", заседание по "делу Эйсмонта-Смирнова-Толмачева"), обсуждение вопросов проведения некоторых политических и хозяйственных кампа­ний (уборки урожая, изучения "Краткого курса истории ВКП(б)"). Такие стенограммы рассылались членам ЦК и не­которым местным руководителям, не входившим в ЦК. Впол­не возможно, что в 30-е годы стенографировались только та­кие заседания Политбюро. Нельзя исключить, конечно, что некоторые другие стенограммы за 30-е годы пока скрыты в Президентском архиве. Однако не менее вероятно, что исто­риков, когда они получат наконец доступ ко всему комплексу документации Политбюро, в данном вопросе ждет разочаро­вание.

 

Потенциальная ценность стенограмм заседаний Политбю­ро особенно остро ощущается в связи с тем, что применитель­но к советской политической истории 30-х годов практически отсутствует мемуарная литература, в определенной мере спо­собная восполнить отсутствие таких архивных свидетельств, как официальная запись хода того или иного заседания. Мы располагаем всего лишь несколькими публикациями, которые в той или иной мере могут претендовать на "звание" мемуаров членов советского руководства 30-х годов. Прежде всего, это известные воспоминания Н.С.Хрущева (последние несколько лет в полном виде публиковавшиеся в журнале "Вопросы ис­тории"), а также записи бесед поэта Ф.Чуева с В.М.Молотовым и Л.М.Кагановичем²³. Все они представляют определен­ный интерес как свидетельство психологии и образа мысли бывших советских лидеров, но не содержат сколько-нибудь ценной фактической информации, по крайней мере примени­тельно к событиям 30-х годов.

 

Своеобразным заменителем как стенограмм, так и мемуа­ров сегодня может считаться только переписка между совет­скими вождями, которая проливает свет на некоторые "нефор­мальные" обстоятельства деятельности Политбюро. О ценно­сти этого источника могут свидетельствовать уже опублико­ванные письма членов Политбюро за 30-е годы ²⁴. В них идет речь об обстоятельствах принятия того или иного решения, о позиции по разным вопросам отдельных членов Политбюро, дается оценка ситуации в стране и т.д. Вместе с тем переписка в отличие, скажем, от протоколов заседаний Политбюро изна­чально фрагментарна и случайна. Письма друг другу члены Политбюро посылали лишь в периоды отпусков, причем не во всех случаях речь шла о государственных проблемах, часто дело ограничивалось общими приветами и короткими сообще­ниями. Само существование переписки во многом зависело от состояния связи между Москвой и южными курортными райо­нами, в частности, телефонной связи. На счастье историков, в первой половине 30-х годов эта связь была несовершенной. "По телефону нелегко говорить - приходится реветь, слышно очень плохо, хотя иногда слышно довольно прилично", "пишу это письмо и посылаю с тов. Гинзбургом. Пытались раз по телефону, ничего не вышло", - писал Г.К.Орджоникидзе же­не с юга в марте 1933 г. О том, как сложилась бы судьба пере­писки, будь в распоряжении членов Политбюро нормальная телефонная связь, отчасти свидетельствует заявление Ворошилова, высказанное им Сталину в письме от 21 июня 1932 г.: "Жаль, что нет с Сочи (не понимаю почему) связи "вертуш­кой", все же можно было бы почаще сноситься непосредствен­но, а не посредством переписки"²⁵.

 

Пока неизвестно, когда была налажена нормальная телефонная связь между Москвой и правительственными дачами на юге. Доступная ныне переписка между членами Политбюро фактически обрывается в 1936 г., и нельзя исключить, что свою роль в этом сыграли технические причины. Однако, ско­рее всего, главными были иные обстоятельства: тот факт, что с 1937 г., судя по всему, Сталин, а за ним и многие другие члены Политбюро, перестали выезжать в длительные отпуска на юг, ограничиваясь отдыхом в Подмосковье; изменение общей си­туации в Политбюро, когда Сталин уже не нуждался в пространных обсуждениях различных проблем со своими сорат­никами, а они еще менее были склонны к откровенности. Нельзя исключить, что собрания писем были подчищены. Каждый из адресатов имел полное право сам решать, какие частные письма хранить в архиве, какие оставить у себя, а какие уничтожить.

 

На мысли о подобной цензуре наталкивает также ситуация с личным фондом Сталина, который в отличие от фондов дру­гих членов Политбюро решено фактически законсервировать и Президентском архиве. Судя по всему, фонд этот достаточно велик. В последние годы он был и продолжает оставаться ис­точником для различных публикаций в некоторых изданиях ("Источник", "Исторический архив"). Однако, присмотрев­шись к этим публикациям внимательнее, можно заметить, что они представляют для историков лишь относительный ин­терес. Например, обнародованная в числе первых переписка И.В.Сталина с его женой Н.С.Аллилуевой²⁶, несомненно, со­держит много интересных деталей и является важным источ­ником, но все же не дает ответа на первостепенные вопросы, и главный - что же случилось в сталинской семье в 1932 году, правдива ли версия о политических разногласиях Сталина и Аллилуевой, закончившихся самоубийством Аллилуевой? В явно неполной подборке вообще отсутствуют письма за 1932 год. Причина этого становится ясной из предуведомления к публикации: "Журнал начинает публикацию документов из личного архива И.В.Сталина. Архив комплектовался Стали­ным: в нем собрание документов, отражающих его партийную и государственную деятельность за 1916-1931 гг., личная пе­реписка, биографические материалы и фотографии за 1888-1953 гг." Очевидно, что Сталин комплектовал свой архив из тех документов, которые изображали вождя и его деяния в самом лучшем свете и, наоборот, выставляли худшим образом его политических оппонентов. Об этом свидетельствуют и многие другие публикации из архива Сталина: например, по­следние письма Бухарина в адрес Сталина, в которых Буха­рин предстает оправдывающимся "грешником", а Сталин его справедливым судьей²⁷; дневники родственницы Сталина М.А.Сванидзе, также переполненные благоговением перед Сталиным²⁸ и т.д. Уместно напомнить также, что многолет­ние поиски в архивах Политбюро, предпринимавшиеся как при Хрущеве, так и при Горбачеве, не выявили каких-либо серьезных свидетельств об обстоятельствах убийства Кирова. Зато было обнаружено, что ряд документов, способных в ка­кой-то мере пролить свет на эту тайну, уничтожены.

 

Конечно, нельзя исключить, что публикации из сталин­ского фонда отражают личные не безупречные вкусы публи­каторов, оставляющих за бортом менее яркие, но более суще­ственные с научной точки зрения документы. Конечно, исто­рикам необходим доступ к фонду Сталина и другим материа­лам Политбюро. Однако бездействовать, ожидая "высочайше­го соизволения" на открытие этой части документов партии, бессмысленно²⁹. В конце концов каждое исследование способ­но "переварить" лишь часть потенциально возможных источ­ников. Каждый историк знает, что в ходе работы наступает момент, когда новые факты и документы уже не меняют сло­жившейся картины, а лишь повторяют друг друга.

 

Данная работа также не претендует на то, чтобы охватить все возможные источники и ответить на все вопросы, касаю­щиеся Политбюро и механизмов политической власти в 30-е годы. Каждая из тем, затронутых в книге, может быть предме­том специального исследования. Ряд вопросов, прежде всего внешнеполитические аспекты деятельности Политбюро, во­обще не рассматривались. Книга дает лишь общее представле­ние о поставленной проблеме, может рассматриваться как первоначальная попытка исследования истории Политбюро в 30-е годы не только на основе опубликованных, но и архивных документов.

 

 

Примечания

 

1. XVII съезд Всесоюзной Коммунистической партии (б). 26 января - 10 февраля 1934 г. Стенографический отчет. М., 1934. С. 564.

2. Типичным примером может служить исследование, специально посвя­щенное истории Политбюро: LowenhardtJ., Ozing J.R., van Ree E. The Rise and Fall of the Soviet Politburo. London, 1992.

3. См., например: Медведев Р.А. О Сталине и сталинизме. М., 1990; Ар­хив Троцкого. Коммунистическая оппозиция в СССР. 1923-1927. Ред.-сост. Фельштинский Ю. Т. 1-4. М., 1990; Такер Р. Сталин. Путь к власти. 1879-1929. М., 1990;TuckerR. Stalin in Power. The Revolution from Above, 1928-1941. New York, London, 1992; Коэн С. Бухарин. Политическая биография. 1888-1938. М., 1988; Волкогонов Д.А. Триумф и трагедия. Политический портрет И.В.Сталина. Кн. 1. Ч. 1-2. М., 1989; Его же. Троцкий. Политический порт­рет. Кн. 1 -2. М., 1992; Козлов А.И. Сталин: борьба за власть. Ростов-на-Дону, 1991; Кун. М. Бухарин: Его друзья и враги. М., 1992; Письма И.В.Сталина В.М.Молотову. 1925-1936. Сост. Кошелева Л., Лельчук В., Наумов В., Нау­мов О., Роговая Л., Хлевнюк О. М., 1995 и др.

4. Graziosi A. G.L.Piatakov (1890-1937): A Mirror of Soviet History // Harvard Ukrainian Studies. Vol. XVI. № 1/2. 1992. P. 127.

5. Социалистический вестник. 1936. № 23/24. С. 20-23; 1937. № 1/2. С. 17-24.

6. Ларина (Бухарина) A.M. Незабываемое. М., 1989. С. 243-286.

7. Liebich A. "I am the Last" - Memoires of Bukharin in Paris // Slavic Review. Vol. 51. № 4 (winter 1992). P. 767-778; Фельштинский Ю.Г. Разговоры с Бухариным. Комментарий к воспоминаниям А.М.Лариной (Бухариной) "Не­забываемое" с приложениями. М., 1993.

8. Наиболее развернутое обоснование этой точки зрения см.: Conquest R. Stalin and the Kirov Murder. New York, 1989.

9. Getty J.A. Origins of the Great Purges. The Soviet Communist Party Reconsidered, 1933-1938. Cambridge University Press, 1985.

10. Наиболее полный разбор документов об обстоятельствах убийства Ки­рова см.: Кирилина А. Рикошет, или сколько человек было убито выстрелом в Смольном. СПб., 1993.

11. Davies R.W. Some Soviet Economic Controllers - III. Ordzhonikidze // Soviet Studies. Vol. 12. № 1 (July 1960); Хавин А.Ф. Краткий очерк истории индустриализации СССР. М., 1962; Его же. У руля индустрии. Документаль­ные очерки. М., 1968; Кузьмин В.И. В борьбе за социалистическую реконст­рукцию, 1926-1937. Экономическая политика Советского государства. М., 1976; Bailes K.E. Technology and Society under Lenin and Stalin. Origins of the Soviet Technical Intelligentsia, 1917-1941. Princeton University Press, 1978; Лельчук B.C. Индустриализация СССР: история, опыт, проблемы. М., 1984; Kuromiya H. Stalinist Industrial Revolution. Politics and Workers, 1928 - 1932. Cambridge University Press, 1988.

12. См.: Хлевнюк О.В. Сталин и Орджоникидзе. Конфликты в Политбюро в 30-е годы. М., 1993 (Доп. изд. этой же работы: Khlevniuk О. In Stalin's

Shadow. The Career of "Sergo" Ordzhonikidze. New York, London, 1995); Benvenuti F. A Stalinist Victim of Stalinism: "Sergo" Ordzhonikidze // Soviet History, 1917-53. Essays in Honour of R.W.Davies. London, New York, 1995.

13. Fitzpatrick Sh. Ordzhonikidze's Takeover of Vesenkha: a Case Study in Soviet Bureaucratic Politics // Soviet Studies. Vol. 37. № 2 (April 1985); Денис P.У., Хлевнюк О.В. Вторая пятилетка: механизм смены экономической поли­тики // Отечественная история. 1994. № 3; Rees E.A. Stalinism and Soviet Rail Transport, 1928-1941. London, New York, 1995; Idem. Stalin, the Politburo and Rail Transport Policy // Soviet History, 1917-53.

14. Вопросы истории. 1992. № 2-3; 1995. № 11-12.

15. Исторический архив. 1995. № 6; 1996. № 2-6.

16. Эти материалы регулярно публиковались в журнале "Известия ЦК КПСС" и большая их часть вошла в сборник "Реабилитация. Политические процессы 30-50-х годов". Сост. Курилов И.В., Михайлов Н.Н., Наумов В.П. М., 1991.

17. В книге широко использованы материалы книги "Сталинское Полит­бюро в 30-е годы. Сборник документов". Сост. Хлевнюк О.В., Квашонкин А.В., Кошелева Л.П., Роговая Л.А. М., 1995.

18. Более подробно об архивных фондах ЦК РКП(б)-ВКП(б) см.: Khlevniouk О., Kocheleva L., Hewlett Ja., Rogovaia L. Les sources archivistiques desorganes dirigeants du PC(b)R // Communisme. 1995. № 42-43-44.

19. Экземпляр этой стенограммы, сохранившийся в архиве Службы безопас­ности (бывший архив КГБ), использовал С.А.Кислицын (Кислицын С.А. "Право-"левацкий" блок Сырцова-Ломинадзе" - что это было? // Кентавр. 1993. № 1). Известен также небольшой фрагмент этой стенограммы, сохранившийся в фонде Орджоникидзе в Российском центре хранения и изучения документов новейшей истории (РЦХИДНИ) (Сталинское Политбюро в 30-е годы. С. 100-105).

20. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 360. Л. 12-13.

21. Там же. Д. 535. Л. 2; Д. 569. Л. 6 и т.д.

22. Там же. Д. 633. Л. 13.

23. Чуев Ф. Сто сорок беседе Молотовым: Из дневника Ф.Чуева. М., 1991; Его же. Так говорил Каганович. М., 1992. Слухи о многотомных мемуарах Кага­новича, которые он якобы писал в последние годы жизни, сильно преувеличены. Л.М.Каганович действительно оставил многочисленные рукописи, но все они представляют собой лишь добросовестный пересказ "Краткого курса истории ВКП(б)", работ Сталина и Ленина, и стенограмм партийных съездов.

24. Письма И.В.Сталина В.М.Молотову. 1925-1936 гг.; Сталинское По­литбюро в 30-е годы. С. 114-153.

25. РЦХИДНИ. Ф. 74. Оп. 2. Д. 37. Л. 49.

26. Источник. 1993 Нулевой номер. С. 9-22.

27. Там же. С. 23-25; 1993. № 2. С. 4-18.

28. Эти дневники, как и другие документы из фонда Сталина, касающие­ся его семейной жизни, были опубликованы сначала в журналах, а затем собраны в кн.: Иосиф Сталин в объятиях семьи. Из личного архива. Сост. Мурин Ю.Г. М., 1993.

29. Я имел возможность убедиться в этом на личном опыте при подготовке книги о конфликте между Сталиным и Орджоникидзе (Хлевнюк О.В. Сталин и Орджоникидзе). Книга основывалась на материалах архивов, открытых для историков, - РЦХИДНИ, Государственного архива Российской Федерации (ГАРФ), Российского государственного архива экономики (РГАЭ). Недо­ступность фондов Президентского архива (и прежде всего фонда Орджони­кидзе) порождала опасения по поводу точности и полноты исследования. Од­нако через три года после того, как книга вышла в свет, оказалось, что эти опасения были в целом беспочвенными. Поступившие в РЦХИДНИ из Пре­зидентского архива материалы Политбюро и многочисленные личные фонды не содержали принципиально новой информации, а лишь частично дополня­ли картину, полученную в результате исследования иных архивов. Фонд Ор­джоникидзе, на который априори возлагались большие надежды, состоял из... четырех (!) дел, содержащих документы второстепенного значения.

 

 

 

Глава 1

ПОЛИТБЮРО В 1930-м ГОДУ. ЗАВЕРШЕНИЕ СТАЛИНИЗАЦИИ

 

В исторической литературе утвердился вывод, что после победы над группой Н.И.Бухарина, А.И.Рыкова и М.П.Томского в апреле 1929 г. Сталин окончательно расправился со всеми сколько-нибудь значительными оппозициями и создал решающие предпосылки для упрочения режима личной вла­сти. Это справедливое и документально обоснованное заклю­чение, однако, не означает, что решающие события 1929 г. окончательно предопределили победу Сталина над "правыми" - и над лидерами "правого уклона", сохранявшими опреде­ленное влияние в руководстве страны, и тем более над "правой" идеологией, которую под влиянием реальностей жизни сознательно или стихийно разделяли многие коммунисты.

 

О том, что борьба не закончена, свидетельствовали пол­итические события 1930 г.: новые атаки на "правых", фабри­кация дел о террористических антисталинских организациях, расправа с С.И.Сырцовым и В.ВЛоминадзе, перестановки в высших эшелонах партийно-государственной власти, высшей точкой которых было смещение А.И.Рыкова с поста председа­теля СНК и СТО СССР и выведение его - последним среди руководителей "правого уклона" - из Политбюро.

 

 

1. Политические последствия "великого перелома"

 

"Великим переломом" Сталин назвал ультралевую пол­итику форсированной индустриализации и насильственного объединения в колхозы миллионов крестьянских хозяйств. Проведение этого курса фактически ввергло страну в состоя­ние гражданской войны. Особенно острое положение склады­валось в деревне. На насильственные хлебозаготовки, сопро­вождавшиеся массовыми арестами крестьян и разорением их хозяйств, деревня ответила восстаниями против властей. По данным В.П.Данилова и Н.А.Ивницкого, уже в 1929 г. в стра­не было зарегистрировано более 1300 мятежей¹. Не желая отдавать свое имущество в колхозы, а также опасаясь репрес­сий, которые обрушились на более зажиточную часть дерев­ни, крестьяне резали скот и сокращали посевы. Сталинское правительство решило подавить сопротивление деревни си­лой. Был провозглашен курс на сплошную коллективизацию и ликвидацию зажиточных крестьян (кулаков). Опираясь на помощь специальных рабочих отрядов, посланных из городов, широко используя силу ОГПУ и армии, местные власти сгоня­ли крестьян в колхозы, отнимали у них имущество. Коллекти­визация сопровождалась массовым закрытием церквей, глум­лением над религиозными чувствами крестьян, что еще боль­ше накаляло обстановку в деревне.

 

На насилие крестьяне ответили новыми восстаниями, убийствами местных руководителей. В январе 1930 г. было зарегистрировано 346 массовых выступлений, в которых при­няли участие 125 тыс. крестьян, в феврале - 736 выступлений (220 тыс. человек), за первые две недели марта - 595 выступ­лений (примерно 230 тыс. человек) (без Украины). На Укра­ине в это время волнениями было охвачено 500 населенных пунктов. По подсчетам Н.А.Ивницкого, в марте 1930 г. в це­лом в Белоруссии, Центрально-Черноземной области, на Нижней и Средней Волге, Северном Кавказе, в Сибири, на Урале, в Ленинградской, Московской, Западной, Иваново-Вознесенской областях, в Крыму и Средней Азии было зареги­стрировано 1642 массовых крестьянских выступления, в кото­рых приняли участие не менее 750-800 тыс. человек. На Укра­ине, данные по которой не включены в эти подсчеты, волне­ния охватили в марте более тысячи населенных пунктов².

 

История "крестьянской войны" 1929-1930 гг., как и другие эпизоды массового сопротивления сталинскому режиму, практически не изучена. Однако отдельные отрывочные дан­ные показывают, что крестьянские волнения в этот период приобрели как значительный размах, так и некоторую орга­низованность. В качестве примера можно сослаться на иссле­дование украинского историка В.Ю.Васильева. Используя ма­териалы некоторых местных архивов, он показал, что в запад­ных пограничных районах Украины, где волнениями были ох­вачены большинство сел, крестьяне нередко формировали собственные отряды, избирали новые органы власти, выдвига­ли энергичных лидеров³.

 

Напор крестьянского сопротивления внес некоторые кор­рективы в первоначальные планы правительства. 2 марта га­зеты опубликовали известное письмо Сталина "Головокруже­ние от успехов", в котором он обвинил местных руководителей в "перегибах" при проведении коллективизации. Однако волнения не прекратились. В конце марта Сталину доклады-пали о массовых выступлениях крестьян в центре страны, о боях на Северном Кавказе, руководство Казахстана просило разрешения применения против крестьян регулярных частей Красной Армии. В начале апреля правительство отступило более основательно. На места была послана директива о смяг­чении курса, в которой признавалось, что над режимом навис­ла угроза "широкой волны повстанческих крестьянских выступлений" и уничтожения "половины низовых работников"⁴. Удержать ситуацию под контролем правительству удалось только при помощи террора. Сотни тысяч крестьян были от­правлены в лагеря и трудовые поселения в Сибири и на Севе­ре. По некоторым данным, в 1930 г. было приговорено к рас­стрелу только по делам, которые расследовало ОГПУ, 20.201 человек⁵.

 

Однако, хотя крестьянам удалось сорвать планы молние­носной сплошной коллективизации, окончательную "победу" одержало сталинское правительство. Проведенная в последу­ющие несколько лет коллективизация разрушила производи­тельные силы деревни и завершилась массовым голодом.

 

С первых же шагов форсированная индустриализация ока­залась разорительной и малоэффективной. В результате без­думной траты средств многие сотни миллионов рублей оказа­лись вложенными в незавершенное строительство, не давали отдачи. Действующие же предприятия, особенно те, что об­служивали потребности населения, сокращали производство из-за нехватки оборудования и сырья. Росла себестоимость промышленной продукции, резко ухудшилось ее качество. Летом 1930 г. индустриальные отрасли экономики также ох­ватил кризис.

 

Одним из его проявлений было разрушение денежной сис­темы и полное разорение бюджета. Огромный дефицит бюд­жета латали за счет повышения цен, введения обязательной подписки на займы, а главное - эмиссии. За год и девять месяцев, с конца 1928 по июль 1930 г., в обращение было вы­пущено 1556 миллионов рублей, в то время как пятилетний план предусматривал общую эмиссию на пятилетку 1250 мил­лионов рублей. Обесценение денег вело к массовой скупке товаров в запас и натурализации товарообмена. Сельскохо­зяйственную продукцию на рынках крестьяне отдавали горо­жанам не за деньги, а в обмен на мыло, нитки, сахар, ману­фактуру, обувь и т.д. Поскольку бумажные деньги постоянно падали в цене, население накапливало мелкую разменную монету, содержащую небольшую долю серебра. Произошло раздвоение денежной системы, сложился разный курс цен в монете и бумажных банкнотах, а в ряде мест продавцы вообще отказывались принимать бумажные деньги. Огромные суммы в серебре оседали в кубышках. Несмотря на чеканку новой монеты, в основном из дефицитного импортного серебра, ее не хватало. Страну охватил острый кризис разменной монеты.

 

Разрушение сельского хозяйства, направление огромных средств в тяжелую промышленность, массовый вывоз продо­вольствия на экспорт привели к резкому падению уровня жиз­ни населения. Даже в крупных городах, население которых правительство рассматривало в качестве своей основной соци­альной базы и старалось обеспечивать продовольствием в пер­вую очередь, выстраивались огромные очереди за продукта­ми, которые распределялись по карточкам. Цены на свобод­ном рынке для большинства были недоступны. На почве про­довольственных трудностей в городах происходили волнения, демонстрации против властей.

 

Оборотной стороной массового недовольства правительст­вом было повышение политического авторитета лидеров "пра­вого уклона", предупреждавших о тяжелых последствиях ле­вого скачка. Об этом свидетельствовали, например, письма в центральный партийный печатный орган, газету "Правда". Такие письма на страницах газеты не публиковались, но их сводки составлялись для высших руководителей СССР. В сводке от 5 июля 1930 г. было приведено несколько писем в поддержку Рыкова, Бухарина и Томского. Например, помощ­ник машиниста депо Сызрань П.Юдаев писал: "Т.т. Бухарин, Рыков, Томский были правы, ведь печать - это одно, а мне­ние рабочих - это другое" ⁷. В сводке от 10 августа в числе других приводилось письмо А.И.Горбунова из Канавино. Он сообщал о разговорах в очередях: "Когда во главе были Рыков, Томский да Бухарин всего было вдоволь. Вот их отставили и ничего не стало" ⁸. Авторы писем напоминали о предупрежде­ниях "правых" по поводу непосильности взятых темпов инду­стриализации, о более высоком уровне жизни в период, когда "правые" были у власти ⁹ и т.д. О подобных настроениях хоро­шо знали в руководстве партии. "Разговоры с рабочими на собраниях, их записки и вопросы, письма в ред. "Правды", сводки - все говорит о большом напряжении сил, - отмечал, например, Е.М.Ярославский в письме Г.К.Орджоникидзе 17 сентября 1930 г. - Конечно, очень сильно выросла сознатель­ность, силен энтузиазм передовиков, ударников, колоссальны успехи передовиков. Но у многих и многих настроение неважное, именно в связи с вопросом о снабжении. Оно расстроено. Рабочий нередко вслух мечтает о том положении, которое было 3 года назад, когда он мог свободно купить вдосталь жратвы. Об этой жратве (и обуви, и одежде, и вообще о предметах широкого потребления) надо серьезно думать... Конечно, нам не надо бояться панических прожектов правых и троцкистов, но надо этим вопросам уделить гораздо большее внимание, чем им уделяли".

 

Бухарин, Рыков и Томский, несмотря на политическую дискредитацию, сохраняли определенный авторитет в партии, пользовались поддержкой многих партийных деятелей. Известно, например, что сестра Ленина М.И.Ульянова в апреле 1929 г. прислала на имя объединенного пленума ЦК и ЦКК ПК П (б) резкое письмо с протестом против планов исключения "правых" из Политбюро: "Я считаю заслугой т.т. Рыкова, Томского и Бухарина, что они ставят перед партией... большие вопросы, а не замалчивают их. Я считаю, что иная точка зре­ния, замалчивающая или затушевывающая трудности и опас­ности, а также чрезмерные восторги перед достижениями бу­дут проявлением ограниченного самодовольства и комчванства. Поэтому, протестуя против самой постановки вопроса о выводе троих товарищей из Политбюро и против недопусти­мой и вредной для партии дискредитации их, я прошу довести до сведения Пленума, что я голосую против вывода этих троих товарищей или кого-либо из них порознь из Политбюро, про­тив их осуждения и дискредитации", - писала она¹¹.

 

Несомненно, "правые" настроения были распространены и среди рядовых членов партии. Это было одной из причин оче­редной чистки партии. В 1929-1931 гг. из ВКП(б) было исклю­чено около 250 тыс. человек, значительная часть которых по­платились партбилетом за принадлежность к "правому укло­ну"¹².

 

Однако особенно бдительно Сталин следил, конечно, за своими ближайшими соратниками в Политбюро, от позиции которых все еще в значительной мере зависел исход полити­ческой борьбы. Очевидно, что провалы политики "большого скачка" не могли не сказаться на настроениях в высших эше­лонах власти. Немало предположений по этому поводу дела­лось уже современниками событий. Например, "Бюллетень оппозиции", издававшийся Троцким в Берлине, сообщал в од­ном из "писем из СССР", датированном сентябрем 1930 г., что в Москве говорили о неизбежности разрыва между Сталиным и Молотовым, на которого Сталин возложил "всю ответствен­ность за "перегибы" политики партии в деревне"¹³. Известные сегодня документы, в частности, письма Сталина Молотову за 1930 г.¹⁴, многие из которых будут использованы далее, от­вергают эти предположения. Между Сталиным и Молотовым в этот период существовали особо близкие, доверительные от­ношения. Можно сказать, что Молотов был главным, особо доверенным, соратником Сталина.

 

Больше оснований предполагать определенную долю до­стоверности в сообщении анонимного корреспондента "Социа­листического вестника" о разногласиях между Сталиным и некоторыми членами Политбюро по поводу судьбы лидеров "правого уклона". "Упорно говорят о том, - говорилось в этом сообщении, - что Калинин, Орджоникидзе и Ворошилов уго­ворили Сталина пойти на уступки. Сущность их в следующем: по-прежнему правый уклон оценивается как главный, по-прежнему ведется борьба против "деморализаторских настро­ений", но Сталин согласился прекратить кампанию против лидеров правых и не настаивать на оргвыводах против них"¹⁵. Действительно, для тех членов Политбюро, которые поддер­живали Сталина, группа Бухарина не была равна предшест­вующим оппозициям, например, Троцкого и Зиновьева. Бухарин, Рыков, Томский даже в период острого противостояния оставались более "своими", чем, например, Троцкий, Зиновь­ев и Каменев. "Правые" выступали менее ожесточенно, стара­лись действовать в рамках партийной легальности, не выдви­гая категорических требований о кадровых перестановках в Политбюро, чем, кстати, и заслужили ярлык не "оппозиции", а лишь "уклона". Со многими членами Политбюро опальные "правые" были связаны хорошими личными отношениями, го­дами совместной беспощадной борьбы с общим врагом - троцкистско-зиновьевской оппозицией. Все это, кстати, за­ставляло Сталина в 1928-начале 1929 г. действовать против группы Бухарина достаточно осторожно, внимательно при­глядывая за настроениями своих соратников. "Был у Серго. Настроение у него хорошее. Он твердо стоит и решительно за линию ЦК, против колеблющихся и шатающихся... У Серго был, оказывается, Андреев... и беседовал с ним. По мнению Серго, Андреев стоит твердо за линию ЦК. Томский, оказыва­ется, пытался (во время пленума) "разложить" его.., но не удалось "заманить" Андреева"; "Ни в коем случае нельзя дать Томскому (или кому-либо другому) "подкачать" Куйбышева или Микояна. Не можешь ли прислать письмо Томского про­тив Куйбышева?" - писал, например, Сталин Молотову в августе 1928г.¹⁶

 

Рецидивы особого отношения многих членов Политбюро к "правым" проявлялись и после того, как в апреле 1929 г. груп­па Бухарина, Рыкова, Томского потерпела окончательное по­ражение. Например, в июне 1929 г. Политбюро решало вопрос о работе Бухарина, смещенного к тому времени с должности редактора "Правды". Сталин настаивал на назначении Буха­рина наркомом просвещения. Это была почетная, но опасная для Бухарина политическая ссылка. Внешне пост наркома просвещения выглядел как важное и почетное задание партии. Сталин, предлагая такое решение, демонстрировал якобы беспристрастность и готовность наладить деловое сотруд­ничество с Бухариным. Однако на деле все было не так. Максимально отдаленный от "большой политики", Народный ко­миссариат просвещения подвергался постоянным нападкам и критике со стороны не только партийных функционеров, но и руководителей комсомола, профсоюзов, "советской общественности". Непростой была обстановка в самом наркомате. И общем, став наркомом просвещения, Бухарин оказался бы тянут в водоворот многочисленных споров, склок и постоян­ных проработок, что гарантировало его окончательное исклю­чение из политических игр. Понимая все это, Бухарин сопротивлялся и сделал неожиданный ход: попросил третьестепен­ный пост начальника научно-технического управления Высшего совета народного хозяйства СССР. В этом случае более очевидно обозначалось опальное положение Бухарина и ре­альное стремление Сталина полностью выжить его из руководства партии. Этот пост в отличие от Наркомата просвеще­ния гарантировал сравнительно спокойную и необремени­тельную служебную деятельность, развязывал руки для более внимательного наблюдения за "большой политикой".

 

Несмотря на возражения Сталина, Политбюро поддержало Бухарина. О том, как это происходило, мы знаем из письма К.Е.Ворошилова Г.К.Орджоникидзе от 8 июня 1929 г.: "...Бу­харин умолил всех не назначать его на Наркомпрос и предло­жил, а затем настаивал на НТУ. Я поддержал его в этом, поддержало еще несколько человек и большинством в один голос (против Кобы) мы провели его"¹⁷.

 

Сталин должен был считаться с возможностью таких конф­ликтов. Как справедливо пишет С. Коэн, "...Сталин сколотил антибухаринское большинство и стал в руководстве первым среди равных не как безответственный автор "революции сверху", а под обличьем трезвого государственного деятеля, избравшего "трезвый и спокойный" курс между робостью пра­вых и экстремизмом левых... Несмотря на свою воинственную риторику, он победил в своей знакомой с 20-х гг. роли сторон­ника золотой середины, производившего выгодное впечатле­ние на других администраторов своей прагматичной делови­тостью, "спокойным тоном, тихим голосом"¹⁸. Сталин не мог выйти из этого образа и предпочитал позицию "обиженного". Слишком резкие нападки на поверженных "правых" могли вызвать настороженность у некоторых членов Политбюро, усилить симпатии к Бухарину, Рыкову и Томскому. Именно поэтому Сталин столь долго "расставался" с "правыми". Не­смотря на то, что политическая победа над ними была одержа­на уже в апреле 1929 г., вывод Бухарина, Томского и Рыкова из Политбюро осуществлялся постепенно и с определенными предосторожностями. Бухарина исключили из Политбюро в ноябре 1929 г., Томского не избрали в Политбюро на новый срок после XVI съезда партии, в июле 1930 г., когда формиро­вались новые руководящие органы ВКП(б). Рыков вошел в новый состав Политбюро и оставался в нем еще несколько месяцев, до декабря 1930 г.

 

Вместе с тем Сталин не мог позволить себе и излишнюю осторожность. Провалы "генеральной линии" объективно уси­ливали позиции "правых". При определенных обстоятельствах вполне могла возникнуть идея примирения с "правыми", идея консолидации руководства. Идея тем более естествен­ная, что Рыков по-прежнему занимал ключевые посты в пар­тийно-государственном аппарате. Фактор Рыкова вообще представлял для Сталина одну из самых значительных пол­итических проблем на этом этапе.

 

Рыков был одним из старейших и заслуженных членов партии, в которую он вступил в семнадцатилетнем возрасте уже в 1898 г. Не закончив учебу на юридическом факультете Казанского университета, он стал профессиональным револю­ционером-подпольщиком. Активно участвовал в революции 1905-1907 гг. Неоднократно арестовывался, ссылался. В пер­вом советском правительстве Рыков занимал важный пост наркома внутренних дел. В годы гражданской войны занимал­ся организацией экономики, снабжением Красной армии. Бу­дучи одним из создателей системы "военного коммунизма", он не стал ее активным приверженцем. В своих работах военного периода Рыков, как отмечает современный исследователь его государственной деятельности, "предстает перед нами скорее практиком, внимательно присматривающимся к окружающей действительности, не впадающим в крайности, готовым к компромиссу..."¹⁹. После смерти Ленина Рыков сменил его на посту председателя Совнаркома. Возглавляя правительство, Рыков, объективно, в силу занимаемой должности, обладал значительной властью, держал в своих руках важнейшие ме­ханизмы управления страной. При всем желании Политбюро и Сталин не могли полностью контролировать деятельность СНК, тем более, что по сложившейся в 20-е годы традиции правительственные органы обладали значительной самостоятельностью. Определенную роль играло и то обстоятельство, что Рыков по национальности был русским, выходцем из кре­стьянской семьи, и в силу этого куда больше подходил на роль лидера крестьянской России, чем Сталин и его закавказские соратники.

 

Более опытный и сдержанный, Рыков не допускал столь откровенных политических ошибок, как, например, Бухарин. Несмотря на политическое поражение, Рыков старался вести себя осмотрительно, но с достоинством. Осуждая свои про­шлые ошибки в выступлениях на различных партийных со­браниях (например, на XVI съезде партии), он пытался не переступить определенной грани, сохранить политическое лицо. Окруженный многочисленными "комиссарами" Стали­на, он старался поддерживать с ними хорошие отношения. Испытывая растущий нажим со стороны аппарата ЦК партии, находившегося под полным контролем Сталина, Рыков не доводил дело до конфликтов, но при каждом удобном случае проявлял характер, отстаивал свои права главы правительства.

 

Например, в начале февраля 1930 г. Оргбюро ЦК ВКП(б) приняло решение о снятии с работы в СНК одного из работни­ков. Получив выписку с этим решением, Рыков подписал офи­циальное обращение к секретарю ЦК ВКП(б) А.П.Смирнову: "Опротестовывать этого решения я не буду, но очень прошу на будущее время снимать работников СНК с ведома моего или моих заместителей"²⁰. Через два месяца, 3 апреля 1930 г., Ры­ков довольно резко ответил на предложения Смирнова, кури­ровавшего отдел агитации и массовых кампаний ЦК ВКП (б), об организации специального комитета по делам печати. "В связи с Вашим письмом... о Комитете по Делам Печати сооб­щаю, что я (как и СНК) категорически высказываюсь против организации такого Комитета при Совнаркоме Союза СССР. Установление контингента бумаги для различных потребите­лей Совнарком может производить в порядке своей нормаль­ной работы, аналогично тому, как это делается в отношении распределения строительных и т.п. материалов, не учреждая для этого специального Комитета"²¹.

 

Позицию Рыкова в этот период достаточно ярко характе­ризовало его поведение на конференции уральской областной партийной организации в Свердловске в июне 1930 г., куда он (как член Политбюро) был послан сделать доклад накануне предстоящего съезда партии. Руководство уральского обкома, возможно, по своей инициативе, а, скорее всего, по приказу из Москвы, организовало на конференции очередную проработ­ку Рыкова за "правые ошибки". Несколько специально подго­товленных ораторов выступили с резкими заявлениями и по­требовали от него "покаяния". Однако, Рыков дал резкий от­пор. В своем заключительном слове 4 июня он заявил: "Я здесь являюсь докладчиком Политбюро и доклад свой делал как член Политбюро, уполномоченный на вашей конференции за­щищать линию ЦК... Речи же некоторых ораторов звучали так, как если бы они выступали не по докладу одного из чле­нов Политбюро, официального докладчика Политбюро, а по докладу просто Рыкова, у которого в известный период... были разногласия с большинством ЦК и большинством Политбю­ро..."²². Объектом особо резкой отповеди Рыков избрал одного из делегатов конференции Румянцева, требовавшего от Рыко­ва отчета о его работе и покаяния. "Тов. Румянцев, а он не рядовой член партии, должен взвешивать свои слова, - зая­вил Рыков. - Мы же члены правящей партии. Я председатель Совнаркома Союза, член Политбюро, и если после моего заяв­ления о том, что я за резолюции голосовал и в составлении некоторых из них принимал участие..., если после 7 месяцев моей политической, хозяйственной и советской работы... при­ходит человек сюда и спрашивает меня: как относишься к генеральной линии партии? - то я в ответ могу сказать только одно: я решительно не понимаю, какие есть основания для такого рода вопросов. Опасность же их мне кажется совершен­но ясной. Потому что уже сам факт, что ко мне обращаются как к какому-то лидеру какой-то группировки... означает внушение партии уверенности, что группировка, созданная при моем участии, в партии существует. Зачем сеять такие сомнения?.. А если кто неправильно говорит такие вещи, то наносит этим величайший ущерб единству партии... Поэтому я должен потребовать объяснения как, почему, на основании каких данных... тов. Румянцев может предъявить ко мне воп­росы, как к лидеру какой-то существующей организации, ста­вит вопрос, как я отношусь к генеральной линии партии и т.д."²³. Подчеркнуто продемонстрировав, что не собирается отказываться от власти, Рыков добился соответствующей реакции зала. Его речь неоднократно прерывалась аплодисментами и закончилась, как указывалось в стенограмме, "продолжительными бурными аплодисментами", как и подобало речи одного из вождей партии.

 

Планы Сталина в отношении Рыкова спутал также С.И.Сырцов, которого Сталин, похоже, готовил на пост председателя Совнаркома СССР вместо Рыкова.

 

Сырцов был на 12 лет моложе Рыкова и на пятнадцать лет позже него (в 1913 г.) вступил в партию. Но произошло это при условиях, которые в дальнейшем предопределили благо­приятный поворот в судьбе Сырцова - первыми его шагами в партии руководил Молотов. Так же, как и Рыков, Сырцов был недоучившимся студентом, поменяв скамью Петербургского политехнического института на скамью подсудимого и ссылку в Сибирь. В годы гражданской войны воевал на юге, где познакомился с некоторыми из будущих соратников Сталина (на­пример, с Орджоникидзе). В 1921 г. попал в аппарат ЦК на должность заведующего отделом. В 1926 г. был направлен сек­ретарем в Сибирский краевой комитет ВКП(б). В начале 1928 I. в его судьбе произошел случай, о котором мог мечтать любой партийный функционер, - в Сибирь с известной миссией организации чрезвычайных хлебозаготовок прибыл сам Ста­лин. Акция, не в последнюю очередь благодаря Сырцову, про­шла успешно. Сразу же после решающей победы над группой Бухарина, в мае 1929 г., Сталин провел назначение Сырцова па пост председателя Совнаркома РСФСР, который до него занимал по совместительству Рыков. В июне 1929 г. Пленум ЦК избрал Сырцова кандидатом в члены Политбюро. Однако молодой выдвиженец не оправдал надежд вождя, оказался строптивым и слишком самостоятельным. Есть основания считать, что Сталин был недоволен, в частности, взаимоотно­шениями Сырцова и Рыкова.

 

Постоянные служебные контакты между ними были неиз­бежны. Как председатель СНК РСФСР Сырцов принимал участие в работе различных органов правительства СССР, в частности, входил в регулярно заседавшее под руководством Рыкова совещание председателя СНК СССР с его заместите­лями, так называемое совещание замов (подробнее о функци­ях и значении этого органа будет сказано ниже). Неоднократ­но Сырцову приходилось решать многие вопросы во взаимо­действии с союзным Совнаркомом. Рыков, судя по всему, от­носился к просьбам Сырцова с особым расположением, и это настораживало Сталина. Один из известных конфликтов на этой почве произошел осенью 1930 г.

 

27 июня 1929 г. Политбюро приняло постановление об ис­пользовании труда уголовно-заключенных, в соответствии с которым в концентрационные лагеря ОГПУ (переименован­ные этим же постановлением в исправительно-трудовые) пе­редавались все осужденные на три года и больше. Для приема этих "контингентов" Политбюро предписало расширить суще­ствующие и организовать новые лагеря в отдаленных районах с целью их колонизации и разработки "природных богатств путем применения труда лишенных свободы". Осужденные на срок до трех лет оставались в ведении НКВД союзных респуб­лик и должны были трудиться в специально организованных сельскохозяйственных или промышленных колониях²⁴.

 

Выполняя намеченную программу, ОГПУ уже к середине 1930 г. создало значительную сеть исправительно-трудовых лагерей. Северные лагеря (около 41 тысячи заключенных) за­нимались постройкой железной дороги Усть-Сысольск-Пинюг (300 км), тракта Усть-Сысольск-Ухта (290 км), вели работы по разделке и погрузке лесоэкспортных материалов в Архангельском порту, обеспечивали геологоразведку в Ух­тинском и Печорском районах. Около 15 тысяч человек в дальневосточных лагерях строили Богучачинскую железно­дорожную ветку (82 км), вели рыбный промысел и лесозаго­товки. 20-тысячные Вишерские лагеря участвовали в возведе­нии химических и целлюлозно-бумажных предприятий, в ча­стности, Березниковского комбината, заготавливали лес на севере Урала. Сибирские лагеря (24 тыс. заключенных), по­мимо работ на железнодорожной линии Томск-Енисейск, обеспечивали производство кирпича для строительства Си­бирского комбайнового завода и Кузнецкого металлургиче­ского комбината, вели лесозаготовки, обслуживали золотодо­бывающие предприятия на Лене. 40 тыс. заключенных самых старых Соловецких лагерей строили тракт Кемь-Ухта, заго­тавливали лес для экспорта, перерабатывали 40 процентов улова рыбы Беломорского побережья²⁵.

 

Первые успехи в эксплуатации принудительного труда увеличили аппетиты правительства, и в июне 1930 г. оно при­няло решение о строительстве Беломорско-Балтийского кана­ла. Для строительства канала всего за два года по предвари­тельным подсчетам требовалось 120 тыс. заключенных. За­ключенные, которых еще совсем недавно не знали чем занять, превратились в один из самых дефицитных "ресурсов". На этой почве в середине 1930 г. между ОГПУ и НКВД РСФСР возник конфликт.

 

После постановлений о хозяйственном использовании за­ключенных НКВД РСФСР, так же как и ОГПУ, активно за­нялся экономической деятельностью. По договорам с пред­приятиями колонии НКВД заготавливали дрова для черной металлургии Урала (20 тыс. заключенных) и северных желез­ных дорог (9 тыс. заключенных), вели экспортные лесозаго­товки и разрабатывали фосфоритные рудники, участвовали в постройке железной дороги Саратов-Миллерово, организовывал и мастерские, работавшие в качестве подсобных цехов различных предприятий (выпускали тару, строительные бло­ки, вязали рыболовные сети, занимались починкой и утилизацией)²⁶.

 

Нуждаясь в рабочей силе, НКВД РСФСР всячески противился передаче в лагеря ОГПУ заключенных, осужденных на срок свыше трех лет. В этом вопросе "свое" НКВД поддерживал Сырцов. По ходатайству республиканских властей сове­щание замов под председательством Рыкова 18 июля 1930 г. приняло решение об отсрочке передачи таких заключенных на полтора месяца в связи с их использованием на торфораз­работках, и поручило подготовить для рассмотрения на сове­щании замов вопрос о возможности оставления трехгодичников в колониях НКВД РСФСР в дальнейшем²⁷. Решение это принималось без консультаций с ОГПУ. Поставленное перед свершившимся фактом, руководство ОГПУ перешло в контр­наступление. 31 июля 1930 г. заместитель председателя ОГПУ Мессинг и заместитель начальника управления лагерей ОГПУ М.Берман обратились в СНК СССР с запиской, в которой утверждали, что уже существующий дефицит рабочей силы (примерно 35 тыс. человек) значительно усугубляется в связи I началом строительства Беломорско-Балтийского канала. Уг­рожая срывом правительственных заданий, авторы документа требовали срочно увеличить контингент заключенных, посту­пающих из НКВД, "за счет осужденных на сроки не 3 года, как это было до сих пор, а 2 года и выше"²⁸. Свою записку 4 августа 1930 г. прислал в Совнарком и заместитель наркома внутренних дел РСФСР Ширвиндт. Ссылаясь на обширные хозяйственные планы и предстоящий перевод колоний нарко­мата на полную самоокупаемость, он просил вообще пересмотреть решение об обязательной передаче заключенных, осужденных на три года и выше, в ОГПУ, предлагал использовать часть из них на работах, организуемых НКВД²⁹.

 

Это ходатайство перед союзным правительством (Рыко­вым) поддержал Сырцов, который 10 августа 1930 г. направил в СНК СССР письмо с просьбой поставить вопрос на обсужде­ние³⁰. 18 августа в СНК СССР была создана специальная ко­миссия для проработки проблемы. 24 августа она представила свое заключение: "Принимая во внимание, что лишенные сво­боды на срок от трех лет и выше являются в большинстве своем наиболее социально-опасным элементом и что произве­денные органами ОГПУ по заданиям правительства работы занимают не менее важное общегосударственное значение, чем работы, производимые органами НКВД РСФСР, считать передачу лишенных свободы на срок свыше 3-х лет для ис­пользования их на работах в колониях и фабриках НКВД РСФСР, нецелесообразной"³¹. Несмотря на это, 31 августа 1930 г. совещание председателя СНК СССР и его заместите­лей постановило: "Принять, что лишенные свободы на срок свыше трех лет, поскольку они могут быть использованы на работах в колониях и на фабриках НКвнудела, должны быть оставлены за ним"³².

 

Таким образом, в конфликте между ОГПУ и НКВД РСФСР Рыков откровенно встал на сторону Сырцова и руко­водства НКВД. Позиция Сырцова была объяснима - он защи­щал интересы "своего", республиканского наркомата. Вполне логично было ожидать, что Рыков так же заступится за "свое" ведомство - ОГПУ при СНК СССР. Однако он не только не сделал этого, но осмелился пренебречь решением Политбюро об использовании заключенных. Неудивительно, что Сталин сразу же усмотрел в этом конфликте политическую основу. 7 сентября 1930 г., находясь в отпуске на юге, он дал поручение оставшемуся в Москве Молотову: "...Говорят, что хотят ото­брать у ОГПУ уголовных (свыше трех лет) в пользу НКвнудел. Это - происки прогнившего насквозь Толмачева (нарком внутренних дел РСФСР. - О.Х.). Есть кое-что от Сырцова, с которым заигрывает Рыков. Я думаю, что решение П [олит ]б [юро ] надо проводить, а НКвнудел - закрыть"³³. 5 октября 1930 г. Политбюро подтвердило прежнее постановле­ние о передаче ОГПУ всех "трехгодичников". В декабре 1930 г. было принято решение Политбюро об упразднении республи­канских НКВД³⁴.

 

Дело о заключенных было лишь частью кампании по диск­редитации Рыкова и подготовке его изгнания из Политбюро. Оно свидетельствовало также о том, что уже по крайней мере в сентябре 1930 г. (т.е. почти за два месяца до фабрикации "дела Сырцова-Ломинадзе") Сталин утратил доверие к Сырцову. Перед Сталиным, таким образом, встала двойная задача - не только убрать Рыкова, но и "распрощаться" с его возмож­ным приемником - Сырцовым.

 

 

 2. "Вредители" и их "пособники"

 

Многие данные свидетельствуют о том, что фактически подготовку к окончательному решению проблемы "правых", в том числе к смещению Рыкова, Сталин начал сразу же после XVI съезда партии. Первоначально в качестве главного объекта атаки Сталин избрал совещание председателя СНК и СТО СССР и его заместителей.

 

Создание этого рабочего органа правительства не предусматривалось Конституцией СССР. Совещание замов было образовано Рыковым и его заместителями по СНК в январе 1926 г. и в мае 1926 г. "узаконено" решением Политбюро. Совещание создавалось для выработки плана работы СНК и СТО СССР, составления повесток их заседаний и рассмотрения "отдельных административных вопросов, которые не нуждаются во внесении в СНК и СТО"³⁵. Со временем совещание замов приобрело большое влияние. Собираясь раз в неделю в зале заседаний СНК и СТО СССР, оно оперативно решало многие принципиальные вопросы. Членами совещания замов, помимо Рыкова и его заместителей, были руководители ключевых государственных ведомств (председатель СНК РСФСР, наркомы финансов, земледелия, торговли, путей сообщения, председатели ВСНХ, Госплана, Госбанка СССР). Формально числились членами совещания Сталин, Калинин, Молотов, Ворошилов. Все распоряжения по совещанию (относительно включения в его состав новых членов, составления повесток заседания и т.д.) давал лично Рыков³⁶.

 

Летом и осенью 1930 г. Сталин несколько раз демонстра­тивно добивался отмены решения совещания замов по разным вопросам. Наиболее шумным был конфликт по поводу кризиса разменной монеты.

 

Разрушение финансовой системы и исчезновение из оборота металлических денег, о чем говорилось выше, наносило по экономике страны серьезный удар. Более того, кризис размен­ной монеты превратился в серьезную политическую пробле­му, вызывая массовое недовольство населения. Руководители наркомата финансов и Госбанка для выхода из кризиса и ста­билизации денежной системы предлагали увеличить выпуск монеты. Нарком финансов Н.П.Брюханов в феврале 1930 г. сообщал в СНК СССР о кризисном положении с чеканкой серебряной монеты, о необходимости закупок импортного се­ребра и предлагал заменить серебряные деньги никелевыми. Эти предложения тогда были отвергнуты.

 

Однако усиление кризиса и исчезновение монеты из оборо­та заставило летом 1930 г. вернуться к этим вопросам. По инициативе Брюханова 18 июля 1930 г. совещание замов при­няло решение увеличить чеканку бронзовой монеты и войти в Политбюро с предложением о восстановлении расходов по за­купке серебра за границей, для чего ассигновать дополнитель­но 4 миллиона рублей. Одновременно совещание замов пору­чило ОГПУ организовать "решительную борьбу со злостной скупкой и спекуляцией серебряной монетой"³⁸.

 

Сталин решил воспользоваться ситуацией в своих интере­сах. Неожиданно он проявил к делу о разменной монете ог­ромное внимание и взял руководство им в свои руки. Прежде всего Сталин решительно осудил предложения о дополнитель­ной чеканке монеты из импортного серебра. 20 июля 1930 г. Политбюро отвергло это предложение совещания замов ³⁹. На вооружение Сталин взял исключительно репрессивные мето­ды решения проблемы.

 

С конца июля в советской печати началась кампания по поводу кризиса разменной монеты, который был объявлен ре­зультатом происков классового врага. В газетах сообщалось о многочисленных арестах спекулянтов монетой и помогающих им служащих торгово-кооперативных организаций, банков и т.д.⁴⁰ 2 августа 1930 г. Сталин отправил председателю ОГПУ В.Р.Менжинскому следующий запрос: "Не можете ли при­слать справку о результатах борьбы (по линии ГПУ) со спеку­лянтами мелкой монетой (сколько серебра отобрано и за ка­кой срок; какие учреждения более всего замешаны в это дело; роль заграницы и ее агентов; сколько вообще арестовано лю­дей, какие именно люди и т.п.). Сообщите также Ваши сооб­ражения о мерах дальнейшей борьбы"⁴¹. Через несколько дней требуемая справка была представлена. Ознакомившись с ней, Сталин 9 августа сделал Менжинскому письменный вы­говор: "Получил Вашу справку. Точка зрения у Вас правиль­ная. В этом не может быть сомнения. Но беда в том, что ре­зультаты операции по изъятию мелкой серебряной монеты почти плачевны. 280 тысяч рублей - это такая ничтожная сумма, о которой не стоило давать справку. Видимо, покусали маленько кассиров и успокоились, как это бывает у нас часто. Нехорошо"⁴².

 

Первые результаты своих усилий и перспективы борьбы на "финансовом фронте" Сталин в это же время изложил в пись­ме Молотову. "Результаты борьбы с голодом разменной моне­ты почти что ничтожны, - писал он. - 280 тысяч руб[лей ] - чепуха. Видимо, покусали немного кассиров и успокоились. Дело не только в кассирах. Дело в Пятакове, в Брюханове и их окружении. И Пятаков, и Брюханов стояли за ввоз серебра. И Пятаков, и Брюханов проповедовали необходимость ввоза серебра и провели соответ[ствующее ] решение в совещ[ании ] замов (или СТО), которое мы отвергли на понедельничьем собрании (заседание Политбюро - О.Х.), обругав их "хвости­ками" финансовых вредителей. Теперь ясно даже для слепых, что мероприятиями НКФ руководил Юровский (а не Брюханов), а "политикой" Госбанка - вредительские элемен­ты из аппарата Госбанка (а не Пятаков), вдохновляемые "правительством" Кондратьева-Громана. Дело, стало быть, в том, чтобы: а) основательно прочистить аппарат НКФ и Гос­банка, несмотря на вопли сомнительных коммунистов типа Брюханова-Пятакова, б) обязательно расстрелять десятка два-три вредителей из этих аппаратов, в том числе десяток кассиров всякого рода, в) продолжать по всему СССР операции ОГПУ по изоляции мелк[ой] монеты (серебряной) "⁴³.

 

20 августа 1930 г. Политбюро поручило ОГПУ "усилить меры борьбы со спекулянтами и укрывателями разменной мо­неты, в том числе и в советско-кооперативных учреждени­ях"⁴⁴. 15 октября 1930г., Политбюро освободило от должности председателя Госбанка Пятакова и наркома финансов Брюханова⁴⁵.

 

Взяв в свои руки проведение кампании против спекулянтов разменной монетой, Сталин явно преследовал несколько це­лей. Прежде всего он в очередной раз обвинил Рыкова и его аппарат в некомпетентности и продемонстрировал собствен­ную решимость и способность решать, вопреки ошибкам по­мощников, самые сложные проблемы. Как следует из приве­денного письма Молотову, Сталин также старался доказать, что действия правительства в данном вопросе - результат влияния вредителей-специалистов, фактически подчинивших себе коммунистов-руководителей. В этом смысле дело о раз­менной монете было составной частью акции против "вредите­лей" и их "пособников" в партии, которая была задумана Ста­линым как главное средство борьбы с "правыми".

 

В 20-е годы на фабриках и заводах, в наркоматах и ведом­ствах работал многочисленный отряд старых инженеров, экспертов, ученых. Многие из них входили в свое время в различ­ные партии - от меньшевиков до кадетов, имели большой опыт практической работы, хорошее образование. Несмотря на принципиальные политические разногласия с большевика­ми, эти люди с надеждой приняли НЭП. Они немало сделали для экономического возрождения страны, а свои политиче­ские симпатии отдавали прежде всего "правым коммунистам", выступавшим за умеренность и осмотрительность в политике и экономике. Можно даже сказать, что успехи НЭПа во мно­гом опирались на сотрудничество опытных специалистов из старой интеллигенции и группы большевистских лидеров, вы­ступавших в середине 20-х годов за относительно умеренный курс.

 

Когда сталинская группировка начала борьбу с "правыми", одной из первых ее жертв стали старые специалисты. Начиная со знаменитого шахтинского процесса 1928 г. значительная часть специалистов была обвинена во "вредительстве" и осуж­дена. Причем, расправляясь с "буржуазными специалиста­ми", сталинское руководство не только перекладывало на них вину за многочисленные провалы в экономике и резкое сни­жение уровня жизни народа, вызванные политикой "великого перелома", но и уничтожало интеллектуальных союзников "правых коммунистов", компрометировало самих "правых" на связях и покровительстве "вредителям". По такой схеме была проведена и новая акция против "вредителей" в 1930 г.

 

Для фабрикации дела о разветвленной сети контрреволю­ционных вредительских организаций ОГПУ с лета 1930 г. на­чало аресты крупных специалистов из центральных хозяйст­венных ведомств. В основном это были широко известные уче­ные и эксперты, игравшие заметную роль в годы НЭПа. Так, профессор Н.Д.Кондратьев, бывший эсер, товарищ министра продовольствия во Временном правительстве, работал в совет­ских сельскохозяйственных органах, возглавлял Конъюнк­турный институт Наркомата финансов, профессора Н.П.Ма­каров и А.В.Чаянов занимали должности в Наркомате земле­делия РСФСР, профессор Л.Н.Юровский был членом колле­гии Наркомата финансов, профессор П.А.Садырин, бывший член ЦК партии народной свободы, входил в правление Гос­банка СССР. Опытный статистик-экономист В.Г.Громан, до 1921 г. меньшевик, работал в Госплане и ЦСУ СССР. Прибли­зительно такой же путь проделал и другой видный меньше­вик, а с 1921 г. сотрудник Госплана СССР В.А.Базаров. Н.Н.Суханов, автор известных "Записок о революции", в 20-е годы работал в хозяйственных органах, в советских торгпредствах в Берлине и Париже. 10 октября 1917 г. в квартире Суханова, жена которого была большевичкой, состоялось известное заседание ЦК большевиков, на котором было принято решение об организации вооруженного восстания.

 

Усилиями ОГПУ, которые внимательно направлял Сталин, были подготовлены материалы о существовании сети связанных между собой антисоветских организаций, которые якобы объединялись в "Трудовую крестьянскую партию" под председательством Кондратьева и "Промпартию" под руководством профессора Рамзина. Помимо показаний о подготовке свержения советского правительства, связях с зарубежны­ми антисоветскими организациями и спецслужбами, у арестованных "вредителей" выбивали свидетельства о контактах с “правыми" и некоторыми членами руководства страны. Такие контакты действительно существовали, поскольку арестованные ученые работали в государственных учреждениях, высту­пали экспертами, готовили для правительства разного рода документы.. Сталин старался сделать эти показания достоянием широкого круга партийных функционеров. По его поручению Политбюро 10 августа и 6 сентября 1930 г. принимало решения о рассылке показаний арестованных по делу "Трудовой крестьянской партии" всем членам ЦК и ЦКК, а также руководящим кадрам хозяйственников"⁴⁶. Протоколы до­просов "вредителей" были напечатаны типографским способом в виде брошюры, которая рассылалась широкому кругу партийно-государственных руководителей⁴⁷.

 

Показаниями "вредителей" одними из первых оказались скомпрометированы Калинин и Рыков. Арестованный Н.Д.Кондратьев, в частности, рассказал на допросе о своих встречах с Калининым и назвал его в числе тех лиц, беседы с которыми позволяли "вредителям" получать информацию о политическом положении в стране. В контактах председателя ЦИК и председателя СНК с ведущими экспертами в области рюномики, конечно, не было ничего особенного. Но Сталин интерпретировал показания в выгодном для себя свете. "Что Калинин грешен, - писал Сталин Молотову в конце августа, - в этом не может быть сомнения. Все, что сообщено о Калинине в показаниях, - сущая правда. Обо всем этом надо обязательно осведомить ЦК, чтобы Калинину впредь не повадно ныло путаться с пройдохами"⁴⁸. 2 сентября 1930 г. в письме к Молотову Сталин откомментировал эту проблему так: "Насчет привлечения к ответу коммунистов, помогавших громанам-кондратиевым, согласен, но как быть тогда с Рыковым (который бесспорно помогал им) и Калининым (которого явным образом впутал в это "дело" подлец-Теодорович)? Надо подумать об этом"⁴⁹.

 

Встревоженный Калинин дал поручение своим сотрудни­кам выяснить, при каких обстоятельствах он контактировал с Кондратьевым. 8 октября секретарь ЦИК А.С.Енукидзе при­слал Калинину, находившемуся в отпуске на юге, письмо, в котором, в частности, говорилось: "О материалах, просимых тобой, сообщаю, что в прошлый раз прислали тебе стенограм­му твоего доклада на 4 съезде Советов. О Кондратьеве ты только там и говорил. Посылаю тебе сегодня тот же отчет по газетам и также твой экземпляр "Показаний" (имеется в виду брошюра с показаниями "вредителей". - О.Х.)"⁵⁰. Получив свидетельства о том, что только в одной из своих речей он упоминал имя Кондратьева как эксперта, Калинин, видимо, сумел быстро "доказать" свою непричастность к "вредителям". Сделать это было тем проще, что, конечно же, не Калинин интересовал Сталина в первую очередь. Послушного Калини­на, а на его примере, возможно, и некоторых других членов Политбюро, Сталин в очередной раз припугнул лишь на вся­кий случай. Главной целью проводимой акции были "правые".

 

Однако версия моральной ответственности "правых" за "преступления вредителей" в конце концов показалась Стали­ну недостаточной. В ОГПУ начали разрабатывать другой "след" - прямой причастности партийных оппозиционеров к деятельности "подпольных партий" и их "террористическим планам". У арестованных преподавателей Военной академии Какурина и Троицкого были получены показания о подготов­ке военного заговора, во главе которого якобы стоял началь­ник Генерального штаба Красной армии М.Н.Тухачевский, связанный с "правыми" в партии. Заговорщики, утверждало ОГПУ, готовились к захвату власти и убийству Сталина. Сталин получил все эти материалы от Менжинского 10 сентября 1930 г. Менжинский писал: "...Арестовывать участников груп­пировки поодиночке - рискованно. Выходов может быть два: или немедленно арестовать наиболее активных участников группировки, или дождаться вашего приезда, принимая пока агентурные меры, чтобы не быть застигнутым врасплох. Счи­таю нужным отметить, что сейчас все повстанческие группи­ровки созревают очень быстро и последнее решение представ­ляет известный риск"⁵¹. Однако, Сталин не решился органи­зовать новое дело и арестовать Тухачевского. О колебаниях Сталина свидетельствовало его письмо Орджоникидзе от 24 сентября: "Прочти-ка поскорее показания Какурина-Троицкого и подумай о мерах ликвидации этого неприятного дела. Материал этот, как видишь, сугубо секретный: о нем знает Молотов, я, а теперь будешь знать и ты. Не знаю, известно ли Климу об этом. Стало быть Тух[ачев]ский оказался в плену у антисоветских элементов и был сугубо обработан тоже антисоветскими элементами из рядов правых. Так выходит по материалам. Возможно ли это? Конечно, возможно, раз оно не исключено. Видимо, правые готовы идти даже на военную диктатуру, лишь бы избавиться от ЦК, от колхозов и совхозов, от большевистских темпов развития индустрии... Эти гос­пода хотели, очевидно, поставить военных людей Кондратьевым-Громанам-Сухановым. Кондратьевско-сухановско-бухаринская партия, - таков баланс. Ну и дела...

 

Покончить с этим делом обычным порядком (немедленный. арест и пр.) нельзя. Нужно хорошенько обдумать это дело. Лучше было бы отложить решение вопроса, поставленного в записке Менжинского, до середины октября, когда мы все будем в сборе.

 

Поговори обо всем этом с Молотовым, когда будешь в Москве"⁵².

 

Письмо Сталина показывает, что он хорошо понимал, что дело о "военном заговоре" сфабриковано в ОГПУ. Чем иначе объяснить благодушную готовность "отложить решение воп­роса" еще на несколько недель, оставить "заговорщиков" на свободе, несмотря на "предупреждение" Менжинского об опасности? Вероятнее всего, Сталин и не собирался арестовы­вать армейских генералов. Как и в случае с Калининым, по отношению к военным это была "профилактическая" акция. Последующие события подтвердили это. Вернувшись из отпуска в Москву, где-то в середине октября 1930 г. Сталин, Орд­жоникидзе и Ворошилов провели очную ставку Тухачевского с Какуриным и Троицким. Тухачевский был признан неви­новным⁵³.

 

Однако высказанная Сталиным в сентябрьском письме Ор­джоникидзе идея о "террористической деятельности" лидеров "правого уклона" оставлена не была. Забросив (несомненно, по приказу Сталина) разработку "заговора военных", в ОГПУ (фабриковали показания о "террористических планах" "Про­мышленной партии", а также некоторых сторонников "право­го уклона". Соответственно на руководителей "правых", прежде всего на Бухарина, возлагалась моральная ответствен­ность за поощрение "терроризма", подготовку заговоров с целью физического устранения Сталина. Вернувшись в Москву, Сталин заявил об этом по телефону Бухарину. Буха­рин 14 октября 1930 г. ответил эмоциональным письмом:

 

"Коба. Я после разговора по телефону ушел тотчас же со службы в состоянии отчаяния. Не потому, что ты меня "напу­гал" - ты меня не напугаешь и не запугаешь. А потому, что те чудовищные обвинения, которые ты мне бросил, ясно указы­вают на существование какой-то дьявольской, гнусной и низ­кой провокации, которой ты веришь, на которой строишь свою политику и которая до добра не доведет, хотя бы ты и уничто­жил меня физически так же успешно, как ты уничтожаешь меня политически...

 

Я считаю твои обвинения чудовищной, безумной клеветой, дикой и, в конечном счете, неумной... Правда то, что, несмот­ря на все наветы на меня, я стою плечо к плечу со всеми, хотя каждый божий день меня выталкивают... Правда то, что я не отвечаю и креплюсь, когда клевещут на меня... Или то, что я не лижу тебе зада и не пишу тебе статей а Lа Пятаков - или это делает меня "проповедником террора" ? Тогда так и гово­рите! Боже, что за адово сумашествие происходит сейчас! И ты, вместо объяснения, истекаешь злобой против человека, который исполнен одной мыслью: чем-нибудь помогать, та­щить со всеми телегу, но не превращаться в подхалима, кото­рых много и которые нас губят". Бухарин требовал личной встречи и объяснений со Сталиным. Сталин заявлял, что готов только к официальным объяснениям на Политбюро.

 

20 октября конфликт между Сталиным и Бухариным об­суждался на закрытом заседании Политбюро. Политбюро, как и следовало ожидать, поддержало Сталина, приняв решение: "Считать правильным отказ т. Сталина от личного разговора "по душам" с т. Бухариным. Предложить т. Бухарину все ин­тересующие его вопросы поставить перед ЦК"⁵⁵. Однако побе­да Сталина была омрачена активным поведением Бухарина, который обвинял Сталина в нарушении заключенного между ними перемирия и, в конце концов, демонстративно покинул заседание. Именно об этом сообщил своим сторонникам С.И.Сырцов, благодаря чему информация о заседании сохра­нилась в материалах следствия по "делу Сырцова-Ломинадзе". Как писал в своем заявлении арестованный по делу А.Гальперин, "тов. Сырцов рассказал, что на Политбюро 20-го октября обсуждалось письмо Бухарина тов. Сталину, что в этом письме Бухарин пишет, что признает свои ошибки и спрашивает, "что от него еще хотят". Потом рассказал о том, что тов. Сталин отказался принять тов. Бухарина для личных переговоров и что ПБ одобрило ответ тов. Сталина т. Бухарину. Указывая на значение, которое тов. Сталин придавал это­му письму тов. Бухарина, тов. Сырцов сказал, что при обсуж­дении этого вопроса тов. Сталин предложил завесить окна"⁵⁶. В доносе Б.Резникова, который положил начало "делу Сырцова-Ломинадзе", этот эпизод описывался так: Сырцов "преж­де всего сообщил самым подробным образом, что было и о чем творил на П.Б. Он говорил так подробно, что счел необходи­мым сообщить даже такую подробность: "Сталин велел за­крыть окна, хотя дело было на пятом этаже". Он сказал, что во время второго выступления т. Сталина Бухарин ушел, не до­ждавшись конца. После этого Сталин прекратил свою речь, заявив: "Я хотел его поругать, но раз он ушел, то не о чем творить"... Сырцов сказал, что письмо (Бухарина. - О.Х.) написано от руки, и Сталин читал его никому не отдавая"⁵⁷.

 

Вопрос о Бухарине на заседании 20 октября рассматривал­ся в связке с сообщением руководителей ОГПУ (Агранова, Менжинского, Ягоды) о показаниях "вредителей". Политбюро приняло по этому поводу следующее решение:

 

"а) Сообщение ОГПУ о последних показаниях членов ЦК промпартии о террористической деятельности принять к сведению и предложить продолжить дальнейшее расследование.

 

б) Предложить ОГПУ вопросы о необходимых арестах со­гласовывать с Секретариатом ЦК. Диверсантские группы арестовывать немедленно.

 

в) Обязать т. Сталина немедленно прекратить хождение по городу пешком.

 

г) Признать необходимым в кратчайший срок перевести секретный отдел ЦК со Старой площади в Кремль.

 

д) Поручить т. Ворошилову ускорить дальнейшую очистку Кремля от ряда живущих там не вполне надежных жиль­цов"⁵⁸.

 

Нетрудно заметить, что фабрикация дел о "террористиче­ских организациях", к которым якобы были причастны пар­тийные оппозиционеры, была своеобразной репетицией пол­итических процессов 1935-1938 гг., во время которых полити­ческие оппоненты Сталина были сначала посажены в тюрьму, а затем расстреляны. В 1930 г. все закончилось "мирно". Буха­рин в ноябре 1930 г. опубликовал в "Правде" заявление, в котором признал правильность решений XVI съезда ВКП (б), осудил всякую фракционную работу и попытки скрытой борь­бы с партийным руководством (читай - Сталиным). "Терро­ристы" из "Промпартии" получили сравнительно небольшие сроки тюремного заключения, а многие через несколько лет были амнистированы. Сталин пока не хотел и не мог идти на более решительные меры. Все провокации и "разоблачения" этого периода преследовали сравнительно скромные цели: со­здать условия для окончательного подавления оппозиции, за­пугать всех недовольных и колеблющихся. На волне "разобла­чения террористических заговоров" было проведено также вы­ведение из Политбюро Сырцова и Рыкова.

 

 

3. Смещение С.И.Сырцова и А.И.Рыкова

 

О своем намерении произвести перестановки в правитель­ственном аппарате Сталин, судя по известным документам, впервые высказался в письме Молотову от 13 сентября 1930 г. "Наша центральная советская верхушка (СТО, СНК, Сове­щание замов), - писал Сталин, - больна смертельной болез­нью. СТО из делового и боевого органа превратили в пустой парламент. СНК парализован водянистыми и по сути дела антипартийными речами Рыкова. Совещание замов... теперь имеет тенденцию превратиться в штаб..., противопоставляющий себя Ц [ентральному ] Комитету партии. Ясно, что так дальше продолжаться не может. Нужны коренные меры. Какие - об этом расскажу по приезде в Мос­кву"⁵⁹. Через несколько дней в письме Молотову от 22 сентября Сталин высказался уже более определенно: "Мне кажется, что нужно к осени разрешить окончательно вопрос о совет­ской верхушке. Это будет вместе с тем разрешением вопроса о руководстве вообще, т.к. партийное и советское переплетены, неотделимы друг от друга. Мое мнение на этот счет:

 

а) нужно освободить Рыкова и Шмидта (заместитель Ры­кова. - О.Х.) и разогнать весь их бюрократический консультантско-секретарский аппарат;

 

б) тебе придется заменить Рыкова на посту ПредСНК и ПредСТО. Это необходимо. Иначе - разрыв между советским и партийным руководством. При такой комбинации мы будем иметь полное единство советской и партийной верхушек, что несомненно удвоит наши силы;

 

в) СТО из органа болтающего нужно превратить в боевой и дееспособный орган по хозруководству, а число членов СТО сократить примерно до 10-11 (пред [седатель ], два зама, пред. Госплана, Наркомфин, Наркомтруд, ВСНХ, НКПС, Наркомвоен, Наркомторг, Наркомзем);

 

г) при СНК СССР нужно образовать постоянную комис­сию ("Комиссия исполнения") с исключительной целью систе­матической проверки исполнения решений центра с правом быстрого и прямого привлечения к ответственности как партийных, так и беспартийных за бюрократизм, неисполнение или обход решений центра...

 

д) нынешнее совещание замов нужно упразднить, предо­ставив предСНК совещаться со своими замами (с привлечени­ем тех или иных работников) по своему усмотрению.

 

Все это пока между нами. Подробно поговорим осенью. А пока обдумай это дело в тесном кругу близких друзей и сообщи возражения.

 

Вполне возможно, что Сталин обратился с этими предло­жениями не только к Молотову, но и к некоторым другим членам Политбюро. Как рассказывал позже Каганович, в 1930 I. Сталин написал ему из Сочи: "Придется Рыкова менять. Пусть каждый член Политбюро напишет мнение, и Вы в том числе, кого Вы имеете в виду председателем Совнаркома". "Что писали другие, - говорил Каганович, - я не знаю. Я написал ему так: "Конечно, самое лучшее было бы, если бы Вы были председателем Совнаркома". Но тогда мы не мыслили, что можно совмещать должности Генсека и Предсовнаркома. "Поэтому я считаю, что председателем Совнаркома можно рекомендовать товарища Молотова"⁶¹.

 

Однако, на самом деле, обсуждение предложений Сталина происходило не столь безоблачно, как рассказывал Каганович. 7 октября 1930 г. члены Политбюро обсуждали предложе­ния Сталина, высказанные им в двух письмах Молотову. 8 октября Ворошилов подготовил письмо Сталину, в котором сообщал о результатах этого обсуждения⁶² (судя по содержа­нию, Ворошилову было поручено довести до Сталина общую позицию). Ворошилов писал, что решение сместить Рыкова поддержано единогласно. Однако по вопросу о новой кандида­туре многие члены Политбюро не согласились со Сталиным. "Я, Микоян, Молотов, Каганович и отчасти Куйбышев счита­ем, что самым лучшим выходом из положения было бы унифицирование руководства. Хорошо было бы сесть тебе в СНК и по настоящему, как ты умеешь, взяться за руководство всей страной", - сообщал Ворошилов. "Разумеется, - продолжал он, - можно оставить все (организационно) по-прежнему, т.е. иметь штаб и главное командование на Старой площади, но такой порядок тяжеловесен, мало гибок и, по-моему, орга­низационно нечеток". Уговаривая Сталина, Ворошилов льстил ему, писал, что в СНК должен сидеть "человек, обла­дающий даром стратега", ссылался на пример Ленина, возглавлявшего Совнарком. "Итак, я за то, чтобы тебе браться за всю "совокупность" руководства открыто, организованно. Все равно это руководство находится в твоих руках, с той лишь разницей, что в таком положении и руководить чрезвычайно трудно и полной отдачи в работе нет".

 

Судя по письму Ворошилова, ряд членов Политбюро не приняли также предложение о создании Комиссии исполне­ния. "Куйбышев первый, за ним и я, и Серго высказали сомне­ния в целесообразности существования такой комиссии", - сообщал Ворошилов. Особенно недоволен был Орджоникидзе, который "опасается, что созданием КИ вносится некоторый элемент, ослабляющий роль РКИ".

 

На первый взгляд, заявления соратников Сталина о назна­чении его на пост председателя СНК выглядят лестью царе­дворцев, предлагающих своему хозяину очередное звание или орден. Однако на деле ситуация была более сложной. Сила Сталина заключалась в том, что, фактически не отвечая за конкретные направления хозяйственно-политического руко­водства, он имел возможность сосредоточиться на решении кадровых вопросов и контроле за партийным аппаратом. Лишь эпизодически Сталин вмешивался в решение тех эконо­мических вопросов, которые либо имели, по его мнению, принципиальное политическое значение, либо могли принести ему определенную политическую выгоду. Это крайне удобное положение постороннего наблюдателя и арбитра объ­ективно не могло остаться неизменным при назначении Ста­лина председателем СНК. В этом случае Сталин, как это было в свое время с Лениным, неизбежно оказался бы вовлеченным в рутину правительственного аппарата, в решение изматыва­ющих "вермишельных" проблем, требующее огромных физи­ческих усилий (этот момент, кстати, тоже не следует сбрасы­вать со счетов), объективно терял роль арбитра в столкновени­ях руководства правительства и отдельных ведомств, но глав­ное - терял прежние возможности непосредственного конт­роля за партийным аппаратом. Кстати, соратники Сталина прекрасно понимали это. Ворошилов, отводя в своем письме возможные возражения со стороны Сталина, признавал: "Са­мый важный, самый, с моей точки зрения, острый вопрос в обсуждаемой комбинации - это партруководство". Несмотря на то что в письме Ворошилова вопрос о непосредственном руководителе партийного аппарата дипломатично не подни­мался, само предложение вернуться к ленинским традициям подразумевало, что на "хозяйстве" в ЦК останется кто-либо из помощников Сталина. Возможность отхода Сталина от непос­редственного руководства партаппаратом члены Политбюро обосновывали крепостью партии, ее возросшей организован­ностью. "Думаю, однако, - уговаривал Ворошилов Сталина, - что нет никаких оснований полагать, что партия и ее орга­ны на 1930 г. менее организованны, прочны (во всех отноше­ниях) и пр., чем то было 10 лет тому назад".

 

Трудно сказать, в какой мере предложения соратников Сталина были вызваны желанием поубавить его быстро расту­щую власть (хотя целиком возможность такого расчета отбра­сывать нельзя) и в какой мере сам Сталин подозревал их в подобных стремлениях. В любом случае, Сталина на данном этапе устраивало именно сложившееся "разделение властей", и он настоял на своем варианте. Только через десять лет, ког­да Сталин достиг власти абсолютного диктатора и получил возможность распоряжаться по своему усмотрению судьбой любого члена Политбюро, он принял, наконец, пост председа­теля СНК, реализовав по существу ту формулу, которая предлагалась в письме Ворошилова в 1930 г.

 

Пока же многочисленные консультации по вопросу о пред­седателе СНК и возражения членов Политбюро свидетельст­вовали, что Сталину приходилось преодолевать некоторое со­противление при реализации его принципиальных предложе­ний. Известные документы не позволяют проследить, как раз­вивался данный конфликт в Политбюро. Но решение о замене "советской верхушки" было принято не "к осени", как предпо­лагал Сталин в письме Молотову, а лишь несколько месяцев спустя, в декабре 1930 г.

 

Нельзя исключить, что с согласованиями в Политбюро вопроса о новом главе СНК была связана длительная подго­товка созыва пленума ЦК партии, на котором предстояло ут­вердить соответствующее постановление. Впервые вопрос о созыве очередного пленума ЦК был поставлен на Политбюро 15 сентября 1930 г., однако точную дату созыва в этот день не установили. 29 сентября Политбюро вновь вернулось к реше­нию о пленуме и постановило созвать его 5 декабря⁶³.

 

За время подготовки к пленуму были произведены сущест­венные кадровые перестановки в ВСНХ, Госплане и Наркома­те финансов. В конце октября 1930 г. Сталин окончательно решил проблему Сырцова.

 

Как уже говорилось, в 1930 г. Сталин относился к Сырцову достаточно подозрительно, причем Сырцов действительно не­однократно давал для этого основания. Разочарованный ста­линской политикой, он осторожно, но публично высказывал некоторые из своих опасений. В начале 1930 г. Сырцов выпу­стил большим тиражом достаточно критическую брошюру "О наших успехах, недостатках и задачах". В июле 1930 г. на XVI съезде партии он говорил не только о победах, но и проблемах.

 

30 августа 1930 г. Сырцов выступил с речью на объединенном заседании СНК и Экономического совета РСФСР, где рас­сматривались контрольные цифры на 1930/31 хозяйственный год. Речь была отпечатана 10-тысячным тиражом в виде бро­шюры и разослана на места. 15 октября по предложению Ста­лина Политбюро приняло специальное постановление "О бро­шюре т. Сырцова о контрольных цифрах": "Считать издание речи т. Сырцова по серии вопросов, не подлежащих оглаше­нию и распространению, ошибочным политическим шагом со стороны т. Сырцова"⁶⁴. Возможно, чашу терпения Сталина переполнил демарш Сырцова на заседании Политбюро 20 сен­тября 1930 г. При обсуждении финансовых вопросов Сырцов заявил, что второстепенных мер, которыми занимается ЦК для решения острейших финансовых проблем, недостаточно. Положение, заявил Сырцов, столь серьезное, что необходимо срочно вызвать из отпуска Сталина и предпринимать карди­нальные шаги. Большинство Политбюро отклонило предло­жения Сырцова как "паникерские". Однако Рыков, напрямую не поддерживая Сырцова, также говорил о высокой инфляции и излишних деньгах в деревне, что дало еще один повод подо­зревать Рыкова и Сырцова в благосклонном друг к другу отно­шении⁶⁵. Подозрения Сталина, видимо, вызывали также кон­такты Сырцова с первым секретарем Закавказского краевого комитета партии В. В. Ломинадзе, который также позволял се­бе критические высказывания по поводу текущей ситуации.

 

21 октября 1930 г. один из близких к Сырцову людей, Б.Резников, написал донос на имя бывшего помощника Ста­лина, редактора "Правды" Л.Мехлиса. В доносе говорилось, что Сырцов и его сторонники установили контакты с группой Ломинадзе на почве недовольства политикой руководства партии. И те, и другие, утверждал Резников, считают необхо­димым сместить Сталина.

 

Донос Резникова Сталину доставили ночью 21 октября 1930 г..Утром следующего дня, поставив в известность предсе­дателя ЦКК Орджоникидзе и секретаря ЦК Постышева (Ка­ганович и Молотов в Москве отсутствовали), Сталин распоря­дился вызвать Сырцова. Найти его удалось уже ближе к вече­ру. Сырцов прочитал донос и заявил, что показания будет давать только официально в ЦКК.

 

Сразу же вслед за Сырцовым в ЦК прибыл Резников и написал новое заявление. Он сообщал, что Сырцов приехал в ЦК прямо с собрания, которое он проводил со своими сторон­никами (в том числе и с ним, Резниковым). На собрании, как писал Резников, шла речь о переговорах с Ломинадзе о том, что обе группы решили готовиться к смещению Сталина как легальными, пропагандистскими, так и нелегальными мето­дами. Резников сообщил также, что Сырцов подробно проин­формировал своих сторонников о заседании Политбюро 20 ок­тября, где Сталин поставил вопрос о письме Бухарина (под­робнее об этом уже было сказано в предыдущем параграфе). В ( новом доносе Резников привел также такие слова Сырцова: "...Значительная часть партийного актива, конечно, недо­вольна режимом и политикой партии, но актив, очевидно, думает, что есть цельное Политбюро, которое ведет какую-то твердую линию, что существует, хоть и не ленинский, но все же ЦК. Надо эти иллюзии рассеять. Политбюро - это фик­ция. На самом деле все решается за спиной Политбюро не­большой кучкой, которая собирается в Кремле, в бывшей квартире Цеткиной, что вне этой кучки находятся такие чле­ны Политбюро, как Куйбышев, Ворошилов, Калинин, Рудзутак и, наоборот, в "кучку" входят не члены Политбюро, на­пример, Яковлев, Постышев и др. Далее он сказал, что тов. Ворошилов отшит от работы, его заменили Уборевичем, чело­веком беспринципным, дьявольски самолюбивым, явным тер­мидорианцем. Ворошилова же думают назначить вместо Ры­кова"⁶⁶.

 

По поводу второго заявления Резникова Сырцов также от­казался давать какие-либо объяснения. Тогда в ЦК были вы­званы другие участники собрания - Каврайский, Нусинов, Гальперин. На очной ставке с Резниковым они отрицали его обвинения, а поэтому были арестованы и отправлены в ОГПУ. Совместными усилиями ЦКК и ОГПУ у всех обвиняемых, включая Сырцова и Ломинадзе, были получены признания в антипартийной, фракционной деятельности. 4 ноября 1930 г. состоялось объединенное заседание Политбюро и президиума ЦКК, рассмотревшее по докладу Орджоникидзе вопрос "О фракционной работе т.т. Сырцова, Ломинадзе, Шацкина и др." После длительного обсуждения было принято решение вывести Сырцова и Ломинадзе из ЦК, а Шацкина из ЦКК. Для выработки резолюции была создана комиссия ЦК и ЦКК, в которую вошли Орджоникидзе, Сталин, Косиор, Каганович, Куйбышев, Ворошилов, Рудзутак, Шкирятов, Ярославский, Калинин, Молотов и Киров. Подготовленная комиссией резо­люция была утверждена только через месяц, 1 декабря, и бы­ла опубликована в газетах 2 декабря. В ней говорилось, что Сырцов и Ломинадзе организовали ""лево"-"правый" блок, платформа которого совпадает с взглядами "правого уклона"".

 

Решение об исключении Сырцова и Ломинадзе из ЦК, а Шацкина из ЦКК осталось в силе.

 

В докладе на объединенном заседании Политбюро и прези­диума ЦКК 4 ноября Орджоникидзе сообщил: Сырцов счита­ет, что дело против него было "подстроено". "Он всерьез дума­ет, например, - говорил Орджоникидзе, - что ЦК и ЦКК знали, что они делают с Нусиновым, Каврайским, Резнико­вым. (Далее при правке стенограммы Орджоникидзе вычерк­нул фразу: "и давали ему идти по этому пути". - О.Х.). Он и теперь убежден, что Каврайский, Нусинов и Резников были или агентами ГПУ или агентами ЦК и ЦКК, которые были к нему приставлены. На все это приходится разводить руками и поражаться, каким образом Сырцов доходит до таких нелепо-преступных утверждений. И только"⁶⁷. Однако, сетования Орджоникидзе вряд ли были искренними. Сырцов, несомнен­но, был прав во многих своих подозрениях. Как и в других подобных случаях, в "деле" Сырцова-Ломинадзе перепле­лись некоторые реальные события и провокация, намеренно обострявшая ситуацию. Подготовка этого "дела" может слу­жить хорошим примером сталинских методов политической борьбы на том этапе утверждения единоличной власти, когда Сталин еще не мог открыто расправиться с любым из своих соратников⁶⁸. Однако применительно к рассматриваемой теме специального внимания заслуживают два обстоятельства "де­ла": обвинения Сырцова в адрес Сталина по поводу ограниче­ния прав Политбюро и причины принятия необычно мягкого решения против лидеров данной "антипартийной группы".

 

Впервые о высказываниях Сырцова по поводу совещаний сталинской фракции и "отсечения" от руководства части По­литбюро, как уже говорилось, сообщил Резников в доносе от 22 октября. На следующий день, 23 октября, во время допроса Сырцова комиссией ЦКК (в комиссию входили: Орджоникид­зе (председатель), Постышев, Ярославский, Землячка) воп­рос всплыл вновь. Однако Орджоникидзе, "беседовавший" с Сырцовым, постарался его замять. Вот соответствующий фрагмент стенограммы.

 

"Сырцов: Мне кажется ненормальным является положе­ние, при котором целый ряд решений Политбюро предрешает­ся определенной группой. Я вполне понимаю, когда из нее исключается Рыков, как человек, допустивший правые ошиб­ки и ведущий неправильную политическую линию. Но на­сколько я себе представляю, что в составе этой руководящей группы совершенно не участвуют и являются механическими членами Политбюро Куйбышев, Рудзутак, Калинин и это создает такое положение, при котором...

 

Орджоникидзе: Кто же составляет эту группу?

 

Сырцов: Остальные за этим вычетом, очевидно, или часть этих остальных.

 

Орджоникидзе: Раз ты говоришь, так ты и должен знать.

 

Сырцов: И этим я объясняю то обстоятельство, что по цело­му ряду вопросов отдельные представители Политбюро при другом обсуждении, при другом подходе они не были бы связа­ны предварительным обсуждением и ставили бы вопросы не­сколько иначе"⁶⁹.

 

Свидетельства Сырцова в данном случае имеют особое зна­чение. Как кандидат в члены Политбюро, он многое знал о взаимоотношениях между членами Политбюро, несомненно, был осведомлен о таких нюансах этих взаимоотношений, ко­торые могут быть доступны только непосредственному участ­нику событий. Неосведомленность Сырцова по поводу некото­рых акций (например, его мнение о том, что на пост председа­теля СНК вместо Рыкова готовится Ворошилов, хотя Сталин уже согласовал со своими ближайшими соратниками кандида­туру Молотова) свидетельствовала лишь о высокой степени конспирации во "фракции" Сталина. В то же время этот факт подтверждал наблюдения Сырцова о существовании такой "фракции". Вряд ли Сырцов случайно заговорил о "фракции" и "механических" членах Политбюро. Зная о сложной обста­новке в Политбюро, он, скорее всего, надеялся на некоторую поддержку "механических" лидеров, права которых игнориро­вал Сталин.

 

Обвинение во "фракционности" было самым серьезным из всех возможных обвинений, выдвинутых против Сталина. До тех пор, пока ситуация в стране находилась под контролем, никто не мог убедить высших партийных чиновников (прежде всего, членов ЦК), что избранная "генеральная линия" оши­бочна и пагубна. Слишком далеко зашли коллективизация и "раскулачивание", а члены ЦК, поддержавшие Сталина про­тив Бухарина, Рыкова и Томского, несли за это прямую ответ­ственность. Другое дело, если тотчас после победы в многолет­ней борьбе с "левой" и "правой" оппозицией, Сталин, который всегда старался выглядеть "жертвой" интриг оппозиционеров, начал отсекать от руководства своих верных сторонников, т.е. готовить очередной раскол. Такие обвинения могли ввести в смущение даже самых верных сторонников вождя. Несомнен­но, Сталин понимал это. В своей речи на объединенном засе­дании Политбюро и Президиума ЦКК 4 ноября он сразу же заявил, что секретных заседаний на бывшей квартире Цеткин не было, что он там лишь готовился к докладу для XVI съезда партии ("вдали от телефонных звонков") и беседовал с отдель­ными членами Политбюро. "За период моей работы в этой квартире у меня побывали там по одному разу и в разное время Молотов, Калинин, Серго, Рудзутак, Микоян. Ни Кага­нович, ни Яковлев, ни Постышев, вопреки сообщению т. Сырцова, не бывали в этой квартире, никаких собраний не было и не могло быть на этой квартире. Встречались ли мы, иногда, некоторые члены Политбюро? Да, встречались. Встречались, главным образом, в помещении ЦК. А что в этом плохого?". Есть, однако, все основания полагать, что Сталин лгал. Практика организации "фракционных" заседаний Политбю­ро, на которых обсуждались и предрешались все основные вопросы, выносимые затем на официальные заседания, сло­жилась еще в 20-е годы. Известно, что в период борьбы Стали­на, Зиновьева и Каменева с Троцким, действовала так назы­ваемая "семерка" - "фракционное" Политбюро, в состав ко­торого входили все члены Политбюро, кроме Троцкого. После разрыва Сталина с Зиновьевым и Каменевым, во время борь­бы с "объединенной" оппозицией в 1926-1927 гг., Сталин и его сторонники в Политбюро также предварительно согласовыва­ли решения по ключевым вопросам, выступая на официаль­ных заседаниях Политбюро единым фронтом. Об этом свиде­тельствуют, например, письма Сталина Молотову, многие из которых фактически были адресованы всей сталинско-бухаринской группе в Политбюро'¹. Пока неизвестно, как конк­ретно сталинское большинство в Политбюро согласовывало свои акции против группы Бухарина, Рыкова, Томского в 1928-1929 гг. Однако о том, что такое согласование было регу­лярным, свидетельствует весь ход борьбы Сталина с "правы­ми". Таким образом, в 1930 г. Сталин использовал старые, надежные методы политической борьбы. Основания для этого у него были - в Политбюро оставался Рыков. Новым было лишь то, что по каким-то причинам Сталин на этот раз решил отстранить от решения принципиальных вопросов не только политического оппонента - Рыкова, но и ряд собственных соратников. Возможно потому, что считал их недостаточно "твердыми", опасался их колебаний в решительный момент, либо просто полагал, что они не способны принести пользу в таком "деликатном" деле. Напомню, что Сырцов называл сре­ди "механических" членов Политбюро Калинина, а Сталин в это же время обвинял Калинина в связях с "вредителями".

 

В любом случае, Сталин совершенно не был заинтересован в распространении каких-либо слухов о "подпольном" Полит­бюро, равно как и иных обвинений, выдвинутых против него Сырцовым. Это, видимо, была одна из основных причин, по которой столь громкое дело даже не рассматривалось на пле­нуме ЦК. Уже на совместном заседании Политбюро и Прези­диума ЦКК 4 ноября Сталин заявил, что история с блоком Сырцова-Ломинадзе несерьезна⁷². А 20 ноября 1930 г. По­литбюро по предложению Сталина приняло решение: "Об из­мышлениях Форвертса": а) Не давать никаких опровержений в нашей печати, б) Поручить ТАССу указать через иностран­ную печать, что сообщение Форвертса о "военном заговоре" и аресте т. Сырцова, Ломинадзе и других представляют сплош­ной и злостный вымысел"⁷³.

 

Мотивы подобных решений понятны. Сталину было невы­годно распространение информации об оппозиционности его недавних верных сторонников. Объективно это ослабляло по­зиции Сталина, сеяло дополнительные сомнения по поводу прочности режима. В связи с этим в деле Сырцова-Ломинад­зе чувствовалось стремление Сталина соблюсти оптимальную меру в подавлении инакомыслия в руководстве партии. Про­являя достаточную жесткость, Сталин избегал обычной позже жестокости, подчеркивая тем самым уверенность в прочности своего положения и несерьезность намерений оппозиционе­ров⁷⁴. Судя по известным фактам, Сталину приходилось так­же считаться с позицией отдельных членов Политбюро, по крайней мере, Орджоникидзе. Орджоникидзе прямо говорил о своих дружественных отношениях с Сырцовым и Ломинадзе в своей речи 4 ноября. Несмотря на то, что публично Орджони­кидзе требовал строго наказать "фракционеров", вполне воз­можно, что наедине со Сталиным он говорил по-другому. По­зже, в 1936-1937 гг., когда противоречия между Сталиным и Орджоникидзе обострились до предела, Сталин открыто обви­нял Орджоникидзе в попустительстве антипартийной дея­тельности Ломинадзе (подробнее об этом см. стр. 170-171).

 

На объединенном заседании Политбюро и Президиума ЦКК 4 ноября 1930 г. всячески подчеркивалась идейная связь "платформы" Сырцова с "взглядами правого уклона", а также сочувствие Рыкова оппозиционерам. Этому, в частности, по­святил значительную часть своей речи Сталин. Он заявил, что Рыков лишь на словах признает "генеральную линию" и по­вторил формулу из своего письма Молотову о необходимости "полной спайки между партийной и советской верхушкой". Обвинив Рыкова в том, что он защищает "вредителей" и "разложившихся коммунистов", Сталин заявил: "Председатель Совнаркома существует для того, чтобы он в ежедневной практической работе проводил в жизнь указания партии, в выработке которых он сам принимает участие. Делается это или нет? Нет, к сожалению, не делается. Вот в чем дело и вот откуда наше недовольство. И это, конечно, долго продолжать­ся не может"⁷⁵.

 

Так было положено начало открытой подготовке смещения Рыкова. 5 ноября по докладу Сталина Политбюро утвердило повестку дня предстоящего пленума: рассмотрение контроль­ных цифр на 1931 г., отчет Наркомснаба о снабжении мясом и овощами, доклад Центросоюза о работе потребкооперации. 20 ноября Политбюро вновь перенесло начало пленума - на 15 декабря. 30 ноября повестка дня была пополнена вопросом о перевыборах Советов⁷⁶.

 

Пока готовился пленум, Рыков фактически все больше от­странялся от власти явочным путем. 29 ноября 1930 г., напри­мер, комиссия Политбюро под председательством Ворошило­ва рассматривала вопросы о мобилизационном развертывании Красной Армии в 1931 г., о плане заказов Наркомвоенмора на 1931 г. Из членов Политбюро на заседании присутствовали Сталин, Орджоникидзе, Куйбышев, Молотов, Рудзутак. Председатель СНК Рыков, без которого подобные вопросы не должны были решаться и не решались ранее, отсутствовал⁷⁷.

 

11 декабре 1930 г. Политбюро обсудило проекты постанов­лений по основным вопросам пленума, но буквально накануне его созыва, 14 декабря, вновь перенесло открытие пленума, на этот раз на 17 декабря⁷⁸. Смысл этого переноса стал ясен на следующий день. 15 декабря член Президиума ЦКК ВКП(б) Акулов по поручению Президиума направил в Политбюро специальное письмо, в котором предлагал созвать не пленум ЦК, а объединенный пленум ЦК и ЦКК ВКП(б). Обычно объ­единенные пленумы ЦК и ЦКК собирались для решения важ­нейших партийно-государственных проблем. До декабря 1930 г. такой объединенный пленум последний раз собирался в ап­реле 1929 г. и решал важнейший вопрос о борьбе в Политбюро между группами Бухарина и Сталина. На этот раз Акулов мотивировал необходимость созыва объединенного пленума обсуждением "крупных хозяйственных вопросов". Хотя на са­мом деле это, несомненно, было связано с предстоящим сме­щением Рыкова. Предложение Акулова было принято⁷⁹.

 

Маневры вокруг созыва пленума свидетельствовали о том, что Сталин до последнего момента старался не демонстриро­вать свои истинные планы в отношении Рыкова. Эта линия была продолжена и на самом пленуме, где вопрос о Рыкове возник как бы случайно, между делом.

 

Первые два дня работы пленума, казалось, не предвещали никаких "организационных вопросов". Шло обычное обсужде­ние повестки дня, произносились традиционные отчетно-бюрократические речи. Признаки подготовленной атаки против Рыкова появились на третий день пленума. Утром 19 декабря выступление Рыкова в прениях по докладу Куйбышева о кон­трольных цифрах на 1931 г. несколько раз прерывалось ре­пликами с мест, в которых ему напоминали о прежних "гре­хах" и требовали покаяния. Рыков защищался, достаточно резко заявил, что бессмысленно вспоминать "старые споры", хотя в заключение своего выступления вновь заявил о своей лояльности: "Я в величайшей степени убежден в том, что ге­неральная линия партии является единственно правильной линией, что достигнутые успехи говорят об этом с полной и безусловной категоричностью, что всякое - как теперь при­мято называть наиболее гнусную форму борьбы - двурушни­чество, пассивность, нейтральность являются для члена пар­тии совершенно недопустимыми"⁸⁰. Несмотря на это, высту­павшие затем участники пленума осуждали Рыкова, обвиня­ли его в неискренности, называли его речь оппортунистиче­ской.

 

На вечернем заседании 19 декабря с заключительным сло­ном выступил Куйбышев. Оставив в стороне предмет своего доклада - план народнохозяйственного развития на 1931 г., Куйбышев начал обличать Рыкова и фактически предложил снять его с поста председателя Совнаркома. "Я считаю, - говорил он, - что между советской и партийной верхушкой, при выполнении такого исключительно трудного плана, кото­рый стоит перед нами в 31 г., требуется огромная сплочен­ность. Ни малейшей щелки не должно быть между соваппаратом и возглавляющими его товарищами и руководством пар­тии. То, что происходило после съезда, то обстоятельство, что тов. Рыков не стал в ряды активных борцов за генеральную линию, не стал борцом против системы взглядов, вредность которой он сам признал, показывает, что такая щелка есть, пока тов. Рыков возглавляет соваппарат. А это вредно, это разлагающе действует на весь советский аппарат... Выходит так, что есть ЦК и его руководство в лице Политбюро, Плену­ма ЦК, это руководство охвачено величайшим воодушевлени­ем социалистической стройки, ведет пролетариат на все новые и новые бои, ожесточенно борется с классовыми врагами и со всякими проявлениями, хотя бы даже завуалированными, враждебной классовой идеологии, и есть верхушка советского государства, которая делает, "что может"! Так дальше продол­жаться не может..."⁸¹.

 

Косиор, получивший слово в заключение пленума, предло­жил освободить Рыкова от обязанностей председателя Сов­наркома СССР и члена Политбюро, утвердив новым предсе­дателем СНК Молотова, а членом Политбюро Орджоникидзе. Пленум принял эти предложения единогласно⁸².

 

Смещение Рыкова прошло без видимого участия Сталина. Однако во всей этой операции чувствовалась его рука: начи­ная от подготовки пленума и заканчивая формулировкой о разрыве между партийным и советским руководством, выска­занной Сталиным еще в сентябре в письме Молотову и не раз повторенной на декабрьском пленуме.

 

 

Примечания

 

1. Документы свидетельствуют. Из истории деревни накануне и в ходе коллективизации 1927-1932 гг. Под ред. Данилова В.П. и Ивницкого Н.А. М., 1989. С. 23.

2. Ивницкий Н.А. Коллективизация и раскулачивание (начало 30-х го­дов). М., 1994. С. 143-144.

3. Васильев В. Крестьянские восстания на Украине. 1929-1930 годы // Свободная мысль. 1992. № 9. С. 70-78.

4. Документы свидетельствуют. С. 36-37.

5. Попов В.П. Государственный террор в советской России, 1923-1953 гг. // Отечественные архивы. 1992. № 2. С. 20-31.

6. Письма И.В.Сталина В.М.Молотову. 1925-1936 гг. С. 178.

7. ГАРФ. Ф. Р-5446. Оп. 55. Д. 19 73. Л. 52-54.

8. Там же. Л. 132.

9. Там же. Л. 92-93.

10. РЦХИДНИ. Ф. 85. Оп. 27. Д. 267. Л. 2.

11. Известия ЦК КПСС. 1989. № 1. С. 127.

12. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 117. Д. 873. Л. 23.

13. Бюллетень оппозиции. 1930. № 17-18. С. 39.

14. Письма И.В.Сталина В.М.Молотову. 1925-1936 гг. С. 177-232.

15. Социалистический вестник. 1930. № 24. С. 15.

16. РЦХИДНИ. Ф. 52. Оп. 2. Д. 1420. Л. 200, 220.

17. Письма И.В.Сталина В.М.Молотову. 1925-1936 гг. С. 123. •

18. Коэн С. Бухарин. Политическая биография. С. 394-395.

19. Сенин А.С. А.И.Рыков. Страницы жизни. М., 1993. С. 108-109.

20. ГАРФ. Ф. Р-5446. Оп. 55. Д. 2055. Л. 10.

21. Там же. Л. 6.

22. Там же. Д. 2051. Л. 37-38.

23. Там же. Л. 29-33.

24. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 746. Л. 2, 11.

25. ГАРФ. Ф. Р-5446. Оп. 6. Д. 725. Л. 5-6; Хлевнюк О. Принудительный труд в экономике СССР. 1929-1941 гг. // Свободная мысль. 1992. № 13. С. 75-76.

26. ГАРФ. Ф. Р-5446. Оп. 6. Д. 725. Л. 2-3.

27. Там же. Оп. 55. Д. 1986. Л. 30-31.

28. Там же. Оп. 6. Д. 725. Л. 4-6.

29. Там же. Л. 2-3.

30. Там же. Л. 1.

31. Там же. Л. 12, 13.

32. Там же. Оп. 55. Д. 1986. Л. 102.

33. Письма И.В.Сталина В.М.Молотову. 1925-1936 гг. С. 214.

34. Там же. С. 215-216.

35. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. З.Д. 561. Л. 11.

36. ГАРФ. Ф. Р-5446. Оп. 55. Д. 2037. Л. 52-54.

37. Там же. Оп. 6. Д. 656. Л. 1-3.

38. Там же. On. 55. Д. 1986. Л. 26; Д. 1945. Л. 51 -52.

39. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 162. Д. 9. Л. 4.

40. См., например: Правда. 1930. 26 июля. С. 5; 2 августа. С. 5.

41. Письма И.В.Сталина В.М.Молотову. 1925-1936 гг. С. 180.

42. Там же. С. 181.

43. Там же. С. 193-194.

44. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 162. Д. 9. Л. 16.

45. Там же. Оп. 3. Д. 800. Л. 7-8.

46. Письма И.В. Сталина В.М.Молотову. 1925-1936 гг. С. 192-193, 198-199.

47. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 71. Д. 30.

48. Письма И.В. Сталина В.М. Молотову. 1925-1936 гг. С. 198.

49. Там же. С. 211.

50. Там же. С. 199.

51. Военные архивы России. 1993. Вып. 1. С. 103.

52. Там же. С. 104.

53. Там же. С. 104-105.

54. Реабилитация. Политические процессы 30-50-х годов. С. 242, 244.

55. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 801. Л. 12.

56. Там же. Ф. 589. Оп. 3. Д. 9333. Т. II. Л. 34.

57. Там же. Л. 135.

58. Там же. Ф. 17. Оп. 162. Д. 9. Л. 54.

59. Письма И.В. Сталина В.М. Молотову. 1925-1936 гг. С. 217.

60. Там же. С. 222-223.

61. Чуев Ф. Так говорил Каганович. С. 60.

62. РЦХИДНИ. Ф. 74. Оп. 2. Д. 37. Л. 9-12.

63. Там же. Ф. 17. Оп. 2. Д. 735. Л. 9-10.

64. Там же. Оп. 3. Д. 800. Л. 7.

65. Об этом заседании Политбюро и о солидарности Рыкова с Сырцовым говорил Молотов на объединенном заседании Политбюро и Президиума ЦКК 4 ноября 1930 г., на котором рассматривалось дело Сырцова-Ломинадзе (РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1002. Л. 127).

66. РЦХИДНИ. Ф. 589. Оп. 3. Д. 9333. Т. II. Л. 135.

67. Там же. Ф. 85. Оп. 1/с. Д. 130. Л. 15-33.

68. Подробнее о "деле Сырцова-Ломинадзе" см.: Davies R.W. The Syrtsov-Lominadze Affair // Soviet Studies. Vol. 33, № 1 (January 1981); Старков Б.А. "Право-левые фракционеры"// Они не молчали. М., 1991; Кислицын С.А. Вариант Сырцова (из истории формирования антисталинского сопротивле­ния в советском обществе в 20-30-е гг.). Ростов-на-Дону, 1992.

69. РЦХИДНИ. Ф. 589. Оп. 3. Д. 9333. Т. II. Л. 121.

70. Там же. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1002. Л. 173-174. Впервые на этот момент в выступлении Сталина обратил внимание С.А.Кислицын (Кентавр. 1993. № 1. С. 118).

71. Письма И.В. Сталина В.М. Молотову. 1925-1936 гг. С. 70-72, 88-91 и др.

72. Кислицын С.А. "Право-"левацкий" блок Сырцова-Ломинадзе". С. 119.

73. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 162. Д. 9. Л. 57.

74. Так, в завершение объединенного заседания Политбюро и Президиу­ма ЦКК 4 ноября Сталин неожиданно предложил смягчить принятое реше­ние: не выводить Сырцова и Ломинадзе из ЦК, а только перевести их в канди­даты в члены ЦК. Хорошо понимавшие игру Сталина, члены Политбюро "твердо" отклонили это предложение (Там же. Оп. 163. Д. 1002. Л. 218).

75. Там же. Л. 191-195. 76. Там же. Оп. 2. Д. 735. Л. 12-13. 77. Там же. Оп. 162. Д. 9. Л. 88-92.

78. Там же. Оп. 2. Д. 735. Л. 14-15.

79. Там же. Л. 15.

80. Там же. Д. 460. Л. 61-64.

81. Там же. Л. 81-83.

82. Там же. Л. 87.

 

Глава 2

 

1931-1933 ГОДЫ: КРИЗИСЫ, РЕФОРМЫ,

НАСИЛИЕ

 

Окончательно уничтожив последние следы оппозиционно­сти в высших эшелонах власти, Сталин остался один на один со своими соратниками. Во многом благодаря их верности и преданности, их неразборчивой готовности бороться с полити­ческим противником любыми методами, Сталин одержал по­беду. Однако, как и любая другая, эта победа Сталина содер­жала в себе зерна поражения. Друзья и соратники в Политбю­ро, конечно, уже не представляли для Сталина такой полити­ческой угрозы, какая исходила некоторое время до того от Троцкого, Зиновьева, Рыкова и Бухарина. Однако закален­ные борьбой и избалованные уступками, которые делал им Сталин в период острого политического противостояния, чле­ны сталинского Политбюро оставались препятствием на пути установления абсолютной диктатуры вождя.

 

Трудности, испытываемые Сталиным, усугублялись и тем, что вопрос о возможности осуществления "большого скачка" методами, предложенными в 1929-1930 гг., оставался откры­тым. Явное нарастание всеобщего кризиса заставляло руко­водство страны в 1931-начале 1932 гг. маневрировать, идти на некоторые уступки во имя сохранения принципиальных основ "генеральной линии".

 

Эти политические колебания порождают у историков зако­номерный вопрос: каким был механизм принятия важнейших решений в начале 30-х годов, кто конкретно инициировал "ре­формы" и нововведения, насколько значительной была само­стоятельность отдельных членов Политбюро и как строились их взаимоотношения со Сталиным. Попытка исследования этих проблем предпринята в данной главе.

 

 

1. Провал "великого перелома"

 

Форсированная индустриализация, коллективизация и ликвидация "кулачества", осуществляемые в 1929-1930 гг., принесли стране неисчислимые бедствия. По данным комиссии Политбюро, изучавшей в конце 1980-х годов материалы о сталинских репрессиях, в 1930-1931 гг. 356,5 тыс. крестьян­ских семейств общей численностью 1680000 человек были высланы в Сибирь и на Север в лагеря ОГПУ и в так называе­мые трудовые поселения¹. По оценкам В.П.Данилова и Н.А.Ивницкого, 200-250 тыс. семей (т.е. около миллиона кре­стьян), не дожидаясь репрессий, бежали в города и на стройки, еще примерно 400-450 тыс. семей (около 2 млн. крестьян) были выселены по так называемой третьей категории (в пре­делах своей области) и также, потеряв свое имущество, в большинстве ушли в города и на стройки². Коллективизация и раскулачивание существенно подорвали производительные силы деревни. Уже в 1931 г. в ряде регионов ощущался голод, принявший в последующие два года катастрофические масш­табы.

 

Индустриальные скачки, непомерное наращивание капи­тальных вложений в тяжелую промышленность, игнорирова­ние экономических рычагов управления и массовые репрессии против специалистов, вызвавшие волну так называемого "спецеедства", падение дисциплины на производстве привели к кризису в промышленности³. Этот кризис особенно беспокоил руководство страны. Поэтому в конце 1930-начале 1931 года в экономической политике стали проявляться тенденции, по­зволяющие говорить о некоторой корректировке откровенно репрессивной политики. Этот новый курс, который Р.У.Девис назвал "миниреформами"⁴, складывался постепенно как цепь отдельных непоследовательных и противоречивых решений. Причем затрагивали "миниреформы" лишь промышленность, оставляя в неприкосновенности насильственную политику, проводившуюся в деревне.

 

Суть "миниреформ" составляли попытки активизировать экономические стимулы развития производства, преодолеть "военно-коммунистические" методы управления индустрией. Официально были осуждены теории скорого отмирания товар­но-денежных отношений и введения прямого "социалистиче­ского" продуктообмена. Деньги и материальные стимулы объ­являлись долгосрочной основой для создания новой экономи­ки. Однако наиболее явно и ощутимо новые тенденции про­явились в осуждении массовых репрессий против инженерно-технических работников, в государственной поддержке авто­ритета хозяйственников, осуществлявшейся под лозунгом "укрепления единоначалия".

 

После серии решений, которые касались отдельных конк­ретных случаев ущемления прав хозяйственников и специалистов, Политбюро в середине 1931 г. приняло ряд достаточно кардинальных мер. 10 июля 1931 г. Политбюро одобрило два постановления, которые существенно меняли положение спе­циалистов и в какой-то мере ограничивали права ОГПУ в целом. Первое под названием "Вопросы ОГПУ" предусматрива­ло, что ОГПУ не имеет права на аресты коммунистов без ведо­ма и согласия ЦК ВКП(б), а на аресты специалистов (инже­нерно-технический персонал, военные, агрономы, врачи и т.п.) без согласия соответствующего наркома (союзного или республиканского), причем в случае разногласий между нар­комами и ОГПУ вопрос переносился на разрешение в ЦК ВКП(б). Постановление предусматривало также, что "граж­дан, арестованных по обвинению в политическом преступле­нии", ОГПУ не имеет права "держать без допроса более, чем две недели, и под следствием более, чем три месяца, после чего дело должно быть ликвидировано либо передачей суду, либо самостоятельным решением коллегии ОГПУ". Все приго­воры о расстреле, выносимые коллегией ОГПУ, отныне долж­ны были утверждаться ЦК ВКП(б)⁵.

 

Второе постановление под названием "О работе техниче­ского персонала на предприятиях и об улучшении его матери­ального положения" содержало развернутую программу юри­дической и политической реабилитации специалистов. Поста­новление состояло из двух частей: строго секретной, прохо­дившей под грифом "особая папка", и секретной, которая рас­сылалась на места всем партийным, государственным и хозяй­ственным руководителям. В закрытой части было записано всего два пункта, имевших, однако, принципиальное значе­ние: "Освободить арестованных специалистов в первую оче­редь по черной металлургии и потом по углю по списку, согла­сованному между Орджоникидзе и Менжинским, и направить их для работы на заводы; Отменить постановление СТО об обязанности ОГПУ привлекать к ответственности специали­стов за пережоги топлива"'⁶.

 

Большая часть постановления была разослана на места и предусматривала амнистию специалистов, осужденных к при­нудительным работам, отменяла дискриминацию специали­стов при назначении на руководящие посты на предприятиях. Дети инженерно-технических работников при поступлении в высшие учебные заведения получали равные права с детьми индустриальных рабочих (ранее они подвергались дискрими­нации). Один из пунктов постановления требовал не допу­скать вмешательства партийных организаций в оперативную деятельность администрации предприятий. Наконец, поста­новление от 10 июля запрещало милиции, уголовному розы­ску и прокуратуре вмешиваться в производственную жизнь предприятий и вести следствие по производственным делам без специального разрешения дирекции предприятий или вы­шестоящих органов. На промышленных предприятиях упраз­днялись официальные представительства ОГПУ⁷.

 

Однако все эти преобразования носили половинчатый и непоследовательный характер. Основы политики "большого скачка" оставались неприкосновенными. Страна все глубже втягивалась в глубокий социально-экономический кризис, ко­торый особенно очевидно проявлялся в деревне. Массовый ха­рактер принял выход крестьян из колхозов. С января по 1 июля 1932 г. число коллективизированных хозяйств в РСФСР сократилось на 1370,8 тыс., а на Украине - на 41,2 тыс⁸. Голодные крестьяне оказывали сопротивление вывозу хлеба в счет заготовок, нападали на государственные хлебные склады. О таких событиях на Украине, недалеко от Полтавы, докла­дывал председателю Совнаркома СССР В.М. Молотову один из руководителей ЦКК ВКП(б), проводивший инспекцию в этих районах. Он писал, что 3 мая 1932 г. около 300 женщин села Устиновцы захватили председателя сельсовета и, выбро­сив черный флаг, двинулись на железнодорожную станцию Гоголево, где начали ломать двери складов. Первоначально заведующий складами сумел отогнать толпу при помощи ог­нетушителя: испугавшись, что это газы, женщины разошлись. Однако на следующий день крестьяне начали собираться сно­ва. Для подавления волнений были вызваны вооруженная ми­лиция и уполномоченные ГПУ. Хлеб со складов в тот же день быстро вывезли.

 

На следующий день, 5 мая, примерно такая же толпа, со­стоявшая из женщин деревни Часниковка, разгромила склад на станции Сенча и забрала 37 мешков пшеницы. 6 мая, вдох­новленные первыми победами, крестьяне вновь пришли на станцию и забрали из вагонов 150 пудов кукурузы. Коммуни­стов, которые пытались остановить толпу и стреляли в воздух, разогнали. К вечеру на станцию прибыли 50 вооруженных милиционеров и коммунистов. Однако крестьян это не испу­гало - на станцию собрались около 400 человек, которые вновь попытались открыть вагоны. 7 мая еще большая толпа крестьян была разогнана конной милицией и вооруженными коммунистами.

 

На станции Сагайдак 5 мая около 800 человек оттеснили двух милиционеров и сельских активистов, охранявших хлеб, отдали тут же, но 100 увезли с собой. 6 мая попытку, правда безуспешную, забрать хлеб сделали около 400 крестьян из деревень Лиман и Федунки⁹. Подобных событий было много по всей стране.

 

Весной 1932 г. в связи со снижением норм карточного снаб­жения хлебом начались антиправительственные выступления также и в городах. 7-9 апреля, например, большие группы жителей белорусского города Борисова разгромили хлебные I клады, организовали демонстрацию и шествие женщин и де­тей к красноармейским казармам. По официальным оценкам, скорее заниженным, в волнениях участвовало 400-500 чело­век. Демонстранты встретили определенную поддержку у представителей местных властей и милиционеров. Несмотря на лояльность войск, были замечены "болезненные явления “ среди красноармейцев и комсостава.

 

Куда более серьезные события произошли через несколько дней в текстильных районах Ивановской области. Положение, этих регионов было типичным для центров такого рода, занимавших промежуточное место между особо бедствующей де­ревней и скудно, но более регулярно снабжаемыми крупными городами. Задержки в выдаче продуктов по карточкам, низкие заработки из-за простоев технически отсталых и не обеспе­ченных сырьем фабрик - характерные черты быта текстиль-И1.1Х поселков. В начале 1932 г. в Вичуге, например, несколько месяцев не выдавали муку; дети, и без того получавшие 100 граммов хлеба в день, были переведены на 60-граммовый паек¹¹. На политические настроения текстильщиков влияла тя­желая ситуация в окружающих деревнях, где многие фабрич­ные имели родственников. Коллективизация ввергла их в разорение. В такой взрывоопасной обстановке в начале апреля из Москвы пришло распоряжение о сокращении карточных норм.

 

5 апреля началась забастовка на фабрике им. Ногина в Пичуге. 9 апреля бастовали почти все фабрики города. На сле­дующий день многотысячная толпа двинулась к горсовету, разгромила здание милиции, заняла здания ГПУ и райкома партии. Активные выступления в городе продолжались и на следующий день. В стычках с милицией (согласно официаль­ным отчетам) один демонстрант был убит и один ранен, пятнадцать милиционеров получили тяжелые ранения, а 40 ми­лиционеров и 5-7 ответственных работников - легкие. 12 ап­реля в Вичугу прибыл Л.М.Каганович. При помощи репрессий и обещаний забастовку на вичугских фабриках удалось прекратить. Помимо Вичуги, забастовки и массовые волнения произошли в ряде других районов Иваново-Вознесенской об­ласти - Тейковском, Лежневском, Пучежском ¹². Для лока­лизации выступлений ивановские руководители приняли энергичные меры. 14 апреля было одобрено решение об "изъя­тии антисоветских элементов" в крупнейших городах. Для предотвращения похода рабочих Тейково в Иваново-Вознесенск было решено не останавливать в Тейково поезда¹³. В районах волнений проводились массовые аресты руководите­лей забастовок. Все это позволило предупредить втягивание в забастовочное движение рабочих других центров, хотя обста­новка в регионе оставалась тяжелой.

 

Хотя ивановские волнения удалось сравнительно быстро подавить, эти события выявили ряд очень тревожных для ста­линского режима симптомов. Забастовки и демонстрации про­изошли в одной из крупнейших промышленных областей в центре страны, неподалеку от столицы и охватили одновре­менно несколько районов. В любой момент к забастовщикам могли присоединиться рабочие других предприятий, где так­же наблюдались "тяжелые настроения". Большое влияние ап­рельские события оказали на крестьян Ивановской области, многие из которых фактически поддержали рабочих-заба­стовщиков. По деревням прокатились так называемые "во­лынки" - коллективные отказы от работы в колхозах, уси­лился распад колхозов¹⁴. Активное участие в забастовках и демонстрациях принимали местные коммунисты (в ряде случаев они были их организаторами)¹⁵. Одновременно полную беспомощность продемонстрировали местные руководители.

 

В контексте общей ситуации подобные выступления могли в конце концов привести к непредсказуемым последствиям. И неудивительно, что волнения в Ивановской области были очень серьезно восприняты в Москве. ЦК ВКП(б) обратился к областной парторганизации со специальным письмом, в кото­ром утверждал, что местные коммунисты проглядели, как "ос­колки контрреволюционных партий эсеров, меньшевиков, а также изгнанные из наших большевистских рядов контррево­люционные троцкисты и бывшие члены "рабочей оппозиции" пытались свить себе гнездо и организовать выступления про­тив партии и советской власти"¹⁶.

 

Сбивая напряжение в Ивановской области, Совнарком СССР оперативно принял решение о направлении туда допол­нительных продовольственных фондов. Не исключено, что ивановские события подтолкнули правительство на более ре­шительные "либеральные" меры. В мае 1932 г. появились по­становления СНК, ЦИК СССР и ЦК ВКП(б), означавшие становления СНК, ЦИК СССР и ЦК ВКП(б), означавшие новый поворот "генеральной линии". Значительно сократив государственный план хлебо- и скотозаготовок, правительст­во разрешило свободную торговлю хлебом (после завершения хлебопоставок с 15 января 1933 г.) и мясом (в случае регуляр­ного выполнения поставок в централизованные фонды). При­чем если раньше торговля ущемлялась многочисленными налогами и низкими потолками цен, то отныне приезжавшие на рынок единоличники и колхозники могли торговать по сво­бодным ценам. Цель подобных решений была ясна. Продразверстка и централизованное снабжение довели страну до голода, и, вспомнив о годах нэпа, сталинское руководство обрати­лось к личной заинтересованности крестьян.

 

В весенние и летние месяцы 1932 г. политика, которую иногда называют "неонэпом", казалось, набирала силу. Одно за другим следовали постановления о недопустимости ликвидации личных подсобных хозяйств колхозников, о возвраще­нии им ранее реквизированного для общественных ферм скота, о соблюдении законности и прекращении произвола государственных чиновников в деревне. Реальные корректировки затронули даже курс на форсированную индустриализацию. В августе 1932 г. впервые за несколько лет было принято реше­ние о существенном сокращении капиталовложений, причем более всего сокращалось финансирование тяжелой промышленности¹⁷.

 

Однако все эти сами по себе непоследовательные меры бы­ли приняты слишком поздно. Ненадежный спасательный круг фактически был брошен утопленнику. Осенью 1932 г. кризис приобрел невероятные размеры.

 

Кризис 1932-1933 гг., главной составляющей которого был ужасный голод, унесший несколько миллионов жизней, вновь укрепил государственно-террористическую политику в ее са­мых жестоких формах.

 

Очень скоро стало ясно, что постановление о свободе торговли не сможет внести перелом в ход хлебозаготовок. Голодавшими крестьянами владела одна мысль: как пережить зи­му и весну. Задавленные многолетним произволом и мало до­верявшие властям, они меньше всего думали о судьбе урожая на колхозных полях. Продолжались массовые самороспуски колхозов, сопровождавшиеся, как говорилось в сводках ОГПУ, "разбором скота, имущества и сельскохозяйственного инвентаря". Наблюдалось "усиление тенденций к индивидуаль­ному сбору урожая", "самочинный захват и раздел в едино­личное пользование земли и посевов". В ряде мест вспыхивали массовые волнения, которые власти подавляли вооруженной силой¹⁸. Хлебозаготовки 1932 г. оказались в катастрофиче­ском положении.

 

Поскольку новый урожай не принес облегчения, многие районы страны охватила новая волна жестокого голода. В 1932-1933 гг. от голода, по наиболее достоверным подсчетам, умерло от 4 до 5 млн. человек¹⁹. Бесчисленные секретные сводки были переполнены сообщениями о широком распрост­ранении людоедства. Из голодающих деревень в города устре­мились массы крестьян и беспризорных детей. Страну охвати­ли эпидемии, причем не только сельские местности, но и отно­сительно более благополучные промышленные центры. В но­ябре 1932 г., например, свыше 160 случаев заболеваний сып­ным тифом в день фиксировали в Ленинграде²⁰. В 1932-1933 гг. в СССР было зарегистрировано более 1,1 млн. случаев за­болевания сыпным тифом и более 0,5 млн. - брюшным ти­фом²¹.

 

Как ни старались власти поддерживать высокие темпы промышленного производства, бросая на это последние резер­вы, глубокий кризис охватил и индустриальные отрасли. Да­же по официальным оценкам, производительность труда в 1932 году практически не росла. Себестоимость же промыш­ленной продукции превзошла те размеры, которые могла вы­держать обескровленная страна.

 

Перечислением подобных фактов и описанием ужасающих бедствий, обрушившихся на СССР, можно заполнить еще не один десяток страниц. В мирное время, более чем через десять лет после завершения кровопролитных войн, Советский Союз оказался в положении, напоминавшем военную разруху.

 

Удержаться у власти в период кризиса сталинское руковод­ство сумело лишь при помощи жестоких репрессий. Основны­ми методами хлебозаготовок стали повальные обыски, массо­вые аресты, расстрелы и даже выселение целых деревень. ОГПУ "очищало" промышленные предприятия от "дезорганиза­торов", "кулаков", "вредителей". Широкомасштабной чисткой городов сопровождалось введение в 1933 г. паспортной систе­мы. В апреле 1933 г. Политбюро приняло решение об органи­зации в дополнение к многочисленным лагерям, колониям и спецпоселкам так называемых трудовых поселений, куда, по­мимо крестьян, обвиненных в саботаже хлебозаготовок, пред­полагалось направлять "городской элемент, отказавшийся в связи с паспортизацией выезжать из Москвы и Ленинграда", а также "бежавших из деревень кулаков, снимаемых с промыш­ленного производства". За 1933 г. в ссылку было отправлено около 270 тыс. новых спецпоселенцев²³. Примерно на 200 тыс. за 1933 г. увеличилось количество заключенных в лагерях. Огромное количество людей было осуждено к принудитель­ным работам, многие получили условные сроки заключения. Согласно данным, которые приводил в докладе Сталину и Молотову в ноябре 1935 г. председатель Верховного суда РСФСР, в первой половине 1933 г. только по РСФСР было осуждено более 738 тыс. человек, а во второй половине 1933 г. - более 687 тыс²⁴.

 

Как обычно в кризисные моменты, усилилась оппозиция "генеральной линии" в самой партии. Судя по известным ма­териалам, в ВКП(б) распространялось мнение о порочности политики Сталина, осуждение его за разжигание неоправдан­ной конфронтации с крестьянством. Некоторые члены партии в это время попытались объединиться и вести целенаправлен­ную антисталинскую пропаганду в ВКП(б). Наиболее широ­кую известность приобрели материалы так называемого "Со­юза марксистов-ленинцев", вдохновителем которого был один из старых членов партии М.Н.Рютин. Именно он подготовил в 1932 г. документ под названием "Сталин и кризис пролетар­ской диктатуры" и обращение "Ко всем членам ВКП(б)". В обращении, в частности, говорилось:

 

"Партия и пролетарская диктатура Сталиным и его кликой заведены в невиданный тупик и переживают смертельно опас­ный кризис. С помощью обмана и клеветы и одурачивания партийных лиц, с помощью невероятных насилий и террора... Сталин за последние пять лет отсек и устранил от руководства все самые лучшие, подлинно большевистские кадры партии, установил в ВКП(б) и всей стране свою личную диктатуру...

 

Авантюристические темпы индустриализации, влекущие за собой колоссальное снижение реальной заработной платы рабочих и служащих, непосильные открытые и замаскирован­ные налоги, инфляция, рост цен и падение стоимости червон­ца; авантюристическая коллективизация с помощью невероятных насилий, террора..., привели всю страну к глубо­чайшему кризису, чудовищному обнищанию масс и голоду как в деревне, так и городах...

 

Ни один самый смелый и гениальный провокатор для гибе­ли пролетарской диктатуры, для дискредитации ленинизма не мог бы придумать ничего лучшего, чем руководство Сталина и его клики..."²⁵.

 

О содержании рютинских документов, личности самого Рютина и его сторонников, обстоятельствах разгрома "Союза марксистов-ленинцев" в последнее время написано много²⁶. По ряду вопросов, например, об идентичности первоначальному рютинскому тексту тех копий, которые сохранились до наших дней в архивах КГБ, существуют разногласия. Рукопи­си и судьба Рютина, несомненно, еще будут изучаться. Для нашей же темы достаточно отметить, что в 1932 г. были подго­товлены, распространялись среди старых членов партии и получали у них определенную поддержку антисталинские до­кументы.

 

Особенно тревожным для сталинского руководства явлени­ем был фактический саботаж чрезвычайных хлебозаготовок многими партийными работниками на местах. Это обстоя­тельство стало одной из причин объявления с ноября 1932 г. очередной чистки партии. Небывало массовый характер при­обрело привлечение коммунистов к уголовной ответственно­сти за невыполнение директив центра о вывозе хлеба из голо­дающих деревень. Всего за 1932-1933 гг. из партии было иск­лючено около 450 тыс. человек (в партии на 1 января 1933 г. состояло 3,5 млн. человек)²⁷.

 

 

2. Реорганизация деятельности Политбюро

 

Своеобразные "миниреформы" были проведены в 1931 г. и в партийно-государственном аппарате, в том числе в Полит­бюро. Они не затрагивали основ сложившегося механизма ру­ководства страной и партией, но отражали то промежуточное состояние, в котором оказалась высшая политическая власть в период от разгрома оппозиций до окончательного утвержде­ния единоличной диктатуры Сталина.

 

Прежде всего после смещения Рыкова реорганизация была проведена в правительственном аппарате, где претворялись в жизнь сталинские идеи о преодолении "разрыва между пар­тийным и советским руководством". Новый председатель Сов­наркома Молотов начал свою деятельность с проведения тех мер, которые излагались в сталинском письме от 22 сентября 1930 г. 23 декабря 1930 г. по инициативе Молотова Политбюро одобрило постановление, которое во всех основных пунктах повторяло именно эти сентябрьские предложения Сталина. Было принято решение об упразднении Совещания замов и создании Комиссии исполнения при СНК СССР. В СТО СССР было включено большинство членов Политбюро - В.М.Моло­тов, Я.Э.Рудзутак, В.В.Куйбышев, А.А.Андреев, И.В.Сталин, Г.К.Орджоникидзе, К.Е.Ворошилов, А.И.Микоян, а также нарком земледелия СССР Я.А.Яковлев, нарком финансов СССР Г.Ф.Гринько и председатель правления Госбанка СССР М.И.Калманович. Тенденция к сращиванию партийного и го­сударственного руководства проявилась также в решении об упразднении распорядительных заседаний СТО СССР, кото­рые рассматривали вопросы обороны страны и военного строи­тельства, и создании вместо них специальной комиссии при СНК СССР и Политбюро ЦК в составе Молотова, Сталина, Ворошилова, Куйбышева и Орджоникидзе (Комиссия оборо­ны)²⁸.

 

Наметившуюся линию соединения двух ветвей власти уси­лили решения Политбюро, принятые 30 декабря 1930 г.. По докладу Молотова Политбюро утвердило директиву Совнар­кома, в которой предлагалось "срочно пересмотреть аппарат СНК (структуру и личный состав), максимально упростив и сократив его, и обеспечив поднятие партийной и специально-научной квалификации основной группы работников аппара­та управления делами СНК". Была создана совместная валют­ная комиссия Политбюро и Совнаркома под председательст­вом Рудзутака и т.д²⁹.

 

В тот же день, 30 декабря, по предложению Сталина По­литбюро рассматривало вопрос о порядке своей собственной работы. В принятом решении предусматривалось, что Полит­бюро должно заседать шесть раз в месяц. Три заседания (10, 20 и 30 числа каждого месяца) были закрытыми для рассмот­рения только вопросов ГПУ, Наркомата иностранных дел, обороны, секретных валютных и некоторых внутрипартийных вопросов. Остальные, не столь секретные проблемы переноси­лись на очередные заседания Политбюро (5, 15 и 25 числа каждого месяца). Составление повестки заседаний Политбю­ро поручалось секретариату ЦК совместно с Молотовым³⁰. Но­вая регламентация деятельности Политбюро, узаконение практики регулярных закрытых заседаний, возможно, было ответом Сталина на критику по поводу узурпации прав Политбюро, созыва узких секретных заседаний, оттеснения от принятия решений некоторых членов Политбюро.

 

Очередные заседания Политбюро были многолюдными. Помимо членов и кандидатов в члены Политбюро на них при­сутствовали большая группа членов и кандидатов в члены ЦК, члены Президиума ЦКК. Закрытые заседания проходили в более узком составе - члены и кандидаты в члены Полит­бюро, некоторые члены ЦК, занимавшие высокие должности (например, постоянным участником закрытых заседаний был секретарь ЦК ВКП(б) П.П.Постышев), а также руководители ЦКК.

 

Судя по протоколам, Политбюро в 1931 г. в среднем соби­ралось даже чаще, чем шесть раз в месяц. Видимо, это было вызвано значительным объемом работы Политбюро. В связи с этим постоянно предпринимались попытки как-то ограничить поток вопросов, идущих на Политбюро. 30 апреля 1931 г. по предложению Сталина Политбюро решило, например, что те­кущие вопросы по запросам с мест должен Разрешать Секре­тариат ЦК ВКП(б) совместно с Молотовым, и "лишь в случае особой важности" переносить такие вопросы в Политбюро³¹. Положение осложнялось тем, что члены Политбюро работали в других органах партийно-государственной власти и просто не успевали с заседания на заседание. В связи с этим 25 ноября 1931 г. по докладу Куйбышева и Кагановича Политбюро ут­вердило новый график заседаний всех основных партийно-государственных инстанций. С 1 декабря 1931 г. Политбюро должно было собираться 1,8, 16 и 23 числа каждого месяца в 2 часа дня; Оргбюро - 5 и 17 числа в 6 часов вечера; Секретари­ат ЦК - 7, 15, 22, 29 числа в 6 часов вечера; СНК СССР - 3 и 21 числа в 6 часов вечера; СТО - 9, 15, 27 числа в 12 часов.

 

Формально закрытые заседания Политбюро в этом поста­новлении не упоминались. Однако, как свидетельствуют про­токолы, закрытые заседания проводились 1 и 16 числа, а оче­редные 8 и 23 числа каждого месяца. 29 мая 1932 г. Политбюро приняло специальное постановление: "Составление повесток Политбюро приурочить к закрытым заседаниям Политбю­ро"³³.

 

Судя по протоколам, установленных четырех заседаний Политбюро в месяц оказалось недостаточно - Политбюро со­биралось намного чаще. Значительно выросло количество вопросов, выносившихся на его заседания; нередко на одном заседании рассматривалось до полусотни вопросов. 1 сентября 1932 г., например, Политбюро заслушало 41 вопрос. В резуль­тате 6 вопросов были отложены на следующее заседание, один вопрос снят с рассмотрения и еще один было решено провести опросом членов Политбюро на следующий день. В конце засе­дания Сталин, видимо, недовольный итогами обсуждения, предложил ограничить количество вопросов, выносимых на Политбюро. По его предложению было принято решение: "По­ручить Секретариату ЦК представлять такие проекты пове­сток заседаний Политбюро, чтобы на них вносилось не более 15 вопросов"³⁴.

 

Подобные ограничения вели к увеличению количества ре­шений, принимавшихся опросом членов Политбюро. Это, в свою очередь, усложнило работу сотрудников Секретного от­дела ЦК, ответственных за обеспечение прохождения голосо­вания опросом. Попав в сложное положение, они старались использовать каждую возможность для организации голосова­ния и, в частности, проводили голосование опросом прямо на заседаниях Политбюро. Формально процедура, принятая По­литбюро 1 сентября, в этом случае не нарушалась. Вопросы, не вмещавшиеся в установленный лимит, проходили опросом, хотя фактически решались (правда, без обсуждения) на засе­дании Политбюро. Однако эта хитрость вызвала недовольство Сталина. 16 октября 1932 г. по его заявлению Политбюро при­мяло решение: "Указать Секретному отделу ЦК на необходимость прекратить проведение голосования опросом во время заседаний Политбюро, чтобы не отвлекать внимания членов Политбюро от вопросов, стоящих на повестке"³⁵.

 

Все эти реорганизации свидетельствовали о том, что руко­водство партии и, прежде всего, Сталина тяготила сложная процедура проведения регулярных заседаний с многочислен­ными повестками. Гораздо удобнее была практика принятия решений опросом или на неформальных собраниях членов Политбюро. Усиление социально-экономического кризиса в стране и распространение чрезвычайных методов руководства (тали удобным поводом для отказа от прежнего порядка рабо­ты Политбюро. С конца 1932 г., судя по протоколам, произош­ло резкое сокращение количества заседаний Политбюро (см. приложение 2). Формально это обстоятельство было закреп­лено 23 апреля 1933 г.: Политбюро утвердило новый график своих заседаний: три раза в месяц - 5, 15 и 25 числа³⁶. При­чем в течение следующих полутора лет и этот график посто­янно нарушался. Политбюро заседало в среднем два раза в месяц. О том, что центр принятия решений все больше пере­мещался от официальных заседаний Политбюро к неформальным встречам Сталина с его соратниками, косвенным образом свидетельствуют и данные журналов записи посещений каби­нета Сталина за 1931-1933 г. Как видно из таблицы (см. при­ложение 4), в этот период наблюдалась устойчивая тенденция увеличения количества собраний членов Политбюро в ста­линском кабинете. В 1933 г. эта тенденция достигла наивыс­шей отметки за всю первую половину 30-х годов.

 

В соответствии с упрощением порядка работы Политбюро в начале 1930-х годов проводилась реорганизация Секретного отдела ЦК ВКП (б), который ведал делопроизводством и техническим обеспечением деятельности Политбюро. Секретный отдел ЦК был создан постановлением Оргбюро ЦК ВКП (б) 19 марта 1926 г. вместо бюро Секретариата ЦК, которое ранее занималось техническим обслуживанием руководящих орга­нов ЦК и вело секретную переписку аппарата ЦК. Секретный отдел возглавлял один из помощников Сталина И.П.Товстуха. В июле 1930 г. Политбюро освободило его от работы в ЦК (по собственной просьбе) и утвердило заместителем директо­ра Института Ленина. 22 июля заведующим Секретным отде­лом ЦК был назначен А.Н. Поскребышев, который возглавлял это подразделение (в разные годы оно меняло название и структуру) почти до самой смерти Сталина³⁷.

 

В конце 20-начале 30-х годов Секретный отдел выполнял большое количество функций. В него входили помощники секретарей ЦК и их аппараты (референты, порученцы). Че­тыре подразделения занимались непосредственно делопроиз­водством (из них два - делопроизводством Политбюро и Орг­бюро, третье обеспечивало рассылку документов шифром, а четвертое учитывало возврат документов высших органов партии, рассылавшихся для исполнения и информации на ме­ста, а также определенному кругу партийно-государственных руководителей). Помимо этого, в Секретный отдел входил секретный архив ЦК. Канцелярия Секретного отдела обеспе­чивала вспомогательные операции: регистрацию, связь, пере­печатку документов, стенографирование заседаний высших органов партийного руководства. Согласно утвержденным 28 января 1930 г. Секретариатом ЦК ВКП(б) штатам отделов ЦК, в Секретном отделе числилось 103 сотрудника. Всего штаты отделов ЦК составляли 375 единиц. Секретный отдел по величине уступал лишь Управлению делами (123 сотруд­ника) и значительно превосходил другие отделы: распредели­тельный (51 сотрудник), организационно-инструкторский (41 сотрудник), отдел культуры и пропаганды (36 сотрудников) и отдел агитации и массовых кампаний (21 сотрудник). Правда, в постановлении Секретариата ЦК предусматривалось, что штаты Секретного отдела еще будут дополнительно просмот­рены. У Секретного отдела по этому постановлению изыма­лись и передавались техническому аппарату ОГПУ функции развозки секретной корреспонденции³⁹.

 

13 ноября 1933 г. Секретариат ЦК ВКП(б) принял поста­новление о реорганизации Секретного отдела ЦК. Суть реор­ганизации сводилась к тому, что в Секретном отделе ЦК был оставлен только аппарат, обслуживающий Политбюро. "Сек­ретный отдел, - говорилось в постановлении, - подчинен непосредственно т. Сталину, а в его отсутствие - т. Каганови­чу. Прием и увольнение работников Секретного отдела произ­водится с ведома и согласия секретарей ЦК". Зарплата сотруд­ников Секретного отдела устанавливалась на 30-40 % выше ставок соответствующих категорий работников в других учреждениях. Управлению делами ЦК поручалось "в месячный срок удовлетворить все заявки на квартиры сотрудников Сек­ретного отдела ЦК", а также "предоставить в полное распоря­жение Секретного отдела ЦК 5 дач с обслуживанием их аппа­ратом Управления делами ЦК"⁴⁰.

 

Состав Политбюро на протяжении 1931-1934 гг. не претер­пел существенных изменений. Кроме Рыкова, все члены По­литбюро, избранные XVI съездом, сохранили свои позиции и были избраны в Политбюро вновь на пленуме ЦК ВКП(б) после XVII съезда в начале 1934 г. Введение и выведение из 11олитбюро происходило в основном по формальным причи­нам. Например, по уставу партии председатель ЦКК не мог «ходить в Политбюро. Поэтому в декабре 1930 г. в Политбюро был введен Г.К.Орджоникидзе, оставивший пост председате­ля ЦКК, и выведен из Политбюро А.А.Андреев, сменивший Орджоникидзе в ЦКК. В феврале 1932 г. из Политбюро был выведен Я.Э.Рудзутак, назначенный председателем ЦКК «место Андреева, а Андреев, ставший наркомом путей сообще­ния, был вновь избран членом Политбюро (см. приложение 1).

 

Однако, несмотря на эту "кадровую стабильность", в нача­ле 1930-х годов произошло некоторое перераспределение функций и влияния отдельных членов Политбюро, прежде всего секретарей ЦК. Распределение обязанностей между сек­ретарями ЦК ВКП(б) с начала 20-х годов фиксировалось в специальных постановлениях. Каждый секретарь курировал определенные направления работы и отделы ЦК (независимо от этого в отделах были заведующие). 26 января 1930 г. Секре­тариат ЦК ВКП(б) принял очередное решение о распределе­нии обязанностей между секретарями ЦК. И.В.Сталин, со­гласно этому постановлению, отвечал за "подготовку вопросов к заседаниям ПБ и общее руководство работой Секретариата ЦК в целом". На В.М.Молотова, занимавшего вторую строку в этом постановлении, возлагалось "руководство отделом куль­туры и пропаганды и Институтом Ленина". Третий среди сек­ретарей, Л.М.Каганович, руководил организационно-инст­рукторским отделом и отделом распределения администра­тивно-хозяйственных и профсоюзных кадров. Последним был упомянут секретарь ЦК А.П.Смирнов, которому поручался присмотр за отделом агитации и массовых кампаний и Управ­лением делами ЦК⁴¹.

 

Порядок упоминания секретарей в этом постановлении от­вечал реальной иерархии руководителей партии. Молотов фактически был заместителем Сталина по партии. Он управ­лял всеми партийными делами, в том числе деятельностью Политбюро, в отсутствие Сталина. Именно Молотов подписы­вал протоколы заседаний Политбюро в те периоды, когда Ста­лин находился в отпуске на юге. Как свидетельствуют письма Сталина Молотову конца 20-х-1930 г.⁴², Молотов был самым близким соратником вождя, нередко они вдвоем решали мно­гие важные вопросы. Каганович фактически был третьим сек­ретарем ЦК (хотя формально такой должности не существо­вало). Он не только курировал важнейшие отделы ЦК, но и руководил аппаратом ЦК в периоды, когда в Москве отсутст­вовали Сталин и Молотов; Каганович подписывал в это время протоколы заседаний Политбюро.

 

После перехода Молотова в Совнарком Каганович занял его место в Секретариате ЦК. В первой половине 1930-х годов во время отсутствия Сталина в Москве Каганович руководил работой Политбюро. Каганович во многих случаях лично фор­мулировал решения Политбюро, регулировал прохождение вопросов и подписывал протоколы заседаний Политбюро. Именно на его имя в такие периоды в ЦК поступали докумен­ты от различных ведомств и местных партийных руководите­лей. Сим Сталин, посылая в Москву директивы и предложе­ния, адресовал их обычно так: "Москва. ЦК ВКП(б) для т. Кагановича и других членов Политбюро"⁴³.

 

Постепенно Каганович приобретал все большую власть. Круг его обязанностей на протяжении первой половины 30-х годов постоянно расширялся. 17 августа 1931 г. Политбюро приняло решение ввести Кагановича на время отпуска Стали­на в состав Валютной комиссии⁴⁴. 5 июня 1932 г. Политбюро по предложению Сталина утвердило Кагановича заместите­лем Сталина в Комиссии обороны ^45.

 

15 декабря 1932 г. Политбюро приняло решение об органи­зации отдела сельского хозяйства ЦК - ключевого отдела в партийном аппарате в условиях острого кризиса сельского хо­зяйства и массового голода в стране. Заведующим отделом был назначен Каганович⁴⁶. 18 августа 1933 г. Политбюро приняло решение об образовании комиссии по железнодорожному транспорту под председательством Молотова. Каганович, на­ряду со Сталиным, Ворошиловым, Андреевым, Орджоникидзе и Благонравовым, был назначен членом этой комиссии. Одна­ко уже через день, 20 августа, Кагановича утвердили замести­телем председателя, а 15 февраля 1934 г. председателем ко­миссии по железнодорожному транспорту⁴⁷.

 

Особую роль Кагановича в руководстве аппаратом ЦК оп­ределяло постановление Секретариата ЦК о приеме работни­ков в аппарат ЦК ВКП(б), утвержденное 17 января 1934 г. В нем говорилось: "а) Установить, что прием или увольнение всех без исключения работников в аппарат ЦК производится лишь с утверждения т. Кагановича или т. Сталина, б) Обязать заведующих отделами ЦК ВКП(б) строго придерживаться этого постановления". Многозначительными были обстоя­тельства подготовки постановления. Первоначальный его ва­риант был написан Кагановичем и имел следующий вид: "Ус­тановить, что прием всех без исключения работников в аппа­рат Ц.К. производится лишь с утверждения секретаря ЦК". Сталин исправил текст Кагановича, причем демонстративно поставил фамилию Кагановича на первое место. Сталинский вариант и был окончательно утвержден Секретариатом⁴⁸.

 

Выдвижение Кагановича на роль заместителя по партии, конечно, не означало, что другие члены Политбюро утратили свое влияние. Каждый из них в первой половине 30-х годов продолжал занимать ту позицию в высших эшелонах власти, на которой закрепился в предшествующий период. Своеобраз­ным показателем реального участия различных членов Политбюро в принятии решений могут служить данные о посе­щении ими кабинета Сталина (таблица 4). Несмотря на уход из ЦК в Совнарком, Молотов, судя по этим данным, оставался самым близким к Сталину человеком. Это, кстати, подтверж­дается и многими другими фактами. В полном соответствии с приведенными выше сведениями о карьере Кагановича выгля­дит "второе место" в этом "списке приближенных". Остальные члены Политбюро - руководители крупнейших ведомств - появлялись у Сталина с одинаковой регулярностью. Киров, Чубарь, Косиор, Петровский находились вне Москвы и, соответственно, в основном занимались своими местными делами. Мало интересовал Сталина Рудзутак, часто болевший и по­степенно отходивший от дел.

 

Однако, за внешне стабильным фасадом политической ак­тивности членов Политбюро скрывался постепенный и во многом незаметный процесс сокращения их прав и возможно­стей по мере сосредоточения власти в руках Сталина. Значи­тельную роль в этом играли многочисленные конфликты в Политбюро, неизменно вызывающие повышенный интерес историков.

 

 

3. Свидетельства о новых "фракциях": "миниреформы" и

"дело Рютина"

 

Политические события начала 1930-х годов, на первый взгляд, можно вполне логично объяснить исходя из концеп­ции наличия в Политбюро двух противоборствующих группировок: сторонников радикального и умеренного курсов. К пер­вым ("консерваторам") относят обычно Кагановича и Молотова (затем Ежова), ко вторым ("реформаторам") - Кирова, Орджоникидзе, Куйбышева, а иногда и других членов Полит­бюро. Сталин в этой концепции до середины 30-х годов пред­стает величиной "переменной". Скорее склоняясь к "радика­лам", он до поры до времени вынужден был считаться с нали­чием группы "умеренных", а поэтому колебался и маневриро­вал. Колебания политической линии в плоскости "реформы-террор" можно трактовать как результат попеременного пре­обладания "умеренной" или "радикальной" групп в Политбю­ро.

 

Однако, очевидно также, что если такие группы действи­тельно существовали, то между ними рано или поздно, осо­бенно в моменты смены курса, должны были происходить столкновения. Поэтому самым главным аргументом в пользу любой версии о наличии или отсутствии в Политбюро проти­воборствующих политических направлений может быть толь­ко наличие или отсутствие политически окрашенных конф­ликтов между различными членами Политбюро.

 

Значительное внимание историков в связи с этим всегда привлекали обстоятельства осуществления "миниреформ" 1931 г. в промышленности. Известно, что одним из первых официальных сигналов, возвестивших о начале этих "ре­форм", была Первая всесоюзная конференция работников со­циалистической промышленности, проходившая в Москве в конце января-начале февраля 1931 г. На ней присутствовали и выступили руководители страны, в том числе Сталин и Мо­лотов, но наиболее радикальные предложения содержала речь Орджоникидзе. В отличие от Сталина, который ограничился политическими призывами и требованиями безусловно вы­полнить план 1931 г., а также вновь говорил об опасности вредительства, Орджоникидзе проявил большую гибкость и продемонстрировал знание реального положения дел в про­мышленности. В речи Орджоникидзе выделялись два момен­та. Во-первых, он выступил за укрепление единоначалия, ос­вобождение хозяйственников от диктата политических конт­ролеров и заявил, что основная масса специалистов не имеет ничего общего с вредителями. И, во-вторых, призвал строго соблюдать хозрасчет, установить договорные отношения и ма­териальную ответственность предприятий-поставщиков пе­ред заказчиками⁴⁹.

 

Это обстоятельство, а также другие факты, свидетельству­ющие об активной приверженности Орджоникидзе новому курсу, дали некоторым историкам основания считать наркома тяжелой промышленности инициатором "миниреформ" и да­же рассматривать эти "реформы" как результат победы Орд­жоникидзе в столкновении со Сталиным и Молотовым, при­держивавшихся прежней линии⁵⁰. Как и во многих других случаях, по данному вопросу также существует противопо­ложная, "скептическая" точка зрения, приверженцы которой полагают, что некоторое изменение курса в 1931 г. было про­явлением согласованной политики руководства партии, и ста­вят под сомнение существование конфликта между Сталиным и Орджоникидзе⁵¹. Архивные документы скорее подтвержда­ют вторую точку зрения. Более того, они позволяют утверж­дать, что относительное отступление в 1931 г. осуществлялось во многом по инициативе Сталина.

 

5 ноября 1930 г. Сталин на заседании Политбюро предло­жил создать специальную комиссию для разработки "вопросов торговли на новой базе". В комиссию под председательством Микояна вошли сам Сталин, представители ведомств, а чуть позже Молотов⁵². В 1931-1932 гг. намерения Сталина, пред­ложившего образовать комиссию, воплотились в серию поста­новлений, призванных укрепить позиции торговли в противо­вес карточному распределению. Произошла политическая ре­абилитация торговли и товарно-денежных отношений, кото­рые еще в 1930 году нередко объявлялись пережитками про­шлого, отмирающими под натиском прямого продуктообмена.

 

Некоторое время спустя состоялось решение, которое мож­но считать одним из первых признаков некоторого изменения "шахтинской политики". В конце ноября Г.К.Орджоникидзе получил от заведующего распределительным отделом ЦК Н.И.Ежова сообщение о нападках на начальника строительст­ва Магнитогорского комбината Шмидта. Орджоникидзе обра­тился с запиской к Сталину: "Сосо, Ежов говорит, что на Маг­нитогорске идет травля в печати Шмидта. Они - Магнитогор­ская парторганизация, - по-видимому, хотят поставить ЦК перед свершившимся фактом. Если мы твердо хотим сохра­нить Шмидта, надо немедленно предложить Кабакову (секре­тарь Уральского обкома ВКП(б) - О.Х.) воздействовать на Румянцева (секретарь райкома), чтобы он прекратил агита­цию против Шмидта. Ежов Румянцева вызывает в ЦК". Ста­лин поставил на записке Орджоникидзе резолюцию "Согла­сен" и даже взялся представить данный вопрос для рассмотре­ния на заседании Политбюро 5 декабря 1930 г. В принятом решении (его текст был написан Кагановичем и отредактиро­ван Сталиным) Уральскому обкому партии поручалось "обеспечить немедленное прекращение травли и оказать поддерж­ку тов. Шмидту"⁵³.

 

Уже через месяц в аналогичной ситуации Сталин сам вы­ступил инициатором принятия решения о защите хозяйствен­ников. 4 января 1931 г. директор металлургического завода им. Петровского в Днепропетровске Горбачев написал Стали­ну письмо, в котором жаловался на постоянную травлю со стороны партийной организации и партийной печати Днепро­петровской области. "Вместо того, чтобы дать возможность заводоуправлению сконцентрировать все силы и помочь ему в выправлении работы, - писал Горбачев, - имеет место не­прерывное дергание, таскание работников на заседания, и вся энергия з[аводо]у[правления ] вынужденно переключается на огрызание против сыпящихся как из рога изобилия обвине­ний со стороны руководства парторганизации, устных и в пе­чати"⁵⁴. Сталин обратил внимание на это письмо и поставил на нем резолюцию: "Т. Орджоникидзе. Думаю, что жалоба Горбачева имеет основание. Что нужно сделать, по-твоему, чтобы выправить положение? Достаточно ли будет, если оса­дим парторганизацию?"⁵⁵. И уже через несколько дней, 20 января 1931 г., по докладу Орджоникидзе на Политбюро спе­циально рассматривался вопрос о письме Горбачева. Как и предлагал Сталин, Политбюро защитило Горбачева и "осади­ло" парторганизацию. Кроме того, на самом заседании Полит­бюро Сталин выступил с предложением, и оно было принято, дать указание крайкомам, обкомам и ЦК республиканских компартий не "допускать снятия директоров заводов всесоюз­ного значения без санкции ЦК и ВСНХ СССР"⁵⁶. Это реше­ние имело принципиальное значение, оно положило начало постепенному упрочению позиций хозяйственных ведомств, ослаблению политического контроля за их деятельностью.

 

Что касается выступления Орджоникидзе на январской конференции, то его основные положения не выходили за рамки новых подходов, инициированных Сталиным в Полит­бюро, и, несомненно, неоднократно обсуждавшихся в кругу сталинских соратников. Конечно, выступление Орджоникид­зе в силу своей обращенности к реальным проблемам выгляде­ло более радикальным, чем речь Сталина. Однако документы показывают, что определенную эволюцию в духе предложе­ний по делу Горбачева проделывал и Сталин. Например, при подготовке своей речи на конференции хозяйственников к пе­чати он снял или смягчил ряд резких высказываний против специалистов: убрал критику в адрес коммунистов-хозяйст­венников, которые требуют дать им в помощь "старых задрипанных специалистов", вычеркнул большой пассаж о вреди­тельстве и приписал, что лишь "некоторые старые" инженеры и техники "скатываются на путь вредительства"⁵⁷.

 

20 мая по сообщению Сталина Политбюро рассмотрело вопрос о суде над начальником доменного цеха Сулинского завода Венчелем. Было решено прекратить суд и обеспечить Венчелю "нормальные условия работы в цехе" (эту фразу в постановление собственноручно вписал Сталин), а также "предложить Северокавказскому крайкому прекратить прак­тику допросов специалистов милицией"⁵⁸.

Все это, конечно, не означает, что Орджоникидзе нельзя назвать одним из горячих сторонников проводимых преобра­зований. Столкнувшись на посту председателя ВСНХ с разрушительными последствиями политики сверхиндустриализа­ции и борьбы с "вредителями", Орджоникидзе резко изменил свою прежнюю позицию и выступал за более продуманный экономический и политический курс, пытаясь в полной мере реализовать его в ВСНХ. В этом он опирался на поддержку Политбюро и, прежде всего, Сталина.

 

О наличии такой поддержки свидетельствовало новое сове­щание хозяйственников ВСНХ и наркомата снабжения, со­званное в ЦК ВКП(б) 22-23 июня 1931 г. От январского сове­щания оно отличалось гораздо большей откровенностью и ра­дикальностью выводов. (Видимо, поэтому Политбюро приня­ло специальное постановление не печатать стенограмму сове­щания⁵⁹. Опубликованы были лишь нескольких до неузнавае­мости переработанных докладов руководителей государства). Особое место на конференции занял вопрос об отношении к специалистам, о взаимоотношениях хозяйственников и кара­тельных органов. Говорили об этом откровенно. Критический тон обсуждению этой проблемы во многом задали Молотов и Сталин. "До сих пор есть постоянные дежурные ГПУ, которые ждут, когда можно будет привлечь того или иного специали­ста к ответственности. - говорил Молотов. - Ясно, что в таких случаях создают дело, в таких случаях может получиться то, что надо все-таки работу какую-нибудь получить". "Не надо допускать, чтобы милиционер был техническим экспертом по производству... Не надо допускать того, чтобы на заводе была специальная контора ОГПУ с вывеской, где сидят и ждут, чтобы им дела подали, а нет - так будут сочинять их", - заявил Сталин⁶⁰ (при подготовке текста своего выступления к печати Сталин вычеркнул этот пассаж). Полностью оправды­вая предшествующие репрессии против специалистов, Сталин объявил об изменении курса в связи с упрочением социалистических преобразований и поворотом специалистов на сто­рону советской власти. Орджоникидзе выступил в первый день совещания. Основные идеи его доклада были теми же, что и у других выступавших - об изменении отношения к специалистам, расширении самостоятельности предприятий, срочном наделении их собственными оборотными фондами и т.д⁶¹.

 

Выступления Орджоникидзе и других хозяйственников на совещании отражали интересы работников промышленности - прежде всего, их стремление к относительной хозяйствен­ной самостоятельности и защищенности от произвола партий­ных и карательных органов. В 1931-1932 гг. годах эти претен­зии находили определенное понимание у политического руко­водства страны. Кардинальные решения Политбюро от 10 июля 1931 г., закрепившие изменение политики по отноше­нию к специалистам и руководителям предприятий, были ре­зультатом общей позиции Политбюро и, прежде всего, иници­ативы Сталина. Кстати, как видно из подлинных протоколов заседаний Политбюро, решение Политбюро по вопросам ОГПУ от 10 июля 1931 г., ограничивающее возможности арестов специалистов народного хозяйства, было написано Сталиным⁶².

 

Все это, конечно, не означало, что позиции Сталина не могли измениться еще раз и что под влиянием кризиса в По­литбюро могла в конце концов сформироваться умеренная группа, открыто заявившая о себе при решении важных воп­росов. Пожалуй, большинство специалистов, занимавшихся политической историей 30-х годов, в той или иной мере были уверены, что такая "умеренная фракция" действительно су­ществовала в 1932 г. Основания для такой уверенности давала информация Б.И.Николаевского об обсуждении на одном из заседаний Политбюро дела Рютина, изложенная в известном письме "старого большевика".

 

"Это было в конце 1932 г., когда положение в стране было похоже на положение времен кронштадтского восстания, - писал Николаевский. - Восстаний настоящих, правда, не бы­ло, - но многие говорили, что было бы лучше, если бы иметь дело надо было с восстаниями. Добрая половина страны была поражена жестоким голодом... В самых широких слоях партии только и разговоров было о том, что Сталин своей политикой завел страну в тупик: "поссорил партию с мужиком", - и что спасти положение теперь можно только устранив Сталина. В этом духе высказывались многие из влиятельных членов ЦК; передавали, что даже в Политбюро уже готово противосталинское большинство... Неудивительно, что по рукам ходил целый ряд всевозможных платформ и деклараций. Среди них особенно обращала на себя внимание платформа Рютина... Из ряда других платформу Рютина выделяла ее личная заострен­ность против Сталина...

 

О платформе много говорили, - и потому, неудивительно, что она скоро очутилась на столе у Сталина... Рютин, который в то время находился не то в ссылке, не то в изоляторе (где и была написана его платформа), был привезен в Москву, - и на допросе признал свое авторство. Вопрос о его судьбе решал­ся в Политбюро, так как ГПУ (конечно, по указанию Стали­на) высказалось за смертную казнь, а Рютин принадлежал к старым и заслуженным партийным деятелям, в отношении которых завет Ленина применение казней не разрешал.

 

Передают, что дебаты носили весьма напряженный харак­тер. Сталин поддерживал предложение ГПУ. Самым сильным его аргументом было указание на рост террористических настроений среди молодежи, в том числе и среди молодежи комсомольской. Сводки ГПУ были переполнены сообщениями о такого рода разговорах среди рабочей и студенческой молоде­жи по всей стране. Они же регистрировали немало отдельных случаев террористических актов, совершенных представите­лями этих слоев против сравнительно мелких представителей партийного и советского начальства. Против такого рода тер­рористов, хотя бы они были комсомольцами, партия не оста­навливалась перед применением "высшей меры наказания", - и Сталин доказывал, что политически неправильно и нело­гично, карая так сурово исполнителей, щадить того, чья пол­итическая проповедь является прямым обоснованием подо­бной практики...

 

Как именно разделились тогда голоса в Политбюро, я уже не помню. Помню лишь, что определенно против казни гово­рил Киров, которому и удалось увлечь за собою большинство членов Политбюро. Сталин был достаточно осторожен, чтобы не доводить дело до острого конфликта. Жизнь Рютина тогда была спасена: он пошел на много лет в какой-то из наиболее строгих изоляторов... "⁶³.

 

Несмотря на то, что данные Николаевского никогда не бы­ли подтверждены какими-либо фактами или хотя бы косвен­ными свидетельствами, они широко используются в научной литературе и учебниках по советской истории как достовер­ные. Распространено также мнение, что, получив отпор по такому принципиальному вопросу, Сталин решил постепенно готовить массовые репрессии против старой партийной гвардни, что столкновение между Сталиным и Кировым по делу Рютина было одной из причин убийства Кирова в декабре 1934 г. Со временем рассказ Николаевского об обсуждении в По­литбюро дела Рютина стал обрастать новыми подробностями. Б.А.Старков, например, к сведениям, почерпнутым у Нико­лаевского, добавляет: "Резко и наиболее определенно против вынесения смертного приговора Рютину высказался С.М.Ки­ров, которого поддержали Г.К.Орджоникидзе и В.В.Куйбы­шев. При голосовании Л.М.Каганович и В.М.Молотов воздер­жались"⁶⁴. Старков не указывает источник этой информации. Однако, учитывая другие аналогичные утверждения Б.А.Старкова о борьбе в кремлевских верхах (подробнее см. стр. 236-237), можно предположить, что в своем рассказе он "подкрепил" данные Николаевского лишь силой собственного воображения.

 

Пока ни один архивный документ не обнаруживает хоть какую-то реальную основу свидетельств Николаевского. Де­тальное изучение обстоятельств дела в связи с реабилитацией Рютина в 1988 г. также не выявило фактов разногласий в Политбюро⁶⁵. Теперь известно, что Рютин был приговорен к 10-летнему тюремному заключению коллегией ОГПУ 11 ок­тября 1932 г. Произошло это после обсуждения дела на плену­ме ЦК ВКП(б) 2 октября и на Президиуме ЦКК 9 октября 1932 г. Президиум ЦКК принял постановление об исключе­нии 24 человек как "членов и пособников контрреволюцион­ной группы Рютина-Иванова-Галкина..., как предателей партии и рабочего класса, пытавшихся создать подпольным путем... буржуазную кулацкую организацию по восстановле­нию в СССР капитализма и, в частности, кулачества". ОГПУ поручалось принять против организаторов и участников этой "контрреволюционной группы" судебно-административные меры, "отнесясь к ним со всей строгостью революционного закона"⁶⁶. Это постановление Президиума ЦКК от 9 октября было утверждено опросом членов Политбюро 10 октября 1932 г. Сталин сделал в тексте решения Президиума ЦКК лишь незначительные поправки и поставил резолюцию: "Согласен". Ниже в знак согласия расписались Молотов, Каганович, Ми­коян, Ворошилов и Куйбышев⁶⁷. Отсутствие подписи Кирова в данном случае - не исключение. Киров крайне редко появ­лялся в Москве и почти не участвовал в работе Политбюро. Можно, конечно, предположить, что судьба Рютина решалась на строго секретном заседании Политбюро. Но упоминаний о таком обсуждении нет и в особых протоколах Политбюро ("особая папка"), где содержатся сведения о решениях по куда более существенным и секретным вопросам. Если предполо­жить еще более невероятное - что судьбу Рютина определяли на секретном неофициальном собрании членов Политбюро без оформления протокола, то встает вопрос, откуда о таком собрании мог узнать информатор Николаевского, даже если это действительно был Бухарин?

 

В общем, доступные документы заставляют признать рас­сказ Николаевского о столкновении между Сталиным и Киро­вым по поводу судьбы Рютина не более чем легендой, каких немало в советской истории. Более того, известные факты по­ка не дают оснований усматривать в поведении ленинградско­го руководства в начале 1930-х годов особую, более умерен­ную, чем в других регионах страны, линию. Как и повсюду, в период кризиса в Ленинграде проводилась жесткая террори­стическая политика. 16 апреля 1932 г., например, Киров под­писал постановление секретариата ленинградского обкома партии "Об очистке г. Ленинграда от преступных деклассиро­ванных элементов" (проходило под грифом "особая папка"). Этим постановлением руководителям областного представи­тельства ОГПУ поручалось согласовать в Москве вопрос о не­обходимости "изъятия" 2 тыс. "преступных, деклассирован­ных элементов" для отправки в Свирлаг, лагерь ОГПУ, кото­рый занимался заготовкой дров и деловой древесины для Ле­нинграда⁶⁸. 6 августа 1932 г. "Правда" напечатала речь Киро­ва на совещании руководителей районного звена Ленинград­ской области. Эта публикация была одним из элементов в идеологической подготовке к обнародованию знаменитого драконовского закона от 7 августа о хищении социалистиче­ской собственности, предложенного и сформулированного Сталиным. "Пора поднять нам ответственность людей, кото­рые имеют отношение к колхозному и кооперативному добру, - говорил Киров. - Надо откровенно сказать, что наша кара­тельная политика очень либеральна. Тут надо нам внести по­правку. Ведь если мы какого-нибудь растратчика и засудим, то надо понять, что это такие людишки, которые во всякой обстановке умеют приспособиться, они обычно очень быстро попадают под амнистию, и суда как не бывало. Мы рассматри­ваем кооперативное колхозное добро как общественное досто­яние. Мне кажется, что в этом отношении колхозные и коопе­ративные организации пора приравнять к государственным, и если человек уличен в воровстве колхозного или кооператив­ного добра, так его надо судить вплоть до высшей меры нака­зания. И если уж смягчать наказание, так не меньше как на 10 лет лишения свободы".

 

О стиле политического мышления Кирова в этот период дает также представление его выступление на объединенном заседании Политбюро и Президиума ЦКК 27 ноября 1932 г., на котором рассматривался вопрос о "контрреволюционной группе" Смирнова-Эйсмонта. Речь Кирова выделялась напо­ристостью и грубостью. Обвинив Томского (Томского вместе с Рыковым Сталин старался объявить сторонниками новой "контрреволюционной организации") в нежелании защищать "генеральную линию", Киров восклицал: "Твое положение со­вершенно особое в этом отношении. Если каждый член партии должен сейчас любого оппозиционера бить в морду, то ты дол­жен это делать в два раза сильнее и в два раза крепче, если ты действительно порвал со своим прошлым"⁶⁹.

 

В конце 1932-начале 1933 г. ленинградское руководство столь же успешно, как и руководители других регионов, зани­малось чисткой города от "чуждых элементов" в связи с введе­нием паспортов. О том, что творилось в это время в Ленингра­де, свидетельствуют жалобы жителей города в Москву, сохра­нившиеся в архиве секретариата председателя СНК Молотова. 57-летний инженер И.Д.Смирницкий, например, полу­чивший приказ о выселении из Ленинграда, пытался найти правду у городских властей: "...Я сделал попытку добиться толку в райсовете, но там я оказался в очереди свыше шести­сот человек и ушел без всяких результатов". Обратившись после этого в Совнарком СССР, Смирницкий писал: "Самое страшное в том, что проделано со мной и моей семьей и, по-ви­димому, со многими другими такими же лицами..., это то, что разрешение столь важных вопросов, как вопрос об оставлении или высылке, о дальнейшей работе, о куске хлеба для людей преклонного возраста и больных, вроде меня, - это букваль­но вопросы жизни и смерти - производится келейно, безот­ветственно, без опроса заинтересованных и т.д... В заключе­ние позволяю себе обратить Ваше внимание на то, что ввиду краткости срока, даваемого для ликвидации дел (10 дней) мне уже пришлось приступить к распродаже имущества, так как, с одной стороны, куда его везти, а с другой, нужны большие деньги, чтобы сняться с места"⁷⁰.

 

Конечно, приведенные факты не могут рассматриваться как окончательные аргументы, отрицающие существование особой, "умеренной" программы действий Кирова. Несомнен­но, полезным было бы изучение открывшихся партийных ар­хивов Ленинграда за 30-е годы и выяснение на их основе воп­роса о реальной политике Кирова во вверенной ему области. Однако значительный комплекс документов, уже доступных историкам, подтверждает скептическую точку зрения по по­воду "оппозиционности" Кирова. В общем, этому вряд ли сто­ит удивляться, учитывая политическую биографию Кирова и обстоятельства его работы со Сталиным, о чем подробнее бу­дет сказано в следующем разделе.

 

 

4. Причины и значение реальных конфликтов

 

Одно из возражений возможных противников проверки мемуарных свидетельств о столкновениях в Политбюро при помощи архивов может состоять в том, что, по понятным причинам, документы такого рода были уничтожены. Однако, на самом деле, архивы буквально переполнены свидетельствами о всякого рода конфликтах в Политбюро в 30-е годы. Далее на примере некоторых из таких конфликтов мы попытаемся про­следить их истоки, суть и роль в формировании механизмов высшей политической власти в СССР.

 

Историки, изучавшие деятельность одного из ведущих членов сталинского Политбюро, Орджоникидзе, отмечали ее ярко выраженный ведомственный характер⁷¹. Переведенный на очередной пост, он существенно менял свои позиции, под­чиняясь новым ведомственным интересам. Если в качестве председателя ЦКК Орджоникидзе отстаивал политику сверхвысоких темпов индустриализации и борьбу с "вредителями" в промышленности, то, став руководителем ВСНХ, выступал за более сбалансированные и умеренные темпы развития инду­стрии и активно отстаивал права специалистов и единонача­лие руководителей предприятий. Аналогичные "ведомствен­ные" позиции занимали и другие члены Политбюро. Молотов - по отношению к Совнаркому, Куйбышев - Госплану, Ми­коян - Наркомату снабжения, Ворошилов - военному ведомству, Андреев - Наркомату путей сообщения, Косиор и Киров - по отношению к Украине и Ленинградской области. В архивах отложилось множество документов, отражающих межведомственные столкновения, в которых активно участвовали возглавлявшие ведомства члены Политбюро. Ожесто­ченные и длительные споры шли по поводу распределения кадров, оборудования, капитальных вложений. Особой остро­ты такие конфликты достигали в период составления и утвер­ждения квартальных, годовых, пятилетних планов. В первой половине 30-х годов каждый член Политбюро считал непри­косновенным свое собственное право карать или миловать своих подчиненных и крайне болезненно реагировал на по­пытки вторжения в его ведомство всякого рода посторонних контролеров и инспекторов. Члены Политбюро с трудом, как личное оскорбление воспринимали критику в адрес своего ве­домства и почти всегда отвечали на нее контратаками и де­маршами.

 

Лозунг, под которым проходили такие контратаки, можно обнаружить, например, в решении Политбюро от 5 апреля 1931 г. по поводу газеты "Экономическая жизнь". Газета по­зволила себе критику в адрес двух ведомств, возглавлявшихся членами Политбюро - Наркомата снабжения и Госплана. По требованию Микояна и Куйбышева Политбюро приняло ре­шение: "Объявить выговор редакции "Экономической жизни" за то, что правильную и нужную критику работы наркоматов она превратила в клевету на советские органы в статьях о Наркомснабе и Госплане, помещенных в номере газеты от 24 марта с.г." (Словно в наказание Политбюро решило, кроме того, сократить формат газеты⁷²). Эта формула - превраще­ние критики в клевету на советскую власть - успешно ис­пользовалась руководителями советских ведомств как в 30-с годы, так и в последующие десятилетия.

 

Очередной конфликт Госплана с прессой, на этот раз с "Правдой", вспыхнул в июле 1931 г. 8 июля "Правда" напеча­тала заметку, обличавшую начальника промышленного сек­тора Госплана Левина, который на заседании комиссии по чи­стке Госплана якобы заявил: "План 1931 года был составлен на переломе от старого Госплана к новому. В этом я участия не принимал и за эту "акулькину грамоту" не отвечаю". Левин был охарактеризован в заметке как "околопартийный обыва­тель". "Нужно сказать, что среди отдельных работников Госп­лана имеются разговоры о невыполнении плана, что Левин далеко не одинок", - писала газета и призывала комиссию по чистке и партийную ячейку Госплана поставить "оппортуни­стов" на место.

 

Первоначально руководство Госплана на этот выпад "Правды" не отреагировало. Однако через неделю в "Правде" появилось огромное стихотворение комсомольского поэта А.Безыменского - рифмованный "ответ" мифической удар­ницы Акулины Фроловой "околопартийному обывателю" Ле­вину. Не стесняясь в выражениях, "героиня" Безыменского обличала Левина, его "худые мозги" и оппортунизм, и обеща­ла перевыполнить все планы. Вероятно, председателю Госпла­на Куйбышеву стало известно, что "Правда" готовит также другие материалы по поводу его ведомства. И Куйбышев не­медленно ринулся в бой.

 

15 июля, в день публикации стихотворения Безыменского, Куйбышев сделал заявление на заседании Политбюро. Претензии Куйбышева было поручено рассмотреть комиссии в составе самого Куйбышева, Сталина и Кагановича. С редкой оперативностью уже на следующий день было утверждено по­становление Политбюро, в котором предписывалось прекра­тить публикацию материалов по поводу скандала в Госплане. Руководству "Правды" от имени Политбюро было сделано внушение: "Независимо от ошибок, допущенных т. Левиным и своевременно вскрытых "Правдой", признать, что "Правда" поступила неправильно, напечатав заметку о т. Левине (где т. Левин неправильно квалифицируется как "околопартийный обыватель") и стихотворение т. Безыменского без ведома сек­ретарей ЦК".

 

Однако, почувствовав вкус первой победы, руководители Госплана решили не останавливаться на достигнутом. Левин, судя по всему, выдвинул контрпретензии, заявив, что его выступление на комиссии по чистке было неправильно записано в протоколе. Заявление Левина было доведено до Сталина и на заседании Политбюро 25 июля по предложению Сталина Оргбюро получило поручение рассмотреть вопрос и, "если ока­жется, что т. Левин прав, опубликовать в "Правде" соответст­вующее опровержение". Уже после отъезда Сталина в отпуск, 16 августа, Оргбюро, по предложению Кагановича, удовлетворило претензии Левина и поручило "Правде" дать разъясне­ние, "реабилитирующее т. Левина"⁷³.

 

Очевидно, что такие конфликты не проходили бесследно. Объективно они укрепляли позиции ведомств, усиливали их бесконтрольность. Сталин не мог не понимать этого, но до поры уступал своим соратникам.

 

Одним из методов давления членов Политбюро на Сталина при отстаивании интересов своего ведомства (а соответствен­но, и своих собственных интересов) были заявления об отстав­ке. Этот метод был традиционным в партии. К нему, как известно, неоднократно прибегал Ленин, а в 20-е годы Сталин. В этом смысле угрозы отставок в начале 30-х годов можно счи­тать остаточным явлением внутрипартийных порядков пред­ыдущего периода, хотя теперь отставки заявлялись и рассмат­ривались исключительно в узком кругу высшего руководства.

 

26 июня 1930 г., например, Микоян написал на имя Стали­на заявление, в котором, в частности, говорилось: "Я уже че­тыре года, как работаю в НКторге. Все трудности соц. строи­тельства острее всего концентрируются в НКторге как в фоку­се хозяйственной жизни... Причем, если промахи и упущения и других областях советской работы часто проходят мимо вни­мания партии, то в области работы НКторга они становятся в центр политики". Особенно жаловался Микоян на проблемы, связанные с внешнеторговым аппаратом: "Дело настолько трудное, настолько сложное, что требует исключительных усилий и исключительной бдительности со стороны руковод­ства НКторга. Мне же приходится отвечать за всю работу, за каждую отдельную часть работы НКторга. Меж тем, я на­столько утомился и издергался - ведь я уже два года подряд работаю без отпуска, - что не в состоянии успешно справить­ся с руководством НКторга. Кроме того, свежему человеку (ведь я уже четыре года нахожусь на этой работе) легче будет двинуть дело вперед. Поэтому прошу Политбюро:

- освободить меня от работы в НКторге;

- дать мне двухмесячный отпуск;

- назначить меня на местную работу, партийную или хо­зяйственную (какое-нибудь новое строительство)⁷⁴.

 

Это заявление Микояна отложилось в его фонде без каких либо следов о передаче Сталину. Однако, судя по всему, Ста­лин был знаком если не с заявлением, то с настроениями Ми­кояна, хотя и решил не предавать их широкой огласке. Через месяц, 24 августа, Сталин писал Молотову: "Мы все забываем об одной "мелочи", а именно о том, что Наркомторг является в данный момент одним из самых важных наркоматов (и самых сложных, если не самым сложным наркоматом). И что же? Во главе этого наркомата стоит человек, который не справляется с делом, с которым вообще трудно или даже невозможно спра­виться одному человеку. Либо мы должны сменить Микояна, что нельзя считать доказанным, либо надо его подпереть крупными замами, что, кажется, не вызывает разногласий... Надо лечить НКторг. Ждать дальше преступно"⁷⁵. Вопрос был разрешен с учетом предложений Сталина и жалоб Микояна. Сначала Микояну выделили заместителя по внешней торгов­ле А.П.Розенгольца, а затем вообще освободили от забот о внешней торговле: 15 ноября 1930 г. решением Политбюро Наркомторг был разделен на два наркомата - Наркомснаб во главе с Микояном и Наркомат внешней торговли во главе с Розенгольцем⁷⁶.

 

Относительными уступками завершилось рассмотрение заявления об отставке В.В.Куйбышева, которое он подал на имя Кагановича (в период отпуска Сталина) 10 августа 1931 г. Куйбышев был недоволен обстановкой, сложившейся вокруг составления планов на 1932 г. и вторую пятилетку. Ссылаясь на болезнь, он просил предоставить полуторамесячный отпуск и в заключение писал: "Ввиду того, что я явно не справляюсь с обязанностями руководителя Госплана, прошу освободить меня от этой работы, предоставив мне работу по моим силам (лучше было бы, если бы в области или районе)"⁷⁷. Сталин был очень недоволен претензиями Куйбышева. "Тяжелое впе­чатление производит записка т. Куйбышева и вообще все его поведение. Похоже, что убегает от работы", - писал Сталин Кагановичу⁷⁸. Однако разбираться с Куйбышевым, судя по всему, было поручено его непосредственному начальнику - Молотову. 14 августа 1931 г. Молотов, находившийся в отпу­ске, прислал Куйбышеву специальное письмо: "Здравствуй, Валерьян! Т. Каганович прислал Кобе твое письмо в ЦК и я читал его. Вижу, что с планами будущего года и будущей пятилетки дело идет медленнее, чем хотелось бы. Однако, время, небольшое, мы еще имеем и, по-моему, то, что мы наметили, в частности для работы комиссии по 1932 году, мы должны и можем сделать... Насчет твоего ухода из Госплана не может быть и речи. Уверен, что все будут решительно про­тив. Этот хозяйственный год, год перестройки, имеет допол­нительные трудности, но путь к их преодолению нащупан и дело должно пойти вперед. Хорошо - лучше, чем раньше.

 

Что тебе нужно, так это передышку. Это, по-моему, можно скоро осуществить, с первых чисел сентября.. Итак, очень советую снять вопрос об уходе из Госплана и больше его вообще не подымать. Не такое сейчас время - надо вплотную взяться за улучшение Госплана. Мы должны тут тебе помочь, и я думаю, что дело с осени пойдет лучше, успешно. Твой В.Мо­лотов"⁷⁹. Вопрос об отставке был снят. Куйбышев, как и обе­щал Молотов, получил отпуск и некоторую поддержку в изну­ряющей борьбе с ведомствами по поводу составления планов.

 

Однако некоторое время спустя, 15 октября 1931 г., Полит­бюро пришлось рассматривать новое заявление об отставке с поста наркома снабжения А.И.Микояна. Конфликт, судя по всему, произошел в связи с подготовкой отчета Микояна на предстоящем в конце октября 1931 г. пленуме ЦК ВКП(б). Наркомат снабжения подвергался в этот период резкой крити­ке, и Микоян пытался смягчить ее заявлениями об отставке. Политбюро, однако, проявило твердость. В принятом решении говорилось: "Заявление т. Микояна об отставке отклонить, обязав т. Микояна представить своевременно проект резолю­ции по докладу Наркомснаба на пленуме"⁸⁰.

 

Остроконфликтными в 1931 г. были отношения председа­теля ВСНХ СССР Орджоникидзе с руководством Совнаркома (председателем СНК Молотовым и его первым заместителем, председателем Госплана Куйбышевым). Неуравновешенный Орджоникидзе столь горячо отстаивал интересы ВСНХ и свое право хозяина в собственном ведомстве⁸¹, что вызвал резкое недовольство Сталина. В августе 1931 г. Сталин писал Кагано­вичу (явно для передачи Орджоникидзе): "...Все еще плохо ведет себя т. Орд[жоники ]дзе. Последний, видимо, не отдает себе отчета в том [что] его поведение (с заострением против т.т. Молотова, Куйбышева) ведет объективно к подтачиванию нашей руководящей группы, исторически сложившейся в борьбе со всеми видами оппортунизма, - создает опасность ее разрушения. Неужели он не понимает, что на этом пути он не найдет никакой поддержки с нашей стороны? Что за бессмыс­лица!"⁸²

 

Несмотря на подобные угрозы, несколько месяцев спустя вспыхнул еще один конфликт, сопровождавшийся со стороны Орджоникидзе требованиями отставки и резкими заявления­ми по поводу его отношений с Молотовым. Противоречия воз­никли в связи с планами реорганизации ВСНХ и разделения его на несколько наркоматов. Орджоникидзе, судя по всему, был противником этого решения⁸³. Сталин и, видимо, Моло­тов считали, что ВСНХ необходимо разделить. 23 декабря 1931 г. вопрос рассматривался на заседании Политбюро. Про­ект постановления о перестройке работы хознаркоматов и, прежде всего, ВСНХ предложил Сталин. Орджоникидзе, ви­димо, выступил с резкой речью, заявил об отставке и выдви­нул какие-то обвинения против Молотова. В результате По­литбюро одобрило следующее решение:

 

"а) Принять предло­женный т. Сталиным проект постановления о перестройке ра­боты хознаркоматов и передать для окончательного редакти­рования в комиссию в составе т.т. Сталина, Молотова, Орджо­никидзе и Кагановича. Созыв комиссии за т. Сталиным.

б) Предложение т. Орджоникидзе об его отставке откло­нить.

в) Для рассмотрения заявления т. Орджоникидзе об его взаимоотношениях с т. Молотовым назначить специальное заседание Политбюро"⁸⁴.

 

Не располагая первоначальным проектом решения, пред­ложенным Сталиным, мы не можем сказать, были ли сделаны какие-либо уступки Орджоникидзе в последующие дни. Одна­ко 25 декабря 1931 г. Политбюро утвердило окончательную резолюцию о практической работе хозяйственных организа­ций, узаконившую раздел ВСНХ натри наркомата: тяжелой, лесной и легкой промышленности⁸⁵. Никаких сведений о спе­циальном заседании Политбюро по поводу взаимоотношений Орджоникидзе и Молотова пока не выявлено. Скорее всего, конфликт был погашен в "частном порядке".

 

Однако, несмотря на то, что дело на этот раз закончилось поражением Орджоникидзе, он и в последующем действовал вызывающе активно, подтверждая свою репутацию "горяче­го", невыдержанного человека. Возможно, поэтому, памятуя о конфликте 1931 г., руководство Политбюро провело очеред­ную реорганизацию ведомства Орджоникидзе по иному сце­нарию. 3 июня 1934 г. Политбюро приняло решение устано­вить должность заместителя наркома тяжелой промышленно­сти по топливу (уголь, нефть, сланцы, торф) и назначило на нее Рухимовича⁸⁶. Молотов, сторонник дальнейшего разук­рупнения Наркомтяжпрома, был в это время в отпуске (впол­не возможно, что рассмотрение этого вопроса сознательно бы­ло приурочено к отпуску председателя Совнаркома). Постав­ленный перед свершившимся фактом, он лишь посетовал в письме Куйбышеву в Москву 5 июня: "Жалею, что ограничи­лись назначением т. Рухимовича замом по НКТП (топливо). Вопрос с новым наркоматом (топливо + электростанции) счи­таю назревшим"⁸⁷.

 

О том, что, выступая арбитром в многочисленных ведомст­венных спорах между членами Политбюро, Сталин в начале 30-х годов предпочитал находить компромиссы, еще раз свидетельствовал исход конфликта между В.В. Куйбышевым и наркомом путей сообщения А.А.Андреевым. 14 ноября 1932 г. Куйбышев обратился в Политбюро с запиской по поводу самочинного разбронирования угля по распоряжению заместителя наркома путей сообщения Билика. Ссылаясь на рапорты сек­ретаря Комитета резервов Зибрака и заместителя председате­ля ОГПУ Ягоды, которые сообщали соответствующие факты, Куйбышев требовал от Политбюро наказать виновных в неза­конном использовании угля, в частности, арестовать ряд железнодорожных служащих и объявить строгий выговор Били-ку⁸⁸. Накануне рассмотрения вопроса в Политбюро нарком путей сообщения Андреев обратился к Сталину со следующей запиской: "Т. Сталин. Моему заму т. Билику выносится выго­вор ни за что. Из запасов он топлива ни одной тонны не брал. Прилагаю его объяснения, которое я от него потребовал. Ра­ботник он довольно дисциплинированный"⁸⁹. Сталин, судя по ходу последующих событий, был склонен поддержать руково­дителей наркомата путей сообщения. Записку Андреева Ста­лин переправил Куйбышеву (в архиве секретариата которого она и сохранилась). Куйбышев предпринял дополнительное расследование. В ответ на оправдания Билика Зибрак подгото­вил новую справку, в которой доказывал, что разбронирование запасов происходило в одном случае по прямому приказу, а в другом - с ведома Билика⁹⁰.

 

Несмотря на доказанность вины Билика, Политбюро, ко­торое рассматривало вопрос 25 ноября, приняло компромисс­ное решение. Билику было указано на "незаконность распоря­жения о разбронировании угля из фондов Комитета резервов без разрешения Комитета" и сделано предупреждение, "что в случае повторения таких незаконных действий" он будет при­влечен к "строжайшей партийной и государственной ответст­венности". Наиболее сильно поплатились, как обычно, "стре­лочники" - Политбюро утвердило арест ряда железнодорож­ных служащих и поручило ОГПУ "расследовать и привлечь к ответственности всех сотрудников НКПС и дорог, виновных в незаконном разбронировании фондов"⁹¹.

 

Достаточно часто Политбюро приходилось разбирать кон­фликты между военным ведомством и хозяйственными нарко­матами по поводу отсрочек от призыва в армию. В очередной раз это произошло в августе 1933 г. 16 августа руководители донецкой областной партийной организации прислали на имя Сталина шифровку, в которой просили отсрочить призыв в армию до 1 января 1934 г. 10 тыс. рабочих-угольщиков. Прось­ба эта, несомненно, поддерживалась Орджоникидзе, в веде­нии которого находились шахты, а, возможно, даже была ини­циирована им. Не менее понятно, что Ворошилов, руководив­ший военным ведомством, воспротивился этой просьбе. Пол­учив от Кагановича, оставшегося в Москве вместо отдыхавше­го Сталина, шифровку с просьбой об отсрочке, Ворошилов поставил на ней резолюцию: "Я - против". Каганович, ока­завшийся в центре очередного межведомственного конфлик­та, организовал очередной компромисс. По его предложению Политбюро предоставило отсрочку 5 тыс. рабочих⁹².

 

Перечень подобных компромиссов в межведомственных столкновениях, достигнутых при помощи Политбюро, можно продолжать.

 

Вместе с тем известно немало случаев, когда Сталин зани­мал жесткую, бескомпромиссную позицию и всеми средства­ми добивался своего. Такие конфликты развивались по особо­му сценарию и в значительной мере демонстрировали как со­отношение сил в высших эшелонах власти, так и методы свое­образной борьбы в верхах в период неокончательного упроче­ния единовластия вождя.

 

Один из наиболее бурных конфликтов такого рода разра­зился осенью 1931 г. в связи с решением о дополнительном импорте вагонных осей, колес и качественной стали. Эти решения, принятые предварительно валютной комиссией под руководством Рудзутака, были утверждены Политбюро 30 ав­густа 1931 г.⁹³ по настоянию руководства ВСНХ, в частности, Орджоникидзе. Узнав об этом, Сталин и Молотов, находив­шиеся в отпуске на юге, послали в Политбюро протест. При­чем, предваряя его, Сталин 4 сентября писал Кагановичу: "Не понимаю, как могло ПБ согласиться с предложениями ВСНХ о дополнительном импорте вагонных осей и колес и ка­честв [енной ] стали. Оба предложения представляют прямой обход июльского решения ЦК... об окончательной программе импорта металла на 1931 год. Насколько я понимаю, Вас и Рудзутака просто обманули. Нехорошо и противно, если мы начнем обманывать друг друга. Соответствующую телеграм­му мы уже послали в П.Б."⁹⁴

 

Однако в Москве требования Сталина и Молотова встрети­ли сопротивление. 5 сентября, рассмотрев их телеграмму, По­литбюро под руководством Кагановича поручило Рудзутаку, Кагановичу и Орджоникидзе составить телеграмму Сталину и Молотову, а до получения ответа от них задержать выдачу заказа качественной стали и вагонных колес и осей⁹⁵. Ответ­ная телеграмма Рудзутака, Кагановича и Орджоникидзе не обнаружена. Однако на основании новой телеграммы Сталина можно сделать вывод, что Рудзутак, Каганович и Орджони­кидзе ссылались на образование у ВСНХ экономии по импор­ту (в денежном выражении), за счет которой и предлагалось произвести закупки стали, вагонных колес и осей.

 

Встретив сопротивление, Сталин (вновь вместе с Молото­вым) 6 сентября послал резкую телеграмму на имя Каганови­ча, Рудзутака и Орджоникидзе. Он настаивал, что принятое решение нарушает установленную программу импорта метал­ла на 1931 г., что ВСНХ вводит Политбюро в заблуждение. "Следует помнить, что валютное положение у нас отчаянное. Не следует забывать, что оно будет у нас еще более тяжелым в ближайшие два года...," - говорилось в телеграмме. Заклю­чительная часть телеграммы звучала как ультиматум: "На­стаиваем на отмене обоих ваших решений о заказах на сталь и нагонные оси и колеса. В случае вашего несогласия предлага­ем специальное заседание Политбюро с вызовом нас обоих"⁹⁶.

 

Не выдержав такого натиска, члены Политбюро в Москве сдались. 8 сентября 1931 г. Политбюро отменило свое решение от 30 августа об импорте качественной стали, вагонных колес и осей, предложив Наркомату внешней торговли приостано­вить всякие переговоры о даче этих заказов. В тот же день, в половине девятого вечера, Каганович отправил соответствующую шифровку Сталину и Молотову⁹⁷. Через три часа она поступила на расшифрование на юге и вскоре была доложена Сталину.

 

Казалось, конфликт был исчерпан. Но Сталин так не счи­тал. Уже на следующий день, 9 сентября, он обратился с пись­мами к основным участникам конфликта и пытался их успо­коить, разъяснить свою непримиримую позицию. Одно из пи­сем было предназначено Орджоникидзе. Оно было выдержано в дружеском, миролюбивом духе. Сообщив Орджоникидзе, что встретился на юге с его женой и даже попытался устроить ее на более удобную дачу, Сталин приступил к делам. Он подробно объяснил Орджоникидзе, какое значение имеет эко­номия валюты, а в связи с этим и отмена решения о дополни­тельном ввозе стали. "Ясно также и то, что мы, члены ЦК в особенности, не должны и не можем надувать друг друга. Не­чего доказывать, что предложение о дополнительном ввозе-стали и пр. - без прямой и честной постановки вопроса об отмене июльского решения ПБ - было попыткой надуть ЦК (Кагановича, Рудзутака и т.д.). Пятаковым не трудно стать на такой же небольшевистский путь, так как для них закон боль­шевистский не обязателен. Большевики не могут становиться на такой путь, если, конечно, не хотят они превратить нашу большевистскую партию в конгломерат ведомственных ша­ек", - писал Сталин. Он доказывал Орджоникидзе, что сведе­ние импорта к минимуму заставит хозяйственный аппарат нала­дить производство стали на советских заводах. "Что лучше: нажать на государственную валютную кассу, охраняя спокой­ствие хозаппарата, или нажать на хозаппарат, охраняя инте­ресы государства? Я думаю, что последнее лучше первого". "Ну, пока все, - писал Сталин в заключение. - Не ругай меня за грубость и, может быть, излишнюю прямоту. Впро­чем, можешь ругать сколько влезет. Твой И.Сталин".

 

Причины миролюбия Сталина по отношению к Орджони­кидзе объяснялись в сталинском письме Кагановичу, состав­ленному в тот же день, 9 сентября. Посылая Кагановичу ко­пию письма Орджоникидзе, Сталин предупреждал его: "Серго не знает, что копия послана Вам, - я не сообщил ему об этом, пощадив его самолюбие (Вы знаете, что он до глупости само­любив). Но Вы должны знать об этом письме, представляю­щем некоторый интерес с точки зрения ЦК и его хозяйствен­ной политики". Несмотря на то, что Каганович нес прямую ответственность за решение о дополнительном импорте и про­должал доказывать, что мотивы этого постановления были вполне обоснованными, Сталин предпочел обойтись без резкостей в адрес своего заместителя. В своих письмах Кагановичу Сталин избрал следующую формулу: Кагановича ввели в заблуждение, а главные виновники - валютная комиссия ("навоз, а не государственная организация, а Рудзутак - достойный председатель этого навоза") и Наркомат внешней торговли, который "не защищает интересов государства, поль­зы от него как от козла молока и, вообще, гниет он на корню"⁹⁸.

 

Как показывают многочисленные документы, к подобным методам смягчения отрицательного эффекта от решений, ущемляющих интересы кого-либо из членов Политбюро или его ведомства, постоянно приходилось прибегать Кагановичу, остававшемуся "на хозяйстве" в Политбюро в периоды дли-I тельных отпусков Сталина. Одним из примеров может служить конфликт по поводу капиталовложений, разразившийся летом 1932 г. Экономический кризис заставил руководство I страны в это время искать пути сокращения капитальных вложений в промышленность. 8 июня 1932 г. Политбюро приняло решение о народнохозяйственном плане III квартала. Госпла­ну была дана директива: "при сверстке народного хозяйствен­ного плана на III квартал по вопросу о капиталовложениях держаться в пределах II квартала (6800 милл. рублей)"⁹⁹. Од­нако 17 июня под давлением ведомств Политбюро во измене­ние этого постановления определило объем капитальных работ в 7050 млн. руб. Наркомтяжпром получил прибавку в 150 млн. руб.¹⁰⁰ Сталин остался недоволен этим решением. "Вы дали слишком много денег Наркомтяжу на капитальное строительство в 3 квартале и вы этим создали угрозу порчи всего дела, угрозу развратить работников Наркомтяжа. Почему вы опрокинули свое собственное решение о том, чтобы остаться в пределах сумм 2 квартала? Неужели не понимаете, что, пере­кармливая Наркомтяж по части капитальных вложений и со­здавая тем самым культ нового строительства, вы убиваете не только культ, но даже простое, элементарное желание хозработников рационально использовать уже готовые предприятия? Возьмите Сталинградский и Харьковский тракторные, ЛМО и Автозавод. Строили и построили их с большим энтузи­азмом. И это, конечно, очень хорошо. А когда пришлось при­нести в движение эти заводы и использовать их рационально - не стало энтузиазма у людей, предпочли попрятаться в кусты и - ясное дело - подвели страну самым непозволи­тельным образом. А почему происходят у нас такие вещи? Потому, что у нас есть культ нового строительства (что очень хорошо), но нет культа рационального использования готовых заводов (что очень плохо и крайне опасно). Перекармли­вая же Наркомтяж по части капитальных вложений, вы за­крепляете это ненормальное и опасное положение в промыш­ленности. Я уже не говорю о том, что вы создаете этим угрозу новых продовольственных затруднений", - заявил Сталин 24 июня в письме, адресованном Кагановичу, Молотову и Орд­жоникидзе¹⁰¹. Никаких практических выводов это заявление, впрочем, тогда не повлекло. Сталин в очередной раз решил не конфликтовать с НКТП и в письме Кагановичу от 29 июня сообщил: "Так как решение о плане на III квартал по Наркомтяжпрому уже принято, то не стоит его теперь менять, чтобы не создавать замешательства среди хозяйственников и не да­вать им повода к предположению о политике свертывания строительства".

 

Положение в экономике, однако, становилось все более уг­рожающим. Видимо, под напором Куйбышева и Молотова, Сталину на юг был направлен запрос по поводу возможности существенного сокращения капитальных вложений. 20 июля Сталин ответил на этот запрос письмом на имя Кагановича и Молотова: "Капитальное строительство надо обязательно сократить минимум на 500-700 миллионов. Нельзя сокращать по легкой пром[ышленнос]ти, черной металлургии, НКПС. Все остальное (даже кое-что по военному делу), особенно по совхозному строительству и т.п., нужно обязательно сокра­тить вовсю"¹⁰³. Заручившись этими указаниями Сталина, Ка­ганович 23 июля провел в Политбюро решение о создании комиссии для рассмотрения вопроса о снижении себестоимо­сти строительства под председательством Куйбышева¹⁰⁴. На заседании комиссии 26 июля Куйбышев выдвинул проект по­становления о сокращении финансирования капитального строительства в III квартале 1932 г. на 700 млн. руб. Сокраще­ние касалось всех отраслей, но более всего - тяжелой про­мышленности (на 405 млн. руб.). Члены комиссии, представ­лявшие ведомства, пытались сопротивляться. Заместитель наркома тяжелой промышленности Ю.Л.Пятаков настаивал, что максимально возможная цифра сокращений по НКТП - 310 млн. руб. Орджоникидзе, находившийся в отпуске, при­слал протестующую телеграмму. Однако 1 августа Политбюро приняло предложения Куйбышева. На 10 процентов умень­шалось все инвестирование капитального строительства на III квартал и более чем на 13 процентов вложения по НКТП.

 

Однако этим неприятности НКТП не ограничивались. В эти же дни Комитет товарных фондов и регулирования торг­овли при СТО СССР (председателем которого был Молотов) принял решение об установлении отпускных цен на металли­ческие изделия ширпотреба, вырабатываемые государствен­ной промышленностью. Утвердив более высокие цены на мно­гие металлические товары, Комитет товарных фондов откло­нил предложения НКТП о повышении отпускных цен на не­которые изделия. Орджоникидзе, недовольный этим решени­ем, обратился за помощью к Кагановичу. Однако, и в этом случае претензии НКТП удовлетворены не были. 14 августа 1932 г. Политбюро утвердило постановление Комитета товар­ных фондов без учета пожеланий Орджоникидзе¹⁰⁶.

 

Опасаясь резкой реакции Орджоникидзе, Каганович написал ему 2 августа большое письмо с объяснениями и оправда­ниями: "Здравствуй, Дорогой Серго! Не писал тебе до сих пор, чтобы дать возможность отдохнуть от дел и не тревожить тебя делами, тем более не совсем приятными.

 

1) О сокращении капитальных вложений: на это друг мы вынуждены были пойти, финансовое положение требует это­го. У нас уже получились огромные задержки в выплате заработной платы, бюджетный дефицит вырос больше, чем когда-либо, одним словом, положение примерно такое, если не ост­рее, как было в [19]30 г., когда ты сделал исключительно большое дело оздоровив положение. Мы писали нашему глав­ному другу (Сталину - О.Х.) и он счел абсолютно правиль­ным и своевременным сократить миллионов на 700, что мы и I делали. Пробовал я (после твоей телеграммы) на заседании 11Б уменьшить цифру сокращения по линии НК Тяжпром, но не вышло. Прошу тебя не нервничать и тем более не сердиться, я глубочайше убежден, что ты бы согласился, если бы был I здесь, хотя понятно, это операция тяжелая для промышл [енности ].

 

2) Твою просьбу о ценах я, к сожалению, выполнить не I мог, она пришла уже поздно, а М[олотов] настаивает на сво­их решениях", и т.д.¹⁰⁷

 

Определенным показателем взаимоотношений в Политбюро к завершению рассматриваемого в данном разделе периода может служить конфликт, разгоревшийся в августе 1933 г. У истоков этого конфликта стоял Молотов. В конце июля 1933 г. и Совнарком СССР на имя Молотова поступило несколько телеграмм с мест о том, что запорожский завод "Коммунар" отгружает новые комбайны без ряда важнейших узлов ¹⁰⁸. На основании этих сигналов СНК 28 июля принял опросом поста­новление "О преступной засылке некомплектных комбайнов в МТС и совхозы", в котором потребовал от НКТП немедленно прекратить посылку некомплектных комбайнов, снабдить уже посланные комбайны недостающими частями, а также поручил прокурору СССР И.А. Акулову арестовать и при­влечь к суду хозяйственных руководителей, виновных в от­правке некомплектных комбайнов¹⁰⁹. Это решение вызвало протесты. Секретарь Днепропетровского обкома партии М.М.Хатаевич отправил специальное письмо в несколько адресов: в Совнарком СССР, в ЦК компартии Украины, в НКТП (Орджоникидзе), в ЦКК ВКП(б), прокурорам СССР и Украины. Он доказывал, что завод "Коммунар" работает хоро­шо, что некомплектная отгрузка комбайнов была вызвана же­ланием предотвратить хищение деталей: некоторые части комбайнов в специальных ящиках перевозились отдельно. "В целом, завод имеет больше заслуг, нежели недочетов. В связи с этим обком считал бы целесообразным судебного следствия против руководства завода... не возбуждать...," - писал Хатаевич¹¹⁰. Однако Молотов занял твердую позицию. "О дости­жениях "Коммунара" нам хорошо известно, также известно прокуратуре. Судом это будет учтено. Данный судебный про­цесс имеет далеко не только заводское значение, и отмена его, безусловно, нецелесообразна", - ответил он Хатаевичу¹¹¹.

 

16 августа 1933 г. в уголовно-судебной коллегии Верховно­го суда СССР началось слушание дела о некомплектной от­грузке комбайнов, к уголовной ответственности по которому были привлечены работники ряда хозяйственных органов и руководители завода "Коммунар". Обвинителем на суде вы­ступал заместитель прокурора СССР А.Я.Вышинский. В своей заключительной речи он, в частности, заявил: "Процесс дает нам основание для постановки общих вопросов работы советских хозяйственных организаций... Я говорю о Наркомземе Союза..., я говорю о Наркомтяжпроме..., я говорю о ре­спубликанских органах"¹¹². Такая постановка вопроса возму­тила руководителей НКТП и Наркомата земледелия СССР Орджоникидзе и Яковлева. 24 августа 1933 г. в отсутствие Сталина они добились принятия Политбюро решения, осуж­давшего формулировку речи Вышинского, "которая дает по­вод к неправильному обвинению в отношении НКтяжпрома и НКзема". Проект постановления был написан Кагановичем и отредактирован Молотовым. За его принятие проголосовали Каганович, Молотов, Калинин и Орджоникидзе.

 

Узнав об этом решении из письма Кагановича, Сталин 29 августа прислал в Москву на имя Кагановича, Молотова и Орджоникидзе, а также для всех других членов Политбюро, шифровку: "Из письма Кагановича узнал, что вы признали неправильным одно место в речи Вышинского, где он намекает на ответственность наркомов в деле подачи и приемки не­комплектной продукции. Считаю такое решение неправиль­ным и вредным. Подача и приемка некомплектной продукции есть грубейшее нарушение решений ЦК, за такое дело не мо­гут не отвечать также наркомы. Печально, что Каганович и Молотов не смогли устоять против бюрократического наскока Наркомтяжа"¹¹⁴. Несмотря на то, что шифровка Сталина бы­ла расшифрована (а значит попала на стол Кагановича) около шести часов вечера 29 августа, решение об отмене постанов­ления о Вышинском было проведено голосованием вкруговую только через два дня, 1 сентября. Свои подписи под решением поставили Каганович, Андреев, Куйбышев и Микоян¹¹⁵. Орд­жоникидзе с 1 сентября ушел в отпуск. Похоже, что Каганович придержал решение вопроса именно для того, чтобы не ставить в неудобное положение Орджоникидзе.

 

Судя по всему, Сталин уловил напряженное положение в Политбюро по этому вопросу. Свою позицию более разверну­то он счел необходимым сообщить участникам конфликта. "Очень плохо и опасно, что Вы (и Молотов) не сумели обуз­дать бюрократические порывы Серго насчет некомплектных комбайнов и отдали им в жертву Вышинского. Если Вы так будете воспитывать кадры, у Вас не останется в партии ни один честный партиец. Безобразие", - писал Сталин Кагановичу ¹¹⁶. 1 сентября аналогичные претензии он предъявил Молотову: "Выходку Серго насчет Вышинского считаю хулиганством. Как ты мог ему уступить? Ясно, что Серго хотел своим протестом сорвать кампанию СНК и ЦК за комплектность. В чем дело? Подвел Каганович. Видимо он подвел и не только он". Пока неизвестно, что Молотов ответил Сталину. 12 сен­тября в письме Молотову Сталин вновь вернулся к этой теме и посвятил ей еще больше места: "Поведение Серго (и Яковлева) в истории о "комплектности продукции" нельзя назвать иначе, как антипартийным, так как оно имеет своей объектив­ной целью защиту реакционных элементов партии против ЦК ВКП(б)... Я написал Кагановичу, что против моего ожидания он оказался в этом деле в лагере реакционных элементов пар­тии"¹¹⁷.

 

Даже подобные конфликты, завершавшиеся принятием бескомпромиссных требований Сталина, свидетельствовали не только о преобладающем влиянии Сталина в Политбюро, но и о том, что в начале 1930-х годов отдельные члены Полит­бюро также имели определенный вес и право голоса при реше­нии многих существенных проблем. Несмотря на то, что мне­ние Сталина играло решающую роль, его соратники еще могли внести на обсуждение Политбюро (даже без ведома Стали­на, как это было в случае с выступлением Вышинского) опре­деленный вопрос и добиваться нужного решения. Сам Сталин, а в его отсутствие Каганович (который, впрочем, скорее всего, руководствовался сталинскими указаниями) старались снять при помощи последующих объяснений нежелательный осадок обиды у проигравшей в конфликте стороны. Характерно, что в рассматриваемый период сложилась "традиция" рассмотрения конфликтных вопросов на Политбюро в отсутствие того члена Политбюро, от которого ожидались резкие возражения по по­воду предлагаемого решения. В общем, как заметил А.Грациози, в начале 30-х годов Сталин был для своих ближайших соратников авторитетным "старшим братом" ("главным дру­гом", как назвал его Каганович в упомянутом выше письме Орджоникидзе), с которым, несмотря на то, что он вызывал уважение и восхищение, можно было ссориться¹¹⁸. Во второй половине 30-х годов подобное отношение соратников к Стали­ну, демарши членов Политбюро, их заявления об отставке, так же, как и компромиссная линия поведения Сталина, уже не наблюдались.

 

Вместе с тем известные пока конфликты в Политбюро но­сили преимущественно ведомственный, но не политический характер. Это, конечно, не исключает того, что, занимая оп­ределенную позицию в ведомственном вопросе, член Полит­бюро объективно не поддерживал определенную политиче­скую линию. Очевидно, например, что энергичные требова­ния соратников Сталина ограничить репрессии в их ведомст­вах объективно укрепляли сравнительно "умеренный" курс, противостояли крайнему государственному терроризму, кото­рый одержал окончательную победу в 1937-1938 гг. Однако никаких свидетельств о наличии в Политбюро группировок, придерживающихся различных взглядов по ключевым вопро­сам политического и социально-экономического развития, нет. Один и тот же член Политбюро, в зависимости от обстоя­тельств, выступал и "радикалом" и "умеренным". Известные факты и документы (в частности, переписка между членами Политбюро) позволяют заметить, например, что особые, дру­жественные отношения существовали, с одной стороны, меж­ду Кагановичем и Орджоникидзе, и с другой - между Моло­товым и Куйбышевым. (Напомним, что Кагановича и Молотова чаще всего числят в ярых "радикалах", а в Орджоникидзе и Куйбышеве видят опору "умеренности".) Одновременно, от ношения между Орджоникидзе и Куйбышевым были далеки от безоблачных. В силу занимаемых должностей, они нередко конфликтовали. Конфликты эти начались еще в то время, ког­да Орджоникидзе возглавлял ЦКК и регулярно разоблачал ошибки и "вредительство" в подведомственном Куйбышеву ВСНХ. Продолжались они и позже, когда возглавляемый Куйбышевым Госплан урезал материальные и финансовые ресурсы, выделяемые ВСНХ, а затем НКТП, которыми руко­водил Орджоникидзе. Взаимоотношения между членами По­литбюро, таким образом, предопределялись главным образом ведомственными позициями и личными пристрастиями.

 

Несмотря на отсутствие политической подоплеки, ведом­ственные претензии соратников представляли для Сталина значительную проблему.

 

Традиционно сильное в России государственное начало значительно укрепилось в условиях форсированной "револю­ции сверху". Могущественные советские ведомства, возглав­ляемые влиятельными руководителями, были не просто про­водниками "генеральной линии". Приобретая немалую само­стоятельность и вес в решении государственных проблем, они во многих случаях диктовали свои условия, усугубляя и без того разрушительную политику "скачка": постоянно требова­ли увеличения капитальных вложений, противодействовали любому контролю над использованием выделенных средств и ресурсов и т.д. Огромный партийно-государственный аппарат в полной мере демонстрировал все прелести бюрократизма, косности, неповоротливости и, как обычно, настойчиво отста­ивал свои корпоративные права.

 

После разгрома оппозиций советские ведомства и их руко­водители из Политбюро объективно оставались единственной силой, ограничивающей единовластие Сталина. Члены Политбюро, возглавлявшие крупнейшие наркоматы и правительственные органы, как политические деятели фактически были продуктом сращивания высшего партийного и государственно-хозяйственного руководства, что значительно увели­чивало их реальное влияние. Ряд фактов позволяют также сделать предположение (которое, впрочем, нуждается в спе­циальном детальном изучении), что московские вожди обзаводились своеобразной "клиентурой" из руководителей мест­ных партийных организаций, государственных чиновников среднего уровня, которые нуждались в специальном покрови­тельстве кого-либо из вождей.

 

Вряд ли Сталин не замечал эти чрезвычайно важные тен­денции. Во всяком случае, его официальные речи и нефор­мальные письма переполнены выпадами против бюрократиз­ма, "героев ведомственности", "вельмож-бюрократов" и т.д.

 

Письма Сталина соратникам за 1931-1933 гг. в значительной части состояли из указаний об "укрощении бюрократизма". "Пусть ПБ и Секретариат ЦК возьмут под специальное и сис­тематическое наблюдение и Наркомвод и НКПС и заставят их работать. Оба наркома находятся в плену у своего аппара­та, особенно Рухимович, бюрократическое самомнение кото­рого является обратной стороной его отсталости и косности по части большевистской постановки дела в НКПС"¹¹⁹. "Скажи­те Постышеву, чтобы он не поддавался давлению вельмож-бюрократов, добивающихся орденов для своих дружков-собюрократов"¹²⁰. "Пора начать привлечение к ответственности руководства заводов, обязанных снабжать сталью автотрак­торные предприятия. Если Орджоникидзе станет скандалить, его придется заклеймить как гнилого рутинера, поддержива­ющего в наркомтяже худшие традиции правых уклони­стов"¹²¹. "Боюсь, что если издать такое постановление затор­мозим работу промышленности минимум на полгода, так как уважаемые "большевики" забросят дело и истратят всю свою энергию на дело бесконечного пересаживания с места на мес­то". "Получил ответ... насчет нефтеперевозок по Волге. От­вет - неубедительный. Видно, что составили его "ловкачи" из НКТП или Госплана, а вы по обыкновению "подмахнули"¹²³. "Доколе будете терпеть безобразия в предприятиях НКснаба, особенно в консервных заводах?.. Почему не принимаете ме­ры против НКснаба и Микояна? Доколе будут издеваться над населением. Ваше (т.е. ПБ) долготерпение прямо поразитель­но"¹²⁴. "Очень плохо обстоит дело с артиллерией. Мирзоханов разложил прекрасный завод. Павлуновский запутал и губит дело артиллерии. Серго надо вздуть за то, что он, доверив большое дело двум-трем своим любимчикам - дуракам, готов отдать в жертву этим дуракам интересы государства. Надо прогнать и снизить по "чину" всех Мирзохановых и Павлуновских. Иначе дела не поправить"¹²⁵. "Надо высечь НКИД за спячку, слепоту, близорукость"¹²⁶ и т.д.

 

Борьба с бюрократизмом и ведомственностью, резкая кри­тика в адрес наркомов были для Сталина удобным методом "воспитания" ближайших соратников и контроля за ними. С политической точки зрения Сталина, видимо, также устраи­вали постоянные конфликты между руководителями ве­домств. С одной стороны, это действительно вносило напряженность в отношения между отдельными членами Политбюро, с другой -- позволяло Сталину играть роль верховного арбитра и безболезненно проводить те решения, которые он считал необходимыми. В целом, межведомственные столкновения и постоянные атаки на членов Политбюро, возглавлявших наркоматы, сыграли свою роль в ослаблении Политбюро и усилении власти Сталина.

 

Невозможность охватить и проконтролировать все направ­ления и конкретные вопросы партийно-государственного ру­ководства Сталин компенсировал разносами, которые периодически устраивал руководителям ведомств и своим соратни­кам. Такие разносы не только держали аппарат в необходи­мом напряжении, но и прививали сталинскому окружению своеобразный "комплекс неполноценности". Сталин постоян­но внушал своим соратникам, что только его, сталинское, ру­ководство - столь же необходимое условие победы, как руко­водство Ленина в годы захвата и утверждения власти. Именно поэтому даже сравнительно второстепенные вопросы Сталин поднимал на принципиальную высоту, вписывал в макси­мально широкий контекст, старался обосновать теоретически, показать соратникам, что он видит в проблеме то, чего они разглядеть никогда не сумеют. При этом тон сталинских ука­заний был предельно категоричен.

 

Особое недовольство Сталина вызывали, как правило, те решения, которые проходили без согласования с ним. Поэто­му члены Политбюро, выдвигая тот или иной вопрос, стара­лись заручиться предварительной поддержкой Сталина, даже в те моменты, когда он находился вне Москвы на отдыхе. Сам Сталин поощрял такую практику. "Количество запросов ПБ не имеет отношения к моему здоровью. Можете слать сколько хотите запросов, - я буду с удовольствием отвечать", - пи­сал он Молотову в июне 1932 г. "От хозяина по-прежнему получаем регулярные и частые директивы, что и дает нам возможность не промаргивать, правда, фактически ему при­ходится работать, но ничего не сделаешь иначе", - сообщал Каганович Орджоникидзе в письме от 2 августа 1932 г.

 

В условиях столь жесткого контроля над процессом приня­тия решений ни одна сколько-нибудь значительная инициа­тива не могла пройти помимо Сталина. Неудивительно поэто­му, что все "реформаторские" (так же, впрочем, как и репрес­сивные) начинания, судя по документам, исходили либо от самого Сталина, либо были результатом согласованной пози­ции Политбюро. Это, конечно, не означает, что Сталин был единственным автором всех инициатив. Однако в архивах по­ка не прослеживаются свидетельства активности каких-либо групп в Политбюро, воздействующих на Сталина или само­стоятельно отстаивающих определенную политическую линию.

 

Дополнительные материалы для наблюдений по вопросу о происхождении "умеренной" политики, об инициаторах и сторонниках "реформ" в Политбюро дают события 1934 г., который неоднократно характеризовался в литературе как высшая точка "умеренности" за годы довоенных пятилеток.

 

 

Примечания.

 

1. Источник. 1995. № 1. С. 124; В.Н.Земсков приводит более высокую цифру - 1,8 млн. высланных крестьян (Земсков В.Н. "Кулацкая ссылка" в 30-е годы // Социологические исследования. 1991. № 10. С. 3).

2. Документы свидетельствуют. С. 46-47.

3. Подробнее см.: Davies R.W. The Soviet Economy in Turmoil, 1929-1930. London, 1989.

4. Девис Р.У. Советская экономика в период кризиса. 1930-1933 г. // История СССР. 1991. № 4. С. 202-203.

5. Сталинское Политбюро в 30-е годы. С. 60. Постановление первоначаль­но было оформлено под грифом "особая папка" (См.: РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 162. Д. 11. Л. 108), а затем переоформлено как секретное и разослано на места.

6. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 162. Д. И. Л. 109.

7. Там же. Оп. 3. Д. 835. Л. 25.

8. Зеленин И.Е. Был ли "колхозный неонэп"? // "Отечественная история". 1994. №2. С. 106.

9. ГАРФ. Ф. Р-5446. Оп. 82. Д. 11. Л. 8-12.

10. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 42. Д. 26. Л. 1-6.

11. Там же. Оп. 20. Д. 109. Л. 106 об.

12. Подробнее об ивановских событиях см.: Werth N., Moullec G. Rapports Secrets Sovietiques. Paris, 1994, p. 209-216.

13. РЦХИДНИ. Ф. 17. On. 42. Д. 33. Л. 5.

14. Там же. On. 20. Д. 121. Л. 226.

15. Там же. Д. 106. Л. 36.

16. XVII съезд Всесоюзной коммунистической партии. С. 165.

17. Девис Р.У., Хлевнюк О.В. Вторая пятилетка. С. 95-96.

18. Зеленин И.Е. Был ли "колхозный неонэп"? С. 110.

19. См.: The economic transformation of the Soviet Union, 1913-1945. Ed. by Davies R.W., Harrison M. and Wheatcroft S.G. Cambridge University Press, 1994. P. 74-76.

20. РЦХИДНИ. Ф. 17. On. 42. Д. 38. Л. 80.

21. ГАРФ. Ф. Р-5446. Оп. 26/5. Д. 1.Л. 109, 115.

22. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 921. Л. 67.

23. Земсков В.Н. "Кулацкая ссылка" в 30-е годы. С. 4.

24. Письма И.В.Сталина В.М.Молотову. 1925-1936 гг. С. 235.

25. Реабилитация. Политические процессы 30-50-х годов. С. 94-95.

26. См.: О деле так называемого "Союза марксистов-ленинцев" // Изве­стия ЦК КПСС. 1989. № 6. С. 103-115; М.Н.Рютин // Там же. 1990. № 3. С. 150- 178; Марьтемьян Рютин. На колени не встану. Сост. Б.Старков. М., 1992.

27. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 117. Д. 873. Л. 23-24.

28. Сталинское Политбюро в 30-е годы. С. 30-31.

29. Там же. С. 31-33.

30. Там же. С. 180-181.

31. Там же. С. 24.

32. Там же. С. 181.

33. Там же. С. 25.

34. Там же. С. 25.

35. Там же.

36. Там же. С. 181.

37. Там же. С. 14.

38. Источник. 1993. № 5-6. С. 94.

39. Сталинское Политбюро в 30-е годы. С. 14.

40. Там же. С. 27. Это решение было составлено секретарем ЦК ВКП(б) П.П. Постышевым.

41. Там же. С. 112-113.

42. Письма И.В.Сталина В.М.Молотову. 1925-1936 гг. С. 118-232.

43. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 163.Д.945.Л. 121.

44. Там же. Оп. 162. Д. 10. Л. 165.

45. Там же. Д. 12. Л. 154.

46. Там же. Оп. 3. Д. 911. Л. 12.

47. Сталинское Политбюро в 30-е годы. С. 69-70.

48. Там же. С. 138.

49. Орджоникидзе Г.К. Статьи и речи. Т. 2. М., 1957. С. 268-269, 277-281.

50. Bailee К. Е. Technology and Society. P. 148-156.

51. Fitzpatrick Sh. Education and Social Mobility in the Soviet Union. Cambridge University Press, 1979. P. 211; Kuromiya H. Stalinist Industrial Revolution. P. 275-276.

52. РЦХИДНИ. Ф. 17. On. 3. Д. 803. Л. 15; Д. 804. Л. 13.

53. Там же. On. 163. Д. 857. Л. 115-116.

54. Там же. Ф. 558. Оп. 1. Д. 5243. Л. 4.

55. Там же. Л. 1.

56. Там же. Ф. 17. Оп.З. Д. 811. Л. 9.

57. Там же. Ф. 558. Оп. 1. Д. 2960. Л. 7, 9, 23.

58. Там же. Ф. 17. Оп. 163. Д. 880. Л. 3.

59. Там же. Оп. 162. Д. 11. Л. 119 (постановление Политбюро от 15 июля 1931 г., "особая папка").

60. Там же. Ф. 85. Оп. 28. Д. 8. Л. 160, 192.

61. Там же. Д. 7. Л. 122-139.

62. Там же. Ф. 17. Оп. 163. Д. 895. Л. 68-69.

63. Социалистический вестник. 1936. № 23/24. С. 20-21.

64. Старков Б.А. Дело Рютина // Они не молчали. М., 1991. С. 170.

65. Реабилитация. Политические процессы 30-50-х годов. С. 92-104.

66. Правда. 1932. 11 октября.

67. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 960. Л. 64. А.А.Кирилина ошибочно полагает, что Политбюро утверждало постановление Президиума ЦКК 16 октября ( Кирилина А. Рикошет. С. 80). На самом деле, это решение Полит­бюро, проведенное опросом 10 октября, было присоединено к протоколу засе­дания Политбюро от 16 октября. Это была нормальная практика. Решения, принятые опросом в промежутках между заседаниями, в этот период всегда присоединялись к протоколам очередного заседания Политбюро.

68. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 42. Д. 38. Л. 48.

69. Там же. Оп. 163. Д. 1010. Л. 281. При правке стенограммы Киров смягчил фразу, заменив "бить в морду" на "политически бить".

70. ГАРФ. Ф. Р-5446. Оп. 82. Д. 246. Л. 246-247.

272

71. Fitzpatrick Sh. Ordzhonikidze's Takeover of Vesenkha.

72. РЦХИДНИ. Ф. 17. On. З.Д. 818.Л. 1.

73. Там же. On. 114. Д. 251. Л. 4.

74. Там же. Ф. 84. Оп. 2. Д. 135. Л. 5-5 об.

75. Письма И.В.Сталина В.М.Молотову. 1925-1936 гг. С. 204-205.

76. Там же. С. 206.

77. РЦХИДНИ. Ф. 81. Оп. 3. Д. 76. Л. 153-154.

78. Там же. Д. 100. Л. 101.

79. Сталинское Политбюро в 30-е годы. С. 121.

80. Там же. С. 123.

81. Некоторые заявления Орджоникидзе по этому поводу см.: Сталинское Политбюро. С. 120-121, 124.

82. РЦХИДНИ. Ф. 81. Оп. 3. Д. 100. Л. 101.

83. В фонде Куйбышева сохранилась следующая записка Орджоникидзе: "Я слыхал об этих разговорчиках, но лично я думаю, что это неправильно. Отдельные отрасли промышленности настолько тесно связаны между собой, что их непосредственное вхождение в СТО изрядно должно затруднить и запу­тать положение. Я решительно против". На первой странице записки есть надпись Куйбышева: "Записка Серго от 11/Х (видимо 1931 г. - О.Х.) по поводу ликвидации ВСНХ" (Сталинское Политбюро в 30-е годы. С. 124).

84. Там же. С. 123-124.

85. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. З.Д. 867. Л. 11-12.

86. Там же. Д. 946. Л. 17.

87. Сталинское Политбюро в 30-е годы. С. 140.

88. Там же. С. 25-26.

89. Там же. С. 26.

90. ГАРФ. Ф. Р-5446. Оп. 27. Д. 6. Л. 349-352.

91. Сталинское Политбюро в 30-е годы. С. 26.

92. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 989. Л. 221. Аналогичные конфликты между Ворошиловым и Орджоникидзе, заканчивающиеся компромиссными решениями Политбюро, происходили и в последующие годы. Например, в августе-сентябре 1936 г. Политбюро дважды рассматривало разногласия меж­ду НКТП и НКобороны по поводу призыва в армию работников авиапромыш­ленности и шахтеров. Оба раза, как и в описанном случае в 1933 г., принима­лись средние цифры отсрочек от призыва, несмотря на значительные требова­ния Орджоникидзе и категорические возражения Ворошилова (Там же. Д. 1120. Л. 24; Д. 1122. Л. 95. См. также обмен записками между Орджоникидзе и Ворошиловым по поводу направления демобилизуемых красноармейцев в 1935 г. в тяжелую промышленность - Сталинское Политбюро в 30-е годы. С. 145).

93. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 162. Д. 10. Л. 179.

94. Там же. Ф. 81. Оп. 3. Д. 99. Л. 16.

95. Там же. Ф. 17. Оп. 162. Д. 10. Л. 182.

96. Там же. Ф. 84. Оп. 2. Д. 134. Л. 7-7об.

97. Там же. Ф. 52. Оп. 2. Д. 1423. Л. 45.

98. Там же. Ф. 81. Оп. З.Д. 100, Л. 112.

99. Там же. Ф. 17. Оп. 3. Д. 887. Л. 9.

100. Там же. Д. 889. Л. 13.

101. Там же. Ф. 81. Оп. 3. Д. 99. Л. 71-73.

102. Там же. Л. 78.

103. Там же. Л. 106.

104. Там же. Оп. 3. Д. 893. Л. 2.

105. Денис Р.У., Хлевнюк О.В. Вторая пятилетка. С. 96.

106. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 892. Л. 12, 31-32.

107. Сталинское Политбюро в 30-е годы. С. 125-126.

108. ГАРФ. Ф. Р-5446. Оп. 82. Д. 26. Л. 34-36.

109. Там же. Л. 37. ПО. Там же. Л. 18-20.

111. Там же. Л. 21-22.

112. Правда. 1933. 23 августа.

113. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 989. Л. 165.

114. Там же. Д. 990. Л. 70.

115. Там же.

116. Там же. Ф. 81. Оп. 3. Д. 100. Л. 107-108.

117. Письма И.В. Сталина В.М. Молотову. 1925-1936 гг. С. 247, 249.

118. Graziosi A. G.L. Piatakov. P. 132-133

119. РЦХИДНИ. Ф. 81. Оп. 3. Д. 99. Л. 12-14 (письмо Кагановичу от 30 августа 1931 г.).

120. Там же. Л. 16-19 (письмо Кагановичу от 4 сентября 1931 г.).

121. Там же. Д. 100. Л. 6-7 (письмо Кагановичу от 26 июля 1932г.).

122. Там же. Ф. 52. Оп. 2. Д. 1421. Л. 258-260 (письмо Молотову от 8 августа 1932г.)

123. Там же. Ф. 81. Оп. 3. Д. 100. Л. 9 (письмо Кагановичу от 27 августа 1933г.).

124. Там же. Л. 34-35 (письмо Кагановичу от 6 октября 1933 г.).

125. Там же. Л. 38-39 (письмо Кагановичу от 21 октября 1933 г.).

126. Там же. Л. 158 (письмо Кагановичу, август 1934 г.).

127. Письма И.В.Сталина В.М.Молотову. 1925-1936 гг. С. 243.

128. Сталинское Политбюро в 30-е годы. С. 126.

 

Глава 3

 

"ПОТЕПЛЕНИЕ" 1934 года

 

Короткий период между всплеском государственного тер­рора в 1932-1933 гг. и новым ужесточением "генеральной ли­нии", последовавшим за убийством С.М.Кирова 1 декабря 1934 г., по многим признакам может рассматриваться как сво­еобразная "оттепель", разумеется, в рамках системы, сложив­шейся в 30-е годы. По мнению М.Я.Гефтера, это было время упущенного выбора, выбора между новым кровопролитием, продолжением прежнего курса и нормализацией, "антифаши­стской демократизацией сталинского результата"¹. Рад фак­торов (внутри- и внешнеполитических) определяли возмож­ность такого выбора, направление и пределы "демократиза­ции". Многое, несомненно, зависело и от того, какой была позиция руководства партии, существовали ли в Политбюро силы, способные возглавить и осуществить новый поворот.

 

1. Упрочение "умеренного" курса

 

Проводившаяся, невзирая на жертвы, политика усмирения стабилизировала ситуацию в стране. И когда осенью 1933 г. был собран сравнительно неплохой урожай, сторонники Ста­лина вздохнули с облегчением: победа! Именно поэтому XVII съезд партии, в начале 1934 г. политически закрепивший вы­ход из "большого кризиса", поспешили назвать "съездом побе­дителей".

 

Многие верили тогда, что самое страшное позади. Выстояв в пятилетнем противоборстве с обществом, закрепив беспово­ротность коллективизации и индустриального скачка, разгро­мив все сколько-нибудь организованные оппозиционные группировки в партии, сталинская команда, казалось, и сама пойдет на некоторые уступки во имя умиротворения страны. Расчеты эти не были безосновательными. Ведь относительная стабилизация, достигнутая к концу 1933 г., покоилась не только на насилии. В определенной степени она была также результатом проведения сравнительно умеренной политики.

 

Уже на январском 1933 г. пленуме ЦК ВКП(б), провозгла­шая развертывание новых классовых битв, Сталин тем не ме­нее пообещал, что во второй пятилетке прекратится "подхле­стывание страны" и будут значительно снижены темпы про­мышленного строительства. В отличие от многих других этот лозунг вскоре действительно начал воплощаться в жизнь. Когда в начале 1933 г. хозяйственные ведомства начали по обыкновению выбивать дополнительные капиталовложения, изменяя принятые планы явочным путем, руководство страны проявило твердость. После жалобы Госплана Политбюро 2 марта 1933 г. вынесло строгое решение: "Ввиду попыток от­дельных наркоматов установить объем капитальных работ на 1933 год в большем размере, чем это соответствует общей сум­ме финансирования капитальных работ в 18 миллиардов руб­лей, как это установлено январским Пленумом ЦК и ЦКК, Политбюро указывает на безусловную недопустимость таких попыток"². Сокращение до более разумных пределов финан­сирования капитального строительства было важнейшей предпосылкой относительного экономического оздоровления и создавало условия для более эффективной работы промыш­ленности.

 

Не столь широко и очевидно, как в индустриальных отрас­лях, тенденции "умеренности" проявлялись в деревне. Однако и здесь к 1934 г. наметились слабые признаки смягчения прежней политики коллективизации и борьбы с "кулачест­вом". Административно-карательная деятельность политотде­лов МТС, многочисленные кадровые чистки и репрессивные кампании по "укреплению колхозов" сосуществовали с тен­денцией ограничения продразверстки. Крестьян пытались за­интересовать в более производительном труде обещаниями придерживаться принципов продналога.

 

Некоторому ослаблению репрессивного нажима на дерев­ню способствовала реализация инструкции ЦК ВКП(б) и СНК СССР партийным, советским работникам, органам ОГПУ, судам и прокуратуре от 8 мая 1933 г. Инструкция за­прещала массовые выселения крестьян (устанавливала только индивидуальные выселения активных "контрреволюционе­ров", причем в рамках установленных лимитов - 12 тыс. хо­зяйств по всей стране), запрещала производить аресты долж­ностным лицам, не уполномоченным на то по закону, а также применять в качестве меры пресечения заключение под стра­жу до суда "за маловажные преступления". Был установлен предельный лимит заключенных в местах заключения Наркомата юстиции, ОГПУ и Главного управления милиции (кроме лагерей и колоний) - 400 тыс. человек вместо 800 тыс., фак­тически находившихся там к маю 1933 г. Осужденным на срок до 3 лет инструкция предписывала заменить лишение свободы принудительными работами до одного года, а оставшийся срок считать условным³. Для осуществления этой директивы во всех республиках, краях и областях были созданы специаль­ные разгрузочные комиссии, а общее руководство операцией осуществлял нарком юстиции РСФСР Н.В.Крыленко. Уже 19 июля 1933 г. Крыленко доложил Сталину и Молотову, что на 10 июля 1933 г. в местах лишения свободы всех систем (НКЮ, ОГПУ (кроме лагерей) и Главного управления милиции) со­держалось 397284 человек, т.е. задача, поставленная директи­вой от 8 мая 1933 г., была решена⁴.

 

Наметившиеся в годы кризиса ростки "умеренности" уже в 1934 г. оформились в новый поворот "генеральной линии". Его начало в определенной мере знаменовал XVII съезд ВКП(б). Во втором пятилетнем плане, утвержденном на съезде, была окончательно закреплена относительно сбалансированная экономическая политика: по сравнению с первой пятилеткой значительно снижены темпы прироста промышленной про­дукции, официально признана необходимость приоритетного развития отраслей группы "Б". Одновременно на съезде про­явились некоторые новые тенденции в политической сфере. Руководство партии продемонстрировало готовность прими­риться с бывшими оппозиционерами на условиях безусловно­го признания последними как их ошибок, так и права сталин­ской группы на монопольную власть. При этом прения на съезде позволяли надеяться, что примирение в партии будет первым шагом на пути политики умиротворения общества в целом.

 

При чтении стенограммы съезда невозможно не заметить, что от всякого рода собраний, проходивших на рубеже пятиле­ток, XVII съезд отличался прежде всего относительным миро­любием, сравнительной сдержанностью формулировок, мень­шей ориентированностью на обострение классовой борьбы. Стыдливо, можно сказать, полунамеками, но все же были осуждены недавние эксцессы в деревне, приведшие к голоду во многих районах страны. "Надо прямо и совершенно опреде­ленно сказать, что репрессии были в эти прорывные годы ре­шающим методом "руководства" многих партийных организа­ций Украины... - говорил, например, второй секретарь ЦК КП(б)У П.П.Постышев. - А ведь враг этим методом "руко­водства" пользовался, и очень широко пользовался, для того чтобы восстанавливать отдельные группы колхозников и еди­ноличников против колхозного строительства, против партии и советской власти"⁵.

 

Накануне съезда были срочно приняты решения о восста­новлении в партии некоторых лидеров бывших оппозиций. 12 декабря 1933 г. Политбюро постановило оформить прием в партию в одном из районов Москвы Г.Е.Зиновьева и Л.Б.Ка­менева, а 20 декабря - восстановить в ВКП(б) ведущего тео­ретика троцкистской оппозиции Е.А.Преображенского⁶. Как показали последующие события, эти восстановления были предприняты с определенной целью: группе оппозиционеров - Каменеву, Зиновьеву, Преображенскому, Ломинадзе, Томскому, Рыкову - была предоставлена возможность вы­ступить с покаянием на съезде. Обычно, обращая внимание на этот факт, многие авторы пишут лишь о том, что выступления политических противников Сталина демонстрировали победу вождя и утверждение его единоличного лидерства в партии. В значительной степени это - правда, однако, не вся. Действи­тельно, многие бывшие оппозиционеры на съезде в основном каялись, обильно пересыпая свои речи безвкусными здрави­цами в честь вождя. Но сам по себе факт их выхода на трибуну съезда демонстрировал также новую политику примирения в ВКП(б), которую Сталин назвал "необычайной идейно-пол­итической и организационной сплоченностью рядов нашей партии"⁷. Реабилитация многих высокопоставленных полити­ческих противников Сталина воспринималась в партии как первый шаг на пути постепенной реабилитации рядовых оп­позиционеров, прекращения репрессий и чисток.

 

Скорее всего, поверили в определенную прочность нового курса и сами бывшие оппозиционеры. Иначе трудно понять, почему некоторые из них позволили себе на XVII съезде неко­торую строптивость и самостоятельность. Ведь вопреки рас­пространенному мнению об общей бесцветной покорности всех кающихся оппозиционеров внимательное чтение стенограммы съезда убеждает, что фактически таковой не было. Не было ее, на что уже обращалось внимание в литературе⁸, в выступлении Н.И.Бухарина, которое по существу противоре­чило внешнеполитическому разделу отчетного доклада Ста­лина. Сталин вновь много говорил о предательстве социал-де­мократов, угрозе СССР со стороны всего капиталистического мира и относительной слабости фашизма в Германии. А Буха­рин доказывал: Советскому Союзу нужно опасаться прежде всего Гитлера. Не было бездумной покорности и в выступле­нии Е.А.Преображенского. "Как я должен был бы поступить, если бы я вернулся в партию? - игриво, судя по стенограмме, постоянно фиксировавшей "смех" в зале, говорил он. - Я дол­жен был бы поступить, как поступали рабочие, когда еще был жив Ленин. Не все они разбирались в сложных теоретических вопросах и в теоретических спорах, где мы, "большие умни­ки", выступали против Ленина. Бывало, видишь, что приятель голосует за Ленина в таком теоретическом вопросе, спраши­ваешь: "Почему же ты голосуешь за Ленина?" Он отвечает: "Голосуй всегда с Ильичем, не ошибешься". (Смех)... Я, вер­нувшись в партию, должен был поступить именно так, как рядовой пролетарий мне тогда советовал. Если у тебя не пово­рачивается язык говорить все в деталях так, как говорит пар­тия, ты все же должен идти с партией, должен говорить, как и все, не надо умничать, должен больше верить партии, посту­пать так, как советовал тот рабочий. Ведь понимал же я, что партия, в основном, права"⁹.

 

Эти слова Преображенского и реакция на них в зале очень любопытны. Совершенно очевидно, что Преображенский про­сто высмеивал насаждаемое в партии единомыслие по прин­ципу личной преданности вождю. И это поняли делегаты, сме­явшиеся там, где, казалось бы, нужно аплодировать. Помимо прочего этот смех свидетельствовал о том, что в руководстве ВКП (б) еще оставались люди, способные понять иронию Пре­ображенского. Думаю, что, возникни подобная ситуация на следующем, XVIII съезде в 1939 г., делегаты приняли бы тезис о слепой преданности вождю аплодисментами и здравицами в честь Сталина. А пока, на XVII съезде, Сталину пришлось даже предпринимать некоторые усилия, чтобы преодолеть не­ловкость, возникшую в связи с откровениями Преображен­ского. Выступивший вскоре после него секретарь Уральского обкома партии И.Д.Кабаков, скорее всего получив соответст­вующие инструкции, заявил: "...Мне кажется, здесь в корне неправильно и неуместно было заявление Преображенского, когда он говорил о том, что ему надо поступать так же, как поступил рабочий, который, будто бы, слепо голосовал за те­зисы товарища Ленина. Неверно, что программа, выдвигае­мая Лениным и Сталиным, когда-то принималась рабочими, голосующими за эти тезисы, слепо. Рабочие голосовали за тезисы Ленина-Сталина как раньше, так и теперь горячо и убежденно... Но когда выходит на трибуну человек, претенду­ющий на определенный теоретический уровень, и говорит о том, что ему надо было бы тогда слепо голосовать за тезисы, то разрешите вам откровенно заявить, что здесь выражена цели­ком и полностью бесхребетность гнилого интеллигентика"¹⁰.

 

В общем, подводя итоги этим крайне беглым и отрывочным наблюдениям, можно отметить, что в работе XVII съезда пар­тии проявились настроения в пользу "умеренности", смены преимущественно террористической политики предшествую­щих годов на более сбалансированный и предсказуемый курс. "...Основные трудности уже остались позади,"¹¹ -- такими словами завершил свое выступление на съезде С.М.Киров. Под ними, несомненно, могли подписаться и многие другие делегаты. Пережив сверхнапряжение кризисов, голода, кад­ровых перетрясок и неуверенности в завтрашнем дне, боль­шая часть партийных чиновников превратилась в сторонни­ков стабильности и умиротворения. С этим должно было счи­таться высшее руководство партии.

 

Ситуация в стране в последующие месяцы свидетельство­вала о том, что проявившиеся на съезде политические настро­ения не были простой декларацией. После XVII съезда про­должалась демонстративная реабилитация оппозиционных лидеров. 20 февраля на первом же заседании Политбюро ново­го созыва по инициативе Сталина ответственным редактором газеты "Известия" был назначен Бухарин¹². По всем призна­кам это назначение могло рассматриваться как первый шаг на пути возвращения Бухарина в большую политику. 13 марта 1934 г. Политбюро утвердило решение Комиссии партийного контроля о восстановлении в партии с отменой перерыва в партстаже еще одного лидера "правого уклона", бывшего сек­ретаря ЦК ВКП(б) и первого секретаря Московского комитета партии, кандидата в члены Политбюро в 1926-1929 гг. Н.А.Уг­ланова¹³. Примерно в это же время в Москву по прямому проводу через органы ОГПУ поступила просьба о разрешении приехать из ссылки для подачи заявления о "безоговорочном" разрыве "с контрреволюционным троцкизмом" от одного из известнейших руководителей троцкистской оппозиции Х.Г.Раковского. Это заявление поступило на рассмотрение членов Политбюро с резолюцией Сталина: "т.т. Молотову, Кагановичу, Ворошилову, Серго, Кирову, Жданову. По-мое­му, можно разрешить Раковскому приезд в Москву". 18 марта было оформлено соответствующее решение Политбюро о вы­зове Раковского¹⁴. 22 апреля, после публикации в "Правде" заявления Раковского, Политбюро постановило поставить пе­ред Комиссией партконтроля вопрос о его восстановлении в ВКП(б)¹⁵. В конце апреля - начале мая Политбюро решило вопрос о трудоустройстве Зиновьева и Каменева. Первый стал членом редакции журнала "Большевик", а второй - директо­ром литературного института¹⁶. Конечно, сама процедура покаяния и "признания ошибок" для бывших оппозиционеров была до крайности унизительной. Более того, уже "прощен­ных", их третировали при каждом удобном случае при явном поощрении Сталина. В 1934 г. так и не был принят в партию, оставаясь в "подвешенном" состоянии, Раковский. Зиновьев, несколько месяцев спустя после своего назначения в ж. "Боль­шевик", по инициативе Сталина был изгнан оттуда с громким скандалом и т.д. Однако, несмотря на это, "прощение" лидеров бывших оппозиций, их освобождение из ссылок и тюрем и трудоустройство были демонстрацией не только окончатель­ной победы Сталина (для этого оппозиционеров можно было, например, расстрелять, что Сталин и сделал два-три года спу­стя), но и жестом "примирения", консолидации партии вокруг единственного наследника Ленина, демонстрацией окончания внутрипартийной борьбы.

 

Более существенные перемены после XVII съезда про­изошли в экономической политике. Наряду со снижением плановых темпов прироста промышленной продукции и капи­таловложений, что означало отказ от прежней стратегии "больших скачков", период второй пятилетки в индустриальных отраслях был отмечен многочисленными эксперимента­ми и "реформами", направленными на расширение экономи­ческой самостоятельности предприятий, оживление матери­ального стимулирования труда. Своеобразным символом этих "реформ" был тогда экономический эксперимент на Макеев­ском металлургическом заводе. Проводил его по личному по­ручению Г.К.Орджоникидзе руководитель этого предприятия Г.В.Гвахария. Еще в 1928 г. он был исключен из партии и выслан в Казахстан за принадлежность к троцкистской оппо­зиции. В 1930 г. в ВКП(б) его восстановили, а в 1933 г. назна­чили директором завода. Под его руководством макеевцы по­сле долгих опытов разработали свою систему так называемого агрегатно-бригадного хозрасчета. Ее смысл заключался в улучшении материального стимулирования труда. Макеев­ский завод добился неплохих экономических показателей.

 

Окончательно, как "левацкие", были осуждены к этому времени идеи прямого продуктообмена, зато много говорили о роли денег, хозрасчета, необходимости укрепления рубля. В ноябре 1934 г. пленум ЦК ВКП(б) принял решение принци­пиальной важности - отменить с 1935 г. карточки на хлеб. Такое же значение имело и другое постановление ноябрьского пленума - о ликвидации политотделов МТС в сельском хо­зяйстве. Эти чрезвычайные органы управления, созданные в 1933 г., когда колхозы буквально разваливались под гнетом голода и тотальной продразверстки, были символом админи­стративно-репрессивной системы руководства. Железной ру­кой работники политотделов почти два года "наводили поря­док" в деревне. Ликвидация политотделов была одним из про­явлений новой политики в деревне - прекращения откровен­ной конфронтации с крестьянством, массовых депортаций; ус­тупки в таком важнейшем вопросе, как некоторое расширение личных крестьянских приусадебных хозяйств.

 

В конечном счете в основе относительно "умеренного" кур­са лежало признание значимости личного интереса, важности материальных стимулов к труду. Процветавшие в годы первой пятилетки проповедь аскетизма, призывы к жертвенности и подозрительное отношение к высоким заработкам явно сме­нились идеологией "культурной и зажиточной жизни". Вместо мифических городов-садов и изобильного социализма, обе­щанных в начале первой пятилетки, советским людям в каче­стве перспективы предлагали теперь вполне осязаемый набор потребительских благ: комнату, мебель, одежду, сносное пи­тание, возможности более разнообразного досуга. Стремление к достижению этого потребительского стандарта активно ис­пользовалось как способ мотивации труда.

 

"Красная Россия становится розовой" - под таким заго­ловком 18 ноября 1934 года американская газета "Балтимор сан" поместила сообщение своего московского корреспондента (в Советском Союзе эта статья была замечена и включена в секретный бюллетень переводов из иностранной печати для высшего руководства страны). Среди фактов, подтверждав­ших это "порозовение", автор называл не только перемены в управлении колхозами и промышленными предприятиями, но и распространение сдельной оплаты труда, отмену парт­максимума, увеличение ассортимента потребительских това­ров, в том числе чулок из искусственного шелка, до недавних пор числившихся в "идеологически невыдержанных", распро­странение тенниса, джаза и фокстрота, ранее порицавшихся за "буржуазность".

 

Действительно, с началом политики "великого перелома" досуговая культура находилась под особо жестким идеологи­ческим контролем и была, как и все другие социально-экономические сферы, подчинена единой цели - строительству политически монолитной индустриальной державы. Культура и досуг в идеале подлежали такому же огосударствлению, как экономика. Всякие попытки сохранить "хутора" личных неи­деологизированных культурных запросов воспринимались как вражеское воздействие. Это касалось всего. Даже танцев.

 

Идеологи новой культуры призывали, например, создать свой, советский танец, "в котором ощущалась бы могучая ин­дустрия, темпы наших дней, лозунги, мысли, чувства наших дней". Зарубежные заимствования, например, фокстрот, клеймились как "танцы деградирующей буржуазии", "кров­ные братья кокаина и рулетки"¹⁷.

 

Ничего хорошего из этих проектов, конечно, не получи­лось. А советские люди, и особенно молодежь, устав от мелоч­ной регламентации и заорганизованности, все настойчивее тянулись к "запретному плоду". Власти пошли на уступки. Выдвижение в качестве перспективы социалистического стро­ительства достижения "культурной и зажиточной жизни" сопровождалось некоторыми послаблениями в одной из самых ортодоксально-неприступных крепостей - культурно-идео­логической. "Еще недавно музыкальный критик, увидев во сне саксофон или Утесова, просыпался в холодном поту и бе­жал в "Советское искусство" признавать свои ошибки... А сей­час? Сейчас от "моей Маши" нет житья. Куда ни пойдешь, она всюду сидит у самовара... Джаз Утесова, джаз Ренского, джаз Скоморовского, джаз Березовского, английский джаз, чехо­словацкий джаз, женский джаз, джаз лилипутов" - этот пас­саж из "Комсомольской правды" от 27 октября 1934 г. дает некоторое представление о завоеваниях "чуждой культуры" в период "потепления" 1934 г.

 

Как обычно после долгого подавления "запретный плод" "поедали" судорожно-торопливо, без приборов и причавкивая. Под танцы стали занимать читальные и лекционные залы, конкурсами исполнителей румбы, фокстрота и чарльстона бы­ли переполнены программы клубов, парков и профсоюзных садов. Многих здравомыслящих людей эти "суррогаты культу­ры" пугали не меньше, чем бездумно идеологизированные об­разцы официально предписанного досуга. Однако немало бы­ло и тех, кто критиковал новые формы времяпрепровождения, так сказать, с левых позиций. "Это не просто случайное явле­ние, - писал один из них в "Комсомольскую правду", - а плановый очередной трюк классового врага в нашей стране, это тормоз ликвидации пережитков капитализма в сознании людей... Джаз кинотеатра "Центральный" 75 процентов номе­ров исполняет фокстроты"¹". Но времена несколько измени­лись, и корреспондент газеты авторитетно разъяснил побор­нику идеологической чистоты, что пора отбросить "пошлость нарочитого аскетизма, еще так недавно считавшуюся хоро­шим советским тоном".

 

Постепенное улучшение условий жизни, попытки скор­ректировать экономический курс, тверже опереться на мате­риальные стимулы, разбудить инициативу не могли не сопро­вождаться некоторым смягчением репрессивной политики. "...Должен отметить еще одну черту, которая бросается в гла­за: исчезновение страха, - рассказывал тогда, после пятине­дельного пребывания в СССР, сотрудник нью-йоркской газе­ты "Форвертс" М.Хиной. - Прежнего кошмарного страха нет ни перед ГПУ, ни тем меньше перед милицией. Это исчезно­вение страха наблюдается прежде всего среди интеллигенции и прежних нэпманов и кустарей. Не видно его и среди широ­кой массы обывателей. Исключение в этом отношении состав­ляют коммунисты, еще не прошедшие чистки. Но после чист­ки и коммунисты становятся откровеннее. Бросается в глаза изменение отношения к интеллигенции как к социальному слою. За ней ухаживают, ее обхаживают, ее подкупают. Она нужна"¹⁹. Конечно, говорить о расцвете демократии и закон­ности в 1934 г. не приходится. Однако по сравнению с преды­дущим периодом уровень репрессий действительно несколько снизился. По официальным данным, в РСФСР в 1934 г. было осуждено около 1,2 млн. человек, примерно на 200 тыс. мень­ше, чем в 1933 г. Причем применение некоторых наиболее жестоких законов (например, закона от 7 августа 1932 г., уменьшилось в несколько раз)²⁰. Особо заметным в 1934 г. было снижение активности ОГПУ. Количество осужденных по делам, расследуемым ОГПУ (со второй половины 1934 г. НКВД), составило около 79 тыс. по сравнению с 240 тыс. в 1933 г. Впервые за долгое время общество не лихорадили широковещательные политические суды над "вредителями" и "шпионами", слабели репрессии в оправлявшейся от голода деревне, власти в ряде случаев пресекали гонения на интелли­генцию, брали под защиту хозяйственных руководителей.

 

27 мая 1934 г. по инициативе ОГПУ было принято поста­новление ЦИК СССР, которое упрощало процедуру восста­новления в гражданских правах крестьян-спецпереселенцев. Фактически восстановление в правах, вопреки ожиданиям крестьян, не избавляло их от проживания в ссылке, а лишь ослабляло комендантский надзор за ними. Но и эта возмож­ность получить хотя бы формальное полноправие, по замеча­нию В.П.Данилова и С.А.Красильникова, отчасти была для спецпереселенцев "заманчивой перспективой"²².

 

Относительное затишье на фронте "классовой борьбы" в определенной степени было связано с продолжением действия инструкции ЦК и СНК от 8 мая 1933 г. (ссылками на нее и в 1934 г. была переполнена официальная печать). Некоторое значение для стабилизации политического положения имела также реорганизация карательных органов.

 

В 20-е годы в СССР наряду с Объединенным государствен­ным политическим управлением (ОГПУ), занимавшимся преимущественно политическими делами, существовали ре­спубликанские наркоматы внутренних дел. В 1930 г., как уже говорилось, по требованию Сталина НКВД были упразднены. Часть их функций передали советским органам, а ОГПУ оста­лось безраздельным хозяином на поприще карательной пол­итики. В течение нескольких лет активной "борьбы с врагами" Государственное политическое управление превратилось в глазах народа в одиозный символ насилия и произвола. Этот факт, видимо, учитывался авторами очередной реорганиза­ции. В соответствии с постановлением Политбюро от 10 июля 1934 г. (оформленным затем как постановление ЦИК СССР), ОГПУ вошло как одно из подразделений во вновь созданный Наркомат внутренних дел СССР, чисто внешне как бы рас­творилось среди других многочисленных и менее одиозных управлений: рабоче-крестьянской милиции, пограничной и внутренней охраны, отделов актов гражданского состояния и административно-хозяйственного. Одновременно вновь со­зданный НКВД лишался значительной части судебных функ­ций. Дела по расследуемым наркоматом и его местными орга­нами преступлениям по окончании следствия было предписа­но "направлять в судебные органы по подсудности в установ­ленном законном порядке". Упразднялась судебная коллегия ОГПУ, а полномочия созданного при Наркомате внутренних дел аналогичного органа - Особого совещания - были не­сколько сокращены.

 

В этот же день, 10 июля 1934 г., Политбюро приняло поста­новление "О работе судов и прокуратуры", в котором опреде­лялся новый порядок судопроизводства "в связи с организа­цией Наркомвнудела Союза ССР и предстоящей передачей на рассмотрение судебных органов дел, проходивших ранее во внесудебном порядке". Постановление предписывало создать специальные коллегии при верховных республиканских, кра­евых и областных судах и главных судах автономных респуб­лик для рассмотрения дел о государственных преступлениях и преступлениях против порядка управления. Определяло су­дебное рассмотрение дел "об измене родине, о шпионаже, о терроре, взрывах, поджогах, диверсиях" в военных трибуна­лах и военной коллегии Верховного суда СССР, а дел о пре­ступлениях на железнодорожном и водном транспорте - в линейных и водных судах и транспортной коллегии Верховно­го суда СССР. Все остальные дела, по постановлению Полит­бюро, подлежали "рассмотрению в народных судах в общем порядке". Для рассмотрения протестов на решения верховных судов союзных республик и коллегий Верховного суда СССР при Верховном суде СССР учреждалась судебно-надзорная коллегия. Причем все решения судебно-надзорной коллегии по приговорам с расстрелом вносились на утверждение Политкомиссии Политбюро. Приговоры к высшей мере наказания, выносимые верховными судами союзных республик и не про­ходящие через судебно-надзорную коллегию Верховного суда, также вносились на утверждение в Политкомиссию, но Вер­ховным судом СССР непосредственно, кроме приговоров Вер­ховного суда РСФСР, вносимых Наркоматом юстиции РСФСР. Политбюро поручило также специальной комиссии под председательством А.С.Енукидзе внести соответствую­щие изменения в уголовные и уголовно-процессуальные ко­дексы и в другие документы. В пакет решений, принятых 10 июля, входили помимо этого постановления об укреплении кадров суда и прокуратуры, о коллегиях защитников и т.д."

 

Постановление об организации НКВД преподносилось пропагандой, да и воспринималось народом, как знак опреде­ленной демократизации, гарантии укрепления роли закона. "Правительство Союза, - комментировала решение от 10 июля редактируемая Бухариным газета "Известия", - поста­новило организовать Наркомвнудел СССР, влив в него ОГПУ и изъяв судебные дела. Это значит, что враги внутри страны в основном разгромлены и разбиты; это значит, что борьба, ко­торая еще отнюдь не кончена, будет продолжаться, но в зна­чительной мере уже другими методами; это значит, что в ог­ромной степени возрастает роль революционной законности, точных, фиксированных законом правил; это значит, что воз­растает роль судебных учреждений, которые разбирают дела согласно определенным нормам судопроизводства... Теперь враги разбиты, поражены, обезглавлены, рассеяны в решаю­щих пунктах борьбы, а пролетарская диктатура меняет харак­тер своих методов борьбы, переходя в значительной мере к методам судопроизводства и в гораздо большей степени опи­раясь на точные формулы революционного закона"²⁴.

 

Порождая у современников многочисленные надежды, "потепление" 1934 г. вызывает у историков столь же много­численные вопросы. Один из главных - кто стоял за новым поворотом "генеральной линии", каким был расклад сил в этот период в высших органах власти, прежде всего, в Политбюро.

 

 

2. Политбюро XVII созыва

 

"Потепление" 1934 г. состоялось без особых изменений в высших эшелонах власти. Политбюро, сформированное после XVII съезда, по своему составу почти не отличалось от Полит­бюро, избранного после XVI съезда ВКП(б) в 1930 г. Из чле­нов Политбюро прежнего XVI созыва в 1934 г. лишь один Я.Э.Рудзутак был "понижен" до кандидата в члены Политбю­ро, что было, видимо, связано с его недостаточной деловой активностью (подробнее об этом см. стр. 233). Новым канди­датом в члены Политбюро в 1934 г. стал П.П.Постышев, что, напротив, было наградой за активную деятельность на Украи­не, куда Постышева послали в 1933 г. вторым секретарем ЦК КП(б)У для "укрепления руководства".

 

Судя по известным фактам, не произошло также сущест­венных изменений в распределении обязанностей между чле­нами Политбюро. После XVII съезда ВКП(б) Л.М.Каганович, по всем признакам, сохранил свою позицию заместителя Ста­лина по партии. Подлинники протоколов Политбюро показы­вают, что Каганович был автором многих постановлений По­литбюро, что во время отпусков Сталина он по-прежнему ру­ководил работой Политбюро и всего аппарата ЦК. Каганович председательствовал во многих комиссиях Политбюро, рас­сматривал и решал от имени Политбюро важнейшие полити­ческие и экономические вопросы. В 1934 г. Каганович занял несколько новых важных постов. Оставаясь вторым секрета­рем ЦК, он был назначен председателем Комиссии партийно­го контроля - нового руководящего партийного органа, созданного по решению XVII съезда партии вместо Центральной контрольной комиссии. 15 февраля 1934 г. во изменение прежнего решения от 18 августа 1933 г. Политбюро утвердило новый состав совместной комиссии ЦК и СНК по железнодо­рожному транспорту: Л.М.Каганович (председатель), И.В.Сталин, В.М.Молотов, А.А.Андреев, Г.К. Орджоникидзе, К.Е. Ворошилов и заместитель наркома путей сообщения Г.И.Благонравов²⁵. 10 марта были назначены заведующие от­делами ЦК ВКП(б). Кагановича на посту заведующего сель­скохозяйственным отделом заменил новый секретарь ЦК А.А.Жданов; Каганович же стал заведующим транспортным отделом ЦК²⁶. Эти перемещения свидетельствовали о том, что Каганович по-прежнему считался одним из наиболее дея­тельных лидеров партии. После того как положение в сель­ском хозяйстве относительно нормализовалось, его "бросили" на другой сложный и традиционно отстающий участок - на транспорт.

 

О сохранении прежней иерархии в руководстве партии свидетельствовало очередное распределение обязанностей между секретарями ЦК, произведенное 4 июня 1934 г. Стали­ну поручалось наблюдение за отделом культуры и пропаган­ды, Особым сектором²⁷ и Политбюро. Каганович руководил работой Оргбюро, промышленного и транспортного отделов, комсомола и Комитета партийного контроля. Жданов контро­лировал сельскохозяйственный, планово-финансово-торг­овый, политико-административный отделы, отдел руководя­щих парторганов, Управление делами и Секретариат ЦК²⁸. Большое количество обязанностей заставило Кагановича об­ратиться в Политбюро с просьбой об освобождении от заведо­вания транспортным отделом. 9 июля 1934 г. Политбюро удов­летворило эту просьбу, хотя оставило за Кагановичем "наблю­дение и общее руководство этим отделом"²⁹.

 

Формально секретарем ЦК ВКП(б) после XVII съезда был избран также секретарь ленинградского обкома, член Полит­бюро С.М.Киров, однако, фактически он оставался в Ленинграде и обязанности секретаря ЦК не выполнял. Эта ситуация сложилась в результате конфликта, который произошел меж­ду Кировым и Сталиным. О сути этого конфликта писал в своих воспоминаниях М.В.Росляков, в 1934 г. руководивший финорганами Ленинградской области (Росляков ссылался на рассказы самого Кирова и председателя Ленсовета И.Ф.Кодацкого). "Съезд (XVII съезд ВКП(б). - О.Х.) закончился 10 февраля, и в тот же день состоялся Пленум ЦК для формиро­вания руководящих органов партии, - сообщал Росляков. - Как и полагается, прежде чем внести какие-либо организаци­онные вопросы на Пленум, их предварительно обсуждают на Политбюро. Так было и в тот раз. Все шло гладко, согласован­но. Когда стали обсуждать кандидатуры секретарей ЦК, то Сталин внес предложение избрать одним из секретарей С.М.Кирова, с освобождением его от работы в Ленинграде. Сергей Миронович решительно возразил против этого, выдви­нув основным мотивом - дайте поработать в Ленинграде еще пару лет, чтобы вместе с ленинградскими товарищами выпол­нить вторую пятилетку; были ссылки и на неподготовленность к работе в центре, на состояние здоровья. Сталин настаивал на своем предложении, мотивируя его необходимостью укреп­лять рабочий аппарат ЦК, выдвигая более молодых, учитывая его, Сталина, возраст (ему было тогда 54 года). Кирова под­держал энергично Серго (Орджоникидзе. - О.Х.), мотивируя в основном проблемами тяжелой промышленности, которые решает Ленинград. Куйбышев также высказался в пользу соображений Кирова.

 

Сталин, видя, что его предложение не встречает полного и привычного согласия, разгневался и "в сердцах" ушел с засе­дания. Товарищи, понимая отлично, что вопрос все равно на­до решать, предложили Кирову идти к Сталину и искать вме­сте приемлемый выход. Какие были разговоры у Кирова со Сталиным, вряд ли точно кто-либо знает, но Киров настаивал на своем, и было принято компромиссное решение: Кирова избирают секретарем ЦК, но с оставлением в Ленинграде сек­ретарем Ленинградского обкома. А для работы в ЦК берут А.А.Жданова из Горького. Насколько этот вариант оказался неожиданным даже для членов Политбюро, видно из того, что с переходом Жданова в Москву в Горьковской парторганиза­ции не оказалось бы ни члена ЦК, ни кандидата в члены ЦК, а ведь она считалась одной из крупнейших. Было решено сек­ретарем Горьковского обкома рекомендовать Э.К.Прамнэка, члена партии с марта 1917 года, в прошлом рабочего завода "Красная Этна". Эдуард Карлович более 15 лет проработал в руководящих органах Горьковского края. Но Прамнэк в со­став ЦК не выдвигался. Как быть? И тогда кандидатуру Прамнэка голосуют после окончания съезда опросом делегаций. (Поэтому в списке избранных кандидатов в ЦК Прамнэк идет последним, под номером 68) "³⁰.

 

Мемуары Рослякова вообще отличаются высокой степенью достоверности. Кроме того, как показала А.А.Кирилина, ар­хивные документы подтверждают его рассказ: в списках чле­нов и кандидатов в члены ЦК, присутствовавших на первом заседании пленума ЦК нового созыва 10 февраля 1934 г., фа­милии Прамнэка не было³¹. Назначение же секретарем ЦК А.А. Жданова по всем признакам действительно не входило в первоначальные планы и создало ряд формальных проблем, в частности, привело к нарушению уставных норм в работе По­литбюро. Жданов, не будучи даже кандидатом в члены По­литбюро, в силу своей должности принимал участие во всех заседаниях Политбюро и в голосовании решений Политбюро опросом. Более того, в сентябре 1934 г. в отсутствие Сталина и Кагановича, Жданов фактически руководил работой Полит­бюро - именно он подписывал подлинники постановлений Политбюро за этот период. На имя Жданова приходили пись­ма по различным вопросам, которые рассматривались затем Политбюро³². Этого можно было бы избежать, если бы Киров был реально действующим секретарем.

 

Вес эти факты позволяют утверждать, что конфликт по поводу назначения Кирова в Москву действительно произо­шел. Однако ничего необычного в этом столкновении не было. Мотивы Сталина, настаивавшего на назначении Кирова, оче­видны: после перевода Постышева на Украину в ЦК действи­тельно был нужен новый, энергичный секретарь, отвечающий за крайне важные участки работы. Не исключено, что Сталин хотел также несколько уравновесить влияние Кагановича (что он сделает в 1935-1936 гг.) и по этой причине также хотел видеть на посту секретаря ЦК члена Политбюро. Не менее понятны возражения Кирова. Переезд в Москву означал для него ломку привычного, сложившегося за восемь лет ритма жизни, погружение в сложные московские дрязги и проблемы. Вполне возможно, что Кирова не устраивал переход под не­посредственное подчинение к Кагановичу, который в руково­дящей иерархии стоял на ступень выше Кирова. Можно на­помнить также, что перемещения высших руководителей на новые должности в конце 1920-х-начале 1930-х годов доста­точно часто сопровождались конфликтами и скандалами. Из­вестно, что сам Киров с большой неохотой переезжал в 1926 г. из Баку, где он занимал пост секретаря компартии Азербайд­жана, в Ленинград. Большим скандалом сопровождался пере­вод Орджоникидзе в том же 1926 г. из Закавказья в Москву на пост председателя ЦКК ВКП(б)³³. Неоднократно, как уже го­ворилось, о намерении подать в отставку со своих постов заяв­ляли другие члены Политбюро. В общем, конфликт между Сталиным и Кировым был типичным бюрократическим стол­кновением, за которым не просматриваются какие-либо пол­итические разногласия. Скорее всего, Киров выторговал неко­торое время для завершения дел в Ленинграде, и Сталин со­гласился отложить его переезд в Москву. Хотя Кирову, как свидетельствуют данные книги записи посещений кабинета Сталина, в 1934 г. приходилось бывать в Москве гораздо чаще, чем в предшествующий период (см. приложение 4).

 

Компромисс по поводу нового назначения Кирова вполне соответствовал традиции разрешения такого рода разногла­сий, сложившейся в Политбюро в начале 30-х годов. В этом смысле он может служить некоторым подтверждением сохра­нения в Политбюро и в 1934 г. относительного статус-кво. Косвенно об этом свидетельствуют также данные о посещении членами Политбюро кабинета Сталина (см. приложение 4). В 1934 г., как и в предыдущие три года, чаще и дольше других у Сталина бывали Молотов и Каганович. Третью строку в этом списке, как прежде Постышев, занимал Жданов, сменивший Постышева на посту секретаря ЦК.

 

Правда, в последнее время в российской печати широкое распространение получила версия иного рода - об ослабле­нии власти Сталина накануне убийства Кирова, о нарастании оппозиционности по отношению к вождю ряда членов Полит­бюро. В подтверждение этой версии приводится рассказ о крупном скандале, якобы, происходившем в Политбюро в сен­тябре 1934 г. Суть этого рассказа такова: "Политбюро приняло решение о крупной модернизации армии. Оно держалось в строжайшей тайне. И вдруг, вскоре после этого, поступили сведения, что иностранные разведки, а особенно германская, уже знают о принятом решении и усиленно добывают инфор­мацию о том, как оно осуществляется. Тухачевский, который руководил модернизацией армии, дал задание выяснить, где произошла утечка сведений о наших секретных мерах. Оказа­лось, от самого... Сталина, который в полуофициальной бесе­де с чешскими представителями похвастался, что проводимая под его руководством реорганизация Красной Армии не толь­ко поставит советские вооруженные силы на один уровень с европейскими, но и превзойдет последние. Он хотел припи­сать себе и заслуги модернизации. Узнав об этом, Тухачев­ский пошел к Куйбышеву. Тот позвонил Орджоникидзе. Ус­лышав о поступке Сталина, Орджоникидзе коротко сказал: "Ишак". Он согласился с мнением Куйбышева, что вопрос о нетактичном поведении Сталина надо поставить на закрытом заседании Политбюро. Валериан Владимирович взял на себя подбор всех фактов, которые должны были быть поставлены в упрек Сталину.

 

Разговор Тухачевского с Куйбышевым и Орджоникидзе произошел в середине сентября 1934 года. В конце этого же месяца на закрытом заседании Политбюро Сталину пришлось не только выслушать много неприятных вещей, но и вдруг почувствовать некоторую шаткость своего положения. Если бы Молотов и Енукидзе не воздержались при голосовании и не выступил бы с примирительной речью незлобивый Калинин, Сталину могли бы даже объявить взыскание"³⁴.

 

Как обычно в таких случаях, происхождение этой истории установить невозможно. Н.А.Зенькович, из книги которого взята вышеприведенная цитата, глухо ссылается на писателя В.Карпова. Некоторое время спустя этот же рассказ, вообще без ссылки на источник, повторил в своем выступлении в газе­те "Московские новости" (№ 5, 22-29 января 1995. С. 14) сын Куйбышева Владимир Валерьянович. Очевидно, перед нами очередная легенда, плод устного исторического творчества. Живучесть подобного рода интригующих легенд, вероятно, предопределена тем, что они дают непротиворечивые ответы на непонятные исторические вопросы. Действительно, если скандалы, подобные описанному, имели место, то все извест­ные события конца 1934-начала 1935 г. выстраиваются в ло­гичную цепочку: нападки членов Политбюро на Сталина - устранение нападающих (сначала Кирова, потом, в январе 1935 г., Куйбышева). Возможно, пишет по этому поводу Зенькович, скандал сентября 1934 г. в Политбюро "ускорил ход дальнейших событий. После этого заседания Сталин, навер­ное, решил, что не стоит подвергать себя подобной опасности в будущем". Понятны также причины, по которым эти рассказы охотно "подтверждает" сын Куйбышева. Мы же, по существу, получили новый вариант "конфликта по делу Рютина".

 

Как обычно, легко растиражированная и неоднократно по­вторенная, очередная легенда не вызвала никаких вопросов у ее публикаторов. Между тем многие несуразности рассказа лежат, как говорится, на поверхности. Совершенно невероят­ным образом приплетен к истории Енукидзе, которого, и слу­чись подобное закрытое заседание Политбюро, никто не допу­стил бы даже в прихожую зала заседаний. Только обладая значительной фантазией, можно вообразить то нечто особен­ное, что Сталин в принципе мог рассказать о модернизации Красной армии "чешским представителям". Может быть, он демонстрировал им чертежи или выдал дислокацию оборон­ных предприятий? Крайняя скупость легенды на подобные де­тали вовсе неслучайна. Если довести этот миф до логического конца, то получится, что Сталина обвиняли в том, что он похвастался ростом боевой мощи советских вооруженных сил. Правда, об этом постоянно, и особенно активно ежегодно 23 февраля, писали все советские газеты. Наконец, по понятным причинам авторы легенды не знали о графике отпусков членов Политбюро. А если бы знали, то, несомненно, "перенесли" бы "скандал" на другое время, потому что весь сентябрь (а также август и октябрь) Сталин находился в отпуске на юге³⁵, отку­да, кстати, писал своим соратникам строгие наставляющие письма.

 

Но даже не эти несуразности, в конечном счете, имеют значение для оценки подобных предположений о шаткости положения Сталина. Главное, что пока нет решительно ника­ких свидетельств о каком-либо изменении расклада сил в По­литбюро в 1934 г. Ничего подобного осуждению Сталина или даже легкому порицанию его за проступок в Политбюро в это время не могло быть в принципе. Сталин по-прежнему держал под контролем все важнейшие политические и экономические акции и обладал правом решающего голоса. Другое дело, что и члены Политбюро представляли собой пока относительную политическую величину. В общем, характеризуя ситуацию в Политбюро в 1934 г., можно было бы с незначительными ого­ворками повторить оценки, данные в предыдущем разделе применительно к 1931-1933 гг.

 

К числу этих оговорок, возможно, следует отнести даль­нейшее упрощение прежнего порядка функционирования По­литбюро как коллективного органа, подотчетного ЦК, кото­рое наблюдалось после XVII съезда ВКП(б). Первое заседание Политбюро XVII созыва состоялось 20 февраля 1934 г. На нем, как и прежде на очередных заседаниях, помимо членов и кан­дидатов в члены Политбюро присутствовала большая группа членов ЦК, кандидатов в члены ЦК, а также члены бюро Комиссий партийного и советского контроля. В дальнейшем такие очередные заседания проводились все реже. Всего за 1934 г. (с 20 февраля по 27 декабря, когда прошло последнее очередное заседание 1934 г.) было созвано всего 16 очередных заседаний Политбюро XVII созыва, причем в сентябре и нояб­ре состоялось только одно такое заседание, а в октябре их не было вообще. Основная масса вопросов, выносимых на рас­смотрение Политбюро, решались либо опросом членов Полит­бюро, либо на неофициальных встречах членов Политбюро у Сталина. Возможно, именно это обстоятельство объясняет тот факт, что в журналах записи посещений кабинета Сталина в 1934 г., зафиксировано намного больше, чем в предшествую­щий период, визитов к Сталину практически всех членов По­литбюро (см. приложение 4).

 

Некоторые дополнительные возможности для наблюдений по поводу фактической процедуры деятельности Политбюро дают подлинники протоколов Политбюро за 1934 г. Они пока­зывают, например, что большое количество постановлений Политбюро были написаны рукой заведующего Особым секто­ром ЦК А.Н.Поскребышева, а под текстом постановления шли сделанные его же рукой приписки: "т. Стал. Мол. Каг. - за (А[лександр] Поскребышев])" или "т. Стал. Мол. Каган. Вор. - за" и т.д. Ниже на том же листе секретарем фиксирова­лись результаты опроса других членов Политбюро, например: "т. Куйбышев - за, т. Калинин - за" и т.д. Такой порядок оформления позволяет предположить, что эти постановления фактически обсуждались и принимались той группой членов Политбюро, фамилии которых записывал Поскребышев (чаще всего это были Сталин, Каганович, Молотов). Поскребы­шев вызывался или, как правило, присутствовал на таких "уз­ких" заседаниях и записывал принятые на них решения.

 

Значительная часть оригиналов постановлений Политбю­ро за 1934 г. представляет собой автографы Поскребышева или его заместителя Б.Двинского, но без каких-либо упоминаний о голосовании членов Политбюро. Вполне возможно, что в ряде случаев подписи членов Политбюро сохранились на ини­циирующих решения документах (проектах постановления, письмах, докладных и т.д.), которые хранятся среди материа­лов к протоколам Политбюро в Президентском архиве. Одна­ко во многих случаях на подлинниках есть указания о том, что таких материалов не было вообще. А это означает, что опреде­ленная, достаточно значительная часть постановлений По­литбюро принималась вообще без голосования членов Полит­бюро. Поскребышев или Двинский записывали решения, про­диктованные кем-либо из высших руководителей ЦК (скорее всего, Сталиным), и они оформлялись как решения Политбю­ро. В сентябре 1934 г. в подлинниках протоколов на многих постановлениях появилась отметка: "без опроса". Такие по­становления визировал только Каганович (Сталин в это время был в отпуске), а в его и Сталина отсутствие - Жданов³⁶.

 

Все эти факты позволяют говорить о дальнейшем упроще­нии деятельности Политбюро, все большем превращении его из относительно коллективного органа в формальный прида­ток системы принятия решений, ориентированной на едино­властие вождя. Такое положение не было особенностью 1934 г. В это время в работе Политбюро лишь усилились тен­денции, наметившиеся в предшествующий период.

 

Кадровая стабильность, сохранение прежнего распределе­ния политических ролей и порядка деятельности Политбюро позволяют предположить, что "потепление" 1934 г. не явля­лось результатом выдвижения на первый план каких-либо но­вых политических лидеров, а было следствием упрочения "умеренной" линии, признаки которой обнаруживались в предшествующие годы. Соответственно правомерно предпо­ложить, что прежним остался механизм принятия важнейших решений и порядок инициирования "реформ". По этим вопро­сам в литературе существует большое количество различных мнений и интересных исследований.

 

 

3. Сталин и Киров

 

Рассматривая проблему авторства "умеренных" инициа­тив, прежде всего, конечно, следует упомянуть о "кировской" теме. Обстоятельства убийства С.М.Кирова и последовавшего за ним резкого ужесточения политического курса, как говори­лось выше, заставляют предполагать, что Киров мог выдви­гать и отстаивать "умеренную" политическую программу, а соответственно притягивать к себе силы, настроенные оппози­ционно по отношению к Сталину³⁷. По мнению историков-"скептиков", Киров был и до последнего момента оставался верным сторонником Сталина, никогда не рассматривался в партии как политический деятель, соизмеримый со Сталиным, а соответственно не имел никаких отличных от сталин­ских политических программ. Ф.Бенвенути, например, изу­чив опубликованные выступления Кирова и официальную советскую прессу, пришел к выводу, что Киров может рас­сматриваться только как один из сторонников "умеренного" курса, признаки которого действительно существовали в 1934 г. На самом деле "новую" политику поддерживали в ос­новном все советские вожди³⁸. Некоторое время спустя Дж.А.Гетти пришел к выводу, что Киров не был значительной политической фигурой. В лидеры сторонников "умеренной" линии 1934 г. Гетти выдвинул Орджоникидзе и Жданова³⁹.

 

Какими же фактами располагают в настоящее время исто­рики для разрешения этих вопросов? Одним из источников, питающих предположения о существовании относительно независимой "политической платформы" Кирова являются ме­муары Н.С.Хрущева, а также свидетельства некоторых чле­нов комиссии, созданной после XX съезда КПСС для изучения обстоятельств убийства Кирова (материалы самой комиссии пока не изданы и недоступны для исследователей), а также воспоминания некоторых старых большевиков - участников XVII съезда ВКП (б). Все эти данные попали в книги истори­ков и благодаря этому получили широкое распространение⁴⁰. Если отвлечься от многочисленных расхождений в этих рас­сказах, то в целом из них складывается следующая картина. Во время XVII съезда ВКП (б) ряд высокопоставленных пар­тийных деятелей (фамилии называют разные - Косиор, Эйхе, Шеболдаев, Орджоникидзе, Петровский и т.д.) обсуж­дали планы замены Сталина на посту генерального секретаря Кировым. Киров отказался от предложения, а об этих разгово­рах стало известно Сталину (иногда пишут, что Киров сам рассказал о них Сталину, предопределив тем самым собствен­ную судьбу). При выборах ЦК на XVII съезде, по свидетельст­ву некоторых членов счетной комиссии, против Сталина про­голосовали многие делегаты (цифры опять же называют разные - от 270 до 300). Сталин, узнав об этом, приказал изъять бюллетени, в которых была вычеркнута его фамилия, и пуб­лично на съезде объявить, что против него подано всего три голоса. Если историки, разрабатывающие версию "оппозици­онности" Кирова, склонны доверять этим свидетельствам, то историки, отрицающие роль Кирова как сколько-нибудь само­стоятельного политического деятеля и причастность Сталина к его убийству, опровергают подобные рассказы очевидцев как вымысел. Пока приходится признать, что документы, при помощи которых можно было бы окончательно опроверг­нуть или подтвердить эти версии, неизвестны.

 

Что касается политической карьеры Кирова, то она дает мало аргументов в пользу предположений о его независимой (а тем более, принципиально отличной от сталинской) политической позиции. Киров, как и другие члены Политбюро 30-х годов, был человеком Сталина. Именно по настоянию Сталина Киров занял пост руководителя второй по значению партийной организации в стране, что гарантировало ему вхождение в высшие эшелоны власти. Помимо хороших лич­ных отношений с Кировым, для Сталина, не исключено, опре­деленное значение имел тот факт, что Киров был политически скомпрометированным человеком. В партии знали, что Киров в дореволюционные годы не только отошел от активной дея­тельности, не только не примыкал к большевикам, но занимал небольшевистские, либеральные политические позиции, при­чем, будучи журналистом, оставил многочисленные следы этого своего "преступления" в виде газетных статей. Весной 1917 г., например, он проявил себя как горячий сторонник Временного правительства и призывал к его поддержке⁴².

 

Воспользовавшись этими фактами, в конце 1929 г. группа высокопоставленных руководителей Ленинграда (в том числе председатель Ленсовета и руководитель областной контроль­ной комиссии ВКП(б)) потребовали у Москвы снять Кирова с должности за дореволюционное сотрудничество с "левобуржуазной" прессой. Дело рассматривалось на закрытом совмест­ном заседании Политбюро и Президиума ЦКК ВКП(б). Во многом благодаря поддержке Сталина Киров вышел из этого столкновения победителем. Его противники были сняты со своих постов в Ленинграде. Однако в решении заседания По­литбюро и Президиума ЦКК (оно имело гриф "особая папка") предреволюционная деятельность Кирова была все же охарак­теризована как "ошибка"⁴³.

 

Несколько лет спустя в известной "платформе Рютина" Киров был поставлен в один ряд с бывшими противниками большевиков, которые в силу своей политической бесприн­ципности особенно верно служили Сталину. "Наши оппорту­нисты тоже сумели приспособиться к режиму Сталина и пере­красились в защитный цвет... Гринько (нарком финансов СССР. - О.Х.), Н.Н.Попов (один из руководителей "Прав­ды". - О.Х.) - бывшие меньшевики, столь хорошо известные Украине, Межлаук - зам. пред. ВСНХ, бывший кадет, потом меньшевик, Серебровский - зам. пред. Наркомтяжа, бывший верный слуга капиталистов (видимо, имелась в виду работа Серебровского как инженера на частных предприятиях в до­революционной России. - О.Х.), Киров - член Политбюро, бывший кадет и редактор кадетской газеты во Владикавказе. Все это, можно сказать, столпы сталинского режима. И все они представляют из себя законченный тип оппортунистов. Эти люди приспособляются к любому режиму, к любой пол­итической системе"⁴⁴. Через несколько десятков страниц ав­торы "платформы" повторили выпады против Кирова. Заявляя о безнаказанности "верных чиновников и слуг" Сталина, они напоминали: "Всем известно, чем кончилась попытка ленинг­радцев разоблачить Кирова, как бывшего кадета и редактора кадетской газеты во Владикавказе. Им дали "по морде" и за­ставили замолчать. Сталин... решительно "защищает своих собственных мерзавцев""⁴⁵.

 

В этих обвинениях в адрес Кирова и других "оппортуни­стов" была значительная доля истины. Сталин действительно предпочитал опираться на людей, имевших "пятна" в полити­ческой биографии. Вспомним, например, бывшего меньшеви­ка Вышинского или Берия, обвиняемого с начала 20-х годов в сотрудничестве с мусаватистской разведкой. Причем, время от времени Сталин действительно напоминал своим соратни­кам об их "грехах" и особенно часто делал это в период обост­рения политической ситуации (см. с. 240, 245).

 

Трудно сказать, в какой мере прошлый "оппортунизм" влиял на Кирова, но, судя по документам Политбюро, он вел себя не как полноправный член Политбюро, а, скорее, как влиятельный руководитель одной из крупнейших партийных организаций страны. Инициативы Кирова ограничивались нуждами Ленинграда (требования новых капиталовложений и ресурсов, попытки предотвратить перевод ленинградских работников, просьбы об открытии новых магазинов и т.п.). В Москве, на заседаниях Политбюро Киров бывал крайне редко. Столь же редко (видимо, прежде всего по причинам удаленности) участвовал в голосовании решений Политбюро, прини­маемых опросом. В общем, из доступных пока документов никак не удается вывести не только образ Кирова-лидера антисталинского крыла партии, не только образ Кирова-"ре­форматора", но даже сколько-нибудь деятельное участие Ки­рова в разработке и реализации того, что называется "боль­шой политикой". Кстати, Хрущев, столь много сделавший для создания вокруг Кирова ореола таинственности, писал в ме­муарах: "В принципе Киров был очень неразговорчивый чело­век. Сам я не имел с ним непосредственных контактов, но потом расспрашивал Микояна о Кирове... Микоян хорошо его знал. Он рассказывал мне: "Ну, как тебе ответить? На заседа­ниях он ни разу ни по какому вопросу не выступал. Молчит, и все. Не знаю я даже, что это означает""⁴⁶.

 

Известные пока сведения о разработке и проведении "ре­форм" также скорее подтверждают точку зрения Ф.Бенвенути о том, что руководство страны в период "потепления" 1934 г. выступало единым фронтом. Причем, как и в предшествую­щий период, главным инициатором всякого рода преобразова­ний был Сталин.

 

Одним из важнейших индикаторов "потепления" с полным основанием считается отмена карточной системы на хлеб со­гласно решению пленума ЦК ВКП(б) в ноябре 1934 г. Это событие положило начало отмене карточек в целом, значи­тельной переориентации экономической политики от преиму­щественно административно-репрессивного к смешанному административно-"квазирыночному" регулированию эконо­мики. Некоторые сторонники версии о реформаторстве Киро­ва относят ноябрьское решение об отмене карточек на хлеб на счет именно ленинградского секретаря. Источник этого пред­положения, видимо, содержится в известной книге А.Орло­ва⁴⁷. По свидетельству Орлова, весной и летом 1934 г. у Киро­ва начались конфликты со Сталиным и другими членами По­литбюро. Одно из столкновений произошло якобы по вопросу о снабжении Ленинграда продовольствием. Киров без разре­шения Москвы использовал неприкосновенные фонды ленин­градского военного округа. Ворошилов выразил недовольство этим на заседании Политбюро. Киров ответил, что действия эти были вызваны крайней нуждой и что продовольствие бу­дет возвращено на склады, как только прибудут новые постав­ки. Ворошилов, якобы чувствуя поддержку Сталина, заявил, что Киров "ищет дешевой популярности среди рабочих". Ки­ров вспылил и заявил, что рабочих нужно кормить. Микоян возразил, что ленинградские рабочие питаются лучше, чем в среднем по стране. "А почему, собственно, ленинградские ра­бочие должны питаться лучше всех остальных?" - вмешался Сталин. Киров снова вышел из себя и закричал: "Я думаю, давно пора отменить карточную систему и начать кормить всех наших рабочих как следует!"⁴

 

Документы, подтверждающие рассказ Орлова, неизвест­ны. Однако конфликты между ленинградскими руководителя­ми (как, впрочем, и руководителями других регионов) и Мос­квой, по поводу распределения ресурсов и использования го­сударственных фондов, были постоянными и начались вовсе не с весны 1934 г. Особой интенсивности такие столкновения достигли в период голода 1932-1933 гг. (протоколы Политбю­ро за этот период переполнены решениями по поводу хода­тайств с мест, в том числе Ленинграда, об увеличении лими­тов централизованного снабжения и снижении планов загото­вок). Много подобных конфликтов было и в 1934 г. 5 января 1934 г. Политбюро опросом приняло решение в связи с пере­расходом в третьем-четвертом кварталах 1933 г. хлеба по Ле­нинграду на 5 тыс. тонн по сравнению с утвержденным пла­ном. По предложению наркома земледелия Чернова Полит­бюро списало эту задолженность, но обязало ленинградский обком и облисполком впредь никаких перерасходов не допу­скать⁴⁹. В тот же день, 5 января, по требованию Сталина По­литбюро запретило открывать в Ленинграде универмаг для продажи промышленных товаров повышенного качества. Эту просьбу Кирова (он прислал в Москву специальную телефоно­грамму) поддержали и нарком легкой промышленности Ми­коян, и Молотов. Однако Сталин продиктовал отрицательное решение: "Я против. Открыть лишь тогда, когда мы получим гарантию того, что имеется товаров не менее, чем на 6 меся­цев". Сталинское требование было принято Политбюро.

 

В архиве Совнаркома сохранились материалы еще об од­ном конфликте такого рода между ленинградскими и цент­ральными властями - по поводу незаконного расходования ленинградскими руководителями части продовольственных фондов. Речь шла о том, что ленинградцы получили в Москве несколько сот тонн мяса и консервов (на 653 тыс. руб. по государственным ценам), продали их по повышенным ценам (на 1143 тыс. руб.), а разницу (490 тыс. руб.) направили на разви­тие местных свиносовхозов. Операция эта была незаконной, но вполне обычной. Местные руководители, директора пред­приятий регулярно обходили существующие правила и зако­ны для получения необходимых финансовых ресурсов, сырья и материалов. Широкое распространение, например, в 30-е годы получили так называемые товарообменные операции, когда предприятия обменивались своей продукцией помимо утвержденных централизованных фондов и т.д. Несмотря на строгие указания правительства, такие нарушения приобрели всеобщий характер, потому что без них экономическая систе­ма просто не смогла бы работать. Время от времени, однако, некоторых нарушителей привлекали к ответственности. Оче­редной жертвой кампании по "наведению порядка" как раз и стали ленинградские руководители.

 

Каким-то образом в СНК СССР стало известно, что по распоряжению заместителя председателя Ленсовета Иван­ченко от 11 февраля 1934 г. был создан специальный счет, куда перечислялись деньги, полученные от реализации по коммерческим ценам сравнительно небольшого количества продуктов, специально выделенных Наркоматом снабжения СССР. Суть этой акции была достаточно простой. Ленинград­цы, скорее всего, требовали в Москве денег для развития мес­тных свиноводческих совхозов. В Москве денег не дали (пол­учение дополнительных капиталовложений было сложной и длительной процедурой), но пообещали выделить дополнительные продовольственные фонды для продажи. Такая опе­рация была более простой и быстрой, чем прямое получение средств. Однако довести эту операцию до конца не удалось.

 

3 марта 1934 г. Молотов послал председателю Ленсовета, одному из ближайших сотрудников Кирова, Кодацкому теле­грамму с требованием отменить постановление президиума Ленсовета от 11 февраля и наказать виновных⁵¹. На следую­щий день Кодацкий сообщил телеграммой, что решение отме­нено, и просил у Молотова разрешения доложить подробности дела не письменно, а при личной встрече в Москве 7 марта. У Молотова эта просьба, свидетельствующая о нежелании Кодацкого наказывать своих сотрудников, вызвала приступ раз­дражения. Он собственноручно составил и отправил Кодацко­му новую телеграмму: "Предложенных Вами личных сообра­жений недостаточно. Чтобы избежать задержки и устранить неясности в деле образования незаконного продфонда Ленсо­вета, предлагаю немедленно прислать письменные объясне­ния и сообщение о мерах взыскания в отношении винов­ных"⁵². Кодацкий, однако, проигнорировал приказ Молотова (с большой долей вероятности можно предположить, что он советовался с Кировым, прежде чем идти на столь рискован­ный шаг). Только через полтора месяца окончательно обоз­ленный Молотов послал Кодацкому новую телеграмму: "Счи­таю совершенно недопустимым игнорирование Вами требования Совнаркома от 5 марта дать письменные объяснения об образовании незаконного продфонда Ленсовета. Ставлю этот вопрос на рассмотрение Совнаркома 21 апреля. Ваше присут­ствие на Совнаркоме обязательно"⁵³.

 

21 апреля вопрос действительно в присутствии Кодацкого рассматривался на заседании СНК СССР. Несмотря на чрез­вычайно скандальный характер дела и явное неподчинение ленинградских властей правительству, решение Совнаркома было мягким. Президиуму Ленсовета предлагалось наказать работников, участвовавших в образовании фонда. Кодацкому было указано на ошибочность игнорирования указаний СНК о предоставлении письменных объяснений и наказании винов­ных. Заместителю Наркомснаба СССР М.Беленькому, кото­рый разрешил Ленсовету образовать фонд, сделали замеча­ние. Совнарком также поручил Комиссии советского контро­ля проверить наличие и порядок реализации сверхплановых продовольственных фондов в Ленинграде и других городах, что косвенно свидетельствовало о том, что акция ленинград­ских руководителей была достаточно распространенным явле­нием⁵⁴. Через неделю, 28 апреля, президиум Ленсовета при­нял чрезвычайно мягкое решение - поставил на вид Иван­ченко и другим должностным лицам, причастным к образова­нию фонда⁵⁵.

 

Описанные трения между ленинградскими и московскими чиновниками были достаточно типичным явлением, по край­ней мере, для первой половины 30-х годов. Местные руково­дители постоянно требовали у центра новых капиталовложе­ний, дополнительных продовольственных и промышленных фондов и т.д. При этом они снисходительно относились ко всякого рода нарушениям и старались защитить своих людей, если те попадались на совершении противозаконных опера­ций. Киров и его подчиненные в этом смысле вели себя точно так же, как и все другие местные начальники. Противостоя­ние мест и центра по поводу распределения централизован­ных фондов не было предопределено никакими особыми пол­итическими позициями. Москва в этих конфликтах не высту­пала как принципиальный приверженец карточного распре­деления, а места не требовали отмены карточек. Более того, известные сегодня факты позволяют утверждать, что отмена карточной системы осуществлялась именно по инициативе центральных властей, прежде всего, по инициативе Сталина.

 

Уже в самом начале 1930-х годов высшее партийное руко­водство объявило карточную систему вынужденной времен­ной мерой. Получивший некоторое распространение лозунг скорого перехода к социалистическому продуктообмену и от­мены торговли был осужден как "левацкий". "...Нормирова­ние не социалистический идеал... От него хорошо бы поскорее избавиться, как только будет достаточно товаров," - говорил, например, на пленуме ЦК ВКП(б) в октябре 1931 г. нарком снабжения СССР А.И.Микоян⁵⁶. На XVII съезде партии Ста­лин уделил проблемам торговли специальное внимание, вновь осудив "левацкую болтовню" "о том, что советская торговля является якобы пройденной стадией, что нам надо наладить прямой продуктообмен"⁵'. Находясь в отпуске на юге, Сталин 22 октября писал Кагановичу: "Нам нужно иметь в руках го­сударства 1 миллиард 400-500 мил. пудов хлеба для того, что­бы уничтожить в конце этого года карточную систему по хле­бу, недавно еще нужную и полезную, а теперь ставшую окова­ми для народного хозяйства. Надо уничтожить карточную си­стему по хлебу (может быть также и по крупам и макарону) и связанное с ней "отоваривание" технических культур и неко­торых продуктов животноводства (шерсть, кожа и т.п.)... Эту реформу, которую я считаю серьезнейшей реформой, надо подготовить теперь же, чтобы провести ее полностью с января 1935 года"⁵⁸.

 

На ноябрьском пленуме 1934 г. при обсуждении вопроса об отмене карточной системы Сталин вновь подчеркнул значе­ние торговли и денег как важнейших рычагов экономической политики. Выслушав выступавших на пленуме ораторов, ко­торых интересовали прежде всего технические, организаци­онные вопросы отмены карточек, Сталин заявил (речь эта не была опубликована): "Я взял слово для того, чтобы несколько вопросов разъяснить, как я их понимаю в связи с тем, что ораторы, видимо, не совсем представляют, не совсем поняли насчет смысла и значения введения этой реформы. В чем смысл политики отмены карточной системы? Прежде всего в том, что мы хотим укрепить денежное хозяйство... Денежное хозяйство - это один из тех немногих буржуазных аппаратов экономики, который мы, социалисты, должны использовать до дна... Он очень гибкий, он нам нужен... Развернуть товаро­оборот, развернуть советскую торговлю, укрепить денежное хозяйство, - вот основной смысл предпринимаемой нами ре­формы.

 

...Деньги пойдут в ход, пойдет мода на деньги, чего не было у нас давно, и денежное хозяйство укрепится. Курс рубля ста­нет более прочный, бесспорно, а укрепить рубль - значит укрепить все наше планирование и хозрасчет. Никакой хозрасчет немыслим без сколько-нибудь стойкого курса рубля... Некоторый более или менее устойчивый курс рубля должен быть, если хотите, чтобы у нас был хозяйственный расчет, если хотите, чтобы наше планирование было не канцеляр­ским, а реальным"⁵⁹.

 

Материалы ноябрьского пленума 1934 г. не подтверждают утверждения Б.Николаевского, что этот пленум был "завер­шением успехов Кирова", что "Киров был главным докладчи­ком и героем дня"⁶⁰. Если и были "герои дня" на этом пленуме, то к ним, скорее, можно причислить Сталина, Молотова и Кагановича, которые выступили с докладами по принципи­альным вопросам и рели себя на пленуме особенно активно. Киров не шел дальше установок, выдвинутых Сталиным. 1 декабря 1934 г., в день своей гибели, Киров должен был высту­пать на собрании партийного актива с докладом об итогах ноябрьского пленума. Сохранившийся в фонде Кирова конс­пект выступления показывает, что Киров готовился лишь по­вторить общие места из речи Сталина: "Промышленность не­плохая. Сельское хозяйство. Сомкнуть их товарооборотом. Прямой продуктообмен - рано. Товарооборот не использо­ван, а между тем... без товарооборота... Укрепление хозрасче­та... Роль денег... Новый стимул вперед"⁶¹.

 

Ведущую роль, судя по известным фактам, играл Сталин и в реорганизации ОГПУ. Вопрос о создании союзного Нарко­мата внутренних дел Сталин поставил на первом же заседа­нии Политбюро нового созыва 20 февраля 1934 г. Причем пер­воначально этот вопрос в повестке не значился и был постав­лен лично Сталиным уже на самом заседании. В принятом решении говорилось: "Признать необходимой организацию Союзного наркомата внутренних дел со включением в этот наркомат реорганизованного ОГПУ"⁶².

 

Через две недели Политбюро опросом приняло решение о необходимости подготовки проекта положения об НКВД и Особом совещании НКВД и создании для этой цели комиссии под председательством Кагановича. Судя по документам, это было сделано также по инициативе Сталина. Оригинал этого решения Политбюро представляет собой рукописный текст, записанный заведующим Особым сектором А.Н.Поскребыше­вым карандашом на бланке ЦК ВКП(б). Под формулировкой решения Поскребышев сразу же поставил отметку: "т. Стал. Каг. Мол. - за (А [лександр ] П [оскребышев ])". Затем на блан­ке были сделаны пометки о том, что за решение высказались (скорее всего, они опрашивались по телефону) Ворошилов, Андреев, Куйбышев, Микоян, Калинин, Орджоникидзе⁶³.

 

Порядок оформления этого решения, как уже говорилось вы­ше, дает возможность утверждать, что решение о выработке положения об НКВД и Особом совещании было принято на встрече Сталина, Молотова и Кагановича. Несомненно, Кага­нович, как председатель созданной комиссии, получил все указания о принципиальных моментах будущего положения об НКВД.

 

22 июля 1934 г. на таком же совещании Сталина, Молото­ва, Ворошилова, Чубаря было принято решение об освобожде­нии из заключения П.Г.Петровского, проходившего в 1932 г. сначала по делу так называемого "Союза марксистов-ленин­цев" (делу Рютина), а затем, 16 апреля 1933 г., осужденного на три года заключения по делу "бухаринской школы". Стоит отметить, что текст постановления был написан Молотовым. Его же рукой сделана запись: "За - Сталин, Молотов, Воро­шилов, Чубарь". Затем были опрошены Рудзутак, Калинин и Микоян, пометку о чем на тексте решения поставил техниче­ский секретарь.⁶⁴

 

Настроения членов Политбюро в этот период в какой-то мере передает сопроводительное письмо Ворошилова от 9 июля 1934 г. к проекту решения Политбюро об освобождении из заключения А.Верховского, высокопоставленного военного специалиста, который был арестован как "военный заговор­щик". Обращаясь к Сталину, Ворошилов так прокомментиро­вал просьбу Верховского об освобождении: "Если и допустить, что состоя в рядах Красной Армии Верховский А. не был ак­тивным контрреволюционером, то во всяком случае другом нашим он никогда не был, вряд ли и теперь стал им. Это ясно. Тем не менее учитывая, что обстановка теперь резко измени­лась (подчеркнуто мной. - О.Х.), считаю, что можно было бы без особого риска его освободить, использовав по линии науч­но-исследовательской работы". Политбюро одобрило это пред­ложение Ворошилова⁶⁵.

 

Подобные факты (а их перечень можно увеличить) с боль­шой долей уверенности позволяют утверждать, что руковод­ство партии в 1934 г. действительно решило несколько сни­зить уровень репрессий, отказаться от крайностей государст­венного террора, усилить роль правовых механизмов. Ничего необычного или необъяснимого в этих намерениях не было. Как уже отмечали историки советского права, периодическое разделение права и террора, более активное использование правовых регуляторов было необходимым условием выжива­ния режима, особенно в периоды, следовавшие за массовым применением террора, угрожавшего подрывом важнейших ос­нов общественной стабильности⁶⁶.

 

Наиболее наглядно эти стабилизирующие политические тенденции проявились в отношении высшего руководства страны к ОГПУ-НКВД. В какой-то мере оттенок дискримина­ции ОГПУ имел сам факт его реорганизации в НКВД, полуго­довая подготовка "реформы", сопровождавшаяся работой мно­гочисленных комиссий, поставившая ОГПУ в положение реорганизационной неопределенности. Продолжая оказывать ОГПУ, как и прежде, полную поддержку, Сталин время от времени одергивал руководителей этой организации выгово­рами и внушениями. 5 июня 1934 г., например, Политбюро приняло совершенно секретное (под грифом "особая папка") постановление по поводу одного из дел, подготовленных ОГ­ПУ, - дела Селявкина (суть его из решения неясна). В поста­новлении отменялись приговоры, вынесенные обвиняемым по делу, а также был сделан выговор руководству ОГПУ и Про­куратуры. Политбюро, в частности, "предложило" "всей руко­водящей верхушке ОГПУ обратить внимание на серьезные недочеты в деле ведения следствия следователями ОГПУ"⁶⁷.

 

Несмотря на то, что при создании НКВД права каратель­ных органов были законодательно несколько ограничены, они подвергались дальнейшей "дискриминации" во второй поло­вине 1934 г. Одним из первых сигналов такого рода были об­стоятельства рассмотрения в Политбюро вопроса о судах при лагерях НКВД. 9 августа 1934 г. нарком внутренних дел Яго­да, согласовав вопрос с руководством союзной прокуратуры и Наркомата юстиции РСФСР, разослал на места телеграмму о создании в лагерях НКВД отделений краевых или областных судов для рассмотрения дел по преступлениям, совершаемым в лагерях⁶⁸. Основные положения телеграммы противоречили постановлениям Политбюро о реорганизации судебной систе­мы. Особенно вызывающе выглядели предложения НКВД о порядке согласования приговоров к расстрелу. Если правила судопроизводства, одобренные в июле Политбюро, предус­матривали возможность кассационного обжалования пригово­ров о высшей мере и сложную систему их утверждения (в том числе комиссией Политбюро по судебным делам), то теле­грамма Ягоды запрещала кассационные обжалования и требо­вала согласовывать приговоры к расстрелу только с областны­ми (краевыми) прокурорами и судами.

 

4 сентября заместитель прокурора СССР Вышинский обра­тился к Жданову с просьбой рассмотреть вопрос об отмене циркуляра от 9 августа. Его поддержал заместитель наркома юстиции, председатель Верховного суда РСФСР Булат, кото­рый доказывал неправомочность не только установленного в телеграмме от 9 августа порядка согласования расстрельных приговоров, но и вообще создания при лагерях отделений кра­евых судов"⁹. Поскольку дело затягивалось, Вышинский про­явил настойчивость и 25 сентября обратился в ЦК повторно, на этот раз к Кагановичу⁷⁰. Каганович поручил рассмотреть вопрос Жданову, и дело сдвинулось с места. 7 октября свои возражения на заявления Вышинского прислал в ЦК Ягода. Он доказывал, что лагеря в своем большинстве расположены в отдаленных районах и не имеют регулярной связи не только с Москвой, но и с краевыми центрами, что волокита при рас­смотрении дел "самым пагубным образом отразится на под­держании в лагерях должной суровой дисциплины"⁷¹.

 

Несмотря на возражения Ягоды, Политбюро 17 октября отменило циркуляр от 9 августа и поручило Ягоде, Крыленко и Вышинскому подготовить новые предложения по вопросу⁷². Утвержденное Политбюро 9 ноября 1934 г. постановление об организации отделений краевых (областных) судов при исп­равительно-трудовых лагерях представляло собой в опреде­ленном смысле компромисс. Политбюро согласилось с предло­жениями Ягоды о создании при лагерях отделений судов, ус­тановило упрощенный порядок рассмотрения ими дел (в ко­роткие сроки и без участия сторон), но подтвердило общий порядок утверждения приговоров к высшей мере⁷³.

 

Сам по себе конфликт по поводу лагерных судов мог бы рассматриваться как малозначительный, если бы не сопро­вождался другими акциями высшего руководства страны про­тив НКВД. Именно в сентябре, по распоряжению Сталина в Политбюро была создана комиссия, расследовавшая некото­рые стороны деятельности чекистов в связи с жалобами, поступившими в ЦК по старым делам о "вредительстве" в систе­ме Наркомата земледелия и Наркомата совхозов СССР и о "шпионско-диверсионной организации", работавшей якобы на Японию. Эти дела были сфабрикованы ОГПУ еще в начале 1933 г., во время жесточайшего голода, полного провала хле­бозаготовок и острого кризиса в обществе. По делу "вредите­лей" в сельском хозяйстве было арестовано около 100 специа­листов-аграрников. Возглавляли "контрреволюционную орга­низацию", как утверждало ОГПУ, два заместителя наркома земледелия: Ф.М.Конар и А.М.Маркевич, а также замести­тель наркома совхозов СССР М.М.Вольф. При судебном рас­смотрении этого дела 14 подсудимых отказались от своих "признаний" на следствии. Однако на приговор это не повлияло. 40 человек были приговорены к расстрелу, остальные осуждены на разные сроки лишения свободы⁷⁴. Из 23 обвиня­емых по делу о "шпионаже в пользу Японии" коллегией ОГПУ в марте 1933 г. к расстрелу был приговорен 21 человек⁷⁵.

 

Один из репрессированных по делу аграрников, А.М.Маркевич написал из лагеря заявление на имя Сталина, Молотова и прокурора СССР Акулова. В заявлении он жаловался на "неправильные методы ведения следствия в ОГПУ". "Ягода резко оборвал меня: "Не забывайте, что вы на допросе. Вы здесь не зам. наркома. Не думаете ли вы, что мы через месяц перед вами извинимся и скажем, что ошиблись. Раз ЦК дал согласие на ваш арест, значит мы дали вполне исчерпываю­щие и убедительные доказательства вашей виновности. Все следователи по моему делу добивались только признания ви­новности, а все объективные свидетельства моей невиновно­сти отметали", - писал Маркевич. Одновременно жалобу на имя М.И.Ульяновой прислал один из двух уцелевших осуж­денных по делу о "шпионаже в пользу Японии", А.Г.Ревис. Он также сообщал о незаконных методах ведения следствия, о том, что был принужден дать показания под нажимом следо­вателей и в результате уговоров провокатора, подсаженного к нему в камеру. Ульянова переправила письмо Сталину.

 

Получив эти документы Сталин отдал распоряжение:

 

"Т.т. Куйбышеву, Жданову.

 

Обращаю Ваше внимание на приложенные документы, особенно на записку Ревиса. Возможно, что содержание обоих документов соответствует действительности. Советую:

 

а) Поручить комиссии в составе Кагановича, Куйбышева и Акулова проверить сообщаемое в документах;

 

б) Освободить невинно пострадавших, если таковые ока­жутся;

 

в) Очистить ОГПУ от носителей специфических "следст­венных приемов" и наказать последних "не взирая на лица".

 

Дело, по-моему, серьезное и нужно довести его до конца. И. Сталин"⁷⁶.

 

15 сентября Политбюро приняло строго секретное поста­новление (под грифом "особая папка") о "деле А.Р. и A.M." Как и предлагал Сталин, комиссии в составе Кагановича, Куйбышева и Акулова (под председательством Куйбышева, занимавшего тогда пост председателя Комиссии советского контроля) было поручено проверить заявления Ревиса и Маркевича и "представить в ЦК все вытекающие отсюда выводы и предложения"⁷⁷. 4 октября в состав комиссии был дополнительно введен Жданов, курировавший как секретарь ЦК ВКП(б) деятельность политико-административного отдела ЦК⁷⁸.

 

Судя по всему, комиссия готовила данный вопрос основа­тельно. Помимо дела Ревиса и Маркевича были выявлены другие случаи такого рода (в частности, вновь были подняты материалы дела Селявкина, по которому, как уже говорилось, Политбюро приняло решение несколькими месяцами ра­нее)⁷⁹. Дополнительные данные поступали, видимо, из про­куратуры. Например, в архиве секретариата Куйбышева со­хранилась копия сообщения саратовского краевого прокурора от 31 августа 1934 г., которую переправил Куйбышеву и Жда­нову заместитель прокурора СССР Вышинский. В своей до­кладной саратовский прокурор Апетер писал о незаконных методах следствия, которые применяли работники Лысогорского районного отделения НКВД. Выявленная проверка, со­общал Апетер, показала, что для получения необходимых по­казаний, сотрудники НКВД сажали арестованных в холодную камеру, а потом несколько дней держали на печке, не давали им в течение 6-7 суток хлеба, угрожали расстрелом, заставля­ли подследственных вытягивать руки, загибали назад голову и зажимали рот, чтобы допрашиваемый не мог дышать, содер­жали большое количество заключенных в одной камере и т.д. Трое чекистов, признанных виновными, докладывал Апетер, были арестованы⁸⁰.

 

В контексте работы комиссии Куйбышева неслучайным выглядит также обращение в Политбюро 25 октября 1934 г. прокурора СССР Акулова. Он сообщал, что проверка, прове­денная прокуратурой, выявила нарушения законности руко­водителями азербайджанского представительства НКВД. Же­лая организовать шумное дело и отчитаться перед Москвой о своих достижениях, азербайджанские чекисты фабриковали дела о крупных хищениях в торгово-кооперативных организа­циях, используя своих секретных агентов в качестве провока­торов, а также добиваясь показаний от арестованных "избие­ниями и другими незаконными методами". Акулов информи­ровал руководство партии, что уже отдал распоряжение об аресте нескольких сотрудников НКВД в Азербайджане и про­сил послать в Баку комиссию во главе с представителем ЦК или КПК для проверки НКВД, милиции и прокуратуры ре­спублики. Сталин поставил на докладной резолюцию: "За предл [ожение ] Акулова". 15 ноября 1934 г. было оформлено постановление Политбюро о посылке в Азербайджан специ­альной комиссии "для тщательной проверки работы и личного состава органов НКВД, милиции и прокуратуры Азербайджа­на"⁸¹.

 

Располагая подобными фактами и результатами проверок, комиссия Куйбышева готовила проект решения, в котором предусматривалось "искоренение незаконных методов следст­вия; наказание виновных и пересмотр дела о Ревисе и Маркевиче"⁸². Появлению такого постановления помешало убийст­во Кирова. 7 января 1935 г., не дождавшись пересмотра дела, Маркевич, видимо, привезенный в одну из московских тюрем, вновь обратился к Сталину с просьбой об освобождении. "В случае, если у членов комиссии, товарища Куйбышева оста­лись какие-либо сомнения в моей виновности, прошу вызвать и допросить меня еще раз", - писал он. Сталин наложил на заявление резолюцию: "Вернуть в лагерь".

 

Явная подготовка широкомасштабной акции по поводу дел Маркевича и Ревиса, другие решения, ограничивающие про­извол НКВД, конечно, не означали, что Сталин принципи­альным образом изменил свои позиции в вопросе о государст­венном терроре. В конце января 1934 г., например, он запре­тил прокуратуре привлекать к уголовной ответственности двух руководящих работников Шемонаихского района Вос­точно-Казахстанской области, организовавших убийство на общем собрании колхозников трех "расхитителей колхозной собственности". Сталин предложил прекратить дело и ограни­читься разъяснением "о недопустимости самосудов". По указанию Сталина, выдвинутому на заседании Политбюро 20 марта 1934 г., специальная комиссия Политбюро разрабаты­вала вопрос о включении в законы СССР статьи, карающей за измену родине. 8 июня 1934 г. соответствующий закон был принят. Он предусматривал, в частности, что, в случае побега или перелета за границу военнослужащего, совершеннолет­ние члены его семьи совместно с ним проживающие или нахо­дящиеся на иждивении к моменту совершения преступления, подлежали лишению избирательных прав и ссылке в отдален­ные места Сибири сроком на пять лет. В апреле 1934 г. Сталин собственноручно вычеркнул из проекта лозунгов к 1 мая поло­жения о необходимости укрепления "сильной и мощной дик­татуры пролетариата", об "очистке рядов партии от всех нена­дежных, неустойчивых, примазавшихся элементов", в том числе "помощников классового врага - правых и "левых" оп­портунистов", о развитии "революционной бдительности" и поддержании партии "в состоянии мобилизации"⁸⁵. А в октяб­ре, исправляя проект лозунгов к XVII годовщине революции, Сталин сохранил этот тезис⁸⁶.

 

Даже осенью 1934 г., когда кампания по ограничению НКВД достигла, казалось, высшей точки, Политбюро продол­жало прежнюю политику поощрения карательных акций. 2 сентября 1934 г., например, Политбюро поручило направить в Новосибирск выездную сессию военной коллегии Верхсуда и приговорить к расстрелу группу работников Сталинского ме­таллургического завода, обвиненных в шпионаже в пользу Японии⁸⁷. 19 сентября 1934 г. Политбюро нарушило установ­ленный порядок санкционирования расстрелов. По телеграм­ме Молотова, который находился тогда в Западной Сибири, Политбюро предоставило секретарю Западносибирского обко­ма Эйхе право давать санкцию на высшую меру наказания в Западной Сибири в течение сентября-октября⁸⁸. 2 ноября этот срок был продлен до 15 ноября⁸⁹. 9 ноября Политбюро на вре­мя пребывания Куйбышева в Узбекистане предоставило право давать санкции на высшую меру наказания комиссии в соста­ве Куйбышева, секретаря ЦК компартии Узбекистана Икрамова и председателя республиканского Совнаркома Ходжаева. 26 ноября такое же право в других Среднеазиатских респу­бликах (в Туркмении, Таджикистане и Киргизии) получили комиссии, в которые входил тот же Куйбышыв и первые руко­водители соответствующих республик⁹⁰. Сосуществование двух тенденций в карательно-правовой политике оставляло вопрос о перспективах политического развития страны откры­тым.

 

 

4. Корректировка второй пятилетки

 

Значительный материал для наблюдений по поводу реаль­ных механизмов принятия важнейших политических реше­ний дает история утверждения второго пятилетнего плана (1933-1937 гг.)⁹¹. Существенная корректировка пропорций экономического развития - снижение темпов индустриаль­ного роста и демонстративное внимание к отраслям группы "Б", - провозглашенные в новом пятилетнем плане, обстоя­тельства его утверждения на XVII съезде (слегка завуалиро­ванная перепалка между Орджоникидзе и Молотовым) давно заставляют исследователей усматривать в этих событиях не­кий политический подтекст. Особое внимание в этой связи уделяется В.М.Молотову и Г.К.Орджоникидзе, заявления ко­торых на съезде используются как еще один аргумент в пользу версии о двух противостоящих "фракциях" - радикалов (Мо­лотов) и "умеренных" (Орджоникидзе)⁹².

 

Как уже говорилось в предыдущей главе, в связи с нараста­нием экономического кризиса руководство страны с середины 1932 г. предприняло попытки сокращения размеров капиталь­ных вложений. На этой почве обострились традиционные про­тиворечия между хозяйственными ведомствами, с одной сто­роны, и руководством Совнаркома, Госплана и Наркомата финансов, которые занимались распределением ресурсов, - с другой. В этих столкновениях просматривалась одна устойчи­вая тенденция: наркоматы старались получить максимум ка­питаловложений и более низкие планы производства, Госплан и Наркомат финансов, поддерживаемые руководством СНК, пытались урезать капитальные вложения и требовали боль­шей отдачи от существующих производственных фондов. В очередной раз это произошло при утверждении второго пяти­летнего плана.

 

Показатели новой пятилетки, разрабатываемой в Госпла­не, на протяжении 1932 г. неоднократно уменьшались, так как реальное положение советской экономики не оставляло надежд на продолжение политики форсированной индустриа­лизации. В декабре 1932 г. в аппарате Куйбышева был подго­товлен проект резолюции к пленуму ЦК партии, которому предстояло подвести итоги первой пятилетки и наметить зада­ния на 1933 г. В первоначальном проекте резолюции, в част­ности, говорилось: "...Пленум Центрального Комитета счита­ет нужным определить ежегодный рост продукции промыш­ленности в следующем пятилетии в размере 12-16% вместо среднегодовых 20% в первой пятилетке"⁹³. Проект резолюции рассматривался комиссией в составе Сталина, Молотова и Куйбышева, образованной решением Политбюро от 28 декаб­ря 1932 г.. В результате в проекте появился написанный Сталиным новый пункт "От первой ко второй пятилетке", в котором идея снижения темпов получила идеологическое обоснование. Первый вариант этого пункта в отличие от пер­воначального проекта резолюции содержал такой пассаж по поводу конкретных показателей прироста промышленной продукции: "а) среднегодовой прирост промышленной про­дукции для второй пятилетки должен быть запроектирован не 21-22%, как это имело место в первой пятилетке, а несколько меньше - примерно 14%". Сталин исправил последние слова: "примерно 13-14%". В таком виде эта цифра вошла в резо­люцию, одобренную пленумом⁹⁶.

 

Опираясь на решения январского 1933 г. пленума, комис­сия Госплана под руководством первого заместителя предсе­дателя Госплана В.И.Межлаука в мае 1933 г. предложила со­кратить среднегодовые темпы прироста промышленной продукции до 13 процентов, а производство чугуна в 1937 г. до 15 млн. тонн⁹⁷. В этом руководители Госплана пытались зару­читься поддержкой Сталина. 28 мая 1933 г. Куйбышев и Межлаук обратились к нему с письмом, обосновывая целесообраз­ность установления 15-миллионой отметки для чугуна и соот­ветствующих показателей для стали и проката. Они доказы­вали, что ориентация на выплавку 18 млн. тонн чугуна, на чем настаивал НКТП, потребует дополнительных капиталов­ложений и предопределит ежегодный прирост продукции тя­желой промышленности на 16 вместо 14 процентов, принятых пленумом. "Ввиду того, что выплавка 15,2 млн. т. чугуна и 11,6 млн. т. проката удовлетворяет потребности других отрас­лей при заданном/темпе их роста и что эта проектировка до­статочно напряжена с точки зрения нового оборудования, осо­бенно в части стали и проката, Госплан просит разрешить вести дальнейшую работу над планом пятилетки на основе указанного лимита", - заключали свое письмо Куйбышев и Межлаук⁹⁸.

 

Следов какого-либо ответа на это обращение обнаружить не удалось. Но похоже, что инициатива руководства Госплана одобрена не была. В июне и июле 1933 г. обсуждения в Госпла­не исходили из 18-миллионного лимита по чугуну". Эта же цифра была включена в директивы, представленные XVII съезду партии шестью месяцами позже.

 

Госплан, тем не менее, продолжал настаивать на пониже­нии уровня капитальных вложений. В июне он предлагал до­вести инвестиции в 1933-1937 гг. до 97 млрд. руб. по сравне­нию со 135 млрд. руб., требуемыми наркоматами¹⁰⁰. Это были самые низкие из когда-либо обсуждавшихся цифр. Они озна­чали, что ежегодный уровень капиталовложений за пятилет­ку лишь немного превышал уровень 1933 г. Происхождение этих лимитов неизвестно. Скорее всего, они были намеренно занижены в Госплане ввиду предстоящего "торга" с наркома­тами по поводу пятилетки. Действительно, на состоявшихся вскоре обсуждениях лимитов с представителями ведомств ру­ководители Госплана признавали недостаточность капиталов­ложений и обещали увеличить их. Куйбышев, например, со­гласился расширить план капвложений по наркомлесу и нар­комату путей сообщения¹⁰¹.

 

Когда комиссии, которым поручалось согласовать разно­гласия с ведомствами, закончили свою работу, выяснилось, что лимиты по капитальным работам выросли до 120 млрд. руб. Эту новую цифру обсуждали на совещании под председа­тельством Куйбышева 19 июля. Заместитель Куйбышева Г.И.Смирнов, подводя итоги обсуждения, говорил, что 120-миллиардная программа не обеспечена материальными ре­сурсами, в силу чего требуется ее сокращение по крайней мере до 110 млрд.. 26 июля новое совещание под председательст­вом Куйбышева установило компромиссную "окончательную" цифру - 112,75 млрд. руб.¹⁰³

 

В последующие три месяца шло неторопливое ознакомле­ние с наметками пятилетнего плана. "Получил твои материа­лы к пятилетке, - сообщал с юга Молотов Куйбышеву 16 сентября 1933 г. - Кое-что успею посмотреть. Без сопроводи­тельного текста трудно разобраться, а текст до меня дойдет, видимо, только в Москве"¹⁰⁴. Но 15 ноября Политбюро приня­ло решение о созыве в январе 1934 г. очередного съезда пар­тии. Вторым пунктом повестки дня было намечено рассмотре­ние второго пятилетнего плана по докладам Молотова и Куй­бышева¹⁰⁵. Решения об основных параметрах плана нельзя было более откладывать.

 

Обсуждение тезисов докладов Молотова и Куйбышева на Политбюро было намечено на 20 декабря. В ходе подгототовки и обсуждения тезисов лимиты пятилетки были существенно увеличены. Ежегодный прирост промышленной продукции устанавливался теперь на уровне 18% по сравнению с 13-14%, утвержденными пленумом ЦК в январе 1933 г. План капитальных вложений был увеличен до 133 млрд. руб. по сравнению со 113 млрд., одобренными Госпланом в июле.

 

Новый проект был, очевидно, подготовлен на уровне По­литбюро, возможно, самим Куйбышевым, без участия работ­ников Госплана. 20 декабря, в день, когда Политбюро обсуж­дало новые предложения, один из руководящих работников Госплана Г.Б. Лауэр послал сердитое заявление Куйбышеву и Межлауку: "Считаю необходимым обратить Ваше внимание на то, - писал Лауэр, - что работа по уточнению плана второй пятилетки организована в Госплане абсолютно неудов­летворительно и не обеспечивает доброкачественных проек­тировок. Мы получили приказ, чтобы в один день проверить таблицы пятилетки и сдать исправленные. Кое-кто получил дополнительную информацию от тов. Гайстера об изменени­ях, внесенных Вами в первоначальный план. Эти изменения, однако, настолько серьезны, что отражаются косвенно на всех отраслях и нельзя прямо исправлять таблиц, а нужно заново увязать проектировки каждого сектора (каждой отрасли) с на­родным хозяйством в целом. Насколько я понимаю, резко из­менены темпы роста промпродукции (18 вместо 14%), изме­нено соотношение А и Б, резко повышены капиталовложения на конечный год (34 м. р. вместо 26 м. р.). Резко повышена продукция машиностроения. Это означает другой баланс стройматериалов, другой баланс металла, другую потребность в топливе и электроэнергии"¹⁰⁷. Лауэр предлагал отсрочить доработку плана на несколько дней.

 

Фактически так и произошло. Новые лимиты были готовы к концу декабря. 31 декабря один из ответственных работни­ков Госплана А.И.Гайстер доложил Сталину о предпринятых изменениях (черновик его записки сохранился в бумагах сек­ретариата Куйбышева). "Согласно указаниям тов. Сталина, - писал Гайстер (это, кстати, позволяет с большой долей ве­роятности предположить, что увеличение лимитов было пред­принято по инициативе Сталина. - О.Х.), - Госплан пере­смотрел проектировки по некоторым отраслям НКТП для обеспечения увеличения втрое производства предметов широ­кого потребления как по легкой и пищевой промышленности, так и соответствующего увеличения производства предметов ширпотреба по НКТП, а также для увеличения снабжения НКПС подвижным составом". Новый проект, докладывал Гайстер, предусматривал увеличение инвестиций в легкую и пищевую промышленность, увеличение производства локо­мотивов и вагонов¹⁰⁸.

 

3 февраля 1933 г. Молотов и Куйбышев представили новую версию плана XVII съезду: среднегодовые темпы промышлен­ного роста - 19%, инвестиции за пятилетие - 133,4 млрд. руб. На следующий день, 4 февраля, на утреннем заседании съезда возникла ситуация, которая уже неоднократно повто­рялась при рассмотрении пятилетних планов (и на XVI кон­ференции в апреле 1929 г., и на XVII конференции в феврале 1932 г.): делегаты, отстаивая интересы своих регионов, стали требовать увеличения строительных программ. Вечером того же дня выступил Орджоникидзе. Он критиковал тех, кто тре­бовал пересмотреть планы и заявил: "Если бы мы пошли сей­час по такой линии, чтобы все то, что требуют наши области и республики, включать в план второй пятилетки, то из этого получилась бы не пятилетка, а что-то другое. (Голос: "Десяти­летка".) Да, получилась бы десятилетка. Мы, товарищи, хо­тим иметь такую пятилетку, которая при огромнейшем на­пряжении сил и средств нашей страны была бы выполнена". Не дав делегатам опомниться, Орджоникидзе выдвинул "встречный план" - сократить среднегодовые темпы роста промышленности в целом с 18,9 до 16,5%. При этом (обратим на этот факт особое внимание) Орджоникидзе подчеркнул, что наметки по капитальным вложениям на пятилетку остаются прежними. Орджоникидзе сообщил также, что все эти поправки согласованы с другими членам Политбюро¹⁰⁹. Вско­ре после Орджоникидзе с предложениями о сокращении тем­пов развития отраслей выступили наркомы пищевой промыш­ленности Микоян и легкой промышленности Любимов.

 

Подводя итоги обсуждения второго пятилетнего плана, Молотов оценил принятые решения о снижении темпов роста как проявление "большевистской осторожности, которая тре­бует серьезного учета всей обстановки, в которой мы жи­вем"¹¹⁰. Но при этом сделал заявление, из которого следовало, что темпы индустриального роста могут и должны повышать­ся, несмотря на одобренные лимиты пятилетки: "В наших го­довых планах во второй пятилетке мы должны обеспечить не только выполнение, но и перевыполнение заданий второй пя­тилетки. Это должно быть отнесено и к текущему году второй пятилетки. Присоединяясь к предложению о 16,5% ежегодно­го прироста промышленной продукции на вторую пятилетку, мы должны сохранить полностью, не сокращая ни на один процент, ни на одну десятую процента принятое партией и правительством задание на 1934 г. - второй год пятилетки. А по задание, как известно, определялось в 19%. Это значит, что уже для 1934 г. мы берем повышенное против средних темпов пятилетки задание"¹¹¹.

 

Никаких документов, позволяющих выяснить, каким об­разом возникла "поправка Орджоникидзе", до сих пор выявить не удается. Однако наличные факты не позволяют рассматривать решение о снижении темпов как результат борьбы двух политических группировок, политического противостоя­ния Молотова и Орджоникидзе. В контексте изложенных выше фактов о составлении пятилетнего плана съездовский эпизод можно рассматривать скорее как продолжение межведомственной борьбы вокруг пропорций производства и капиталь­ных вложений. Нарушенный в результате значительного повышения темпов перед съездом компромисс между Госпланом и хозяйственными наркоматами был восстановлен. Наркома­ты получили повышенные лимиты капиталовложений, за что боролись всегда, и более низкие задания по выпуску продук­ции. Иначе говоря, получая те же деньги, ведомства могли произвести за них меньше продукции. Трудно сказать, что больше подрывало наметившийся поворот к более умеренной экономической политике: попытки ли увеличить темпы эко­номического роста при высоком уровне капиталовложений, за которыми стояли СНК и Госплан (персонально Молотов), или восторжествовавший подход ведомств (в частности, Орджоникидзе) - снижение темпов роста при сохранении громадных капиталовложений. Во всяком случае, эти конкурирующие точки зрения однозначно невозможно отнести либо к умерен­ной, либо к радикальной и еще труднее окрасить в политиче­ские цвета.

 

Что касается политики советского руководства в 1934 г. в целом, то она, как показывают вышеприведенные факты, оп­ределялась не коренной переменой взглядов и представлений Сталина, не влиянием на него фракции "умеренных" членов Политбюро (существование которой не подтверждается доку­ментами), не воздействием на Сталина Горького (как писал Б.Николаевский), а вполне определенными реальностями со­циально-экономического развития страны. Политика, прово­димая в годы первой пятилетки, привела к острейшему кризи­су. Развал экономики, голод, террор, затронувший значитель­ную часть населения страны, ставили под вопрос само сущест­вование режима, лишали его экономической и социальной опоры. "Умеренный" курс был единственным способом стаби­лизировать ситуацию и предотвратить распад общества. Оп­ределенную роль играли также внешнеполитические расчеты советского правительства. Усиление угрозы германского фа­шизма заставляло Сталина маневрировать в отношениях с за­падноевропейскими странами, поддерживать идею "народных фронтов", а, значит, с особой силой демонстрировать между­народной общественности принципиальную разницу между фашизмом и коммунизмом, выставлять напоказ "демократи­ческие завоевания" советской власти.

 

Переориентация экономической, социальной, каратель­ной политики, существенное изменение идеологических стан­дартов отражали преобладающие в стране настроения и инте­ресы. При помощи очередного маневра режиму удалось ис­пользовать потенциал этого почти всеобщего стремления к стабильности, "умеренности", "зажиточной" жизни и т.п. На этом держались все относительные успехи второй пятилетки. Причем "умеренный" курс имел для системы столь существен­ное значение, что в определенной мере его проведение в жизнь продолжалось и после убийства Кирова.

 

 

Примечания.

 

1. Гефтер М.Я. Из тех и этих лет. М., 1991. С. 260-261.

2. Девис Р.У., Хлевнюк О.В. Вторая пятилетка. С. 98-99.

3. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 922. Л. 58-58 об.

4. ГАРФ. Ф. Р-5446. Оп. 15а. Д. 1073. Л. 35.

5. XVII съезд Всесоюзной Коммунистической партии. С. 67.

6. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 936. Л. 5, 15.

7. XVII съезд Всесоюзной Коммунистической партии. С. 259.

8. Tucker R. Stalin in Power. P. 258-259; Лацис О.Р. Перелом. Опыт про­чтения несекретных документов. М., 1990. С. 324-325.

9. XVII съезд Всесоюзной Коммунистической партии. С. 239.

10. Там же. С. 245.

11. Там же. С. 259.

12. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 939. Л. 2.

13. Там же. Д. 941. Л. 20.

14. Там же. Оп. 163. Д. 1016. Л. 143.

15. Там же. Оп. 3. Д. 944. Л. 17.

16. Там же. Л. 15,42.

17. Советское искусство. 1926. № 10. С. 22.

18. Комсомольская правда. 1934. 30 мая.

19. Социалистический вестник. 1934. № 19. С. 14.

20. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 120. Д. 171. Л. 50, 91.

21. Попов В.П. Государственный террор в советской России. С. 20-31.

22. Спецпереселенцы в Западной Сибири. 1933-1938. Составители: Красильников С.А., Кузнецова В.Л., Осташко Т.Н., Павлова Т.Ф., Пащенко Л.С., Суханова Р.К. Новосибирск, 1994. С. 9, 31, 270.

23. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 948. Л. 95-100.

24. Известия. 1934. 11 июля.

25. Сталинское Политбюро в 30-е годы. С. 70.

26. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. З.Д. 941. Л. 14.

27. По новому Уставу ВКП(б), принятому на XVII съезде в начале 1934 г., Секретный отдел ЦК ВКП(б) был преобразован в Особый сектор ЦК (Коммунистическая партия Советского Союза в резолюциях и реше­ниях съездов, конференций и пленумов ЦК. (1898-1986). 9-е изд. М., 1985. Т. 6. С. 138). Суть этой реорганизации пока неясна. Но, скорее всего, Особый сектор сохранил функции реорганизованного в конце 1933 г. Секретного отдела, т.е. занимался только делопроизводством Политбюро и обслуживал лично Сталина. 10 марта 1934 г. Политбюро назначило заведующим Особым сектором А.Н.Поскребышева (РЦХИД­НИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 941. Л. 14).

28. Сталинское Политбюро в 30-е годы. С. 141-142. Проект постановле­ния о распределении обязанностей между секретарями ЦК был написан Ста­линым (РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1026. Л. 19).

29. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 948. Л. 31.

30. Росляков М. Убийство Кирова. Политические и уголовные преступле­ния в 1930-х годах. Л., 1991. С. 28-29.

31. Кирилина А.А. Рикошет. С. 75.

32. См.: РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1039.

33. См. подробнее: Хлевнюк О.В. Сталин и Орджоникидзе. С. 16-18.

34. Зенькович Н.А. Тайны кремлевских смертей. М., 1995. С. 322-323.

35. Исторический архив. 1995. № 3. С. 141.

36. См.: РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 501.

37. Tucker R. Stalin in Power. P. 238-242; Conquest R. Stalin and the Kirov Murder.

38. Benvenuti F. Kirov in Soviet Politics, 1933-1934, SIPS № 8, CREES, University of Birmingham, 1977.

39. Getty J. A. Origins of the Great Purges. P. 92-136.

40. Медведев Р.А. О Сталине и сталинизме. С. 294-296; Антонов-Овсеен­ко А.В. Сталин и его время // Вопросы истории. 1989. № 4. С. 93-94.

41. Самое подробное документированное опровержение версии об оппо­зиционности делегатов XVII съезда см. в кн.: Кирилина А.А. Рикошет. С. 76-80.

42. См.: Козлов А.И. Сталин: борьба за власть. С. 159-160; Ефимов Н.А. Сергей Миронович Киров // Вопросы истории. 1995. № 11-12. С. 51-53.

43. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 162. Д. 8. Л. 24-25; подробнее см.: Хлевнюк О.В. Сталин и Орджоникидзе. С. 19-20.

44. Реабилитация. Политические процессы 30-50-х годов. С. 362-363.

45. Там же. С. 421.

46. Вопросы истории. 1990. № 3. С. 74-75.

47. Об этой книге как историческом источнике см.: Хлевнюк О. История "Тайной истории" // Свободная мысль. 1996. № 3.

48. Орлов А. Тайная история сталинских преступлений. Нью-Йорк, Иерусалим, Париж, 1983. С. 24-25.

49. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 999. Л. 63.

50. Там же. Л. 65. Решение об открытии универмага в Ленинграде было принято несколько месяцев спустя, 16 марта 1934 г., после нового обращения Микояна в Политбюро, в котором он докладывал о создании достаточного запаса товаров (Там же. Д. 1016. Л. 64).

51. ГАРФ. Ф. Р-5446. Оп. 15а. Д. 337. Л. 7.

52. Там же. Л. 8, 9. На тексте телеграммы сохранилась также резолюция Куйбышева: "Правильно".

53. Там же. Л. 10.

54. Там же. Л. 4.

55. Там же. Л. 2.

56. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 2. Д. 484. Л. 42.

57. XVII съезд Всесоюзной коммунистической партии. С. 26.

58. РЦХИДНИ. Ф. 81. Оп. 3. Д. 100. Л. 83-88.

59. Там же. Ф. 17. Оп. 2. Д. 530. Л. 78-98.

60. Социалистический вестник. 1936. № 23/24. С. 23.

61. РЦХИДНИ. Ф. 80. Оп. 18. Д. 171. Л. 5, 7.

62. Там же. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1012. Л. 1,4.

63. Там же. Д. 1015. Л. 70.

64. Там же. Д. 1033. Л. 20.

65. Там же. Л. 61-62.

66. Sharlet R. Stalinism and Soviet Legal Culture // Tucker R. (ed.) Stalinism. New York, 1974; Huskey E. Vyshinskii, Krylenko, and the Shaping of the Soviet Legal Order // Slavic Review. 1987. Vol. 46. № 3; Solomon P.H. Soviet Criminal Justice and the Great Terror // Slavic Review. 1987. Vol. 46. № 3.

67. РЦХИДНИ. Ф. 17. On. 162. Д. 16. Л. 88-89.

68. Там же. On. 163. Д. 1043. Л. 35.

69. Там же. Л. 38-39.

70. Там же. Л. 37.

71. Там же. Л. 36.

72. Там же. Л. 34.

73. Там же. Д. 1045. Л. 136-137.

74. Викторов Б.А. Без грифа "секретно". Записки военного прокурора. М 1990. С. 136-138.

75. Справка по делу Ревиса от 23 октября 1934 г.

76. Викторов Б.А. Без фифа "секретно". С. 139.

77. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 162. Д. 17. Л. 42.

78. Там же. Л. 57.

79. Викторов Б.А. Без грифа "секретно". С. 140.

80. ГАРФ. Ф. Р-5446. Оп. 22. Д. 81. Л. 428-429.

81. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1046. Л. 21-23.

82. Викторов Б.А. Без грифа "секретно". С. 140.

83. Там же.

84. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1000. Л. 2-2об.

85. Там же. Д. 1020. Л. 56-63.

86. Там же. Д. 1044. Л. 80.

87. Там же. Оп. 162. Д. 17. Л. 31.

88. Сталинское Политбюро в 30-е годы. С. 65.

89. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 162. Д. 17. Л. 74.

90. Там же. Л. 80, 82, 86.

91. Далее использованы материалы статей: Девис Р.У., Хлевнюк О.В. Вторая пятилетка. С. 99-102; Khlevnyuk О., Davies R.W. The Role of Gosplan in Economic Decision Making in the 1930s. CREES Discussion Papers, SIPS № 36. CREES, University of Birmingham, 1993. P. 33-42.

92. Наиболее полно эта точка зрения представлена в книге: Getty J.A. Origins of the Great Purges. P. 12-25.

93. РЦХИДНИ. Ф. 17. On. 2. Д. 750. Л. 52.

94. Там же. On. 3. Д. 913. Л. 9.

95. Там же. On. 2. Д. 750. Л. 54-56.

96. КПСС в резолюциях... Т. 6. С. 18.

97. РГАЭ. Ф. 4372. Оп. 92. Д. 14. Л. 62-65. (По плану первой пятилетки выплавка чугуна в последнем году пятилетки должна была составить 17 млн. т. Скорректированные годовые планы прироста промышленной продукции в первой пятилетке составляли: 1929 - 21,4%, 1930 - 32,0%, 1931 - 45%, 1932 - 36,0%.)

98. Там же. Д. 13. Л. 98-103.

99. Там же. Д. 18. Л. 1-2.

100. Там же. Д. 17. Л. 366.

101. Там же. Д. 16. Л. 149-150. Д. 17. Л. 213-214.

102. Там же. Д. 17. Л. 367, 434-442.

103. Там же. Д. 18. Л. 76-78.

104. РЦХИДНИ. Ф. 79. Оп. 1. Д. 798. Л. 5.

105. Там же. Ф. 17. Оп. 3. Д. 933. Л.5.

106. Там же. Ф. 558. Оп. 1. Д. 3109; Ф. 79. Оп. 1. Д. 563. Л. 1-23.

107. ГАРФ. Ф. Р-5446. Оп. 22. Д. 24. Л. 114-114 об.

108. Там же. Д. 27. Л. 230-234.

109. XVII съезд Всесоюзной коммунистической партии. С. 435. ПО. Там же. С. 523.

111. Там же.

 

 

Глава4

 

1935-1936 годы: ТЕРРОР И "УМИРОТВОРЕНИЕ"

 

 

 

Уже много лет по поводу причастности Сталина к убийству Кирова ведутся споры. Но до сих пор сторонники двух крайних точек зрения - и те, кто убежден, что именно Сталин был орга­низатором этого преступления, и те, кто отрицает это, - не располагают фактами, при помощи которых можно было бы окончательно прояснить вопрос. Скорее всего, таких фактов и не существует. Политические убийства готовятся в строжайшей тайне, и приказы о них не оформляются на бланке с печатью. Но одно можно утверждать твердо: Сталин в полной мере использо­вал выстрел в Смольном для собственных политических целей, прежде всего, как повод для окончательной расправы с бывшими политическими противниками - лидерами и участниками оп­позиций 20-х-начала 30-х годов. Всех их на протяжении 1935-1938 гг. обвиняли в террористической деятельности, прежде все­го, в подготовке и осуществлении убийства Кирова.

 

Став исходной точкой процесса уничтожения бывших оппо­зиционеров и новой волны чисток в партии, убийство Кирова, однако, не привело к немедленным широкомасштабным репрес­сивным акциям. Прошло еще почти два года, прежде чем массо­вый террор достиг своего максимального уровня. В 1935-1936 гг. наблюдалось сосуществование двух политических тенденций: попытки продолжения "умеренной" линии и умиротворения об­щества и укрепление жесткого курса. Каждая из этих тенденций имела вполне определенные очертания и реально осуществля­лась на практике. Таким образом, период от убийства Кирова до начала массовых репрессивных акций 1937-1938 гг. также пред­ставляет значительный интерес для наблюдений по поводу коле­баний "генеральной линии", логики решений высшего руковод­ства, соотношения сил и тенденций в Политбюро.

 

 

1. После убийства Кирова

 

В первые месяцы после убийства Кирова всплеск государ­ственного террора, казалось, безвозвратно поглотил все "умеренные" начинания предшествующего периода. Уже через не­сколько часов после известия о событиях в Ленинграде Сталин собственноручно подготовил постановление ЦИК СССР, по­лучившее название "закон от 1 декабря". Этот чрезвычайный акт, введенный в действие фактически единоличным решени­ем Сталина (Политбюро его формально одобрило только 3 декабря)' предписывал заканчивать следствие по делам о тер­рористических актах в десятидневный срок, обвинительное заключение вручать обвиняемым лишь за сутки до рассмотре­ния дела в суде, слушать дела без участия сторон, не допус­кать кассационных обжалований и ходатайств о помилова­нии, а приговоры о расстреле приводить в исполнение немед­ленно после их оглашения. Этот закон означал коренной раз­рыв с порядками судопроизводства и контроля за приговорами к расстрелу, утвердившимися в предшествующий период. Нормы закона от 1 декабря были оптимальными для проведе­ния широких террористических акций, а поэтому особенно активно использовались в 1937-1938 гг.

 

Несмотря на возражения НКВД, Сталин приказал разра­батывать "зиновьевский след", обвинил в убийстве Кирова своих бывших политических противников - Л.Б.Каменева, Г.Е.Зиновьева и их сторонников. Как показали последующие события, это имело далеко идущие последствия. Постепенно, начиная с 1935 г. все участники бывших оппозиций были об­винены в терроризме. Через несколько дней после убийства Кирова начались аресты бывших сторонников зиновьевской оппозиции. 16 декабря были арестованы Каменев и Зиновьев. 28-29 декабря в Ленинграде выездная сессия Военной колле­гии Верховного суда СССР приговорила к расстрелу 14 чело­век, непосредственно обвиненных в организации убийства Кирова. В приговоре утверждалось, что все они, включая убийцу Николаева, были "активными участниками зиновьев­ской антисоветской группы в Ленинграде" и спустя несколько лет, потеряв надежду на поддержку масс, организовали "под­польную террористическую контрреволюционную группу", во главе которой стоял так называемый "ленинградский центр". 9 января 1935 г. в Особом совещании при НКВД СССР рассматривалось уголовное дело мифической "ленинградской контрреволюционной зиновьевской группы Сафарова, Залуцкого и других". По нему проходило 77 человек, в том числе видные деятели партии. Все они были осуждены на разные сроки тюрьмы и ссылки². Еще через неделю, 16 января, от 5 до 10 лет заключения получили 19 человек, проходивших по де­лу так называемого "московского центра" во главе с Зиновьевым и Каменевым ³. Все эти процессы были грубо сфабрикова­ны. Никаких доказательств причастности бывших оппозицио­неров к убийце Кирова Николаеву не существовало. Сталин расправился со старыми политическими соперниками, обви­нив их в преступлениях, которые они не совершали.

 

Сразу после осуждения Зиновьева и Каменева при личном участии Сталина было подготовлено и разослано на места за­крытое письмо ЦК ВКП(б) "Уроки событий, связанных с зло­дейским убийством тов. Кирова". В нем категорически утвер­ждалось, что террористический акт против Кирова был подго­товлен ленинградской группой зиновьевцев, именовавшей се­бя "ленинградским центром". Их идейным вдохновителем объявлялся "московский центр" зиновьевцев, во главе которо­го стояли якобы Каменев и Зиновьев. Оба этих "центра" были объявлены в письме "по сути дела замаскированной формой белогвардейской организации, вполне заслуживающей того, чтобы с ее членами обращались, как с белогвардейцами"⁴.

 

Обрушив основной удар против зиновьевцев, Сталин тем не менее напомнил в письме, что в истории партии существо­вали и другие "антипартийные группировки": "троцкисты", "демократические централисты", "рабочая оппозиция", "пра­вые уклонисты", "праволевацкие уроды". Так были названы адреса, по которым предстояло разыскивать "врагов" и "вреди­телей" в будущем. Местные органы должны были поставить под подозрение всех коммунистов, кто когда-либо выступал против сталинского руководства, проявлял малейшее инако­мыслие.

 

Все эти установки не остались лишь призывами, а активно претворялись в жизнь. 26 января 1935 г. Сталин подписал постановление Политбюро о высылке из Ленинграда на север Сибири и в Якутию сроком на три-четыре года 663 бывших сторонников Зиновьева. Еще одна группа бывших оппозицио­неров (325 человек) в партийном порядке переводилась из Ленинграда на работу в другие районы⁵. Аналогичные опера­ции готовились повсеместно. Так, 17 января 1935 г. Политбю­ро ЦК компартии Украины поручило секретариату разрабо­тать вопрос о переброске бывших активных троцкистов и зи­новьевцев из крупных промышленных центров (Донбасса, Харькова, Днепропетровска, Киева, Одессы), разработать ма­териалы по делам исключенных из партии во время чистки, составить списки изгнанных из ВКП(б) в 1926-1928 гг. за при­надлежность "к троцкистскому и троцкистско-зиновьевскому блоку"⁶. Такие списки, судя по документам, составлялись во всех регионах и в дальнейшем на их основе производились аресты.

Как и следовало ожидать, удар, направленный первона­чально против бывших сторонников Зиновьева и Каменева, обрушился вскоре и на представителей других оппозицион­ных в прошлом групп. Так, в марте-апреле 1935 г. в Москве Особым совещанием при НКВД СССР ряд известных деятелей партии (А.Г.Шляпников, С.П.Медведев, С.И.Масленников и др.) были осуждены по сфальсифицированному делу так на­зываемой "московской контрреволюционной организации - группы "рабочей оппозиции"". Фактически они пострадали за то, что в 1921 г. во время дискуссии по материалам X съезда партии поддерживали платформу "рабочей оппозиции" ⁷.

 

Непосредственным продолжением репрессивного курса против бывших оппозиционеров было так называемое "крем­левское дело". В январе-апреле 1935 г. органы НКВД аресто­вали группу служащих правительственных учреждений, рас­положенных в Кремле (уборщиц, библиотекарей, сотрудни­ков секретариата Президиума ЦИК, управления коменданта Кремля и т.д.). Их обвинили в создании террористической группы, готовившей покушения на руководителей государст­ва и, в первую очередь, на Сталина. Поскольку среди аресто­ванных находились родственники Л.Б.Каменева, его объяви­ли одним из вдохновителей заговора".

 

В связи с "кремлевским делом" 3 марта 1935 г. Политбюро приняло решение об освобождении от обязанностей секретаря ЦИК СССР А.С.Енукидзе. (Его обвиняли в покровительстве террористам.) Это повлекло другие перестановки в руководст­ве государства. В тот же день секретарем ЦИК СССР был утвержден А.И.Акулов, занимавший пост прокурора СССР, а прокурором стал его первый заместитель А.Я.Вышинский ⁹.

 

Волна террора, организованного сразу же после убийства Кирова, захватила не только членов партии и бывших оппози­ционеров. 25 декабря 1934 г. Политбюро санкционировало (по просьбе ЦК компартии Азербайджана) "высылку из Азербай­джана в административном порядке в концлагеря с конфиска­цией имущества 87 семейств кулаков, злостных антисовет­ских элементов, в прошлом владельцев крупных капитали­стических предприятий, беглых кулаков из других районов Союза" ¹⁰. 27 декабря 1934 г. аналогичное решение было при­нято по Украине. Политбюро утвердило акцию переселения из западных приграничных районов республики в восточные ее районы нескольких тысяч хозяйств "ненадежного элемен­та", а также обязало НКВД "выслать в порядке репрессии с западных приграничных районов 2000 антисоветских се­мейств"¹¹. Так называемый "социально чуждый элемент" - уцелевших представителей дворянства, буржуазии и т. д. - выселяли в массовом порядке из Москвы и Ленинграда. 15 марта 1935 г. Политбюро утвердило "Мероприятия по усиле­нию охраны границ Ленинградской области и Карельской АССР". Они предусматривали выселение всего "неблагона­дежного элемента из пограничных районов Ленинградской об­ласти и Карельской АССР в районы Казахстана и Западной Сибири". Осуществление этой акции поручалось новому сек­ретарю ленинградского обкома А.А.Жданову и новому на­чальнику управления НКВД по Ленинградской области Л. М.Ваковскому¹².

 

Повсеместно раскрывались всевозможные "контрреволю­ционные" и "террористические" заговоры. По подсчетам В.Маслова и Н.Чистякова, только в декабре 1934 г. по закону от 1 декабря было репрессировано 6501 человек¹³.

 

Настроения Сталина и других руководителей партии в этот период отражали обстоятельства принятия постановления ЦИК и СНК СССР от 7 апреля 1935 г. "О мерах борьбы с преступностью среди несовершеннолетних", которое стало до­стойным продолжением закона от 1 декабря 1934 г. 19 марта 1935 г. Ворошилов направил на имя Сталина, Молотова и Ка­линина письмо, в котором говорилось: "Посылаю вырезку из газеты "Рабочая Москва" за № 61 от 15.111. 35 г., иллюстриру­ющую, с одной стороны, те чудовищные формы, в которые у нас в Москве выливается хулиганство подростков, а, с другой - почти благодушное отношение судебных органов к этим фактам (смягчение приговоров наполовину и т.д.)¹⁴.

 

Тов. Буль (Л.Д.Вуль - начальник управления милиции по Москве и Московской области. - О.Х.), с которым я разгова­ривал по телефону по этому поводу, сообщил, что случай этот не только не единичен, но что у него зарегистрировано до 3000 злостных хулиганов-подростков, из которых около 800 бес­спорных бандитов, способных на все. В среднем он арестовы­вает до 100 хулиганствующих и беспризорных в день, которых не знает куда девать (никто их не хочет принимать). Не далее как вчера 9-ти летним мальчиком ножом ранен 13-ти летний сын зам. прокурора Москвы т. Кобленца.

 

...Не только Вуль, но также Хрущев, Булганин и Ягода заявляют, что они не имеют никакой возможности размещать беспризорных из-за отсутствия детдомов, а, следовательно, и бороться с этой болячкой.

 

Думаю, что ЦК должен обязать НКВД организовать раз­мещение не только беспризорных, но и безнадзорных детей немедленно и тем обезопасить столицу от все возрастающего "детского" хулиганства. Что касается данного случая, то я не понимаю, почему этих мерзавцев не расстрелять. Неужели нужно ждать пока они вырастут еще в больших разбойни­ков?"¹⁵

 

Скорее всего, под влиянием этого обращения Молотов (не­сомненно, согласовав вопрос со Сталиным) дал поручение но­вому прокурору СССР Вышинскому подготовить проект по­становления о борьбе с преступностью несовершеннолетних. 29 марта Вышинский представил на имя Молотова проект по­становления, который затем был вынесен на рассмотрение Политбюро. Сталин проявил к проекту большой интерес и внес в него значительную правку принципиального характе­ра. Вариант Вышинского отличался определенной умеренно­стью и обтекаемостью формулировок. Его первый пункт гла­сил: "К несовершеннолетним, уличенным в совершении сис­тематических краж, в причинении насилия, телесных по­вреждений, увечий и т. п., применять, по усмотрению суда, как меры медико-педагогического воздействия, так и меры уголовного наказания". Сталина такие формулировки не удовлетворили, и он внес в текст изменения, после которых первый пункт звучал так: "К несовершеннолетним, начиная с 12-летнего возраста, уличенным в совершении краж, в причи­нении насилия, телесных повреждений, увечий, в убийстве или в попытке к убийству, привлекать к уголовному суду с применением всех мер уголовного наказания"¹⁶. Именно в та­ком виде постановление было утверждено Политбюро и 8 ап­реля 1935 г. опубликовано в газетах.

 

20 апреля 1935 г. Политбюро утвердило секретное разъяс­нение органам суда и прокуратуры о том, что к числу мер уголовного наказания, предусмотренных законом от 7 апреля по отношению к несовершеннолетним, начиная с 12-летнего возраста, "относится также и высшая мера уголовного наказа­ния (расстрел)". Соответственно были отменены старые поло­жения уголовного кодекса, запрещавшие применять расстрел к лицам, не достигшим 18-летнего возраста ¹⁷.

 

Продолжением государственно-террористических акций начала 1935 г. была так называемая проверка партийных до­кументов. Инициатором ее проведения вновь был Сталин. В мае 1935 г. под его диктовку подготовили и разослали на места письмо ЦК ВКП (б) о беспорядках в учете, выдаче и хранении партийных документов. В письме выдвигалось требование навести порядок в партийном хозяйстве и исключить возмож­ность проникновения в партию чуждых элементов. Формаль­но намеченное мероприятие предполагало проверку наличия и подлинности партийных билетов и учетных карточек. Одна­ко фактически проверка, проходившая в мае-декабре 1935 г., представляла собой чистку с применением арестов.

 

Проведением проверки занимались партийные органы со­вместно с НКВД. О характере их взаимодействия свидетельст­вовали доклады руководителей республиканских НКВД и об­ластных управлений НКВД, которые приходили в Москву на имя руководившего чисткой Ежова. "В соответствии с дирек­тивами НКВД СССР, -докладывали, например, руководите­ли НКВД Белоруссии, - были даны специальные указания местным органам НКВД о пересмотре имеющихся материалов в отношении членов партии, проходивших по разным делам, по заявлениям рабочих, колхозников и по групповым аген­турным делам... Все эти данные было предложено передать соответствующим партийным организациям и во всех случа­ях, когда будут разоблачены явные враги и подозрительные, немедленно арестовывать их, и следствием устанавливать пу­ти и каналы прихода этих людей в партию и практическое использование ими своего пребывания в партии в контррево­люционных и шпионских целях"¹⁸. НКВД Украины за не­сколько месяцев, в течение которых проводилась проверка, предоставил партийным органам досье на 17368, управления НКВД по Ивановской области - на 3580, по Западной обла­сти - на 3233 коммунистов¹⁹. В свою очередь, партийные органы передавали в НКВД данные на исключенных в ходе проверки из партии. Чекисты брали их на учет, вели за ними агентурное наблюдение. Многие из исключенных были аре­стованы. Как сообщил Ежов на пленуме ЦК в конце декабря 1935 г., по неполным данным на 1 декабря 1935 г., в связи с исключением из партии было арестовано 15.218 "врагов" и разоблачено свыше ста "вражеских организаций и групп"²⁰. На совещании по итогам проверки партдокументов, прохо­дившем 25 января 1936 г. в отделе организационно-партий­ных органов ЦК ВКП(б), Ежов предупредил, что "чистка" не завершена и среди исключенных из партии остались "враги", все еще не привлеченные к судебной ответственности. "...Мы должны вести соответствующую работу и тут надо обязать первых секретарей крайкомов, чтобы они связались с органа­ми НКВД и дали нам персональный список, кого надо в адми­нистративном порядке высылать из края немедленно", - го­ворил Ежов²¹.

 

Всего за время кампании проверки было отобрано почти 250 тыс. партийных билетов.

 

Карательные акции по "очистке" страны от "социально чуждых" и "антисоветских элементов", проведенные в декабре 1934-начале 1935 гг., в значительной мере походили на те операции, которые были организованы два года спустя и стали прологом "большого террора". Однако в 1935 г. такие акции были постепенно свернуты. Продолжавшиеся репрессии каса­лись преимущественно членов партии, главным образом тех, кто имел отношение к прошлым оппозициям. По отношению же к широким массам власти явно демонстрировали стремле­ние к "примирению", готовность простить и забыть прежние "преступления". В 1935 г. продолжалась политика "умиротво­рения" общества, предпринимались попытки преодолеть ост­рейшие социальные противоречия, порожденные предшеству­ющими "раскулачиваниями", борьбой с "вредителями" и "со­циальными чужаками".

 

Уже 31 января 1935 г., в самый разгар репрессий, Полит­бюро, по предложению Сталина, приняло принципиальное решение о внесении существенных изменений в конституцию, в частности, в избирательную систему. Через несколько дней о намерении советского руководства изменить избирательную систему ("в смысле замены не вполне равных выборов равны­ми, многостепенных - прямыми, открытых - закрытыми") сообщили газеты. Затем этот вопрос обсуждался на VII съезде Советов и стал объектом широкой пропагандистской кампа­нии.

 

Обещая новую конституцию, сулившую предоставление полноценных гражданских прав многим "бывшим" и "соци­ально чуждым", правительство предпринимало также некото­рые вполне конкретные акции по "умиротворению" общества, реально облегчавшие положение миллионов людей.

 

Важным шагом на пути "умиротворения" было постановле­ние СНК СССР и ЦК ВКП(б) "О порядке производства аре­стов", принятое 17 июня 1935 г. Более радикальное, чем зна­менитая инструкция от 8 мая 1933 г., постановление предус­матривало, что "аресты по всем без исключения делам органы НКВД впредь могут производить лишь с согласия соответству­ющего прокурора", а также устанавливало сложный порядок согласования арестов руководящих работников, специалистов и членов партии с руководителями наркоматов, ведомств и партийных комитетов. Разрешения на аресты руководящих работников союзных и республиканских наркоматов, а также состоящих на службе в учреждениях инженеров, агрономов, профессоров, врачей, руководителей научных учреждений давались по согласованию с соответствующим наркомом; раз­решения на аресты членов и кандидатов ВКП (б) - по согласо­ванию с секретарями районных, краевых, областных комите­тов, ЦК нацкомпартий, а коммунистов, занимавших руково­дящие должности в наркоматах СССР, - по получении согла­сия председателя Комиссии партийного контроля и т.д. Но­вые порядки несколько осложняли работу НКВД и создавали хоть какую-то гарантию от массового произвола. Не случай­но, в 1937-1938 гг. это постановление было фактически отме­нено.

 

26 июля 1935 г. Политбюро приняло решение, касающееся судьбы значительной части крестьянства: "О снятии судимо­сти с колхозников" (оно было оформлено как постановление СНК и ЦИК СССР от 29 июля). Постановление предписывало "снять судимость с колхозников, осужденных к лишению сво­боды на сроки не свыше 5 лет, либо к иным, более мягким мерам наказания и отбывших данное им наказание или до­срочно освобожденных до издания настоящего постановления, если они в настоящее время добросовестно и честно работают в колхозах, хотя бы они в момент совершения преступления были единоличными". Действие постановления не распрост­ранялось на осужденных за контрреволюционные преступле­ния, на осужденных по всем преступлениям на сроки свыше 5 лет лишения свободы, на рецидивистов и т.д., однако, и без этого оно затрагивало интересы сотен тысяч крестьян. Снятие судимости, согласно постановлению, освобождало крестьян от всех правоограничений, связанных с нею. Для проведения по­становления в жизнь в районах, краях, областях и союзных республиках, не имевших краевого и областного деления, со­здавались комиссии в составе прокурора, председателя суда, начальника управления НКВД, во главе с председателем соот­ветствующего исполкома. Работу по снятию судимости с кол­хозников предполагалось закончить к 1 ноября 1935 г.²³

 

Как обычно, в срок решение выполнено не было. На 5 де­кабря 1935 г., как сообщал в Политбюро прокурор СССР А.Я.Вышинский, по СССР судимость была снята со 125192 колхозников, в то время как только в одной Челябинской об­ласти подлежало рассмотрению 40 тыс. дел. По предложению Вышинского, Политбюро продлило сроки проведения мероп­риятия до 1 марта 1936 г. 25 апреля 1936 г. в очередной докладной на имя Сталина, Калинина и Молотова Вышин­ский подвел итоги кампании. Он сообщил, что с 29 июля 1935 г. по 1 марта 1936 г. по СССР судимость была снята с 556790 колхозников (кроме этого, 212199 колхозников были осво­бождены от судимости в 1934 г. на Украине по решению пра­вительства республики). Несмотря на столь значительные ре­зультаты, Вышинский предложил дополнительно проверить те регионы страны, где наблюдался высокий процент отказов в снятии судимости. Политбюро утвердило это предложение. Одновременно с кампанией по снятию судимости с колхоз­ников проводилось широкомасштабное освобождение из за­ключения, а также снятие судимости и всех связанных с ней правоограничений с должностных лиц, осужденных в 1932-1934 гг. за "саботаж хлебозаготовок" и выпуск денежных сур­рогатов (местных трудовых займов, бонн и т.п.). 10 августа 1935 г. Политбюро утвердило постановление ЦИК по этому поводу. Необходимость освобождения из заключения и снятия судимости с этой категории осужденных объяснялись в поста­новлении тем, "что совершенные указанными выше должно­стными лицами преступления не были связаны с какими-либо корыстными мотивами и являлись в подавляющем большин­стве случаев результатом неправильного понимания осужден­ными своих служебных обязанностей"²⁶. Как сообщал 10 де­кабря 1935 г. в правительство и ЦК ВКП(б) Вышинский, в соответствии с решением об амнистии должностных лиц по предварительным данным было освобождено от наказания 54 тыс. и представлено к освобождению более 24 тыс. человек.

 

В конце 1935 г. дошла очередь до пересмотра дел осужден­ных по известному закону от 7 августа 1932 г. Поскольку этот закон был чрезвычайно жестоким, правительство уже через несколько месяцев после его издания пыталось ввести некото­рые ограничения на его применение. Постановление Полит­бюро от 1 февраля 1933 г. и изданное на его основе постанов­ление Президиума ЦИК от 27 марта 1933 г. требовали прекра­тить практику привлечения к суду по закону от 7 августа "лиц, виновных в мелких единичных кражах общественной собственности, или трудящихся, совершивших кражи из нуж­ды, по несознательности и при наличии других смягчающих обстоятельств". 11 декабря 1935 г. Вышинский обратился в ЦК, СНК и ЦИК с запиской, в которой утверждал, что эти требования не выполняются и предлагал принять новое реше­ние, на этот раз о пересмотре дел осужденных по закону от 7 августа. Вопрос рассматривался членами Политбюро 15 янва­ря 1936 г. Сталин согласился с доводами Вышинского и поста­вил на его записке резолюцию: "За (постановление не опубли­ковывать)"²⁸. В подписанном 16 января постановлении ЦИК и СНК СССР "О проверке дел лиц, осужденных по постановлению ЦИК и СНК СССР от 7 августа 1932 г. "Об охране иму­щества государственных предприятий, колхозов и кооперации и укреплении общественной (социалистической) собственно­сти"" Верховному суду, Прокуратуре и НКВД поручалось проверить правильность применения постановления от 7 авгу­ста в отношении всех лиц, осужденных до 1 января 1935 г. Специальные комиссии должны были проверить приговоры на предмет соответствия постановлению Президиума ЦИК от 27 марта 1933 г. Комиссии могли ставить вопрос о сокращении срока заключения, а также о досрочном освобождении. Пере­смотр дел предстояло провести в шестимесячный срок.

 

Шесть месяцев спустя, 20 июля 1936 г., Вышинский доло­жил Сталину, Молотову и Калинину, что пересмотр дел на основании постановления от 16 января 1936 г. завершен. Всего было проверено более 115 тыс. дел и более чем в 91 тыс. случа­ях применение закона от 7 августа признано неправильным. В связи со снижением мер наказания из заключения были осво­бождены 37425 человек (32 процента всех проверенных)²⁹.

 

Кампании по пересмотру дел, освобождения из заключе­ния и амнистии свидетельствовали о намерении режима "при­мириться" с теми слоями населения, которые, хотя и были "социально близкими", но в силу всеобщности террора попали под его удар. Среди всех репрессированных они составляли меньшинство. Гораздо большую проблему для власти пред­ставляли "социально чуждые элементы", в число которых вхо­дили высланные "кулаки", казачество, представители правя­щих до революции классов и т.д. Все они относились к катего­рии так называемых "лишенцев", - подвергались репресси­ям, дискриминации и были лишены основных гражданских прав. Эта категория населения была достаточно многочислен­ной. Например, только ссыльных крестьян ("раскулаченных" с семьями) весной 1935 г. насчитывалось более миллиона (445 тыс. были заняты в сельхозартелях и 640 тыс. в промышленно­сти - на золотодобыче, на лесозаготовках, в строительстве и т.д.)³⁰. Дополнительные сложности для правительства создавало то обстоятельство, что совершеннолетними становились миллионы детей "лишенцев", носившие клеймо граждан­ской неполноценности в силу происхождения. Это не только противоречило провозглашаемым официальной пропагандой лозунгам о коренном изменении социальной структуры обще­ства и грядущей в связи с этим демократизацией конституци­онных норм, но грозило постоянным "воспроизводством" "со­циально чуждых" слоев населения.

 

Осознавая необходимость перемен в этой сфере, сталин­ское руководство постепенно восстанавливало "лишенцев" в правах, хотя проводилась эта политика медленно и непоследовательно. Особенно наглядно эта непоследовательность проявлялась по отношению к трудпоселенцам - ссыльным крестьянам. В 1935-1936 гг. истекал установленный законом пятилетний срок высылки сотен тысяч "кулаков", репрессиро­ванных в первый период коллективизации (в 1930-1931 гг.), а поэтому особенно остро встал вопрос об их дальнейшей судьбе. Опыт восстановления части бывших "кулаков" в правах в предшествующие годы показывал, что большинство из них предпочитали покидать места ссылки. Поэтому по предложению руководства НКВД восстановление в правах ссыльных крестьян, широко проводившееся с 1935 г., сопровождалось запретом на отъезд из мест ссылки³¹. Таким образом, основ­ная масса бывших "кулаков" получала лишь формальные "гражданские права". Хотя, учитывая характер режима, - это было немаловажным "достижением".

 

Сигналом к новой шумной демонстрации "примирения" с "социально чуждыми элементами" была политическая сцен­ка, разыгранная Сталиным на совещании комбайнеров в са­мом начале декабря 1935 г. Когда башкирский колхозник А.Гильба заявил с трибуны совещания: "Хотя я и сын кулака, но я буду честно бороться за дело рабочих и крестьян и за построение социализма", Сталин бросил ставшую знаменитой фразу: "Сын за отца не отвечает"³². Последующие акции показали, что растиражированный пропагандой сталинский "афоризм" появился не случайно. Сталин обозначил, что яв­ляется автором тех послаблений, которые в последующие ме­сяцы получили сотни тысяч "социально чуждых".

 

23 декабря 1935 г. Политбюро (а затем и Совнарком) одоб­рили подготовленный прокурором СССР А.Я.Вышинским и наркомом внутренних дел Г.Г.Ягодой циркуляр об использо­вании на работе лиц, высланных и сосланных в администра­тивном порядке, и приеме их детей в учебные заведения. Цир­куляр, отправленный руководителям управлений НКВД и прокурорам на места, разрешал использовать по специально­сти в учреждениях и на предприятиях (кроме оборонных) ин­женеров, техников, врачей, агрономов, бухгалтеров и пр., со­сланных в административном порядке по постановлению Осо­бого совещания при НКВД, а также квалифицированных ра­бочих (за исключением тех случаев, когда Особое совещание специально запрещало использование по специальности). На­учные работники получали право работать по своей специальности в местах ссылки или высылки в том случае, "если они высланы или сосланы из столиц, промышленных пунктов и пограничной полосы в порядке очистки этих местностей от социально-опасных элементов". Дети, "высланные или со­сланные как иждивенцы своих родителей", подлежали "приему в учебные заведения по месту ссылки или высылки в по­рядке перевода"³³. Несмотря на то, что во многих случаях этот циркуляр имел чисто декларативное значение (в отдаленных районах просто не существовало необходимых рабочих мест), он в определенной степени облегчил положение многих ссыльных и высланных.

 

Такое же значение, несмотря на явную декларативность по отношению ко многим категориям "социально чуждых", име­ло постановление ЦИК и СНК СССР о новых правилах приема в высшие учебные заведения и техникумы (судя по визе, проект постановления был подготовлен Вышинским), утверж­денное Политбюро 29 декабря 1935 г. Если раньше прием в высшие учебные заведения и техникумы "детей нетрудящих­ся и лиц, лишенных избирательных прав", не допускался, то по новому закону все ограничения при приеме, "связанные с социальным происхождением лиц, поступающих в эти учеб­ные заведения, или с ограничением в правах их родителей" отменялись³⁴. Ссыльная молодежь в большинстве своем не могла воспользоваться этим законом, так как не имела права выезда из ссылки, но некоторые категории "социально чуждой" молодежи приобрели новые перспективы.

 

Несмотря на общую жесткую линию в отношении права выезда ссыльных из мест ссылки, в некоторых случаях прави­тельство разрешало ссыльной и высланной молодежи относи­тельно свободное передвижение по стране или в отдельных регионах.

 

27 января 1935 г. группа молодежи, высланной с родителя­ми из Ленинграда в Уфу, обратилась с телеграммой на имя Сталина, Молотова и Ягоды. "Мы, нижеподписавшиеся юно­ши и девушки в возрасте от 18 до 25 лет, высланные из Ленин­града за социальное прошлое родителей или родственников, находясь в крайне тяжелом положении, - говорилось в теле­грамме, - обращаемся к Вам с просьбой снять с нас незаслу­женное наказание - административную высылку, восстано­вить во всех гражданских правах и разрешить проживание на всей территории Союза. Не можем отвечать за социальное прошлое родных в силу своего возраста, с прошлым не имеем ничего общего, рождены в революцию, возращены и воспита­ны советской властью, являемся честными советскими студентами, рабочими и служащими. Горячо желаем снова влиться в ряды советской молодежи и включиться в стройку социализ­ма". В тот же день Молотов переслал телеграмму Вышинскому с резолюцией: "Прошу Вас от себя и от т. Сталина внимательно и быстро разобраться в этом деле - надо дать ответ и, видимо, - пойти им навстречу". Вышинский немедленно сообщил Молотову, что затребовал дела уфимских заявителей и одновременно поставил вопрос о возможности принятия об­щего постановления, предусматривающего отмену высылки для всех молодых людей, высланных в административном по­рядке вместе с родителями³⁶. Эта идея Вышинского, однако, поддержки не получила. Было решено ограничиться решени­ем по конкретному ленинградскому случаю. 28 февраля 1936 г. Политбюро утвердило подготовленное Вышинским и заме­стителем наркома внутренних дел СССР Г.Е.Прокофьевым постановление СНК и ЦК: "В отношении учащихся высших учебных заведений или занимающихся самостоятельным об­щественно полезным трудом, высланных в 1935 г. из Ленинг­рада в административном порядке вместе с их родителями, в связи с социальным происхождением и прошлой деятельно­стью последних, но лично ничем не опороченных, - высылку отменить и разрешить им свободное проживание на всей тер­ритории Союза ССР"³⁷. 14 марта Вышинский сообщил Стали­ну и Молотову, что проверке на основании постановления от 28 февраля подлежали около 6 тыс. дел³⁸.

 

Столь же ограниченное значение имело постановление ЦИК СССР от 10 июля 1936 г. "О разрешении Игарскому горсовету предоставлять льготы отдельным категориям спец­переселенцев и их семьям". Это решение было инициировано секретарем Игарского горкома ВКП(б) В.Остроумовой, кото­рая 25 мая 1936 г. обратилась с обширным письмом к Сталину и Молотову. Остроумова обращала внимание, в частности, на то, что даже восстановленные в правах спецпереселенцы (в основном, молодежь) не имели права выезжать из Игарки. Она сообщала, что "опубликование декрета о праве поступле­ния в высшие учебные заведения вне зависимости от социаль­ного происхождения вызвало большой подъем среди молодежи Игарки. Горсовет, горком получили ряд заявлений от оканчи­вающих 7-ми и 10-летку о содействии в выезде и поступлении в высшие учебные заведения... Но краевые организации (Наркомвнудел) прислали разъяснение, что поездка в высшие учебные заведения детей спецпереселенцев и восстановлен­ных в правах по Красноярскому краю разрешается не дальше гор. Красноярска и, кроме того, в каждом конкретном случае - с разрешения краевого Наркомвнудела". Остроумова просила дать возможность Игарскому горсовету самостоятельно восстанавливать в правах наиболее проверенных рабочих-стахановцев из детей спецпереселенцев до 25-летнего возра­ста, пробывших в Игарке не менее 5 лет; давать разрешение на передвижение восстановленных в правах спецпереселенцев в пределах Енисейского Заполярья, а также на выезд во все города СССР отличникам учебы из детей спецпереселен­цев для поступления в вузы³⁹. Вопрос рассматривался в По­литбюро, которое решило удовлетворить эти просьбы Остро­умовой.

 

29 марта 1936 г. Сталин, Молотов, Каганович и Ворошилов поставили свои подписи под постановлением Политбюро по делу колхозницы Обозной⁴⁰, имевшим ярко выраженный пропагандистский характер. Из многих случаев дискриминации детей "кулаков" и других "лишенцев" был избран факт отказа в приеме на курсы трактористов 17-летней колхознице из Се­веро-Кавказского края Л.А.Обозной на том основании, что она - дочь высланного кулака. Обозная обратилась с жалобой в ЦК, сельскохозяйственный отдел провел проверку дела, а руководство партии решило поднять его на принципиальную высоту, проиллюстрировав действенность лозунга "сын за от­ца не отвечает". Постановление ЦК, в котором осуждался не­законный отказ в приеме Обозной на курсы как "нарушение указаний партии и правительства", было опубликовано в газе­тах.

 

Еще через несколько недель, 21 апреля 1936 г., в газетах было помещено постановление ЦИК (днем раньше утверж­денное Политбюро) о казаках Северо-Кавказского и Азово-Черноморского краев. "Учитывая преданность казачества со­ветской власти", правительство отменило ранее существовав­шие ограничения на службу казачества в Красной армии. Тог­да же Политбюро утвердило приказ наркома обороны о созда­нии казачьих кавалерийских частей.

 

Определяющее значение для "умиротворения" общества имело продолжение в 1935-1936 гг. "умеренной" экономиче­ской политики. Особенно значительные уступки после долгих лет коллективизации и продразверстки были сделаны кресть­янству. Документы второго съезда колхозников-ударников (февраль 1935 г.), утвержденные затем правительством в ка­честве закона, давали определенную гарантию на ведение и расширение личных подсобных хозяйств. Приусадебные хо­зяйства колхозников, благодаря этому, развивались в годы второй пятилетки особенно быстрыми темпами, что способствовало некоторому подъему сельскохозяйственного производ­ства и улучшению продовольственного положения страны. В 1937 г. в общем объеме валовой продукции колхозного сектора удельный вес приусадебных хозяйств составлял по картофелю и овощам 52,1, по плодовым культурам - 56,6, по молоку -71,4, по мясу - 70,9 процентов⁴¹. Приобретя столь важное экономическое значение, личные крестьянские хозяйства по­степенно превращались в основу формирования объективно антиколхозных, "квазичастнособственнических" отношений. Во второй половине 30-х годов в деревне наблюдалась тенден­ция передачи колхозных земель в аренду крестьянам, причем в размерах, значительно превышающих установленные зако­ном предельные нормы приусадебных хозяйств. Нередко кре­стьяне распоряжались своими наделами как собственники - продавали, дарили, сдавали в аренду.

 

Схожие "рыночные" процессы усилились в 1935-1936 гг. и в индустриальных отраслях. Продолжалось некоторое расшире­ние прав хозяйственных руководителей. Приоритет государства в экономической иерархии дополнялся горизонтальными отношениями между предприятиями, которые включали в се­бя неплановые и даже нелегальные обмены и соглашения, сглаживавшие противоречия жесткого централизованного планирования. Большую дееспособность экономической сис­теме придавала активная политика материального стимулирования труда. Пик практической реализации лозунгов о "за­житочной жизни" пришелся на 1935-1936 гг., когда произош­ла отмена карточной системы и поощрялась выплата сверхвы­соких стахановских заработков.

 

Относительно сбалансированная экономическая политика способствовала достижению значительных результатов. В экономическом отношении 1935-1936 гг. были одним из самых успешных периодов довоенных пятилеток.

 

Стремление обеспечить устойчивое развитие народного хозяйства было, скорее всего, одной из главных причин про­должения "умеренной" политики в течение почти двух лет после убийства Кирова. Советские руководители, наученные печальным опытом предшествующих кризисов, хорошо зна­ли, какие экономические проблемы создает политическая не­устойчивость в стране, какими издержками оборачивается каждая репрессивно-политическая кампания. Многие факты позволяют предполагать, что сталинское руководство в этот период действительно рассчитывало на успех "умиротворе­ния" общества, на достижение определенной социальной ста­бильности на основе "примирения" хотя бы с частью тех слоев населения, которые в предшествующие несколько лет подвер­гались дискриминации и репрессиям. Свою роль играли внеш­неполитические расчеты - надежды на "полевение" западно­европейских стран, одним из главных факторов которого Ста­лин считал благоприятный образ "процветающего" и "демок­ратического" СССР. В сопроводительной записке к проекту решения Политбюро об изменениях в конституции и создании конституционной комиссии, которое было принято Политбю­ро 31 января 1935 г., Сталин, например, писал: "По-моему, дело с конституцией Союза ССР состоит куда сложнее, чем это может показаться на первый взгляд. Во-первых, систему выборов надо менять не только в смысле уничтожения ее мно­гостепенности. Ее надо менять еще в смысле замены открыто­го голосования закрытым (тайным) голосованием. Мы можем и должны пойти в этом деле до конца, не останавливаясь на полдороге. Обстановка и соотношение сил в нашей стране в данный момент таковы, что мы можем только выиграть пол­итически на этом деле. Я уже не говорю о том, что необходи­мость такой реформы диктуется интересами международного революционного движения, ибо подобная реформа обязатель­но должна сыграть роль сильнейшего орудия, бьющего по международному фашизму..."⁴²

 

В общем, ситуация в стране в 1935-1936 гг. свидетельствовала о том, что Сталин на данном этапе рассчитывал достичь поставленной цели при помощи совмещения репрессивно-террористических акций с относительно "умеренной" политикой. Хотя уровень репрессий был высоким (в 1935 г. по делам, расследуемым НКВД, было осуждено 267 тыс., а в 1936 г. - 274 тыс. человек⁴³), он не достиг чрезвычайных размеров как периода "раскулачивания" в начале 1930-х гг., так и времени "большого террора" 1937-1938 гг. Смягчение же нажима на "социально чуждые" слои населения и особенно демонстративное "примирение" с молодым поколением "бывших" (прежде всего с детьми "кулаков") по принципу "сын за отца и с отвечает", вселяло надежды на относительно мирное упро­чение социальной стабильности и преодоление наиболее ост­рых противоречий, порожденных прежними репрессивными акциями.

 

Вместе с тем относительное равновесие "умеренной" и тер­рористической политики оставалось шатким. Время от време­ни руководство страны провоцировало репрессивные акции, способные стать детонатором нового усиления террора. Особое внимание в этой связи в литературе обращается на так называемое стахановское движение - кампанию за повышение производительности труда, начавшуюся в сентябре 1935 г. с рекорда донецкого шахтера А.Стаханова. Позволив в ряде случаев улучшить положение дел на производстве, это движе­ние породило немало проблем, усугубленных политикой пра­вительства. Руководство страны откровенно использовало движение для организации очередного "большого скачка" резкого одновременного повышения производительности тру­да. На предприятиях начали внедрять "сплошную стахановизацию", требовать, чтобы достижения отдельных рабочих-"маяков" превращались в норму для целых коллективов. Сде­лать же это было невозможно, ибо стахановцам для рекордов готовили особые условия. Подхлестывание "сплошной стахановизации" порождало массовую штурмовщину и вело к дез­организации управления производством.

 

"Козлами отпущения" за этот провал были сделаны так называемые "саботажники" и "консерваторы" из хозяйствен­ных руководителей, которые якобы не перестроились и меша­ли работать стахановцам. Их искали повсюду: и среди рабо­чих, и, особенно, среди инженерно-технических работни­ков⁴⁴. Поводом для преследования могло стать неосторожное слово в адрес стахановцев, производственные неполадки, не­выполнение плана. Технические, организационные проблемы оценивались как политические. "Товарищ Сталин, - разъяс­нял журнал Наркомата юстиции "Советская юстиция", - го­ворил, что стахановское движение является в основе своей глубоко революционным, а поэтому Прокуратура Республики считает, что сознательный срыв стахановского движения яв­ляется действием контрреволюционным"⁴⁵.

 

Особенно опасными для политики "умиротворения" были непрекращающиеся чистки в ВКП (б) и террор против бывших оппозиционеров. Охватывая первоначально сравнительно не­значительную часть общества, эти акции достигали, однако, такого ожесточения, что грозили всеобщей дестабилизацией. Не успела закончиться проверка партийных документов, как началась кампания их обмена, также сопровождавшаяся мас­совыми исключениями из партии и арестами. Одновременно, с начала 1936 г., НКВД начало активную "разработку" быв­ших троцкистов и зиновьевцев, как находящихся на свободе, так и отбывающих заключение или ссылку. Под предлогом активизации троцкистско-зиновьевского террористического подполья проводились новые репрессии против бывших оппо­зиционеров. Под непосредственным контролем Сталина в НКВД фабриковали материалы для проведения первого "большого" московского процесса над Каменевым, Зиновьевым и их сторонниками⁴⁶. Начавшись с троцкистов и зиновьевцев, репрессии стремительно охватывали все более широкие ж партийно-государственной номенклатуры, а затем обрушились на все общество.

 

 

2. Новые исполнители

 

После убийства Кирова в руководстве ВКП(б) произошла определенная кадровая перегруппировка, выдвижение новых лиц, некоторое изменение обязанностей старых соратников Сталина. 1 февраля 1935 г. пленум ЦК ВКП(б) утвердил членами Политбюро А.И.Микояна и В.Я.Чубаря, а кандидатами в члены Политбюро А.А.Жданова и Р.И.Эйхе. Если оценивать эти перестановки, руководствуясь версией о существовании в Политбюро "фракций" "умеренных" и "радикалов", то придется признать, что после убийства Кирова в Политбюро усилились позиции "умеренных". Достаточно осторожным и "умерен­ным" политиком был Чубарь, обвиненный в 1938 г. в связях с Рыковым и в "правых" настроениях. К "умеренным" некото­рые историки причисляют также Жданова (подробнее об этом будет сказано в следующем параграфе). Скорее, к "умерен­ным", чем к "радикалам", можно было бы отнести также Эйхе, репрессированного в 1938 г.

 

Однако, на самом деле, перестановки в Политбюро не име­ли никакого особого политического значения, а предопределя­лись скорее формальной процедурой заполнения вакансий. Микоян и Чубарь заняли места полных членов Политбюро взамен Кирова и умершего Куйбышева потому, что имели на это право как старейшие кандидаты в члены Политбюро (с 1926 г.), занимавшие к тому же важные посты (Микоян был наркомом пищевой промышленности СССР, а Чубарь - за­местителем председателя Совнаркома СССР). Эйхе был вы­двинут на освободившуюся должность кандидата в члены По­литбюро с явно демонстративной целью - как секретарь круп­нейшей Западно-Сибирской партийной организации. Постоян­но находясь за тысячи километров от Москвы, реально он не мог участвовать в работе Политбюро. Жданов же, наоборот, уже не мог оставаться вне Политбюро. Как секретарь ЦК ВКП (б) с начала 1934 г., он фактически работал как член Политбюро и нередко визировал решения Политбюро. Решающим обстоя­тельством, предопределившим его вхождение в Политбюро, был, конечно, тот факт, что Жданов наследовал Кирову на посту руководителя ленинградской партийной организации.

 

Гораздо большее значение для реального распределения ролей в высших эшелонах власти имело решение Политбюро о перестановках на руководящих партийно-государственных постах, принятое 27 февраля 1935 г. Судя по подлинному про­токолу, это важное постановление могло быть принято на встрече группы членов Политбюро. Сам оригинал постановле­ния был написан Поскребышевым (а, значит, скорее всего, продиктован Сталиным), после чего завизирован Сталиным. Под сталинской подписью одним тёмнокрасным карандашом расписались Каганович, Орджоникидзе, Молотов, Вороши­лов, Микоян. Калинин, как следует из секретарской пометки, был опрошен (видимо, по телефону)⁴⁷. В соответствии с этим постановлением, член Политбюро А.А.Андреев был освобож­ден от поста наркома путей сообщения и назначен секретарем ЦК ВКП(б). На его место в Наркомат путей сообщения был переведен Л.М.Каганович, который сохранил пост секретаря ЦК, но был освобожден от обязанностей председателя Комис­сии партийного контроля при ЦК ВКП(б) и секретаря Мос­ковского областного комитета партии. Председателем Комис­сии партийного контроля вместо Кагановича был назначен Н.И.Ежов, ставший незадолго до этого также секретарем ЦК. Еще одну часть "наследства" Кагановича - пост секретаря московского обкома ВКП(б) - получил другой выдвиженец - Н.С.Хрущев⁴⁸.

 

10 марта 1935 г. Политбюро утвердило постановление "О распределении обязанностей между секретарями ЦК", кото­рое развивало и во многом объясняло истинный смысл постановления от 27 февраля. Новый секретарь ЦК Андреев был введен в состав Оргбюро ЦК и фактически стал руководите­лем этого органа - должен был вести заседания Оргбюро. Однако при этом в постановлении была сделана существенная оговорка - подготовка повестки Оргбюро возлагалась на двух секретарей ЦК - Андреева и Ежова. Андрееву было поручено также заведование промышленным отделом ЦК, которым до этого руководил Ежов, а также наблюдение за работой транс­портного отдела и Управления делами ЦК ВКП(б). Ежов, ос­вобожденный этим же постановлением от заведования про­мышленным отделом, получил под свое начало важнейший отдел руководящих парторганов. Наблюдение за работой ос­тальных отделов ЦК, "особенно за отделом культуры и пропа­ганды", поручалось Сталину. Л.М.Каганович, оставшийся секретарем ЦК, также получил (дополнительно к своей новой должности наркома путей сообщения) "партийное поручение" - наблюдение за работой Московской областной и городской парторганизаций. Однако, в постановлении всячески подчер­кивалось, что пост наркома путей сообщения для Кагановича отныне является основной обязанностью. Наблюдение за Мос­квой, оговаривало Политбюро, не должно проходить "в ущерб работе в НКПС". Последний пункт постановления от 10 марта гласил: "Разрешить т. Кагановичу обращаться как секретарю ЦК к обкомам и крайкомам за помощью и поддержкой по вопросам железнодорожного транспорта каждый раз, когда этого будет требовать обстановка".

 

Кадровые перемещения в начале 1935 г. можно назвать рассредоточением влияния ближайших сталинских соратни­ков. Л.М. Каганович, который в течение нескольких лет был первым заместителем Сталина в партии, в значительной мере утратил это положение. Формально на его место попал А.А.Андреев, назначенный секретарем ЦК, руководившим работой Оргбюро. Однако влияние Андреева на деятельность Оргбюро было изначально ограничено оговоркой о равной от­ветственности Андреева и Ежова за составление повесток Ор­гбюро, а также тем обстоятельством, что Каганович оставался как секретарем ЦК, так и членом Оргбюро. Роли Андреева и Ежова как бы уравновешивались в результате перестановок в руководстве отделами ЦК. Андреев - руководитель Оргбюро и член Политбюро, но заведующий относительно второстепенным промышленным отделом. Ежов - ответственный за составление повесток заседаний Оргбюро, не был членом По­литбюро, но заведовал ключевым отделом руководящих пар­тийных органов, а, значит, курировал кадровую политику партии и проведение важнейших политических кампаний.

 

Не входя формально даже в состав Политбюро, Ежов при­нимал активное участие в его работе. Именно ему Сталин поручал наиболее существенные задания, связанные с дея­тельностью НКВД, организацией политических чисток и ре­шением кадровых вопросов. После успешного выполнения приказа Сталина об организации судов над зиновьевцами, об­виненными в убийстве Кирова, Ежов фактически был назна­чен партийным надзирателем над НКВД. Уже 31 марта 1935 г. Политбюро передало на рассмотрение Ежова Положения об НКВД и Главном управлении государственной безопасности НКВД⁵⁰. Контролируя в течение полутора лет деятельность НКВД, Ежов в конце концов был назначен руководителем этого наркомата. Одной из первых акций Ежова после его назначения на пост председателя КПК была также подготовка и проведение кампании "по упорядочению учета, выдачи и хранения партбилетов". Внесенный Ежовым проект закрытого письма ЦК по этому поводу Политбюро одобрило 13 мая 1935 г.⁵¹ С этого времени на протяжении почти полутора лет Ежов занимался организацией чисток в партии.

 

Секретарем ЦК остался также назначенный в Ленинград Жданов. Причем в отличие от Кирова, который, секретарст­вуя в Ленинграде, почти не принимал участия в московских делах, Жданов выполнял многочисленные обязанности секре­таря ЦК в Москве. В связи с этим 20 апреля 1935 г. Политбюро приняло специальное постановление: "Для облегчения работы Секретариата ЦК обязать т. Жданова из трех десятидневок месяца одну десятидневку проводить в Москве для работы в Секретариате ЦК"⁵².

 

В общем, кадровые перестановки в высших эшелонах вла­сти в начале 1935 г. можно охарактеризовать как рассредото­чение функций в Секретариате ЦК. К трем секретарям ЦК (Сталин, Каганович, Жданов), разделившим между собой ра­боту по управлению аппаратом ЦК в начале 1934 г., в 1935 г. добавилось еще два секретаря, принявших на себя достаточно значительный груз обязанностей. Благодаря новому распреде­лению функций фактически исчез пост могущественного вто­рого секретаря ЦК, заместителя Сталина по партии, который на протяжении нескольких предыдущих лет занимал Кагано­вич. Власть второго секретаря была разделена между несколь­кими функционерами. В определенной степени о рассредото­чении в 1935-1936 гг. функций и влияния высших руководите­лей партии свидетельствуют также записи посетителей каби­нета Сталина (приложение 4). Они демонстрируют две, види­мо, взаимосвязанные тенденции. С одной стороны, явное со­кращение времени, выделяемого Сталиным для общения с членами Политбюро, а с другой - определенное выравнива­ние интереса вождя к своим соратникам, причем, прежде все­го, за счет сокращения длительности встреч с прежними лиде­рами в этом отношении - Кагановичем и Молотовым.

 

Это, конечно, вовсе не означало, что Молотов или Кагано­вич утратили свои позиции. Судя по протоколам Политбюро, Каганович, например, продолжал достаточно активную дея­тельность как один из руководителей партии, хотя основная часть вопросов, выносимых им на рассмотрение Политбюро, касалась теперь проблем железнодорожного транспорта. Как и прежде, во время отпуска Сталина в августе-сентябре 1935 и 1936 гг., Каганович руководил работой Политбюро - регули­ровал прохождение вопросов, визировал решения Политбюро и протоколы его заседаний. На имя Кагановича поступали в эти периоды обращения в ЦК.

 

Однако в 1935-1936 гг., судя по протоколам Политбюро, Каганович демонстративно старался согласовывать свои ре­шения со Сталиным, воздерживался от проявления инициати­вы. Например, при утверждении в сентябре 1935 г. постанов­ления СНК о придании контрактационным договорам силы закона Каганович оставил на сопроводительной записке Молотова следующую резолюцию: "Вопрос затрагивает широкие массы колхозников. Надо запросить мнение т. Сталина". До­кумент был послан Сталину (на нем имеется сталинская резо­люция: "За"), и только после этого принят⁵³. Аналогичные резолюции: "За (голосовать с т. Сталиным)", "За с запросом т. Сталина", "За (голосовать по телеграфу с т. Сталиным)" Кага­нович поставил на проектах решений Политбюро (за сентябрь 1935 г.) о награждении артиста В.И.Качалова орденом Трудо­вого Красного Знамени, о разрешении приезда в Москву и предоставлении отпуска секретарю дальневосточного крайко­ма ВКП(б) Лаврентьеву, о предоставлении отпуска с лечени­ем за границей Ежову и т.д.⁵⁴ Во многих случаях решения Политбюро, принятые в период отпуска Сталина в 1935 г., были результатом консультаций между Кагановичем и Моло­товым⁵⁵.

 

Обращает на себя внимание изменение тональности писем Кагановича коллегам по Политбюро. И ранее восторженно-оптимистические в оценках Сталина и его деяний, в 1935-1936 гг. письма Кагановича превратились в неуемно льстивые и нелепые панегирики: "У нас тут дела идут неплохо. Чтобы коротко охарактеризовать, я могу коротко повторить то, что я и Микоян сказали т. Калинину, когда он поехал в Сочи. Перед отъездом он спрашивает нас, что передать Хозяину? Мы и сказали ему: передай, что "страна и партия так и хорошо заря­жены, что стрелок отдыхает, а дела идут - армия стреляет". То что происходит, например, с хлебозаготовками этого года - это совершенно небывалая ошеломляющая наша победа - победа Сталинизма"⁵⁶; "Главная наша последняя новость - это назначение Ежова. Это замечательное мудрое решение нашего родителя назрело и встретило прекрасное отношение в партии и стране"; "Вообще, без хозяина очень тяжело, а вот когда вы уехали - еще тяжелее. Но приходится, к сожале­нию, загромождать делами в большом количестве хозяина и срывать ему отдых, в то время как словами не выскажешь насколько ценно его здоровье и бодрость для нас, так любящих его и для всей страны"⁵⁷; "Вот брат, великая диалектика в политике, какою обладает наш великий друг и родитель в совершенстве"⁵⁸.

 

Растущая лесть Кагановича и его стремление чаще согла­совывать решения Политбюро с отдыхавшим вне Москвы Ста­линым отражало общую тенденцию сокращения самостоя­тельности Политбюро и возрастания единоличной власти Ста­лина. В 1935-1936 гг. окончательно стали правилом наруше­ния регулярности созыва очередных заседаний Политбюро - в среднем они проводились реже, чем раз в месяц (см. прило­жение 2). Большинство решений принимались опросом. Спо­соб оформления подлинников протоколов, а также некоторые другие факты позволяют с большой долей уверенности пред­положить, что широкое распространение получили разного рода встречи отдельных членов Политбюро, подменявшие ре­гулярные официальные заседания. Например, 4 сентября 1935 г. в одном из писем Каганович сообщал Орджоникидзе: "Сегодня обсуждали план IV кв [артала ] и прибавили тебе к годовым лимитам 100 миллионов рубл. (речь идет о капита­ловложениях НКТП. - О.Х.), послали в целом вопрос на одобрение в Сочи (в Сочи отдыхал Сталин. - О.Х.)''. В протоколах заседаний Политбюро это явно имевшее место об­суждение не зафиксировано. После согласования со Стали­ным, утверждение плана IV квартала было оформлено как решение, принятое опросом членов Политбюро 7 сентября. Причем фактически опрос не проводился - подлинник поста­новления завизировал один лишь Молотов⁶⁰. Этот пример можно считать достаточно типичным.

 

Документы за 1935-1936 гг. (в отличие от документов предыдущих периодов) не содержат свидетельств об открытых демаршах членов Политбюро (заявлений об отставке, отказов делать доклады, ультиматумов по поводу ведомственных ин­тересов и т.д.). По крайней мере, внешне Политбюро этого периода выглядит более "дисциплинированным".

 

Сам Сталин в 1935-1936 гг. детальным образом вникал в деятельность Политбюро. Его пометки и визы сохранились на большинстве принятых решений. Даже находясь в отпуске, он, как и прежде, тщательно контролировал деятельность По­литбюро, в том числе получал и правил все принципиальные постановления. Время от времени к Сталину в Сочи приезжа­ли отдельные члены Политбюро для согласования определен­ных ведомственных вопросов. По телеграммам Сталина неод­нократно утверждались различные решения Политбюро. Оче­редной раз такую телеграмму, подписанную Сталиным и Ждановым, Каганович получил в Москве 25 сентября 1936 г. В ней говорилось: "Считаем абсолютно необходимым и срочным делом назначение т. Ежова на пост наркомвнудела. Ягода явным образом оказался не на высоте своей задачи в деле разоблачения троцкистско-зиновьевского блока. ОГПУ опоздал в этом деле на 4 года. Об этом говорят все партработники и большинство областных представителей НКВД"⁶¹. Уже на следующий день, 26 сентября, Каганович оформил требова­ния Сталина в качестве решения Политбюро: Г.Г.Ягода был снят, а Н.И.Ежов назначен новым наркомом внутренних дел СССР. Одновременно было принято постановление Политбю­ро о снятии А.И.Рыкова с поста наркома связи СССР и назна­чении на его место Ягоды.

 

Обращает на себя внимание способ оформления этих реше­ний в протоколах Политбюро. Вначале следовало постановле­ние о Рыкове и Ягоде, затем - о Ягоде и Ежове. Оба постанов­ления в подлинники протоколов были записаны рукой заме­стителя Поскребышева Б.Двинского на плотных карточках, на которых обычно фиксировались решения Политбюро, при­нятые на заседаниях. В оба постановления Каганович внес незначительную правку (например, вместо слова "снять" впи­сал "освободить" Рыкова от должности наркома связи). Каж­дое из этих постановлений заверено подписью Кагановича. На каждом имеется также секретарская отметка: "т. Петровский - за, т. Рудзутак - за, т. Постышев - за". В специальной графе об архивном хранении документов, относящихся к этим постановлениям (это была обязательная графа для любого по­становления Политбюро), было указано, что материалов к данным решениям не имеется⁶².

 

Все это порождает ряд вопросов. Первый - кто голосовал за решения о Рыкове, Ягоде и Ежове? Непосредственно в про­токоле указано, что из членов Политбюро это был лишь Кага­нович, а из кандидатов в члены Политбюро - Петровский, Рудзутак и Постышев. Обычно, такое оформление применя­лось тогда, когда к карточке с формулировкой решения при­кладывался инициирующий его документ, на котором име­лись подписи членов Политбюро. В данном случае таким до­кументом могла быть телеграмма Сталина и Жданова, адресо­ванная тем членам Политбюро, которые оставались в Москве. Однако по каким-то причинам в протоколах она не сохрани­лась. Поскольку в подлиннике протокола указано, что мате­риалов к данным постановлениям не имеется, можно утверж­дать, что сталинско-ждановская телеграмма не попала в аппа­рат Особого сектора при оформлении протоколов с самого на­чала.

 

Впервые об этой телеграмме упомянул в известном докладе на XX съезде партии Хрущев. Затем, в конце 1980-х г., ее использовали эксперты комиссии Политбюро по реабилита­ции жертв репрессий. Учитывая, что текст, приведенный ко­миссией, полнее, чем текст, процитированный Хрущевым (а в совпадающих частях имеются разногласия)⁶³, можно предпо­ложить, что комиссия действительно опиралась на оригинал телеграммы, а не использовала в качестве источника лишь доклад Хрущева. И Хрущев, и авторы справок комиссии по реабилитации цитировали лишь часть телеграммы, где речь шла о смещении Ягоды и назначении Ежова. Однако логично предположить, что в этой же телеграмме шла речь о переме­щениях в наркомате связи. Причины, по которым телеграмма не сохранилась в подлинниках протоколов Политбюро или среди материалов к ним, не известны. Соответственно, неиз­вестно, как голосовали (и голосовали ли вообще) за предложе­ние Сталина и Жданова члены Политбюро, кроме Каганови­ча. Ни Хрущев в 1956 г., ни авторы реабилитационных спра­вок в 80-е годы не упоминали о наличии каких-либо отметок о голосовании на тексте телеграммы.

 

С учетом уже известных фактов можно утверждать, что даже если документы, проливающие свет на обстоятельства голосования по решению о смещении Ягоды, будут обнаруже­ны, нас вряд ли ожидают сенсационные открытия. Однако за­гадка этого голосования, в частности, непроясненность пози­ций Молотова, Орджоникидзе, Ворошилова, Микояна, по­рождает дополнительные трудности при рассмотрении следу­ющего вопроса: какой была реакция сталинских соратников на нараставшие репрессии, пытались ли они противостоять арестам и расстрелам хотя бы в самой партии? Некоторые известные и новые факты на этот счет собраны в следующем параграфе.

 

 

3. Противодействие террору

 

Дополнительное основание для самой постановки вопроса о существовании противодействия репрессивному курсу дает то очевидное обстоятельство, что подготовка к массовым госу­дарственно-террористическим акциям, как уже говорилось, велась постепенно и сопровождалась временными отступле­ниями. В связи с этим вполне возможно предположение, что инициаторами таких отступлений были некоторые советские лидеры, располагавшие властью, достаточной для корректи­ровки "генеральной линии". На этот счет имеется несколько версий. Первая из них (по времени возникновения) касается Молотова.

 

Как это ни парадоксально, но именно Молотов, имеющий устойчивую репутацию сторонника жесткого курса и последо­вательного помощника Сталина, в конце 1936 г. был заподоз­рен наблюдателями на Западе в противодействии сталинской политике террора. Основанием для этих слухов послужило то обстоятельство, что на первом "большом" московском процес­се по делу так называемого "объединенного троцкистско-зиновьевского центра" Молотов не был назван в числе тех совет­ских вождей, против которых якобы готовились террористиче­ские акты.

 

Действительно, сначала в закрытом письме ЦК от 29 июля 1936 г. "О террористической деятельности троцкистско-зиновьевского контрреволюционного блока", а затем и на августовском процессе было заявлено, что "объединенный троцкистско-зиновьевский центр" готовил убийства только Сталина, Ворошилова, Кагановича, Кирова, Орджоникидзе, Жданова, Косиора и Постышева⁶⁴. Отсутствие в этом списке второго лица в государстве - председателя Совнаркома - вызвало пересуды наблюдателей, следивших за ситуацией из-за гра­ницы. Этот факт рассматривался как свидетельство возмож­ной опалы Молотова. Правда, через несколько месяцев, на втором процессе в январе 1937 г., Молотов (наряду со Стали­ным, Кагановичем, Ворошиловым, Орджоникидзе, Ждано­вым, Косиором, Эйхе, Постышевым, Ежовым и Берия) был назван среди объектов покушений, готовившихся "параллель­ным антисоветским троцкистским центром"⁶⁵. Однако это об­стоятельство только усилило подозрения. Заговорили о том, что Молотов сдался и был прощен Сталиным, а значит, конф­ликт между ними действительно существовал.

 

Некоторые намеки по поводу гипотетического столкнове­ния Сталина и Молотова сделал уже в начале 1937 г. "Социа­листический вестник". В известном "Письме старого больше­вика" говорилось, что подготовка к августовскому процессу над Каменевым, Зиновьевым и их сотоварищами велась втай­не от части Политбюро, в том числе от Молотова и Калинина, которые "уехали в отпуск, не зная, какой сюрприз им готовит­ся"⁶⁶". В подобном контексте Молотов выглядел противником террористической кампании против бывших оппозиционеров. Закрепил эту версию, "подтвердив" ее многочисленными "подробностями", А.Орлов. В своей книге он писал, что имен­но Сталин вычеркнул фамилию Молотова из показаний аре­стованных оппозиционеров о подготовке террористических актов. Орлов утверждал также, что по поручению Ягоды за Молотовым, уехавшим в отпуск на юг, было установлено постоянное наблюдение (чтобы предотвратить якобы возможное самоубийство). По слухам, писал Орлов, Молотов попал в не­милость, пытаясь отговорить Сталина "устраивать позорное судилище над старыми большевиками"⁶⁷. Основываясь на свидетельствах Орлова, Р.Конквест полагает возможными не­которые колебания Молотова по поводу планов уничтожения старых большевиков⁶⁸.

 

Однако до сих пор версия Орлова не подтверждена никаки­ми фактами. Прежде всего сомнительно, что Сталин исполь­зовал невключение в списки "жертв" "террористов" как способ давления на своих соратников. Во всех списках присутство­вал, например, Орджоникидзе, с которым Сталин действи­тельно (о чем будет сказано далее) находился в конфликте по поводу репрессий. Был в списках и Постышев, снятый в янва­ре 1937 г. со своего поста на Украине. Но не было в них, например, Калинина, не представлявшего для Сталина ника­кой угрозы. Подобные логические аргументы можно продол­жать достаточно долго. Однако самым важным доказательст­вом отсутствия конфликта между Сталиным и Молотовым по поводу нового курса, возможно, являются свидетельства само­го Молотова. В своих рассказах, которые в 70-80-е годы запи­сывал Ф.Чуев, Молотов, не раз возвращаясь к годам террора и пытаясь оправдать себя, ни разу не упомянул о таком выгод­ном для него факте, как конфликт со Сталиным по поводу репрессий. Он откровенно рассказал о столкновении со Стали­ным по поводу ареста жены, об опале, в которой оказался сам в последние месяцы правления Сталина. Рассказал о том, что в годы "большого террора" были арестованы его ближайшие помощники, и у них, очевидно, требовали показаний на Мо­лотова⁶⁹. Что же касается отношения к репрессиям, Молотов твердо заявлял: "Нет, я никогда не считал Берию главным ответственным (за репрессии. - О.Х.), а считал всегда ответ­ственным главным Сталина и нас, которые одобряли, которые были активными, а я все время был активным, стоял за приня­тие мер. Никогда не жалел и никогда не пожалею, что дейст­вовали очень круто"; "Я не отрицаю, что я поддерживал эту линию"⁷⁰.

 

Одна из последних версий по поводу противостояния в вы­сших эшелонах власти сторонников "умеренной" и жесткой линий принадлежит Дж. А. Гетти. В 1985 г., опираясь на опуб­ликованные источники, в частности, анализируя советскую партийную прессу, он предположил, что после смерти Кирова существенное значение для поддержания "умеренного" курса имела позиция Жданова. Именно Жданов, считает Гетти, пытался провести реформы в партии для того, чтобы искоренить болезни низового аппарата сравнительно мирными, не терро­ристическими средствами. Противником Жданова в этих на­чинаниях, по мнению Гетти, был Ежов, который предпочитал репрессивные меры. Сталин в конце концов принял сторону Ежова⁷¹.

Точка зрения Гетти, однако, не вызвала особой поддержки у других историков. По мнению Ф.Бенвенути, например, ут­верждения Гетти о роли Жданова "выглядят слишком предпо­ложительными"⁷². С такой оценкой можно согласиться.

 

Версия Гетти о противостоянии Жданова и Ежова - ре­зультат достаточно свободной трактовки реальных фактов. Гетти верно подметил, что после убийства Кирова началось заметное выдвижение Жданова и Ежова в высшие эшелоны власти, что в принципе позволяет всерьез рассматривать их как относительно влиятельных политиков. Между Ежовым и Ждановым действительно существовало (что и заметил Гет­ти) определенное разделение обязанностей: Ежов занимался чисткой партии и организацией репрессий, а Жданов идеоло­гической работой, точнее, идеологическим обеспечением ре­прессивных акций, созданием видимости стабильности и при­верженности руководства страны прежней "умеренной" пол­итике. Это, однако, не дает оснований для далеко идущих выводов о принципиальной разнице позиций Ежова и Ждано­ва. Они оба лишь выполняли порученные каждому, функции.

 

В общем, приходится констатировать, что пока существует единственный, подтвержденный документами факт некоторо­го противостояния террористическому курсу Сталина в По­литбюро. Это - настойчивые попытки Г.К.Орджоникидзе от­вести репрессии от своего наркомата, спасти от арестов друзей и близких.

 

С того момента, когда Н.С.Хрущев на XX съезде партии открыто заявил, что смерть Г.К.Орджоникидзе в феврале 1937 г. была ничем иным, как самоубийством, вызванным преследованием Сталина, этот сюжет нашей истории привлекает по­стоянный интерес и специалистов и читателей. Отдавая долж­ное воспоминаниям, в какой-то мере проливающим свет на это событие, следует все же сказать: мемуары почти не прояс­няли обстоятельств смерти Орджоникидзе. Самое главное - они не давали ответа на вопросы: почему произошел конф­ликт между Сталиным и Орджоникидзе, почему Орджони­кидзе не пошел по пути Молотова, Кагановича, Ворошилова? Было это вызвано какими-то претензиями Орджоникидзе или коварством убиравшего всех потенциальных конкурентов Сталина? Был ли Орджоникидзе бессловесной жертвой, или его конфликт с вождем имел все же некие принципиальные основания?

 

Начать, пожалуй, можно с того, что Орджоникидзе являл­ся одним из самых известных вождей партии в 30-е годы. Нар­комат тяжелой промышленности, которым он управлял, был крупнейшим ведомством. По нынешним меркам, это - своебразное министерство министерств, каждый главк которого ру­ководил целой отраслью. Деятельность наркомата постоянно находилась в центре общественного внимания. Его объекты символизировали растущую мощь страны, и именно их возве­дение с самого начала было объявлено главной целью индустриализации. Предприятия наркомата оснащались самой пере­довой техникой, значительная часть которой закупалась за границей, и на это уходила львиная доля валютных ресурсов государства.

 

Управляя столь сложным хозяйством, Орджоникидзе - человек энергичный и работоспособный - в какой-то мере менялся. Между Орджоникидзе конца 20-х годов, когда он возглавлял карательный по сути орган - ЦКК-РКИ и, ни за что не отвечая, мог безнаказанно громить всех неугодных, и Орджоникидзе середины 30-х годов, на котором лежала ответственность за нормальное функционирование наркомата, - дистанция огромного размера. И один из важнейших уроков, которые, судя по всему, усвоил Орджоникидзе за эти годы, заключался в том, что без определенной кадровой стабильно­сти хозяйственные успехи невозможны. Крайне болезненно Орджоникидзе относился к малейшим попыткам "обидеть" "его" ведомство и "его" людей. На этой почве у Орджоникидзе неоднократно происходили столкновения с другими советски­ми руководителями, включая Сталина⁷³.

 

Серьезное недовольство Сталина вызывала дружба Орджо­никидзе с В.В.Ломинадзе. На февральско-мартовском (1937 г.) Пленуме, когда Орджоникидзе не было в живых, Сталин вспомнил о деле Ломинадзе и резко критиковал Серго за при­миренчество и либерализм. Он утверждал, что Орджоникидзе состоял с Ломинадзе в откровенной переписке, хорошо знал о его "антипартийных настроениях", но скрыл их от ЦК. Однаж­ды, говорил Сталин, "тов. Серго получил одно очень нехоро­шее, неприятное и непартийное письмо от Ломинадзе. Он за­шел ко мне и говорит: "Я хочу тебе прочесть письмо Ломинад­зе". "О чем там говорится?" "Нехорошее". "Дай мне, я в По­литбюро доложу, ЦК должен знать, какие работники есть". "Не могу". "Почему?" "Я ему дал слово". - "Как ты мог ему дать слово, ты - председатель ЦКК, хранитель партийных традиций, как ты мог дать человеку честное слово, что анти­партийное письмо о ЦК и против ЦК не покажешь Централь­ному Комитету. И что ты будешь иметь с ним, с Ломинадзе, секреты против ЦК?.." "Вот не могу". Он просил несколько раз, умолял прочитать. Ну, видимо, морально он хотел разде­лить со мной ответственность за те секреты, которые у него имелись с Ломинадзе, не разделяя, конечно, его взглядов, безусловно против ЦК. Чисто такое дворянское отношение к де­лу, по-моему, рыцарское, я бы сказал". По словам Сталина, Серго тяжело переживал гонения, обрушившиеся вскоре на Ломинадзе, "потому что лично доверял человеку, а он его лич­ное доверие обманул". Орджоникидзе, утверждал Сталин, уз­нав об участии Ломинадзе в "право-"левом" блоке", даже тре­бовал его расстрела⁷⁴.

 

Однако в этом случае Сталин, воспользовавшись смертью Орджоникидзе, скорее всего лгал. Ни один из документов по делу Ломинадзе не подтверждает информацию о том, что Орджоникидзе выступал за расстрел Ломинадзе. Более того, Серго продолжал оказывать ему помощь. Благодаря Орджо­никидзе, Ломинадзе достаточно быстро упрочил свое положе­ние, был награжден орденом Ленина и получил (благодаря личному обращению Орджоникидзе в Политбюро⁷⁵) престиж­ный пост секретаря Магнитогорского горкома партии.

 

Сталин до поры до времени не вмешивался в судьбу Ломи­надзе. Однако после убийства Кирова, когда начались репрес­сии против бывших оппозиционеров, вождь вспомнил и о нем. У арестованных зиновьевцев в НКВД выбили соответствую­щие показания и завели на Ломинадзе дело. Не дожидаясь ареста, в январе 1935 г., он покончил с собой. Заместитель Ломинадзе тотчас продиктовал по телефону в Москву пред­смертное письмо: "Просьба передать тов. Орджоникидзе. Я решил давно уже избрать этот конец на тот случай, если мне не поверят. Видимо, на меня еще наговорили чего-то... Мне пришлось бы доказывать вздорность и всю несерьезность этих наговоров, оправдываться и убеждать, и при всем том мне могли бы не поверить. Перенести это все я не в состоянии... Мне предстоит процедура, которую я порой не в состоянии вынести. Несмотря на все свои ошибки, я всю сознательную жизнь отдал делу коммунизма, делу нашей партии. Ясно только, что не дожил до решительной схватки на международ­ной арене. А она недалека. Умираю с полной верой в победу нашего дела... Прошу помочь семье". Орджоникидзе выпол­нил эту просьбу. Пока Серго был жив, жене Ломинадзе выплачивали за мужа пенсию, приличное денежное пособие по постановлению Совнаркома⁷⁷ получал сын Ломинадзе, на­званный в честь Орджоникидзе Серго. Это был невиданный случай - щедрая государственная поддержка семье человека, объявленного врагом! Не исключено, кстати, что по этому поводу у Орджоникидзе и Сталина состоялись какие-то объяс­нения. Во всяком случае, сразу же после смерти Серго жену Ломинадзе лишили пенсии, а вскоре арестовали.

 

Ломинадзе входил в группу бывших закавказских руково­дителей, которых Орджоникидзе считал "своими" и которым оказывал постоянное покровительство. В начале 30-х годов Сталин убрал выдвиженцев и приятелей Орджоникидзе с ру­ководящих постов в Закавказье (эта акция, сопровождавшая­ся многочисленными конфликтами и выяснением отношений, кстати, также не улучшила отношения между Сталиным и Орджоникидзе). Однако Орджоникидзе продолжал покрови­тельствовать опальным закавказцам. В сентябре 1937 г., уже после смерти Орджоникидзе, один из членов его "кружка", бывший первый секретарь Заккрайкома М.Д.Орахелашвили, арестованный НКВД, подписал такие показания: "С самого же начала я клеветнически отзывался о Сталине, как о диктаторе партии, а его политику считал чрезмерно жестокой. В этом отношении большое влияние на меня оказал Серго Орджони­кидзе, который еще в 1936 году⁷⁸, говоря со мной об отноше­нии Сталина к тогдашним лидерам Ленинградской оппозиции (Зиновьев, Каменев, Евдокимов, Залуцкий), доказывал, что Сталин своей чрезмерной жестокостью доводит партию до раскола и в конце концов заведет страну в тупик... Прежде всего, будучи очень тесно связан с Серго Орджоникидзе, я был свидетелем его покровительственного и примиренческого от­ношения к носителям антипартийных контрреволюционных настроений. Это, главным образом, относится к Бесо Ломи­надзе. На квартире у Серго Орджоникидзе Бесо Ломинадзе в моем присутствии после ряда контрреволюционных выпадов по адресу партийного руководства допустил в отношении Ста­лина исключительно оскорбительный и хулиганский выпад. К моему удивлению, в ответ на эту контрреволюционную на­глость Ломинадзе Орджоникидзе с улыбкой, обращаясь ко мне, сказал: "Посмотри ты на него!", - продолжая после этого в мирных тонах беседу с Ломинадзе. Примерно в таком же духе Серго Орджоникидзе относился к Левану Гогоберидзе. Вообще я должен сказать, что приемная в квартире Серго Ор­джоникидзе, а по выходным дням его дача (в Волынском, а затем в Сосновке) являлись зачастую местом сборищ участников нашей контрреволюционной организации, которые в ожи­дании Серго Орджоникидзе вели самые откровенные контрре­волюционные разговоры, которые ни в какой мере не прекра­щались даже при появлении самого Орджоникидзе"⁷⁹.

 

Даже если учесть, как выбивались показания в НКВД, с большой долей вероятности можно предположить, что в про­токоле, подписанном Орахелашвили, не все было неправдой. Опальные советские руководители, естественно, не жаловали Сталина, резок и несдержан, чему есть множество примеров, был Орджоникидзе. Пока мы не располагаем донесениями НКВД Сталину по поводу настроений его соратников. Но очень вероятно, что сигналы о встречах и разговорах закавказцев, собиравшихся у Орджоникидзе, докладывались Ста­лину и при жизни Серго. Во всяком случае, как свидетельст­вуют многочисленные факты, Сталин с крайней неприязнью относился ко многим участникам "кружка" Орджоникидзе. Ненавидел Ломинадзе. Об Орахелашвили, назначенном заме­стителем директора института Маркса-Энгельса-Ленина, в письме Кагановичу 12 августа 1934 г. Сталин писал: ""Уче­ный" Орахелашвили оказался шляпой (который раз!). Где его "ученость"?"⁸⁰ Собственноручно Сталин отдал приказ об аре­сте Варданяна и Гогоберидзе. В октябре 1936 г. Сталин писал новому наркому внутренних дел Ежову: "...О Варданяне - он сейчас секретарь Таганрогского горкома. Он несомненно, скрытый троцкист, или во всяком случае, покровитель и прикрыватель троцкистов. Его нужно арестовать. Нужно также арестовать Л.Гогоберидзе - секретаря одного из заводских партийных комитетов в Азово-Черноморском крае. Если Ло­минадзе был скрытым врагом партии, то и Гогоберидзе скрытый враг партии, ибо он был теснейшим образом связан с Ло­минадзе. Его нужно арестовать"⁸¹.

 

Все эти аресты вызывали новые столкновения между Ста­линым и Орджоникидзе. На том же февральско-мартовском Пленуме, обрушившись на покойного Орджоникидзе, Сталин восклицал: "Сколько крови он себе испортил за то, чтобы от­стаивать против всех таких, как видно теперь, мерзавцев, как Варданян, Гогоберидзе, Меликсетов, Окуджава. Сколько он крови себе испортил и нам сколько крови испортил..."⁸²

 

Несомненно являясь последовательным и верным сторон­ником Сталина, Орджоникидзе, возможно, меньше, чем дру­гие соратники вождя, был слепым орудием в его руках. Чело­век своевольный, с тяжелым характером, он во многих ситуа­циях проявлял строптивость, плохо управлялся. Конфликты между Орджоникидзе и Сталиным, возникавшие на этой почве, видимо, начали обостряться после смерти Кирова, когда Сталин начал преследовать не только бывших оппозиционе­ров, но и недавних соратников. Одна из первых жертв этой линии, как уже говорилось, -- А.С.Енукидзе⁸³, секретарь президиума ЦИК СССР, человек, близкий к Орджоникидзе. Пока неизвестно, пытался ли Орджоникидзе отстоять Енукидзе, но, как обычно, он продолжал поддерживать дружбу с опальным, что вызывало раздражение у Сталина. 8 сентября 1935 г. (то есть через полгода после смещения Енукидзе с поста и высылки на работу в Закавказье) Сталин писал Кага­новичу: "Посылаю Вам записку Агранова о группе Енукидзе из "старых большевиков" ("старых пердунов" по выражению Ленина). Енукидзе - чуждый нам человек. Странно, что Серго и Орахелашвили продолжают вести дружбу с ним".

 

Летом 1936 г. стали обнаруживаться разногласия между хозяйственным и политическим руководством страны по по­воду "саботажа" стахановского движения. Сталин, как уже говорилось, использовал эту кампанию для ужесточения ре­прессивной политики, организации новой волны "спецеедства". Главным тормозом развития стахановского движения он называл саботаж инженерно-технических работников и хо­зяйственников и требовал беспощадно ломать его. Подобная политика в течение нескольких месяцев нанесла промышлен­ности огромный урон. Это, с одной стороны, заставило не­сколько отступить Сталина, а с другой, сделало более реши­тельными хозяйственных руководителей. Хорошо зная о ре­альных причинах многочисленных провалов и неувязок в эко­номике, истинную цену обвинениям во вредительстве и сабо­таже, они начали роптать.

 

В очередной раз открыто это недовольство проявилось в конце 1936 г. на совете при народном комиссаре тяжелой про­мышленности. Объясняя причины экономических трудно­стей, многие руководители предприятий прямо заявляли о пассивности и безответственности инженеров в результате ре­прессий и обвинений в саботаже. "Основная причина невы­полнения нашим трестом производственной программы, - заявил управляющий трестом "Сталинуголь" А.М.Хачатурьянц, - это неудовлетворительная работа командного соста­ва... Командный состав не работает интенсивно вследствие об­винений, которые без разбора предъявлялись к нему... Вместо того чтобы думать, каким образом ввести те или иные новше­ства... инженеры, боясь попасть в положение саботажников или консерваторов, старались все делать по букве закона"⁸⁵. Подводя итоги совета, Орджоникидзе поддержал такие выступления. Он назвал обвинения инженерно-технических ра­ботников в саботаже "чепухой". "Какие саботажники! За 19 лет существования Советской власти мы... выпустили 100 с лишним тысяч инженеров и такое же количество техников. Если все они, а также и старые инженеры, которых мы пере­воспитали, оказались в 1936 г. саботажниками, то поздравьте себя с таким успехом. Какие там саботажники! Не саботажни­ки, а хорошие люди - наши сыновья, братья, наши товарищи, которые целиком и полностью за Советскую власть", - зая­вил Орджоникидзе и был поддержан "бурными и продолжи­тельными аплодисментами"⁸⁶. Тут же Орджоникидзе предло­жил новую формулу объяснения недоработок специалистов: "Теперь же не может быть разговоров о том, что инженерно-технический персонал относится отрицательно к стахановско­му движению. Его беда в том, что он еще не научился по-ста­хановски работать"⁸⁷. Последующие события показали, что продемонстрированное на совете неприятие гонений против специалистов, хозяйственников не было простой деклара­цией. Несмотря на усиливающиеся репрессии, Орджоникидзе продолжал попытки вывести из-под удара своих людей и в ряде случаев добивался успеха. Широкую огласку получила, в частности, реабилитация двух директоров - Саткинского за­вода "Магнезит" в Челябинской области Табакова и Криво­рожского металлургического комбината Весника.

 

28 августа 1936 г. Орджоникидзе прочитал письмо дирек­тора Кыштымского электролитного завода (Челябинской об­ласти) В.П.Курчавого. Директор просил спасти от преследова­ний со стороны местных партийных руководителей, помочь восстановиться в партии. Подробно рассказав историю своих злоключений, Курчавый сообщил, что одним из инициаторов изгнания его из рядов ВКП(б) была газета "Челябинский ра­бочий", поместившая статью, в которой директора электро­литного завода обвинили в либеральном отношении к троцки­стам. Реакция наркома на жалобу была положительной. Он решил поддержать Курчавого и сделал на письме надпись: "Тов. Ежову (Ежов занимался тогда всеми делами, связанны­ми с исключением из партии. - О.Х.). Просьба обратить на это внимание"⁸⁸.

 

Похоже, что письмо Курчавого стало одной из причин ост­рой реакции Орджоникидзе на заметку челябинского коррес­пондента газеты "Известия" "Разоблаченный враг", помещен­ную в этой газете 29 августа 1936 г. В статье, основные выводы которой были вполне ясны из заголовка, излагалась история, схожая с той, о которой писал Орджоникидзе Курчавый. На саткинском заводе "Магнезит", сообщал корреспондент "Из­вестий", за пособничество троцкистам разоблачен и исключен из партии директор Табаков. Оперативно проведенная, скорее всего по поручению Орджоникидзе, проверка показала, что роковую роль в судьбе Табакова сыграла все та же газета "Че­лябинский рабочий". Именно она "разоблачила" Табакова и стала источником статьи в "Известиях".

 

Стараниями Орджоникидзе дело Табакова подняли на принципиальную высоту. Вопрос рассматривался на Полит­бюро. Уже 1 сентября в газетах появилось решение ЦК ВКП(б), в котором обвинения против Табакова были призна­ны ошибочными. Местным партийным руководителям, иск­лючавшим Табакова, и редактору газеты "Челябинский рабо­чий" сделали публичное внушение, а корреспондент "Изве­стий" Дубинский "за сообщение без проверки данных о Таба­кове, взятых им из местной газеты", поплатился должностью.

 

Одновременно с делом Табакова 31 августа на заседании Политбюро решался вопрос о Днепропетровском обкоме КП(б)У. Один из пунктов касался судьбы директора Криво­рожского металлургического комбината Я.И.Весника. Этот из­вестный в стране хозяйственник, имя которого еще совсем недавно мелькало в газетах, был обвинен в содействии контр­революционерам-троцкистам и исключен из партии. Полит­бюро вступилось за Весника и возвратило ему партийный би­лет. 5 сентября "Правда" поместила информацию о пленуме Днепропетровского обкома, на котором обсуждалось поста­новление Политбюро от 31 августа. Сделав необходимые заяв­ления об активизации борьбы с врагами, пленум "решительно предупредил" "против допущения в дальнейшем имевших ме­сто... перегибов, выразившихся в огульном зачислении членов партии в троцкисты и их пособники без достаточных на то серьезных оснований".

 

Кстати, в тот же день, 5 сентября, формально уже находив­шийся в отпуске Орджоникидзе прочитал еще одно письмо - от начальника доменного цеха "Запорожстали" М.Я.Горлова. "Я прошу Вас, товарищ Орджоникидзе, вмешаться лично или через товарища Ежова и выяснить мою неприкосновенность к такому тяжелому обвинению - троцкизм"⁸⁹, - писал он. Орджоникидзе наложил резолюцию: "Тов. Ежову - прошу разобрать".

 

Это "летнее наступление" Орджоникидзе было, судя по всему, результатом некоторого согласования позиций по воп­росу о преследовании специалистов в верхах партии. Попытки защитить своих работников в этот период предпринимали и руководители других ведомств. Как показал А.Риз, до сентяб­ря 1936 г. Каганович и другие руководители НКПС также публично в своих выступлениях говорили о необходимости избежать массовых репрессий. Риз считает, что Орджоникид­зе и Каганович, находившиеся в дружеских отношениях, на определенном этапе сумели установить негласный статус-кво с НКВД, которым руководил Ягода. Баланс был нарушен в корце 1936 г. с назначением на пост наркома внутренних дел Ежова⁹⁰. Некоторые основания для таких предположений действительно существуют. Это, конечно, не означает, что между Орджоникидзе и Кагановичем существовал какой-ли­бо политический союз на почве неприятия резкого усиления роли НКВД. Оба они были верными сторонниками Сталина, во многом благодаря ему сделали свою политическую карьеру и не обладали качествами самостоятельных политиков. Одна­ко Каганович и Орджоникидзе, как и другие члены Политбю­ро, в середине 1930-х годов чувствовали, что очередной пово­рот "генеральной линии" грозит им, по крайней мере, ослабле­нием прежних позиций. Оба, несомненно, болезненно относи­лись к арестам среди своих сотрудников. Разной была лишь их реакция. Кагановича эти события заставили еще более верно служить Сталину. Не проявив не малейших колебаний, он полностью и активно поддержал новую линию. Благодаря это­му, Каганович сохранил жизнь и пост в Политбюро. Орджони­кидзе, как это неоднократно случалось и в предшествующие годы, проявил характер.

 

Осенью 1936 г. возможностей для прежних демаршей в за­щиту своих сотрудников у членов Политбюро было уже не­сравненно меньше. Аресты обрушились на самых близких их сотрудников. Был арестован заместитель Кагановича по Нар­комату путей сообщения Я.А.Лившиц и несколько других вы­сокопоставленных руководителей НКПС. В ночь на 12 сентяб­ря был арестован первый заместитель Орджоникидзе Ю.Л.Пятаков. Это еще больше осложнило обстановку в Нар­комате тяжелой промышленности и ухудшило положение Ор­джоникидзе.

 

Трудно сказать, в какой мере Орджоникидзе действитель­но верил в виновность Пятакова, но обвинения против того были выдвинуты столь серьезные, что Орджоникидзе, видимо, решил не сопротивляться. Во всяком случае, телеграмма Орд­жоникидзе из Пятигорска от 11 сентября 1936 г. с голосовани­ем по поводу партийности Пятакова (вопрос решался опросом членов ЦК, так как Пятаков также входил в ЦК) была демон­стративно лояльной: "С постановлением Политбюро об исключении из ЦК ВКП(б) и несовместимость дальнейшим его пребыванием в рядах ВКП(б) полностью согласен и голосую за"⁹¹.

 

"Полное согласие", высказанное по поводу исключения из партии (фактически ареста) Пятакова, однако, не спасло Ор­джоникидзе от дальнейших испытаний. Сталин, похоже, ре­шил окончательно сломить Орджоникидзе перед решающими событиями. Иначе трудно объяснить тот факт, что вскоре был арестован старший брат Орджоникидзе Павел (Папулия). Учитывая характер Орджоникидзе и его особое отношение к семье и друзьям, это был очень сильный удар. Причем нанесен он был с особым цинизмом. Известие об аресте брата Орджоникидзе получил в Кисловодске в октябре 1936 г., в день свое го 50-летия, по поводу которого в стране была организована шумная кампания приветствий. О состоянии Орджоникидзе в тот момент можно судить по некоторым, достаточно глухим, свидетельствам. Так, секретарь ЦК КП Азербайджана М.Багиров, давая в 1953 г. показания по делу Берия, рассказывал: "За несколько месяцев до своей смерти Серго Орджоникидзе посетил в последний раз Кисловодск. В этот раз он позвонил по телефону и попросил приехать к нему. Я выполнил эту просьбу Орджоникидзе и приехал в Кисловодск... Орджоникидзе подробно расспрашивал меня о Берии и отзывался при этом о нем резко отрицательно. В частности, Орджоникидзе говорил, что не может поверить в виновность своего брата Папулии, арестованного в то время Берией"⁹². "27 октября, - вспоминала жена Орджоникидзе, - в Пятигорске проходило торжественное заседание, посвященное пятидесятилетию Серго. Он отказался присутствовать на нем, и я отправилась туда одна"⁹³. В самом конце октября Орджоникидзе уехал в Москву и вскоре после приезда в столицу с ним случился сердечный приступ.

 

Орджоникидзе пытался спасти брата. По воспоминаниям современников, которые собрал А.Антонов-Овсеенко, он не­однократно обращался к Сталину, предлагал вызвать и допро­сить Папулию в Москве, однако Сталин категорически отказал, заявил, что доверяет органам НКВД и не собирается про­щать измену за прошлые заслуги⁹⁴.

 

Отбиваясь от наседавших со всех сторон неприятностей, Орджоникидзе был ограничен в своих возможностях приостановить репрессии. Единственно, на что он надеялся, - это доказать Сталину, что усиление террора неоправданно. И чтобы не раздражать вождя, избрал при этом такую тактику: НКВД уже разоблачил основную массу врагов, и главная задача состоит в том, чтобы добросовестным трудом восполнить последствия вредительства. Эту мысль Орджоникидзе повто­рял постоянно во всех своих последних речах.

 

Стремление притормозить новую волну репрессий прояви­лось и в документах, которые Орджоникидзе готовил к пред­стоящему в последней декаде февраля 1937 г. Пленуму ЦК ВКП (б). По поручению Политбюро он должен был доклады­вать на пленуме о вредительстве в тяжелой промышленности и мерах по преодолению его последствий. Текст самого доклада пока неизвестен, однако определенное представление о.том, что собирался сказать Орджоникидзе, дает проект резолюции, переданный им Сталину. Документ этот был составлен в спо­койных тонах. Упоминание о вредительстве носило достаточ­но формальный характер. Основное внимание уделялось тех­ническим мероприятиям, которые необходимо осуществить для улучшения работы индустрии. Начинались тезисы с кон­статации успехов, которые "достигнуты благодаря нашим кад­рам инженеров, техников и хозяйственников, выращенным партией из сынов рабочего класса и крестьянства.

 

Ко времени составления проекта резолюции пленума обви­нения во вредительстве, предъявленные работникам тяжелой промышленности, основывались на показаниях, выбитых у арестованных руководителей центрального аппарата этого ве­домства - Ю.Л.Пятакова, С.А.Ратайчака и директоров ряда предприятий. Так, на строительстве вагоностроительного за­вода в Нижнем Тагиле были арестованы начальник строи­тельства Л.М.Марьясин и другие работники. Руководители кемеровского "Химкомбинатстроя" в январе 1937 г. проходили по процессу "параллельного троцкистского центра" и т. д. Ор­джоникидзе предлагал провести самостоятельную проверку этих дел силами Наркомтяжпрома. В проект резолюции он включил соответствующий пункт: поручить НКТП в десяти­дневный срок доложить ЦК ВКП (б) о состоянии строительст­ва Кемеровского химкомбината, "Уралвагонстроя", "Средуралмедьстроя", наметив конкретные мероприятия для ликви­дации последствий вредительства.

 

Как выяснится вскоре, предлагая в проект постановления пленума эту формулировку, Орджоникидзе преследовал свои цели. Видимо, решив получить путем самостоятельной про­верки на местах дополнительные аргументы для разговора со Сталиным, Орджоникидзе изобретал благовидный предлог для организации таких ведомственных инспекций: комиссии рассылаются согласно решениям (пусть еще и не принятым) пленума для подготовки программы преодоления последствий вредительства. В действительности же Орджоникидзе дал сво­им работникам совсем другие директивы.

 

Об этом ключевом моменте, характеризующем реальную позицию Орджоникидзе накануне февральско-мартовского пленума, мы можем судить благодаря случайности. Именно так, видимо, можно оценить публикацию 21 февраля 1937 г. в газете НКТП "За индустриализацию" статьи профессора Н.Гельперина "Директивы наркома". Этот достаточно откро­венный и написанный, что называется, по горячим следам материал успел буквально проскочить в небольшой цензур­ный зазор, образовавшийся в период относительного замеша­тельства - от смерти Орджоникидзе до появления официаль­ной негативной оценки деятельности Наркомтяжпрома на февральско-мартовском пленуме. Через несколько дней, по­сле того как Молотов в докладе на пленуме подверг комиссии, посланные Орджоникидзе, резкой критике, заметка Гельперина ни за что бы не увидела свет, да и сам он вряд ли осме­лился бы написать нечто подобное.

 

По словам Гельперина, Орджоникидзе вызвал его 5 февра­ля и попросил отправиться в Кемерово, напутствуя такими словами: "Учтите... что вы едете в такое место, где был один из довольно активных вредительских центров. Все тамошние че­стные работники - а их подавляющее большинство - сильно переживают эту историю. Вы сами, наверное, тоже находи­тесь под впечатлением недавно прошедшего процесса (Орджо­никидзе говорил о январском процессе 1937 г. над Пятаковым и другими "троцкистами". - О.Х.). Так вот, помните, что у малодушных или недостаточно добросовестных людей может появиться желание все валить на вредительство, чтобы, так сказать, утопить во вредительском процессе свои собственные ошибки. Было бы в корне неправильно допустить это. Мы не получили бы точной картины того, что было, и, следователь­но, не знали бы, что и как надо исправлять. Вы подойдите к этому делу как техник, постарайтесь отличить сознательное вредительство от непроизвольной ошибки - в этом главная ваша задача".

 

Таким образом, Орджоникидзе фактически требовал от своих сотрудников не подтверждения материалов, сфабрико­ванных НКВД, а их экономической и технической эксперти­зы. Учитывая, что в соответствии с официальными установка­ми все хозяйственные проблемы и провалы однозначно оцени­вались как результат вредительства, такое поручение само по себе было крамольным. И все же комиссия Гельперина действовала в соответствии с пожеланиями Орджоникидзе и по воз­вращении из Кемерова представила обширный доклад, в кото­ром совершенно отсутствовали слова "вредитель" и "вреди­тельство". В таком же духе была составлена и записка другой комиссии, обследовавшей под руководством заместителя Орд­жоникидзе О.П.Осипова-Шмидта состояние коксохимиче­ской промышленности Донбасса. Обе эти комиссии успели возвратиться в Москву до смерти Орджоникидзе, который принял Гельперина и Осипова-Шмидта и получил от них под­робную информацию.

 

Несколько иначе получилось с третьей комиссией в составе начальника Главстройпрома Наркомтяжпрома С.З.Гинзбурга и заместителя Орджоникидзе И.П.Павлуновского, посланных на "Уралвагонстрой". Гинзбург - единственный из участни­ков тех событий, доживший до наших дней, вспоминал: "В начале февраля 1937 г. Серго рассказал мне о событиях на нижнетагильском "Уралвагонстрое"... Он предложил мне вме­сте с Павлуновским... срочно выехать туда в наркомовском вагоне и детально разобраться в существе вредительской дея­тельности арестованных строителей... По приезде в Тагил я сразу же направился на стройку с тем, чтобы детально разо­браться в положении дел... Несколько дней я изучал построен­ные цеха и сооружения, а затем самым внимательным обра­зом проверил смету строительства и расходы по каждой из статей этой сметы. В итоге убедился в том, что строительство находится в хорошем состоянии, качество работ намного вы­ше, чем на других стройках Урала, хотя в процессе строитель­ства имели место небольшие перерасходы отдельных статей сметы.

 

В середине февраля из Москвы позвонил Серго и спросил, в каком состоянии находится стройка, какие криминалы обна­ружены. Я ответил, что завод построен добротно, без недоде­лок, хотя имели место небольшие перерасходы отдельных ста­тей сметы. В настоящее же время строительство замерло, ра­ботники растеряны... На вопрос Серго: был ли я на других стройках? - я ответил, что был и что по сравнению с другими стройка в Н. Тагиле имеет ряд преимуществ. Серго переспро­сил меня: так ли это? Я заметил, что всегда говорю все, как есть. В таком случае, сказал Серго, разыщите Павлу невского и немедленно возвращайтесь в Москву. В вагоне продиктуйте стенографистке короткую записку на мое имя о состоянии дел на "Уралвагонзаводе": и по приезде сразу зайдите ко мне"⁹⁶.

 

Получив эти материалы, Орджоникидзе вновь обратился к Сталину, но, судя по всему, вызвал у того лишь очередной приступ раздражения. Очень недоволен был Сталин и проек­том резолюции, который Орджоникидзе предложил февраль­скому пленуму. Упомянутый выше его экземпляр сохранился с большим количеством сталинских замечаний, реплик на по­лях - напротив тех положений, которые выдавали стремле­ние Орджоникидзе смягчить утверждения о вредительстве, ограничиться обтекаемыми констатациями. Окончательная резолюция Сталина, начертанная на первой странице руко­писи, гласила: "1) Какие отрасли затронуты вредительством и как именно (конкретные факты). 2) Причины зевка (аполи­тичный, деляческий подбор кадров, отсутствие политвоспитания кадров)"⁹⁷. Решение, принятое на февральско-мартовском Пленуме уже после смерти Орджоникидзе было более жестким, чем первоначальные тезисы, подготовленные в Наркомтяжпроме.

 

Напряжение многомесячных споров и конфликтов между Сталиным и Орджоникидзе достигло максимального уровня в дни, предшествовавшие открытию февральского пленума ЦК ВКП(б). 15 и 16 февраля, помимо служебных дел по наркома­ту, Орджоникидзе работал над материалами к пленуму: сроч­но доделывал по поручению Политбюро проект постановле­ния о вредительстве в промышленности и готовил доклад, "на­брасывая тезисы на листочках и в блокноте", как вспоминала два года спустя З.Г.Орджоникидзе⁹⁸.

 

Многие подробности о режиме работы Орджоникидзе 17 февраля мы можем узнать благодаря справке, которую соста­вил секретарь Орджоникидзе⁹⁹, а также свидетельствам и вос­поминаниям очевидцев. Из дома в наркомат Орджоникидзе приехал в этот день в 12 часов 10 минут, хотя обычно, как утверждал заместитель Орджоникидзе А.П.Завенягин, это происходило в 10 часов утра¹⁰⁰. Опоздание Орджоникидзе могло быть вызвано, конечно, какими угодно причинами. Но косвенно оно подтверждает сведения, которые приводит в своей книге, видимо, со слов жены Орджоникидзе, И.Дубинский-Мухадзе: утром 17-го у Серго был разговор со Сталиным, несколько часов с глазу на глаз¹⁰¹.

 

О чем был этот разговор, мы уже не узнаем никогда. Но некоторые предположения о содержании последних споров Сталина и Орджоникидзе можно сделать опираясь на извест­ные факты. Учитывая, что Сталин энергично готовил пленум ЦК, а в 15 часов того же дня предстояло заседание Политбю­ро, посвященное обсуждению документов пленума, логично предположить, что речь шла об этих вопросах. Возможно, Ор­джоникидзе говорил об арестах в НКТП, о судьбе Бухарина, которая должна была решаться на пленуме. Не исключено, что вспомнил о Папулии Орджоникидзе. На следующий день, 18 февраля, должна была состояться встреча Орджоникидзе с директором Макеевского металлургического завода Гвахария, который пользовался особым покровительством Орджоникид­зе. Гвахария обвиняли в это время в связях с троцкистами, и, скорее всего, он приехал в Москву искать защиту у Орджони­кидзе¹⁰². Орджоникидзе вполне мог говорить со Сталиным о судьбе Гвахария. (Через некоторое время после гибели Орд­жоникидзе Гвахария будет арестован). С большой долей веро­ятности можно предположить, что разговор зашел о результатах инспекции Гинзбурга (Гинзбург вернулся в Москву рано ут­ром 18 февраля, и через некоторое время Поскребышев сооб­щил ему по телефону, что "И.В.Сталин просил прислать запи­ску о состоянии дел на Уралвагонстрое, о которой ему расска­зывал Серго"¹⁰³) и других комиссиях НКТП.

 

Но о чем бы не говорили утром 17 февраля Сталин и Орд­жоникидзе, разговор должен был завершиться относительно спокойно. Накануне заседания Политбюро Сталин не стал бы доводить дело до разрыва, а, скорее, попытался бы внушить Орджоникидзе некоторые надежды. Действительно, рабочий день Орджоникидзе 17 февраля прошел в обычном ритме, без каких-либо признаков излишней нервозности и беспокойства. Пробыв чуть больше двух часов в наркомате, Орджоникидзе в 14 часов 30 минут уехал к Молотову в Кремль. Видимо, по пути на заседание Политбюро собирался решить с Председа­телем СНК какие-то проблемы. Политбюро началось в 15 ча­сов, здесь же в Кремле. Собрание было многолюдным. Помимо всех членов Политбюро, присутствовали большая группа чле­нов ЦК, кандидатов в члены ЦК, члены бюро Комиссии партийного контроля, члены бюро Комиссии советского контро­ля, руководители групп Комиссии партийного контроля. Рас­сматривался один вопрос - о проектах решений предстоящего пленума. После обсуждения проекты резолюций по докладу Жданова о предстоящих выборах, Сталина - о недостатках партийной работы, и Ежова об "уроках вредительства, дивер­сии и шпионаже..." были в основном утверждены. Проект по­становления по докладам Орджоникидзе и Кагановича одобрили с оговорками, поручив им составить окончательный текст документа на основе принятых Политбюро поправок и дополнений¹⁰⁴.

 

Речь, очевидно, шла прежде всего о поправках, предло­женных Сталиным. В подлинниках протоколов Политбюро за 17 февраля сохранился экземпляр проекта этого постановления с правкой Сталина. Как и прежде, Сталин вычеркнул из документа ряд фраз об успехах работников промышленности и транспорта. Видимо, не надеясь добиться от Орджоникидзе нужных формулировок, Сталин на этот раз сам вписал об­ширные вставки. В раздел о причинах, препятствующих раз­облачению врагов Сталин предложил формулировку о "бю­рократическом извращении принципа единоначалия", когда "многие хозяйственные руководители считают себя на основа­нии единоначалия совершенно свободными от контроля обще­ственного мнения масс и рядовых хозяйственных работни­ков...", чем "лишают себя поддержки актива в деле выявления и ликвидации недостатков и прорех, используемых врагами для их диверсионной работы". Еще одна обширная вставка Сталина носила программный характер. "Наконец, пленум ЦК ВКП(б), - говорилось в ней, - не может пройти мимо того нежелательного явления, что само выявление и разобла­чение троцкистских диверсантов, после того, как диверсион­ная работа троцкистов стала очевидной, проходила при пас­сивности ряда органов промышленности и транспорта. Разоблачали троцкистов обычно органы НКВД и отдельные члены партии - добровольцы. Сами же органы промышленности и в некоторой степени также транспорта не проявляли при этом ни активности, ни тем более - инициативы. Более того, неко­торые органы промышленности даже тормозили это дело". Под знаком именно этого сталинского тезиса проходила рез­кая критика ведомства Орджоникидзе на пленуме.

 

Через полтора часа после начала заседания Политбюро, в 16 часов 30 минут, Орджоникидзе вместе с Кагановичем по­шли к Поскребышеву и провели у него два с половиной часа. Судя по времени, они работали над проектом резолюции, со­гласовывали и переносили в текст замечания, высказанные на Политбюро. В 19 часов Орджоникидзе и Каганович ушли от Поскребышева, прогулялись по территории Кремля, у кварти­ры Орджоникидзе распрощались и разошлись по домам. Серго зашел к себе в 19 часов 15 минут. Вероятно, пообедал ("Обедал нерегулярно: иногда в шесть-семь часов вечера, а иногда и в два часа ночи",- вспоминала позже о последних месяцах жизни Орджоникидзе его жена¹⁰⁶). В 21 час 30 минут выехал в Наркомат.

 

От Кремля до здания Наркомата на площади Ногина было совсем близко и поэтому уже в 22 часа Орджоникидзе прини­мал в своем служебном кабинете профессора Гельперина, только днем вернувшегося из инспекционной командировки в Кемерово. Судя по поспешности, с которой была организована эта встреча, привезенные комиссией данные очень интересо­вали наркома. По воспоминаниям Гельперина, Орджоникидзе выслушал его рассказ, задавал вопросы о строительных рабо­тах, состоянии оборудования, попросил изложить доклад в письменном виде и подготовить все распоряжения, которые предстояло дать в связи с проведенной проверкой от имени наркома. Новую встречу с Гельпериным Орджоникидзе на­значил на 10 часов утра 19 февраля ¹⁰⁷. Учитывая, что в это же время предстоял доклад Орджоникидзе начальника Главазота Э.Бродова¹⁰⁸, утром 19 февраля должно было состояться сове­щание по работе химической промышленности.

 

Сам по себе факт назначения сроков этих встреч достаточ­но показателен. Обычными, ничего не предвещавшими, были и другие дела, которыми Орджоникидзе занимался вечером 17 февраля в Наркомате. Как всегда он подписал большое коли­чество бумаг, выслушал какие-то доклады. 17 февраля дати­рованы три последних приказа Орджоникидзе. Около полуно­чи Орджоникидзе встречался и беседовал со своим заместите­лем, ведавшим химической промышленностью О.П.Осиповым-Шмидтом¹⁰⁹. Осипов-Шмидт, как говорилось выше, за несколько дней до того возглавлял комиссию, посланную Серго на коксохимические предприятия Донбасса, и, скорее все­го, разговор шел именно об этой поездке. В 0 часов 20 минут Орджоникидзе уехал со службы домой.

 

Все события, происходившие до этого момента, свидетель­ствуют о том, что работа Орджоникидзе протекала в достаточ­но привычном русле, ничто не предвещало трагической раз­вязки. Несомненно, после возвращения Орджоникидзе домой произошли какие-то ключевые события. Однако, к сожале­нию, наши сведения об этих последних часах жизни Орджо­никидзе крайне ограничены. Вероятнее всего, между Стали­ным и Орджоникидзе состоялся новый острый разговор, завер­шившийся через несколько часов трагической развязкой.

 

Несмотря на то, что мы, видимо, уже никогда не узнаем многих деталей этих событий, можно зафиксировать самый существенный, с точки зрения темы данной работы, факт: Ор­джоникидзе погиб потому, что пытался в какой-то мере пред­отвратить усиливающиеся репрессии. Эта констатация, одна­ко, порождает следующий вопрос: как далеко готов был зайти Орджоникидзе в своей борьбе со Сталиным. Как считает Р.Такер, "благодаря своей давней близости к Сталину, их общему грузинскому происхождению, своей склонности приходить в ярость до степени полной утраты чувства благоразумия, своей преданности делу партии, Орджоникидзе был единственным из оставшихся известных лидеров, кто мог открыто противо­стоять Сталину на предстоящем пленуме и, возможно, пре­вратиться в ключевую фигуру последней согласованной оппо­зиции сталинской жажде террора. Сталин должен был любы­ми средствами предотвратить это"¹¹⁰. Эта точка зрения имеет широкое распространение. Доводя ее до логического конца, многие авторы делали предположения, что Орджоникидзе был убит по приказу Сталина. Однако, все до сих пор выяв­ленные данные свидетельствуют лишь о том, что Орджони­кидзе пытался переубедить Сталина, не вынося разногласия за рамки их личных "двухсторонних" отношений. (Характер­ная деталь: за 47 дней 1937 г., которые суждено было прожить Орджоникидзе, только в кабинете Сталина он побывал 22 раза и провел там почти 72 часа (приложение 4)). Соответственно, все известные факты, сама политическая биография Орджо­никидзе, его поведение в последние месяцы 1936 и в начале 1937 г., наконец, крайне плохое состояние здоровья Орджони­кидзе свидетельствуют, скорее, в пользу версии о самоубийст­ве наркома тяжелой промышленности. Это было самоубийст­во-протест, последний, отчаянный аргумент Орджоникидзе, который безуспешно пытался переубедить Сталина прекра­тить репрессии против "своих"'¹¹¹.

 

Однако даже непоследовательные попытки остановить Сталина, предпринятые Орджоникидзе, были исключением из правил. Другие члены Политбюро, хотя и почувствовали угрожавшую им опасность, предпочли смириться и активно поддержали Сталина в его новых "начинаниях".

 

 

Примечания

 

 

1. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 162. Д. 17. Л. 87.

2. Реабилитация. Политические процессы 30-50-х годов. С. 123-147.

3. Там же. С. 147-170.

4. Там же. С. 191-195.

5. Там же. С. 170; РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 162. Д. 17. Я. 124.

6. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 42. Д. 171. Л. 14.

7. Реабилитация. Политические процессы 30-50-х годов. С. 104-122.

8. Известия ЦК КПСС. 1989. № 7. С. 86-93.

9. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 960. Л. 14.

10. Там же. Оп. 162. Д. 17. Л. 94.

11. Там же. Л. 101.

12. Там же. Л. 149.

13. Коммунист. 1990. № 10. С. 105.

14. Вырезка была вклеена в письмо. В статье сообщалось, что двое 16-лет­них подростков совершили два убийства, нанесли три ранения и т.д., за что были осуждены к 10 годам заключения, причем вскоре этот срок, в силу несовершеннолетия преступников, был сокращен наполовину.

15. Сталинское Политбюро в 30-е годы. С. 144.

16. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1059. Л. 23-24.

17. Сталинское Политбюро в 30-е годы. С. 144-145. Постановление об уголовной ответственности несовершеннолетних вызвало столь широкий резонанс на Западе, что французский писатель Р.Роллан поставил этот вопрос перед Сталиным во время их встречи 28 июня 1935 г. Сталин утверждал, что закон был издан в "педагогических целях", для предупреждения хулиганства среди детей (Источник. 1996. № 1. С. 144, 146).

18. Хлевнюк О.В. 1937-й. Сталин, НКВД и советское общество. М., 1992. С. 56-57.

19. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 120. Д. 184. Л. 63; Д. 183. Л. 60, 92.

20. Там же. Д. 177. Л. 22. 21.Там же. Д. 240. Л. 21-22.

22. Полный текст постановления см.: Викторов Б.А. Без грифа "секретно" С. 202-204.

23. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 969. Л. 21.

24. Там же. Оп. 163. Д. 1090. Л. 57.

25. Там же. Д. 1106. Л. 135-137.

26. Там же. Оп. 3. Д. 970. Л. 144-145.

27. ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 27. Д. 58. Л. 76-77.

28. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1091. Л. 8.

29. ГАРФ. Ф. Р-5446. Оп. 12. Д. 896. Л. 52.

30. Там же. Д. 620. Л. 16-18.

31. Земсков В.Н. "Кулацкая ссылка" в 30-е годы. С. 13-14.

32. Правда. 1935. 2 декабря.

33. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 551. Л. 88-90; ГАРФ. Ф. Р-5446. Оп. 57. Д. 38. Л. 190. Возможно, одной из причин принятия циркуляра были многочисленные жалобы высланных специалистов, поступавшие в адрес пра­вительства (см., например: ГАРФ. Ф. Р-5446. Оп. 82. Д. 45. Л. 33, 228, 361)

34. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1089. Л. 67-68.

35. ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 37. Д. 70. Л. 165.

36. Там же. Л. 53.

37. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1098. Л. 7.

38. ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 37. Д. 70. Л. 231.

39. Там же. Ф. Р-5446. Оп. 13. Д. 926. Л. 11, 30-32.

40. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1102. Л. 61.

41. Зеленин И.Е. Был ли "колхозный неонэп"? С. 118.

42. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1052. Л. 153. К сожалению, среди подлинников протоколов Политбюро сохранилась только первая страница этой записки с отметками о голосовании. Полный ее текст, судя по всему, находится в Президентском архиве, в фонде Сталина.

43. Попов В.П. Государственный террор в Советской России. С. 20-31.

44. Наиболее полное обобщение истории стахановского движения см.: Siegelbaum L.H. Stakhanovism and the Politics of Productivity in the USSR, 1935-1941. Cambridge University Press, 1988.

45. Советская юстиция. 1936. № 1. С. 3.

46. Реабилитация. С. 176-189.

47. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1056. Л. 35-36.

48. Сталинское Политбюро в 30-е годы. С. 142.

49. Там же. С. 143.

50. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 961. Л. 58.

51. Там же. Д. 963. Л. 3.

52. Сталинское Политбюро в 30-е годы. С. 143.

53. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1079. Л. 140.

54. Там же. Д. 1081. Л. 88, 92; Д. 1079. Л. 63.

55. Там же. Д. 1081. Л. 22; Д. 1082. Л. 155, 160 и т.д.

56. Сталинское Политбюро в 30-е годы. С. 146 (письмо Орджоникидзе от 4сентября 1935 г.).

57. Там же. С. 148-149 (письмо Орджоникидзе от 30 сентября 1936г.).

58. Там же. С. 151 (письмо Орджоникидзе от 12 октября 1936 г.). 59.Тамже. С. 146.

60. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1077. Л. 107.

61. Реабилитация. Политические процессы 30-50-х годов. С. 33.

62. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1123. Л. 146-147.

63. Сравни: Реабилитация. Политические процессы 30-50-х годов. С. 32, 221.

64. Там же. С. 200.

65. С этой целью был использован реальный факт: небольшая автомо­бильная авария, в которую Молотов попал в сентябре 1934 г. во время пребы­вания в Прокопьевске. Машина, в которой Молотов следовал с вокзала, съеха­ла правыми колесами в придорожную канаву и остановилась. Никто не по­страдал.

66. Социалистический вестник. 1937. № 1-2. С. 24.

67. Орлов А. Тайная история сталинских преступлений. С. 154-159.

68. Conquest R. The Great Terror. A Reassessment. London. 1992. P. 90-91.

69. Чуев Ф. Сто сорок бесед с Молотовым. С. 414-415.

70. Там же. С. 338-339, 416.

71. Getty J.A. Origins of the Great Purges. Chaps. 4, 6, 7. А. Гетти подтвер­дил свою приверженность этой версии в новой работе: Stalinist Terror. New Perspectives. Ed. by Getty J.A. and Manning R.T. Cambridge University Press. 1993. P. 5.

72. Отечественная история. 1995. № 3. С. 204.

73. См. подробнее: Хлевнюк О.В. Сталин и Орджоникидзе. С. 29-42.

74. Вопросы истории. 1995. № 11-12. С. 16-17.

75. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 988. Л. 167.

76. Коммунист. 1991. № 13. С. 58.

77. ГАРФ. Ф. Р-5446. Оп. 1.Д. 101. Л. 170.

78. Судя по контексту (упоминание о "тогдашних лидерах Ленинградской оппозиции"), речь идет о 1926 г., однако, проверить правильность цитирова­ния документа не представляется возможным в силу его недоступности.

79. Берия: Конец карьеры. Сост. Некрасов В.Ф. М., 1991. С. 378.

80. РЦХИДНИ. Ф. 81. Оп. 3. Д. 100. Л. 49-50.

81. Сопроводительное письмо Сталина к протоколам допросов, получен­ных от Агранова 8 октября 1936 г., и пересланных Сталиным Ежову.

82. Вопросы истории. 1995. № 11-12. С. 14.

83. Известия ЦК КПСС. 1989. № 7. С. 86-93.

84. РЦХИДНИ. Ф. 81. Оп. 3. Д. 100. Л. 92-93.

85. Совет при народном комиссаре тяжелой промышленности СССР. 25-29 июня 1936 г. Стенографический отчет. М., 1936. С. 92-93.

86. Там же. С. 390.

87. Там же. С. 395.

88. РЦХИДНИ. Ф. 85. Оп. 29. Д. 722. Л. 1.

89. Там же. Д. 710. Л.5.

90. Rees E.A. Stalinism and Soviet Rail Transport. P. 147, 148, 150, 158, 159.

91. РЦХИДНИ. Ф. 17. On. 2. Д. 573. Л. 33. Впервые на этот документ обратил внимание А.Гетти (Stalinist Terror, p. 55).

92. Цит. по: Берия: конец карьеры. С. 368. Эти показания Багирова отра­жали позицию руководителей партии в 1953 г., после ареста Берия. Хрущев возлагал на Берия главную вину как за арест Папулия Орджоникидзе, так и за гибель самого Серго Орджоникидзе. Однако, на самом деле Берия действо­вал по приказу Сталина, и Орджоникидзе, судя по всему, хорошо понимал это (См. Хлевнюк О.В. Сталин и Орджоникидзе. С. 76-81; Knight A. Beria. Stalin's First Lieutenant. Princeton University Press, 1993. P. 73-74).

93. О Серго Орджоникидзе: Воспоминания, очерки, статьи современни­ков. М., 1981. С. 272.

94. См.: Берия: конец карьеры. С. 42.

95. Коммунист. 1991. № 13. С. 59-60 (РЦХИДНИ. Ф. 558. Оп. 1. Д. 3350. Л. 1).

96. Вопросы истории КПСС. 1991. № 3. С. 91-92.

97. Коммунист. 1991. № 13. С. 60. (РЦХИДНИ. Ф. 558. Оп. 1. Д. 3350. Л. 1).

98. О Серго Орджоникидзе. С. 275.

99. РЦХИДНИ. Ф.85. Оп. 1. Д. 143. Л. 1.

100. За индустриализацию. 1937. 21 февраля. С. 6.

101. Дубинский-Мухадзе И. Орджоникидзе. М., 1963. С. 6.

102. Benvenuti F. Industry and Purge in the Donbass, 1936-37 // Europe-Asia Studies. Vol. 45. № 1. 1993. P. 61-63.

103. Гинзбург С.З. О прошлом - для будущего. М., 1984. С. 195.

104. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 983. Л. 1.

105. Там же. Оп. 163. Д. 1131. Л. 77-79.

106. О Серго Орджоникидзе. С. 274.

107. За индустриализацию. 1937. 21 февраля. С. 8.

108. Там же. 1937. 20 февраля. С. 7.

109. О Серго Орджоникидзе. С. 278-279.

110. Tucker R. Stalin in Power. P. 418.

111. См. подробнее: Хлевнюк О.В. Сталин и Орджоникидзе. С. 118-129.

 

Глава 5

 

ПОЛИТБЮРО И "БОЛЬШАЯ ЧИСТКА"

 

Истории "большого террора" - массовых репрессий, охва­тивших все слои советского общества в 1937-1938 гг., посвящена значительная литература. В последние годы вокруг этой пробле­мы развернулась дискуссия, имеющая непосредственное отно­шение к теме данной книги. Речь идет о степени централизации террора, о том, в какой мере он был предопределен директивами сверху, а в какой - воздействием "стихийных" факторов: проти­воречиями между центральным и региональным руководством, между местными чиновниками и населением, особым состояни­ем "расколотого" и деклассированного общества, отечественны­ми авторитарными традициями и т.д.

 

Ряд историков считает, что террор был стихийным процес­сом в большей мере, чем это принято полагать. Не отрицая роли центра в организации репрессий, они доказывают, что Сталин не обладал той абсолютной властью, которую ему приписывают, оспаривают тезис о наличии у Сталина четких планов, по которым развивались события в 1936-1938 гг. Эти историки обращают особое внимание на социальный контекст "большого террора", плодотворно исследуют "локальную" ис­торию. Социально-политическую историю сталинского пери­ода они рассматривают прежде всего как результат противо­речий, раздиравших руководящую систему - "партию-госу­дарство", и полагают, что укрепив свою монопольную власть при помощи создания мощного слоя чиновников-управлен­цев, руководители "партии-государства" столкнулись с про­блемой активизации центробежных тенденций, подрываю­щих основы жесткой централизации. Набиравшие все боль­шую силу, местные руководители своими бесконтрольными действиями и произволом ограничивали дееспособность госу­дарственного организма и вызывали недовольство народных масс. Репрессии во многом были ответом на эту ситуацию, попыткой сторонников централизации, и прежде всего самого Сталина, собственными средствами укрепить государствен­ный аппарат. Невероятный же размах политических репрес­сий в конце 30-х годов в значительной мере вызывался неконтролируемыми действиями того же аппарата, который, желая отвести удар от себя, направлял террор против многочислен­ных "козлов отпущения", демонстрировал бдительность и не­примиримость в борьбе с "врагами".

 

Выдвижение подобных гипотез, какими бы спорными они не казались, несомненно, стимулирует изучение механизмов партийно-государственной власти в СССР, заставляет иссле­дователей искать новые аргументы в подтверждение традици­онных концепций, расширяет рамки дискуссий. Однако пока утверждения о высокой степени автономности и бесконтроль­ности местной репрессивной инициативы кажутся преувели­ченными.

 

 

1. Механизм массовых репрессий

 

В силу определенных, прежде всего, политических причин документы о сталинской репрессивной политике в последние годы стали доступными в сравнительно полном объеме. Широ­комасштабная реабилитация, деятельность обществ бывших узников лагерей способствовали публикации многочисленных документальных свидетельств практически во всех регионах страны. Одновременно открывались материалы руководящих инстанций, в том числе "особые протоколы" заседаний Полит­бюро, в которых фиксировались решения о проведении репрессивных акций. Основываясь на этих документах, можно утверждать, что "чистка" 1937-1938 гг. была целенаправлен­ной операцией, спланированной в масштабах государства. Она проводилась под контролем и по инициативе высшего ру­ководства СССР.

 

Подобные предположения, основанные на случайных сви­детельствах и догадках, делались давно. Однако даже А.Со­лженицын, посвятивший свой "Архипелаг Гулаг" именно теме государственно управляемого террора, отказывался в них ве­рить. "Вспоминают старые арестанты, - писал он, - что буд­то бы и первый удар был массированным, чуть ли не в какую-то августовскую ночь по всей стране (но зная нашу неповорот­ливость, я не очень этому верю)"². Документы, однако, подтверждают эти наблюдения очевидцев.

 

2 июля 1937 года Политбюро санкционировало отправку секретарям обкомов, крайкомов, ЦК нацкомпартий следую­щей телеграммы: "Замечено, что большая часть бывших кула­ков и уголовников, высланных одно время из разных областей в северные и сибирские районы, а потом по истечении срока высылки, вернувшихся в свои области, - являются главными зачинщиками всякого рода антисоветских и диверсионных преступлений, как в колхозах и совхозах, так и на транспорте и в некоторых отраслях промышленности.

 

ЦК ВКП (б) предлагает всем секретарям областных и крае­вых организаций и всем областным, краевым и республикан­ским представителям НКВД взять на учет всех возвратив­шихся на родину кулаков и уголовников с тем, чтобы наибо­лее враждебные из них были немедленно арестованы и были расстреляны в порядке административного проведения их дел через тройки, а остальные менее активные, но все же враж­дебные элементы были бы переписаны и высланы в районы по указанию НКВД.

 

ЦК ВКП (б) предлагает в пятидневный срок представить в ЦК состав троек, а также количество подлежащих расстрелу, равно как и количество подлежащих выселению"³.

 

В последующие несколько недель с мест приходили списки "троек" и информация о количестве "антисоветских элемен­тов". На их основе в НКВД готовился приказ о проведении операции. 30 июля заместитель наркома внутренних дел Н.И.Ежова М.П.Фриновский, назначенный ответственным за проведение акции, направил на утверждение Политбюро оперативный приказ наркома внутренних дел "Об операции по репрессированию бывших кулаков, уголовников и др. антисо­ветских элементов". Приказ предписывал начатъ операцию, в зависимости от региона, с 5 по 15 августа и закончить в четы­рехмесячный срок.

 

Все репрессируемые, согласно приказу, разбивались на две категории: первая - подлежащие немедленному аресту и рас­стрелу, вторая - подлежащие заключению в лагеря или тюрьмы на срок от 8 до 10 лет. Всем областям, краям и респуб­ликам (на основании информации о количестве "антисовет­ских элементов", поступившей с мест в Москву) доводились лимиты по каждой из двух категорий. Всего было предписано арестовать 259450 человек, из них 72950 расстрелять. Эти цифры были заведомо неполными, так как в перечне отсутст­вовал ряд регионов страны. Приказ давал местным руководи­телям право запрашивать у Москвы дополнительные лимиты на репрессии. Кроме того, заключению в лагеря или высылке могли подвергаться семьи репрессируемых.

 

Для решения судьбы арестованных в республиках, краях и областях создавались "тройки". Как правило, в их число вхо­дили нарком или начальник управления НКВД, секретарь соответствующей партийной организации и прокурор республи­ки, области или края. "Тройки" получили чрезвычайные права: бесконтрольно выносили приговоры и отдавали приказы о приведении их в исполнение, включая расстрел.

 

31 июля этот приказ НКВД был утвержден Политбюро⁴.

 

Уже с конца августа в ЦК начали обращаться местные ру­ководители с просьбой увеличить лимиты на репрессии. С 28 августа по 15 декабря Политбюро санкционировало по разным регионам увеличение лимитов по первой категории почти на 22,5 и по второй на 16,8 тыс. человек⁵.

 

Помимо этой общей операции по ликвидации "антисовет­ских элементов", были организованы несколько специальных акций. 20 июля 1937 г. Политбюро поручило НКВД аресто­вать всех немцев, работавших на оборонных заводах и часть их выслать за границу. 9 августа Политбюро утвердило при­каз Наркомвнудела СССР "О ликвидации польских диверсионно-шпионских групп и организаций ПОВ (Польской орга­низации войсковой)". С августа по декабрь 1937 г. в ходе про ведения этой операции было репрессировано более 18 тыс. человек⁶. 19 сентября Политбюро одобрило приказ НКВД "О мероприятиях в связи с террористической, диверсионной и шпионской деятельностью японской агентуры из так называемых харбинцев" (бывших работников Китайско-Восточной железной дороги, вернувшихся в СССР после продажи КВЖ Д в 1935 г.).

 

Во второй половине 1937 г. была проведена также массовая высылка из пограничных районов "неблагонадежного элемен­та". Самой крупной была депортация из Дальневосточного края всего корейского населения в Казахстан и Узбекистан. По официальным данным, которые Н.И.Ежов сообщил В.М.Молотову, к концу октября 1937 г. операция по выселению корейцев была закончена - всего было выселено более 170 тыс. человек⁷.

 

Несмотря на первоначальные планы, операция по "репрес­сированию антисоветских элементов" не завершилась в четы ре месяца. 31 января 1938 г. Политбюро приняло предложение НКВД СССР "об утверждении дополнительного количеств;) подлежащих репрессии бывших кулаков, уголовников и ак­тивного антисоветского элемента". К 15 марта (по Дальнему Востоку к 1 апреля) предписывалось репрессировать дополни­тельно в рамках операции 57200 человек, из них 48 тыс. рас­стрелять. Соответственно, продлевались сроки полномочий "троек", которым предстояла эта работа. В этот же день, 31 января, Политбюро разрешило НКВД продлить до 15 апреля операцию по разгрому так называемых "контрреволюцион­ных национальных контингентов" - поляков, латышей, немцев, эстонцев, финнов, греков, иранцев, харбинцев, китай­цев, румын. Более того, Политбюро поручило НКВД "прове­сти до 15 апреля аналогичную операцию и погромить кадры болгар и македонцев, как иностранных подданных, так и граждан СССР"⁸.

 

После утверждения новых "контрольных цифр" на репрес­сии повторилась ситуация предыдущего года: местные руково­дители начали просить об увеличении лимитов и продлении сроков операции. С 1 февраля по 29 августа 1938 г. Политбюро утвердило дополнительно к январским лимитам разнарядки на репрессирование еще почти 90 тыс. человек⁹ (точно определить, какое количество из них подлежало расстрелу, невоз­можно, так как во многих случаях Политбюро утверждало общую цифру по первой и второй категории). А это означало, что фактически было одобрено нарушение апрельского срока завершения операции.

 

Если деятельность "троек" и проведение операций против "национальных контрреволюционных контингентов" регули­ровались Политбюро при помощи установления лимитов на репрессии и утверждения приказов НКВД, то приговоры в отношении значительной части осужденных Военной колле­гией Верховного суда СССР, военными трибуналами, Особым совещанием НКВД предопределялись комиссией Политбюро по судебным делам и также утверждались Политбюро. Комис­сия по судебным делам, созданная еще в конце 20-х годов, в 1937-1938 гг. действовала особенно активно - в среднем раз в месяц она представляла на утверждение Политбюро свои про­токолы. Тексты этих протоколов пока недоступны. Но, возможно, речь идет о тех 383 списках "на многие тысячи партий­ных, советских, комсомольских, военных и хозяйственных работников", которые, как говорил Н.С.Хрущев на XX съезде партии, Ежов направлял на санкцию Сталину¹⁰. Ежов был введен в состав комиссии Политбюро по судебным делам 23 января 1937 г.¹¹ и, видимо, в период репрессий играл в ней ведущую роль.

 

Важной составной частью механизма массовых репрессий было проведение многочисленных судебных процессов как в столице, так и на местах. В отличие от закрытых судов и абсолютно тайных заседаний "троек" открытые процессы вы­полняли важную пропагандистскую роль. Поэтому санкции на проведение основных процессов давало непосредственно Политбюро. Оно же, как правило, заранее определяло приго­вор, чаще всего расстрел.

 

Регулярными были поездки членов Политбюро на места с целью проведения чисток в республиканских и областных партийных организациях. Известны "командировки" Л.М.Ка­гановича в Челябинскую, Ярославскую, Ивановскую области, Донбасс, А.А.Жданова - в Башкирию, Татарию и Оренбург­скую область, А.А.Андреева - в Узбекистан, Таджикистан, в ряд областей и краев Поволжья и Северного Кавказа, А.И.Ми­кояна - в Армению и т.д.

 

По поводу общей численности жертв "большого террора" в литературе до сих пор идет дискуссия, в подробности которой нет смысла вдаваться в данной работе. Очевидно, что речь в любом случае идет о нескольких миллионах человек. Офици­альные, строго засекреченные подсчеты по репрессиям 1937-1938 гг. были сделаны еще в 1950-е годы и с тех пор не пере­сматривались. По данным, которые приводил на июньском пленуме 1957 г. Н.С.Хрущев, за 1937-1938 гг. было арестовано свыше полутора миллионов человек и из них 680692 человека расстреляно¹². Но даже эти ужасные цифры вряд ли являются полными. В число арестованных явно не включены, напри­мер, сотни тысяч депортированных и ссыльных. Непонятно, в какую категорию попадали (и попадали ли вообще) аресто­ванные, погибавшие под пытками во время "следствия" и т.д.

 

Итак, даже короткое перечисление далеко не всех акций, составлявших то, что известно как "большой террор", дает основания для вывода о сугубой централизации массовых ре­прессий. Это не означает, конечно, что в репрессивных опера­циях 1937-1938 гг., как и во всех других государственно-тер­рористических акциях, не присутствовала известная доля сти­хийности и местной "инициативы". На официальном языке эта стихийность называлась "перегибами" или "нарушениями социалистической законности". К "перегибам" 1937-1938 гг. можно отнести, например, "слишком большое" количество убитых на допросах или превышение местными органами ли­митов на аресты и расстрелы, установленные Москвой, и т.д. (Например, по неполным данным, тройка НКВД Туркмении осудила с августа 1937 по сентябрь 1938 г. 13259 человек, хотя имела лимиты лишь на 6277 человек.) Однако подобная "сти­хийность" и "инициатива" местных властей была запланиро­вана, вытекала из сути приказов центра, из назначения на первые роли в НКВД жестоких исполнителей и пресечения малейших попыток противодействия террору.

 

Столь же централизованным и рассчитанным было завер­шение террористических акций. Рассмотрение дел на "тройках" было запрещено директивой СНК и ЦК ВКП(б) от 15 ноября 1938 г. Проведение "массовых операций по арестам и выселению" было запрещено постановлением СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 17 ноября 1938 г.¹³ 24 ноября от должности наркома внутренних дел был освобожден Ежов. "Большая чи­стка" закончилась так же, как и началась, по приказу из Москвы.

 

Поскольку массовые репрессии в 1937-1938 гг. проводи­лись как государственная, "плановая" акция, а не были ре­зультатом стихийного стечения различных обстоятельств, за­кономерен вопрос о причинах их организации. Официальная сталинская пропаганда давала по этому поводу однозначное объяснение: жертвами предвоенных чисток были действи­тельные враги. А все честные люди, ставшие жертвами тех же врагов, проникших в органы НКВД, были быстро реабилити­рованы благодаря бдительности руководства партии. Привер­женцы подобных взглядов существуют и сегодня.

 

Справедливо отвергая апологию террора, многие антиста­линисты нередко впадают в другую крайность. Не желая ни­чего объяснять, они рассматривают любые попытки понять причины репрессий как стремление оправдать их. Но посколь­ку известные факты террора приходится как-то истолковы­вать, постольку все сводится к размышлениям о психической неполноценности Сталина, палаческой натуре вождя и его со­ратников, к общим замечаниям о тоталитарной природе режи­ма и т.п.

 

Личные качества советских лидеров, несомненно, явля­лись существенным фактором, предопределявшим многие со­бытия 30-50-х годов. Это, однако, не означает, что в их дейст­виях не было логики (преступной, но логики). Реконструкция этой логики и расчетов организаторов террора - необходимое условие исследования принципов функционирования полити­ческой системы, сложившейся ко второй половине 30-х гг. Поскольку в массовых репрессиях 1937-1938 гг. в наиболее открытом и откровенном виде проявились те черты политиче­ского режима, которые позволяют отделять сталинский пери­од от других этапов советской истории.

 

Факторы, предопределившие "большой террор", условно можно разделить на две группы. Первая - это общие причи­ны, по которым террор и насилие в более мягких формах были главным оружием государства на протяжении всего советско­го периода, и особенно в 30-50-е годы. По этому вопросу в литературе существует большое количество соображений, развивающих теорию "перманентной чистки", согласно которой постоянные репрессии были необходимым условием жиз­неспособности советского режима, как и всякого другого ре­жима подобного типа¹⁴. Исследователи отмечают, что репрес­сии, "подсистема страха" выполняли многочисленные функ­ции. Одна из главных - удержание в повиновении общества, подавление инакомыслия и оппозиционности, укрепление единоличной власти вождя. Кампании против вредителей и "переродившихся" чиновников были также достаточно эф­фективным методом манипулирования общественным созна­нием по принципу: все хорошее - от партии и вождя; все плохое - от врагов и "разложившихся" местных руководите­лей. Репрессии и насилие можно рассматривать как необходи­мое условие функционирования советской экономики, основу которой составляло прямое принуждение к труду, дополнявшееся на отдельных этапах широкомасштабной эксплуата­цией заключенных. Перечень подобных наблюдений можно продолжать. Каждая из террористических акций, включая массовые репрессии 1937-1938 гг., в той или иной мере выполняла эти общие функции.

 

Однако, выяснение общих причин существования террора как основополагающего элемента диктаторского режима не исключает необходимости конкретизации этих причин при­менительно к отдельным периодам советской истории. Ведь на разных этапах государственный террор и насилие применя­лись в разной степени и в различных формах, будучи не только общим методом укрепления режима, но и реакцией руко­водства страны на некие конкретные (реальные или мнимые) проблемы.

 

О таких непосредственных причинах отдельных репрес­сивных акций советского периода можно судить как по способам их организации и результатам, так и на основании соответствующих заявлений руководителей страны. Если говорить об "операциях" 1937-1938 гг., то их основной целью, как свидетельствуют известные факты, мыслилось уничтожение в преддверии войны потенциальной "пятой колонны" и соответ­ствующее повышение мобилизационной готовности общества и партийно-государственного аппарата. Обрушившись перво­начально в основном на бывших активных оппозиционеров, репрессии быстро захватили все слои общества. "Обоснова­ние" этого курса особенно полно было сформулировано на февральско-мартовском пленуме 1937 г. Причем не только в виде известной "теоретической" формулы Сталина об усиле­нии классовой борьбы по мере продвижения к социализму, но в многочисленных конкретных предложениях членов ЦК.

 

Секретарь Западно-Сибирского крайкома ВКП(б) Р.И.Эйхе, например, заявил на пленуме, что среди большого количества сосланных в свое время кулаков в крае осталась "немалая группа заядлых врагов, которые будут пытаться всеми мерами продолжать борьбу..."¹⁵. Секретарь Свердловского обкома И.Д.Кабаков жаловался, что период бурного промышленного строительства в годы первой пятилетки, совпавший с массо­вым раскулачиванием, "открыл большие щели для притока" на предприятия в города "чуждых элементов"¹⁶. Об опасности, которую якобы представляют бывшие кулаки, вернувшиеся из заключения и ссылки, говорил также секретарь партийной организации Туркмении Попок: "Большое количество кула­ков прошло через Соловки и другие лагеря и сейчас в качестве "честных" тружеников возвращаются обратно, требуют наде­ления их землей, предъявляют всякие требования, идут в кол­хоз и требуют приема в колхозы. У нас был такой случай, когда сын крупного хана, Хан-Кули, вернулся обратно, раз­бил кибитку на бывших феодальных землях своего отца, по­требовал от аульного совета вернуть ему участок земли "со­гласно новой Конституции"¹⁷. Как показали последующие со­бытия, бывшие "кулаки" были одной из главных целей кара­тельных акций 1937-1938 гг.

 

При обсуждении на пленуме вопросов подготовки к выбо­рам на основе новой Конституции особенно много говорилось об угрозе, которую якобы представляют для советской власти миллионы верующих, и особенно активисты и руководители многочисленных церковных организаций¹⁸. Перепись населе­ния, проведенная в 1937 г., показала, что среди населения в возрасте 16 лет и старше верующих насчитывалось 57% (56 млн. человек), и это при том, что многие верующие, опасаясь преследований, скрывали свою приверженность религии¹⁹. Как известно, перепись была объявлена "вредительской" и ре­зультаты ее стали доступны лишь пятьдесят лет спустя. Одна­ко руководство страны, несомненно, знало о результатах оп­роса.

 

Многочисленные "адреса" для проведения чистки предла­гали и другие ораторы. Секретарь ЦК компартии Грузии Л.П.Берия сообщил, что только за последний год в республику вернулось из ссылки около полутора тысяч "бывших членов антисоветских партий - меньшевиков, дашнаков, мусавати­стов". "За исключением отдельных единиц, большинство из возвращающихся остается врагами советской власти, являет­ся лицами, которые организуют контрреволюционную вреди­тельскую, шпионскую, диверсионную работу... Мы знаем, что с ними нужно поступить как с врагами", - заявил Берия²⁰. Секретарь Восточно-Сибирского крайкома партии Разумов утверждал, что с троцкистами на почве совместного шпиона­жа в пользу Японии смыкаются "бурятские буржуазные наци­оналисты"²¹. Секретарь Московской партийной организации Н.С.Хрущев жаловался, что в столицу, желая затеряться в большом городе, "пролезают" со всей страны множество лю­дей, "у которых что-нибудь да есть", "пролезают не только люди меченные, но и те, до которых еще не добрались... Сюда также устремляются исключенные из партии люди"²² и т.д.

 

Некоторое время спустя все эти предложения, и даже с избытком, были воплощены в жизнь.

 

Как показали последующие события, жертвы репрессий прежде всего определялись по анкетным данным. Основанием для расстрела или отправки в лагерь могло быть неподходящее дореволюционное прошлое, участие в гражданской войне на стороне противников большевиков, членство в других полити­ческих партиях или оппозиционных группах в самой ВКП (б), факт исключения из партии (по любым, не обязательно пол­итическим мотивам) или "раскулачивания", судимость, "по­дозрительная" национальность (немцы, поляки, корейцы и т.д.), наконец, родственные, дружеские или просто деловые связи с представителями перечисленных категорий и многое другое. Соответствующий учет всех этих контингентов насе­ления годами велся в НКВД и партийных органах. После ко­манды из Москвы на местах составлялись списки, и по ним производились аресты и расстрелы.

 

Все это позволяют рассматривать чистку конца 30-х годов как завершающий аккорд (и в какой-то мере, следствие) ре­прессивной политики, проводившейся в предшествующие го­ды. Жестокое противостояние в ходе гражданской войны, ре­прессии периода нэпа, многочисленные акции конца 20-х- 30-х годов - чистки партии и аресты оппозиционеров, кол­лективизация и "раскулачивание", борьба с "саботажниками хлебозаготовок" и "расхитителями социалистической собст­венности", аресты и высылки после убийства Кирова и т.д. - затронули многие миллионы людей. Фактически, в число "обиженных", а значит находившихся под подозрением, попа­ла (вместе с семьями) значительная часть населения страны. С некоторыми из ранее репрессированных власти, как уже говорилось, пытались "помириться". Однако основным мето­дом "решения проблемы" был избран террор. Такова природа любого насилия. Однажды прибегнув к нему, уже трудно оста­новиться. Произвол порождает противодействие и ненависть, и, чтобы удержаться у власти, диктатура прибегает к более жестокому террору. Беспощадность сталинского руководства подпитывал и своеобразный синдром "неполноценности вла­сти", власти "в первом поколении". Лишь пятнадцать лет про­шло со времени завершения гражданской войны, и вожди пар­тии еще хорошо помнили, как нелегко далась победа, сколь часто стоял вопрос о судьбе нового режима. Многие из них пережили страшные минуты неопределенности и страха за собственную жизнь, и растущая угроза новой войны, а значит, новых испытаний для власти, возвращала к этим воспомина­ниям.

 

Настроения боязни утраты власти достаточно откровенно высказывал в своих позднейших рассуждениях о событиях 30-х годов один из ближайших соратников Сталина и один из главных организаторов террора - В.М.Молотов. "1937 год был необходим, - говорил Молотов писателю Ф.Чуеву. - Если учесть, что мы после революции рубили направо-налево, одержали победу, но остатки врагов разных направлений су­ществовали, и перед лицом грозящей опасности фашистской агрессии они могли объединиться. Мы обязаны 37-му году тем, что у нас во время войны не было пятой колонны. Ведь даже среди большевиков были и есть такие, которые хороши и пред­анны, когда все хорошо, когда стране и партии не грозит опас­ность. Но, если начнется что-нибудь, они дрогнут, перемет­нутся. Я не считаю, что реабилитация многих военных, ре­прессированных в 37-м, была правильной... Вряд ли эти люди были шпионами, но с разведками связаны были, а самое глав­ное, что в решающий момент на них надежды не было". "Враг" для Молотова - понятие растяжимое: "... и пострадали не только ярые какие-то правые или, не говоря уже, троцкисты, пострадали и многие колебавшиеся, которые нетвердо вели линию и в которых не было уверенности, что в трудную мину­ту они не выдадут, не пойдут, так сказать, на попятную". По мнению Молотова, массовые репрессии были "профилактиче­ской чисткой" без определенных границ. Главное в ней - не упустить врагов, количество безвинных жертв - вопрос вто­ростепенный: "Сталин, по-моему, вел очень правильную ли­нию: пускай лишняя голова слетит, но не будет колебаний во время войны и после войны"²³.

 

Нетрудно предположить, что Молотов воспроизводил ло­гику рассуждений Сталина, воспринятую также теми члена­ми Политбюро, которые сохранили свою жизнь и позиции. Во всяком случае, рассуждения Молотова близки, например, за­явлениям Сталина на февральско-мартовском пленуме. "Для того чтобы напакостить и навредить, - говорил Сталин, -для этого вовсе не требуется большое количество людей. Что­бы построить Днепрострой, надо пустить в ход десятки тысяч рабочих. А чтобы его взорвать, для этого требуется, может быть, несколько десятков человек, не больше. Чтобы выиграть сражение во время войны, для этого может потребоваться не­сколько корпусов красноармейцев. А для того чтобы прова­лить этот выигрыш на фронте, для этого достаточно несколько человек шпионов где-нибудь в штабе армии или даже в штабе дивизии, могущих выкрасть оперативный план и передать его противнику. Чтобы построить большой железнодорожный мост, для этого требуются тысячи людей. Но чтобы его взор­вать, на это достаточно всего несколько человек. Таких при­меров можно было бы привести десятки и сотни"²⁴. Причем, наставлял Сталин, "вредители обычно приурочивают свою вредительскую работу не к периоду мирного времени, а к пе­риоду кануна войны или самой войны".

 

Говоря о ликвидации "пятой колонны" как основной цели террора 1937-1938 гг., следует, конечно, иметь в виду, что массовые репрессии одновременно (можно сказать, попутно) были средством решения многих других важнейших социаль­ных и политических задач²⁶.

 

Признание особой роли центра, и прежде всего Политбю­ро, в организации террора предполагает следующий вопрос: кто именно из высших руководителей партии был инициато­ром такого поворота политического курса, в какой мере при­менительно к данному этапу правомерны предположения о наличии "радикальной" группировки в Политбюро, оказыва­ющей давление на Сталина? При постановке подобных вопро­сов неизбежно обращение прежде всего к фигуре Н.И.Ежова, под непосредственным руководством которого находилось главное орудие террора - наркомат внутренних дел СССР.

 

 

2. Сталин и Ежов

 

Очевидно, что Ежов был одним из самых активных деяте­лей "большого террора". Именно с его именем в исторической памяти народа оказались связанными массовые репрессии - "ежовщина". В исторической литературе Ежова, как уже гово­рилось, нередко относят к той "радикальной" группе из ста­линского окружения, влиянием которой объясняют ужесточе­ние политического курса и проведение террора. Соответствен­но, в самом Ежове нередко стараются найти хоть какое-то объяснение невероятной жестокости массовых репрессий. Не­однократно отмечены физические недостатки наркомвнудела - "кровожадного карлика" - рост около 154 см, уродливые черты лица и фигуры, видные даже на тщательно отретуши­рованных официальных фотографиях. Во всем этом многие авторы подозревают основу комплекса неполноценности, пси­хической ущербности и жестокости. Еще до того, как Ежов развернулся в полной мере как организатор репрессий, мно­гим, отмечает Р.Конквест, "он напоминал мальчишку из тру­щоб, чьим любимым занятием было привязать к кошачьему хвосту смоченную керосином бумагу и поджечь ее".

 

Несмотря на подобные характеристики, имеющие, конеч­но, все основания, можно отметить, что до определенного мо­мента Ежов не выделялся из когорты сталинских высокопо­ставленных чиновников. Обычными были его политическая биография и административная деятельность на доверенных постах.

 

Н.И.Ежов родился в 1895 г. в Петербурге, в рабочей семье. Не получив образования (в анкете, заполненной после ареста в 1939 г., в графе об образовании он написал: "незаконченное низшее"), как и многие его сверстники рано, с 14 лет, начал трудиться. Был учеником портного, работал на Путиловском заводе. В годы первой мировой войны был призван в армию. Служил на Северном фронте, работал слесарем в артиллерий­ских мастерских. В мае 1917 г. вступил в партию большеви­ков. Был комиссаром одной из тыловых частей в Витебске. В годы гражданской войны назначался комиссаром ряда красно­армейских частей. В Казани попал на работу в Татарский обком РКП (б). В августе 1921 г. был отозван на работу в Мос­кву, где, по предположению Б.Султанбекова, Ежов мог найти поддержку у некоторых работников ЦК (например, Л.М.Ка­гановича или М.М.Хатаевича), с которыми познакомился еще в Белоруссии²⁸. В начале 1922 г. Ежов был назначен секрета­рем Марийского обкома партии, еще через год - секретарем Семипалатинского губкома, а в 1925 г. - заведующим оргот­делом Казахского крайкома партии.

 

Многие из тех, кто сталкивался с Ежовым в этот период, сохранили о нем благоприятные впечатления. Известный со­ветский писатель Юрий Домбровский (автор лучшего произ­ведения о времени "большого террора" -- романа в двух кни­гах: "Хранитель древности" и "Факультет ненужных вещей", сам переживший несколько арестов, лагеря и ссылки) вспоми­нал: "Три моих следствия из четырех проходили в Алма-Ате, в Казахстане, а Ежов долго был секретарем одного из казах­станских обкомов (Семипалатинского). Многие из моих современников, особенно партийцев, с ним сталкивались по ра­боте или лично. Так вот, не было ни одного, который сказал бы о нем плохо. Это был отзывчивый, гуманный, мягкий, тактич­ный человек. (А ведь годы-то в Казахстане были страшные - голод, банды, бескормица, откочевка в Китай целых аулов). Любое неприятное личное дело он обязательно старался ре­шить келейно, спустить на тормозах. Повторяю: это общий отзыв. Так неужели все лгали? Ведь разговаривали мы уже после падения "кровавого карлика". Многие его так и называ­ли "кровавый карлик". И действительно, вряд ли был в исто­рии человек кровавее его"²⁹. О том же пишет А.М.Ларина (Бухарина): "Мне, в частности, хорошо запомнился ссыльный учитель, казах Ажгиреев, встретившийся на моем жизненном пути в сибирской ссылке. Он близко познакомился с Ежовым во время работы того в Казахстане и выражал полное недоу­мение по поводу его страшной карьеры... Он часто подсажи­вался ко мне и заводил разговор о Ежове: "Что с ним случи­лось, Анна Михайловна? Говорят, он уже не человек, а зверь! Я дважды писал ему о своей невиновности - ответа нет. А когда-то он отзывался и на любую малозначительную прось­бу, всегда чем мог помогал"³⁰.

 

В 1927 г. Ежов попал в аппарат ЦК в Москву, в 1929-1930 гг. работал заместителем наркома земледелия СССР (это был период насильственной коллективизации и массового "раску­лачивания", к чему Ежов приложил руку). Затем вновь был возвращен в ЦК, где занимал важные посты заведующего от­делом распределения административно-хозяйственных и профсоюзных кадров, промышленным отделом. Непосредст­венным начальником Ежова в ЦК был Л.М.Каганович. Имен­но по его представлению 25 ноября 1930 г. Политбюро приня­ло специальное решение о Ежове: ему разрешили присутство­вать на заседаниях Политбюро и получать "все материалы, рассылаемые членам и кандидатам ЦК"³¹.

 

По свидетельствам некоторых современников, Ежов в этот начальный период своей карьеры в ЦК не выделялся какой-либо особой кровожадностью³². Американский историк Р.Турстон, изучавший репрессии 30-х годов на промышлен­ных предприятиях, высказал предположение, что жизненный опыт Ежова, работавшего в металлопромышленности Петер­бурга в начале века в период усиления конфликтов между рабочими и владельцами заводов, мог оказать определенное влияние на активность органов НКВД, которые организовы­вали многочисленные дела против руководителей предприя­тий³³. Однако деятельность Ежова в качестве руководителя отдела, ведавшего кадрами в ЦК ВКП(б), не дает оснований подозревать его в особых "антиспецовских" настроениях. Бо­лее того, документы показывают, что несколько раз Ежов вы­ступал инициатором акций в защиту хозяйственников. На­пример, в ноябре 1932 г. по инициативе распределительного отдела ЦК ВКП(б) был поставлен вопрос о чрезмерной теку­чести руководящих кадров в угольной промышленности. Об­следования, проведенные подчиненными Ежова, показали, что невыполнение программы угледобычи было напрямую связано с частой сменяемостью руководителей-угольщиков. В среднем каждый руководитель и главный инженер рудоуправлений имели стаж работы на одном месте 6 месяцев, а заведу­ющие шахтами - 3-3,5 месяца, в то время как для нормаль­ной работы требовалось провести на предприятии несколько лет. Примерно такой же была картина по всем инженерно-техническим работникам, Ежов подготовил по этому поводу специальную записку³⁴, и 19 января 1933 г. вопрос был рассмотрен на заседании Орг­бюро ЦК ВКП (б). В принятом решении был установлен новый порядок назначения и смещения руководителей угольных предприятий - управляющих трестами только с разрешения ЦК ВКП (б), их заместителей - приказом наркома тяжелой промышленности, управляющих шахтами - приказом управ­ляющих трестами и т.д. В целом, ставилась задача добиться, чтобы командный состав работал на одном месте не менее 3-4 лет. Партийным организациям специально поручалось "обес­печить устойчивость руководящего состава угольных пред­приятий... гарантировав их от всяких наскоков и частых нео­боснованных снятий с работы во вред и ущерб делу, поставив их в такое положение, как и директоров промышленных предприятий"³⁵.

 

В апреле 1933 г. Ежов направил секретарю ЦК ВКП (б) Л.М.Кагановичу докладную о самовольном, без согласования с НКТП и ЦК, снятии местными хозяйственными руководи­телями и Уральским обкомом партии директоров четырех ме­таллургических заводов. 7 июня Оргбюро ЦК приняло поста­новление, в котором отменило эти решения, наказав винов­ных³⁶.

 

На XVII съезде партии Ежов был избран членом ЦК ВКП (б). После съезда он стал членом Оргбюро ЦК, замести­телем председателя КПК при ЦК и заведующим промышлен­ным отделом ЦК.

 

Коренной перелом в судьбе Ежова, как уже говорилось, произошел после убийства Кирова. Сталин избрал Ежова своим главным помощником в осуществлении планов "политиче­ской чистки". Первым поручением такого рода было следствие по делу об убийстве Кирова. Несмотря на отсутствие каких-либо фактов, Сталин приказал разрабатывать версию прича­стности к убийству Зиновьева, Каменева и их сторонников. Руководители НКВД с недоверием отнеслись к этой версии и фактически попытались саботировать указания Сталина. Тог­да сыграл свою роль Ежов. Сталин фактически назначил его своим представителем в НКВД. Ежов вникал во все детали следствия, направляя его в необходимое Сталину русло. Это вызывало недовольство чекистов, не привыкших к подобному контролю. Однако Сталин настоял на своем. На февральско-мартовском пленуме 1937 г. Ежов так рассказывал об этих событиях: "...Начал т. Сталин, как сейчас помню, вызвал ме­ня и Косарева и говорит: "Ищите убийц среди зиновьевцев". Я должен сказать, что в это не верили чекисты и на всякий случай страховали себя еще кое-где и по другой линии, по линии иностранной, возможно, там что-нибудь выскочит...

 

Первое время довольно туго налаживались наши взаимоот­ношения с чекистами, взаимоотношения чекистов с нашим контролем. Следствие не очень хотели нам показывать, как это делается и вообще. Пришлось вмешаться в это дело т. Сталину. Товарищ Сталин позвонил Ягоде и сказал: "Смотри­те, морду набьем"...

 

Ведомственные соображения говорили: впервые в органы Ч К вдруг ЦК назначает контроль. Люди не могли никак пере­варить этого..."³⁷.

 

Ежов выполнил поручение Сталина: следствие по делу за­вершилось двумя судебными процессами над бывшими оппо­зиционерами, в том числе над Зиновьевым и Каменевым, ко­торых обвинили в политической ответственности за террори­стический акт. Назначенный в феврале 1935 г. секретарем ЦК ВКП(б) и председателем Комиссии партийного контроля, Ежов продолжал контролировать НКВД и в тесном контакте с чекистами проводил чистку, известную под названием "про­верка и обмен партийных документов".

 

Сталин в этот период оказывал Ежову особые знаки внима­ния. Например, 23 августа 1935 г. Сталин переслал Ежову предложения Крупской об обучении взрослых, о публикации ее статьи в "Правде" и об организации музея Ленина. "Т. Крупская права по всем трем вопросам, - отмечал Сталин в сопроводительной записке. - Посылаю именно Вам это пись­мо потому, что у Вас обычно слово не расходится с делом и есть надежда, что мою просьбу выполните, вызовите т. Крупскую, побеседуете с ней и пр." Ежов не слишком быстро вы­полнил это поручение, но Сталин остался доволен. "Хорошо, что Вы цепко взялись за дело и двинули его вперед", - писал он Ежову 10 сентября. Высказав свои замечания о проекте организации музея Ленина, Сталин добавил: "Теперь главное. Вам надо поскорее уходить в отпуск - в один из курортов СССР или за границу, как хотите, или как скажут врачи. Как можно скорее в отпуск, если не хотите, чтобы я поднял боль­шой шум"³⁸. Подобные письма, конечно, свидетельствовали не только об особом расположении Сталина к растущему вы­движенцу, но и о том, что пока еще вождь (хоть и с помпой) поручал ему заниматься относительно второстепенными де­лами. Впрочем, Ежов едва ли замечал это. Вряд ли ему прихо­дило в голову и то, что забота Сталина о его здоровье имеет сугубо меркантильный характер: Сталин решил использовать Ежова для решения самых грязных политических задач. На­бравшийся в отпуске сил, Ежов был брошен на подготовку дела о "троцкистском террористическом подполье" и "объеди­ненном троцкистско-зиновьевском центре".

 

Здесь повторилась ситуация начала 1935 г. - Сталин ис­пользовал Ежова для проталкивания своей версии вопреки определенному противодействию руководства НКВД. Прове­дя массовые аресты среди бывших сторонников Троцкого, ру­ководство НКВД предлагало предать их суду и расстрелять. Однако Сталин требовал сфабриковать дело об объединенном "троцкистско-зиновьевском центре", который получал дирек­тивы о терроре против руководителей ВКП (б) из-за границы от Троцкого. В силу разных причин руководители НКВД от­неслись к этим планам сдержанно, и тогда подготовку дела взял в свои руки Ежов. На февральско-мартовском пленуме Ежов так рассказывал об этом поручении Сталина: "Тов. Ста­лин правильно тогда учуял в этом деле что-то неладное и дал указание продолжать его и, в частности, для контроля следст­вия назначили от Центрального Комитета меня. Я имел воз­можность наблюдать все проведение следствия и должен ска­зать, что Молчанов (начальник секретно-политического отде­ла НКВД, который занимался "контрреволюционными дела­ми". - О.Х.) все время старался свернуть это дело..." По­скольку Молчанова поддерживал нарком внутренних дел Яго­да, Сталин решил действовать через заместителя Ягоды Агра­нова и дал соответствующее поручение Ежову. Несколько ме­сяцев спустя Агранов на совещании в НКВД сообщил подроб­ности этой истории: "Ежов вызвал меня к себе на дачу. Надо сказать, что это свидание носило конспиративный характер.

 

Ежов передал указание Сталина на ошибки, допускаемые следствием по делу троцкистского центра, и поручил принять меры, чтобы вскрыть троцкистский центр, выявить явно не­вскрытую террористическую банду и личную роль Троцкого в этом деле. Ежов поставил вопрос таким образом, что либо он сам созовет оперативное совещание, либо мне вмешаться в это дело. Указания Ежова были конкретны и дали правильную исходную нить к раскрытию дела"³⁹.

 

Результатом этой деятельности Ежова был первый "боль­шой московский процесс" над Каменевым, Зиновьевым и дру­гими бывшими оппозиционерами. Все они были расстреляны.

 

С энтузиазмом участвуя в фальсификации дела "объеди­ненного троцкистско-зиновьевского центра", Ежов все глубже вникал в чекистские дела. Пока трудно сказать, готовил ли Сталин Ежова на место Ягоды или собирался ограничиться игрой на противоречиях между наркомом внутренних дел и куратором НКВД от ЦК. Однако в конце августа, на заверша­ющем этапе суда над Каменевым и Зиновьевым произошли события, которые делали более вероятной замену Ягоды.

 

После того как Каменев и Зиновьев дали на суде показания о своих связях с "правыми" - Бухариным, Рыковым и Том­ским, и было официально объявлено, что эти показания нача­ла расследовать прокуратура, М.П.Томский 22 августа покон­чил жизнь самоубийством. В своем предсмертном письме на имя Сталина Томский отрицал показания осужденных. "Я об­ращаюсь к тебе не только как к руководителю партии, но и как к старому боевому товарищу, и вот моя последняя просьба не верь наглой клевете Зиновьева, никогда ни в какие блоки я с ними не входил, никаких заговоров против партии я не де­лал..." - писал Томский Сталину⁴⁰. Заканчивалось письмо неожиданным постскриптумом: "Если ты хочешь знать, кто те люди, которые толкали меня на путь правой оппозиции в мае 1928 года - спроси мою жену лично, только тогда она их назовет"⁴¹.

 

Приехавший на дачу Томского, где произошло самоубий­ство, начальник секретно-политического отдела НКВД Мол­чанов получил это письмо. Однако людей, о которых шла речь в постскриптуме, жена Томского называть Молчанову отказа­лась. Письмо Томского было переправлено Сталину, а на сви­дание с женой Томского Каганович и Орджоникидзе, остававшиеся "на хозяйстве" в Политбюро, послали Ежова. Ежову удалось узнать, что Томский имел в виду Ягоду, который яко­бы "играл очень активную роль в руководящей тройке правых, регулярно поставлял им материалы о положении в ЦК и всячески активизировал их выступления". Вернувшись в ЦК, Ежов доложил об этом ожидавшим его Кагановичу и Орджо­никидзе. Сначала было решено, что Ежов должен поехать к Сталину на юг и лично доложить ему о текущих делах. Неко­торое время спустя, возможно, после совета со Сталиным, Ка­ганович поручил Ежову не ездить к Сталину, а составить письменный отчет.

 

Черновики этого документа сохранились в архиве Ежова. Ежов подробно информировал об обстоятельствах самоубий­ства Томского и содержании его письма. Демонстрируя объек­тивность по отношению к Ягоде, Ежов писал, что не верит заявлению Томского, а считает его клеветническим, попыт­кой свести с Ягодой счеты. Это, впрочем, не помешало Ежову обрушиться с резкой критикой на руководство НКВД. Не­смотря на то, что связи троцкистов внутри НКВД выявить не удалось, писал Ежов, существует множество свидетельств, что сигналы о террористической деятельности троцкистов и зиновьевцев и их блоке поступали и в 1933, и в 1934 гг., но на них не обращали внимания. В НКВД "вскрылось так много недостатков, которые, по-моему, терпеть дальше никак нель­зя. Я от этого воздерживался до тех пор, пока основной упор был на разоблачении троцкистов и зиновьевцев. Сейчас, мне кажется, надо приступить и к кое-каким выводам из всего этого дела для перестройки работы самого Наркомвнудела. Это тем более необходимо, что в среде руководящей верхушки чекистов все больше и больше зреют настроения самодоволь­ства, успокоенности и бахвальства. Вместо того, чтобы сде­лать выводы из троцкистского дела и покритиковать свои соб­ственные недостатки, исправить их, люди мечтают теперь только об орденах за раскрытое дело. Трудно даже поверить, что люди не поняли, что в конечном счете это не заслуги ЧК, что через 5 лет после организации крупного заговора, о котором знали сотни людей, Ч К докопался до истины".

 

Похоже, Ежов делал заявку на смену руководства НКВД. Скорее всего, он хорошо знал настроения Сталина в этом от­ношении и подыгрывал им. Тезис об опоздании НКВД с разоб­лачением заговора (тезис скорее сталинский, чем ежовский) через месяц появится в телеграмме Сталина с требованием сместить Ягоду.

 

О том, что не Ежову принадлежали основные сценарии организации террора, свидетельствовала та часть письма, в которой Ежов информировал Сталина о состоянии дел с разоб­лачением троцкистов и "правых" (Бухарина, Рыкова). "Лично я сомневаюсь в том, - писал Ежов, - что правые заключили прямой организационный блок с троцкистами и зиновьевцами. Троцкисты и зиновьевцы политически настолько были ди­скредитированы, что правые должны были бояться такого бло­ка с ними". Правые имели свою организацию, стояли на почве террора, знали о деятельности троцкистско-зиновьевского блока, но выжидали, желая воспользоваться результатами террора троцкистов в своих интересах. Пришло время, писал Ежов, принять меры. "Самым минимальным наказанием" для "правых" Ежов считал вывод их из ЦК и высылку на работу в отдаленные места. "Тут нужны Ваши твердые указания", - запрашивал Ежов Сталина. Что касается Пятакова, Радека и Сокольникова, Ежов писал, что он не сомневается в том, что они являются руководителями "контрреволюционной банды", однако, понимает, что "новый процесс затевать вряд ли целе­сообразно". "Арест и наказание Радека и Пятакова вне суда, несомненно, просочатся в заграничную печать. Тем не менее, на это идти надо". Ежов докладывал, что выполнил поручение Сталина и организовал пересмотр списков всех арестованных по последним делам и по делам об убийстве Кирова на предмет вынесения новых приговоров. "Стрелять придется довольно внушительное количество. Лично я думаю, что на это надо пойти и раз навсегда покончить с этой мразью". "Понятно, что никаких процессов устраивать не надо. Все можно сделать в упрощенном порядке по закону от первого декабря и даже без формального заседания суда", - добавлял Ежов.

 

Итак, Ежов предстает в этом письме достойным учеником своего учителя. Однако, он явно еще не знает о намерениях Сталина организовать новые процессы и широкомасштабную чистку. Пока все сводится к расправе с бывшими оппозицио­нерами (причем, без акций, подобных суду над Каменевым и Зиновьевым) - только этот план, составленный Сталиным, Ежов проводил в жизнь летом и в начале осени 1936 г. Воз­можно, Сталин еще и сам не знал, как будет действовать в последующие месяцы. Но в любом случае, не Ежов подсказы­вал Сталину новые сценарии и "вдохновляющие" идеи.

 

Будучи исполнителем и действуя в абсолютной тайне, Ежов сумел даже сохранить репутацию относительно умерен­ного деятеля. Время от времени он помогал руководителям ведомств защитить от репрессий их работников. По поруче­нию Сталина Ежов уже полным ходом готовил дело о "терро­ристической деятельности" "правых", но не знавший этого Н.И.Бухарин, по свидетельству А.М.Лариной, к Ежову "отно­сился очень хорошо". "Он понимал, что Ежов прирос к аппара­ту ЦК, что он заискивает перед Сталиным, но знал и то, что он вовсе не оригинален в этом. Он считал его человеком чест­ным и преданным партии искренне... Бухарину же представлялось тогда, как это теперь ни кажется парадоксальным, что Ежов хотя человек малоинтеллигентный, но доброй души и чистой совести... Назначению Ежова на место Ягоды Бухарин был искренне рад: "Он не пойдет на фальсификацию"..."⁴². Судя по данным В.Ф.Некрасова, не затаила злобы на Ежова, несомненно, несущего свою долю ответственности за смерть Орджоникидзе, и вдова Орджоникидзе Зинаида Гавриловна, дружившая в свое время с женой Ежова. Она, свидетельствует Некрасов, не считала Ежова "страшным злодеем". "Он был игрушка, - говорила она. - Им вертели, как хотели"⁴³.

 

На известном февральско-мартовском пленуме ЦК ВКП(б) 1937 г. Ежов был одной из главных фигур. Он высту­пил с двумя докладами: по делу Бухарина и Рыкова, и о вреди­тельстве в органах НКВД. Занимаясь первостепенными госу­дарственными вопросами, Ежов фактически вошел в состав высшего руководства страны, хотя формально не являлся чле­ном Политбюро. По предложению Сталина Ежов был вклю­чен в постоянную комиссию Политбюро по подготовке и реше­нию вопросов секретного характера (подробнее об организа­ции этой комиссии будет сказано далее). Старые члены По­литбюро в условиях массового террора в определенной мере зависели от НКВД и его шефа, согласовывая с ним многие существенные вопросы, прежде всего кадровые. 2 сентября 1937 г., обращаясь в Политбюро с просьбой утвердить ряд кад­ровых перемещений в Наркомате обороны, Ворошилов, на­пример, мотивировал свою просьбу так: "Вчера т. Ежов принял тов. Грибова. После этого я говорил с т. Ежовым по теле­фону и он заявил мне, что против Грибова у него нет никаких материалов и дел. Считаю возможным назначить т. Грибова ком[андующим] войсками СКВО (Северо-Кавказский воен­ный округ. - О.Х.), а т. Тимошенко перевести на ХВО (Харь­ковский военный округ. - О.Х.), командующим войсками"⁴⁴.

 

В какой мере все это свидетельствовало о том, что Ежов стал самостоятельной политической фигурой? Существует большое количество документальных свидетельств о том, что деятельность Ежова в годы "большого террора" тщательно контролировал и направлял Сталин. Он правил основные до­кументы, готовившиеся в ведомстве Ежова, регулировал ход следствия и определял сценарии политических процессов. В период следствия по делу Тухачевского и других военачаль­ников, обвиненных в "военном заговоре", например, Сталин принимал Ежова почти ежедневно⁴⁵. Как следует из журнала записей посетителей кабинета Сталина, в 1937-1938 гг. Ежов побывал у вождя более 270 раз и провел у него в общей слож­ности более 840 часов. Это был своеобразный рекорд: чаще Ежова в сталинском кабинете появлялся только Молотов (см. приложение 4). Как уже говорилось, Политбюро утверждало все приказы НКВД, касавшиеся проведения массовых репрес­сивных акций, а также организации отдельных наиболее крупных судебных процессов.

 

Несмотря на то, что большинство директив о терроре офор­млялись как решения Политбюро, их истинным автором был, судя по имеющимся документам, Сталин. Как утверждал в своих мемуарах Хрущев, значительную роль в 1937 г., поми­мо Сталина, играли также Молотов Ворошилов, Каганович⁴⁶. Активность этих соратников Сталина, а также других членов Политбюро в проведении репрессий подтверждается много­численными фактами. Многие решения, судя по всему, Ста­лин принимал фактически единолично. За подписью Сталина на места шли директивы ЦК о проведении арестов и организа­ции судов⁴⁷. В ряде случаев Сталин рассылал телеграммы с указаниями от своего имени. Например, 27 августа 1937 г. в ответ на сообщение секретаря Западного обкома партии Коротченко о ходе суда над "вредителями, орудовавшими в сель­ском хозяйстве Андреевского района", Сталин телеграфиро­вал: "Советую приговорить вредителей Андреевского района к расстрелу, а о расстреле опубликовать в местной печати". Аналогичную телеграмму от своего имени в тот же день Ста­лин послал в Красноярский обком⁴⁸. С большей долей уверен­ности можно предполагать, что по мере открытия документов Президентского архива обнаружится еще множество дополни­тельных свидетельств о ведущей роли Сталина в организации террора.

 

Сам Ежов был способным и инициативным "учеником" Сталина. Он достаточно успешно справился с подготовкой не­скольких открытых процессов, которые, несмотря на отдель­ные "погрешности", завершились полным признанием подсу­димыми - видными деятелями большевистской партии - своей вины. Ежов лично участвовал в допросах и отдавал при­казы о применении пыток. От НКВД, который возглавлял Ежов, исходила инициатива в проведении многих репрессив­ных акций. Желая угодить Сталину, доказать свою "незаме­нимость", Ежов поощрял своих подчиненных к "перевыполнению" "планов" на массовые аресты и расстрелы, установлен­ные Политбюро.

 

Сталин, несомненно, подталкивал Ежова к более актив­ным действиям. В литературе неоднократно отмечался факт невиданной по интенсивности пропагандистской кампании, которая была организована вокруг НКВД и лично Ежова в 1937-1938 гг. Ежов получил все возможные награды и звания, занимал сразу несколько ключевых партийно-государствен­ных постов (секретарь ЦК, председатель КПК, нарком внут­ренних дел, кандидат в члены Политбюро с октября 1937 г.). Его именем называли города, предприятия, колхозы.

 

Несмотря на это, есть основания полагать, что с самого начала Сталин расчетливо сохранял определенную дистан­цию между собой и Ежовым, явно предпочитал возлагать "лавры" за массовое "разоблачение врагов" на НКВД и его руководителя. "Сейчас мне думается, когда я вспоминаю то время, - рассуждал в 70-е годы по этому поводу известный советский писатель К.Симонов, - что раздувание популярно­сти Ежова, его "ежовых рукавиц", его железного наркомства, наверное, нисколько не придерживалось, наоборот, скорее, поощрялось Сталиным в предвидении будущего, ибо, конеч­но, он знал, что когда-то наступит конец тому процессу чист­ки, которая ему как политику и человеку, беспощадно жесто­кому, казалась, очевидно, неизбежной; раз так, то для этого последующего периода наготове имелся и вполне естествен­ный первый ответчик".

 

В связи с этим можно обратить внимание на многие факты сдержанности Сталина по отношению к Ежову. Более чем скупой была процедура избрания Ежова в Политбюро на пле­нуме ЦК ВКП(б) 12 октября 1937 г.:

 

"СТАЛИН... Второй вопрос. О составе Политбюро. Полит­бюро предлагает ввести тов. Ежова в кандидаты в члены По­литбюро и утвердить его кандидатом в члены Политбюро.

ГОЛОСА. Правильно.

АНДРЕЕВ. Какие предложения будут.

ГОЛОСА. Голосовать.

АНДРЕЕВ. Кто за то, чтобы принять предложение Полит­бюро - ввести тов. Ежова в кандидаты в члены Политбюро тех прошу поднять руки. Кто против? Нет. Кто воздержался? Нет. Принято единогласно"⁵⁰.

 

Историки неоднократно обращали внимание на тот факт, что Сталин отсутствовал на торжественном заседании в честь 20-летия органов ВЧК-ОГПУ-НКВД в декабре 1937 г., в день, как справедливо отмечает Б.Султанбеков, "наивысшего тор­жества Ежова, на фигуре которого сконцентрировалось все почтение к органам"⁵¹.

 

В общем, Ежов вряд ли мог претендовать на роль организа­тора "большого террора", самостоятельного политического де­ятеля, в сколько-нибудь серьезной мере предопределявшего размах и направление чистки. Ежов был старательным испол­нителем воли Сталина, действовал в рамках четких указаний "сверху". Неизвестно ни одного факта, который хоть в какой-то мере свидетельствовал бы, что Ежов вышел из-под сталин­ского контроля. От дел Ежов был отстранен в тот момент, который счел целесообразным сам Сталин.

 

Так же, как в свое время "большую чистку", новый поворот "генеральной линии", отказ от массовых репрессий, а, следо­вательно, устранение Ежова и его соратников, Сталин начал готовить загодя, медленно дозируя его и тщательно скрывая свои истинные намерения. 8 апреля 1938 г. Политбюро утвер­дило назначение Ежова по совместительству наркомом водно­го транспорта СССР⁵². Внешне это выглядело как новое по­четное задание в духе продолжения большевистской традиции (первый председатель ВЧК Ф.Э.Дзержинский был назначен по совместительству наркомом путей сообщения для наведе­ния порядка в этой важнейшей отрасли народного хозяйства). Однако фактически новое назначение Ежова было поводом для очередной перетасовки кадров в НКВД. В последующие недели Политбюро санкционировало перемещение в нарко­мат водного транспорта большого количества ответственных сотрудников НКВД⁵³. Значительные кадровые перестановки продолжались и в последующие месяцы.

 

Недавние "герои-чекисты" почуяли недоброе, и некоторые попытались предупредить свой арест. Широкий резонанс в ежовском наркомате получило известие о бегстве за границу одного из высоких чинов этого ведомства, начальника УНКВД Дальневосточного края Г.С.Люшкова. В 1937-м-начале 1938 г. под его руководством проводились аресты, расстрелы, де­портации из приграничных районов в Среднюю Азию совет­ских корейцев. В конце мая 1938 г. Политбюро приняло реше­ние освободить Люшкова от работы на Дальнем Востоке и отозвать его в центральный аппарат НКВД. Опытный Люшков понял, что означает это "повышение". В ночь с 12 на 13 июня, прихватив ценные документы, под видом инспекцион­ной поездки он перешел границу с Маньчжоу-Го. В дальней­шем Люшков сотрудничал с японской разведкой, сообщая ценные данные. В августе 1945 г. отступавшие японцы застре­лили много знавшего перебежчика.

 

Побег Люшкова был сильным ударом по Ежову, на которо­го в любом случае ложилась ответственность за столь крупные провалы. Видимо, именно тогда Ежов почувствовал всю шаткость своего положения. В конце ноября 1938 г., уже после своего смещения, Ежов в своеобразном письме-исповеди на имя Сталина отмечал: "Решающим был момент бегства Люшкова. Я буквально сходил с ума. Вызвал Фриновского и пред­ложил вместе поехать докладывать Вам. Один был не в силах. Тогда же Фриновскому я сказал: Ну теперь нас крепко нака­жут... Я понимал, что у Вас должно создаться настороженное отношение к работе НКВД. Оно так и было. Я это чувствовал все время".

 

Очень скоро Ежову пришлось еще раз убедиться, что пред­чувствия его не обманули. В августе первым заместителем Ежова был назначен секретарь ЦК КП Грузии Л.П.Берия. Внешне Ежов оставался в фаворе и силе, но рядом с ним поя­вился человек, которого сам нарком внутренних дел по доброй воле никогда бы не выбрал себе в заместители. "Переживал и назначение т. Берия, - признавался Ежов в уже цитирован­ном письме на имя Сталина. - Видел в этом элемент недове­рия к себе, однако, думал все пройдет. Искренне считал и считаю его крупным работником, я полагал, что он может занять пост наркома. Думал, что его назначение - подготов­ка моего освобождения".

 

Легкость, с которой смещали и арестовывали ближайших сотрудников Ежова и назначали на их место новых людей, свидетельствовала о бессилии наркома внутренних дел. В от­чаянии он попытался предпринять некоторые контрмеры. Как признавался Ежов Сталину, на это его подталкивал также Фриновский, находившийся с Берия в плохих отношениях. Фриновский доказывал Ежову, что с Берия невозможно сра­ботаться, что он будет предвзято информировать Сталина о положении в наркомате. Фриновский советовал: "Держать крепко вожжи в руках. Не хандрить, а взяться крепко за аппа­рат, чтобы он не двоил между т. Берия и мной. Не допускать людей т. Берия в аппарат". Одновременно активизировался сбор компрометирующих Берия материалов. По совету Фри­новского Ежов передал их Сталину.

 

Очевидно, однако, что в сложившейся ситуации от Ежова уже ничего не зависело. Судорожно пытаясь остаться на пла­ву, он, несомненно, понимал, что кадровая чистка в НКВД рано или поздно дойдет до наркома. Не справляясь с нервными перегрузками, Ежов, по некоторым свидетельствам, начал беспробудно пьянствовать.

 

С октября сталинские маневры вокруг НКВД стали более активными. 8 октября Политбюро сформировало комиссию, которой поручалось в короткий срок подготовить проект по­становления ЦК, СНК и НКВД о новой установке по вопросу об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия. Пред­седателем комиссии был назначен пока Ежов, а в ее состав вошли Берия, прокурор СССР Вышинский, председатель Вер­ховного суда СССР Рычков и курировавший в ЦК ВКП(б) деятельность административных органов Маленков. Для под­готовки документа комиссии отводился десятидневный срок, причем в первоначальном проекте постановления, написан­ном рукой Кагановича, срок работы комиссии не оговаривался и был внесен в окончательный вариант постановления Стали­ным⁵⁴. Несмотря на это, постановление СНК и ЦК ВКП(б) "Об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия" было утверждено Политбюро лишь 17 ноября, т.е. более чем через месяц после создания комиссии. Вряд ли столь значительное время понадобилось для составления проекта постановления. Судя по протоколам Политбюро, Сталину потребовался этот месяц для проведения дополнительной кадровой чистки в ап­парате НКВД. С 8 октября по 17 ноября Политбюро санкцио­нировало назначение нового начальника секретариата НКВД, направило на руководящие должности в отдел кадров НКВД группу инструкторов отдела руководящих партийных органов ЦК ВКП(б), назначило новых начальников иностранного от­дела и оперативного отдела Главного управления государст­венной безопасности НКВД, а также нового начальника уп­равления по Ленинградской области (многие новые работники были людьми Берия) и т.д.⁵⁵ Складывается впечатление, что перед решительным ударом Сталин, как обычно, старался предупредить любые неожиданности.

 

Возможно, у Сталина были некоторые основания опасаться отчаянных шагов со стороны обреченных руководителей НКВД. Так, 14 ноября 1938 г. скрылся и перешел на нелегаль­ное положение нарком внутренних дел Украины А.И.Успен­ский. Как вспоминал Н.С.Хрущев, Сталин считал, что о пред­стоящем аресте Успенского предупредил Ежов, который про­слушал телефонный разговор между Сталиным и Хрущевым (тогда секретарем ЦК компартии Украины), обсуждавшими судьбу Успенского⁵⁶. Опыт и налаженные конспиративные каналы позволили Успенскому в течение 5 месяцев скрывать­ся в разных городах СССР. Только 16 апреля, приложив огромные усилия, чекисты под руководством нового наркома внутренних дел Берия сумели разыскать Успенского (за что большая группа сотрудников НКВД была награждена ордена­ми).

 

Постановление от 17 ноября стало окончательным сигна­лом о том, что старое руководство НКВД доживает последние дни. Несмотря на то, что в постановлении констатировались успехи органов НКВД (под руководством партии) по разгрому "врагов народа и шпионско-диверсионной агентуры иностран­ных разведок", а также было записано, что дело очистки СССР от "шпионов, вредителей, террористов и диверсантов" необходимо продолжить, ведомство Ежова было подвергнуто резкой критике. "Массовые операции по разгрому и выкорче­выванию вражеских элементов, проведенные органами НКВД в 1937-1938 гг., при упрощенном ведении следствия и суда, - говорилось в постановлении, - не могли не привести к ряду крупнейших недостатков и извращений в работе органов НКВД и Прокуратуры". "Работники НКВД настолько отвык­ли от кропотливой, систематической агентурно-осведомительской работы и так вошли во вкус упрощенного порядка производства дел, что до самого последнего времени возбуж­дают вопросы о предоставлении им так называемых "лимитов" для производства массовых арестов". Глубоко укоренился "уп­рощенный порядок расследования, при котором, как правило, следователь ограничивается получением от обвиняемого при­знания своей вины и совершенно не заботится о подкреплении этого признания необходимыми документальными данными", нередко "показания арестованного записываются следовате­лями в виде заметок, а затем, спустя продолжительное вре­мя... составляется общий протокол, причем совершенно не вы­полняется требование... о дословной, по возможности, фикса­ции показаний арестованного. Очень часто протокол допроса не составляется до тех пор, пока арестованный не признается в совершенных им преступлениях" и т.д.

 

Постановлением от 17 ноября 1938 г. органам НКВД и Прокуратуре запрещалось производить какие-либо массовые операции по арестам и выселению, а сами аресты предписыва­лось осуществлять в соответствии с Конституцией страны только по постановлению суда или с санкции прокурора. В центре и на местах ликвидировались судебные "тройки", а дела, находившиеся в их ведении передавались на рассмотре­ние судов или Особого совещания при НКВД СССР. Соответ­ствующие поручения ЦК и СНК дали Прокуратуре - тща­тельно проверять обоснованность постановлений об арестах.

 

Органам НКВД напомнили о необходимости соблюдать требо­вания уголовно-процессуальных кодексов при ведении след­ствия: заканчивать расследование в установленные законом сроки, производить допросы арестованных не позже 24-х ча­сов после их задержания, по завершении каждого допроса со­ставлять протокол⁵⁷.

 

Резкие обвинения в адрес НКВД и формулировки о засилии вредителей в этом ведомстве не оставляли сомнений в том, что Сталин решил свалить всю вину за массовый террор исключительно на чекистов. Так и произошло. Причем одной из первых жертв нового курса стал Ежов. Буквально через день после утверждения постановления об арестах и ведении следствия, 19 ноября, Политбюро занялось обсуждением заяв­ления начальника управления НКВД по Ивановской области Журавлева. Судя по всему, это был очередной донос, возмож­но, спровоцированный сверху. Журавлев сообщал, что в свое время докладывал Ежову о подозрительном поведении ряда ответственных работников НКВД, но нарком не проявил к этому должного внимания, хотя сигналы оказались верными. Разбор записки Журавлева на Политбюро превратился в про­работку Ежова. Ему предъявили обвинения в засорении след­ственных органов шпионами иностранных разведок, но глав­ное - в недосмотре за отделом охраны членов ЦК и Политбю­ро, где, якобы, окопались заговорщики.

 

23 ноября Ежов был вызван на встречу со Сталиным, Мо­лотовым и Ворошиловым, которая проходила в сталинском кабинете с 9 часов вечера до часа ночи 24 ноября⁵⁸. В числе прочего, у Сталина, видимо, обсуждалось заявление Ежова об отставке. В этом заявлении на имя Сталина, датированном 23 ноября, Ежов полностью признал свою вину и ответствен­ность за недостатки работы наркомата, засоренность чекист­ских рядов врагами и просил освобождения от обязанностей руководителя этого ведомства. Хорошо понимая, в каком на­правлении развиваются события, Ежов, кроме того, пытался напомнить Сталину о своей верной службе и энергично клялся в безграничной преданности вождю. Свое письмо он закон­чил так: "Несмотря на все эти большие недостатки и промахи в моей работе, должен сказать, что при повседневном руко­водстве ЦК, НКВД погромил врагов здорово. Даю большеви­стское слово и обязательство перед ЦК ВКП(б) и перед тов. Сталиным учесть все эти уроки в своей дальнейшей работе, учесть свои ошибки, исправиться и на любом участке, где ЦК сочтет необходимым меня использовать, оправдать доверие-ЦК"⁵⁹.

 

24 ноября Политбюро удовлетворило просьбу Ежова. Форму­лировка принятого решения была щадящей: отставка объясня­лась как мотивами, изложенными в письме Ежова, так и, якобы, болезненным состоянием бывшего наркомвнудела, не позволяв­шим ему руководить одновременно двумя крупными наркомата­ми: внутренних дел и водного транспорта. Удалив Ежова из Нар­комата внутренних дел, Политбюро сохранило за ним должно­сти секретаря ЦК ВКП(б), председателя КПК при ЦК ВКП(б) и наркома водного транспорта⁶⁰. Несмотря на это, и сами члены Политбюро, и многие из тех рядовых советских граждан, кто вскоре прочитал сообщение о смещении Ежова в газетах, конеч­но, понимали, что его судьба предрешена. "Товарищи, с которы­ми дружил и которые, казалось мне, неплохо ко мне относятся, вдруг все отвернулись словно от чумного. Даже поговорить не хотят", - жаловался Ежов в письме Сталину.

 

На XVIII съезде партии Ежов уже не был избран даже в ЦК. Присутствовавший на пленуме ЦК старого состава, где предва­рительно, за день до голосования на съезде, решался вопрос о новом составе ЦК, известный советский военачальник адмирал Н.Г.Кузнецов оставил такие воспоминания: "Сначала отводили тех членов ЦК, которых считали не справившимися со своими делами или опорочившими себя чем-либо и поэтому недостой­ными войти в новый состав... Помнится как выступал Сталин против Ежова и, указав на плохую работу, больше акцентировал внимание на его пьянстве, чем на превышении власти и необос­нованных арестах. Потом выступил Ежов и, признавая свои ошибки, просил назначить его на менее самостоятельную рабо­ту, с которой он может справиться"⁶¹.

 

Вскоре Ежов был арестован по обвинению в руководстве "контрреволюционной организацией" в НКВД и расстрелян. Проделано это было без обычных шумных кампаний. Аккуратность, с какой убирали Ежова, лишний раз свидетельство­вала о том, что Сталин опасался вызвать слишком широкий общественный интерес к деятельности НКВД и обстоятельст­вам проведения "большого террора". Ежов стал очередным "козлом отпущения", из тех, кто, выполнив волю вождя, рас­плачивались жизнью во имя того, чтобы сам вождь оставался вне подозрений.

 

 

3. Репрессии в Политбюро

 

После нескольких лет относительной стабильности в годы "большого террора" в составе Политбюро произошли существенные изменения, хотя из всех партийно-государственных инстанций Политбюро пострадало в наименьшей степени.

 

Первой жертвой террора (независимо от того, покончил он собой или был убит) стал Г.К.Орджоникидзе. Затем в мае 1937 г. был выведен из состава ЦК ВКП(б) кандидат в члены По­литбюро Я.Э.Рудзутак. Он был одним из старейших руково­дителей партии. Кандидатом в члены Политбюро Рудзутака впервые избрали еще в 1923 г. Затем в 1926-1932 гг. он был членом Политбюро. В 1931-1934 гг. Рудзутак занимал пост председателя ЦКК ВКП(б) и в соответствии с уставом партии, запрещавшим совмещение должностей председателя ЦКК с другими выборными должностями, был выведен из Политбю­ро. После XVII съезда ВКП(б) Рудзутак стал кандидатом в члены Политбюро. В 1937 г. он был расстрелян по обвинению в шпионаже в пользу Германии и причастности к заговору военных во главе с Тухачевским. На освободившееся место кандидатом в члены Политбюро на пленуме ЦК ВКП(б) в октябре 1937 г. был избран Ежов.

 

Следующая замена в Политбюро произошла на пленуме ЦК в январе 1938 г. - П.П.Постышев был выведен из канди­датов в члены Политбюро, а на его место избран Н.С.Хрущев. Смещение Постышева в отличие от других перестановок в Политбюро происходило постепенно, в несколько этапов и мо­жет служить хорошим примером сталинских методов полити­ческих интриг и нравов, царивших в Политбюро в годы терро­ра.

 

П.П.Постышев был одним из самых известных деятелей партии. В социал-демократическое движение он включился еще в 1901 г., был профессиональным революционером. В го­ды гражданской войны руководил партизанскими отрядами на Дальнем Востоке. С 1930 г. Постышев занимал пост секретаря ЦК ВКП(б) и был одним из самых влиятельных партийных функционеров. В 1933 г., в разгар голода на Украине, Сталин назначил Постышева вторым секретарем ЦК КП(б) Украины и первым секретарем Харьковского (тогда столичного) обко­ма. После перевода столицы Украины из Харькова в Киев Постышев стал первым секретарем Киевского обкома, Посты­шев вполне справился с возложенными на него задачами "ук­репления руководства" Украиной и в награду в 1934 г. был избран кандидатом в члены Политбюро ЦК ВКП (б).

 

Тучи над Постышевым начали сгущаться осенью 1936 г., когда в Киеве, в окружении Постышева были произведены массовые аресты. 13 января 1937 г. ЦК ВКП (б) принял специ­альное постановление о Киевском обкоме и ЦК КП(б)У. Руководство республиканской организации было обвинено в за­сорении аппарата врагами. Постышеву объявили выговор и лишили должности секретаря Киевского обкома⁶².

 

Организуя атаку против Постышева, Сталин использовал не только дела о мифических вредителях в украинском партруководстве, но и вполне реальные пороки, присущие киев­ским лидерам, как, впрочем, и руководителям других регио­нов: групповщину, злоупотребление властью, создание мест­ных культов. Являясь формально вторым секретарем ЦК КП(б)У, Постышев фактически был самым сильным руково­дителем на Украине. Свою роль в этом, видимо, сыграли и личные качества Постышева - жесткость, напористость, вла­стность, а также поддержка, которой он долгое время пользо­вался в Москве, являясь кандидатом в члены Политбюро, эмиссаром самого Сталина. Используя свое влияние, Посты­шев окружил себя в украинской парторганизации значитель­ной группой лично преданных ему работников. Они же, в свою очередь, немало потрудились для того, чтобы создать в ре­спублике своебразный культ Постышева - одного из вождей советского народа. Формировался этот культ еще и потому, что до определенного времени окружение монумента собственного величия более мелкими памятниками в честь "верных соратников" поощрял сам Сталин. Как это нередко бывало в те годы, опираясь на высокое положение мужа, активную роль в политической жизни и даже в решении кадровых вопросов в республике пыталась играть жена Постышева - Т.С.Постоловская. Она занимала пост секретаря парткома Украинской Ассоциации марксистско- ленинских научных институтов и принимала деятельное участие в многочисленных конфликтах и склоках, вспыхива­ющих временами среди "бойцов идеологического фронта".

 

Все эти обстоятельства в полной мере использовал Сталин. Обвинения в личной нескромности и злоупотреблениях были обрушены на Постышева на февральско-мартовском пленуме ЦК ВКП(б) в 1937 г. Новый секретарь Киевского обкома Куд­рявцев говорил так: "Обстановка шумихи вокруг т. Постыше­ва зашла так далеко, что кое-где уже громким голосом говори­ли о соратниках Постышева, ближайших, вернейших, луч­ших, преданнейших, а те, кто не дорос до соратников, имено­вали себя постышевцами"⁶³. Досталось в это время и Постоловской, обличая которую, Сталин и его помощники наносили еще один удар по Постышеву.

 

Главным пунктом обвинений против Постоловской было ее неблаговидное поведение в деле некой Николаенко, получившем тогда стараниями Сталина широкую огласку. Это гряз­ная история, по существу провокация, хорошо демонстрирует те методы, которыми первоначально пользовался Сталин, на­нося удары по своим недавним соратникам. Вместе с тем в ней проявились нравы, существовавшие тогда на местах.

 

Член ВКП(б) П.Т.Николаенко была одной из тех экзаль­тированных жертв сталинского учения об усилении классовой борьбы, которым повсюду мерещились враги и шпионы. Рано вступив в партию, она работала женоргом, училась, а в 1935 г. попала на службу в музейный городок в Киеве. Однажды она явилась к директору городка и заявила, что один из сотрудни­ков, по ее мнению, крадет экспонаты, а на вырученные деньги приобретает вещи и продукты в Торгсине. Не найдя поддерж­ки у директора, Николаенко стала обличать и его. Для того чтобы избавиться от Николаенко, ее отправили в аспирантуру Ассоциации марксистско-ленинских научных институтов. Однако и здесь она быстро принялась за старое, выявляя и разоблачая "врагов". Партийная организация УАМЛИНа, не без участия Постоловской, добилась исключения Николаенко из аспирантуры. Николаенко ушла работать на курсы полит­отделов Юго-Западной железной дороги, заявляя направо и налево, что в УАМЛИНе засели враги, а Постоловская "как царица сидит, окруженная врагами". "Доброжелатели" доло­жили об этом жене Постышева, и она не придумала ничего лучшего, как добиться от бюро горкома партии исключения Николаенко из ВКП(б). Желая угодить Постоловской, опера­цию эту проделали быстро, не погнушавшись элементарным подлогом: при помощи подчисток решение об исключении, состоявшееся в январе 1936 г., провели актом за сентябрь 1935 г. Николаенко подала заявление на имя Сталина, и в апреле комиссия Комитета; партийного контроля приняла решение о восстановлении ее в ВКП(б). Однако в Киеве выдавать ей билет и восстанавливать на работе не торопились⁶⁴.

 

Коренной переворот в судьбе Николаенко произошел после постановления ЦК ВКП(б) от 13 января. Прибывшему в Киев для разъяснения постановления Л.М.Кагановичу рассказали о "героине-разоблачительнице", а он, в свою очередь, доложил о ней по возвращении в Москву Сталину. Вождь проявил к Николаенко неподдельный интерес, настолько значительный, что посвятил ей целый абзац в речи на февральско-мартовском пленуме и, более того, включил этот абзац в официаль­ный, широко опубликованный текст речи. "Николаенко - это рядовой член партии, - говорил Сталин. - Она - обыкно­венный "маленький человек". Целый год она подавала сигналы о неблагополучии в партийной организации в Киеве, раз­облачала семейственность, мещанско-обывательский подход к работникам... засилье троцкистских вредителей. От нее отмахивались, как от назойливой мухи. Наконец, чтобы отбить­ся от нее, взяли и исключили ее из партии... Только вмеша­тельство Центрального Комитета партии помогло распутать этот запутанный узел. А что выяснилось после разбора дела? Выяснилось, что Николаенко была права, а Киевская органи­зация была неправа... А ведь кто такая Николаенко? Она, конечно, не член ЦК, она не нарком, она не секретарь Киев­ской областной организации, она даже не секретарь какой-ли­бо ячейки, она просто рядовой член партии.

 

Как видите, простые люди оказываются иногда куда ближе к истине, чем некоторые высокие учреждения"⁶⁵.

 

Догадаться, зачем Сталин создавал этот новый культ "ма­ленького человека", не трудно. Еще недавно призывая совет­ских людей следовать примеру стахановцев, Сталин теперь говорил: действуйте, как Николаенко, и мы поддержим вас, а особо отличившихся даже зачислим в национальные герои. Кроме того, защитив "маленького человека" Николаенко от жены всемогущего Постышева, Сталин в очередной раз де­монстрировал свой "демократизм", готовность защитить про­стого человека от произвола чиновников, укрепил легенду о непричастности вождя к массовому террору. И пока Никола­енко купалась в лучах славы, Постышев был отправлен с Ук­раины в почетную ссылку - секретарем Куйбышевского об­кома партии.

 

В литературе распространено мнение, что Постышев по­страдал потому, что пытался противостоять сталинскому ре­прессивному курсу. Источником этого предположения были соответствующие фрагменты из секретного доклада Хрущева на XX съезде КПСС. "На февральско-мартовском Пленуме ЦК (1937 г.), - говорил Хрущев, - в выступлениях ряда членов ЦК, по существу, высказывались сомнения в правиль­ности намечавшегося курса на массовые репрессии под пред­логом борьбы с "двурушниками". Наиболее ярко эти сомнения были выражены в выступлении тов. Постышева. Он говорил:

 

"Я рассуждал: прошли такие крутые годы борьбы, гнилые члены партии ломались и уходили к врагам, здоровые дрались за дело партии. Это - годы индустриализации, коллективиза­ции. Я никак не предполагал, что, пройдя этот крутой период, Карпов и ему подобные попадут в лагерь врага. (Карпов - это работник ЦК партии Украины, которого хорошо знал Посты­шев). А вот по показаниям, якобы, Карпов с 1934 года был завербован троцкистами. Я лично думаю, что в 1934 году здо­ровому члену партии, который прошел длительный путь оже­сточенной борьбы с врагами за дело партии, за социализм, попасть в стан врагов невероятно. Я этому не верю... Я себе не представляю, как можно пройти тяжелые годы с партией и потом в 1934 году пойти к троцкистам. Странно это..."

 

"Попытки выступить против необоснованных подозрений и обвинений приводили к тому, - говорил Хрущев далее, - что протестовавший подвергался репрессиям. В этом отношении характерна история с т. Постышевым. В одной из бесед, когда Сталин проявил недовольство по адресу Постышева и задал ему вопрос: - Кто вы такой? Постышев твердо заявил с при­сущим ему окающим акцентом: - Большевик я, товарищ Сталин, большевик! И это заявление было расценено сначала как неуважение к Сталину, а потом как вредный акт и впос­ледствии привело к уничтожению Постышева, объявленного без всяких к тому оснований "врагом народа""⁶⁷.

 

Проверить реальность последнего эпизода о разговоре Ста­лина и Постышева невозможно: Хрущев никак не обозначил ни время, ни обстоятельства этой "перебранки". Зато цитату из выступления Постышева на февральско-мартовском пле­нуме теперь без труда можно сопоставить со стенограммой. При таком сопоставлении выясняется, что цитата, включен­ная в доклад Хрущева, заимствована из правленной стено­граммы февральско-мартовского пленума, хотя правка, сде­ланная самим Постышевым, не была существенной. Принци­пиальное же значение имеет тот факт, что фрагмент, исполь­зованный Хрущевым (эта часть доклада Хрущева была подго­товлена секретарем ЦК П.Н.Поспеловым), был вырван из контекста речи Постышева, обрублен на полуслове. На самом деле Постышев заявил следующее (цитата приводится по не­правленной стенограмме пленума, т.е. в том виде, в каком она прозвучала с трибуны пленума): "Я вот так рассуждаю: про­шли все-таки такие крутые годы, такие повороты были, где люди или ломались, или оставались на крепких ногах, или уходили к врагам, - период индустриализации, период кол­лективизации, все-таки жестокая была борьба партии с врага­ми в тот период. Я никак не предполагал, что возможно пере­жить все эти периоды, а потом перейти в лагерь врагов. А вот теперь выясняется, что он с 1934 г. попал в лапы к врагам и стал врагом. Конечно, тут можно верить всему этому, можно и не верить. Я лично думаю, что страшно трудно после всех этих годов в 1934 г. человеку, который прошел на крепких ногах путь ожесточенной борьбы, в 1934 г, пойти к врагам. Этому очень трудно верится. (Молотов. Трудно верить тому, что он только с 1934 г. стал врагом? Вероятно, он был им и раньше). Конечно, раньше. Я себе не представляю, как можно пройти тяжелые годы с партией и потом, в 1934 г., пойти к троцки­стам. Странно это. Какой-то у него червь был все время. Когда этот червь у него появился - в 1926 ли г., в 1924 ли, в 1930 г., это трудно сказать, но, очевидно, червь какой-то был, кото­рый какую-то работу проделал для того, чтобы он попал в стан врагов.

 

Радков (еще один из сотрудников Постышева, арестован­ный по обвинению в троцкизме. - О.Х.) не был троцкистом. По крайней мере, нет ни каких официальных данных за это, чтобы он где-нибудь выговор получил за троцкизм или исклю­чался из партии, или кто-нибудь на него показывал. (Голос с места. Одесситы писали, что он был в троцкистской оппози­ции в 1923 г.). Во всяком случае, может быть, теперь и пишут, но до сих пор не было никаких официальных документов о том, что он был троцкистом. Да не в этом дело, в конце кон­цов. Тов. Сталин не так ставит вопрос, что нужно быть бди­тельным только к этим людям, которые когда-то перед пар­тией имели тот или иной грех. К этим людям можно быть наиболее бдительным, но враг может и сознательно сохранять себя чистым. Вот из показаний правых мы видим, как они себя и свои кадры сохраняли, не вылезали"⁶⁸.

 

Приблизительно в таком духе было построено все выступ­ление Постышева. Понять это не трудно. На февральско-мартовский пленум Постышев приехал уже не секретарем круп­нейшей республиканской партийной организации, а всего лишь секретарем одного из обкомов, к тому же лишь недавно подвергшимся публичному примерному наказанию за пол­итическую слепоту и мягкость к врагам. Несомненно, Посты­шев не был согласен с новым курсом. Более других партийных руководителей он уже к началу пленума испытал на себе, чем грозит расширение репрессий. Однако никаких сколько-ни­будь серьезных "сомнений" ни Постышев, ни другие члены ЦК (кстати, так и не названные Хрущевым) на февральско-мартовском пленуме не заявляли.

 

Речь Постышева на февральско-мартовском пленуме была выслушана довольно спокойно. Грубыми репликами с мест, которые обычно сопровождали выступления опальных функ­ционеров, его не забрасывали. Однако это спокойствие было обманчивым. В середине 1937 г. Политбюро вдруг занялось рассмотрением доноса на Постышева. В заявлении, скорее все­го инспирированном, некто Губельман сообщал, что Постышев в 1910г. подал унизительное ходатайство на имя коман­дующего Московским военным округом о смягчении судебно­го приговора. Постышева вызвали для объяснений. Он пока­ялся, ссылаясь на молодость и несознательность, и Сталин проявил "благородство": дело ограничилось выговором за со­крытие этого факта от ЦК⁶⁹.

 

Однако прошло еще несколько недель, и в Куйбышевскую область по поручению Сталина прибыл секретарь ЦК ВКП (б) А.А.Андреев. Ничего хорошего подобный визит не сулил. Там, где появлялся этот сталинский эмиссар - а командировок в 1937 г. у него было больше чем достаточно, - с новой силой вспыхивали репрессии и кадровые перетряски. Можно только представить себе, что пережил Постышев, ожидая Андреева. Но и на этот раз, казалось, гроза прошла стороной. Андреев ограничился созывом бюро обкома, на котором высказал Постышеву недовольство руководства партии слабой борьбой с врагами в Куйбышевской области и приказал срочно выпра­вить положение. Для начала было арестовано несколько обла­стных руководителей.

 

Получив столь строгие указания, Постышев постарался продемонстрировать активность на поприще выкорчевывания "вражеского подполья". Полгода спустя второй секретарь Куйбышевского обкома Н.Г.Игнатов, обличая окончательно поверженного Постышева, говорил на пленуме ЦК ВКП (б), что после визита Андреева у Постышева "стиль появился дру­гой, что везде и всюду начал кричать, что нет порядочных людей... что везде и всюду враги... У нас две недели все секре­тари городских райкомов и весь аппарат райкомов в городе Куйбышеве бегали с лупами. Постышев берет лупу, вызывает к себе представителя райкома и начинает рассматривать тет­ради, все тетради у нас оборвали, на обложках находили фа­шистскую свастику и дошли до того, что на печеньях есть олени - фашистские значки, на конфетах карамель, там цве­ток, это тоже фашистский значок"⁷. Конечно, не все в этом заявлении следует принимать за "чистую монету". У Игнатова была цель дискредитировать Постышева, и он ее добивался любыми методами. Однако факт остается фактом - в Куйбы­шевской области при активном участии Постышева разверну­лись массовые репрессии.

 

В начале 1938 г. в судьбе Постышева, казалось, наметился счастливый поворот. Как свидетельствует его сын, накануне первой сессии Верховного Совета СССР первого созыва, открывавшейся 12 января 1938 г., Постышев приехал в Москву и встретился со Сталиным. Эту встречу Л.П.Постышев много лет спустя описывал так: "Внезапно Сталин обратился к отцу с вопросом: "Ну как, тебе еще не надоело в твоей ссылке?

 

- Надоело или нет, - ответил тот, - а работать надо там, куда тебя послала партия. Сталин, как бы обращаясь ко всем присутствующим, рассуждал вслух:

 

- Дела у него в Куйбышеве идут неплохо. Урожай собрали хороший... Может, хватит тебе сидеть в ссылке?

 

- Да я не против.

 

- Тогда, может быть, пошел бы ты заместителем к Молотову по советскому контролю?

 

- Что ж, работа интересная, ответственная... Я бы не от­казался, - ответил отец.

 

- Ну как, возражений нет? - Сталин обвел взглядом при­сутствующих. Сталину тогда уже никто не возражал.

 

- Ну, в таком случае переговори с Вячеславом Михайло­вичем, и если он согласен, будем считать этот вопрос решен­ным". Л.П.Постышев сообщал также, что отец успел сказать, ему, что перебирается в Москву"⁷¹.

 

Сообщение о планах Сталина назначить Постышева заме­стителем председателя СНК - председателем Комиссии со­ветского контроля при СНК СССР подтверждается архивны­ми документами (об этом будет сказано далее). Однако по каким-то причинам планы эти не состоялись. Л.П.Постышев в уже упомянутых воспоминаниях объяснял это так: "Вскоре после описанной выше встречи со Сталиным к Павлу Петро­вичу подошел нарком внутренних дел Ежов и пригласил к себе на дачу для беседы. "Нам теперь вместе работать в Моск­ве, надо поговорить". Хоть и не лежало сердце к этому разго­вору у Павла Петровича, пришлось согласиться. Когда маши­на подъехала к даче Ежова, отец увидел у крыльца автомо­биль и выходящего из него Кагановича.

 

- Поворачивай назад! - в сердцах приказал он шоферу. И бросил Ежову: Раз Лазарь там, я туда не пойду!

 

- Да перестань ты, - примиряюще сказал Ежов. - Что старое вспоминать! Нам теперь все равно вместе работать. Надо же как-то договориться...

 

Делать нечего, вошли в дом. Там кроме Кагановича ока­зался и заместитель Ежова Берия. Разговор начал Каганович. Зная отношение к нему Постышева после недавних киевских событий, он обошелся без предисловий:

 

- Ну, теперь ты понял, кого надо слушать и чьи распоря­жения выполнять?

 

- Я всегда выполнял распоряжения ЦК, - ответил отец. - И впредь буду их выполнять.

 

- Ты от ответа не уходи! Ты прекрасно понял, о чем тебя спрашивают. Говори прямо: кого ты теперь будешь слушать и чьи распоряжения выполнять?

 

Павел Петрович повторил свой первый ответ. Каганович повысил голос:

 

- Ты из себя дурачка не строй!

 

 Тут уж не выдержал и отец.

 

- Если тебя интересует, что я понял, то я тебе скажу: я давно понял, что ты не большевик, а дерьмо! И уж кого я буду слушать, то только не тебя!

 

Сказав это в сердцах, Павел Петрович встал и вышел. Его не задерживали.

 

Может быть, именно во время этого разговора, думается мне теперь, когда отец смотрел в глаза каждому из этих троих, ему стало окончательно ясным положение, в котором он нахо­дился. Ему предлагали выбор. Либо он поставит крест на сво­ем большевистском, революционном прошлом и согласится с методами и делами этой троицы, станет их подручным. Либо откажется - и тогда его превратят во "врага народа" и уничтожат не только политически, но и физически. И он тут же, не задумываясь, сделал выбор"⁷².

 

Желание Л.П.Постышева (как и детей других репрессиро­ванных соратников Сталина) представить своего отца героем, не склонившимся перед произволом, понятно. Однако его рас сказ в данном случае вызывает многочисленные сомнения. Непонятна, прежде всего, цель подобной аудиенции Постышева у Кагановича, да еще в сопровождении Ежова. Утверждения, что "троица" (Каганович, Ежов, Берия) хотели сделать Постышева своим "подручным" не выдерживает даже малейшей критики. Берия, который, кстати, был одним из главных недругов Ежова, попал в этот рассказ и вовсе по недоразумению: его назначение заместителем Ежова произошло лишь летом 1938 г., а в январе он просто возглавлял ЦК компартии Грузии. Ни Каганович, ни Ежов также не были настолько самостоятельными фигурами, чтобы вербовать председателя КСК в свои подручные. Нельзя исключить, конечно, что Сталин поручил Ежову и Кагановичу перед назначением Постышева "прощупать" его настроения. Не исключено, однако, что никакой встречи Постышева и Кагановича не было вовсе, а вся история с предполагаемым назначением Постышева в Москву была одним из многочисленных маневров Сталина. Во всяком случае, реальные обстоятельства смещения Постышева с секретарства в Куйбышеве мало походили на почетное выдвижение в Москву.

 

8 января 1938 г. заведующий отделом руководящих пар­тийных органов Г.М.Маленков подал на имя Сталина доклад­ную записку, в которой сообщал, что Куйбышевский обком под руководством Постышева в течение последних трех меся­цев распустил 30 райкомов партии, руководство которых было объявлено врагами народа. "Считаю такие действия Куйбы­шевского обкома ВКП(б) политически вредными и по своим последствиям явно провокационными", - писал Маленков. В представленном Маленковым проекте постановления Полит­бюро по данному вопросу предлагалось объявить выговор бю­ро обкома, в том числе Постышеву, и поручить Постышеву ознакомить с данным решением ЦК партийный актив Куйбы­шевской области.

 

Очевидно, что свое обращение в Политбюро Маленков со­гласовал со Сталиным. Однако в последний момент Сталин счел предложения об объявлении Постышеву только выговора недостаточными. В проект Маленкова Сталин внес новый пункт: освободить Постышева от обязанностей первого секре­таря Куйбышевского обкома с направлением его в распоряже­ние ЦК ВКП(б)'³. В таком виде постановление "О политиче­ски ошибочных решениях Куйбышевского обкома ВКП(б)" было утверждено Политбюро 9 января 1938 г.⁷⁴

 

Через несколько дней это решение Политбюро послужило основанием для избиения Постышева на январском пленуме ЦК ВКП(б). Формально в повестке дня пленума вопрос о Постышеве не стоял. Однако фактически ему посвятили чуть ли не целый день заседаний, разыграв "спектакль" в лучших тра­дициях сталинской школы политических интриг.

 

Начало пленума не должно было вызвать у Постышева осо­бой тревоги. Критика в его адрес, прозвучавшая в основном докладе Г.М.Маленкова, не выходила за рамки недавно при­нятого решения Политбюро о Куйбышевском обкоме. Никто не ставил под сомнение правомерность исполнения Постышевым обязанностей кандидата в члены Политбюро. А поэтому и Постышев, поднявшись на трибуну пленума, произнес речь, которую и должен был произнести кандидат в члены Полит­бюро, пусть и раскритикованный, но прощенный. Признав в немногих словах свои ошибки, Постышев начал высказывать­ся по повестке дня, но неожиданно был атакован многочис­ленными обличающими репликами и вопросами, тон которым задавали из президиума Ежов, Молотов, Маленков и другие. Это был старый и испытанный способ расправы с неугодными на партийных съездах и пленумах. Оппозиционерам и опаль­ным деятелям устраивали настоящие обструкции: забрасыва­ли негодующими выкриками, разоблачали, унижали.

 

Каждый поднимавшийся на трибуну начинал и заканчивал свое выступление осуждением Постышева. Особенно отли­чился на этом поприще второй секретарь Куйбышевского об­кома Игнатов некоторые выдержки из речи которого приво­дились выше. Он резко обрушился на своего недавнего шефа, обвинив его во многих грехах и прегрешениях. (Заметим в скобках, что Игнатов хорошо выполнил свою роль и, заслужив одобрение Сталина, сделал карьеру. Возглавляя в течение многих лет ряд областных и краевых парторганизаций, он в последний год жизни Сталина был произведен в секретари ЦК КПСС. При Хрущеве Игнатов занимал ответственные госу­дарственные посты, но, посчитав, что его обошли, вспомнил годы политической молодости и активно подключился к под­готовке заговора против Хрущева, закончившегося октябрь­ским пленумом 1964 г.)

 

Решающим было выступление Л.М.Кагановича. Его речь, однозначно осуждающая, была тем не менее в некотором от­ношении примечательной. Как член Политбюро, Каганович, явно выполняя поручение Сталина, демонстрировал непредв­зятость руководства партии к Постышеву. Смысл его речи сво­дился к следующему: ЦК, вскрыв ошибки Постышева, пытал­ся помочь ему и сохранить его как политического руководите­ля, готов был доверить даже пост председателя Комиссии со­ветского контроля. Но сами видите, как Постышев выступил на пленуме, он обанкротился, не проявил должной закалки, фактически проигнорировал решение Политбюро о Куйбы­шевском обкоме. Вывод очевиден: как ни старалось руководст­во партии, Постышев погубил себя. "Тов. Постышев, по-мое­му, как крупный политический руководитель обанкротился, - говорил Каганович... - Центральный Комитет партии имел в виду наметить тов. Постышева в качестве председателя Комиссии Советского Контроля... Теперь, после такой речи, я думаю, что вряд ли Центральный Комитет сумеет доверить ему такой пост...

 

Если у т. Постышева нет никаких более глубоких причин и болезней в своем отношении к Центральному Комитету пар­тии, если он сумеет искренне и честно перестроить себя, под­жать свое самолюбие и работать по-большевистски на любой работе, - тогда он сумеет сохранить себя как работника в партии. А если у него пороху не окажется для этого, то, како­вы бы ни были заслуги работника в прошлом, каково бы ни было его происхождение... партия должна осудить подобные грубые ошибки..."⁷⁵

 

Выслушав эти обвинения, пытавшийся поначалу протесто­вать и объясниться, Постышев стал хвататься за последнюю соломинку, которую, казалось, подал ему Каганович, сдался и стал каяться: "Я, товарищи, только одно могу сказать, что я признаю целиком и полностью свою речь, которую я произнес здесь, неправильной и непартийной. Как я произнес эту речь - я и сам понять не могу. Я прошу пленум ЦК простить меня. Я никогда не был не только с врагами, но всегда боролся про­тив врагов, я всегда вместе с партией дрался с врагами народа от всей большевистской души и буду драться с врагами народа от всей большевистской души. Я ошибок наделал много. Я их не понимал. Может быть, я и сейчас их еще не понял до конца. Я только одно скажу, что я речь сказал неправильную, непартийную и прошу пленум ЦК меня за эту речь простить"⁷⁶.

 

Теперь Постышев предстал перед членами ЦК и достаточ­но широким кругом посвященных (а стенограммы пленума, как обычно, рассылались на места) не упорствующей жерт­вой, способной вызвать сочувствие, сомнения в предъявлен­ных обвинениях, а раскаявшимся грешником, получившим по заслугам. (Этот прием непременного раскаяния Сталин, кста­ти, использовал постоянно. Вспомним, например, сколь упор­но он заставлял - и заставил - каяться объявившего было голодовку Бухарина на февральско-мартовском пленуме 1937 г.⁷⁷). Вслед за раскаянием же, как обычно, следовал удар. Взяв слово в самом конце заседания 14 января, Сталин неожи­данно заявил: "У нас здесь в президиуме ЦК или Политбюро, как хотите, сложилось мнение, что после всего случившегося надо какие-либо меры принять в отношении тов. Постышева. И мнение сложилось такое, что следовало бы его вывести из состава кандидатов в члены Политбюро, оставив его членом ЦК". На освободившееся место кандидата в члены Политбюро Сталин предложил Хрущева⁷⁸.

 

Судьба Постышева была предрешена. Через несколько не­дель после январского пленума Политбюро решило передать дело Постышева в Комитет партийного контроля. В КПК к обвинениям в провокационном избиении кадров прибавились новые: подобранные Постышевым сотрудники оказались-де шпионами, а он "по меньшей мере" знал о наличии "контрреволюционной организации" и был осведомлен об участии в ней своих ближайших помощников. 17 февраля Политбюро утвердило решение КПК об исключении Постышева из пар­тии⁷⁹. Вслед за этим он был арестован и расстрелян.

 

Обстоятельства расправы с Постышевым не дают основа­ний усматривать в нем серьезного оппонента Сталина. Нотки недовольства, сквозившие в выступлениях Постышева (как на февральско-мартовском, так и на январском пленумах), сви­детельствовали скорее о стремлении Постышева защитить свое положение в руководстве партии, об обиде на несправед­ливые гонения. Только в одном отношении судьба Постышева отличалась от судьбы других репрессированных членов Политбюро. Мало с кем из них Сталин вел столь длительные игры. Расправы чем дальше, тем больше становились скоры­ми, без создания видимости "непредвзятости". Большевики ленинского поколения оказались совершенно бессильными перед сталинской диктатурой, и их немногочисленные и сла­бые попытки к самозащите были без труда сломлены вождем, опиравшимся на страх и разобщенность партийного "генера­литета" и силу НКВД.

 

Следующей жертвой террора в Политбюро стал кандидат в члены Политбюро Р.И.Эйхе. До этого момента карьера Эйхе складывалась вполне успешно. Член партии с 1905 г., он дол­гие годы возглавлял Сибирскую парторганизацию и пользо­вался полным доверием Сталина. Еще в 1930 г., когда большая группа ответственных работников Сибири потребовала смещения Эйхе, обвиняя его в некомпетентности и неумении работать, Сталин категорически выступил в защиту Эйхе. Оппоненты Эйхе были строго наказаны и сняты со своих должно­стей⁸⁰. Об особом отношении Сталина свидетельствовал и факт избрания Эйхе в 1935 г. кандидатом в члены Политбюро. В октябре 1937 г. Эйхе сделал следующий шаг на карьерном пути: был переведен в Москву на важный пост наркома земле­делия СССР. Однако в апреле 1938 г. Эйхе был арестован, хотя формально из Политбюро не выводился. О его дальней шей судьбе рассказал в известном докладе на XX съезде партии Хрущев. В НКВД Эйхе под пытками заставили признать­ся во вредительстве и участии в контрреволюционной органи­зации. Эйхе написал два заявления на имя Сталина, умолял его разобраться в деле, рассказывал о пытках, которые приме­нялись в НКВД. Однако это не помогло. В феврале 1940 г. Эйхе был расстрелян⁸¹.

 

Смещение и арест Постышева были своеобразным сигна­лом о непрочном положении двух других членов Политбюро - выходцев с Украины - С.В.Косиора и В.Я.Чубаря. Косио­ра, почти десять лет (в 1928-1938 гг.) возглавлявшего украинскую партийную организацию, Сталин после голода 1932-1933 гг., судя по всему, считал недостаточно сильным работником. В 1933 г., как уже говорилось, Косиор был "подкреп­лен" Постышевым, фактически подмявшим под себя Косиора. В январе 1938 г. Косиор был переведен в Москву на пост заме­стителя председателя Совнаркома СССР и председателя Ко­миссии советского контроля - пост, который первоначально якобы предназначался Постышеву. Однако вскоре Косиор был арестован и расстрелян, причем даже без формального выведения из состава Политбюро.

 

Вслед за Косиором была решена судьба Чубаря. Он также был старым членом партии, вступил в нее в 1907 г. В 1926-1934 гг. Чубарь был кандидатом в члены Политбюро, занимая пост председателя Совнаркома Украины. Во время голода на Украине в 1932-1933 г. Сталин в ряде случаев был недоволен деятельностью Чубаря⁸². Однако в 1934 г. Чубарь получил более высокое назначение, стал заместителем председателя СНК и СТО СССР (с января 1938 г. - первым заместителем). Судя по документам, Чубарь играл существенную роль в СНК и активно участвовал в принятии важнейших экономических решений. Однако 16 июня 1938 г. Политбюро приняло специ­альное решение о Чубаре:

 

" 1. Ввиду того, что показания Коси­ора, Эйхе, Тр. Чубаря (видимо, брат В.Я.Чубаря, работал на Украине. - О.Х.), а кроме того, показания Рудзутака и Антипова, бросают тень на т. В.Я.Чубаря, Политбюро ЦК не счита­ет возможным оставить его членом Политбюро ЦК и замести­телем председателя СНК Союза ССР и считает возможным дать ему работу лишь в провинции для испытания.

 

2. Вопрос о конкретной работе т.Чубаря решить в течение ближайших 2-х дней"⁸³.

 

На следующий день, 17 июня, Полит­бюро назначило Чубаря начальником строительства Соли­камского целлюлозного комбината⁸⁴. В Соликамске он был арестован и вскоре расстрелян.

 

Результаты чистки Политбюро формально закрепил XVIII съезд партии в марте 1939 г. На пленуме ЦК нового состава, собравшемся 22 марта, членами Политбюро были утверждены Андреев, Ворошилов, Жданов, Каганович, Калинин, Микоян, Молотов, Сталин, Хрущев, а кандидатами - Берия, Швер­ник. Таким образом, костяк Политбюро остался прежним. Из выдвиженцев свои позиции сохранили Хрущев и Берия. Шверник, давно занимавший второстепенные должности в партийно-государственной иерархии, получил место в Полит­бюро скорее в пропагандистских целях, как председатель ВЦСПС.

 

Тенденция к разбавлению Политбюро новыми кадрами еще раз проявилась два года спустя. В феврале 1941 г. кандидатами в члены Политбюро стали сразу три выдвиженца: Н.А.Вознесенский, Г.М.Маленков и А.С.Щербаков.

 

Массовые репрессии в стране, в том числе чистка Полит­бюро, как уже неоднократно отмечалось в литературе, были нацелены прежде всего на упрочение режима личной власти Сталина. Что касается Политбюро, то, как будет показано далее, эта цель была в значительной мере достигнута. Однако это общее утверждение оставляет открытым вопрос: почему была уничтожена лишь часть Политбюро, по какому принци­пу избирались жертвы террора в высшем руководстве партии? Очевидно, что судьбу того или иного члена Политбюро в годы террора решал лично Сталин, а, потому, в этом случае более чем естественен вопрос о мотивах сталинских действий.

 

Несомненно, что репрессии против членов Политбюро бы­ли составной частью общей "чистки" советской номенклатур­ной верхушки и выдвижения новых кадров. Эта массовая кад­ровая "революция" времен террора была предопределена мно­гими тесно взаимосвязанными причинами и обстоятельства­ми. К середине 30-х годов в СССР сформировался мощный слой партийно-государственной номенклатуры, которая была одной из главных опор режима. Основу этой номенклатуры составляли члены партии с большим партийным стажем, час­то дореволюционным. По разным причинам и в разной степе­ни партийно-государственные чиновники были приверженца­ми Сталина. Одни поддерживали его абсолютно и безоговорочно потому, что, только благодаря Сталину и проводимому им курсу, сумели занять свои посты. Другие - потому, что Сталин вышел победителем в острой борьбе за руководство партией и в 30-е годы оставался единственной сильной фигурой, способной возглавить страну и удержать ее от бунта про­тив правящего режима. Ко второй категории относились прежде всего бывшие оппозиционеры (недавние сторонники Троцкого, Зиновьева, Бухарина и Рыкова), которые публично признали победу и "правоту" Сталина и поклялись ему в вер­ности, получив взамен руководящие должности среднего уровня.

 

Несмотря на все знаки абсолютной преданности и покорно­сти вождю, демонстрируемые чиновниками, у Сталина были основания не слишком доверяться многим из них. Старые коммунисты не устраивали Сталина уже потому, что в их глазах он не являлся абсолютно непререкаемым авторитетом. Чтобы ни говорили эти люди с высоких трибун, Сталин знал: старые партийцы хорошо помнят и о многочисленных прова­лах "генеральной линии" в 30-е годы; и о том, что ленинское "завещание" в какой-то момент чуть было не погубило пол­итическую карьеру Сталина, и он удержался у власти лишь милостью Зиновьева и Каменева; и о том, как в конце 20-х годов лишь благодаря поддержке ЦК Сталину удалось побе­дить группу Бухарина. В моменты же острых кризисов, как это было, например, во время голода 1932-1933 гг., многие руководители демонстрировали полуприкрытое недовольство сталинским руководством, даже саботировали приказы, исхо­дившие из Москвы. По понятным причинам, менее всего Ста­лин и его ближайшее окружение доверяли бывшим оппозици­онерам, подозревали в них затаившихся противников, гото­вых при благоприятных условиях взять реванш.

 

Несмотря на полную зависимость номенклатуры от воли вождя, ее власть не иссякала совсем. За долгие годы работы старые кадры притерлись друг к другу, установили достаточно прочные контакты между собой. Сталин периодически "тасо­вал колоду" руководителей, однако совершенно разбить уста­новившиеся связи, разрушить группы, формировавшиеся вок­руг "вождей" разных уровней по принципу личной преданно­сти, при помощи одних лишь "перетасовок" не удавалось. По существу, в номенклатуре складывались неформальные груп­пировки, сплоченные круговой порукой, стремлением обеспе­чить кадровую стабильность и отвести от себя угрозу репрес­сий, исходившую от Кремля. Как у любого диктатора, у Ста­лина был выбор: сделать уступки номенклатуре, поступив­шись в ее пользу частью своей власти, или произвести очеред­ную кадровую чистку, выдвинуть слой новых руководителей, обязанных своей головокружительной карьерой вождю, а поэ­тому полностью преданных ему.

 

Подозревая многих партийцев в недостаточной политиче­ской лояльности, Сталин, кроме того, был невысокого мнения и об их деловых качествах, компетентности и желании напря­женно работать. Он постоянно обвинял их в бюрократизме и самоуспокоенности. Его раздражали их длительные отпуска и даже болезни. Характерная перепалка между Сталиным и од­ним из заслуженных большевиков, А.П.Смирновым, про­изошла на объединенном заседании Политбюро и Президиума ЦКК 27 ноября 1932 г. На заседании рассматривался вопрос о принадлежности Смирнова к "антипартийной группе" (так называемая группа Эйсмонта-Смирнова-Толмачева), а одно из обвинений состояло в том, что Смирнов недостаточно акти­вен, часто находится в отпусках. Прервав объяснения Смир­нова по поводу болезней, Сталин заявил:

 

"Сталин. Товарищ Смирнов, у нас такое отношение к делу наметилось. Есть одна группа товарищей: берут отпуск на 1,5 месяца и рвутся из отпуска, не могут досидеть до конца. Есть другая группа товарищей, которые едут в отпуск на 8 месяцев, на год, и если не напомнишь несколько раз, они так и не вернутся из отпуска. Первые кряхтят, выбиваются из сил, а вторые гуляют...

Смирнов. Я в их числе?

Сталин. Да, к сожалению.

Смирнов. 36 лет я работал, не уходил ни на один момент...

Сталин. Мы тут кряхтим, тянем тележку, как звери, а дру­гие 3-4 месяца, а то и целый год в отпусках проводят.

Смирнов. Тогда трудно о чем-нибудь говорить, когда я и лодырем оказался и саботажником. Все годы на самых тяже­лых постах был, нес по 5-6 должностей.

Сталин. Я не говорю о тех годах, я говорю о последних.

Смирнов. Я год мучаюсь с этой историей (Смирнов говорил о своей болезни. - О.Х)

Сталин. Постышев на днях говорил, что если хочешь от­дохнуть, нужно напакостить партии".

 

Обличение бюрократизма и разложения в определенной мере отражало наличие реальной проблемы ротации кадров, ограниченных возможностей для выдвижения более энергич­ных и компетентных работников в рамках номенклатурной системы. Многие старые "заслуженные" руководители никог­да не обладали должными знаниями и деловой компетентно­стью, но брали административным напором и до определенной степени самоотверженностью. Однако со временем, развра­щенные властью, многие из них, не приобретая новых знаний и навыков, утрачивали даже свои административные, "рево­люционные" качества. Все больше они предпочитали спокой­ную, материально обеспеченную жизнь, окружали себя серы­ми и подобострастными помощниками, нередко самодурство­вали и до предела злоупотребляли безграничной властью. Все это ставило под угрозу основы системы, которая во многом держалась на административном "энтузиазме" руководящих кадров. Чистка как бы решала эту проблему - открывала путь более молодым и образованным работникам. Смещенные же руководители, как правило, уничтожались физически, ибо в них, обиженных, усматривали питательную' почву для вся­кого рода оппозиций, особенно в условиях обострения обста­новки (например, в случае войны).

 

Подобные мотивы массовых репрессий вполне прослежи­ваются и применительно к Политбюро. Соратники, даже ближайшие из них, интересовали Сталина главным образом как работники. Недрогнувшей рукой он убрал прежде всего тех деятелей, которые либо фактически отошли от дел в силу про­грессировавших болезней, либо оценивались Сталиным как недостаточно энергичные и бесперспективные работники.

 

Заслуженный Г.К.Орджоникидзе в 1937 г. был уже на­столько плох физически, что Сталину не составило большого труда довести его до самоубийства. Конечно, он мог бы оста­ваться в высших эшелонах власти определенным символом, скажем, успехов индустриализации (подобно тому, как на правах символа рабочего класса и крестьянства оставался по­луослепший уже перед войной М.И.Калинин), но имел для этого слишком вспыльчивый характер и временами перечил вождю. Косиор и Чубарь (как недостаточно жесткие) вызыва­ли недовольство Москвы во время голода 1932-1933 гг. на Ук­раине. Сталин постоянно подкреплял их в этот период комис­сарами из Москвы (Кагановичем, Молотовым), а затем вооб­ще сменил большую часть верхушки украинского руководст­ва. Чубарь к тому же болел и, по специальным решениям Политбюро, проводил много времени на лечении за границей. О многом свидетельствовало также назначение Косиора в на­чале 1938 г. на декоративную должность председателя Коми­тета советского контроля.

 

Много лет спустя Молотов утверждал также, что Чубаря Сталин подозревал в "правых" настроениях, потому что тот был связан личными отношениями с Рыковым. "Сталин не мог на Чубаря положиться, никто из нас не мог", - заключал Молотов. Возможно, свою роль сыграло то обстоятельство, что расстрелянные члены Политбюро - Косиор, Чубарь, Постышев - были связаны совместной работой на Украине. Ста­лин всегда подозрительно относился к разного рода группам.

 

Совсем не нужен был Сталину даже вполне послушный Рудзутак. За несколько лет до своего ареста он фактически прекратил активную деятельность, часто болел и по представ­лению врачей постоянно получал по решению Политбюро длительные отпуска. В 1970-1980-е гг. Молотов рассказывал следующее об обстоятельствах ареста Рудзутака: "Он до опре­деленного времени был неплохой товарищ... Неплохо вел себя на каторге и этим, так сказать, поддерживал свой авторитет. Но к концу жизни - у меня такое впечатление сложилось, когда он был у меня уже замом, он немного уже занимался самоублаготворением. Настоящей борьбы, как революционер, уже не вел. А в этот период это имело большое значение.

 

Склонен был к отдыху. Особой такой активностью и углубле­нием в работе не отличался... Он так в сторонке был, в сторон­ке. Со своими людьми, которые тоже любят отдыхать. И ниче­го не давал такого нового, что могло помогать партии. Пони­мали, был на каторге, хочет отдохнуть, не придирались к не­му, ну, отдыхай, пожалуйста. Обывательщиной такой увле­кался - посидеть, закусить с приятелями, побыть в компании - неплохой компаньон. Но все это можно до поры до време­ни... Трудно сказать, на чем он погорел, но я думаю, на том, что вот компания у него была такая, где беспартийные концы были, бог знает какие. Чекисты, видимо, все это наблюдали и докладывали..."⁸⁷. Эти объяснения Молотова, кстати, в значи­тельной мере перекликаются с некоторыми официальными оценками конца 30-х годов. В разгар репрессий, 3 февраля 1938 г., Политбюро утвердило, например, совместное поста­новление ЦК ВКП(б) и СНК СССР, ограничивающее разме­ры дач ответственных работников "ввиду того, что... ряд аре­стованных заговорщиков (Рудзутак, Розенгольц, Антипов, Межлаук, Карахан, Ягода и др.) понастроили себе грандиоз­ные дачи-дворцы в 15-20 и больше комнат, где они роскошест­вовали и тратили народные деньги, демонстрируя этим свое полное бытовое разложение и перерождение".

 

В общем, из старых членов Политбюро неизменно сохраня­ли свои позиции, несмотря на многие притеснения, такие "трудоголики", как Каганович и Молотов, или такие символи­ческие фигуры, как Калинин. Уничтожив "ненужных" членов Политбюро, Сталин пополнил высшее руководство партии, так же, как и слой номенклатурных работников в целом, но­выми людьми, которых считал полезными для дела и рассмат­ривал в качестве потенциальных преемников (и соперников) старой гвардии на ключевых партийно-государственных по­стах.

 

 

Примечания.

 

1. Getty J.A. The Origins of the Great Purges; Rittersporn G.T. Stalinist Simplifications and Soviet Complications. Social Tensions and Polital Conflicts in the USSR, 1933-1953. Philadelphia, 1991; Stalinist Terror. New Perspectives.

2. Солженицын А.И. Архипелаг ГУЛАГ. Т. 1. М., 1989. С. 76.

3. Труд. 1992. 4 июня.

4. Там же.

5. Данные частично опубликованы: Московские новости. 1992.21 июня; См. также РЦХИДНИ, особые протоколы заседаний Политбюро за 1937-1938 гг.

6. Московские новости. 1992. 21 июня; Источник. 1995. № 1. С. 125.

7. Бугай Н.Ф. Выселение советских корейцев с Дальнего Востока // Воп­росы истории. 1994. № 5. С. 144.

8. Московские новости. 1992. 21 июня.

9. Подсчитано по: РЦХИДНИ, особые протоколы заседаний Политбюро.

10. Реабилитация. Политические процессы 30-50-х годов. С. 39. Всего в эти 383 списка, которые удалось выявить в архивах (возможно, списков было больше), были включены 44 тысячи партийных, военных и хозяйственных руководителей. 39 тыс. из них были приговорены к расстрелу. Члены Полит­бюро голосовали за утверждение списков, ставя на них свои подписи (Источ­ник. 1995. № 1.С. 124).

11. Сталинское Политбюро в 30-е годы. С. 58.

12. Исторический архив. 1994. № 2. С. 41. Согласно справке комиссии. Президиума ЦК КПСС под руководством Н.М.Шверника, составленной в начале 1963 г., в 1937-1938 гг. было арестовано 1.372.392 человека, из них 681.692 человека расстреляно (Источник. 1995. № 1. С. 120).

13. Исторический архив. 1992. № 1. С. 125-128. Подробнее о восстановле­нии обычного порядка судопроизводства в 1939 г. см.: Solomon P.H. Soviet Criminal Justice and the Great Terror. P. 408-412.

14. Наиболее известны работы на эту тему американского советолога З.Бжезинского. В советской литературе периода перестройки наибольшую известность этот тезис получил в виде формулы Г.Х.Попова о "подсистеме страха" из его известной статьи о книге А. Бека "Новое назначение".

15. Вопросы истории. 1993. № 6. С. 5-6.

16. Там же. С. 27.

17. Там же. С. 25.

18. Там же. 1993. № 5. С. 4-5, 15. Об активизации духовенства в Казах­стане говорил секретарь республиканской партийной организации Мирзоян (Там же. С. 21-22).

19. Поляков Ю.А., Жиромская В.Б., Киселев И.Н. Полвека молчания (Всесоюзная перепись населения 1937 г.)// Социологические исследования. 1990. №7. С. 69.

20. Вопросы истории. 1995. № 5-6. С. 10-11.

21. Там же. 1995. №8. С. 16.

22. Там же. С. 22.

23. Чуев Ф. Сто сорок бесед с Молотовым. С. 390, 391, 416.

24. Вопросы истории. 1995. № 3. С. 13-14.

25. Там же. С. 12.

26. Хлевнюк О.В. 1937-й: Сталин, НКВД и советское общество. С. 74-90; Khlevnyuk О. The Objectives of the Great Terror, 1937-1938 // Soviet History, 1917-53. P. 158-176.

27. Conquest R. The Great Terror. P. 14.

28. Султанбеков Б. Николай Ежов // Татарстан. 1992. № 1. С. 30.

29. Литературная газета. 1990. 22 августа. С. 6.

30. Ларина (Бухарина) A.M. Незабываемое. С. 270.

31. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 805. Л. 16.

32. См.: Медведев Р.А. О Сталине и сталинизме. С. 320.

33. Thurston R. The Stakhanovite Movement: The Backrground to the Great Terror in the Factories, 1935-1938 // Stalinist Terror. P. 159-160.

34. РЦХИДНИ. Ф. 17. On. 114.Д. 332.Л. 150-151.

35. Там же. Л. 4, 20.

36. Там же. Д. 353. Л. 37; Д. 351. Л. 14.

37. Реабилитация. Политические процессы 30-50-х годов. С. 153-154.

38. 19 сентября 1935 г. Политбюро приняло решение о предоставлении Ежову с 1 октября двухмесячного отпуска и направлении его в сопровождении жены за границу для лечения. На эти цели было ассигновано 3 тыс. руб. в инвалюте. Рассылая постановление для голосования, Каганович сделал на проекте приписку: "Членам ПБ. От т. Сталина в письме к т. Ежову было указано о необходимости пойти ему в отпуск" (РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1079. Л. 63).

39. Реабилитация. Политические процессы 30-50-х годов. С. 178-180.

40. Там же. С. 244-245.

41. Власть и оппозиция. Российский политический процесс XX столетия. М., 1995. С. 163.

42. Ларина (Бухарина) A.M. Незабываемое. С. 269-270.

43. Некрасов В.Ф. Тринадцать "железных" наркомов. История НКВД-МВД от А.И.Рыкова до Н.А.Щелокова. 1917-1982. М., 1995.С.211.

44. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1163. Л. 71 (решение о назначении Грибова и Тимошенко было принято Политбюро на следующий день, 3 сен­тября).

45. Реабилитация. Политические процессы 30-50-х годов. С. 291.

46. Вопросы истории. 1992. № 1. С. 57.

47. Центр хранения современной документации. Ф. 89. Перечень 48. Д. 2, 3,7,9, 11, 12, 15, 16, 17,20.

48. Известия. 1992. 10 июня. С. 7.

49. Симонов К. Глазами человека моего поколения. М., 1989. С. 78.

50. Сталинское Политбюро в 30-е годы. С. 159.

51. Султанбеков Б. Николай Ежов // Татарстан. 1992. № 2. С. 28. Наблю­дения по поводу этих событий см. также: Getty J.A. Origins of the Great Purges. P. 185.

52. РЦХИДНИ. Ф. 17. On. 3. Д. 998. Л. 21.

53. Там же. Л. 37, 40, 41.

54. Там же. Оп. 3. Д. 1002. Л. 37; Оп. 163. Д. 1200. Л. 1.

55. Там же. Оп. 3. Д. 1002. Л. 51; Д. 1003. Л. 11, 13, 17.

56. Вопросы истории. 1992. № 2-3. С. 87.

57. Исторический архив. 1992. № 1. С. 125-128.

58. Там же. 1995. № 5-6. С. 25.

59. Там же. С. 129-130.

60. Там же. С. 131.

61. Военно-исторический журнал. 1993. № 7. С. 50.

62. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 983. Л. 110-112.

63. Вопросы истории. 1995. № 7. С. 19.

64. Там же (данные из выступления нового секретаря Киевского обкома Кудрявцева на февральско-мартовском пленуме 1937 г.).

65. Большевик. 1937. № 7. С. 24.

66. Реабилитация. Политические процессы 30-50-х годов. С. 34.

67. Там же. С. 63-64.

68. Вопросы истории. 1995. № 5-6. С. 4.

69. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 989. Л. 9.

70. Сталинское Политбюро в 30-е годы. С. 164.

71. Постышев Л. Из уходящего прошлого // Факел. Историко-революци­онный альманах. М., 1989. С. 203.

72. Там же. С. 203-204.

73. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1180. Л. 57-59.

74. Там же. Оп. 3. Д. 994. Л. 55.

75. Сталинское Политбюро в 30-е годы. С. 166.

76. Там же. С. 166-167.

77. Вопросы истории. 1992. № 4-5. С. 24, 36; № 6-7. С. 3.

78. Сталинское Политбюро в 30-е годы. С. 167.

79. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 996. Л. 17-18.

80. Письма И.В.Сталина В.М.Молотову. 1925-1936 гг. С. 196-197.

81. Реабилитация. Политические процессы 30-50-х годов. С. 35-37.

82. Письма И.В.Сталина В.М.Молотову. 1925-1936 гг. С. 241.

83. Сталинское Политбюро в 30-е годы. С. 167.

84. Там же. С. 168.

85. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1010. Л. 258-259.

86. Чуев Ф. Сто сорок бесед с Молотовым. С. 413-414.

87. Там же. С. 411-412.

88. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 995, Л. 17.

 

Глава 6

 

1939-1941 годы:

РЕОРГАНИЗАЦИЯ ВЫСШИХ ЭШЕЛОНОВ ВЛАСТИ

 

Вся совокупность известных фактов позволяет утверж­дать, что первостепенной целью репрессий против высших партийно-государственных функционеров было стремление Сталина упрочить свое положение диктатора, свести до мини­мума значение Политбюро как коллективного органа власти и политическое влияние отдельных членов Политбюро. В какой мере была достигнута эта цель? Каким был расклад сил в вы­сших эшелонах власти и какой была ее структура после завер­шения "большого террора"? В литературе существуют два пря­мо противоположных ответа на эти принципиальные вопросы. Наиболее распространена точка зрения, что террор завершил оформление сталинской диктаторской власти и окончательно похоронил все прежние традиции "коллективного руководст­ва". Однако высказывалось и другое, "ревизионистское" мне­ние - об относительности власти Сталина к исходу "большого террора" и в определенном смысле об ее ослаблении в резуль­тате массовых чисток¹. Вопрос этот, несомненно, имеет прин­ципиальное значение. От ответа на него зависит общая оценка итогов сталинской "революции сверху", понимание ситуации в высших эшелонах советского руководства накануне войны.

 

 

1. Старые и новые соратники Сталина

 

Одна из последних работ, в которой предпринята попытка дополнительного обоснования концепции относительного ос­лабления власти Сталина в конце 30-х годов, - сборник ста­тей о сталинском терроре под редакцией А.Гетти и Р.Маннинг². Редакторы книги, в частности, считают, что выводы "ревизионистов" подтверждаются новыми данными, приве­денными в статье российского историка Б.Старкова "Нарком Ежов", опубликованной в сборнике.

 

Действительно, специалисты обратили внимание на ряд положений этой статьи, и, прежде всего на сообщение о том, что, смещая в конце 1938 г. Н.И.Ежова, Сталин хотел назна­чить на пост наркома внутренних дел Г.М.Маленкова, но большинство членов Политбюро поддержали Л.П.Берия, ко­торый и стал новым наркомом. Иначе говоря, поскольку Ста­лин был неспособен назначить угодного ему руководителя ключевого в государственной системе наркомата, постольку говорить о терроре как акции, спланированной для укрепле­ния единоличной власти вождя (центральный тезис всех прежних концепций), бессмысленно. Отмахнуться от такого аргумента трудно. Если сведения Старкова верны, многое в политической истории 30-х годов требует переоценки. Однако пока, кажется, нет оснований торопиться с этим.

 

Прежде всего о самом "первоисточнике" - статье Старко­ва. Сенсационный факт о столкновении Сталина со своими соратниками по поводу назначения Маленкова изложен авто­ром лаконично, без каких-либо пояснений. Ссылки (как и в большинстве других случаев) глухие: "Архив общего отдела ЦК КПСС. Материалы Секретариата ЦК ВКП(б), ноябрь-де­кабрь 1938 г. См. также речь М.И. Калинина на партийном активе НКВД в декабре 1938 г. - ЦГАОР. Материалы пар­тийного актива НКВД СССР декабрь 1938 - январь 1939 г."

 

Нерасшифрованные ссылки (или даже полное их отсутст­вие) в отечественных работах по истории советского общества - печальная закономерность, вызванная отнюдь не злым умыслом авторов, а безобразными правилами доступа к рос­сийским архивам. Научные издержки этого очевидны и толь­ко лишний раз подтверждаются в рассматриваемом случае. Историки лишены возможности проверить правильность ин­терпретации документа коллегой, а значит не могут вести нормальную дискуссию. Единственный способ хоть частично преодолеть эти издержки - максимально полно раскрыть со­держание документов, на основании которых делаются соот­ветствующие выводы. В статье Старкова этого нет. Трудно представить, какие именно свидетельства о дискуссии в По­литбюро могли сохраниться в материалах Секретариата ЦК ВКП (б). Еще непонятнее упоминание доклада Калинина на партийном активе НКВД. Означает ли это, что Калинин, вы­ступая перед чекистами, сообщил им, что Сталин возражал против назначения их нового шефа, Берия?! Ценность этих свидетельств Старкова снижает и тот факт, что они соседству­ют в его статье с данными, так и не получившими четкого документального подтверждения (например, о выступлениях на пленумах ЦК против террора Н.Г.Каминского и И.А.Пят­ницкого).

 

Свидетельствам Старкова решительно противоречат все известные до сих пор и безусловные обстоятельства. Наиболее очевидное из них: если Сталин собирался выдвинуть вместо Ежова Маленкова, то зачем летом 1938 г. в Москву из Тбили­си был переведен Берия и назначен первым заместителем Ежова? Если члены Политбюро были способны остановить террор в момент абсолютного усиления власти НКВД, то по­чему они не сделали это раньше, по каким причинам предпоч­ли отдать "Ежову" многих ближайших друзей и сотрудников, зачем рисковали собственной жизнью, наконец?

 

Можно, конечно, обратить внимание на тот факт, что ре­прессии в Политбюро не затронули костяк сталинских сорат­ников, вождей "первого эшелона" - Молотова, Кагановича, Ворошилова, Калинина, Андреева. Но означало ли это, что основные члены Политбюро сохранили прежнюю власть и бы­ли способны реально противостоять Сталину? Известные фак­ты заставляют отрицательно ответить на этот вопрос. Сталин в любой момент мог без труда расправиться с каждым из своих соратников, и причины их сохранения нужно искать не в их относительной влиятельности, а в расчетах самого Сталина.

 

Прежде всего, арест кого-либо из "первых" членов Полит­бюро был слишком рискованным политическим предприятием - эти люди долгие годы слишком близко стояли к Сталину, и обвинения в их адрес неизбежно бросили бы тень на политиче­скую репутацию самого вождя. Показательным, например, является тот факт, что тайной особой государственной важно­сти вплоть до хрущевских времен оставалась информация о самоубийстве Орджоникидзе. Можно отметить также относи­тельную секретность репрессий против кандидатов и членов Политбюро: ни один из них не был осужден на открытом пол­итическом процессе, а некоторые не прошли даже формаль­ную процедуру исключения из Политбюро на пленуме ЦК.

 

Формально старые члены Политбюро, действительно, со­хранили свои ведущие позиции в высших эшелонах руковод­ства партии. Вскоре после февральско-мартовского пленума ЦК, 14 апреля 1937 г., Политбюро по инициативе Сталина опросом приняло важнейшее постановление "О подготовке вопросов для Политбюро ЦК ВКП(б)":

 

"1. В целях подготовки для Политбюро, а в случае особой срочности - и для разрешения - вопросов секретного характера, в том числе и вопросов внешней политики, создать при Политбюро ЦК ВКП (б) постоянную комиссию в составе т.т. Сталина, Молотова, Ворошилова, Кагановича Л. и Ежова.

2. В целях успешной подготовки для Политбюро срочных текущих вопросов хозяйственного характера создать при По­литбюро ЦК ВКП (б) постоянную комиссию в составе т.т. Мо­лотова, Сталина, Чубаря, Микояна и Кагановича Л."³.

 

Это решение имело принципиальное значение. Фактиче­ски речь шла о "законодательном" закреплении реальной практики ограничения прав Политбюро в пользу узкой груп­пы, состоявшей из Сталина и его ближайших соратников. Ви­димо, понимая уязвимость такого шага с точки зрения устав­ных норм, Сталин счел необходимым дать подробную мотиви­ровку своего предложения. Под его диктовку Поскребышев записал следующее обращение к членам Политбюро: "Вопро­сы секретного характера, в том числе вопросы внешней пол­итики должны подготавливаться Политбюро по правилу сек­ретариатом ЦК ВКП (б). Так как секретари ЦК, за исключе­нием тов. Сталина, обычно работают вне Москвы (Жданов), либо в других ведомствах, где они серьезно перегружены рабо­той (Каганович, Ежов), а секретарь ЦК т. Андреев бывает часто по необходимости в разъездах, между тем как количест­во секретных вопросов все более и более нарастает, секретари­ат ЦК в целом не в состоянии выполнять вышеуказанные за­дачи. Кроме того, ясно само собой, что подготовка секретных вопросов внешней политики абсолютно невозможна без уча­стия т. Молотова и Ворошилова, которые не состоят членами секретариата ЦК". Исходя из этого, Сталин и предложил при­нять решение о создании комиссий⁴.

 

Пока мы не располагаем документами, позволяющими вы­яснить, в какой мере указанные комиссии выполняли возло­женные на них функции, как часто заседали и какие вопросы рассматривали. Удалось выявить единственное (хотя и доста­точно важное) прямое свидетельство в пользу того, что узкая группа Политбюро реально существовала. На докладной за­писке начальника Управления государственных резервов при СНК СССР М.В.Данченко от 28 ноября 1939 г., в которой сообщалось о большом отпуске из мобзапасов цветных метал­лов и каучука и предлагалось дополнительно закупить эти ресурсы за рубежом, Сталин оставил резолюцию: "Членам ПБ (пятерке) предлагаю воспретить выпуск цветных металлов и каучука из госрезервов без согласия Политбюро ЦК ВКП (б). Копию решения Политбюро, если оно будет принято, вручить т-щу Данченко и Вознесенскому, поручив последнему контроль за этим делом"⁵. Соответствующее решение (полностью в сталинской формулировке) было оформлено как постанов­ление Политбюро от 16 декабря 1939 г.⁶ На докладной Дан­ченко под резолюцией Сталина расписались Молотов, Воро­шилов, Микоян, Каганович. Запись в журнале регистрации посещений кабинета Сталина зафиксировала, что из членов Политбюро 16 декабря 1939 г. у Сталина собиралась только эта четверка⁷. Видимо, во время встречи в кабинете Сталина и было принято решение о госрезервах, а также другие реше­ния, зафиксированные затем как постановления Политбюро.

 

С большей долей вероятности можно предположить, что после репрессий в Политбюро (в частности, ликвидации Ежо­ва и Чубаря) комиссии, созданные в апреле 1937 г., фактиче­ски объединились и действовали как "пятерка": Сталин, Мо­лотов, Ворошилов, Каганович, Микоян. Именно эти члены Политбюро чаще всего визировали решения Политбюро. Мо­лотов, Ворошилов, Каганович и Микоян в 1939 г. намного чаще, чем другие члены советского руководства, посещали кабинет Сталина (см. приложение 4), где, вероятно, и проис­ходили заседания "пятерки". Косвенно факт реального суще­ствования руководящей группы подтверждают более поздние свидетельства Молотова. "В Политбюро, - рассказывал он в 1973 г., - всегда есть руководящая группа. Скажем, при Ста­лине в нее не входили ни Калинин, ни Рудзутак, ни Косиор, ни Андреев. Материалы по тому или иному делу рассылались членам Политбюро. Перед войной получали разведданные. Но все наиболее важные вопросы обсуждала руководящая группа Политбюро"⁸.

 

Однако, сохраняя костяк старого Политбюро, Сталин сде­лал все необходимое для того, чтобы полностью подчинить себе соратников, запугать их и лишить малейшей доли пол­итической самостоятельности. Основным методом достиже­ния этой цели были репрессии против родственников и бли­жайших сотрудников старых членов Политбюро. Возможно­сти выбора жертв из окружения соратников у Сталина были неограниченными. В огромном потоке доносов и оговоров на допросах в НКВД всплывали самые разные имена, о чем Ежов регулярно докладывал Сталину. От воли последнего зависело дать или не дать ход "разработке" очередного "подозреваемо­го".

 

Чтобы предотвратить нежелательные конфликты в связи с такими арестами, Сталин целенаправленно внедрял в Полит­бюро своеобразную идеологию "приоритета долга над личны­ми привязанностями" и жестко отвергал попытки членов Политбюро вмешиваться в дела НКВД. Показательным в этом отношении было вмешательство Сталина в переговоры между Ежовым и С.Косиором по поводу судьбы брата Косиора, Вла­димира. Владимир Косиор был сторонником Троцкого и за это вместе с женой находился в ссылке в Минусинске. В начале 1936 г. жена В.Косиора, обвиненная в причастности к "контр­революционной организации", попала в тюрьму. Владимир прислал брату гневное письмо, в котором требовал вмеша­тельства и освобождения жены и, в противном случае, грозил покончить жизнь самоубийством. С.Косиор дрогнул и 3 мая 1936 г. обратился с просьбой к Ежову: "Посылаю тебе письмо моего брата Владимира - троцкиста, очевидно он не врет, во всяком случае ясно, что он дошел до отчаяния. На мой взгляд, надо бы привести это дело в порядок. Если он пишет мне, то значит дошел до последней точки. Вмешайся ты, пожалуйста, в это дело и реши сам как быть".

 

Получив это аккуратное, без прямых просьб, письмо, Ежов решил не игнорировать обращение члена Политбюро и затре­бовал из НКВД дело В.Косиора. Однако одновременно, как обычно, согласовал свои действия со Сталиным. Сталин, пол­учив запрос Ежова, ответил резким отказом. "По всему видно, - писал он, - что Вл. Косиор чуждый рабочему классу субъ­ект, враг советской власти и шантажист. Мерилом всего -партии, рабочего класса, власти, законности - является для него судьба его жены и, только она. Видно, Вл. Косиор поря­дочный мещанин и пошляк, а жена его "попалась" основатель­но, иначе он не пытался бы шантажировать его брата в само­убийстве. Поразительно, что Ст. Косиор находит возможным вмешиваться в это шантажистское дело"⁹.

 

Не исключено, что к подобной демагогии о "партии, рабо­чем классе, власти, законности" прибегал Сталин и в разговоpax с Орджоникидзе. Отказ освободить Папулия Орджони­кидзе был важным сигналом для членов Политбюро. И они смирились с бесполезностью каких-либо обращений к Стали­ну по поводу судьбы близких им людей.

 

После Орджоникидзе одним из первых в 1937 г. был "под­вешен" Л.М.Каганович. Сначала были проведены массовые аресты среди ближайших сотрудников и заместителей Кага­новича по Наркомату путей сообщения. Затем, как рассказы­вал в 1980-е годы сам Каганович, он был подвергнут Стали­ным допросу по поводу дружбы с одним из главных "военных заговорщиков" - Якиром. Каганович узнал тогда, что некото­рые арестованные военные дали показания о его причастности к их "контрреволюционной организации"¹⁰. Дело, однако, этим не ограничилось. Перед войной покончил самоубийством старший брат Кагановича М.М.Каганович, снятый с поста наркома авиационной промышленности и обвиненный в "контрреволюционной деятельности".

 

Особую проблему для Сталина представляли взаимоотно­шения с Молотовым. Молотов был его ближайшим соратни­ком, с которым в течение почти двух десятилетий решались самые важные и секретные дела. В стране и партии Молотов воспринимался как первый человек в окружении Сталина, как его неофициальный наследник. Даже после того, как зна­чение Политбюро было сведено к минимуму, Молотов оста­вался главным советником Сталина. "Ближе всего к Сталину, в смысле принимаемых по тому или другому вопросу реше­ний, стоял Молотов", - так изложил Хрущев свои представ­ления о ситуации в предвоенном Политбюро¹¹. Это утвержде­ние подкрепляется многочисленными фактами. Именно с Мо­лотовым Сталин перед войной решал все принципиальные, прежде всего, внешнеполитические проблемы.

 

Однако всецело преданный Сталину, Молотов в отношени­ях с ним временами позволял себе упрямство и несговорчи­вость, особенно заметные на фоне подобострастия других чле­нов Политбюро. "Он производил на меня в те времена впечат­ление человека независимого, самостоятельно рассуждающе­го, имел свои суждения по тому или иному вопросу, высказы­вался и говорил Сталину, что думает. Было видно, что Стали­ну это не нравилось, но Молотов все-таки настаивал на своем. Это, я бы сказал, было исключением. Мы понимали причины независимого положения Молотова. Он был старейшим при­ятелем Сталина", - писал Хрущев¹². Аналогичные впечатле­ния о взаимоотношениях Сталина и Молотова сохранились у Г.К.Жукова. "Участвуя много раз при обсуждении ряда воп­росов у Сталина в присутствии его ближайшего окружения, - рассказывал он много лет спустя писателю К.М.Симонову, - я имел возможность видеть споры и препирательства, видеть упорство, проявляемое в некоторых вопросах, в особенности Молотовым; порой дело доходило до того, что Сталин повы­шал голос и даже выходил из себя, а Молотов, улыбаясь, вста­вал из-за стола и оставался при своей точке зрения"¹³.

 

Несомненно, тяготясь подобными "приятельскими" отно­шениями, Сталин предпринимал все необходимое, чтобы по­ставить Молотова "на место". Один за другим были удалены секретари и помощники Молотова (например, 17 августа 1937 г. Политбюро сняло с работы заведующего секретариатом Мо­лотова A.M.Могильного, а 28 августа - помощника Молотова М.Р.Хлусера¹⁴). В 1939 г. была проведена атака против жены Молотова П.С.Жемчужиной, занимавшей пост наркома рыб­ной промышленности. 10 августа 1939 г. Политбюро приняло секретное постановление (под грифом "особая папка"), в кото­ром говорилось, что Жемчужина "проявила неосмотритель­ность и неразборчивость в отношении своих связей, в силу чего в окружении тов. Жемчужины оказалось немало враж­дебных шпионских элементов, чем невольно облегчалась их шпионская работа". Политбюро поручило "произвести тща­тельную проверку всех материалов, касающихся т. Жемчу­жины", и предрешило ее освобождение от поста наркома, про­водя "эту меру в порядке постепенности"¹⁵.

 

Над Жемчужиной сгущались тучи. В последующие недели в НКВД были получены показания о ее причастности к "вре­дительской и шпионской работе". Теперь все зависело от того, захочет ли Сталин дать ход этим показаниям. По каким-то причинам Сталин на этот раз решил не доводить дело до аре­ста. 24 октября для рассмотрения вопроса о Жемчужиной бы­ло собрано Политбюро (присутствовали все члены и кандида­ты Политбюро за исключением Хрущева). Скорее всего, по инициативе Сталина (во всяком случае именно его рукой на­писано соответствующее постановление Политбюро) Жемчу­жину наполовину оправдали. В принятом решении (на этот раз оно не проходило под грифом "особая папка", а предназна­чалось для более широкого распространения) обвинения про­тив Жемчужиной были названы "клеветническими". Однако в постановлении повторялась формулировка о "неосмотритель­ности и неразборчивости" Жемчужиной, данная в постановле­нии от 10 августа, и на основании этого было принято решение об освобождении Жемчужиной от поста наркома рыбной про­мышленности¹⁶. 21 ноября 1939 г. Политбюро окончательно освободило Жемчужину от поста наркома и утвердило ее на­чальником главного управления текстильно-галантерейной промышленности Наркомата легкой промышленности РСФСР¹⁷. В феврале 1941 г. на XVIII конференции ВКП(б) Жемчужина была лишена звания кандидата в члены ЦК. По­зже, после войны, Жемчужина все-таки будет арестована и проведет несколько лет в ссылке¹⁸.

 

Документы свидетельствуют о том, что в конце 30-х годов Сталин оказывал на Молотова более заметное давление и по служебной линии, неоднократно делая ему выговоры по пово­ду тех или иных решений Совнаркома. Например, 28 января 1937 г. Молотов обратился в Политбюро с просьбой об утверж­дении дополнительных капитальных вложений для НКВД.

 

Сталин откликнулся на это резкой резолюцией: "т. Молотову. Почему нельзя было предусмотреть это дело при рассмотре­нии титульных списков? Прозевали? Надо обсудить в ПБ"¹⁹. Уже на следующий день предложение Совнаркома было при­нято, и это также свидетельствует о том, что раздражение Сталина было вызвано, скорее всего, не деловыми причинами.

 

17 октября 1937 г. Молотов обратился в Политбюро с прось­бой об утверждении дополнительных капиталовложений для двух предприятий химической промышленности. Сталин по­ставил на письме резолюцию: "т. Чубарю. Кем составлена эта записка? Кто проверял цифры? Трудно голосовать за предло­жение т. Молотова²⁰. Подобное обращение Сталина к Чуба­рю через голову Молотова (который, судя по протоколам По­литбюро, находился в это время в Москве) представляло собой демонстративное нарушение существующей субординации, выпад против Молотова, а, возможно, и попытку внести до­полнительное напряжение во взаимоотношения Чубаря и Мо­лотова. Чубарь, хотя и являлся заместителем председателя СНК и наркомом финансов, был подчиненным Молотова, и то, что письмо в Политбюро было подписано Молотовым, оз­начало, что на уровне Совнаркома вопрос согласован и окон­чательно решен. Несмотря на это очевидное обстоятельство, Сталин вновь повторил свой выпад через несколько дней. 20 октября 1937 г. Молотов обратился в Политбюро с просьбой утвердить выделение из резервного фонда СНК 40 млн. руб. на пополнение оборотных средств торгов системы Наркомата внутренней торговли, а Сталин вновь наложил на письме ре­золюцию: "А как думает на этот счет т. Чубарь?"²¹ И в том, и в другом случае решение в конце концов было принято. Это означало, что Сталин не был против самих постановлений, а, скорее, устраивал некие политические демонстрации. Приме­ры сталинских атак на Молотова по поводу решений Совнар­кома можно продолжить²².

 

В достаточно унизительное положение был поставлен Мо­лотов во время работы XVIII съезда ВКП(б). 14 марта 1939 г. он выступил на съезде с традиционным для председателя СНК докладом об очередном (третьем) пятилетнем плане развития народного хозяйства СССР. По содержанию доклад не пред­ставлял собой ничего особенного, и его основные положения были заранее согласованы и одобрены Политбюро. Однако, уже на следующий день, 15 марта, Политбюро, несомненно, по инициативе Сталина (на подлиннике постановления со­хранилась сталинская правка), приняло постановление "О до­кладе т. Молотова на XVIII съезде ВКП(б) о третьей пятилетке". В нем говорилось: "1) Признать неправильным, что т. Молотов в своем докладе... не остановился на итогах дискус­сии и на анализе основных поправок и дополнений к тезисам. 2) Предложить т. Молотову исправить это положение"²³. Вы­полняя это решение Политбюро, Молотов в заключительном слове 17 марта изложил основное содержание предсъездов­ской "дискуссии", признав при этом (естественно, без ссылок на постановление Политбюро от 15 марта), что исправляет "упущение", сделанное в докладе²⁴.

 

В общем, ничего необычного в требовании дополнить до­клад материалами предсъездовского обсуждения не было. Не­обычной была формула этого требования: демонстративное решение Политбюро, официальная констатация ошибки Молотова. Все это разительным образом отличалось от аналогич­ных ситуаций, возникавших в 20-х и в первой половине 1930-х годов. 7 ноября 1926 г., например, Сталин так писал Молото­ву по поводу публикации их выступлений на XV конферен­ции: "...Я теперь только понял всю неловкость тогда, что я не показал никому свой доклад. Твоя настойчивость насчет по­правок (поправок к речи Молотова перед ее публикацией. -О.Х.) не говорит ли она о том, что я ошибся, не разослав друзьям (членам Политбюро. - О.Х.) свою речь? Я и так чувствую себя неловко после позавчерашних споров. А теперь ты хочешь меня убить своей скромностью, вновь настаивая на просмотре речи. Нет, уж лучше воздержусь. Печатай лучше в том виде, в каком ты считаешь нужным"²⁵. Сохранившиеся письма показывают, что по крайней мере вплоть до 1936 г., Сталин демонстративно одобрял качество публичных выступ­лений Молотова. "Сегодня я читал международную часть. Вы­шло хорошо...", - писал он в январе 1933 г. по поводу пред­стоящего доклада Молотова на сессии ЦИК СССР ²⁶. "Про­смотрел. Вышло неплохо...", - так оценил Сталин предвари­тельный текст доклада Молотова о советской конституции в феврале 1936 г.²⁷ Если у Сталина и возникали в этот период какие-либо замечания, то он высказывал их Молотову при­ватно. "Глава о "демпинге" хороша. Глава о "принудительном" труде не полна, недостаточна. Замечания и поправки смотри в тексте", - писал Сталин Молотову по поводу проекта доклада последнего на съезде Советов СССР в марте 1931 г.²⁸

 

Полностью дискредитированным перед войной оказался другой старый соратник Сталина, К.Е.Ворошилов. Проведя по приказу Сталина широкомасштабную чистку в армии, Воро­шилов, и без того не отличавшийся особыми способностями как руководитель военного ведомства, был полностью деморализован. "Чем дальше, тем больше он терял свое лицо. Все знали, что если вопрос попал к Ворошилову, то быть ему дол­гие недели в процессе подготовки, пока хоть какое-нибудь решение состоится", - вспоминал адмирал Н.Г.Кузнецов²⁹. В довершение всего на Ворошилова была возложена ответствен­ность за поражения в ходе советско-финской войны. В мае 1940 г. Ворошилов был заменен на посту наркома обороны С.К.Тимошенко. В период передачи дел новому руководителю Наркомат обороны был подвергнут проверке комиссией, в ко­торую входили А.А.Жданов, Г.М.Маленков и Н.А.Вознесен­ский. Составленный по результатам проверки акт содержал резкие оценки состояния дел в военном ведомстве³⁰. Хотя от­ставка Ворошилова была проведена достаточно аккуратно и внешне выглядела повышением - накануне Ворошилов был назначен заместителем председателя СНК и председателем Комитета обороны при СНК - в сталинском окружении за­фиксировали факт значительного охлаждения вождя к своему давнему другу. "Сталин... в беседах критиковал военные ве­домства, Наркомат обороны, а особенно Ворошилова. Он по­рою все сосредотачивал на личности Ворошилова... Помню, как один раз Сталин во время нашего пребывания на его ближней даче в пылу гнева остро критиковал Ворошилова. Он очень разнервничался, встал, набросился на Ворошилова. Тот тоже вскипел, покраснел, поднялся и в ответ на критику Ста­лина бросил ему обвинение: "Ты виноват в этом, ты истребил военные кадры". Сталин тоже ответил. Тогда Ворошилов схватил тарелку... и ударил ею об стол. На моих глазах это был единственный такой случай", - вспоминал Хрущев³¹.

 

Сталинская "предвзятость" в конце 30-х годов распростра­нялась и на других уцелевших от репрессий старых членов Политбюро. Все они потеряли в предвоенный период кого-ли­бо из родственников или ближайших друзей и сотрудников (наиболее известен факт заключения в лагерь жены М.И.Ка­линина). Все находились под постоянной угрозой каких-либо политических обвинений. Как рассказывал двадцать лет спу­стя Микоян, вскоре после смерти Орджоникидзе Сталин угро­жал Микояну: "История о том, как были расстреляны 26 ба­кинских комиссаров и только один из них - Микоян - остал­ся в живых, темна и запутанна. И ты, Анастас, не заставляй нас распутывать эту историю"³².

 

В общем, уже известные факты подтверждают точку зре­ния о полной зависимости старых членов Политбюро от Ста­лина. Причем эта зависимость сталинского окружения, как точно заметил М.Левин, носила рабский характер: "Сталин мог сместить, арестовать или казнить любого из них, пресле­довал их семьи, запрещал показываться на заседаниях тех органов власти, членами которых они являлись, не сдержива­ясь, обрушивал на них свой гнев"³³. Наиболее откровенно проявившись в послевоенный период, такое положение в По­литбюро в значительной мере наблюдалось и в конце 30-х годов, после "большой чистки".

 

Формально занимая прежние позиции, старые члены По­литбюро в повседневных практических проблемах нередко попадали во все растущую зависимость от новых выдвижен­цев. Открыто о необходимости кадрового омоложения Полит­бюро Сталин заявил на февральско-мартовском пленуме 1937 г.: "...Мы, старики, члены Политбюро, скоро отойдем, сойдем со сцены. Это закон природы. И мы бы хотели, чтобы у нас было несколько смен....³⁴ В последующий период это положе­ние претворялось в жизнь. С одной стороны, были уничтоже­ны некоторые старые члены Политбюро, с другой - несколь­ко новых партийных функционеров заняли ряд важнейших позиций в высших эшелонах власти.

 

В годы террора произошло дальнейшее расширение функ­ций А.А.Жданова, представлявшего в Политбюро среднее по­коление выдвиженцев. 16 апреля 1937 г. Политбюро приняло решение, по которому Жданов, начиная с мая 1937 г., должен был работать поочередно месяц в Москве и месяц в Ленингра­де³⁵. (Напомним, что прежнее решение Политбюро от 20 ап­реля 1935 г. предписывало Жданову проводить в Москве лишь одну десятидневку в месяц). В соответствии с постановлением о распределении обязанностей между секретарями ЦК ВКП(б), принятым Политбюро 27 ноября 1938 г., на Жданова были возложены "наблюдение и контроль за работой органов комсомола", а также "наблюдение и контроль за органами пе­чати и дача редакторам необходимых указаний"³". Благодаря частому пребыванию в Москве, Жданов принимал более ак­тивное участие в работе Оргбюро и Политбюро, часто посещал кабинет Сталина (см. приложение 4). Судя по протоколам, в отсутствие Сталина Жданов в этот период фактически заме­щал его в Политбюро. Во всяком случае, на многих решениях Политбюро, принятых без Сталина, первой стоит подпись Жданова³⁷. В марте 1939 г. Жданов, после четырех лет пребы­вания кандидатом в члены Политбюро, стал полноправным членом Политбюро.

 

Сам Сталин, как и прежде, демонстрировал свое особое расположение к Жданову. Можно отметить, что, как правило, Политбюро удовлетворяло все ходатайства, с которыми обращался Жданов как руководитель Ленинграда. 4 апреля 1939 г. Политбюро рассматривало Указ Президиума Верховного Со­вета СССР о награждении передовиков сельского хозяйства Ленинградской области. Сталин собственноручно внес в спи­сок награждаемых орденом Трудового Красного знамени имя Жданова³⁸. Незадолго до начала войны, 10 июня 1941 г., По­литбюро рассматривало записку начальника лечебного управ­ления Кремля о необходимости предоставить Жданову месяч­ный отпуск в Сочи в связи с болезненным состоянием и "об­щим крайним переутомлением". Таких записок, касающихся различных чиновников высокого ранга, поступало много, и обычно Политбюро в точности удовлетворяло просьбы меди­ков. Однако Жданов на этот раз получил больше, чем просили врачи. Политбюро приняло решение о полуторамесячном от­пуске по резолюции Сталина: "Дать т. Жданову отпуск в Сочи на 1 1/2 месяца"³⁹.

 

Среди самых молодых выдвиженцев с первых шагов терро­ра лидировал Ежов, сосредоточивший в своих руках управле­ние сразу несколькими ключевыми партийно-государствен­ными инстанциями. По мере ослабления влияния Ежова и явно в противовес ему, Сталин выдвигал Л.П.Берия и Г.М.Ма­ленкова, сделавших буквально за несколько лет головокружи­тельную карьеру.

 

Тридцатидевятилетний Берия, отозванный из Грузии в Москву на пост заместителя наркома внутренних дел СССР только в августе 1938 г., уже в конце этого года стал наркомом внутренних дел, а в марте 1939 г., после XVIII съезда партии - кандидатом в члены Политбюро⁴⁰. Судя по протоколам, непосредственно в работе Политбюро он принимал не слиш­ком активное участие. Однако регулярно посещал кабинет Сталина (см. приложение 4) и выносил на утверждение По­литбюро многочисленные решения, касавшиеся реорганиза­ции и кадровых перестановок в НКВД, активно отстаивал ин­тересы своего ведомства⁴¹.

 

Г.М.Маленкову в 1937 г. было всего 35 лет. К этому време­ни он успел пройти большую школу бюрократической дея­тельности в различных партийных инстанциях (в 1925-1930 гг. в аппарате ЦК, в 1930-1934 гг. в Московском комитете партии, затем с 1934 г. в качестве заведующего отделом руко­водящих партийных органов ЦК ВКП(б)). Отдел руководя­щих партийных органов был создан в 1934 г. для непосредст­венного контроля за секретарями республиканских, краевых и областных партийных организаций. В условиях террора и многократной смены кадров отдел приобрел особое значение, занимаясь подбором новых руководящих кадров. В 1937-1938 гг. Маленков, не будучи формально даже членом ЦК, имел благодаря своей должности непосредственный и регулярный выход на Сталина. Выполняя его поручения по кадровым воп­росам, Маленков постоянно вносил на утверждение Политбю­ро предложения по назначению новых партийно-государст­венных чиновников. В отдельных случаях инициатива кадро­вых перестановок принадлежала самому Маленкову, который обращался с соответствующими записками на имя Сталина⁴². Успешно справляясь с задачей чистки партийного аппара­та, Маленков получал взамен растущую поддержку и благо­склонность Сталина. Именно Маленкову Сталин поручил вы­ступить с основным докладом на январском пленуме ЦК в 1938 г., несмотря на то, что Маленков не являлся даже членом ЦК⁴³. Вскоре после пленума по предложению Сталина штаты отдела руководящих партийных органов были увеличены сра­зу на 93 единицы за счет создания аппарата ответственных организаторов ОРПО, курирующих каждую областную пар­торганизацию⁴⁴. После XVIII съезда партии, на котором Ма­ленков выступил с одним из докладов, он становится членом ЦК, секретарем ЦК и членом Оргбюро. В самом конце марта 1939 г. Маленков возглавил новую структуру ЦК ВКП(б) - огромное Управление кадров ЦК, состоявшее из 45 отделов (по отраслям), инспекторской группы при начальнике управ­ления (Маленкове) и архива личных дел.

 

Членом ЦК был избран на XVIII съезде и другой быстро растущий выдвиженец Сталина - новый председатель Госп­лана СССР, тридцатишестилетний Н.А.Вознесенский⁴⁵. Именно Маленков и Вознесенский были главными действую­щими лицами (выступили с основными докладами) на XVIII конференции ВКП(б), состоявшейся в январе-феврале 1941 г.⁴⁶ На пленуме ЦК, собравшемся вскоре после конференции (21 февраля 1941 г.) Маленков, Вознесенский и новый первый секретарь московской партийной организации А.С.Щербаков (Н.С.Хрущева послали руководить Украиной) были избраны кандидатами в члены Политбюро.

 

Предлагая эти новые кандидатуры пленуму ЦК, Сталин повторил аргументацию, изложенную на февральско-мартовском пленуме 1937 г. "Мы здесь совещались, члены Политбю­ро и некоторые члены ЦК, пришли к такому выводу, что хоро­шо было бы расширить состав хотя бы кандидатов в члены Политбюро, - говорил Сталин. - Теперь в Политбюро ста­риков немало набралось, людей уходящих, а надо, чтобы кто-либо другой помоложе был подобран, чтобы они подучились и были, в случае чего, готовы занять их место. Речь идет к тому, что надо расширить круг людей, работающих в Политбюро.

 

Конкретно это свелось к тому, что у нас сложилось такое мнение - хорошо было бы сейчас добавить. Сейчас 2 кандида­та в Политбюро. Первый кандидат Берия и второй Шверник. Хорошо было бы довести до пяти, трех еще добавить, чтобы они помогали членам Политбюро работать. Скажем, неплохо было бы тов. Вознесенского в кандидаты в члены Политбюро ввести, заслуживает он это, Щербакова - первого секретаря Московской области и Маленкова - третьего. Я думаю, хоро­шо было бы их включить"⁴⁷.

 

Последующие события показали, что заявления Сталина не были простой декларацией. Выдвинувшиеся на волне ре­прессий новые члены Политбюро - Берия, Вознесенский, Маленков, Хрущев действительно заняли ключевые посты в послевоенный период. В конце своей жизни Сталин противо­поставлял их старшему поколению членов Политбюро, поощ­ряя соперничество в руководстве партии. После смерти Ста­лина между выдвиженцами конца 30-х годов - Берия, Маленковым, Хрущевым - развернулась основная борьба за право наследовать власть вождя.

 

 

2. Перемещение центра власти

 

Трудно предположить, что репрессии против членов вы­сшего советского руководства и их окружения никак не сказа­лись на деятельности Политбюро как органа власти. Многие факты позволяют сделать вывод о дезорганизации прежнего порядка работы Политбюро, снижении его роли и влияния.

 

Прежде всего об этом можно судить по оформлению прото­колов Политбюро. С середины 1937 г. в протоколах все реже указывалось, кто присутствовал на заседаниях Политбюро. Большинство принятых постановлений фиксировались в руб­рике "решения Политбюро". С 1939 г., после XVIII съезда пар­тии, все постановления Политбюро записывались под этой рубрикой без прежнего разделения на решения, принятые на очередных заседаниях, "решения Политбюро" и "решения, принятые опросом". Скорее всего, этот новый порядок отра­жал реальное положение дел: вытеснение очередных (плано­вых) заседаний разного рода внеочередными, закрытыми заседаниями всего Политбюро или его "руководящей группы". Многие решения, видимо, принимались в рабочем порядке Сталиным и теми членами Политбюро, которых Сталин считал необходимым привлекать к обсуждению того или иного постановления.

 

Существенно ужесточился порядок рассылки протоколов заседаний Политбюро. Если прежде протоколы рассылались по многим адресам (во всяком случае, в обязательном порядке членам ЦК), то с конца 1938 г. рассылка прекратилась. На протоколе № 65 от 22 ноября 1938 г. сохранилась надпись: "Протокол не рассылался и сделан в трех экземплярах. Е.Су­хова". Членам ЦК ВКП(б) были посланы лишь выписки из протоколов по нескольким вопросам. Эти пункты в протоколе Политбюро отмечались специальной пометкой. В протоколе № 65 содержалось 163 пункта; членам ЦК были разосланы решения по четырем вопросам: о народнохозяйственном плане 1939 года (решение от 22 ноября); совместное постановле­ние СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 15 ноября "О наркомате совхозов СССР", которым был снят с должности нарком сов­хозов Т.А.Юркин; заявление Ежова на имя Сталина с прось­бой об освобождении от должности наркома внутренних дел (постановление от 24 ноября); постановление от 25 ноября о назначении Берия наркомом внутренних дел СССР⁴⁸.

 

Эти правила сохранялись в течение нескольких лет до вой­ны. Протокол № 67 (решения за 5 января-1 февраля 1939 г.), например, был выпущен в четырех экземплярах⁴⁹. На других протоколах отметки о количестве выпущенных экземпляров не сохранились, однако, во всех протоколах отмечались пунк­ты, выборочно разосланные членам ЦК, что означает, что эта практика стала постоянной.

 

Определенные выводы позволяют сделать наблюдения по поводу количества и содержания постановлений Политбюро. Как видно из приложения № 3, количество вопросов, рассмот­ренных Политбюро в 1938-1940 гг. по сравнению с предыду­щим периодом существенно уменьшилось. Особенно резкое сокращение количества пунктов в протоколах заседаний По­литбюро наблюдалось в 1938 г. Что касается содержания про­токолов, то в предвоенные годы Политбюро в основном утвер­ждало решения Оргбюро по кадровым вопросам, а также мно­гочисленные постановления СНК или совместные постанов­ления ЦК ВКП(б) и СНК СССР, прежде всего по хозяйствен­ным и оборонным вопросам. Судя по протоколам, Политбюро в предвоенные годы почти перестало пользоваться комиссион­ным методом для предварительной проработки и подготовки для окончательного решения на Политбюро того или иного вопроса. Все эти обстоятельства можно считать признаками относительного уменьшения значения Политбюро в системе разработки и принятия решений. Многие факты свидетельст­вуют также о том, что такое положение в значительной мере было следствием постепенного "перелива" власти из Полит­бюро в Совнарком.

 

27 апреля 1937 г. (почти одновременно с организацией уз­ких руководящих комиссий в Политбюро) Политбюро приня­ло решение о создании Комитета обороны СССР при СНК СССР. Новый комитет фактически заменил Совет труда и обороны СССР (который был упразднен тем же решением от 27 апреля) и совместную комиссию Политбюро и СНК по обо­роне, работавшую с 1930 г. В Комитет обороны под председа­тельством Молотова вошли семь членов (В.М.Молотов, И.В.Сталин, Л.М.Каганович, К.Е.Ворошилов, В.Я.Чубарь, М.Л.Рухимович, В.И.Межлаук) и четыре кандидата в члены (Я.Б.Гамарник, А.И.Микоян, А.А.Жданов, Н.И.Ежов)⁵⁰. Та­ким образом, Комитет обороны по своему составу в значи­тельной мере совпадал с узкими руководящими комиссиями Политбюро. По сравнению с прежней комиссией обороны Ко­митет обороны имел более значительный аппарат. В декабре 1937 г. по этому поводу было принято специальное решение Комитета обороны, утвержденное затем Политбюро, которое предусматривало, что аппарат Комитета обороны должен го­товить к рассмотрению в Комитете вопросов мобилизационно­го развертывания и вооружения армии, подготовки народного хозяйства к мобилизации, а также проверять исполнение ре­шений Комитета обороны. Для контроля за исполнением ре­шений создавалась специальная главная инспекция Комитета обороны, получившая широкие права, в том числе за счет упраздняемых отдела обороны Госплана и групп военного контроля Комиссии партийного контроля и Комиссии совет­ского контроля⁵¹.

 

Одним из признаков разрастания правительственных структур было создание в ноябре 1937 г. Экономического сове­та при СНК СССР, действовавшего на правах постоянной ко­миссии Совнаркома. Председателем совета, согласно первона­чальному положению, являлся председатель СНК, а членами совета - заместители председателя СНК, а также представи­тель профсоюзов. Экономический совет ведал широким кру­гом хозяйственных вопросов и издавал постановления и рас­поряжения по ним. Для подготовки этих решений при совете создавался специальный аппарат.

10 сентября 1939 г. Политбюро утвердило постановление СНК и ЦК ВКП (б), более четко разделившее функции Комитета обороны и Экономсовета, прежде всего в оборонной сфере. На Экономсовет было возложено "обеспечение армии и фло­та продовольствием, вещевым и обозным довольствием, а также санитарно-ветеринарным и топливным довольствием (горючее) и политпросветимуществом"; на Комитет обороны - "обеспече­ние снабжения армии и флота предметами вооружения, техни­кой и автотранспортом, равно как удовлетворение нужд армии по железнодорожным и водным перевозкам". Председателем Экономсовета при СНК СССР был назначен заместитель пред­седателя СНК СССР А.И.Микоян, а его постоянным заместите­лем Н.А.Булганин, которому поручалась "подготовка вопросов и наблюдение за исполнением решений" Экономсовета. Постоян­ным заместителем председателя Комитета обороны, В.М. Молотова, этим постановлением был назначен Н.А.Вознесенский, на которого возлагались обязанности "подготовки вопросов и на­блюдения за исполнением решений" Комитета обороны. Поста­новление предусматривало, что Комитет обороны и Экономсо­вет при СНК должны были заседать ежедневно⁵².

 

Столь высокая интенсивность деятельности правительст­венных инстанций, наряду с тем фактом, что в состав Комите­та обороны и Экономсовета вошли большинство членов По­литбюро⁵³, в значительной мере объясняет изменение поряд­ка рассмотрения на Политбюро экономических и оборонных вопросов. Постановления, касающиеся этих проблем, разра­батывались и согласовывались в аппарате Совнаркома, в том числе при активном участии членов Политбюро. В большин­стве случаев это позволяло достаточно формально утверждать постановления СНК, Экономсовета и Комитета обороны на Политбюро, а также не создавать никаких специальных ко­миссий из членов Политбюро для дополнительной проработки возникавших вопросов.

 

Тенденция усиления роли Совнаркома особенно отчетливо проявилась в предвоенные месяцы. 21 марта 1941 г. было при­нято два совместных постановления ЦК ВКП(б) и СНК СССР о реорганизации Совнаркома СССР, которые значительно расширяли права руководства правительства. Первое поста­новление - "Об организации работы в Совнаркоме СССР" - предусматривало, в частности, увеличение количества заме­стителей председателя СНК СССР с тем, чтобы каждый из них ведал 2-3 наркоматами. Заместители председателя пол­учили право (в рамках установленных планов) единолично решать все оперативные вопросы по подведомственным нар­коматам (кроме повышения зарплаты и цен, использования государственных резервов и материальных фондов, на что требовалась санкция ЦК ВКП(б), фактически Политбюро).

 

Причем все решения заместителей председателя издавались как распоряжения Совнаркома СССР. Был упрощен порядок утверждения квартальных планов распределения фондов, кредитных и кассовых планов, месячных планов производства и перевозок. Эти планы от имени СНК могли утверждать председатель Совнаркома и его первый заместитель⁵⁴.

 

Окончательно легитимация передачи прав СНК как кол­лективного органа высшим руководителям СНК произошла благодаря постановлению СНК и ЦК от 21 марта 1941 г. "Об образовании Бюро Совнаркома". Этот новый орган власти, хотя и не был предусмотрен Конституцией СССР, на основа­нии постановления от 21 марта был "облечен всеми правами Совнаркома СССР". На Бюро возлагалась подготовка квар­тальных и месячных народнохозяйственных планов, бюджета и военных заказов (с внесением затем на утверждение СНК и ЦК), утверждение квартальных и месячных планов снабже­ния и кассовых планов, решение текущих вопросов. Заседания Бюро должны были проводиться раз в неделю (а в случае необхо­димости и чаще), в то время, как заседания СНК СССР предпо­лагалось собирать лишь раз в месяц. Решения Бюро издавались как постановления Совнаркома. Членами Бюро были назначены В.М.Молотов, Н.А.Вознесенский, А.И.Микоян, Н.А.Булганин, Л.П.Берия, Л.М.Каганович, А.А.Андреев⁵⁵.

 

Фактически Бюро Совнаркома взяло на себя значительную часть обязанностей, которые ранее выполняли Комитет обороны и Экономический совет при СНК. В силу этого Экономсовет постановлением о Бюро Совнаркома был вообще ликвидирован, а состав Комитета обороны сокращен до пяти человек. Функции Комитета обороны были ограничены вопросами принятия на во­оружение новой военной техники, рассмотрения военных и во­енно-морских заказов, разработкой мобилизационных планов с внесением их на утверждение в ЦК и СНК.

 

Как следует из подлинников протоколов Политбюро, пер­воначальный проект постановления о Бюро Совнаркома пре­дусматривал создание Малого Совнаркома, действующего на правах постоянной комиссии СНК⁵⁶. По форме предложение о создании Малого Совнаркома означало как бы возвращение к традициям ленинского Совнаркома, созданного в 1918 г. Од­нако на деле задуманный орган был совсем иным. Малый Сов­нарком ленинского периода действительно представлял собой комиссию СНК, призванную освободить его от решения мел­ких вопросов (предшественником Малого Совнаркома тогда была созданная в декабре 1917 г. "вермишельная комиссия", рассматривавшая непринципиальные вопросы)⁵⁷. Новый правительственный орган, создававшийся в марте 1941 г., был фактически руководящей группой Совнаркома, организован­ной по принципу руководящих групп в Политбюро.

 

Истинный смысл этих преобразований в СНК стал понятен несколько месяцев спустя, когда было принято решение, кото­рое можно считать завершающим пунктом наметившегося в последние предвоенные годы перераспределения власти от Политбюро к СНК и соответствующего сращивания высших партийно-государственных инстанций. 4 мая 1941 г. Полит­бюро утвердило постановление "Об усилении работы совет­ских центральных и местных органов", в котором говорилось:

 

"I. В целях полной координации работы советских и пар­тийных организаций и безусловного обеспечения единства в их руководящей работе, а также для того, чтобы еще больше поднять авторитет советских органов в современной напря­женной международной обстановке, требующей всемерного усиления работы советских органов в деле обороны страны, - ПБ ЦК ВКП (б) единогласно постановляет:

1. Назначить тов. Сталина И.В. председателем Совета На­родных Комиссаров СССР.

2. Тов. Молотова В.М. назначить заместителем Председа­теля СНК СССР и руководителем внешней политики СССР, с оставлением его на посту Народного Комиссара по иностран­ным делам.

3. Ввиду того, что тов. Сталин, оставаясь по настоянию ПБ ЦК первым секретарем ЦК ВКП(б), не сможет уделять доста­точного времени работе по Секретариату ЦК, назначить тов. Жданова А.А. заместителем тов. Сталина по секретариату ЦК, с освобождением его от обязанности наблюдения за Уп­равлением пропаганды и агитации ЦК ВКП(б).

4. Назначить тов. Щербакова А.С. секретарем ЦК ВКП(б) и руководителем Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП (б), с сохранением за ним поста первого секретаря Мос­ковского обкома и горкома ВКП (б)..."⁵⁸

 

Соответствующие изменения произошли и в Бюро Совнар­кома СССР. 7 мая Политбюро утвердило новый его состав: председатель СНК СССР И.В.Сталин, первый заместитель председателя СНК Н.А.Вознесенский, заместители председа­теля СНК В.М.Молотов, А.И.Микоян, Н.А.Булганин, Л.П.Бе­рия, Л.М.Каганович, Л.З.Мехлис, а также секретарь ЦК ВКП (б), председатель КПК при ЦК А.А.Андреев. 15 мая 1941 г. в состав Бюро был введен заместитель председателя СНК СССР и председатель Комитета обороны при СНК К.Е.Воро­шилов и первый секретарь ВЦСПС Н.М.Шверник. 30 мая 1941 г. - секретари ЦК ВКП(б) А.А.Жданов и Г.М.Мален­ков⁵⁹.

 

8 мая 1941 г. было утверждено постановление СНК о рас­пределении обязанностей в Совнаркоме СССР между предсе­дателем Совнаркома и его заместителями. Из него следовало, что у нового председателя СНК было 15 заместителей: Н.А.Вознесенский, В.М.Молотов, К.Е.Ворошилов, Л.М.Кага­нович, А.И.Микоян, А.А.Андреев, Л.П.Берия, Н.А.Булганин, Л.З.Мехлис, А.Я.Вышинский, Р.С.Землячка, В.А.Малышев, М.Г.Первухин, А.Н.Косыгин, М.З.Сабуров.

 

При Сталине произошло дальнейшее расширение прав Бюро Совнаркома. Например, 30 мая 1941 г. был упразднен Комитет обороны при СНК и вместо него организована постоянная Ко­миссия по военным и военно-морским делам при Бюро Совнар­кома СССР в составе: Сталин (председатель), Вознесенский (за­меститель председателя), Ворошилов, Жданов и Маленков⁶⁰.

 

Все эти реорганизации дают основания для некоторых на­блюдений по поводу соотношения Политбюро-Совнарком и роли отдельных членов Политбюро накануне войны.

 

Прежде всего можно отметить, что большинство членов Политбюро заняли высшие должности в Совнаркоме. Из 14 членов и кандидатов в члены Политбюро 8 занимали посты председателя и заместителей председателя СНК. В Бюро Сов­наркома вошли почти все члены и кандидаты в члены Полит­бюро (за исключением Калинина, Хрущева и Щербакова) и всего лишь два члена Бюро Совнаркома не входили в Полит­бюро (Мехлис и Булганин).

 

Это обстоятельство предопределило новый упрощенный порядок утверждения постановлений Совнаркома в Политбю­ро. В предыдущий период постановления СНК, как правило, поступали в Политбюро с сопроводительной запиской за под­писью Молотова или его заместителей, в которой коротко объ­яснялась суть дела и предлагалось утвердить определенное решение. После этого предложение СНК голосовалось на засе­дании Политбюро или опросом членов Политбюро. После на­значения Сталина председателем Совнаркома на большинст­ве постановлений СНК, поступавших в Политбюро, появи­лась отметка об утверждении этих постановлений Бюро Сов­наркома, которую делал управляющий делами СНК Я.Е.Чадаев. В этом случае сотрудники Особого сектора, занимавши­еся делопроизводством Политбюро, опрашивали только тех нескольких членов Политбюро, которые не входили в Бюро Совнаркома. В первое время после образования Бюро СНК таким образом опрашивались Калинин, Ворошилов, Жданов, Щербаков, Маленков⁶¹. После того, как почти все члены По­литбюро вошли в Бюро Совнаркома, сотрудники Особого сек­тора, оформляя решение Политбюро об утверждении поста­новлений СНК, опрашивали одного лишь Калинина⁶². Таким образом, по крайней мере в отношении рассмотрения поста­новлений Совнаркома заседания Бюро Совнаркома и Полит­бюро фактически совпадали. Назначение Сталина на пост председателя СНК повышало значение правительства и его аппарата в руководстве страной и выработке решений.

 

Реорганизация партийно-государственного аппарата за­фиксировала также результаты перераспределения ролей среди членов Политбюро - оттеснение старых сталинских соратников выдвиженцами периода "большой чистки". На роль заместителя Сталина по партии, которую в начале 1930-х годов выполняли сначала Молотов, а затем Каганович, в мае 1941 г. был официально назначен Жданов. Столь же быс­тро в конце 1930-х годов росло влияние секретаря ЦК Г.М.Маленкова, который заведовал Управлением кадров ЦК ВКП (б). Причем поручив Жданову и Маленкову руководство партийным аппаратом и кадрами, Сталин активно привлекал их к решению различных государственных вопросов. 10 апре­ля 1941 г. Сталин собственноручно написал решение Полит­бюро о заседаниях Главного военного совета и приказах нар­комата обороны, в котором все приказы НКО, имеющие сколько-нибудь серьезное значение предписывалось оформ­лять за подписями наркома обороны, члена Главвоенсовета Жданова или Маленкова и начальника Генерального шта­ба⁶³. В мае 1941 г. Маленков и Жданов, как уже говорилось, вошли в состав Бюро СНК.

 

Первым заместителем Сталина в СНК и заместителем Сталина в Комиссии по военным и военно-морским делам стал Н.А.Вознесенский, потеснивший в правительственной иерархии и бывшего председателя Совнаркома В.М.Молотова, и бывшего первого заместителя Молотова А.И.Микояна. Л.П.Берия, оставаясь наркомом внутренних дел, курировал как заместитель председателя Совнаркома ряд ключевых ве­домств - вновь созданный наркомат государственной безо­пасности, наркоматы лесной промышленности, цветной ме­таллургии, нефтяной промышленности и речного флота.

 

Такими были наиболее очевидные перемены в высших эшелонах партийно-государственной власти, произошедшие после "большого террора". Выдвинувшиеся на его волне деяте­ли во многом предопределили ход советской истории после смерти Сталина.

 

 

Примечания.

 

1. Rittersporn G.T. Stalinist Simplifications, chap. 4.

2. Stalinist Terror. New Perspectives.

3. Сталинское Политбюро в 30-е годы. С. 55.

4. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1145. Л.63.

5. Там же. Д. 1242. Л. 69.

6. Сталинское Политбюро в 30-е годы. С. 44.

7. Исторический архив. 1995. № 5-6. С. 62-63.

8. Чуев Ф. Сто сорок бесед с Молотовым. С. 424.

9. Резолюция Сталина на сопроводительной записке Ежова к письму В.Косиора.

10. Чуев Ф. Так говорил Каганович. С. 46, 80.

11. Вопросы истории. 1990. № 8. С. 65.

12. Там же. С. 71.

13. Симонов К. Глазами человека моего поколения. Размышления о И.В.Сталине. М., 1988. С. 347.

14. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 990. Л. 54, 72.

15. Сталинское Политбюро в 30-е годы. С. 171.

16. Там же. С. 172; РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1237. Л. 223-224.

17. Сталинское Политбюро в 30-е годы. С. 172.

18. См. подробнее: Костырченко Г. В плену у красного фараона. Полити­ческие преследования евреев в СССР в последнее сталинское десятилетие. М., 1994. С. 133-137.

19. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1135. Л. 13.

20. Там же. Д. 1173. Л. 41.

21. Там же. Л. 17.

22. См.: Сталинское Политбюро в 30-е годы. С. 38-39.

23. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1216. Л. 194.

24. XVIII съезд Всесоюзной коммунистической партии (большевиков). 10-21 марта 1939 г. Стенографический отчет. М., 1939. С. 493.

25. Письма И.В.Сталина В.М.Молотову. 1925-1936 гг. С. 95-96.

26. Там же. С. 245.

27. Там же. С. 254.

28. Там же. С. 238.

29. Кузнецов Н.Г. Крутые повороты. Из записок адмирала // Военно-ис­торический журнал. 1993. № 7. С. 48.

30. Известия ЦК КПСС. 1990. № 1. С. 193-209.

31. Вопросы истории. 1990. № 7. С. 104.

32. Медведев Р.А. Они окружали Сталина. М., 1990. С. 183. Обстоятель­ства спасения Микояна, видимо, действительно были необычными. В извест­ном 41-м томе Энциклопедического словаря Гранат, содержащем официаль­ные биографии деятелей СССР и Октябрьской революции и изданном к деся­тилетию революции, в статье о Микояне говорилось: "В 1918 г. Микоян во время захвата города турками, освободив с группой товарищей арестованных большевиков (Шаумяна, Фиолетова, Джапаридзе и др.), вместе с ними был арестован английскими властями в Красноводске и только случайно не был расстрелян вместе с 26 коммунарами" (Деятели СССР и революционного движения России: Энциклопедический словарь Гранат. Репринтное издание. М., 1989. С. 543).

33. Lewin M. Russia/ USSR/ Russia. New York, 1995. P. 90.

34. Вопросы истории. 1995. № 11-12. С. 18

35. РЦХИДНИ. Ф. 17. On. 3. Д. 986. Л. 1-2.

36. Сталинское Политбюро в 30-е годы. С. 171.

37. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1179. Л. 144, 146, 154, 160, 164, 166' Д 1180. Л. 21 и т.д.

38. Там же. Д. 1221. Л. 36.

39. Там же. Д. 1315. Л. 152-153.

40. Подробнее об этом периоде карьеры Берия см.: Knight A Beria P 90-109.

41. См. подробнее: Хлевнюк О.В. Принудительный труд в экономике

СССР. С. 79 – 81.

42. РЦХИДНИ. Ф. 17.0п. 163. Д. 1161. Л. 11, 60; Д. 1195. Л. 76-77 и т.д.

43. См. Медведев Р.А. Они окружали Сталина. С. 281

44. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1185. Л. 235-236.

45. О деятельности Вознесенского в предвоенные годы см.: Harrison M Soviet Planning in Peace and War, 1938-1945. Cambridge University Press 1985. Р. 13 – 27.

46. См. подробнее: Хижняков С.С., Хлевнюк О.В. XVIII партконферен­ция: время, проблемы, решения. М., 1990.

47. Сталинское Политбюро в 30-е годы. С. 172-173

48. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 1003. Л. 1, 24, 34-35, 82-84

49. Там же. Д. 1005.

50. Сталинское Политбюро в 30-е годы. С. 33.

51. Там же. С. 34.

52. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 162. Д. 26. Л. 3-4.

53. Жданов, Микоян и Берия были введены в Комитет обороны постанов­лением от 10 сентября 1939 г.

54. ГАРФ. Ф. Р-5446. Оп. 1. Д. 183. Л. 315-317.

55. Там же. Л. 323-324.

56. РЦХИДНИ. ф. 17.Оп. 163.Д. 1304.Л. 150-151.

57. Коржихина Т.П. Советское государство и его учреждения. Ноябрь 1917 г.-декабрь 1991 г. М., 1994. С. 47.

58. Сталинское Политбюро в 30-е годы. С. 34-35; Исторический архив 1994. №5. С. 222.

59. Сталинское Политбюро в 30-е годы. С. 35.

60. Там же. С. 35-36.

61. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1314. Л. 1, 18, 152, 153 и т.д.

62. Там же. Л. 171;Д. 1315. Л. 56-59. 140, 182; Д. 1316. Л. 105, 107идр.

63. Там же. Д. 1309. Лл. 31-31об. 21 апреля 1941 г. Политбюро утвердило перечень вопросов, приказы по которым должны были обязательно подписы­ваться Ждановым или Маленковым.

 

Заключение

 

 

Наиболее распространенная версия советской политиче­ской истории 30-х годов исходит из того, что до начала "боль­шого террора" в Политбюро противостояли друг другу две "фракции" - сторонники жестких мер и приверженцы отно­сительно "умеренного" курса. Разные авторы строят различ­ные предположения по поводу состава этих "фракций" и отно­шения к ним Сталина. В большинстве случаев в числе "уме­ренных" называют Кирова, Орджоникидзе, Куйбышева. В "либерализме" подозревают также тех членов Политбюро, ко­торые погибли в годы террора (логика здесь проста»: не слу­чайно же, именно на них был обрушен удар репрессий). К радикальным лидерам, отстаивающим политику террора и эс­калации классовой борьбы, столь же часто относят Каганови­ча, Молотова, Ежова. Сталин, в принципе симпатизирующий "радикалам", как считают многие историки, колебался между двумя группировками (должен был считаться с наличием про­тивников жесткого курса в своем окружении) до середины 30-х годов, пока окончательно не встал на сторону приверженцев террора.

 

Очевидно, что все эти предположения по поводу противо­стояния "фракций" в Политбюро имеют принципиальное зна­чение для понимания политической истории 30-х годов. Если придерживаться этой точки зрения, то механизм функ­ционирования высшей партийно-государственной власти в СССР описывается при помощи достаточно четкой, непроти­воречивой схемы. Прежде всего, наличие и противоборство двух "фракций" объясняет колебания "генеральной линии" в 30-е годы между всплесками государственного террора и "ре­формами". Понятно, что в том случае, когда верх брали ради­калы, усиливались репрессии и преобладала чрезвычайная политика, победа же "умеренных" приводила к попыткам "ре­форм". Более объяснимыми становятся также обстоятельства подготовки "большого террора" и сам террор 1937-1938 гг. На­личие "умеренных" сдерживало Сталина и его радикальных сторонников. Воспользовавшись ослаблением позиций "уме­ренных" после убийства Кирова и смерти Куйбышева, Ста­лин, опираясь на радикалов, сделал окончательный выбор в пользу массовых репрессий. Причем "умеренные" члены По­литбюро, ограничивающие власть Сталина, были одной из первых целей террора. Их уничтожение способствовало за­вершению сталинской "революции сверху", утверждению единоличной диктатуры Сталина.

 

Эта достаточно логичная схема всегда подтверждалась оп­ределенными источниками и фактами. Уже современники со­бытий наблюдали некоторые колебания политики высшего со­ветского руководства. В экономике - от индустриальных скачков до резкого снижения планов промышленного роста, от коллективизации и раскулачивания до поощрения личных приусадебных хозяйств, от попыток свернуть торговлю и вве­сти прямой продуктообмен до провозглашения "социалистичности" товарно-денежных отношений. В идеологии - от про­поведи "революционного аскетизма" до лозунгов "зажиточной жизни". Во внешней политике - от обличения социал-демок­ратии до поддержки "народных фронтов". Даже в проведении государственного террора, представлявшего собой наиболее устойчивую основу режима, наблюдались как всплески чрез­вычайной жестокости, так и периоды демонстрации относи­тельной "умеренности". Все это позволяло предполагать нали­чие сторонников различных политических линий в высшем руководстве СССР. Подобные предположения, появлявшиеся в западных изданиях в 30-е годы, завершились солидным обобщающим материалом Б.И.Николаевского в "Социалисти­ческом вестнике". В свою очередь, "Письмо старого большеви­ка" было подтверждено (во многих случаях, можно сказать, проиллюстрировано) некоторыми утверждениями беглецов из СССР. Например, самый знаменитый из таких эмигрантов, бывший генерал НКВД А.Орлов, свою широко известную кни­гу построил в основном на концепции Николаевского, придав этой концепции дополнительный вес и правдоподобность.

 

В 50-60-е годы, во время хрущевской "оттепели" версия о конфликтах в высших эшелонах власти получила новое раз­витие. Руководителям партии, сплотившимся вокруг Хруще­ва, по политическим причинам было необходимо разделить старых соратников Сталина на "плохих" и "хороших". К пер­вым причислили Берия, Маленкова, Молотова, Кагановича, Ежова. Среди вторых остались сам Хрущев, Ворошилов, Ми­коян, Калинин, Орджоникидзе, а также все репрессирован­ные в 30-е годы члены Политбюро. На "плохих" вождей были списаны преступления прежнего режима (при этом сам Ста­лин нередко выводился из-под критики, объявлялся жертвой интриг "плохих" членов Политбюро).

 

"Хорошие" вожди, на­следовавшие власть, намекали, что они и их "хорошие" сто­ронники пытались бороться с произволом уже в сталинские годы. В наиболее полном виде эти идеи были сформулированы в докладе Хрущева на XX съезде партии, а потом и в воспоми­наниях старых большевиков, собранных историками-дисси­дентами. Благодаря этому появились новые сведения: о неких совещаниях высших партийных функционеров, которые во время XVII съезда ВКП(б) якобы вынашивали планы замены Сталина Кировым на посту генерального секретаря ЦК; о том, что сам Киров был убит по приказу Сталина, видевшего в ленинградском секретаре своего политического противника; об обстоятельствах смерти Орджоникидзе в результате конф­ликта со Сталиным, о выступлении Постышева на февральско-мартовском пленуме против репрессий и т.п.

 

Ни одно из вышеперечисленных свидетельств, правда, не было подкреплено какими-либо подлинными документами. Странным образом даже Хрущев, в распоряжении которого находились все архивы партии предпочитал пользоваться вос­поминаниями старых коммунистов, вернувшихся из лагерей. Однако это обстоятельство мало смущало историков. Абсо­лютная закрытость советских архивов и, мягко говоря, скрыт­ность советских политических деятелей была общеизвестной. Для многих историков было достаточно лишь намеков, про­звучавших в докладе Хрущева и в официальной советской печати, чтобы предположить, что за этими намеками стоят какие-то реальные факты и документы.

 

Открывшиеся несколько лет назад архивы, однако, пока не подтверждают распространенные версии о наличии в Полит­бюро "фракций". Документы показывают, что отношения между членами Политбюро зависели в основном от их слу­жебных контактов. Немаловажную роль играли также лич­ные связи. Дружеские отношения, например, существовали между Орджоникидзе (которого традиционно причисляли к "умеренным") и Кагановичем (как повелось считать со времен Николаевского, одним из лидеров "радикалов"). Эти личные связи накладывали существенный отпечаток на решение де­ловых вопросов. Оставаясь во время отпусков Сталина на "хо­зяйстве" в Политбюро, Каганович, как показывают докумен­ты, старался максимально удовлетворять все просьбы и требо­вания Орджоникидзе. После перехода Кагановича в наркомат путей сообщения, дружеские контакты между ним и Орджо­никидзе подкреплялись общностью ведомственных интересов: оба конфликтовали с Госпланом и руководством правительства за капиталовложения, оба старались предотвратить бескон­трольные чистки в их наркоматах и т.п.

 

Другой очевидно прослеживаемый по документам тандем представляли Куйбышев и Молотов. Работая вместе в 1930-1935 гг. (Куйбышев был заместителем Молотова в СНК), они придерживались схожих взглядов по основным проблемам со­циально-экономического развития и поддерживали друг друга во всех конфликтных ситуациях с ведомствами. Переписка между Молотовым и Куйбышевым свидетельствует, что обыч­но они предварительно согласовывали между собой инициати­ву по наиболее важным проблемам. Подобные отношения между Куйбышевым и Молотовым также выпадают из при­вычной схемы: "умеренные" (к ним однозначно причисляется Куйбышев) - "радикалы", (одним из основных лидеров кото­рых многие историки считают Молотова).

 

Что касается личных позиций, то один и тот же советский лидер в разных обстоятельствах и ситуациях мог выступать то как "умеренный", то как "радикал". Историки уже давно обра­тили внимание на тот факт, что Орджоникидзе, например, находясь на посту председателя ЦКК, в конце 20-х годов был одним из активных сторонников форсированной индустриа­лизации и борьбы с "вредителями". Однако после перехода на должность председателя ВСНХ (затем наркома тяжелой про­мышленности), придерживался иной точки зрения: ратовал за более сбалансированные темпы прироста промышленного производства, требовал прекращения гонений на специали­стов и вмешательства карательных органов в управление предприятиями. Сходные метаморфозы можно наблюдать и у Кагановича после перехода его на пост наркома путей сообще­ния. Ежов, инициировавший ряд дел в защиту хозяйственни­ков в начале 30-х годов, когда он занимал пост заведующего промышленным отделом ЦК, "прославился" как организатор кровавых террористических акций 1937-1938 гг. Молотов был одним из последовательных сторонников снижения капита­ловложений в промышленность, что способствовало более сбалансированной экономической политике. В то же время Орджоникидзе требовал новых вложений в тяжелую индуст­рию, что отвечало интересам возглавляемого им ведомства, но подрывало экономическую стабильность и способствовало распространению чрезвычайных методов управления народ­ным хозяйством. Подобные примеры можно продолжать.

 

Особо следует сказать о Кирове, которого многие историки традиционно считают чуть ли не лидером "умеренной фрак­ции". Пока создается впечатление, что главной причиной подозрений по поводу реформаторских наклонностей Кирова яв­ляется его трагическая гибель. В этом случае срабатывают чисто логические построения. Раз Киров был убит, и в резуль­тате этого относительно "умеренный" курс 1934 г. сменился явным наступлением террористической линии - значит Ки­ров был одним из столпов "умеренности". Никаких основа­тельных фактов, подтверждающих это точку зрения, однако, не существует. Из известных документов трудно сделать за­ключение о наличии у Кирова политической программы или хотя бы отдельных политических намерений, отличных от сталинских. Материалы Политбюро вообще выявляют мини­мальную роль Кирова в деятельности высших органов партий­ной власти. Крайне редкими были его появления в Москве. Лишь в исключительных случаях подпись Кирова можно най­ти под решениями Политбюро, принятыми опросом членов Политбюро. Инициативы и предложения Кирова не выходили из ряда инициатив, выдвигавшихся другими секретарями крупных партийных организаций. Он просил о дополнитель­ных ресурсах для Ленинграда, боролся за местные, ленинград­ские интересы в различных спорных вопросах, защищал своих подчиненных и т.п.

 

На основе имеющихся фактов инициатором разного рода акций, предопределявших направление политического курса, может быть назван прежде всего Сталин. По его предложени­ям (в большинстве случаев, можно сказать, приказам) прово­дились как государственно-террористические акции, так и "реформы". Пока не известно ни одно принципиальное реше­ние, принятое в 30-е годы помимо Сталина, а тем более против его воли. Это не означает, конечно, что вся советская история этого периода предопределялась исключительно личными пристрастиями и представлениями вождя, что он был абсо­лютно свободен в собственном выборе. Подробное исследова­ние логики решений Сталина, влияния на его деятельность различных факторов - реальных социально-экономических процессов, ведомственных противоречий, позиции советской номенклатуры и т.п. - не входило в задачу данной книги. В ней рассматривался преимущественно один вопрос - о роли Политбюро и отдельных его членов (возможно, "фракций") в принятии политических решений. И пока, отвечая на этот вопрос, можно отметить, что именно Сталин в одном лице представлял собой и "радикальную" и "умеренную" фракции в Политбюро, на счет которых историки нередко относили ре­шения о поворотах "генеральной линии".

 

Известные факты и документы позволяют говорить о Ста­лине как о жестоком, циничном, но достаточно прагматичном лидере. Не останавливаясь ни перед чем на пути к своим це­лям, предпочитая всем иным методам управления обществом насилие и террор, он был способен осознать и подчиниться некоторым социальным и экономическим реальностям. Про­водившиеся по его инициативе политические маневры, не за­трагивая основ системы, позволяли режиму сохранять устой­чивость. Расплачиваясь за свои авантюры и преступления жизнями миллионов соотечественников, Сталин сумел до конца своей жизни оставаться не только символом, но и реаль­ным центром особой социально-экономической системы, о су­ти и предпосылках возникновения которых уже десятилетия спорят историки. В понимании принципов конструирования и поддержания жизнеспособности этой системы Сталин стоял на голову выше своих соратников, что было естественным следствием победы сталинской фракции и отстранения от вла­сти всех сколько-нибудь значительных советских лидеров в 20-е годы.

 

Взаимоотношения Сталина и его соратников по Политбю­ро на протяжении 30-х годов менялись. В начале этого десяти­летия члены Политбюро обладали относительной самостоя­тельностью, а само Политбюро еще можно было рассматри­вать как орган коллективного руководства. Это предопределя­лось, вероятно, несколькими причинами. Прежде всего действовала инерция прежних традиций руководства партией. Бу­дучи первым среди равных, вождь должен был считаться как со своими ближайшими помощниками, так и с более широким кругом партийных функционеров, входивших в ЦК и имев­ших относительную свободу рук на местах. Положение Ста­лина, только недавно одержавшего победу в длительной борь­бе с оппозициями (Троцким, Зиновьевым, Каменевым, Буха­риным, Рыковым и т.д.) было еще не столь прочным, чтобы он мог открыто пренебречь принципами "коллективного руко­водства". Более того, до тех пор, пока в стране нарастал ост­рейший кризис, вызванный левым поворотом конца 20-х го­дов, сам Сталин был заинтересован в поддержании прежних традиций руководства, в разделении ответственности между группой вождей.

 

Для начала 1930-х годов было характерно соблюдение фор­мальных процедур деятельности Политбюро. Существовала также относительная самостоятельность отдельных членов Политбюро в управлении своими ведомствами. Документы позволяют выдвинуть предположение о наличии определенных "группировок" высшей и средней номенклатуры, включая руководителей регионов, связанных особыми отношениями с тем или иным членом Политбюро. Будучи хозяином на своем участке, каждый член Политбюро безусловно подчинялся вы­сшему арбитру и "хозяину". Однако и сам Сталин, чувствуя себя вождем, должен был считаться с наличием "вотчин". На практике это выражалось в том, что члены Политбюро актив­но и настойчиво отстаивали интересы своих ведомств, своих сотрудников и людей из своего окружения. В принципе пыта­ясь разрешить возникающие проблемы "мирными" аппарат­ными способами, члены Политбюро в особо острых ситуациях позволяли себе некоторые демарши вплоть до заявлений об отставке, а Сталин, как правило, достаточно терпимо отно­сился к такой практике, даже поощряя соперничество между отдельными ведомствами и их руководителями.

 

Относительно прочные политические позиции отдельных советских лидеров и наличие реального влияния различных партийно-государственных структур могли стать важной предпосылкой постепенного формирования более предсказуе­мой, сбалансированной и очищенной от террористических крайностей системы, системы своеобразного "смягченного сталинизма". Во всяком случае именно такая "номенклатур­ная независимость", несмотря на многие издержки и противо­речия, обеспечивала определенное равновесие и относитель­ную кадровую стабильность в высших и средних эшелонах партийно-государственной власти в начале 30-х годов.

 

Наиболее очевидно "особая позиция" отдельных ведомств проявлялась при выработке экономической политики в начале второй пятилетки. Отрезвление, наступившее после кризиса на рубеже пятилеток, сопровождалось нарастанием относи­тельного "разномыслия" в различных структурах партийно-государственного аппарата. Не имея более возможности беспрекословно подчиняться принципам форсированного разви­тия и вынужденные считаться с социально-экономическими реальностями, различные инстанции все чаще предлагали ре­шения, противоречащие политике "большого скачка". Все от­кровеннее проявляли себя прагматичные ведомственные ин­тересы, ранее абсолютно подавленные "единой волей", наце­ленной на беспрекословное выполнение амбициозных планов. Корректировка же "генеральной линии", придание ей боль­шей гибкости происходили в результате сложного взаимоуче­та интересов и позиций различных государственных инстан­ций: хозяйственных наркоматов, Госплана, Наркомфина, ру­ководства правительства. Политбюро и Сталин чаще всего выступали в роли арбитра, который хотя и обладал решающим голосом, но должен был считаться с претензиями конфликту­ющих сторон. В советской партийно-государственной системе весомость этих претензий напрямую зависела как от степени приоритетности задач, которые решало то или иное ведомство, так и от влияния его руководителя.

 

Борьба за "независимость" и отстаивание ведомственных интересов, однако, никогда не перерастали в формирование какого-либо подобия "фракций", объединявших нескольких членов Политбюро. Даже те советские ведомства, во главе которых стояли члены Политбюро, не играли сколько-нибудь значительной политической роли и не смогли составить серь­езный противовес единоличной власти вождя. В определен­ный момент Сталин сумел сравнительно легко нарушить вла­стное равновесие начала 30-х годов.

 

Изменение системы взаимоотношений, сложившейся в Политбюро в конце 20-х - начале 30-х годов, особенно актив­но началось в начале 1935 г. Объективно этому, конечно, спо­собствовали смерти двух старых членов Политбюро - Кирова и Куйбышева. По инициативе Сталина тогда фактически был ликвидирован пост второго секретаря ЦК, заместителя Ста­лина по партии, который до конца 1930 г. занимал Молотов, а затем Каганович. Обязанности второго секретаря были разде­лены между несколькими членами высшего руководства. Уси­лилось значение молодых выдвиженцев Сталина - Жданова и Ежова. Несмотря на их официальные посты (Жданов был только кандидатом в члены Политбюро, а Ежов не входил в Политбюро вовсе), они ведали многими важнейшими вопро­сами, получая задания непосредственно от Сталина. Все чаще нарушалась традиционная процедура работы Политбюро - реже проводились заседания, большинство вопросов решались опросом и т.д. Репрессии, затрагивающие в предыдущие годы в основном рядовых граждан, обрушились на многих высоко­поставленных членов партии, входивших в непосредственное окружение отдельных членов Политбюро. Сталинским сорат­никам по Политбюро становилось все труднее отстаивать свои "вотчинные" права.

 

Такое положение не могло устраивать ни одного из членов Политбюро. По отношению к усилению террора против пар­тийно-государственных функционеров все члены Политбюро имели основания быть "умеренными". Все они, несомненно, хорошо понимали, что репрессии, затрагивающие их сотруд­ников, объективно ослабляли позиции ведомств перед нати­ском карательных и контролирующих органов, дискредитировали самих руководителей ведомств-членов Политбюро и ог­раничивали их власть и влияние. Сталин же использовал ре­прессии как способ давления на своих соратников.

 

Большинство членов Политбюро не только не оказывали существенного сопротивления, но поспешили присоединиться к новому курсу, демонстрируя повышенную бдительность и верность вождю. Исключение составлял Орджоникидзе. Как показывают многочисленные документы, по поводу репрессий в НКТП и в окружении Орджоникидзе между Сталиным и Орджоникидзе действительно происходили конфликты. Орд­жоникидзе отстаивал свое "традиционное" право самостоя­тельно "казнить и миловать" своих людей. Конфликт обост­рялся в силу личных качеств "горячего" Орджоникидзе, а так­же в силу того, что Сталин впервые дал санкцию на арест родственника одного из членов Политбюро - старшего брата Орджоникидзе. Это столкновение закончилось гибелью Орд­жоникидзе.

 

В литературе обсуждается вопрос о том, насколько далеко был готов пойти Орджоникидзе в противостоянии Сталину. Известные документы показывают, что Орджоникидзе вряд ли был готов к серьезной борьбе. Для этого он был слишком сталинистом и слишком политически несамостоятельной фи­гурой. Имеющиеся пока факты свидетельствуют скорее о том, что Орджоникидзе лишь пытался переубедить Сталина, хотя делал это настойчиво и, можно сказать, бесстрашно. Объек­тивно Орджоникидзе выступал в защиту традиции "коллек­тивного руководства" начала 30-х годов, которая предусмат­ривала, в числе прочего, относительную стабильность в пар­тийно-государственной номенклатуре. Позицию Орджони­кидзе в принципе могли бы поддержать все другие члены По­литбюро, также заинтересованные в сохранении стабильно­сти. Если бы это произошло, и Сталин отказался от проведе­ния "большой чистки", характер режима остался бы во многом прежним, но общество и правящая номенклатура, вполне воз­можно, избежали бы крайностей государственного террориз­ма, всплеск которого пришелся на 1937-1938 гг.

 

Гибель Орджоникидзе была предвестником установления новых отношений между Сталиным и его ближайшими сорат­никами. В 1938 г. были арестованы и расстреляны несколько членов Политбюро, причем в ряде случаев без соблюдения даже формальных процедур, предусмотренных партийным уставом. В той или иной мере пострадали почти все члены Политбюро: одни находились под постоянной угрозой полити­ческих обвинений, у других были репрессированы родственники и ближайшие сотрудники. Все это отражало новый рас­клад сил между Сталиным и его окружением. Политбюро по­сле "большого террора" уже не играло своей прежней роли. Полностью была нарушена уставная процедура созыва и дея­тельности Политбюро. Важнейшие решения принимались Сталиным, который посвящал в свои планы лишь некоторых членов Политбюро по своему выбору. Даже формально был подтвержден порядок замены Политбюро двумя комиссиями Политбюро. Все более активную роль в Политбюро играли молодые выдвиженцы (Жданов, Берия, Маленков), не имев­шие "революционных заслуг" старых членов Политбюро, и приведенные к власти лично Сталиным. Явно обнаружилась тенденция перемещения центра власти из Политбюро в Сов­нарком, которая была окончательно закреплена после назна­чения Сталина в мае 1941 г. председателем СНК. По существу, перед войной была оформлена та система высшей политиче­ской власти, которая сохранялась до последних дней жизни Сталина. Как регулярно действующий орган политического руководства, Политбюро фактически было ликвидировано, превратившись, в лучшем случае, в совещательную инстан­цию при Сталине.

 

Приложение 1. СОСТАВ ПОЛИТБЮРО

 

Приложение 2 КОЛИЧЕСТВО ЗАСЕДАНИЙ ПОЛИТБЮРО

 

Приложение 3 КОЛИЧЕСТВО ВОПРОСОВ, РАССМОТРЕННЫХ ПОЛИТБЮРО

 

Приложение 4 ПОСЕЩЕНИЕ КАБИНЕТА И.В. СТАЛИНА ЧЛЕНАМИ ПОЛИТБЮРО И СЕКРЕТАРЯМИ ЦК ВКП(б)

 

 

Приложение 1

 

СОСТАВ ПОЛИТБЮРО

 

(Подробнее о составе Политбюро и других руководящих органах партии см.: Известия ЦК КПСС. 1990. С. 69-82)

 

По уставам партии, действовавшим в 30-е годы, Политбю­ро избиралось каждым новым составом ЦК после очередного съезда ВКП(б). Таким образом, на протяжении 1930-х годов сменилось четыре состава Политбюро: после XV съезда (де­кабрь 1927 г.), после XVI съезда (июль 1930 г.), после XVII съезда (февраль 1934 г.) и после XVIII съезда (март 1939 г.). Перевыборы отдельных членов Политбюро происходили и в промежутках между съездами.

 

19 декабря 1927г.

 Пленум ЦК ВКП(б), избранного XV съездом ВКП(б)

Политбюро:

члены: Н.И.Бухарин, К.Е.Ворошилов, М.И.Калинин, В.В.Куйбышев, В.М.Молотов, А.И.Рыков, Я.Э.Рудзутак, И.В.Сталин, М.П.Томский.

кандидаты в члены: А.А.Андреев, Л.М.Каганович, С.М.Киров, С.В.Косиор, А.И.Микоян, Г.И.Петровский, Н.А.Угланов, В.Я.Чубарь.

 

29 апреля 1929 г. пленум ЦК освободил от обязанностей кандидата в члены Политбюро Н.А.Угланова, кандидатом в члены Политбюро избран К.Я.Бауман.

 

21 июня 1929 г. пленум ЦК избрал кандидатом в члены Политбюро С.И.Сырцова.

17 ноября 1929 г. пленум ЦК вывел из состава Политбюро Н.И.Бухарина.

 

13 июля 1930 г.

 Пленум ЦК ВКП(б), избранного XVI съездом ВКП(б)

Политбюро:

члены: К.Е.Ворошилов, Л.М.Каганович, М.И.Калинин, С.М.Киров, С.В.Косиор, В.В.Куйбышев, В.М.Молотов, Я.Э.Рудзутак, А.И.Рыков, И.В.Сталин.

кандидаты в члены: А.А.Андреев, А.И.Микоян, Г.И.Пет­ровский, С.И.Сырцов, В.Я.Чубарь.

 

1 декабря 1930 г. опросом пленум ЦК вывел из состава Политбюро С.И.Сырцова.

21 декабря 1930 г. объединенный пленум ЦК и ЦКК осво­бодил от обязанностей члена Политбюро А.И.Рыкова и от обя­занностей кандидата в члены Политбюро А.А.Андреева. Чле­ном Политбюро был избран Г.К.Орджоникидзе

4 февраля 1932 г. пленумом ЦК из членов Политбюро вы­веден Я.Э.Рудзутак. Членом Политбюро избран А.А.Андреев.

 

10 февраля 1934 г.

 

Пленум ЦК ВКП(б), избранного XVII съездом ВКП(б)

Политбюро:

члены: А.А.Андреев, К.Е.Ворошилов, Л.М.Каганович, М.И.Калинин, С.М.Киров, С.В.Косиор, В.В.Куйбышев, В.М.Молотов, Г.К.Орджоникидзе, И.В.Сталин.

кандидаты в члены: А.И.Микоян, Г.И.Петровский, П.П.Постышев, Я.Э.Рудзутак, В.Я.Чубарь

 

1 декабря 1934 г. убит С.М.Киров.

25 января 1935 г. скончался В.В.Куйбышев.

1 февраля 1935 г. пленум ЦК утвердил членами Политбю­ро А.И.Микояна, В.Я.Чубаря, кандидатами в члены Полит­бюро А.А.Жданова, Р.И.Эйхе.

18 февраля 1937 г. покончил собой (убит?) Г.К. Орджоникидзе.

26 мая 1937 г. исключен из состава ЦК Я.Э. Рудзутак.

12 октября 1937 г. пленум ЦК ввел в состав кандидатов в члены Политбюро Н.И.Ежова.

14 января 1938 г. пленум ЦК освободил от обязанностей кандидата в члены Политбюро П.П.Постышева. Кандидатом в члены Политбюро избран Н.С.Хрущев.

16 июня 1938 г. решением Политбюро выведен из состава Политбюро В.Я.Чубарь.

29 апреля 1938 г. арестован Р.И.Эйхе.

26 февраля 1939 г. расстрелян С.В.Косиор.

 

22 марта 1939 г.

 

 Пленум ЦК ВКП(б), избранного XVIII съездом ВКП(б)

Политбюро:

члены: А.А.Андреев, К.Е.Ворошилов, А.А.Жданов, Л.М.Каганович, М.И.Калинин, А.И.Микоян, В.М.Молотов, И.В.Сталин, Н.С.Хрущев.

кандидаты в члены: Л.П.Берия, Н.М.Шверник.

21 февраля 1941 г. пленум ЦК утвердил кандидатами в члены Политбюро Н.А.Вознесенского, Г.М.Маленкова, А.С.Щербакова.

 

 

Приложение 2

 

КОЛИЧЕСТВО ЗАСЕДАНИЙ ПОЛИТБЮРО

 

В начале 30-х годов проводились очередные, закрытые и внеочередные заседания Политбюро. Порядок созыва всех этих заседаний определялся самим Политбюро.

Результаты работы очередных заседаний Политбюро оформлялись в виде подробных протоколов, в которых указы­валось: кто присутствовал на заседании, какие вопросы рас­сматривались, какие постановления по этим вопросам были приняты. Подобные протоколы закрытых и внеочередных за­седаний Политбюро оформлялись редко. Постановления, при­нятые на закрытых и внеочередных заседаниях Политбюро чаще всего фиксировались в виде приложений к протоколам очередных заседаний в рубрике "Решения Политбюро" без указания списков присутствующих на заседаниях. В эту же рубрику попадали решения, принятые Секретариатом ЦК во время предварительного рассмотрения повестки заседаний Политбюро.

Многие постановления Политбюро принимались опросом членов Политбюро, без проведения заседаний. Такие поста­новления фиксировались в приложении к протоколу очеред­ного заседания Политбюро под рубрикой "Решения, принятые опросом членов Политбюро".

С 1937 г. протоколы Политбюро оформлялись таким обра­зом, что установить хотя бы приблизительное количество про­водимых заседаний очень трудно. Гораздо чаще, чем ранее, в 1937-1938 гг. постановления Политбюро фиксировались в рубрике "Решения Политбюро". Однако пока непонятно, что стоит за этим фактом. Возможно, в рубрику "Решения Политбюро" попадали постановления, принятые постоянными ко­миссиями Политбюро, созданными 14 апреля 1937 г. (см. стр. 237-238). Возможно, в эту рубрику включались решения, принятые единолично Сталиным или Сталиным и нескольки­ми членами Политбюро. После XVIII съезда ВКП(б), начиная с протокола № 1 (решения за 22 марта-19 апреля 1939 г.), все решения Политбюро уже официально оформлялись в прото­колах под общей рубрикой "Решения Политбюро" без выделе­ния постановлений, принятых на заседаниях или опросом.

Ниже приводятся данные о количестве заседаний Политбюро в 1930-1936 гг. Они получены путем сложения количества засе­даний, сведения о которых прямо зафиксированы в протоколах (с указанием присутствующих), и количества дней, когда при­нимались постановления, оформленные в протоколах в рубрике "Решения Политбюро". Таким образом, речь идет обо всех засе­даниях: очередных, внеочередных, закрытых, а также заседани­ях Политбюро или Секретариата, на которых предварительно рассматривались повестки Политбюро.

 

 

	1930	1931	1932	1933	1934	1935	1936
январь	6	8	5	2	1	5	не бы­ло
февраль	6	6	7	2	1	1	1
март	8	8	6	5	3	1	1
апрель	7	8	5	3	1	2	1
май	6	7	4	1	2	1	1
июнь	6	7	10	3	3	3	1
июль	7	11	5	2	6	3	1
август	8	6	13	4	2	1	не бы­ло
сентябрь	9	11	6	4	3	1	1
октябрь	7	6	3	2	11	не было	1
ноябрь	7	7	4	2	2	1	не бы­ло
декабрь	8	9	4	2	11	1	1

 

 

Приложение 3

КОЛИЧЕСТВО ВОПРОСОВ, РАССМОТРЕННЫХ ПОЛИТБЮРО

 

Данная таблица фактически показывает, сколько пунктов содержалось в протоколах Политбюро за тот или иной год. С небольшой погрешностью количество пунктов в протоколах можно считать равным количеству вопросов, рассмотренных Политбюро. Некоторые вопросы переносились на другие засе­дания или обсуждались несколько раз. Однако, с другой сторо­ны, многие пункты фактически фиксировали несколько вопро­сов повестки дня. Существуют также незначительные наложе­ния в хронологии: протоколы, оформлявшиеся в конце года, со­держали незначительное количество вопросов, рассмотренных в самом начале следующего года. Однако, и эта погрешность су­щественно не меняет общий порядок приведенных цифр.

 

 

1930г.	2857	1936г.	3367
1931 г.	3878	1937г.	3775
1932г.	3704	1938г.	2279
1933г.	3245	1939г.	2973
1934г.	3945	1940г.	3008
1935г.	3282

 

Приложение 4

ПОСЕЩЕНИЕ КАБИНЕТА И.В. СТАЛИНА ЧЛЕНАМИ ПОЛИТБЮРО И СЕКРЕТАРЯМИ ЦК ВКП(б)

 

В таблице приведены данные о количестве посещений и времени, проведенном ближайшими соратниками Сталина в его кабинете. Основой для подсчетов были журналы (тетради) записи лиц, принятых генеральным секретарем, опублико­ванные в журнале "Исторический архив" (1994. № 6; 1995. № 2-6). В этом документе содержатся некоторые погрешности. В ряде случаев не указано, сколько времени провел тот или иной посетитель в кабинете Сталина, или приводятся заведо­мо ошибочные сведения о времени входа и выхода. Однако в целом количество таких погрешностей столь невелико, что они не влияют на общую картину.

 

С конца 30-х годов порядок встреч Сталина изменился. Вполне возможно, что многие приемы были перенесены из служебного кабинета на дачу, что нашло отражение в журна­лах записи посетителей.

 

Иногда, особенно в 1939 г., члены Политбюро посещали Сталина два раза в день (днем и вечером). Эти случаи учиты­вались при подсчетах как два посещения.

 

	1931 год		1932 год		1933 год
	1	2	1	2	1	2
Андреев	18	22.45	15	28.15	18	34.55
Ворошилов	29	56.45	40	89.50	65	150.30
Каганович	73	167.0	106	246.30	122	415.20
Калинин	11	22.40	10	22.30	21	45.0
Киров	12	22.50	10	28.25	5	9.50
Косиор	8	19.05	5	5.05	И	27.05
Куйбышев	14	29.45	45	104.55	24	70.35
Микоян	16	36.00	34	81.25	40	82.20
Молотов	97	126.15	117	291.45	140	435.15
Орджоникидзе	24	45.15	47	52.20	35	100.50
Петровский	-	-	-	-	-	-
Постышев	49	109.25	56	136.40	13	35.05
Рудзутак	2	8.15	14	36.15	6	23.20
Чубарь	1	0.30	-	-	-	-
	1934 год		1935 год		1936 год
	1	2	1	2	1	2
Андреев	28	76.05	24	61.20	22	58.45
Ворошилов	79	166.30	70	198.15	76	292.15
Жданов	86	278.30	21	58.45	14	32.00
Ежов	17	23.40	32	88.15	31	75.30
Каганович	103	323.10	92	261.20	57	161.55
Калинин	31	70.40	35	76.00	18	42.10
Киров	18	62.15	(убит 1 декабря 1934 г.)
Косиор	10	22.50	8	23.55	6	13.05
Куйбышев	49	152.30	5	15.05	(умер 25 января 1935г.)
Микоян	43	104.35	30	71.15	31	70.00
Молотов	97	334.45	101	315.35	109	267.40
Орджоникидзе	59	186.50	77	218.00	57	176.35
Петровский	1	1.45	-	-		-

 

1 - количество посещений.

2 - время, проведенное в кабинете у Сталина (часов, минут).

прочерк означает, что в журнале не было зафиксировано ни одного посе­щения.

 

Постышев	8	19.35	12	28.40	1-	2.30
Рудзутак	9	42.15	4	14.25	2	6.00
Чубарь	18	58.15	23	62.25	28	64.05
Эйхе	4	3.45	3	6.40	2	4.20
Ягода	53	73.15	36	56.25	20	32.10
	1937 год		1938 год		1939 год
	1	2	1	2	1	2
Андреев	53	135.45	33	68.35	34	80.20
Берия	2	1.30	32	45.25	108	184.45
Ворошилов	142	438.35	99	266.00	181	509.40
Жданов	61	146.25	82	203.55	93	226.05
Ежов	174	527.55	104	305.50	(в 1 939 г. не из­бирался в Полит­бюро на новый срок)
Каганович	128	406.10	74	200.45	90	240.30
Калинин	20	32.30	11	20.15	9	15.45
Косиор	19	33.05	(арестован в 1938 г.)
Маленков	62	72.35	74	96.15	50	72.15
Микоян	57	130.40	48	98.10	142	301.10
Молотов	213	601.20	170	470.25	274	659.30
Орджоникидзе	22	71.55	(покончил самоубийством 18 фев­раля 1937г.)
Петровский			3	2.50	(в 1939г. не из­бирался в Полит­бюро на новый срок)
Постышев	8	11.20	(выведен из Политбюро 14 января 1938г.)
Хрущев	15	23.20	18	43.45	24	70.40
Чубарь	31	74.30	6	10.45	(выведен из По­литбюро 1 6 июня 1938г.)
Эйхе	3	6.10	2	2.40	(арестован 29 апреля 1938г.)