О.В.Хлевнюк

Политбюро. Механизмы политической власти в 30-е годы.

 

 М.: "Российская политическая энциклопедия" (РОССПЭН), 1996.

 

На основе архивных документов в книге рассматривается деятельность высшего органа партийно-государственной власти в СССР. Автор исследует порядок принятия важнейших политических решений в 1930-1940 гг., взаимоотношения И.В.Сталина с его ближайшими соратниками по Политбюро - В.М.Молотовым, Л.М.Кагановичем, Г.К.Орджоникидзе, С.М.Кировым, Н.И.Ежовым. При помощи архивных документов анализируются такие важнейшие сюжеты советской политической истории, как причины убийства Кирова, конфликт между Сталиным и Орджоникидзе, столкновения между отдельными членами Политбюро, соотношение власти Сталина и его соратников на разных этапах довоенного периода.

 

 

СОДЕРЖАНИЕ

 

Введение

 

Глава 1. Политбюро в 1930-м году. Завершение сталинизации

1. Политические последствия "великого перелома"

2. "Вредители" и их "пособники"

3. Смещение С.И.Сырцова и А.И.Рыкова

 

Глава 2. 1931-1933 годы: кризисы, реформы, насилие

1. Провал "великого перелома"

2. Реорганизация деятельности Политбюро

3. Свидетельства о новых "фракциях": "миниреформы" и "дело Рютина"

4. Причины и значение реальных конфликтов

 

Глава 3. "Потепление" 1934 года

1. Упрочение "умеренного" курса

2. Политбюро XVII созыва

3. Сталин и Киров

4. Корректировка второй пятилетки

 

Глава 4. 1935-1936 годы: террор и "умиротворение"

1. После убийства Кирова

2. Новые исполнители

3. Противодействие террору

 

Глава 5. Политбюро и "большая чистка"

1. Механизм массовых репрессий

2. Сталин и Ежов

3. Репрессии в Политбюро

 

Глава 6. 1939-1941 годы: реорганизация высших эшелонов власти

1. Старые и новые соратники Сталина.

2. Перемещение центра власти

 

Заключение

 

Приложение

 

Введение.

 

 

 

"Наше Политбюро ЦК является органом оперативного ру­ководства всеми отраслями социалистического строительства"1, - заявил в докладе по организационным вопросам на XVII съезде ВКП(б) в феврале 1934 г. Л.М.Каганович, в то время секретарь ЦК ВКП(б), заместитель И.В.Сталина по партии. Однако даже такая характеристика лишь в некоторой степени определяла реальные функции Политбюро.

 

Формально, по партийному уставу, Политбюро, образованное как постоянный орган в 1919 г., было (наряду с Оргбю­ро и Секретариатом) исполнительной инстанцией Централь­ного Комитета. Политбюро избиралось ЦК для ведения пол­итической работы и было подотчетно ЦК. Фактически Полит­бюро являлось высшим органом власти в СССР. Именно По­литбюро предопределяло все основные направления развития страны (а также рассматривало массу сравнительно мелких и второстепенных проблем), выступало главным арбитром при разрешении ключевых межведомственных противоречий, не­посредственно организовывало исполнение многих своих по­становлений и старалось держать под тщательным контролем нею систему власти. Значительное количество принципиаль­ных решений и акций, формально исходивших от различных государственных органов (например, ЦИК СССР, СНК ("ССР, СТО СССР) на самом деле были результатом деятель­ности Политбюро. Обязательному утверждению Политбюро подлежали все сколько-нибудь значительные инициативы партийных, государственных, комсомольских, профсоюзных и т.д. инстанций. Руководители Политбюро с полным основа­нием могли заявить: "Государство - это мы".

 

Будучи одной из важнейших проблем советской политиче­ской истории, деятельность Политбюро фактически еще не стала предметом специального всестороннего исследования, что прежде всего связано с состоянием источниковой базы. Немногочисленные работы, в которых делались попытки про­анализировать эту проблему, были построены на опублико­ванных документах и материалах прессы2. В таких трудах поставлены важные вопросы, намечены возможные пути их изучения, сделаны некоторые оригинальные наблюдения. Однако закрытость архивов создавала непреодолимые препятст­вия на пути историков.

 

Из всех этапов деятельности Политбюро (как и советской истории в целом) лучше всего оказались исследованными 20-е годьг3, обеспеченные многочисленными источниками. Отно­сительный "демократизм" внутрипартийной жизни, острые столкновения в руководстве Политбюро, сведения о которых неизбежно предавались огласке, доступность бумаг, вывезен­ных за границу Троцким, широкий поток документальных публикаций по истории внутрипартийной борьбы 20-х гг., подготовленных в годы "перестройки", хорошее состояние и относительная открытость архивных фондов облегчили рабо­ту историков. Наследство же закрытости последующих перио­дов составляли преимущественно фальсифицированные офи­циальные документы, неубедительные мемуары и вычищен­ные архивы, доступность которых до сих пор оставляет желать лучшего.

 

Эти обстоятельства предопределили выбор хронологиче­ских рамок книги - обращение, сразу к 30-м годам, минуя предыдущий этап. Небольшие экскурсы в предшествующий период предприняты лишь в той мере, в какой это было необ­ходимо для понимания событий, исследуемых в работе.

 

В книге рассматриваются две основные проблемы. Первая - организационная сторона функционирования Политбюро: что представляло собой Политбюро в 30-е годы как высший орган партийно-государственной власти, каким был порядок работы Политбюро, какие изменения происходили в его соста­ве и деятельности на протяжении рассматриваемого периода. Вторая проблема касается механизма принятия решений в Политбюро, изучения той реальной политической "кухни", которая скрывалась за фасадом формальной процедуры рабо­ты Политбюро. Речь в этом случае идет о соотношении власти Политбюро как коллективного органа и единовластия Стали­на, о формировании на разных этапах группы высших руково­дителей партии, о степени совпадения или различия позиций членов Политбюро, наличии или отсутствии в Политбюро противоречий и конфликтов и т.д. Очевидно, все эти сюжеты тесно взаимосвязаны и переплетены. Изменения в процедуре деятельности Политбюро в значительной мере отражали пе­ремены в порядке принятия решений и степени влияния По­литбюро как коллективного органа власти. А сама эволюция личной власти Сталина, по замечанию итальянского историка А.Грациози, во многом предстает как проблема рождения и последующего формирования сталинского окружения, изменения в котором по-своему отражали каждую новую ступень советской истории4.

 

Выдвижение этих задач предопределило структуру книги. Ее главы сформированы по хронологическому принципу. Каждая глава посвящена определенному значимому этапу в развитии страны, периодам поворотов "генеральной линии", когда в наиболее откровенном виде проявлялись механизмы принятия важнейших решений в высших эшелонах партийно-государственной власти. В первой главе рассматриваются со­бытия 1930 г., когда произошло окончательное утверждение политики насильственной коллективизации и форсированной индустриализации, а из Политбюро были изгнаны А.И.Рыков и С.И.Сырцов - последние сколько-нибудь серьезные оппо­ненты политики "большого скачка", сохранявшие официаль­ные посты в высшем руководстве. Вторая глава посвящена этапу нарастания и апогея острейшего кризиса 1931-1933 гг. Ужесточая террор, сталинское руководство предпринимало в это время также попытки непоследовательных "реформ". Эти колебания между "реформами" и террором, исходившие из Политбюро, дают материал для определенных наблюдений по поводу ситуации в высших эшелонах политической власти. В третьей главе собраны и проанализированы факты, касающи­еся обстоятельств временного усиления "умеренного" курса в 1934 г. Изменения в составе и деятельности Политбюро в свя­зи с ужесточением террористический политики после убийст­ва Кирова (1935-1936 гг.) - главная тема четвертой главы. В двух последних главах рассмотрены события "большого терро­ра" 1937-1938 гг., в том числе репрессии в Политбюро, а также их воздействие на функционирование высших партийно-госу­дарственных инстанций накануне войны.

 

Основным событиям и проблемам каждого из выделенных периодов посвящена определенная литература. Те ее аспекты, которые касаются механизмов политической власти и дея­тельности Политбюро, рассматриваются в соответствующих разделах книги.

 

Проведенное исследование прежде всего еще раз подтвер­дило известный факт, что роль Политбюро как коллективного органа власти на протяжении советской истории менялась в зависимости от того, каким было соотношение: вождь - "ря­довые" члены Политбюро. Моменты борьбы между лидерами партии, делившими ленинское наследие, были "звездными ча­сами" Политбюро. От поддержки большинства в Политбюро зависела судьба вождя, который, укрепившись у власти, в полной мере отплачивал своим соратникам за перенесенные "унижения" (необходимость считаться с их позицией, угова­ривать, объяснять, задабривать) и делал все для того, чтобы избавиться от влиятельного окружения в будущем. На протя­жении 30-х годов происходило уверенное укрепление едино­личной власти Сталина за счет ограничения влияния Полит­бюро. Высшей точки этот процесс достиг после завершения "большого террора".

 

За годы правления коммунистической партии в ней посто­янно возникали течения и группировки, противостоявшие "генеральной линии", предлагавшие свои методы реформиро­вания системы. Однако реальную политическую силу эти те­чения приобретали только в том случае, если имели сторонни­ков в Политбюро. Благодаря инициативе высших руководите­лей страны начался переход к нэпу, а затем была предпринята попытка его углубления. В Политбюро оформилась группа "десталинизаторов" 50-60-х годов. Из Политбюро, наконец, вышла "перестройка". Как и когда складывались такие "ре­форматорские" группы, какие иные варианты преобразований или контрпреобразований вызревали в Политбюро - эти про­блемы, с учетом того, сколь значительную роль в советской истории играли "вождизм" и "революции сверху", вызывают повышенный интерес.

 

Что касается 30-х годов, то в литературе широко распрост­ранено мнение, что в Политбюро в этот период противоборст­вовали две группировки - "радикалов" и "умеренных". Исто­ки этой версии уходят в 30-е годы. Уже в то время в зарубеж­ной печати появлялись сведения о противоречиях в сталин­ском руководстве, о столкновениях сторонников жесткого и более мягкого курса. Эти противоречивые политические слу­хи распространялись прежде всего в силу закрытости совет­ского общества, отсутствия какой-либо информации о реаль­ном положении дел в советских правящих кругах.

 

Подробный и подкрепленный конкретными примерами рассказ о борьбе в Политбюро между "умеренными" и "ради­калами" впервые был опубликован в журнале "Социалистиче­ский вестник" под названием "Как подготовлялся московский процесс (Из письма старого большевика)"5. Материал этот был анонимным. Редакционное примечание к публикации лишь сообщало, что письмо якобы получено от некоего старого большевика. Позднее известный историк Б.И.Николаевский признался, что автором статьи был именно он, и что некото­рые факты для ее написания он якобы получил от Н.И.Буха­рина, с которым встречался в 1936 г. на Западе. В статье при­водились действительно сенсационные данные о ситуации в Политбюро и обстоятельствах подготовки первого "большого московского процесса" - суда над Каменевым и Зиновьевым в августе 1936 г. Николаевский утверждал, что в 30-е годы в Политбюро за влияние на Сталина боролись две группировки - сторонники умеренной политики, постепенного ослабления террора и примирения в партии и обществе, и их противники. Лидером первых был назван С.М.Киров, которого, по утверж­дению Николаевского, активно поддерживал влиятельный советский писатель М.Горький. Во главе сопротивления умерен­ной линии, как утверждалось в статье, стояли Каганович и Ежов, одержавшие победу после смерти Кирова.

 

Не все историки с доверием отнеслись к информации Ни­колаевского, а в последние годы вдова Н.И.Бухарина А.М Ларина, получив возможность опубликовать свои мемуары, категорически заявила, что свидетельства Николаевского фаль­шивы, что никакой информации Николаевскому Бухарин не давал6. Утверждения Лариной были оспорены; ряд историков привели аргументы в пользу того, что откровенные разговоры Бухарина и Николаевского - факт вполне вероятный7. Одна­ко независимо от исхода этой полемики, информация, приве­денная в "Социалистическом вестнике", широко используется и научной литературе и учебниках как достоверная. Сама же концепция противостояния в Политбюро двух группировок в разных вариациях неоднократно разрабатывалась в литерату­ре, и, в настоящее время, преобладает в исследованиях по политической истории 30-х гг.

 

В качестве основы этой концепции многие историки изуча­ют проблему взаимоотношений Сталина и Кирова. Обстоя­тельства убийства Кирова, а также некоторые другие свиде­тельства позволяют им утверждать, что Киров придерживался собственной политической линии и был лидером группы "уме­ренных" в Политбюро". Оппоненты этой версии, отказывая Кирову в праве считаться сколько-нибудь самостоятельным политиком, нередко, тем не менее, также придерживаются концепции разделения Политбюро на "фракции". Просто ли­дерами "умеренных" они считают других представителей По­литбюро (например, Жданова, Орджоникидзе)9.

 

Соответственно оспаривается причастность Сталина к убийству Киро­ва10.

 

Неоднократно высказываемые подозрения по поводу "уме­ренности" Орджоникидзе также не возникли на пустом месте. Историки давно обратили внимание на активную роль Орджо­никидзе в проведении экономических "реформ" 30-х гг., в пре­одолении "спецеедства" и защите интересов руководителей-хозяйственников11. Множество данных свидетельствовало о том, что конфликт со Сталиным по поводу репрессий был при­чиной смерти Орджоникидзе накануне февральско-мартовского пленума 1937 г., хотя вопрос о том, как далеко заходили их разногласия, остается предметом обсуждения12.

 

Существует большое количество других предположений как о конфликтах "радикалов" и "умеренных" в Политбюро, так и о политических позициях членов Политбюро в 30-е годы и их взаимоотношениях со Сталиным. Все эти точки зрения и аргументы рассматриваются в соответствующих разделах данной работы в связи с исследованием архивных свиде­тельств.

 

В целом, известные пока архивные документы не подтвер­ждают, что в Политбюро в 30-е годы происходило противобор­ство "умеренных" и "радикалов". Один и тот же член Полит­бюро в разные периоды (или в различных ситуациях в одно и то же время) занимал разные позиции - как "умеренные", так и "радикальные". Это определялось многими обстоятель­ствами, но, главным образом, зависело от того, какой линии придерживался Сталин, за которым, судя по документам, ос­тавалось последнее, определяющее слово.

 

Это не означает, конечно, что в Политбюро не было столк­новения различных интересов. Напротив, архивных свиде­тельств о конфликтах удалось выявить достаточно много. Как правило, все они предопределялись различиями в ведомствен­ных позициях членов Политбюро. Изучение сути и природы таких конфликтов, их значения в формировании "большой политики" - одна из задач работы. В этом смысле она продол­жает линию, намеченную конкретно-историческими исследо­ваниями роли советских ведомств и ведомственных интересов в предвоенный период13.

 

Данная книга, как и всякое другое конкретное исследова­ние, могла появиться, прежде всего, благодаря доступности достаточного для рассмотрения проблемы комплекса источни­ков. В последние годы было опубликовано большое количество новых архивных документов, так или иначе касающихся пол­итической истории 30-х годов. Среди них можно выделить публикации стенограммы февральско-мартовского пленума ЦК ВКП(б) 1937 г.14, журналов записей лиц, принятых И.В.Сталиным15, материалов комиссии Политбюро ЦК КПСС, занимавшейся реабилитациями в конце 1980-х - на­чале 1990-х годов16 и т.д.17

 

Несмотря на важность таких изданий, они, конечно, не могут заменить сплошного исследования архивных фондов высших органов партийно-государственной власти, значи­тельная часть которых также стала доступной в последние годы18.

 

Первостепенное значение среди этих документов имеют протоколы заседаний Политбюро. В последнее время в науч­ный оборот активно вводятся справочные (рассылочные) экземпляры протоколов, комплект которых находится в бывшем Центральном партийном архиве, ныне - Российском центре хранения и изучения документов новейшей истории (РЦХИДНИ, фонд 17, опись 3). Они представляют собой ма­шинописные брошюры большого формата, каждая из которых содержит протокол одного заседания и присоединенные к не­му решения, принятые опросом. До конца 30-х годов такие протоколы тиражировались для рассылки должностным ли­цам, которым было положено знакомиться с решениями По­литбюро, а несколько их экземпляров оставались в архиве Политбюро, откуда и попали в РЦХИДНИ.

 

Постановления Политбюро в этих протоколах располага­лись по датам в порядке их рассмотрения, каждое под своим номером. Заверялся каждый такой протокол печатью ЦК ВКП(б) и факсимиле подписи секретаря ЦК (в 30-е годы это были генеральный секретарь И.В.Сталин, а в его отсутствие вторые секретари, сначала В.М.Молотов, а затем, после пере­хода Молотова на пост председателя Совнаркома, Л.М.Кага­нович). Каждый протокол имел свой номер. Нумерация ве­лась по созывам Политбюро от очередного съезда партии. В 30-е годы это были Политбюро XV-XVIII созывов, избран­ные на пленумах ЦК после XV (декабрь 1927 г.), XVI (июль 1930 г.), XVII (февраль 1934 г.) и XVIII (апрель 1939 г.) съез­дов ВКП(б). Наряду с решениями, протоколы содержали не­которые другие сведения. Во многих случаях в протоколах Политбюро указывалось, кто присутствовал на том или ином заседании. Иногда в протоколах (в скобках после формули­ровки вопроса) указывались фамилии инициаторов рассмот­рения той или иной проблемы и участников ее обсуждения на заседании Политбюро. Более подробно о том, как отражалась в протоколах деятельность Политбюро, будет сказано в ком­ментариях к приложениям (см. приложения 2 и 3).

 

Обычные протоколы Политбюро выходили под грифом "со­вершенно секретно". Соответственно, такой гриф имели и большинство постановлений, включенных в них. Ряд по­становлений публиковался в печати, и таким образом, утрачивал этот гриф. Но "совершенно секретным" в любом случае оставался факт их утверждения Политбюро: постановления - это было правилом - обнародовались от имени других инс­танций (ЦК, СНК, СТО и т.д.). Ряд решений Политбюро име­ли гриф высшей формы секретности "особая папка". Указание о том, что постановление по определенному вопросу имеет этот гриф, содержалось в обычных протоколах (например, в таком виде: "Вопросы ОГПУ. Решение - особая папка"). Са­мо же решение фиксировалось в особом протоколе заседаний Политбюро. Особые протоколы печатались на машинке всего в нескольких экземплярах.

 

Если обычные протоколы заседаний Политбюро уже не­сколько лет открыты для свободного исследования, то особые протоколы можно считать "полуоткрытыми". После ликвида­ции КПСС в 1991 г., в Президентском архиве (бывший архив Политбюро), где хранятся особые протоколы и материалы к ним, были собраны для обнародования документы, вскрываю­щие преступления прежнего режима. Благодаря этому были опубликованы многие постановления под грифом "особая пап­ка", касающиеся репрессий, "раскулачивания", депортаций, ряда внешнеполитических акций и т.п. Однако весь комплекс особых протоколов оставался в закрытом "ведомственном" Президентском архиве, и лишь некоторое время назад один из экземпляров особых протоколов передали в РЦХИДНИ (фонд 17, оп. 162), что подразумевает их использование историками. Однако пройдет, видимо, еще немало времени, пока, с одной стороны, будут преодолены многочисленные бюрократиче­ские ограничения на доступ к этим документам, а с другой -историки сумеют освоить этот важный источник.

 

То же можно сказать и о подлинниках протоколов заседа­ний Политбюро, также недавно переданных в РЦХИДНИ (фонд 17, оп. 163) из Президентского архива. Коротко говоря, подлинники представляют собой рукописный вариант тех ма­шинописных экземпляров, которые уже несколько лет извест­ны исследователям. Каждый пункт протокола (формулировка вопроса и решение) записывался на отдельной карточке или листке бумаги, которые затем сшивались в дело. Подлинники протоколов дают некоторые дополнительные возможности по сравнению с машинописными копиями. Из них можно выяс­нить, например, какую правку претерпело то или иное поста­новление. В ряде случаев тексты постановлений были написа­ны рукой того или иного члена Политбюро, и это позволяет установить авторство решения. Под постановлениями принятыми голосованием, опросом, как правило, фиксировались результаты голосования. Хотя для 30-х годов это обстоятельство малосущественно: практически все решения, если они уж до­ходили до рассмотрения на Политбюро, принимались едино­гласно. Гораздо важнее, что в подлинниках протоколов за 30-е годы сохранилось некоторое количество материалов, на осно­вании которых принимались решения. Как правило, это раз­ного рода записки и докладные, включенные в протоколы по­тому, что фактически составляли часть протокола - содержа­ли формулировку принятого постановления, отметки о ре­зультатах голосования и т.д.

 

Однако основная масса материалов к протоколам Полит­бюро (подготовительных документов к постановлениям) пока недоступна. Эти документы составляют значительную часть Президентского архива. Судя по всему, они хорошо система­тизированы (по темам и периодам) и поэтому могут служить основой как для быстрого составления разного рода служеб­ных справок, записок и докладов, так и для подготовки доку­ментальных публикаций в периодической печати, в частно­сти, в "Вестнике архива Президента Российской Федерации", который с начала 1995 г. выходит раз в два месяца под облож­кой журнала "Источник". Ожидать отказа от монопольного владения столь "удобными" документами и их открытия для широкого использования исследователями не приходится.

 

Разорванность архивов Политбюро, закрытость значи­тельной их части создают для историков многочисленные трудности, а нередко непреодолимые препятствия. Однако до­ступные уже сегодня документы позволяют в значительной мере решить эти проблемы. Поскольку различные звенья сис­темы партийно-государственного руководства были тесно вза­имосвязаны, постольку в архивах одних ведомств можно по­черпнуть материалы, по разным причинам закрытые в фондах других ведомств. Это касается и недостающих документов По­литбюро.

 

Значительный интерес как источник для исследования ме­ханизмов политической власти представляют документы Орг­бюро и Секретариата ЦК. В партийной иерархии эти инстан­ции были расположены непосредственно "под" Политбюро. Ряд членов Политбюро входили одновременно в состав Орг­бюро и Секретариата. Во многих случаях эти органы проводи­ли всю подготовительную работу по определенному решению, вынося конечный ее результат на утверждение Политбюро. Иногда по поручению Политбюро они рассматривали тот или иной вопрос. Оргбюро и Секретариат решали многие пробле­мы (прежде всего организационного, делопроизводственного характера), которые касались всего аппарата ЦК, в том числе Политбюро. При этом документация Оргбюро и Секретариата представлена в РЦХИДНИ куда полнее, чем документы По­литбюро, - доступны подлинники протоколов и подготови­тельные материалы к ним (фонд 17, описи 113-116).

 

Многое проясняют и материалы комиссий Политбюро - специальных рабочих органов Политбюро, создававшихся как для разрешения отдельных вопросов, так и для постоянного руководства определенными направлениями политики.

 

Самая тесная связь существовала между Политбюро и СНК СССР. Политбюро утверждало все сколько-нибудь зна­чительные постановления Совнаркома и все совместные по­становления СНК СССР и ЦК ВКП(б). Совнарком непосред­ственно отвечал за выполнение многих решений Политбюро. В 30-е годы действовало несколько совместных комиссий По­литбюро и Совнаркома (обороны, валютная, по железнодо­рожному транспорту). Наконец, руководители Совнаркома (председатель и его заместители) были членами Политбюро. Все это позволяет использовать для изучения деятельности Политбюро богатейший фонд СНК СССР, хранящийся в Го­сударственном архиве Российской Федерации (ГАРФ, фонд Р-5446).

 

Значительную ценность представляют документы личных фондов членов Политбюро 30-х годов, собранные в РЦХИД­НИ, - Г.К.Орджоникидзе (фонд 85), В.В.Куйбышева (фонд 79), С.М.Кирова (фонд 80), М.И.Калинина (фонд 78), А.А.Жданова (фонд 77). В совокупности с материалами лич­ных фондов, переданными в настоящее время в РЦХИДНИ из Президентского архива (фонды В.М.Молотова, А.И.Микояна, Л.М.Кагановича, К.Е.Ворошилова, А.А.Андреева, Н.И.Ежо­ва), эти документы составляют солидную основу для воспол­нения пробелов, возникших в связи с отказом от открытия всей исторической части бывшего архива Политбюро.

 

Особый интерес у историков вызывает вопрос о наличии стенограмм заседаний Политбюро. Интерес этот понятен. Стенограммы - первостепенный источник для изучения ре­ального механизма принятия решений, исследования позиции того или иного высшего партийного руководителя. Однако до последнего времени была известна только одна стенограмма заседаний Политбюро за 30-е годы - объединенного заседа­ния Политбюро и Президиума ЦКК от 4 ноября 1930 г., на котором рассматривалось "дело Сырцова-Ломинадзе"19. Не было ни одной публикации из стенограмм заседаний Полит­бюро за 30-е годы и в таких изданиях, как "Исторический архив" и "Источник", которые широко публикуют документы и I Президентского архива, в том числе так называемые "рабо­чие записи" (фактически стенограммы) заседаний Политбюро по некоторым вопросам за 60-80-е годы.

 

Вопрос о том, каким на практике был порядок ведения сте­нограмм заседаний Политбюро в 30-е годы пока остается от­крытым. Регламент работы Политбюро, утвержденный в июне 1923 г., предусматривал, что на заседаниях Политбюро стенографируются доклады, заключительные слова, а прения - только по решению Политбюро20. В протоколах за 20-е годы в ряде случаев есть указания на то, что обсуждение определен­ного вопроса стенографировалось21. Таких указаний немного. Можно предположить, что ведение стенограмм на заседаниях Политбюро в 30-е годы было не правилом, а исключением. Маловероятно, что стенографировались прения по особо важ­ным, секретным вопросам. В постановлении Политбюро от 5 мая 1927 г. "О пользовании секретными материалами" указывалось: "Предложить всем учреждениям, равно и комиссиям, обсуждать наиболее секретные вопросы в закрытых заседани­ях без секретарей и докладчиков, с ведением протокола самим председательствующим" 22. Еще менее вероятно, что трудоем­кая процедура стенографирования применялась при обсужде­нии мелких, сравнительно второстепенных вопросов, состав­лявших большую часть повесток Политбюро.

 

Среди подлинников протоколов Политбюро, переданных недавно из Президентского архива в РЦХИДНИ, сохранилось того несколько стенограмм заседаний Политбюро за 30-е го­ды. Эти заседания были посвящены тем вопросам, о которых руководство партии собиралось проинформировать широкие круги партийно-государственной номенклатуры: разбор дел высокопоставленных оппозиционеров (уже упомянутое засе­дание по "делу Сырцова-Ломинадзе", заседание по "делу Эйсмонта-Смирнова-Толмачева"), обсуждение вопросов проведения некоторых политических и хозяйственных кампа­ний (уборки урожая, изучения "Краткого курса истории ВКП(б)"). Такие стенограммы рассылались членам ЦК и не­которым местным руководителям, не входившим в ЦК. Впол­не возможно, что в 30-е годы стенографировались только та­кие заседания Политбюро. Нельзя исключить, конечно, что некоторые другие стенограммы за 30-е годы пока скрыты в Президентском архиве. Однако не менее вероятно, что исто­риков, когда они получат наконец доступ ко всему комплексу документации Политбюро, в данном вопросе ждет разочаро­вание.

 

Потенциальная ценность стенограмм заседаний Политбю­ро особенно остро ощущается в связи с тем, что применитель­но к советской политической истории 30-х годов практически отсутствует мемуарная литература, в определенной мере спо­собная восполнить отсутствие таких архивных свидетельств, как официальная запись хода того или иного заседания. Мы располагаем всего лишь несколькими публикациями, которые в той или иной мере могут претендовать на "звание" мемуаров членов советского руководства 30-х годов. Прежде всего, это известные воспоминания Н.С.Хрущева (последние несколько лет в полном виде публиковавшиеся в журнале "Вопросы ис­тории"), а также записи бесед поэта Ф.Чуева с В.М.Молотовым и Л.М.Кагановичем23. Все они представляют определен­ный интерес как свидетельство психологии и образа мысли бывших советских лидеров, но не содержат сколько-нибудь ценной фактической информации, по крайней мере примени­тельно к событиям 30-х годов.

 

Своеобразным заменителем как стенограмм, так и мемуа­ров сегодня может считаться только переписка между совет­скими вождями, которая проливает свет на некоторые "нефор­мальные" обстоятельства деятельности Политбюро. О ценно­сти этого источника могут свидетельствовать уже опублико­ванные письма членов Политбюро за 30-е годы 24. В них идет речь об обстоятельствах принятия того или иного решения, о позиции по разным вопросам отдельных членов Политбюро, дается оценка ситуации в стране и т.д. Вместе с тем переписка в отличие, скажем, от протоколов заседаний Политбюро изна­чально фрагментарна и случайна. Письма друг другу члены Политбюро посылали лишь в периоды отпусков, причем не во всех случаях речь шла о государственных проблемах, часто дело ограничивалось общими приветами и короткими сообще­ниями. Само существование переписки во многом зависело от состояния связи между Москвой и южными курортными райо­нами, в частности, телефонной связи. На счастье историков, в первой половине 30-х годов эта связь была несовершенной. "По телефону нелегко говорить - приходится реветь, слышно очень плохо, хотя иногда слышно довольно прилично", "пишу это письмо и посылаю с тов. Гинзбургом. Пытались раз по телефону, ничего не вышло", - писал Г.К.Орджоникидзе же­не с юга в марте 1933 г. О том, как сложилась бы судьба пере­писки, будь в распоряжении членов Политбюро нормальная телефонная связь, отчасти свидетельствует заявление Ворошилова, высказанное им Сталину в письме от 21 июня 1932 г.: "Жаль, что нет с Сочи (не понимаю почему) связи "вертуш­кой", все же можно было бы почаще сноситься непосредствен­но, а не посредством переписки"25.

 

Пока неизвестно, когда была налажена нормальная телефонная связь между Москвой и правительственными дачами на юге. Доступная ныне переписка между членами Политбюро фактически обрывается в 1936 г., и нельзя исключить, что свою роль в этом сыграли технические причины. Однако, ско­рее всего, главными были иные обстоятельства: тот факт, что с 1937 г., судя по всему, Сталин, а за ним и многие другие члены Политбюро, перестали выезжать в длительные отпуска на юг, ограничиваясь отдыхом в Подмосковье; изменение общей си­туации в Политбюро, когда Сталин уже не нуждался в пространных обсуждениях различных проблем со своими сорат­никами, а они еще менее были склонны к откровенности. Нельзя исключить, что собрания писем были подчищены. Каждый из адресатов имел полное право сам решать, какие частные письма хранить в архиве, какие оставить у себя, а какие уничтожить.

 

На мысли о подобной цензуре наталкивает также ситуация с личным фондом Сталина, который в отличие от фондов дру­гих членов Политбюро решено фактически законсервировать и Президентском архиве. Судя по всему, фонд этот достаточно велик. В последние годы он был и продолжает оставаться ис­точником для различных публикаций в некоторых изданиях ("Источник", "Исторический архив"). Однако, присмотрев­шись к этим публикациям внимательнее, можно заметить, что они представляют для историков лишь относительный ин­терес. Например, обнародованная в числе первых переписка И.В.Сталина с его женой Н.С.Аллилуевой26, несомненно, со­держит много интересных деталей и является важным источ­ником, но все же не дает ответа на первостепенные вопросы, и главный - что же случилось в сталинской семье в 1932 году, правдива ли версия о политических разногласиях Сталина и Аллилуевой, закончившихся самоубийством Аллилуевой? В явно неполной подборке вообще отсутствуют письма за 1932 год. Причина этого становится ясной из предуведомления к публикации: "Журнал начинает публикацию документов из личного архива И.В.Сталина. Архив комплектовался Стали­ным: в нем собрание документов, отражающих его партийную и государственную деятельность за 1916-1931 гг., личная пе­реписка, биографические материалы и фотографии за 1888-1953 гг." Очевидно, что Сталин комплектовал свой архив из тех документов, которые изображали вождя и его деяния в самом лучшем свете и, наоборот, выставляли худшим образом его политических оппонентов. Об этом свидетельствуют и многие другие публикации из архива Сталина: например, по­следние письма Бухарина в адрес Сталина, в которых Буха­рин предстает оправдывающимся "грешником", а Сталин его справедливым судьей27; дневники родственницы Сталина М.А.Сванидзе, также переполненные благоговением перед Сталиным28 и т.д. Уместно напомнить также, что многолет­ние поиски в архивах Политбюро, предпринимавшиеся как при Хрущеве, так и при Горбачеве, не выявили каких-либо серьезных свидетельств об обстоятельствах убийства Кирова. Зато было обнаружено, что ряд документов, способных в ка­кой-то мере пролить свет на эту тайну, уничтожены.

 

Конечно, нельзя исключить, что публикации из сталин­ского фонда отражают личные не безупречные вкусы публи­каторов, оставляющих за бортом менее яркие, но более суще­ственные с научной точки зрения документы. Конечно, исто­рикам необходим доступ к фонду Сталина и другим материа­лам Политбюро. Однако бездействовать, ожидая "высочайше­го соизволения" на открытие этой части документов партии, бессмысленно29. В конце концов каждое исследование способ­но "переварить" лишь часть потенциально возможных источ­ников. Каждый историк знает, что в ходе работы наступает момент, когда новые факты и документы уже не меняют сло­жившейся картины, а лишь повторяют друг друга.

 

Данная работа также не претендует на то, чтобы охватить все возможные источники и ответить на все вопросы, касаю­щиеся Политбюро и механизмов политической власти в 30-е годы. Каждая из тем, затронутых в книге, может быть предме­том специального исследования. Ряд вопросов, прежде всего внешнеполитические аспекты деятельности Политбюро, во­обще не рассматривались. Книга дает лишь общее представле­ние о поставленной проблеме, может рассматриваться как первоначальная попытка исследования истории Политбюро в 30-е годы не только на основе опубликованных, но и архивных документов.

 

 

Примечания

 

1. XVII съезд Всесоюзной Коммунистической партии (б). 26 января - 10 февраля 1934 г. Стенографический отчет. М., 1934. С. 564.

2. Типичным примером может служить исследование, специально посвя­щенное истории Политбюро: LowenhardtJ., Ozing J.R., van Ree E. The Rise and Fall of the Soviet Politburo. London, 1992.

3. См., например: Медведев Р.А. О Сталине и сталинизме. М., 1990; Ар­хив Троцкого. Коммунистическая оппозиция в СССР. 1923-1927. Ред.-сост. Фельштинский Ю. Т. 1-4. М., 1990; Такер Р. Сталин. Путь к власти. 1879-1929. М., 1990;TuckerR. Stalin in Power. The Revolution from Above, 1928-1941. New York, London, 1992; Коэн С. Бухарин. Политическая биография. 1888-1938. М., 1988; Волкогонов Д.А. Триумф и трагедия. Политический портрет И.В.Сталина. Кн. 1. Ч. 1-2. М., 1989; Его же. Троцкий. Политический порт­рет. Кн. 1 -2. М., 1992; Козлов А.И. Сталин: борьба за власть. Ростов-на-Дону, 1991; Кун. М. Бухарин: Его друзья и враги. М., 1992; Письма И.В.Сталина В.М.Молотову. 1925-1936. Сост. Кошелева Л., Лельчук В., Наумов В., Нау­мов О., Роговая Л., Хлевнюк О. М., 1995 и др.

4. Graziosi A. G.L.Piatakov (1890-1937): A Mirror of Soviet History // Harvard Ukrainian Studies. Vol. XVI. № 1/2. 1992. P. 127.

5. Социалистический вестник. 1936. № 23/24. С. 20-23; 1937. № 1/2. С. 17-24.

6. Ларина (Бухарина) A.M. Незабываемое. М., 1989. С. 243-286.

7. Liebich A. "I am the Last" - Memoires of Bukharin in Paris // Slavic Review. Vol. 51. № 4 (winter 1992). P. 767-778; Фельштинский Ю.Г. Разговоры с Бухариным. Комментарий к воспоминаниям А.М.Лариной (Бухариной) "Не­забываемое" с приложениями. М., 1993.

8. Наиболее развернутое обоснование этой точки зрения см.: Conquest R. Stalin and the Kirov Murder. New York, 1989.

9. Getty J.A. Origins of the Great Purges. The Soviet Communist Party Reconsidered, 1933-1938. Cambridge University Press, 1985.

10. Наиболее полный разбор документов об обстоятельствах убийства Ки­рова см.: Кирилина А. Рикошет, или сколько человек было убито выстрелом в Смольном. СПб., 1993.

11. Davies R.W. Some Soviet Economic Controllers - III. Ordzhonikidze // Soviet Studies. Vol. 12. № 1 (July 1960); Хавин А.Ф. Краткий очерк истории индустриализации СССР. М., 1962; Его же. У руля индустрии. Документаль­ные очерки. М., 1968; Кузьмин В.И. В борьбе за социалистическую реконст­рукцию, 1926-1937. Экономическая политика Советского государства. М., 1976; Bailes K.E. Technology and Society under Lenin and Stalin. Origins of the Soviet Technical Intelligentsia, 1917-1941. Princeton University Press, 1978; Лельчук B.C. Индустриализация СССР: история, опыт, проблемы. М., 1984; Kuromiya H. Stalinist Industrial Revolution. Politics and Workers, 1928 - 1932. Cambridge University Press, 1988.

12. См.: Хлевнюк О.В. Сталин и Орджоникидзе. Конфликты в Политбюро в 30-е годы. М., 1993 (Доп. изд. этой же работы: Khlevniuk О. In Stalin's

Shadow. The Career of "Sergo" Ordzhonikidze. New York, London, 1995); Benvenuti F. A Stalinist Victim of Stalinism: "Sergo" Ordzhonikidze // Soviet History, 1917-53. Essays in Honour of R.W.Davies. London, New York, 1995.

13. Fitzpatrick Sh. Ordzhonikidze's Takeover of Vesenkha: a Case Study in Soviet Bureaucratic Politics // Soviet Studies. Vol. 37. № 2 (April 1985); Денис P.У., Хлевнюк О.В. Вторая пятилетка: механизм смены экономической поли­тики // Отечественная история. 1994. № 3; Rees E.A. Stalinism and Soviet Rail Transport, 1928-1941. London, New York, 1995; Idem. Stalin, the Politburo and Rail Transport Policy // Soviet History, 1917-53.

14. Вопросы истории. 1992. № 2-3; 1995. № 11-12.

15. Исторический архив. 1995. № 6; 1996. № 2-6.

16. Эти материалы регулярно публиковались в журнале "Известия ЦК КПСС" и большая их часть вошла в сборник "Реабилитация. Политические процессы 30-50-х годов". Сост. Курилов И.В., Михайлов Н.Н., Наумов В.П. М., 1991.

17. В книге широко использованы материалы книги "Сталинское Полит­бюро в 30-е годы. Сборник документов". Сост. Хлевнюк О.В., Квашонкин А.В., Кошелева Л.П., Роговая Л.А. М., 1995.

18. Более подробно об архивных фондах ЦК РКП(б)-ВКП(б) см.: Khlevniouk О., Kocheleva L., Hewlett Ja., Rogovaia L. Les sources archivistiques desorganes dirigeants du PC(b)R // Communisme. 1995. № 42-43-44.

19. Экземпляр этой стенограммы, сохранившийся в архиве Службы безопас­ности (бывший архив КГБ), использовал С.А.Кислицын (Кислицын С.А. "Право-"левацкий" блок Сырцова-Ломинадзе" - что это было? // Кентавр. 1993. № 1). Известен также небольшой фрагмент этой стенограммы, сохранившийся в фонде Орджоникидзе в Российском центре хранения и изучения документов новейшей истории (РЦХИДНИ) (Сталинское Политбюро в 30-е годы. С. 100-105).

20. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 360. Л. 12-13.

21. Там же. Д. 535. Л. 2; Д. 569. Л. 6 и т.д.

22. Там же. Д. 633. Л. 13.

23. Чуев Ф. Сто сорок беседе Молотовым: Из дневника Ф.Чуева. М., 1991; Его же. Так говорил Каганович. М., 1992. Слухи о многотомных мемуарах Кага­новича, которые он якобы писал в последние годы жизни, сильно преувеличены. Л.М.Каганович действительно оставил многочисленные рукописи, но все они представляют собой лишь добросовестный пересказ "Краткого курса истории ВКП(б)", работ Сталина и Ленина, и стенограмм партийных съездов.

24. Письма И.В.Сталина В.М.Молотову. 1925-1936 гг.; Сталинское По­литбюро в 30-е годы. С. 114-153.

25. РЦХИДНИ. Ф. 74. Оп. 2. Д. 37. Л. 49.

26. Источник. 1993 Нулевой номер. С. 9-22.

27. Там же. С. 23-25; 1993. № 2. С. 4-18.

28. Эти дневники, как и другие документы из фонда Сталина, касающие­ся его семейной жизни, были опубликованы сначала в журналах, а затем собраны в кн.: Иосиф Сталин в объятиях семьи. Из личного архива. Сост. Мурин Ю.Г. М., 1993.

29. Я имел возможность убедиться в этом на личном опыте при подготовке книги о конфликте между Сталиным и Орджоникидзе (Хлевнюк О.В. Сталин и Орджоникидзе). Книга основывалась на материалах архивов, открытых для историков, - РЦХИДНИ, Государственного архива Российской Федерации (ГАРФ), Российского государственного архива экономики (РГАЭ). Недо­ступность фондов Президентского архива (и прежде всего фонда Орджони­кидзе) порождала опасения по поводу точности и полноты исследования. Од­нако через три года после того, как книга вышла в свет, оказалось, что эти опасения были в целом беспочвенными. Поступившие в РЦХИДНИ из Пре­зидентского архива материалы Политбюро и многочисленные личные фонды не содержали принципиально новой информации, а лишь частично дополня­ли картину, полученную в результате исследования иных архивов. Фонд Ор­джоникидзе, на который априори возлагались большие надежды, состоял из... четырех (!) дел, содержащих документы второстепенного значения.

 

 

 

Глава 1

ПОЛИТБЮРО В 1930-м ГОДУ. ЗАВЕРШЕНИЕ СТАЛИНИЗАЦИИ

 

В исторической литературе утвердился вывод, что после победы над группой Н.И.Бухарина, А.И.Рыкова и М.П.Томского в апреле 1929 г. Сталин окончательно расправился со всеми сколько-нибудь значительными оппозициями и создал решающие предпосылки для упрочения режима личной вла­сти. Это справедливое и документально обоснованное заклю­чение, однако, не означает, что решающие события 1929 г. окончательно предопределили победу Сталина над "правыми" - и над лидерами "правого уклона", сохранявшими опреде­ленное влияние в руководстве страны, и тем более над "правой" идеологией, которую под влиянием реальностей жизни сознательно или стихийно разделяли многие коммунисты.

 

О том, что борьба не закончена, свидетельствовали пол­итические события 1930 г.: новые атаки на "правых", фабри­кация дел о террористических антисталинских организациях, расправа с С.И.Сырцовым и В.ВЛоминадзе, перестановки в высших эшелонах партийно-государственной власти, высшей точкой которых было смещение А.И.Рыкова с поста председа­теля СНК и СТО СССР и выведение его - последним среди руководителей "правого уклона" - из Политбюро.

 

 

1. Политические последствия "великого перелома"

 

"Великим переломом" Сталин назвал ультралевую пол­итику форсированной индустриализации и насильственного объединения в колхозы миллионов крестьянских хозяйств. Проведение этого курса фактически ввергло страну в состоя­ние гражданской войны. Особенно острое положение склады­валось в деревне. На насильственные хлебозаготовки, сопро­вождавшиеся массовыми арестами крестьян и разорением их хозяйств, деревня ответила восстаниями против властей. По данным В.П.Данилова и Н.А.Ивницкого, уже в 1929 г. в стра­не было зарегистрировано более 1300 мятежей1. Не желая отдавать свое имущество в колхозы, а также опасаясь репрес­сий, которые обрушились на более зажиточную часть дерев­ни, крестьяне резали скот и сокращали посевы. Сталинское правительство решило подавить сопротивление деревни си­лой. Был провозглашен курс на сплошную коллективизацию и ликвидацию зажиточных крестьян (кулаков). Опираясь на помощь специальных рабочих отрядов, посланных из городов, широко используя силу ОГПУ и армии, местные власти сгоня­ли крестьян в колхозы, отнимали у них имущество. Коллекти­визация сопровождалась массовым закрытием церквей, глум­лением над религиозными чувствами крестьян, что еще боль­ше накаляло обстановку в деревне.

 

На насилие крестьяне ответили новыми восстаниями, убийствами местных руководителей. В январе 1930 г. было зарегистрировано 346 массовых выступлений, в которых при­няли участие 125 тыс. крестьян, в феврале - 736 выступлений (220 тыс. человек), за первые две недели марта - 595 выступ­лений (примерно 230 тыс. человек) (без Украины). На Укра­ине в это время волнениями было охвачено 500 населенных пунктов. По подсчетам Н.А.Ивницкого, в марте 1930 г. в це­лом в Белоруссии, Центрально-Черноземной области, на Нижней и Средней Волге, Северном Кавказе, в Сибири, на Урале, в Ленинградской, Московской, Западной, Иваново-Вознесенской областях, в Крыму и Средней Азии было зареги­стрировано 1642 массовых крестьянских выступления, в кото­рых приняли участие не менее 750-800 тыс. человек. На Укра­ине, данные по которой не включены в эти подсчеты, волне­ния охватили в марте более тысячи населенных пунктов2.

 

История "крестьянской войны" 1929-1930 гг., как и другие эпизоды массового сопротивления сталинскому режиму, практически не изучена. Однако отдельные отрывочные дан­ные показывают, что крестьянские волнения в этот период приобрели как значительный размах, так и некоторую орга­низованность. В качестве примера можно сослаться на иссле­дование украинского историка В.Ю.Васильева. Используя ма­териалы некоторых местных архивов, он показал, что в запад­ных пограничных районах Украины, где волнениями были ох­вачены большинство сел, крестьяне нередко формировали собственные отряды, избирали новые органы власти, выдвига­ли энергичных лидеров3.

 

Напор крестьянского сопротивления внес некоторые кор­рективы в первоначальные планы правительства. 2 марта га­зеты опубликовали известное письмо Сталина "Головокруже­ние от успехов", в котором он обвинил местных руководителей в "перегибах" при проведении коллективизации. Однако волнения не прекратились. В конце марта Сталину доклады-пали о массовых выступлениях крестьян в центре страны, о боях на Северном Кавказе, руководство Казахстана просило разрешения применения против крестьян регулярных частей Красной Армии. В начале апреля правительство отступило более основательно. На места была послана директива о смяг­чении курса, в которой признавалось, что над режимом навис­ла угроза "широкой волны повстанческих крестьянских выступлений" и уничтожения "половины низовых работников"4. Удержать ситуацию под контролем правительству удалось только при помощи террора. Сотни тысяч крестьян были от­правлены в лагеря и трудовые поселения в Сибири и на Севе­ре. По некоторым данным, в 1930 г. было приговорено к рас­стрелу только по делам, которые расследовало ОГПУ, 20.201 человек5.

 

Однако, хотя крестьянам удалось сорвать планы молние­носной сплошной коллективизации, окончательную "победу" одержало сталинское правительство. Проведенная в последу­ющие несколько лет коллективизация разрушила производи­тельные силы деревни и завершилась массовым голодом.

 

С первых же шагов форсированная индустриализация ока­залась разорительной и малоэффективной. В результате без­думной траты средств многие сотни миллионов рублей оказа­лись вложенными в незавершенное строительство, не давали отдачи. Действующие же предприятия, особенно те, что об­служивали потребности населения, сокращали производство из-за нехватки оборудования и сырья. Росла себестоимость промышленной продукции, резко ухудшилось ее качество. Летом 1930 г. индустриальные отрасли экономики также ох­ватил кризис.

 

Одним из его проявлений было разрушение денежной сис­темы и полное разорение бюджета. Огромный дефицит бюд­жета латали за счет повышения цен, введения обязательной подписки на займы, а главное - эмиссии. За год и девять месяцев, с конца 1928 по июль 1930 г., в обращение было вы­пущено 1556 миллионов рублей, в то время как пятилетний план предусматривал общую эмиссию на пятилетку 1250 мил­лионов рублей. Обесценение денег вело к массовой скупке товаров в запас и натурализации товарообмена. Сельскохо­зяйственную продукцию на рынках крестьяне отдавали горо­жанам не за деньги, а в обмен на мыло, нитки, сахар, ману­фактуру, обувь и т.д. Поскольку бумажные деньги постоянно падали в цене, население накапливало мелкую разменную монету, содержащую небольшую долю серебра. Произошло раздвоение денежной системы, сложился разный курс цен в монете и бумажных банкнотах, а в ряде мест продавцы вообще отказывались принимать бумажные деньги. Огромные суммы в серебре оседали в кубышках. Несмотря на чеканку новой монеты, в основном из дефицитного импортного серебра, ее не хватало. Страну охватил острый кризис разменной монеты.

 

Разрушение сельского хозяйства, направление огромных средств в тяжелую промышленность, массовый вывоз продо­вольствия на экспорт привели к резкому падению уровня жиз­ни населения. Даже в крупных городах, население которых правительство рассматривало в качестве своей основной соци­альной базы и старалось обеспечивать продовольствием в пер­вую очередь, выстраивались огромные очереди за продукта­ми, которые распределялись по карточкам. Цены на свобод­ном рынке для большинства были недоступны. На почве про­довольственных трудностей в городах происходили волнения, демонстрации против властей.

 

Оборотной стороной массового недовольства правительст­вом было повышение политического авторитета лидеров "пра­вого уклона", предупреждавших о тяжелых последствиях ле­вого скачка. Об этом свидетельствовали, например, письма в центральный партийный печатный орган, газету "Правда". Такие письма на страницах газеты не публиковались, но их сводки составлялись для высших руководителей СССР. В сводке от 5 июля 1930 г. было приведено несколько писем в поддержку Рыкова, Бухарина и Томского. Например, помощ­ник машиниста депо Сызрань П.Юдаев писал: "Т.т. Бухарин, Рыков, Томский были правы, ведь печать - это одно, а мне­ние рабочих - это другое" 7. В сводке от 10 августа в числе других приводилось письмо А.И.Горбунова из Канавино. Он сообщал о разговорах в очередях: "Когда во главе были Рыков, Томский да Бухарин всего было вдоволь. Вот их отставили и ничего не стало" 8. Авторы писем напоминали о предупрежде­ниях "правых" по поводу непосильности взятых темпов инду­стриализации, о более высоком уровне жизни в период, когда "правые" были у власти 9 и т.д. О подобных настроениях хоро­шо знали в руководстве партии. "Разговоры с рабочими на собраниях, их записки и вопросы, письма в ред. "Правды", сводки - все говорит о большом напряжении сил, - отмечал, например, Е.М.Ярославский в письме Г.К.Орджоникидзе 17 сентября 1930 г. - Конечно, очень сильно выросла сознатель­ность, силен энтузиазм передовиков, ударников, колоссальны успехи передовиков. Но у многих и многих настроение неважное, именно в связи с вопросом о снабжении. Оно расстроено. Рабочий нередко вслух мечтает о том положении, которое было 3 года назад, когда он мог свободно купить вдосталь жратвы. Об этой жратве (и обуви, и одежде, и вообще о предметах широкого потребления) надо серьезно думать... Конечно, нам не надо бояться панических прожектов правых и троцкистов, но надо этим вопросам уделить гораздо большее внимание, чем им уделяли".

 

Бухарин, Рыков и Томский, несмотря на политическую дискредитацию, сохраняли определенный авторитет в партии, пользовались поддержкой многих партийных деятелей. Известно, например, что сестра Ленина М.И.Ульянова в апреле 1929 г. прислала на имя объединенного пленума ЦК и ЦКК ПК П (б) резкое письмо с протестом против планов исключения "правых" из Политбюро: "Я считаю заслугой т.т. Рыкова, Томского и Бухарина, что они ставят перед партией... большие вопросы, а не замалчивают их. Я считаю, что иная точка зре­ния, замалчивающая или затушевывающая трудности и опас­ности, а также чрезмерные восторги перед достижениями бу­дут проявлением ограниченного самодовольства и комчванства. Поэтому, протестуя против самой постановки вопроса о выводе троих товарищей из Политбюро и против недопусти­мой и вредной для партии дискредитации их, я прошу довести до сведения Пленума, что я голосую против вывода этих троих товарищей или кого-либо из них порознь из Политбюро, про­тив их осуждения и дискредитации", - писала она11.

 

Несомненно, "правые" настроения были распространены и среди рядовых членов партии. Это было одной из причин оче­редной чистки партии. В 1929-1931 гг. из ВКП(б) было исклю­чено около 250 тыс. человек, значительная часть которых по­платились партбилетом за принадлежность к "правому укло­ну"12.

 

Однако особенно бдительно Сталин следил, конечно, за своими ближайшими соратниками в Политбюро, от позиции которых все еще в значительной мере зависел исход полити­ческой борьбы. Очевидно, что провалы политики "большого скачка" не могли не сказаться на настроениях в высших эше­лонах власти. Немало предположений по этому поводу дела­лось уже современниками событий. Например, "Бюллетень оппозиции", издававшийся Троцким в Берлине, сообщал в од­ном из "писем из СССР", датированном сентябрем 1930 г., что в Москве говорили о неизбежности разрыва между Сталиным и Молотовым, на которого Сталин возложил "всю ответствен­ность за "перегибы" политики партии в деревне"13. Известные сегодня документы, в частности, письма Сталина Молотову за 1930 г.14, многие из которых будут использованы далее, от­вергают эти предположения. Между Сталиным и Молотовым в этот период существовали особо близкие, доверительные от­ношения. Можно сказать, что Молотов был главным, особо доверенным, соратником Сталина.

 

Больше оснований предполагать определенную долю до­стоверности в сообщении анонимного корреспондента "Социа­листического вестника" о разногласиях между Сталиным и некоторыми членами Политбюро по поводу судьбы лидеров "правого уклона". "Упорно говорят о том, - говорилось в этом сообщении, - что Калинин, Орджоникидзе и Ворошилов уго­ворили Сталина пойти на уступки. Сущность их в следующем: по-прежнему правый уклон оценивается как главный, по-прежнему ведется борьба против "деморализаторских настро­ений", но Сталин согласился прекратить кампанию против лидеров правых и не настаивать на оргвыводах против них"15. Действительно, для тех членов Политбюро, которые поддер­живали Сталина, группа Бухарина не была равна предшест­вующим оппозициям, например, Троцкого и Зиновьева. Бухарин, Рыков, Томский даже в период острого противостояния оставались более "своими", чем, например, Троцкий, Зиновь­ев и Каменев. "Правые" выступали менее ожесточенно, стара­лись действовать в рамках партийной легальности, не выдви­гая категорических требований о кадровых перестановках в Политбюро, чем, кстати, и заслужили ярлык не "оппозиции", а лишь "уклона". Со многими членами Политбюро опальные "правые" были связаны хорошими личными отношениями, го­дами совместной беспощадной борьбы с общим врагом - троцкистско-зиновьевской оппозицией. Все это, кстати, за­ставляло Сталина в 1928-начале 1929 г. действовать против группы Бухарина достаточно осторожно, внимательно при­глядывая за настроениями своих соратников. "Был у Серго. Настроение у него хорошее. Он твердо стоит и решительно за линию ЦК, против колеблющихся и шатающихся... У Серго был, оказывается, Андреев... и беседовал с ним. По мнению Серго, Андреев стоит твердо за линию ЦК. Томский, оказыва­ется, пытался (во время пленума) "разложить" его.., но не удалось "заманить" Андреева"; "Ни в коем случае нельзя дать Томскому (или кому-либо другому) "подкачать" Куйбышева или Микояна. Не можешь ли прислать письмо Томского про­тив Куйбышева?" - писал, например, Сталин Молотову в августе 1928г.16

 

Рецидивы особого отношения многих членов Политбюро к "правым" проявлялись и после того, как в апреле 1929 г. груп­па Бухарина, Рыкова, Томского потерпела окончательное по­ражение. Например, в июне 1929 г. Политбюро решало вопрос о работе Бухарина, смещенного к тому времени с должности редактора "Правды". Сталин настаивал на назначении Буха­рина наркомом просвещения. Это была почетная, но опасная для Бухарина политическая ссылка. Внешне пост наркома просвещения выглядел как важное и почетное задание партии. Сталин, предлагая такое решение, демонстрировал якобы беспристрастность и готовность наладить деловое сотруд­ничество с Бухариным. Однако на деле все было не так. Максимально отдаленный от "большой политики", Народный ко­миссариат просвещения подвергался постоянным нападкам и критике со стороны не только партийных функционеров, но и руководителей комсомола, профсоюзов, "советской общественности". Непростой была обстановка в самом наркомате. И общем, став наркомом просвещения, Бухарин оказался бы тянут в водоворот многочисленных споров, склок и постоян­ных проработок, что гарантировало его окончательное исклю­чение из политических игр. Понимая все это, Бухарин сопротивлялся и сделал неожиданный ход: попросил третьестепен­ный пост начальника научно-технического управления Высшего совета народного хозяйства СССР. В этом случае более очевидно обозначалось опальное положение Бухарина и ре­альное стремление Сталина полностью выжить его из руководства партии. Этот пост в отличие от Наркомата просвеще­ния гарантировал сравнительно спокойную и необремени­тельную служебную деятельность, развязывал руки для более внимательного наблюдения за "большой политикой".

 

Несмотря на возражения Сталина, Политбюро поддержало Бухарина. О том, как это происходило, мы знаем из письма К.Е.Ворошилова Г.К.Орджоникидзе от 8 июня 1929 г.: "...Бу­харин умолил всех не назначать его на Наркомпрос и предло­жил, а затем настаивал на НТУ. Я поддержал его в этом, поддержало еще несколько человек и большинством в один голос (против Кобы) мы провели его"17.

 

Сталин должен был считаться с возможностью таких конф­ликтов. Как справедливо пишет С. Коэн, "...Сталин сколотил антибухаринское большинство и стал в руководстве первым среди равных не как безответственный автор "революции сверху", а под обличьем трезвого государственного деятеля, избравшего "трезвый и спокойный" курс между робостью пра­вых и экстремизмом левых... Несмотря на свою воинственную риторику, он победил в своей знакомой с 20-х гг. роли сторон­ника золотой середины, производившего выгодное впечатле­ние на других администраторов своей прагматичной делови­тостью, "спокойным тоном, тихим голосом"18. Сталин не мог выйти из этого образа и предпочитал позицию "обиженного". Слишком резкие нападки на поверженных "правых" могли вызвать настороженность у некоторых членов Политбюро, усилить симпатии к Бухарину, Рыкову и Томскому. Именно поэтому Сталин столь долго "расставался" с "правыми". Не­смотря на то, что политическая победа над ними была одержа­на уже в апреле 1929 г., вывод Бухарина, Томского и Рыкова из Политбюро осуществлялся постепенно и с определенными предосторожностями. Бухарина исключили из Политбюро в ноябре 1929 г., Томского не избрали в Политбюро на новый срок после XVI съезда партии, в июле 1930 г., когда формиро­вались новые руководящие органы ВКП(б). Рыков вошел в новый состав Политбюро и оставался в нем еще несколько месяцев, до декабря 1930 г.

 

Вместе с тем Сталин не мог позволить себе и излишнюю осторожность. Провалы "генеральной линии" объективно уси­ливали позиции "правых". При определенных обстоятельствах вполне могла возникнуть идея примирения с "правыми", идея консолидации руководства. Идея тем более естествен­ная, что Рыков по-прежнему занимал ключевые посты в пар­тийно-государственном аппарате. Фактор Рыкова вообще представлял для Сталина одну из самых значительных пол­итических проблем на этом этапе.

 

Рыков был одним из старейших и заслуженных членов партии, в которую он вступил в семнадцатилетнем возрасте уже в 1898 г. Не закончив учебу на юридическом факультете Казанского университета, он стал профессиональным револю­ционером-подпольщиком. Активно участвовал в революции 1905-1907 гг. Неоднократно арестовывался, ссылался. В пер­вом советском правительстве Рыков занимал важный пост наркома внутренних дел. В годы гражданской войны занимал­ся организацией экономики, снабжением Красной армии. Бу­дучи одним из создателей системы "военного коммунизма", он не стал ее активным приверженцем. В своих работах военного периода Рыков, как отмечает современный исследователь его государственной деятельности, "предстает перед нами скорее практиком, внимательно присматривающимся к окружающей действительности, не впадающим в крайности, готовым к компромиссу..."19. После смерти Ленина Рыков сменил его на посту председателя Совнаркома. Возглавляя правительство, Рыков, объективно, в силу занимаемой должности, обладал значительной властью, держал в своих руках важнейшие ме­ханизмы управления страной. При всем желании Политбюро и Сталин не могли полностью контролировать деятельность СНК, тем более, что по сложившейся в 20-е годы традиции правительственные органы обладали значительной самостоятельностью. Определенную роль играло и то обстоятельство, что Рыков по национальности был русским, выходцем из кре­стьянской семьи, и в силу этого куда больше подходил на роль лидера крестьянской России, чем Сталин и его закавказские соратники.

 

Более опытный и сдержанный, Рыков не допускал столь откровенных политических ошибок, как, например, Бухарин. Несмотря на политическое поражение, Рыков старался вести себя осмотрительно, но с достоинством. Осуждая свои про­шлые ошибки в выступлениях на различных партийных со­браниях (например, на XVI съезде партии), он пытался не переступить определенной грани, сохранить политическое лицо. Окруженный многочисленными "комиссарами" Стали­на, он старался поддерживать с ними хорошие отношения. Испытывая растущий нажим со стороны аппарата ЦК партии, находившегося под полным контролем Сталина, Рыков не доводил дело до конфликтов, но при каждом удобном случае проявлял характер, отстаивал свои права главы правительства.

 

Например, в начале февраля 1930 г. Оргбюро ЦК ВКП(б) приняло решение о снятии с работы в СНК одного из работни­ков. Получив выписку с этим решением, Рыков подписал офи­циальное обращение к секретарю ЦК ВКП(б) А.П.Смирнову: "Опротестовывать этого решения я не буду, но очень прошу на будущее время снимать работников СНК с ведома моего или моих заместителей"20. Через два месяца, 3 апреля 1930 г., Ры­ков довольно резко ответил на предложения Смирнова, кури­ровавшего отдел агитации и массовых кампаний ЦК ВКП (б), об организации специального комитета по делам печати. "В связи с Вашим письмом... о Комитете по Делам Печати сооб­щаю, что я (как и СНК) категорически высказываюсь против организации такого Комитета при Совнаркоме Союза СССР. Установление контингента бумаги для различных потребите­лей Совнарком может производить в порядке своей нормаль­ной работы, аналогично тому, как это делается в отношении распределения строительных и т.п. материалов, не учреждая для этого специального Комитета"21.

 

Позицию Рыкова в этот период достаточно ярко характе­ризовало его поведение на конференции уральской областной партийной организации в Свердловске в июне 1930 г., куда он (как член Политбюро) был послан сделать доклад накануне предстоящего съезда партии. Руководство уральского обкома, возможно, по своей инициативе, а, скорее всего, по приказу из Москвы, организовало на конференции очередную проработ­ку Рыкова за "правые ошибки". Несколько специально подго­товленных ораторов выступили с резкими заявлениями и по­требовали от него "покаяния". Однако, Рыков дал резкий от­пор. В своем заключительном слове 4 июня он заявил: "Я здесь являюсь докладчиком Политбюро и доклад свой делал как член Политбюро, уполномоченный на вашей конференции за­щищать линию ЦК... Речи же некоторых ораторов звучали так, как если бы они выступали не по докладу одного из чле­нов Политбюро, официального докладчика Политбюро, а по докладу просто Рыкова, у которого в известный период... были разногласия с большинством ЦК и большинством Политбю­ро..."22. Объектом особо резкой отповеди Рыков избрал одного из делегатов конференции Румянцева, требовавшего от Рыко­ва отчета о его работе и покаяния. "Тов. Румянцев, а он не рядовой член партии, должен взвешивать свои слова, - зая­вил Рыков. - Мы же члены правящей партии. Я председатель Совнаркома Союза, член Политбюро, и если после моего заяв­ления о том, что я за резолюции голосовал и в составлении некоторых из них принимал участие..., если после 7 месяцев моей политической, хозяйственной и советской работы... при­ходит человек сюда и спрашивает меня: как относишься к генеральной линии партии? - то я в ответ могу сказать только одно: я решительно не понимаю, какие есть основания для такого рода вопросов. Опасность же их мне кажется совершен­но ясной. Потому что уже сам факт, что ко мне обращаются как к какому-то лидеру какой-то группировки... означает внушение партии уверенности, что группировка, созданная при моем участии, в партии существует. Зачем сеять такие сомнения?.. А если кто неправильно говорит такие вещи, то наносит этим величайший ущерб единству партии... Поэтому я должен потребовать объяснения как, почему, на основании каких данных... тов. Румянцев может предъявить ко мне воп­росы, как к лидеру какой-то существующей организации, ста­вит вопрос, как я отношусь к генеральной линии партии и т.д."23. Подчеркнуто продемонстрировав, что не собирается отказываться от власти, Рыков добился соответствующей реакции зала. Его речь неоднократно прерывалась аплодисментами и закончилась, как указывалось в стенограмме, "продолжительными бурными аплодисментами", как и подобало речи одного из вождей партии.

 

Планы Сталина в отношении Рыкова спутал также С.И.Сырцов, которого Сталин, похоже, готовил на пост председателя Совнаркома СССР вместо Рыкова.

 

Сырцов был на 12 лет моложе Рыкова и на пятнадцать лет позже него (в 1913 г.) вступил в партию. Но произошло это при условиях, которые в дальнейшем предопределили благо­приятный поворот в судьбе Сырцова - первыми его шагами в партии руководил Молотов. Так же, как и Рыков, Сырцов был недоучившимся студентом, поменяв скамью Петербургского политехнического института на скамью подсудимого и ссылку в Сибирь. В годы гражданской войны воевал на юге, где познакомился с некоторыми из будущих соратников Сталина (на­пример, с Орджоникидзе). В 1921 г. попал в аппарат ЦК на должность заведующего отделом. В 1926 г. был направлен сек­ретарем в Сибирский краевой комитет ВКП(б). В начале 1928 I. в его судьбе произошел случай, о котором мог мечтать любой партийный функционер, - в Сибирь с известной миссией организации чрезвычайных хлебозаготовок прибыл сам Ста­лин. Акция, не в последнюю очередь благодаря Сырцову, про­шла успешно. Сразу же после решающей победы над группой Бухарина, в мае 1929 г., Сталин провел назначение Сырцова па пост председателя Совнаркома РСФСР, который до него занимал по совместительству Рыков. В июне 1929 г. Пленум ЦК избрал Сырцова кандидатом в члены Политбюро. Однако молодой выдвиженец не оправдал надежд вождя, оказался строптивым и слишком самостоятельным. Есть основания считать, что Сталин был недоволен, в частности, взаимоотно­шениями Сырцова и Рыкова.

 

Постоянные служебные контакты между ними были неиз­бежны. Как председатель СНК РСФСР Сырцов принимал участие в работе различных органов правительства СССР, в частности, входил в регулярно заседавшее под руководством Рыкова совещание председателя СНК СССР с его заместите­лями, так называемое совещание замов (подробнее о функци­ях и значении этого органа будет сказано ниже). Неоднократ­но Сырцову приходилось решать многие вопросы во взаимо­действии с союзным Совнаркомом. Рыков, судя по всему, от­носился к просьбам Сырцова с особым расположением, и это настораживало Сталина. Один из известных конфликтов на этой почве произошел осенью 1930 г.

 

27 июня 1929 г. Политбюро приняло постановление об ис­пользовании труда уголовно-заключенных, в соответствии с которым в концентрационные лагеря ОГПУ (переименован­ные этим же постановлением в исправительно-трудовые) пе­редавались все осужденные на три года и больше. Для приема этих "контингентов" Политбюро предписало расширить суще­ствующие и организовать новые лагеря в отдаленных районах с целью их колонизации и разработки "природных богатств путем применения труда лишенных свободы". Осужденные на срок до трех лет оставались в ведении НКВД союзных респуб­лик и должны были трудиться в специально организованных сельскохозяйственных или промышленных колониях24.

 

Выполняя намеченную программу, ОГПУ уже к середине 1930 г. создало значительную сеть исправительно-трудовых лагерей. Северные лагеря (около 41 тысячи заключенных) за­нимались постройкой железной дороги Усть-Сысольск-Пинюг (300 км), тракта Усть-Сысольск-Ухта (290 км), вели работы по разделке и погрузке лесоэкспортных материалов в Архангельском порту, обеспечивали геологоразведку в Ух­тинском и Печорском районах. Около 15 тысяч человек в дальневосточных лагерях строили Богучачинскую железно­дорожную ветку (82 км), вели рыбный промысел и лесозаго­товки. 20-тысячные Вишерские лагеря участвовали в возведе­нии химических и целлюлозно-бумажных предприятий, в ча­стности, Березниковского комбината, заготавливали лес на севере Урала. Сибирские лагеря (24 тыс. заключенных), по­мимо работ на железнодорожной линии Томск-Енисейск, обеспечивали производство кирпича для строительства Си­бирского комбайнового завода и Кузнецкого металлургиче­ского комбината, вели лесозаготовки, обслуживали золотодо­бывающие предприятия на Лене. 40 тыс. заключенных самых старых Соловецких лагерей строили тракт Кемь-Ухта, заго­тавливали лес для экспорта, перерабатывали 40 процентов улова рыбы Беломорского побережья25.

 

Первые успехи в эксплуатации принудительного труда увеличили аппетиты правительства, и в июне 1930 г. оно при­няло решение о строительстве Беломорско-Балтийского кана­ла. Для строительства канала всего за два года по предвари­тельным подсчетам требовалось 120 тыс. заключенных. За­ключенные, которых еще совсем недавно не знали чем занять, превратились в один из самых дефицитных "ресурсов". На этой почве в середине 1930 г. между ОГПУ и НКВД РСФСР возник конфликт.

 

После постановлений о хозяйственном использовании за­ключенных НКВД РСФСР, так же как и ОГПУ, активно за­нялся экономической деятельностью. По договорам с пред­приятиями колонии НКВД заготавливали дрова для черной металлургии Урала (20 тыс. заключенных) и северных желез­ных дорог (9 тыс. заключенных), вели экспортные лесозаго­товки и разрабатывали фосфоритные рудники, участвовали в постройке железной дороги Саратов-Миллерово, организовывал и мастерские, работавшие в качестве подсобных цехов различных предприятий (выпускали тару, строительные бло­ки, вязали рыболовные сети, занимались починкой и утилизацией)26.

 

Нуждаясь в рабочей силе, НКВД РСФСР всячески противился передаче в лагеря ОГПУ заключенных, осужденных на срок свыше трех лет. В этом вопросе "свое" НКВД поддерживал Сырцов. По ходатайству республиканских властей сове­щание замов под председательством Рыкова 18 июля 1930 г. приняло решение об отсрочке передачи таких заключенных на полтора месяца в связи с их использованием на торфораз­работках, и поручило подготовить для рассмотрения на сове­щании замов вопрос о возможности оставления трехгодичников в колониях НКВД РСФСР в дальнейшем27. Решение это принималось без консультаций с ОГПУ. Поставленное перед свершившимся фактом, руководство ОГПУ перешло в контр­наступление. 31 июля 1930 г. заместитель председателя ОГПУ Мессинг и заместитель начальника управления лагерей ОГПУ М.Берман обратились в СНК СССР с запиской, в которой утверждали, что уже существующий дефицит рабочей силы (примерно 35 тыс. человек) значительно усугубляется в связи I началом строительства Беломорско-Балтийского канала. Уг­рожая срывом правительственных заданий, авторы документа требовали срочно увеличить контингент заключенных, посту­пающих из НКВД, "за счет осужденных на сроки не 3 года, как это было до сих пор, а 2 года и выше"28. Свою записку 4 августа 1930 г. прислал в Совнарком и заместитель наркома внутренних дел РСФСР Ширвиндт. Ссылаясь на обширные хозяйственные планы и предстоящий перевод колоний нарко­мата на полную самоокупаемость, он просил вообще пересмотреть решение об обязательной передаче заключенных, осужденных на три года и выше, в ОГПУ, предлагал использовать часть из них на работах, организуемых НКВД29.

 

Это ходатайство перед союзным правительством (Рыко­вым) поддержал Сырцов, который 10 августа 1930 г. направил в СНК СССР письмо с просьбой поставить вопрос на обсужде­ние30. 18 августа в СНК СССР была создана специальная ко­миссия для проработки проблемы. 24 августа она представила свое заключение: "Принимая во внимание, что лишенные сво­боды на срок от трех лет и выше являются в большинстве своем наиболее социально-опасным элементом и что произве­денные органами ОГПУ по заданиям правительства работы занимают не менее важное общегосударственное значение, чем работы, производимые органами НКВД РСФСР, считать передачу лишенных свободы на срок свыше 3-х лет для ис­пользования их на работах в колониях и фабриках НКВД РСФСР, нецелесообразной"31. Несмотря на это, 31 августа 1930 г. совещание председателя СНК СССР и его заместите­лей постановило: "Принять, что лишенные свободы на срок свыше трех лет, поскольку они могут быть использованы на работах в колониях и на фабриках НКвнудела, должны быть оставлены за ним"32.

 

Таким образом, в конфликте между ОГПУ и НКВД РСФСР Рыков откровенно встал на сторону Сырцова и руко­водства НКВД. Позиция Сырцова была объяснима - он защи­щал интересы "своего", республиканского наркомата. Вполне логично было ожидать, что Рыков так же заступится за "свое" ведомство - ОГПУ при СНК СССР. Однако он не только не сделал этого, но осмелился пренебречь решением Политбюро об использовании заключенных. Неудивительно, что Сталин сразу же усмотрел в этом конфликте политическую основу. 7 сентября 1930 г., находясь в отпуске на юге, он дал поручение оставшемуся в Москве Молотову: "...Говорят, что хотят ото­брать у ОГПУ уголовных (свыше трех лет) в пользу НКвнудел. Это - происки прогнившего насквозь Толмачева (нарком внутренних дел РСФСР. - О.Х.). Есть кое-что от Сырцова, с которым заигрывает Рыков. Я думаю, что решение П [олит ]б [юро ] надо проводить, а НКвнудел - закрыть"33. 5 октября 1930 г. Политбюро подтвердило прежнее постановле­ние о передаче ОГПУ всех "трехгодичников". В декабре 1930 г. было принято решение Политбюро об упразднении республи­канских НКВД34.

 

Дело о заключенных было лишь частью кампании по диск­редитации Рыкова и подготовке его изгнания из Политбюро. Оно свидетельствовало также о том, что уже по крайней мере в сентябре 1930 г. (т.е. почти за два месяца до фабрикации "дела Сырцова-Ломинадзе") Сталин утратил доверие к Сырцову. Перед Сталиным, таким образом, встала двойная задача - не только убрать Рыкова, но и "распрощаться" с его возмож­ным приемником - Сырцовым.

 

 

 2. "Вредители" и их "пособники"

 

Многие данные свидетельствуют о том, что фактически подготовку к окончательному решению проблемы "правых", в том числе к смещению Рыкова, Сталин начал сразу же после XVI съезда партии. Первоначально в качестве главного объекта атаки Сталин избрал совещание председателя СНК и СТО СССР и его заместителей.

 

Создание этого рабочего органа правительства не предусматривалось Конституцией СССР. Совещание замов было образовано Рыковым и его заместителями по СНК в январе 1926 г. и в мае 1926 г. "узаконено" решением Политбюро. Совещание создавалось для выработки плана работы СНК и СТО СССР, составления повесток их заседаний и рассмотрения "отдельных административных вопросов, которые не нуждаются во внесении в СНК и СТО"35. Со временем совещание замов приобрело большое влияние. Собираясь раз в неделю в зале заседаний СНК и СТО СССР, оно оперативно решало многие принципиальные вопросы. Членами совещания замов, помимо Рыкова и его заместителей, были руководители ключевых государственных ведомств (председатель СНК РСФСР, наркомы финансов, земледелия, торговли, путей сообщения, председатели ВСНХ, Госплана, Госбанка СССР). Формально числились членами совещания Сталин, Калинин, Молотов, Ворошилов. Все распоряжения по совещанию (относительно включения в его состав новых членов, составления повесток заседания и т.д.) давал лично Рыков36.

 

Летом и осенью 1930 г. Сталин несколько раз демонстра­тивно добивался отмены решения совещания замов по разным вопросам. Наиболее шумным был конфликт по поводу кризиса разменной монеты.

 

Разрушение финансовой системы и исчезновение из оборота металлических денег, о чем говорилось выше, наносило по экономике страны серьезный удар. Более того, кризис размен­ной монеты превратился в серьезную политическую пробле­му, вызывая массовое недовольство населения. Руководители наркомата финансов и Госбанка для выхода из кризиса и ста­билизации денежной системы предлагали увеличить выпуск монеты. Нарком финансов Н.П.Брюханов в феврале 1930 г. сообщал в СНК СССР о кризисном положении с чеканкой серебряной монеты, о необходимости закупок импортного се­ребра и предлагал заменить серебряные деньги никелевыми. Эти предложения тогда были отвергнуты.

 

Однако усиление кризиса и исчезновение монеты из оборо­та заставило летом 1930 г. вернуться к этим вопросам. По инициативе Брюханова 18 июля 1930 г. совещание замов при­няло решение увеличить чеканку бронзовой монеты и войти в Политбюро с предложением о восстановлении расходов по за­купке серебра за границей, для чего ассигновать дополнитель­но 4 миллиона рублей. Одновременно совещание замов пору­чило ОГПУ организовать "решительную борьбу со злостной скупкой и спекуляцией серебряной монетой"38.

 

Сталин решил воспользоваться ситуацией в своих интере­сах. Неожиданно он проявил к делу о разменной монете ог­ромное внимание и взял руководство им в свои руки. Прежде всего Сталин решительно осудил предложения о дополнитель­ной чеканке монеты из импортного серебра. 20 июля 1930 г. Политбюро отвергло это предложение совещания замов 39. На вооружение Сталин взял исключительно репрессивные мето­ды решения проблемы.

 

С конца июля в советской печати началась кампания по поводу кризиса разменной монеты, который был объявлен ре­зультатом происков классового врага. В газетах сообщалось о многочисленных арестах спекулянтов монетой и помогающих им служащих торгово-кооперативных организаций, банков и т.д.40 2 августа 1930 г. Сталин отправил председателю ОГПУ В.Р.Менжинскому следующий запрос: "Не можете ли при­слать справку о результатах борьбы (по линии ГПУ) со спеку­лянтами мелкой монетой (сколько серебра отобрано и за ка­кой срок; какие учреждения более всего замешаны в это дело; роль заграницы и ее агентов; сколько вообще арестовано лю­дей, какие именно люди и т.п.). Сообщите также Ваши сооб­ражения о мерах дальнейшей борьбы"41. Через несколько дней требуемая справка была представлена. Ознакомившись с ней, Сталин 9 августа сделал Менжинскому письменный вы­говор: "Получил Вашу справку. Точка зрения у Вас правиль­ная. В этом не может быть сомнения. Но беда в том, что ре­зультаты операции по изъятию мелкой серебряной монеты почти плачевны. 280 тысяч рублей - это такая ничтожная сумма, о которой не стоило давать справку. Видимо, покусали маленько кассиров и успокоились, как это бывает у нас часто. Нехорошо"42.

 

Первые результаты своих усилий и перспективы борьбы на "финансовом фронте" Сталин в это же время изложил в пись­ме Молотову. "Результаты борьбы с голодом разменной моне­ты почти что ничтожны, - писал он. - 280 тысяч руб[лей ] - чепуха. Видимо, покусали немного кассиров и успокоились. Дело не только в кассирах. Дело в Пятакове, в Брюханове и их окружении. И Пятаков, и Брюханов стояли за ввоз серебра. И Пятаков, и Брюханов проповедовали необходимость ввоза серебра и провели соответ[ствующее ] решение в совещ[ании ] замов (или СТО), которое мы отвергли на понедельничьем собрании (заседание Политбюро - О.Х.), обругав их "хвости­ками" финансовых вредителей. Теперь ясно даже для слепых, что мероприятиями НКФ руководил Юровский (а не Брюханов), а "политикой" Госбанка - вредительские элемен­ты из аппарата Госбанка (а не Пятаков), вдохновляемые "правительством" Кондратьева-Громана. Дело, стало быть, в том, чтобы: а) основательно прочистить аппарат НКФ и Гос­банка, несмотря на вопли сомнительных коммунистов типа Брюханова-Пятакова, б) обязательно расстрелять десятка два-три вредителей из этих аппаратов, в том числе десяток кассиров всякого рода, в) продолжать по всему СССР операции ОГПУ по изоляции мелк[ой] монеты (серебряной) "43.

 

20 августа 1930 г. Политбюро поручило ОГПУ "усилить меры борьбы со спекулянтами и укрывателями разменной мо­неты, в том числе и в советско-кооперативных учреждени­ях"44. 15 октября 1930г., Политбюро освободило от должности председателя Госбанка Пятакова и наркома финансов Брюханова45.

 

Взяв в свои руки проведение кампании против спекулянтов разменной монетой, Сталин явно преследовал несколько це­лей. Прежде всего он в очередной раз обвинил Рыкова и его аппарат в некомпетентности и продемонстрировал собствен­ную решимость и способность решать, вопреки ошибкам по­мощников, самые сложные проблемы. Как следует из приве­денного письма Молотову, Сталин также старался доказать, что действия правительства в данном вопросе - результат влияния вредителей-специалистов, фактически подчинивших себе коммунистов-руководителей. В этом смысле дело о раз­менной монете было составной частью акции против "вредите­лей" и их "пособников" в партии, которая была задумана Ста­линым как главное средство борьбы с "правыми".

 

В 20-е годы на фабриках и заводах, в наркоматах и ведом­ствах работал многочисленный отряд старых инженеров, экспертов, ученых. Многие из них входили в свое время в различ­ные партии - от меньшевиков до кадетов, имели большой опыт практической работы, хорошее образование. Несмотря на принципиальные политические разногласия с большевика­ми, эти люди с надеждой приняли НЭП. Они немало сделали для экономического возрождения страны, а свои политиче­ские симпатии отдавали прежде всего "правым коммунистам", выступавшим за умеренность и осмотрительность в политике и экономике. Можно даже сказать, что успехи НЭПа во мно­гом опирались на сотрудничество опытных специалистов из старой интеллигенции и группы большевистских лидеров, вы­ступавших в середине 20-х годов за относительно умеренный курс.

 

Когда сталинская группировка начала борьбу с "правыми", одной из первых ее жертв стали старые специалисты. Начиная со знаменитого шахтинского процесса 1928 г. значительная часть специалистов была обвинена во "вредительстве" и осуж­дена. Причем, расправляясь с "буржуазными специалиста­ми", сталинское руководство не только перекладывало на них вину за многочисленные провалы в экономике и резкое сни­жение уровня жизни народа, вызванные политикой "великого перелома", но и уничтожало интеллектуальных союзников "правых коммунистов", компрометировало самих "правых" на связях и покровительстве "вредителям". По такой схеме была проведена и новая акция против "вредителей" в 1930 г.

 

Для фабрикации дела о разветвленной сети контрреволю­ционных вредительских организаций ОГПУ с лета 1930 г. на­чало аресты крупных специалистов из центральных хозяйст­венных ведомств. В основном это были широко известные уче­ные и эксперты, игравшие заметную роль в годы НЭПа. Так, профессор Н.Д.Кондратьев, бывший эсер, товарищ министра продовольствия во Временном правительстве, работал в совет­ских сельскохозяйственных органах, возглавлял Конъюнк­турный институт Наркомата финансов, профессора Н.П.Ма­каров и А.В.Чаянов занимали должности в Наркомате земле­делия РСФСР, профессор Л.Н.Юровский был членом колле­гии Наркомата финансов, профессор П.А.Садырин, бывший член ЦК партии народной свободы, входил в правление Гос­банка СССР. Опытный статистик-экономист В.Г.Громан, до 1921 г. меньшевик, работал в Госплане и ЦСУ СССР. Прибли­зительно такой же путь проделал и другой видный меньше­вик, а с 1921 г. сотрудник Госплана СССР В.А.Базаров. Н.Н.Суханов, автор известных "Записок о революции", в 20-е годы работал в хозяйственных органах, в советских торгпредствах в Берлине и Париже. 10 октября 1917 г. в квартире Суханова, жена которого была большевичкой, состоялось известное заседание ЦК большевиков, на котором было принято решение об организации вооруженного восстания.

 

Усилиями ОГПУ, которые внимательно направлял Сталин, были подготовлены материалы о существовании сети связанных между собой антисоветских организаций, которые якобы объединялись в "Трудовую крестьянскую партию" под председательством Кондратьева и "Промпартию" под руководством профессора Рамзина. Помимо показаний о подготовке свержения советского правительства, связях с зарубежны­ми антисоветскими организациями и спецслужбами, у арестованных "вредителей" выбивали свидетельства о контактах с “правыми" и некоторыми членами руководства страны. Такие контакты действительно существовали, поскольку арестованные ученые работали в государственных учреждениях, высту­пали экспертами, готовили для правительства разного рода документы.. Сталин старался сделать эти показания достоянием широкого круга партийных функционеров. По его поручению Политбюро 10 августа и 6 сентября 1930 г. принимало решения о рассылке показаний арестованных по делу "Трудовой крестьянской партии" всем членам ЦК и ЦКК, а также руководящим кадрам хозяйственников"46. Протоколы до­просов "вредителей" были напечатаны типографским способом в виде брошюры, которая рассылалась широкому кругу партийно-государственных руководителей47.

 

Показаниями "вредителей" одними из первых оказались скомпрометированы Калинин и Рыков. Арестованный Н.Д.Кондратьев, в частности, рассказал на допросе о своих встречах с Калининым и назвал его в числе тех лиц, беседы с которыми позволяли "вредителям" получать информацию о политическом положении в стране. В контактах председателя ЦИК и председателя СНК с ведущими экспертами в области рюномики, конечно, не было ничего особенного. Но Сталин интерпретировал показания в выгодном для себя свете. "Что Калинин грешен, - писал Сталин Молотову в конце августа, - в этом не может быть сомнения. Все, что сообщено о Калинине в показаниях, - сущая правда. Обо всем этом надо обязательно осведомить ЦК, чтобы Калинину впредь не повадно ныло путаться с пройдохами"48. 2 сентября 1930 г. в письме к Молотову Сталин откомментировал эту проблему так: "Насчет привлечения к ответу коммунистов, помогавших громанам-кондратиевым, согласен, но как быть тогда с Рыковым (который бесспорно помогал им) и Калининым (которого явным образом впутал в это "дело" подлец-Теодорович)? Надо подумать об этом"49.

 

Встревоженный Калинин дал поручение своим сотрудни­кам выяснить, при каких обстоятельствах он контактировал с Кондратьевым. 8 октября секретарь ЦИК А.С.Енукидзе при­слал Калинину, находившемуся в отпуске на юге, письмо, в котором, в частности, говорилось: "О материалах, просимых тобой, сообщаю, что в прошлый раз прислали тебе стенограм­му твоего доклада на 4 съезде Советов. О Кондратьеве ты только там и говорил. Посылаю тебе сегодня тот же отчет по газетам и также твой экземпляр "Показаний" (имеется в виду брошюра с показаниями "вредителей". - О.Х.)"50. Получив свидетельства о том, что только в одной из своих речей он упоминал имя Кондратьева как эксперта, Калинин, видимо, сумел быстро "доказать" свою непричастность к "вредителям". Сделать это было тем проще, что, конечно же, не Калинин интересовал Сталина в первую очередь. Послушного Калини­на, а на его примере, возможно, и некоторых других членов Политбюро, Сталин в очередной раз припугнул лишь на вся­кий случай. Главной целью проводимой акции были "правые".

 

Однако версия моральной ответственности "правых" за "преступления вредителей" в конце концов показалась Стали­ну недостаточной. В ОГПУ начали разрабатывать другой "след" - прямой причастности партийных оппозиционеров к деятельности "подпольных партий" и их "террористическим планам". У арестованных преподавателей Военной академии Какурина и Троицкого были получены показания о подготов­ке военного заговора, во главе которого якобы стоял началь­ник Генерального штаба Красной армии М.Н.Тухачевский, связанный с "правыми" в партии. Заговорщики, утверждало ОГПУ, готовились к захвату власти и убийству Сталина. Сталин получил все эти материалы от Менжинского 10 сентября 1930 г. Менжинский писал: "...Арестовывать участников груп­пировки поодиночке - рискованно. Выходов может быть два: или немедленно арестовать наиболее активных участников группировки, или дождаться вашего приезда, принимая пока агентурные меры, чтобы не быть застигнутым врасплох. Счи­таю нужным отметить, что сейчас все повстанческие группи­ровки созревают очень быстро и последнее решение представ­ляет известный риск"51. Однако, Сталин не решился органи­зовать новое дело и арестовать Тухачевского. О колебаниях Сталина свидетельствовало его письмо Орджоникидзе от 24 сентября: "Прочти-ка поскорее показания Какурина-Троицкого и подумай о мерах ликвидации этого неприятного дела. Материал этот, как видишь, сугубо секретный: о нем знает Молотов, я, а теперь будешь знать и ты. Не знаю, известно ли Климу об этом. Стало быть Тух[ачев]ский оказался в плену у антисоветских элементов и был сугубо обработан тоже антисоветскими элементами из рядов правых. Так выходит по материалам. Возможно ли это? Конечно, возможно, раз оно не исключено. Видимо, правые готовы идти даже на военную диктатуру, лишь бы избавиться от ЦК, от колхозов и совхозов, от большевистских темпов развития индустрии... Эти гос­пода хотели, очевидно, поставить военных людей Кондратьевым-Громанам-Сухановым. Кондратьевско-сухановско-бухаринская партия, - таков баланс. Ну и дела...

 

Покончить с этим делом обычным порядком (немедленный. арест и пр.) нельзя. Нужно хорошенько обдумать это дело. Лучше было бы отложить решение вопроса, поставленного в записке Менжинского, до середины октября, когда мы все будем в сборе.

 

Поговори обо всем этом с Молотовым, когда будешь в Москве"52.

 

Письмо Сталина показывает, что он хорошо понимал, что дело о "военном заговоре" сфабриковано в ОГПУ. Чем иначе объяснить благодушную готовность "отложить решение воп­роса" еще на несколько недель, оставить "заговорщиков" на свободе, несмотря на "предупреждение" Менжинского об опасности? Вероятнее всего, Сталин и не собирался арестовы­вать армейских генералов. Как и в случае с Калининым, по отношению к военным это была "профилактическая" акция. Последующие события подтвердили это. Вернувшись из отпуска в Москву, где-то в середине октября 1930 г. Сталин, Орд­жоникидзе и Ворошилов провели очную ставку Тухачевского с Какуриным и Троицким. Тухачевский был признан неви­новным53.

 

Однако высказанная Сталиным в сентябрьском письме Ор­джоникидзе идея о "террористической деятельности" лидеров "правого уклона" оставлена не была. Забросив (несомненно, по приказу Сталина) разработку "заговора военных", в ОГПУ (фабриковали показания о "террористических планах" "Про­мышленной партии", а также некоторых сторонников "право­го уклона". Соответственно на руководителей "правых", прежде всего на Бухарина, возлагалась моральная ответствен­ность за поощрение "терроризма", подготовку заговоров с целью физического устранения Сталина. Вернувшись в Москву, Сталин заявил об этом по телефону Бухарину. Буха­рин 14 октября 1930 г. ответил эмоциональным письмом:

 

"Коба. Я после разговора по телефону ушел тотчас же со службы в состоянии отчаяния. Не потому, что ты меня "напу­гал" - ты меня не напугаешь и не запугаешь. А потому, что те чудовищные обвинения, которые ты мне бросил, ясно указы­вают на существование какой-то дьявольской, гнусной и низ­кой провокации, которой ты веришь, на которой строишь свою политику и которая до добра не доведет, хотя бы ты и уничто­жил меня физически так же успешно, как ты уничтожаешь меня политически...

 

Я считаю твои обвинения чудовищной, безумной клеветой, дикой и, в конечном счете, неумной... Правда то, что, несмот­ря на все наветы на меня, я стою плечо к плечу со всеми, хотя каждый божий день меня выталкивают... Правда то, что я не отвечаю и креплюсь, когда клевещут на меня... Или то, что я не лижу тебе зада и не пишу тебе статей а Lа Пятаков - или это делает меня "проповедником террора" ? Тогда так и гово­рите! Боже, что за адово сумашествие происходит сейчас! И ты, вместо объяснения, истекаешь злобой против человека, который исполнен одной мыслью: чем-нибудь помогать, та­щить со всеми телегу, но не превращаться в подхалима, кото­рых много и которые нас губят". Бухарин требовал личной встречи и объяснений со Сталиным. Сталин заявлял, что готов только к официальным объяснениям на Политбюро.

 

20 октября конфликт между Сталиным и Бухариным об­суждался на закрытом заседании Политбюро. Политбюро, как и следовало ожидать, поддержало Сталина, приняв решение: "Считать правильным отказ т. Сталина от личного разговора "по душам" с т. Бухариным. Предложить т. Бухарину все ин­тересующие его вопросы поставить перед ЦК"55. Однако побе­да Сталина была омрачена активным поведением Бухарина, который обвинял Сталина в нарушении заключенного между ними перемирия и, в конце концов, демонстративно покинул заседание. Именно об этом сообщил своим сторонникам С.И.Сырцов, благодаря чему информация о заседании сохра­нилась в материалах следствия по "делу Сырцова-Ломинадзе". Как писал в своем заявлении арестованный по делу А.Гальперин, "тов. Сырцов рассказал, что на Политбюро 20-го октября обсуждалось письмо Бухарина тов. Сталину, что в этом письме Бухарин пишет, что признает свои ошибки и спрашивает, "что от него еще хотят". Потом рассказал о том, что тов. Сталин отказался принять тов. Бухарина для личных переговоров и что ПБ одобрило ответ тов. Сталина т. Бухарину. Указывая на значение, которое тов. Сталин придавал это­му письму тов. Бухарина, тов. Сырцов сказал, что при обсуж­дении этого вопроса тов. Сталин предложил завесить окна"56. В доносе Б.Резникова, который положил начало "делу Сырцова-Ломинадзе", этот эпизод описывался так: Сырцов "преж­де всего сообщил самым подробным образом, что было и о чем творил на П.Б. Он говорил так подробно, что счел необходи­мым сообщить даже такую подробность: "Сталин велел за­крыть окна, хотя дело было на пятом этаже". Он сказал, что во время второго выступления т. Сталина Бухарин ушел, не до­ждавшись конца. После этого Сталин прекратил свою речь, заявив: "Я хотел его поругать, но раз он ушел, то не о чем творить"... Сырцов сказал, что письмо (Бухарина. - О.Х.) написано от руки, и Сталин читал его никому не отдавая"57.

 

Вопрос о Бухарине на заседании 20 октября рассматривал­ся в связке с сообщением руководителей ОГПУ (Агранова, Менжинского, Ягоды) о показаниях "вредителей". Политбюро приняло по этому поводу следующее решение:

 

"а) Сообщение ОГПУ о последних показаниях членов ЦК промпартии о террористической деятельности принять к сведению и предложить продолжить дальнейшее расследование.

 

б) Предложить ОГПУ вопросы о необходимых арестах со­гласовывать с Секретариатом ЦК. Диверсантские группы арестовывать немедленно.

 

в) Обязать т. Сталина немедленно прекратить хождение по городу пешком.

 

г) Признать необходимым в кратчайший срок перевести секретный отдел ЦК со Старой площади в Кремль.

 

д) Поручить т. Ворошилову ускорить дальнейшую очистку Кремля от ряда живущих там не вполне надежных жиль­цов"58.

 

Нетрудно заметить, что фабрикация дел о "террористиче­ских организациях", к которым якобы были причастны пар­тийные оппозиционеры, была своеобразной репетицией пол­итических процессов 1935-1938 гг., во время которых полити­ческие оппоненты Сталина были сначала посажены в тюрьму, а затем расстреляны. В 1930 г. все закончилось "мирно". Буха­рин в ноябре 1930 г. опубликовал в "Правде" заявление, в котором признал правильность решений XVI съезда ВКП (б), осудил всякую фракционную работу и попытки скрытой борь­бы с партийным руководством (читай - Сталиным). "Терро­ристы" из "Промпартии" получили сравнительно небольшие сроки тюремного заключения, а многие через несколько лет были амнистированы. Сталин пока не хотел и не мог идти на более решительные меры. Все провокации и "разоблачения" этого периода преследовали сравнительно скромные цели: со­здать условия для окончательного подавления оппозиции, за­пугать всех недовольных и колеблющихся. На волне "разобла­чения террористических заговоров" было проведено также вы­ведение из Политбюро Сырцова и Рыкова.

 

 

3. Смещение С.И.Сырцова и А.И.Рыкова

 

О своем намерении произвести перестановки в правитель­ственном аппарате Сталин, судя по известным документам, впервые высказался в письме Молотову от 13 сентября 1930 г. "Наша центральная советская верхушка (СТО, СНК, Сове­щание замов), - писал Сталин, - больна смертельной болез­нью. СТО из делового и боевого органа превратили в пустой парламент. СНК парализован водянистыми и по сути дела антипартийными речами Рыкова. Совещание замов... теперь имеет тенденцию превратиться в штаб..., противопоставляющий себя Ц [ентральному ] Комитету партии. Ясно, что так дальше продолжаться не может. Нужны коренные меры. Какие - об этом расскажу по приезде в Мос­кву"59. Через несколько дней в письме Молотову от 22 сентября Сталин высказался уже более определенно: "Мне кажется, что нужно к осени разрешить окончательно вопрос о совет­ской верхушке. Это будет вместе с тем разрешением вопроса о руководстве вообще, т.к. партийное и советское переплетены, неотделимы друг от друга. Мое мнение на этот счет:

 

а) нужно освободить Рыкова и Шмидта (заместитель Ры­кова. - О.Х.) и разогнать весь их бюрократический консультантско-секретарский аппарат;

 

б) тебе придется заменить Рыкова на посту ПредСНК и ПредСТО. Это необходимо. Иначе - разрыв между советским и партийным руководством. При такой комбинации мы будем иметь полное единство советской и партийной верхушек, что несомненно удвоит наши силы;

 

в) СТО из органа болтающего нужно превратить в боевой и дееспособный орган по хозруководству, а число членов СТО сократить примерно до 10-11 (пред [седатель ], два зама, пред. Госплана, Наркомфин, Наркомтруд, ВСНХ, НКПС, Наркомвоен, Наркомторг, Наркомзем);

 

г) при СНК СССР нужно образовать постоянную комис­сию ("Комиссия исполнения") с исключительной целью систе­матической проверки исполнения решений центра с правом быстрого и прямого привлечения к ответственности как партийных, так и беспартийных за бюрократизм, неисполнение или обход решений центра...

 

д) нынешнее совещание замов нужно упразднить, предо­ставив предСНК совещаться со своими замами (с привлечени­ем тех или иных работников) по своему усмотрению.

 

Все это пока между нами. Подробно поговорим осенью. А пока обдумай это дело в тесном кругу близких друзей и сообщи возражения.

 

Вполне возможно, что Сталин обратился с этими предло­жениями не только к Молотову, но и к некоторым другим членам Политбюро. Как рассказывал позже Каганович, в 1930 I. Сталин написал ему из Сочи: "Придется Рыкова менять. Пусть каждый член Политбюро напишет мнение, и Вы в том числе, кого Вы имеете в виду председателем Совнаркома". "Что писали другие, - говорил Каганович, - я не знаю. Я написал ему так: "Конечно, самое лучшее было бы, если бы Вы были председателем Совнаркома". Но тогда мы не мыслили, что можно совмещать должности Генсека и Предсовнаркома. "Поэтому я считаю, что председателем Совнаркома можно рекомендовать товарища Молотова"61.

 

Однако, на самом деле, обсуждение предложений Сталина происходило не столь безоблачно, как рассказывал Каганович. 7 октября 1930 г. члены Политбюро обсуждали предложе­ния Сталина, высказанные им в двух письмах Молотову. 8 октября Ворошилов подготовил письмо Сталину, в котором сообщал о результатах этого обсуждения62 (судя по содержа­нию, Ворошилову было поручено довести до Сталина общую позицию). Ворошилов писал, что решение сместить Рыкова поддержано единогласно. Однако по вопросу о новой кандида­туре многие члены Политбюро не согласились со Сталиным. "Я, Микоян, Молотов, Каганович и отчасти Куйбышев счита­ем, что самым лучшим выходом из положения было бы унифицирование руководства. Хорошо было бы сесть тебе в СНК и по настоящему, как ты умеешь, взяться за руководство всей страной", - сообщал Ворошилов. "Разумеется, - продолжал он, - можно оставить все (организационно) по-прежнему, т.е. иметь штаб и главное командование на Старой площади, но такой порядок тяжеловесен, мало гибок и, по-моему, орга­низационно нечеток". Уговаривая Сталина, Ворошилов льстил ему, писал, что в СНК должен сидеть "человек, обла­дающий даром стратега", ссылался на пример Ленина, возглавлявшего Совнарком. "Итак, я за то, чтобы тебе браться за всю "совокупность" руководства открыто, организованно. Все равно это руководство находится в твоих руках, с той лишь разницей, что в таком положении и руководить чрезвычайно трудно и полной отдачи в работе нет".

 

Судя по письму Ворошилова, ряд членов Политбюро не приняли также предложение о создании Комиссии исполне­ния. "Куйбышев первый, за ним и я, и Серго высказали сомне­ния в целесообразности существования такой комиссии", - сообщал Ворошилов. Особенно недоволен был Орджоникидзе, который "опасается, что созданием КИ вносится некоторый элемент, ослабляющий роль РКИ".

 

На первый взгляд, заявления соратников Сталина о назна­чении его на пост председателя СНК выглядят лестью царе­дворцев, предлагающих своему хозяину очередное звание или орден. Однако на деле ситуация была более сложной. Сила Сталина заключалась в том, что, фактически не отвечая за конкретные направления хозяйственно-политического руко­водства, он имел возможность сосредоточиться на решении кадровых вопросов и контроле за партийным аппаратом. Лишь эпизодически Сталин вмешивался в решение тех эконо­мических вопросов, которые либо имели, по его мнению, принципиальное политическое значение, либо могли принести ему определенную политическую выгоду. Это крайне удобное положение постороннего наблюдателя и арбитра объ­ективно не могло остаться неизменным при назначении Ста­лина председателем СНК. В этом случае Сталин, как это было в свое время с Лениным, неизбежно оказался бы вовлеченным в рутину правительственного аппарата, в решение изматыва­ющих "вермишельных" проблем, требующее огромных физи­ческих усилий (этот момент, кстати, тоже не следует сбрасы­вать со счетов), объективно терял роль арбитра в столкновени­ях руководства правительства и отдельных ведомств, но глав­ное - терял прежние возможности непосредственного конт­роля за партийным аппаратом. Кстати, соратники Сталина прекрасно понимали это. Ворошилов, отводя в своем письме возможные возражения со стороны Сталина, признавал: "Са­мый важный, самый, с моей точки зрения, острый вопрос в обсуждаемой комбинации - это партруководство". Несмотря на то что в письме Ворошилова вопрос о непосредственном руководителе партийного аппарата дипломатично не подни­мался, само предложение вернуться к ленинским традициям подразумевало, что на "хозяйстве" в ЦК останется кто-либо из помощников Сталина. Возможность отхода Сталина от непос­редственного руководства партаппаратом члены Политбюро обосновывали крепостью партии, ее возросшей организован­ностью. "Думаю, однако, - уговаривал Ворошилов Сталина, - что нет никаких оснований полагать, что партия и ее орга­ны на 1930 г. менее организованны, прочны (во всех отноше­ниях) и пр., чем то было 10 лет тому назад".

 

Трудно сказать, в какой мере предложения соратников Сталина были вызваны желанием поубавить его быстро расту­щую власть (хотя целиком возможность такого расчета отбра­сывать нельзя) и в какой мере сам Сталин подозревал их в подобных стремлениях. В любом случае, Сталина на данном этапе устраивало именно сложившееся "разделение властей", и он настоял на своем варианте. Только через десять лет, ког­да Сталин достиг власти абсолютного диктатора и получил возможность распоряжаться по своему усмотрению судьбой любого члена Политбюро, он принял, наконец, пост председа­теля СНК, реализовав по существу ту формулу, которая предлагалась в письме Ворошилова в 1930 г.

 

Пока же многочисленные консультации по вопросу о пред­седателе СНК и возражения членов Политбюро свидетельст­вовали, что Сталину приходилось преодолевать некоторое со­противление при реализации его принципиальных предложе­ний. Известные документы не позволяют проследить, как раз­вивался данный конфликт в Политбюро. Но решение о замене "советской верхушки" было принято не "к осени", как предпо­лагал Сталин в письме Молотову, а лишь несколько месяцев спустя, в декабре 1930 г.

 

Нельзя исключить, что с согласованиями в Политбюро вопроса о новом главе СНК была связана длительная подго­товка созыва пленума ЦК партии, на котором предстояло ут­вердить соответствующее постановление. Впервые вопрос о созыве очередного пленума ЦК был поставлен на Политбюро 15 сентября 1930 г., однако точную дату созыва в этот день не установили. 29 сентября Политбюро вновь вернулось к реше­нию о пленуме и постановило созвать его 5 декабря63.

 

За время подготовки к пленуму были произведены сущест­венные кадровые перестановки в ВСНХ, Госплане и Наркома­те финансов. В конце октября 1930 г. Сталин окончательно решил проблему Сырцова.

 

Как уже говорилось, в 1930 г. Сталин относился к Сырцову достаточно подозрительно, причем Сырцов действительно не­однократно давал для этого основания. Разочарованный ста­линской политикой, он осторожно, но публично высказывал некоторые из своих опасений. В начале 1930 г. Сырцов выпу­стил большим тиражом достаточно критическую брошюру "О наших успехах, недостатках и задачах". В июле 1930 г. на XVI съезде партии он говорил не только о победах, но и проблемах.

 

30 августа 1930 г. Сырцов выступил с речью на объединенном заседании СНК и Экономического совета РСФСР, где рас­сматривались контрольные цифры на 1930/31 хозяйственный год. Речь была отпечатана 10-тысячным тиражом в виде бро­шюры и разослана на места. 15 октября по предложению Ста­лина Политбюро приняло специальное постановление "О бро­шюре т. Сырцова о контрольных цифрах": "Считать издание речи т. Сырцова по серии вопросов, не подлежащих оглаше­нию и распространению, ошибочным политическим шагом со стороны т. Сырцова"64. Возможно, чашу терпения Сталина переполнил демарш Сырцова на заседании Политбюро 20 сен­тября 1930 г. При обсуждении финансовых вопросов Сырцов заявил, что второстепенных мер, которыми занимается ЦК для решения острейших финансовых проблем, недостаточно. Положение, заявил Сырцов, столь серьезное, что необходимо срочно вызвать из отпуска Сталина и предпринимать карди­нальные шаги. Большинство Политбюро отклонило предло­жения Сырцова как "паникерские". Однако Рыков, напрямую не поддерживая Сырцова, также говорил о высокой инфляции и излишних деньгах в деревне, что дало еще один повод подо­зревать Рыкова и Сырцова в благосклонном друг к другу отно­шении65. Подозрения Сталина, видимо, вызывали также кон­такты Сырцова с первым секретарем Закавказского краевого комитета партии В. В. Ломинадзе, который также позволял се­бе критические высказывания по поводу текущей ситуации.

 

21 октября 1930 г. один из близких к Сырцову людей, Б.Резников, написал донос на имя бывшего помощника Ста­лина, редактора "Правды" Л.Мехлиса. В доносе говорилось, что Сырцов и его сторонники установили контакты с группой Ломинадзе на почве недовольства политикой руководства партии. И те, и другие, утверждал Резников, считают необхо­димым сместить Сталина.

 

Донос Резникова Сталину доставили ночью 21 октября 1930 г..Утром следующего дня, поставив в известность предсе­дателя ЦКК Орджоникидзе и секретаря ЦК Постышева (Ка­ганович и Молотов в Москве отсутствовали), Сталин распоря­дился вызвать Сырцова. Найти его удалось уже ближе к вече­ру. Сырцов прочитал донос и заявил, что показания будет давать только официально в ЦКК.

 

Сразу же вслед за Сырцовым в ЦК прибыл Резников и написал новое заявление. Он сообщал, что Сырцов приехал в ЦК прямо с собрания, которое он проводил со своими сторон­никами (в том числе и с ним, Резниковым). На собрании, как писал Резников, шла речь о переговорах с Ломинадзе о том, что обе группы решили готовиться к смещению Сталина как легальными, пропагандистскими, так и нелегальными мето­дами. Резников сообщил также, что Сырцов подробно проин­формировал своих сторонников о заседании Политбюро 20 ок­тября, где Сталин поставил вопрос о письме Бухарина (под­робнее об этом уже было сказано в предыдущем параграфе). В ( новом доносе Резников привел также такие слова Сырцова: "...Значительная часть партийного актива, конечно, недо­вольна режимом и политикой партии, но актив, очевидно, думает, что есть цельное Политбюро, которое ведет какую-то твердую линию, что существует, хоть и не ленинский, но все же ЦК. Надо эти иллюзии рассеять. Политбюро - это фик­ция. На самом деле все решается за спиной Политбюро не­большой кучкой, которая собирается в Кремле, в бывшей квартире Цеткиной, что вне этой кучки находятся такие чле­ны Политбюро, как Куйбышев, Ворошилов, Калинин, Рудзутак и, наоборот, в "кучку" входят не члены Политбюро, на­пример, Яковлев, Постышев и др. Далее он сказал, что тов. Ворошилов отшит от работы, его заменили Уборевичем, чело­веком беспринципным, дьявольски самолюбивым, явным тер­мидорианцем. Ворошилова же думают назначить вместо Ры­кова"66.

 

По поводу второго заявления Резникова Сырцов также от­казался давать какие-либо объяснения. Тогда в ЦК были вы­званы другие участники собрания - Каврайский, Нусинов, Гальперин. На очной ставке с Резниковым они отрицали его обвинения, а поэтому были арестованы и отправлены в ОГПУ. Совместными усилиями ЦКК и ОГПУ у всех обвиняемых, включая Сырцова и Ломинадзе, были получены признания в антипартийной, фракционной деятельности. 4 ноября 1930 г. состоялось объединенное заседание Политбюро и президиума ЦКК, рассмотревшее по докладу Орджоникидзе вопрос "О фракционной работе т.т. Сырцова, Ломинадзе, Шацкина и др." После длительного обсуждения было принято решение вывести Сырцова и Ломинадзе из ЦК, а Шацкина из ЦКК. Для выработки резолюции была создана комиссия ЦК и ЦКК, в которую вошли Орджоникидзе, Сталин, Косиор, Каганович, Куйбышев, Ворошилов, Рудзутак, Шкирятов, Ярославский, Калинин, Молотов и Киров. Подготовленная комиссией резо­люция была утверждена только через месяц, 1 декабря, и бы­ла опубликована в газетах 2 декабря. В ней говорилось, что Сырцов и Ломинадзе организовали ""лево"-"правый" блок, платформа которого совпадает с взглядами "правого уклона"".

 

Решение об исключении Сырцова и Ломинадзе из ЦК, а Шацкина из ЦКК осталось в силе.

 

В докладе на объединенном заседании Политбюро и прези­диума ЦКК 4 ноября Орджоникидзе сообщил: Сырцов счита­ет, что дело против него было "подстроено". "Он всерьез дума­ет, например, - говорил Орджоникидзе, - что ЦК и ЦКК знали, что они делают с Нусиновым, Каврайским, Резнико­вым. (Далее при правке стенограммы Орджоникидзе вычерк­нул фразу: "и давали ему идти по этому пути". - О.Х.). Он и теперь убежден, что Каврайский, Нусинов и Резников были или агентами ГПУ или агентами ЦК и ЦКК, которые были к нему приставлены. На все это приходится разводить руками и поражаться, каким образом Сырцов доходит до таких нелепо-преступных утверждений. И только"67. Однако, сетования Орджоникидзе вряд ли были искренними. Сырцов, несомнен­но, был прав во многих своих подозрениях. Как и в других подобных случаях, в "деле" Сырцова-Ломинадзе перепле­лись некоторые реальные события и провокация, намеренно обострявшая ситуацию. Подготовка этого "дела" может слу­жить хорошим примером сталинских методов политической борьбы на том этапе утверждения единоличной власти, когда Сталин еще не мог открыто расправиться с любым из своих соратников68. Однако применительно к рассматриваемой теме специального внимания заслуживают два обстоятельства "де­ла": обвинения Сырцова в адрес Сталина по поводу ограниче­ния прав Политбюро и причины принятия необычно мягкого решения против лидеров данной "антипартийной группы".

 

Впервые о высказываниях Сырцова по поводу совещаний сталинской фракции и "отсечения" от руководства части По­литбюро, как уже говорилось, сообщил Резников в доносе от 22 октября. На следующий день, 23 октября, во время допроса Сырцова комиссией ЦКК (в комиссию входили: Орджоникид­зе (председатель), Постышев, Ярославский, Землячка) воп­рос всплыл вновь. Однако Орджоникидзе, "беседовавший" с Сырцовым, постарался его замять. Вот соответствующий фрагмент стенограммы.

 

"Сырцов: Мне кажется ненормальным является положе­ние, при котором целый ряд решений Политбюро предрешает­ся определенной группой. Я вполне понимаю, когда из нее исключается Рыков, как человек, допустивший правые ошиб­ки и ведущий неправильную политическую линию. Но на­сколько я себе представляю, что в составе этой руководящей группы совершенно не участвуют и являются механическими членами Политбюро Куйбышев, Рудзутак, Калинин и это создает такое положение, при котором...

 

Орджоникидзе: Кто же составляет эту группу?

 

Сырцов: Остальные за этим вычетом, очевидно, или часть этих остальных.

 

Орджоникидзе: Раз ты говоришь, так ты и должен знать.

 

Сырцов: И этим я объясняю то обстоятельство, что по цело­му ряду вопросов отдельные представители Политбюро при другом обсуждении, при другом подходе они не были бы связа­ны предварительным обсуждением и ставили бы вопросы не­сколько иначе"69.

 

Свидетельства Сырцова в данном случае имеют особое зна­чение. Как кандидат в члены Политбюро, он многое знал о взаимоотношениях между членами Политбюро, несомненно, был осведомлен о таких нюансах этих взаимоотношений, ко­торые могут быть доступны только непосредственному участ­нику событий. Неосведомленность Сырцова по поводу некото­рых акций (например, его мнение о том, что на пост председа­теля СНК вместо Рыкова готовится Ворошилов, хотя Сталин уже согласовал со своими ближайшими соратниками кандида­туру Молотова) свидетельствовала лишь о высокой степени конспирации во "фракции" Сталина. В то же время этот факт подтверждал наблюдения Сырцова о существовании такой "фракции". Вряд ли Сырцов случайно заговорил о "фракции" и "механических" членах Политбюро. Зная о сложной обста­новке в Политбюро, он, скорее всего, надеялся на некоторую поддержку "механических" лидеров, права которых игнориро­вал Сталин.

 

Обвинение во "фракционности" было самым серьезным из всех возможных обвинений, выдвинутых против Сталина. До тех пор, пока ситуация в стране находилась под контролем, никто не мог убедить высших партийных чиновников (прежде всего, членов ЦК), что избранная "генеральная линия" оши­бочна и пагубна. Слишком далеко зашли коллективизация и "раскулачивание", а члены ЦК, поддержавшие Сталина про­тив Бухарина, Рыкова и Томского, несли за это прямую ответ­ственность. Другое дело, если тотчас после победы в многолет­ней борьбе с "левой" и "правой" оппозицией, Сталин, который всегда старался выглядеть "жертвой" интриг оппозиционеров, начал отсекать от руководства своих верных сторонников, т.е. готовить очередной раскол. Такие обвинения могли ввести в смущение даже самых верных сторонников вождя. Несомнен­но, Сталин понимал это. В своей речи на объединенном засе­дании Политбюро и Президиума ЦКК 4 ноября он сразу же заявил, что секретных заседаний на бывшей квартире Цеткин не было, что он там лишь готовился к докладу для XVI съезда партии ("вдали от телефонных звонков") и беседовал с отдель­ными членами Политбюро. "За период моей работы в этой квартире у меня побывали там по одному разу и в разное время Молотов, Калинин, Серго, Рудзутак, Микоян. Ни Кага­нович, ни Яковлев, ни Постышев, вопреки сообщению т. Сырцова, не бывали в этой квартире, никаких собраний не было и не могло быть на этой квартире. Встречались ли мы, иногда, некоторые члены Политбюро? Да, встречались. Встречались, главным образом, в помещении ЦК. А что в этом плохого?". Есть, однако, все основания полагать, что Сталин лгал. Практика организации "фракционных" заседаний Политбю­ро, на которых обсуждались и предрешались все основные вопросы, выносимые затем на официальные заседания, сло­жилась еще в 20-е годы. Известно, что в период борьбы Стали­на, Зиновьева и Каменева с Троцким, действовала так назы­ваемая "семерка" - "фракционное" Политбюро, в состав ко­торого входили все члены Политбюро, кроме Троцкого. После разрыва Сталина с Зиновьевым и Каменевым, во время борь­бы с "объединенной" оппозицией в 1926-1927 гг., Сталин и его сторонники в Политбюро также предварительно согласовыва­ли решения по ключевым вопросам, выступая на официаль­ных заседаниях Политбюро единым фронтом. Об этом свиде­тельствуют, например, письма Сталина Молотову, многие из которых фактически были адресованы всей сталинско-бухаринской группе в Политбюро'1. Пока неизвестно, как конк­ретно сталинское большинство в Политбюро согласовывало свои акции против группы Бухарина, Рыкова, Томского в 1928-1929 гг. Однако о том, что такое согласование было регу­лярным, свидетельствует весь ход борьбы Сталина с "правы­ми". Таким образом, в 1930 г. Сталин использовал старые, надежные методы политической борьбы. Основания для этого у него были - в Политбюро оставался Рыков. Новым было лишь то, что по каким-то причинам Сталин на этот раз решил отстранить от решения принципиальных вопросов не только политического оппонента - Рыкова, но и ряд собственных соратников. Возможно потому, что считал их недостаточно "твердыми", опасался их колебаний в решительный момент, либо просто полагал, что они не способны принести пользу в таком "деликатном" деле. Напомню, что Сырцов называл сре­ди "механических" членов Политбюро Калинина, а Сталин в это же время обвинял Калинина в связях с "вредителями".

 

В любом случае, Сталин совершенно не был заинтересован в распространении каких-либо слухов о "подпольном" Полит­бюро, равно как и иных обвинений, выдвинутых против него Сырцовым. Это, видимо, была одна из основных причин, по которой столь громкое дело даже не рассматривалось на пле­нуме ЦК. Уже на совместном заседании Политбюро и Прези­диума ЦКК 4 ноября Сталин заявил, что история с блоком Сырцова-Ломинадзе несерьезна72. А 20 ноября 1930 г. По­литбюро по предложению Сталина приняло решение: "Об из­мышлениях Форвертса": а) Не давать никаких опровержений в нашей печати, б) Поручить ТАССу указать через иностран­ную печать, что сообщение Форвертса о "военном заговоре" и аресте т. Сырцова, Ломинадзе и других представляют сплош­ной и злостный вымысел"73.

 

Мотивы подобных решений понятны. Сталину было невы­годно распространение информации об оппозиционности его недавних верных сторонников. Объективно это ослабляло по­зиции Сталина, сеяло дополнительные сомнения по поводу прочности режима. В связи с этим в деле Сырцова-Ломинад­зе чувствовалось стремление Сталина соблюсти оптимальную меру в подавлении инакомыслия в руководстве партии. Про­являя достаточную жесткость, Сталин избегал обычной позже жестокости, подчеркивая тем самым уверенность в прочности своего положения и несерьезность намерений оппозиционе­ров74. Судя по известным фактам, Сталину приходилось так­же считаться с позицией отдельных членов Политбюро, по крайней мере, Орджоникидзе. Орджоникидзе прямо говорил о своих дружественных отношениях с Сырцовым и Ломинадзе в своей речи 4 ноября. Несмотря на то, что публично Орджони­кидзе требовал строго наказать "фракционеров", вполне воз­можно, что наедине со Сталиным он говорил по-другому. По­зже, в 1936-1937 гг., когда противоречия между Сталиным и Орджоникидзе обострились до предела, Сталин открыто обви­нял Орджоникидзе в попустительстве антипартийной дея­тельности Ломинадзе (подробнее об этом см. стр. 170-171).

 

На объединенном заседании Политбюро и Президиума ЦКК 4 ноября 1930 г. всячески подчеркивалась идейная связь "платформы" Сырцова с "взглядами правого уклона", а также сочувствие Рыкова оппозиционерам. Этому, в частности, по­святил значительную часть своей речи Сталин. Он заявил, что Рыков лишь на словах признает "генеральную линию" и по­вторил формулу из своего письма Молотову о необходимости "полной спайки между партийной и советской верхушкой". Обвинив Рыкова в том, что он защищает "вредителей" и "разложившихся коммунистов", Сталин заявил: "Председатель Совнаркома существует для того, чтобы он в ежедневной практической работе проводил в жизнь указания партии, в выработке которых он сам принимает участие. Делается это или нет? Нет, к сожалению, не делается. Вот в чем дело и вот откуда наше недовольство. И это, конечно, долго продолжать­ся не может"75.

 

Так было положено начало открытой подготовке смещения Рыкова. 5 ноября по докладу Сталина Политбюро утвердило повестку дня предстоящего пленума: рассмотрение контроль­ных цифр на 1931 г., отчет Наркомснаба о снабжении мясом и овощами, доклад Центросоюза о работе потребкооперации. 20 ноября Политбюро вновь перенесло начало пленума - на 15 декабря. 30 ноября повестка дня была пополнена вопросом о перевыборах Советов76.

 

Пока готовился пленум, Рыков фактически все больше от­странялся от власти явочным путем. 29 ноября 1930 г., напри­мер, комиссия Политбюро под председательством Ворошило­ва рассматривала вопросы о мобилизационном развертывании Красной Армии в 1931 г., о плане заказов Наркомвоенмора на 1931 г. Из членов Политбюро на заседании присутствовали Сталин, Орджоникидзе, Куйбышев, Молотов, Рудзутак. Председатель СНК Рыков, без которого подобные вопросы не должны были решаться и не решались ранее, отсутствовал77.

 

11 декабре 1930 г. Политбюро обсудило проекты постанов­лений по основным вопросам пленума, но буквально накануне его созыва, 14 декабря, вновь перенесло открытие пленума, на этот раз на 17 декабря78. Смысл этого переноса стал ясен на следующий день. 15 декабря член Президиума ЦКК ВКП(б) Акулов по поручению Президиума направил в Политбюро специальное письмо, в котором предлагал созвать не пленум ЦК, а объединенный пленум ЦК и ЦКК ВКП(б). Обычно объ­единенные пленумы ЦК и ЦКК собирались для решения важ­нейших партийно-государственных проблем. До декабря 1930 г. такой объединенный пленум последний раз собирался в ап­реле 1929 г. и решал важнейший вопрос о борьбе в Политбюро между группами Бухарина и Сталина. На этот раз Акулов мотивировал необходимость созыва объединенного пленума обсуждением "крупных хозяйственных вопросов". Хотя на са­мом деле это, несомненно, было связано с предстоящим сме­щением Рыкова. Предложение Акулова было принято79.

 

Маневры вокруг созыва пленума свидетельствовали о том, что Сталин до последнего момента старался не демонстриро­вать свои истинные планы в отношении Рыкова. Эта линия была продолжена и на самом пленуме, где вопрос о Рыкове возник как бы случайно, между делом.

 

Первые два дня работы пленума, казалось, не предвещали никаких "организационных вопросов". Шло обычное обсужде­ние повестки дня, произносились традиционные отчетно-бюрократические речи. Признаки подготовленной атаки против Рыкова появились на третий день пленума. Утром 19 декабря выступление Рыкова в прениях по докладу Куйбышева о кон­трольных цифрах на 1931 г. несколько раз прерывалось ре­пликами с мест, в которых ему напоминали о прежних "гре­хах" и требовали покаяния. Рыков защищался, достаточно резко заявил, что бессмысленно вспоминать "старые споры", хотя в заключение своего выступления вновь заявил о своей лояльности: "Я в величайшей степени убежден в том, что ге­неральная линия партии является единственно правильной линией, что достигнутые успехи говорят об этом с полной и безусловной категоричностью, что всякое - как теперь при­мято называть наиболее гнусную форму борьбы - двурушни­чество, пассивность, нейтральность являются для члена пар­тии совершенно недопустимыми"80. Несмотря на это, высту­павшие затем участники пленума осуждали Рыкова, обвиня­ли его в неискренности, называли его речь оппортунистиче­ской.

 

На вечернем заседании 19 декабря с заключительным сло­ном выступил Куйбышев. Оставив в стороне предмет своего доклада - план народнохозяйственного развития на 1931 г., Куйбышев начал обличать Рыкова и фактически предложил снять его с поста председателя Совнаркома. "Я считаю, - говорил он, - что между советской и партийной верхушкой, при выполнении такого исключительно трудного плана, кото­рый стоит перед нами в 31 г., требуется огромная сплочен­ность. Ни малейшей щелки не должно быть между соваппаратом и возглавляющими его товарищами и руководством пар­тии. То, что происходило после съезда, то обстоятельство, что тов. Рыков не стал в ряды активных борцов за генеральную линию, не стал борцом против системы взглядов, вредность которой он сам признал, показывает, что такая щелка есть, пока тов. Рыков возглавляет соваппарат. А это вредно, это разлагающе действует на весь советский аппарат... Выходит так, что есть ЦК и его руководство в лице Политбюро, Плену­ма ЦК, это руководство охвачено величайшим воодушевлени­ем социалистической стройки, ведет пролетариат на все новые и новые бои, ожесточенно борется с классовыми врагами и со всякими проявлениями, хотя бы даже завуалированными, враждебной классовой идеологии, и есть верхушка советского государства, которая делает, "что может"! Так дальше продол­жаться не может..."81.

 

Косиор, получивший слово в заключение пленума, предло­жил освободить Рыкова от обязанностей председателя Сов­наркома СССР и члена Политбюро, утвердив новым предсе­дателем СНК Молотова, а членом Политбюро Орджоникидзе. Пленум принял эти предложения единогласно82.

 

Смещение Рыкова прошло без видимого участия Сталина. Однако во всей этой операции чувствовалась его рука: начи­ная от подготовки пленума и заканчивая формулировкой о разрыве между партийным и советским руководством, выска­занной Сталиным еще в сентябре в письме Молотову и не раз повторенной на декабрьском пленуме.

 

 

Примечания

 

1. Документы свидетельствуют. Из истории деревни накануне и в ходе коллективизации 1927-1932 гг. Под ред. Данилова В.П. и Ивницкого Н.А. М., 1989. С. 23.

2. Ивницкий Н.А. Коллективизация и раскулачивание (начало 30-х го­дов). М., 1994. С. 143-144.

3. Васильев В. Крестьянские восстания на Украине. 1929-1930 годы // Свободная мысль. 1992. № 9. С. 70-78.

4. Документы свидетельствуют. С. 36-37.

5. Попов В.П. Государственный террор в советской России, 1923-1953 гг. // Отечественные архивы. 1992. № 2. С. 20-31.

6. Письма И.В.Сталина В.М.Молотову. 1925-1936 гг. С. 178.

7. ГАРФ. Ф. Р-5446. Оп. 55. Д. 19 73. Л. 52-54.

8. Там же. Л. 132.

9. Там же. Л. 92-93.

10. РЦХИДНИ. Ф. 85. Оп. 27. Д. 267. Л. 2.

11. Известия ЦК КПСС. 1989. № 1. С. 127.

12. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 117. Д. 873. Л. 23.

13. Бюллетень оппозиции. 1930. № 17-18. С. 39.

14. Письма И.В.Сталина В.М.Молотову. 1925-1936 гг. С. 177-232.

15. Социалистический вестник. 1930. № 24. С. 15.

16. РЦХИДНИ. Ф. 52. Оп. 2. Д. 1420. Л. 200, 220.

17. Письма И.В.Сталина В.М.Молотову. 1925-1936 гг. С. 123. •

18. Коэн С. Бухарин. Политическая биография. С. 394-395.

19. Сенин А.С. А.И.Рыков. Страницы жизни. М., 1993. С. 108-109.

20. ГАРФ. Ф. Р-5446. Оп. 55. Д. 2055. Л. 10.

21. Там же. Л. 6.

22. Там же. Д. 2051. Л. 37-38.

23. Там же. Л. 29-33.

24. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 746. Л. 2, 11.

25. ГАРФ. Ф. Р-5446. Оп. 6. Д. 725. Л. 5-6; Хлевнюк О. Принудительный труд в экономике СССР. 1929-1941 гг. // Свободная мысль. 1992. № 13. С. 75-76.

26. ГАРФ. Ф. Р-5446. Оп. 6. Д. 725. Л. 2-3.

27. Там же. Оп. 55. Д. 1986. Л. 30-31.

28. Там же. Оп. 6. Д. 725. Л. 4-6.

29. Там же. Л. 2-3.

30. Там же. Л. 1.

31. Там же. Л. 12, 13.

32. Там же. Оп. 55. Д. 1986. Л. 102.

33. Письма И.В.Сталина В.М.Молотову. 1925-1936 гг. С. 214.

34. Там же. С. 215-216.

35. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. З.Д. 561. Л. 11.

36. ГАРФ. Ф. Р-5446. Оп. 55. Д. 2037. Л. 52-54.

37. Там же. Оп. 6. Д. 656. Л. 1-3.

38. Там же. On. 55. Д. 1986. Л. 26; Д. 1945. Л. 51 -52.

39. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 162. Д. 9. Л. 4.

40. См., например: Правда. 1930. 26 июля. С. 5; 2 августа. С. 5.

41. Письма И.В.Сталина В.М.Молотову. 1925-1936 гг. С. 180.

42. Там же. С. 181.

43. Там же. С. 193-194.

44. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 162. Д. 9. Л. 16.

45. Там же. Оп. 3. Д. 800. Л. 7-8.

46. Письма И.В. Сталина В.М.Молотову. 1925-1936 гг. С. 192-193, 198-199.

47. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 71. Д. 30.

48. Письма И.В. Сталина В.М. Молотову. 1925-1936 гг. С. 198.

49. Там же. С. 211.

50. Там же. С. 199.

51. Военные архивы России. 1993. Вып. 1. С. 103.

52. Там же. С. 104.

53. Там же. С. 104-105.

54. Реабилитация. Политические процессы 30-50-х годов. С. 242, 244.

55. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 801. Л. 12.

56. Там же. Ф. 589. Оп. 3. Д. 9333. Т. II. Л. 34.

57. Там же. Л. 135.

58. Там же. Ф. 17. Оп. 162. Д. 9. Л. 54.

59. Письма И.В. Сталина В.М. Молотову. 1925-1936 гг. С. 217.

60. Там же. С. 222-223.

61. Чуев Ф. Так говорил Каганович. С. 60.

62. РЦХИДНИ. Ф. 74. Оп. 2. Д. 37. Л. 9-12.

63. Там же. Ф. 17. Оп. 2. Д. 735. Л. 9-10.

64. Там же. Оп. 3. Д. 800. Л. 7.

65. Об этом заседании Политбюро и о солидарности Рыкова с Сырцовым говорил Молотов на объединенном заседании Политбюро и Президиума ЦКК 4 ноября 1930 г., на котором рассматривалось дело Сырцова-Ломинадзе (РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1002. Л. 127).

66. РЦХИДНИ. Ф. 589. Оп. 3. Д. 9333. Т. II. Л. 135.

67. Там же. Ф. 85. Оп. 1/с. Д. 130. Л. 15-33.

68. Подробнее о "деле Сырцова-Ломинадзе" см.: Davies R.W. The Syrtsov-Lominadze Affair // Soviet Studies. Vol. 33, № 1 (January 1981); Старков Б.А. "Право-левые фракционеры"// Они не молчали. М., 1991; Кислицын С.А. Вариант Сырцова (из истории формирования антисталинского сопротивле­ния в советском обществе в 20-30-е гг.). Ростов-на-Дону, 1992.

69. РЦХИДНИ. Ф. 589. Оп. 3. Д. 9333. Т. II. Л. 121.

70. Там же. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1002. Л. 173-174. Впервые на этот момент в выступлении Сталина обратил внимание С.А.Кислицын (Кентавр. 1993. № 1. С. 118).

71. Письма И.В. Сталина В.М. Молотову. 1925-1936 гг. С. 70-72, 88-91 и др.

72. Кислицын С.А. "Право-"левацкий" блок Сырцова-Ломинадзе". С. 119.

73. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 162. Д. 9. Л. 57.

74. Так, в завершение объединенного заседания Политбюро и Президиу­ма ЦКК 4 ноября Сталин неожиданно предложил смягчить принятое реше­ние: не выводить Сырцова и Ломинадзе из ЦК, а только перевести их в канди­даты в члены ЦК. Хорошо понимавшие игру Сталина, члены Политбюро "твердо" отклонили это предложение (Там же. Оп. 163. Д. 1002. Л. 218).

75. Там же. Л. 191-195. 76. Там же. Оп. 2. Д. 735. Л. 12-13. 77. Там же. Оп. 162. Д. 9. Л. 88-92.

78. Там же. Оп. 2. Д. 735. Л. 14-15.

79. Там же. Л. 15.

80. Там же. Д. 460. Л. 61-64.

81. Там же. Л. 81-83.

82. Там же. Л. 87.

 

Глава 2

 

1931-1933 ГОДЫ: КРИЗИСЫ, РЕФОРМЫ,

НАСИЛИЕ

 

Окончательно уничтожив последние следы оппозиционно­сти в высших эшелонах власти, Сталин остался один на один со своими соратниками. Во многом благодаря их верности и преданности, их неразборчивой готовности бороться с полити­ческим противником любыми методами, Сталин одержал по­беду. Однако, как и любая другая, эта победа Сталина содер­жала в себе зерна поражения. Друзья и соратники в Политбю­ро, конечно, уже не представляли для Сталина такой полити­ческой угрозы, какая исходила некоторое время до того от Троцкого, Зиновьева, Рыкова и Бухарина. Однако закален­ные борьбой и избалованные уступками, которые делал им Сталин в период острого политического противостояния, чле­ны сталинского Политбюро оставались препятствием на пути установления абсолютной диктатуры вождя.

 

Трудности, испытываемые Сталиным, усугублялись и тем, что вопрос о возможности осуществления "большого скачка" методами, предложенными в 1929-1930 гг., оставался откры­тым. Явное нарастание всеобщего кризиса заставляло руко­водство страны в 1931-начале 1932 гг. маневрировать, идти на некоторые уступки во имя сохранения принципиальных основ "генеральной линии".

 

Эти политические колебания порождают у историков зако­номерный вопрос: каким был механизм принятия важнейших решений в начале 30-х годов, кто конкретно инициировал "ре­формы" и нововведения, насколько значительной была само­стоятельность отдельных членов Политбюро и как строились их взаимоотношения со Сталиным. Попытка исследования этих проблем предпринята в данной главе.

 

 

1. Провал "великого перелома"

 

Форсированная индустриализация, коллективизация и ликвидация "кулачества", осуществляемые в 1929-1930 гг., принесли стране неисчислимые бедствия. По данным комиссии Политбюро, изучавшей в конце 1980-х годов материалы о сталинских репрессиях, в 1930-1931 гг. 356,5 тыс. крестьян­ских семейств общей численностью 1680000 человек были высланы в Сибирь и на Север в лагеря ОГПУ и в так называе­мые трудовые поселения1. По оценкам В.П.Данилова и Н.А.Ивницкого, 200-250 тыс. семей (т.е. около миллиона кре­стьян), не дожидаясь репрессий, бежали в города и на стройки, еще примерно 400-450 тыс. семей (около 2 млн. крестьян) были выселены по так называемой третьей категории (в пре­делах своей области) и также, потеряв свое имущество, в большинстве ушли в города и на стройки2. Коллективизация и раскулачивание существенно подорвали производительные силы деревни. Уже в 1931 г. в ряде регионов ощущался голод, принявший в последующие два года катастрофические масш­табы.

 

Индустриальные скачки, непомерное наращивание капи­тальных вложений в тяжелую промышленность, игнорирова­ние экономических рычагов управления и массовые репрессии против специалистов, вызвавшие волну так называемого "спецеедства", падение дисциплины на производстве привели к кризису в промышленности3. Этот кризис особенно беспокоил руководство страны. Поэтому в конце 1930-начале 1931 года в экономической политике стали проявляться тенденции, по­зволяющие говорить о некоторой корректировке откровенно репрессивной политики. Этот новый курс, который Р.У.Девис назвал "миниреформами"4, складывался постепенно как цепь отдельных непоследовательных и противоречивых решений. Причем затрагивали "миниреформы" лишь промышленность, оставляя в неприкосновенности насильственную политику, проводившуюся в деревне.

 

Суть "миниреформ" составляли попытки активизировать экономические стимулы развития производства, преодолеть "военно-коммунистические" методы управления индустрией. Официально были осуждены теории скорого отмирания товар­но-денежных отношений и введения прямого "социалистиче­ского" продуктообмена. Деньги и материальные стимулы объ­являлись долгосрочной основой для создания новой экономи­ки. Однако наиболее явно и ощутимо новые тенденции про­явились в осуждении массовых репрессий против инженерно-технических работников, в государственной поддержке авто­ритета хозяйственников, осуществлявшейся под лозунгом "укрепления единоначалия".

 

После серии решений, которые касались отдельных конк­ретных случаев ущемления прав хозяйственников и специалистов, Политбюро в середине 1931 г. приняло ряд достаточно кардинальных мер. 10 июля 1931 г. Политбюро одобрило два постановления, которые существенно меняли положение спе­циалистов и в какой-то мере ограничивали права ОГПУ в целом. Первое под названием "Вопросы ОГПУ" предусматрива­ло, что ОГПУ не имеет права на аресты коммунистов без ведо­ма и согласия ЦК ВКП(б), а на аресты специалистов (инже­нерно-технический персонал, военные, агрономы, врачи и т.п.) без согласия соответствующего наркома (союзного или республиканского), причем в случае разногласий между нар­комами и ОГПУ вопрос переносился на разрешение в ЦК ВКП(б). Постановление предусматривало также, что "граж­дан, арестованных по обвинению в политическом преступле­нии", ОГПУ не имеет права "держать без допроса более, чем две недели, и под следствием более, чем три месяца, после чего дело должно быть ликвидировано либо передачей суду, либо самостоятельным решением коллегии ОГПУ". Все приго­воры о расстреле, выносимые коллегией ОГПУ, отныне долж­ны были утверждаться ЦК ВКП(б)5.

 

Второе постановление под названием "О работе техниче­ского персонала на предприятиях и об улучшении его матери­ального положения" содержало развернутую программу юри­дической и политической реабилитации специалистов. Поста­новление состояло из двух частей: строго секретной, прохо­дившей под грифом "особая папка", и секретной, которая рас­сылалась на места всем партийным, государственным и хозяй­ственным руководителям. В закрытой части было записано всего два пункта, имевших, однако, принципиальное значе­ние: "Освободить арестованных специалистов в первую оче­редь по черной металлургии и потом по углю по списку, согла­сованному между Орджоникидзе и Менжинским, и направить их для работы на заводы; Отменить постановление СТО об обязанности ОГПУ привлекать к ответственности специали­стов за пережоги топлива"'6.

 

Большая часть постановления была разослана на места и предусматривала амнистию специалистов, осужденных к при­нудительным работам, отменяла дискриминацию специали­стов при назначении на руководящие посты на предприятиях. Дети инженерно-технических работников при поступлении в высшие учебные заведения получали равные права с детьми индустриальных рабочих (ранее они подвергались дискрими­нации). Один из пунктов постановления требовал не допу­скать вмешательства партийных организаций в оперативную деятельность администрации предприятий. Наконец, поста­новление от 10 июля запрещало милиции, уголовному розы­ску и прокуратуре вмешиваться в производственную жизнь предприятий и вести следствие по производственным делам без специального разрешения дирекции предприятий или вы­шестоящих органов. На промышленных предприятиях упраз­днялись официальные представительства ОГПУ7.

 

Однако все эти преобразования носили половинчатый и непоследовательный характер. Основы политики "большого скачка" оставались неприкосновенными. Страна все глубже втягивалась в глубокий социально-экономический кризис, ко­торый особенно очевидно проявлялся в деревне. Массовый ха­рактер принял выход крестьян из колхозов. С января по 1 июля 1932 г. число коллективизированных хозяйств в РСФСР сократилось на 1370,8 тыс., а на Украине - на 41,2 тыс8. Голодные крестьяне оказывали сопротивление вывозу хлеба в счет заготовок, нападали на государственные хлебные склады. О таких событиях на Украине, недалеко от Полтавы, докла­дывал председателю Совнаркома СССР В.М. Молотову один из руководителей ЦКК ВКП(б), проводивший инспекцию в этих районах. Он писал, что 3 мая 1932 г. около 300 женщин села Устиновцы захватили председателя сельсовета и, выбро­сив черный флаг, двинулись на железнодорожную станцию Гоголево, где начали ломать двери складов. Первоначально заведующий складами сумел отогнать толпу при помощи ог­нетушителя: испугавшись, что это газы, женщины разошлись. Однако на следующий день крестьяне начали собираться сно­ва. Для подавления волнений были вызваны вооруженная ми­лиция и уполномоченные ГПУ. Хлеб со складов в тот же день быстро вывезли.

 

На следующий день, 5 мая, примерно такая же толпа, со­стоявшая из женщин деревни Часниковка, разгромила склад на станции Сенча и забрала 37 мешков пшеницы. 6 мая, вдох­новленные первыми победами, крестьяне вновь пришли на станцию и забрали из вагонов 150 пудов кукурузы. Коммуни­стов, которые пытались остановить толпу и стреляли в воздух, разогнали. К вечеру на станцию прибыли 50 вооруженных милиционеров и коммунистов. Однако крестьян это не испу­гало - на станцию собрались около 400 человек, которые вновь попытались открыть вагоны. 7 мая еще большая толпа крестьян была разогнана конной милицией и вооруженными коммунистами.

 

На станции Сагайдак 5 мая около 800 человек оттеснили двух милиционеров и сельских активистов, охранявших хлеб, отдали тут же, но 100 увезли с собой. 6 мая попытку, правда безуспешную, забрать хлеб сделали около 400 крестьян из деревень Лиман и Федунки9. Подобных событий было много по всей стране.

 

Весной 1932 г. в связи со снижением норм карточного снаб­жения хлебом начались антиправительственные выступления также и в городах. 7-9 апреля, например, большие группы жителей белорусского города Борисова разгромили хлебные I клады, организовали демонстрацию и шествие женщин и де­тей к красноармейским казармам. По официальным оценкам, скорее заниженным, в волнениях участвовало 400-500 чело­век. Демонстранты встретили определенную поддержку у представителей местных властей и милиционеров. Несмотря на лояльность войск, были замечены "болезненные явления “ среди красноармейцев и комсостава.

 

Куда более серьезные события произошли через несколько дней в текстильных районах Ивановской области. Положение, этих регионов было типичным для центров такого рода, занимавших промежуточное место между особо бедствующей де­ревней и скудно, но более регулярно снабжаемыми крупными городами. Задержки в выдаче продуктов по карточкам, низкие заработки из-за простоев технически отсталых и не обеспе­ченных сырьем фабрик - характерные черты быта текстиль-И1.1Х поселков. В начале 1932 г. в Вичуге, например, несколько месяцев не выдавали муку; дети, и без того получавшие 100 граммов хлеба в день, были переведены на 60-граммовый паек11. На политические настроения текстильщиков влияла тя­желая ситуация в окружающих деревнях, где многие фабрич­ные имели родственников. Коллективизация ввергла их в разорение. В такой взрывоопасной обстановке в начале апреля из Москвы пришло распоряжение о сокращении карточных норм.

 

5 апреля началась забастовка на фабрике им. Ногина в Пичуге. 9 апреля бастовали почти все фабрики города. На сле­дующий день многотысячная толпа двинулась к горсовету, разгромила здание милиции, заняла здания ГПУ и райкома партии. Активные выступления в городе продолжались и на следующий день. В стычках с милицией (согласно официаль­ным отчетам) один демонстрант был убит и один ранен, пятнадцать милиционеров получили тяжелые ранения, а 40 ми­лиционеров и 5-7 ответственных работников - легкие. 12 ап­реля в Вичугу прибыл Л.М.Каганович. При помощи репрессий и обещаний забастовку на вичугских фабриках удалось прекратить. Помимо Вичуги, забастовки и массовые волнения произошли в ряде других районов Иваново-Вознесенской об­ласти - Тейковском, Лежневском, Пучежском 12. Для лока­лизации выступлений ивановские руководители приняли энергичные меры. 14 апреля было одобрено решение об "изъя­тии антисоветских элементов" в крупнейших городах. Для предотвращения похода рабочих Тейково в Иваново-Вознесенск было решено не останавливать в Тейково поезда13. В районах волнений проводились массовые аресты руководите­лей забастовок. Все это позволило предупредить втягивание в забастовочное движение рабочих других центров, хотя обста­новка в регионе оставалась тяжелой.

 

Хотя ивановские волнения удалось сравнительно быстро подавить, эти события выявили ряд очень тревожных для ста­линского режима симптомов. Забастовки и демонстрации про­изошли в одной из крупнейших промышленных областей в центре страны, неподалеку от столицы и охватили одновре­менно несколько районов. В любой момент к забастовщикам могли присоединиться рабочие других предприятий, где так­же наблюдались "тяжелые настроения". Большое влияние ап­рельские события оказали на крестьян Ивановской области, многие из которых фактически поддержали рабочих-заба­стовщиков. По деревням прокатились так называемые "во­лынки" - коллективные отказы от работы в колхозах, уси­лился распад колхозов14. Активное участие в забастовках и демонстрациях принимали местные коммунисты (в ряде случаев они были их организаторами)15. Одновременно полную беспомощность продемонстрировали местные руководители.

 

В контексте общей ситуации подобные выступления могли в конце концов привести к непредсказуемым последствиям. И неудивительно, что волнения в Ивановской области были очень серьезно восприняты в Москве. ЦК ВКП(б) обратился к областной парторганизации со специальным письмом, в кото­ром утверждал, что местные коммунисты проглядели, как "ос­колки контрреволюционных партий эсеров, меньшевиков, а также изгнанные из наших большевистских рядов контррево­люционные троцкисты и бывшие члены "рабочей оппозиции" пытались свить себе гнездо и организовать выступления про­тив партии и советской власти"16.

 

Сбивая напряжение в Ивановской области, Совнарком СССР оперативно принял решение о направлении туда допол­нительных продовольственных фондов. Не исключено, что ивановские события подтолкнули правительство на более ре­шительные "либеральные" меры. В мае 1932 г. появились по­становления СНК, ЦИК СССР и ЦК ВКП(б), означавшие становления СНК, ЦИК СССР и ЦК ВКП(б), означавшие новый поворот "генеральной линии". Значительно сократив государственный план хлебо- и скотозаготовок, правительст­во разрешило свободную торговлю хлебом (после завершения хлебопоставок с 15 января 1933 г.) и мясом (в случае регуляр­ного выполнения поставок в централизованные фонды). При­чем если раньше торговля ущемлялась многочисленными налогами и низкими потолками цен, то отныне приезжавшие на рынок единоличники и колхозники могли торговать по сво­бодным ценам. Цель подобных решений была ясна. Продразверстка и централизованное снабжение довели страну до голода, и, вспомнив о годах нэпа, сталинское руководство обрати­лось к личной заинтересованности крестьян.

 

В весенние и летние месяцы 1932 г. политика, которую иногда называют "неонэпом", казалось, набирала силу. Одно за другим следовали постановления о недопустимости ликвидации личных подсобных хозяйств колхозников, о возвраще­нии им ранее реквизированного для общественных ферм скота, о соблюдении законности и прекращении произвола государственных чиновников в деревне. Реальные корректировки затронули даже курс на форсированную индустриализацию. В августе 1932 г. впервые за несколько лет было принято реше­ние о существенном сокращении капиталовложений, причем более всего сокращалось финансирование тяжелой промышленности17.

 

Однако все эти сами по себе непоследовательные меры бы­ли приняты слишком поздно. Ненадежный спасательный круг фактически был брошен утопленнику. Осенью 1932 г. кризис приобрел невероятные размеры.

 

Кризис 1932-1933 гг., главной составляющей которого был ужасный голод, унесший несколько миллионов жизней, вновь укрепил государственно-террористическую политику в ее са­мых жестоких формах.

 

Очень скоро стало ясно, что постановление о свободе торговли не сможет внести перелом в ход хлебозаготовок. Голодавшими крестьянами владела одна мысль: как пережить зи­му и весну. Задавленные многолетним произволом и мало до­верявшие властям, они меньше всего думали о судьбе урожая на колхозных полях. Продолжались массовые самороспуски колхозов, сопровождавшиеся, как говорилось в сводках ОГПУ, "разбором скота, имущества и сельскохозяйственного инвентаря". Наблюдалось "усиление тенденций к индивидуаль­ному сбору урожая", "самочинный захват и раздел в едино­личное пользование земли и посевов". В ряде мест вспыхивали массовые волнения, которые власти подавляли вооруженной силой18. Хлебозаготовки 1932 г. оказались в катастрофиче­ском положении.

 

Поскольку новый урожай не принес облегчения, многие районы страны охватила новая волна жестокого голода. В 1932-1933 гг. от голода, по наиболее достоверным подсчетам, умерло от 4 до 5 млн. человек19. Бесчисленные секретные сводки были переполнены сообщениями о широком распрост­ранении людоедства. Из голодающих деревень в города устре­мились массы крестьян и беспризорных детей. Страну охвати­ли эпидемии, причем не только сельские местности, но и отно­сительно более благополучные промышленные центры. В но­ябре 1932 г., например, свыше 160 случаев заболеваний сып­ным тифом в день фиксировали в Ленинграде20. В 1932-1933 гг. в СССР было зарегистрировано более 1,1 млн. случаев за­болевания сыпным тифом и более 0,5 млн. - брюшным ти­фом21.

 

Как ни старались власти поддерживать высокие темпы промышленного производства, бросая на это последние резер­вы, глубокий кризис охватил и индустриальные отрасли. Да­же по официальным оценкам, производительность труда в 1932 году практически не росла. Себестоимость же промыш­ленной продукции превзошла те размеры, которые могла вы­держать обескровленная страна.

 

Перечислением подобных фактов и описанием ужасающих бедствий, обрушившихся на СССР, можно заполнить еще не один десяток страниц. В мирное время, более чем через десять лет после завершения кровопролитных войн, Советский Союз оказался в положении, напоминавшем военную разруху.

 

Удержаться у власти в период кризиса сталинское руковод­ство сумело лишь при помощи жестоких репрессий. Основны­ми методами хлебозаготовок стали повальные обыски, массо­вые аресты, расстрелы и даже выселение целых деревень. ОГПУ "очищало" промышленные предприятия от "дезорганиза­торов", "кулаков", "вредителей". Широкомасштабной чисткой городов сопровождалось введение в 1933 г. паспортной систе­мы. В апреле 1933 г. Политбюро приняло решение об органи­зации в дополнение к многочисленным лагерям, колониям и спецпоселкам так называемых трудовых поселений, куда, по­мимо крестьян, обвиненных в саботаже хлебозаготовок, пред­полагалось направлять "городской элемент, отказавшийся в связи с паспортизацией выезжать из Москвы и Ленинграда", а также "бежавших из деревень кулаков, снимаемых с промыш­ленного производства". За 1933 г. в ссылку было отправлено около 270 тыс. новых спецпоселенцев23. Примерно на 200 тыс. за 1933 г. увеличилось количество заключенных в лагерях. Огромное количество людей было осуждено к принудитель­ным работам, многие получили условные сроки заключения. Согласно данным, которые приводил в докладе Сталину и Молотову в ноябре 1935 г. председатель Верховного суда РСФСР, в первой половине 1933 г. только по РСФСР было осуждено более 738 тыс. человек, а во второй половине 1933 г. - более 687 тыс24.

 

Как обычно в кризисные моменты, усилилась оппозиция "генеральной линии" в самой партии. Судя по известным ма­териалам, в ВКП(б) распространялось мнение о порочности политики Сталина, осуждение его за разжигание неоправдан­ной конфронтации с крестьянством. Некоторые члены партии в это время попытались объединиться и вести целенаправлен­ную антисталинскую пропаганду в ВКП(б). Наиболее широ­кую известность приобрели материалы так называемого "Со­юза марксистов-ленинцев", вдохновителем которого был один из старых членов партии М.Н.Рютин. Именно он подготовил в 1932 г. документ под названием "Сталин и кризис пролетар­ской диктатуры" и обращение "Ко всем членам ВКП(б)". В обращении, в частности, говорилось:

 

"Партия и пролетарская диктатура Сталиным и его кликой заведены в невиданный тупик и переживают смертельно опас­ный кризис. С помощью обмана и клеветы и одурачивания партийных лиц, с помощью невероятных насилий и террора... Сталин за последние пять лет отсек и устранил от руководства все самые лучшие, подлинно большевистские кадры партии, установил в ВКП(б) и всей стране свою личную диктатуру...

 

Авантюристические темпы индустриализации, влекущие за собой колоссальное снижение реальной заработной платы рабочих и служащих, непосильные открытые и замаскирован­ные налоги, инфляция, рост цен и падение стоимости червон­ца; авантюристическая коллективизация с помощью невероятных насилий, террора..., привели всю страну к глубо­чайшему кризису, чудовищному обнищанию масс и голоду как в деревне, так и городах...

 

Ни один самый смелый и гениальный провокатор для гибе­ли пролетарской диктатуры, для дискредитации ленинизма не мог бы придумать ничего лучшего, чем руководство Сталина и его клики..."25.

 

О содержании рютинских документов, личности самого Рютина и его сторонников, обстоятельствах разгрома "Союза марксистов-ленинцев" в последнее время написано много26. По ряду вопросов, например, об идентичности первоначальному рютинскому тексту тех копий, которые сохранились до наших дней в архивах КГБ, существуют разногласия. Рукопи­си и судьба Рютина, несомненно, еще будут изучаться. Для нашей же темы достаточно отметить, что в 1932 г. были подго­товлены, распространялись среди старых членов партии и получали у них определенную поддержку антисталинские до­кументы.

 

Особенно тревожным для сталинского руководства явлени­ем был фактический саботаж чрезвычайных хлебозаготовок многими партийными работниками на местах. Это обстоя­тельство стало одной из причин объявления с ноября 1932 г. очередной чистки партии. Небывало массовый характер при­обрело привлечение коммунистов к уголовной ответственно­сти за невыполнение директив центра о вывозе хлеба из голо­дающих деревень. Всего за 1932-1933 гг. из партии было иск­лючено около 450 тыс. человек (в партии на 1 января 1933 г. состояло 3,5 млн. человек)27.

 

 

2. Реорганизация деятельности Политбюро

 

Своеобразные "миниреформы" были проведены в 1931 г. и в партийно-государственном аппарате, в том числе в Полит­бюро. Они не затрагивали основ сложившегося механизма ру­ководства страной и партией, но отражали то промежуточное состояние, в котором оказалась высшая политическая власть в период от разгрома оппозиций до окончательного утвержде­ния единоличной диктатуры Сталина.

 

Прежде всего после смещения Рыкова реорганизация была проведена в правительственном аппарате, где претворялись в жизнь сталинские идеи о преодолении "разрыва между пар­тийным и советским руководством". Новый председатель Сов­наркома Молотов начал свою деятельность с проведения тех мер, которые излагались в сталинском письме от 22 сентября 1930 г. 23 декабря 1930 г. по инициативе Молотова Политбюро одобрило постановление, которое во всех основных пунктах повторяло именно эти сентябрьские предложения Сталина. Было принято решение об упразднении Совещания замов и создании Комиссии исполнения при СНК СССР. В СТО СССР было включено большинство членов Политбюро - В.М.Моло­тов, Я.Э.Рудзутак, В.В.Куйбышев, А.А.Андреев, И.В.Сталин, Г.К.Орджоникидзе, К.Е.Ворошилов, А.И.Микоян, а также нарком земледелия СССР Я.А.Яковлев, нарком финансов СССР Г.Ф.Гринько и председатель правления Госбанка СССР М.И.Калманович. Тенденция к сращиванию партийного и го­сударственного руководства проявилась также в решении об упразднении распорядительных заседаний СТО СССР, кото­рые рассматривали вопросы обороны страны и военного строи­тельства, и создании вместо них специальной комиссии при СНК СССР и Политбюро ЦК в составе Молотова, Сталина, Ворошилова, Куйбышева и Орджоникидзе (Комиссия оборо­ны)28.

 

Наметившуюся линию соединения двух ветвей власти уси­лили решения Политбюро, принятые 30 декабря 1930 г.. По докладу Молотова Политбюро утвердило директиву Совнар­кома, в которой предлагалось "срочно пересмотреть аппарат СНК (структуру и личный состав), максимально упростив и сократив его, и обеспечив поднятие партийной и специально-научной квалификации основной группы работников аппара­та управления делами СНК". Была создана совместная валют­ная комиссия Политбюро и Совнаркома под председательст­вом Рудзутака и т.д29.

 

В тот же день, 30 декабря, по предложению Сталина По­литбюро рассматривало вопрос о порядке своей собственной работы. В принятом решении предусматривалось, что Полит­бюро должно заседать шесть раз в месяц. Три заседания (10, 20 и 30 числа каждого месяца) были закрытыми для рассмот­рения только вопросов ГПУ, Наркомата иностранных дел, обороны, секретных валютных и некоторых внутрипартийных вопросов. Остальные, не столь секретные проблемы переноси­лись на очередные заседания Политбюро (5, 15 и 25 числа каждого месяца). Составление повестки заседаний Политбю­ро поручалось секретариату ЦК совместно с Молотовым30. Но­вая регламентация деятельности Политбюро, узаконение практики регулярных закрытых заседаний, возможно, было ответом Сталина на критику по поводу узурпации прав Политбюро, созыва узких секретных заседаний, оттеснения от принятия решений некоторых членов Политбюро.

 

Очередные заседания Политбюро были многолюдными. Помимо членов и кандидатов в члены Политбюро на них при­сутствовали большая группа членов и кандидатов в члены ЦК, члены Президиума ЦКК. Закрытые заседания проходили в более узком составе - члены и кандидаты в члены Полит­бюро, некоторые члены ЦК, занимавшие высокие должности (например, постоянным участником закрытых заседаний был секретарь ЦК ВКП(б) П.П.Постышев), а также руководители ЦКК.

 

Судя по протоколам, Политбюро в 1931 г. в среднем соби­ралось даже чаще, чем шесть раз в месяц. Видимо, это было вызвано значительным объемом работы Политбюро. В связи с этим постоянно предпринимались попытки как-то ограничить поток вопросов, идущих на Политбюро. 30 апреля 1931 г. по предложению Сталина Политбюро решило, например, что те­кущие вопросы по запросам с мест должен Разрешать Секре­тариат ЦК ВКП(б) совместно с Молотовым, и "лишь в случае особой важности" переносить такие вопросы в Политбюро31. Положение осложнялось тем, что члены Политбюро работали в других органах партийно-государственной власти и просто не успевали с заседания на заседание. В связи с этим 25 ноября 1931 г. по докладу Куйбышева и Кагановича Политбюро ут­вердило новый график заседаний всех основных партийно-государственных инстанций. С 1 декабря 1931 г. Политбюро должно было собираться 1,8, 16 и 23 числа каждого месяца в 2 часа дня; Оргбюро - 5 и 17 числа в 6 часов вечера; Секретари­ат ЦК - 7, 15, 22, 29 числа в 6 часов вечера; СНК СССР - 3 и 21 числа в 6 часов вечера; СТО - 9, 15, 27 числа в 12 часов.

 

Формально закрытые заседания Политбюро в этом поста­новлении не упоминались. Однако, как свидетельствуют про­токолы, закрытые заседания проводились 1 и 16 числа, а оче­редные 8 и 23 числа каждого месяца. 29 мая 1932 г. Политбюро приняло специальное постановление: "Составление повесток Политбюро приурочить к закрытым заседаниям Политбю­ро"33.

 

Судя по протоколам, установленных четырех заседаний Политбюро в месяц оказалось недостаточно - Политбюро со­биралось намного чаще. Значительно выросло количество вопросов, выносившихся на его заседания; нередко на одном заседании рассматривалось до полусотни вопросов. 1 сентября 1932 г., например, Политбюро заслушало 41 вопрос. В резуль­тате 6 вопросов были отложены на следующее заседание, один вопрос снят с рассмотрения и еще один было решено провести опросом членов Политбюро на следующий день. В конце засе­дания Сталин, видимо, недовольный итогами обсуждения, предложил ограничить количество вопросов, выносимых на Политбюро. По его предложению было принято решение: "По­ручить Секретариату ЦК представлять такие проекты пове­сток заседаний Политбюро, чтобы на них вносилось не более 15 вопросов"34.

 

Подобные ограничения вели к увеличению количества ре­шений, принимавшихся опросом членов Политбюро. Это, в свою очередь, усложнило работу сотрудников Секретного от­дела ЦК, ответственных за обеспечение прохождения голосо­вания опросом. Попав в сложное положение, они старались использовать каждую возможность для организации голосова­ния и, в частности, проводили голосование опросом прямо на заседаниях Политбюро. Формально процедура, принятая По­литбюро 1 сентября, в этом случае не нарушалась. Вопросы, не вмещавшиеся в установленный лимит, проходили опросом, хотя фактически решались (правда, без обсуждения) на засе­дании Политбюро. Однако эта хитрость вызвала недовольство Сталина. 16 октября 1932 г. по его заявлению Политбюро при­мяло решение: "Указать Секретному отделу ЦК на необходимость прекратить проведение голосования опросом во время заседаний Политбюро, чтобы не отвлекать внимания членов Политбюро от вопросов, стоящих на повестке"35.

 

Все эти реорганизации свидетельствовали о том, что руко­водство партии и, прежде всего, Сталина тяготила сложная процедура проведения регулярных заседаний с многочислен­ными повестками. Гораздо удобнее была практика принятия решений опросом или на неформальных собраниях членов Политбюро. Усиление социально-экономического кризиса в стране и распространение чрезвычайных методов руководства (тали удобным поводом для отказа от прежнего порядка рабо­ты Политбюро. С конца 1932 г., судя по протоколам, произош­ло резкое сокращение количества заседаний Политбюро (см. приложение 2). Формально это обстоятельство было закреп­лено 23 апреля 1933 г.: Политбюро утвердило новый график своих заседаний: три раза в месяц - 5, 15 и 25 числа36. При­чем в течение следующих полутора лет и этот график посто­янно нарушался. Политбюро заседало в среднем два раза в месяц. О том, что центр принятия решений все больше пере­мещался от официальных заседаний Политбюро к неформальным встречам Сталина с его соратниками, косвенным образом свидетельствуют и данные журналов записи посещений каби­нета Сталина за 1931-1933 г. Как видно из таблицы (см. при­ложение 4), в этот период наблюдалась устойчивая тенденция увеличения количества собраний членов Политбюро в ста­линском кабинете. В 1933 г. эта тенденция достигла наивыс­шей отметки за всю первую половину 30-х годов.

 

В соответствии с упрощением порядка работы Политбюро в начале 1930-х годов проводилась реорганизация Секретного отдела ЦК ВКП (б), который ведал делопроизводством и техническим обеспечением деятельности Политбюро. Секретный отдел ЦК был создан постановлением Оргбюро ЦК ВКП (б) 19 марта 1926 г. вместо бюро Секретариата ЦК, которое ранее занималось техническим обслуживанием руководящих орга­нов ЦК и вело секретную переписку аппарата ЦК. Секретный отдел возглавлял один из помощников Сталина И.П.Товстуха. В июле 1930 г. Политбюро освободило его от работы в ЦК (по собственной просьбе) и утвердило заместителем директо­ра Института Ленина. 22 июля заведующим Секретным отде­лом ЦК был назначен А.Н. Поскребышев, который возглавлял это подразделение (в разные годы оно меняло название и структуру) почти до самой смерти Сталина37.

 

В конце 20-начале 30-х годов Секретный отдел выполнял большое количество функций. В него входили помощники секретарей ЦК и их аппараты (референты, порученцы). Че­тыре подразделения занимались непосредственно делопроиз­водством (из них два - делопроизводством Политбюро и Орг­бюро, третье обеспечивало рассылку документов шифром, а четвертое учитывало возврат документов высших органов партии, рассылавшихся для исполнения и информации на ме­ста, а также определенному кругу партийно-государственных руководителей). Помимо этого, в Секретный отдел входил секретный архив ЦК. Канцелярия Секретного отдела обеспе­чивала вспомогательные операции: регистрацию, связь, пере­печатку документов, стенографирование заседаний высших органов партийного руководства. Согласно утвержденным 28 января 1930 г. Секретариатом ЦК ВКП(б) штатам отделов ЦК, в Секретном отделе числилось 103 сотрудника. Всего штаты отделов ЦК составляли 375 единиц. Секретный отдел по величине уступал лишь Управлению делами (123 сотруд­ника) и значительно превосходил другие отделы: распредели­тельный (51 сотрудник), организационно-инструкторский (41 сотрудник), отдел культуры и пропаганды (36 сотрудников) и отдел агитации и массовых кампаний (21 сотрудник). Правда, в постановлении Секретариата ЦК предусматривалось, что штаты Секретного отдела еще будут дополнительно просмот­рены. У Секретного отдела по этому постановлению изыма­лись и передавались техническому аппарату ОГПУ функции развозки секретной корреспонденции39.

 

13 ноября 1933 г. Секретариат ЦК ВКП(б) принял поста­новление о реорганизации Секретного отдела ЦК. Суть реор­ганизации сводилась к тому, что в Секретном отделе ЦК был оставлен только аппарат, обслуживающий Политбюро. "Сек­ретный отдел, - говорилось в постановлении, - подчинен непосредственно т. Сталину, а в его отсутствие - т. Каганови­чу. Прием и увольнение работников Секретного отдела произ­водится с ведома и согласия секретарей ЦК". Зарплата сотруд­ников Секретного отдела устанавливалась на 30-40 % выше ставок соответствующих категорий работников в других учреждениях. Управлению делами ЦК поручалось "в месячный срок удовлетворить все заявки на квартиры сотрудников Сек­ретного отдела ЦК", а также "предоставить в полное распоря­жение Секретного отдела ЦК 5 дач с обслуживанием их аппа­ратом Управления делами ЦК"40.

 

Состав Политбюро на протяжении 1931-1934 гг. не претер­пел существенных изменений. Кроме Рыкова, все члены По­литбюро, избранные XVI съездом, сохранили свои позиции и были избраны в Политбюро вновь на пленуме ЦК ВКП(б) после XVII съезда в начале 1934 г. Введение и выведение из 11олитбюро происходило в основном по формальным причи­нам. Например, по уставу партии председатель ЦКК не мог «ходить в Политбюро. Поэтому в декабре 1930 г. в Политбюро был введен Г.К.Орджоникидзе, оставивший пост председате­ля ЦКК, и выведен из Политбюро А.А.Андреев, сменивший Орджоникидзе в ЦКК. В феврале 1932 г. из Политбюро был выведен Я.Э.Рудзутак, назначенный председателем ЦКК «место Андреева, а Андреев, ставший наркомом путей сообще­ния, был вновь избран членом Политбюро (см. приложение 1).

 

Однако, несмотря на эту "кадровую стабильность", в нача­ле 1930-х годов произошло некоторое перераспределение функций и влияния отдельных членов Политбюро, прежде всего секретарей ЦК. Распределение обязанностей между сек­ретарями ЦК ВКП(б) с начала 20-х годов фиксировалось в специальных постановлениях. Каждый секретарь курировал определенные направления работы и отделы ЦК (независимо от этого в отделах были заведующие). 26 января 1930 г. Секре­тариат ЦК ВКП(б) принял очередное решение о распределе­нии обязанностей между секретарями ЦК. И.В.Сталин, со­гласно этому постановлению, отвечал за "подготовку вопросов к заседаниям ПБ и общее руководство работой Секретариата ЦК в целом". На В.М.Молотова, занимавшего вторую строку в этом постановлении, возлагалось "руководство отделом куль­туры и пропаганды и Институтом Ленина". Третий среди сек­ретарей, Л.М.Каганович, руководил организационно-инст­рукторским отделом и отделом распределения администра­тивно-хозяйственных и профсоюзных кадров. Последним был упомянут секретарь ЦК А.П.Смирнов, которому поручался присмотр за отделом агитации и массовых кампаний и Управ­лением делами ЦК41.

 

Порядок упоминания секретарей в этом постановлении от­вечал реальной иерархии руководителей партии. Молотов фактически был заместителем Сталина по партии. Он управ­лял всеми партийными делами, в том числе деятельностью Политбюро, в отсутствие Сталина. Именно Молотов подписы­вал протоколы заседаний Политбюро в те периоды, когда Ста­лин находился в отпуске на юге. Как свидетельствуют письма Сталина Молотову конца 20-х-1930 г.42, Молотов был самым близким соратником вождя, нередко они вдвоем решали мно­гие важные вопросы. Каганович фактически был третьим сек­ретарем ЦК (хотя формально такой должности не существо­вало). Он не только курировал важнейшие отделы ЦК, но и руководил аппаратом ЦК в периоды, когда в Москве отсутст­вовали Сталин и Молотов; Каганович подписывал в это время протоколы заседаний Политбюро.

 

После перехода Молотова в Совнарком Каганович занял его место в Секретариате ЦК. В первой половине 1930-х годов во время отсутствия Сталина в Москве Каганович руководил работой Политбюро. Каганович во многих случаях лично фор­мулировал решения Политбюро, регулировал прохождение вопросов и подписывал протоколы заседаний Политбюро. Именно на его имя в такие периоды в ЦК поступали докумен­ты от различных ведомств и местных партийных руководите­лей. Сим Сталин, посылая в Москву директивы и предложе­ния, адресовал их обычно так: "Москва. ЦК ВКП(б) для т. Кагановича и других членов Политбюро"43.

 

Постепенно Каганович приобретал все большую власть. Круг его обязанностей на протяжении первой половины 30-х годов постоянно расширялся. 17 августа 1931 г. Политбюро приняло решение ввести Кагановича на время отпуска Стали­на в состав Валютной комиссии44. 5 июня 1932 г. Политбюро по предложению Сталина утвердило Кагановича заместите­лем Сталина в Комиссии обороны 45.

 

15 декабря 1932 г. Политбюро приняло решение об органи­зации отдела сельского хозяйства ЦК - ключевого отдела в партийном аппарате в условиях острого кризиса сельского хо­зяйства и массового голода в стране. Заведующим отделом был назначен Каганович46. 18 августа 1933 г. Политбюро приняло решение об образовании комиссии по железнодорожному транспорту под председательством Молотова. Каганович, на­ряду со Сталиным, Ворошиловым, Андреевым, Орджоникидзе и Благонравовым, был назначен членом этой комиссии. Одна­ко уже через день, 20 августа, Кагановича утвердили замести­телем председателя, а 15 февраля 1934 г. председателем ко­миссии по железнодорожному транспорту47.

 

Особую роль Кагановича в руководстве аппаратом ЦК оп­ределяло постановление Секретариата ЦК о приеме работни­ков в аппарат ЦК ВКП(б), утвержденное 17 января 1934 г. В нем говорилось: "а) Установить, что прием или увольнение всех без исключения работников в аппарат ЦК производится лишь с утверждения т. Кагановича или т. Сталина, б) Обязать заведующих отделами ЦК ВКП(б) строго придерживаться этого постановления". Многозначительными были обстоя­тельства подготовки постановления. Первоначальный его ва­риант был написан Кагановичем и имел следующий вид: "Ус­тановить, что прием всех без исключения работников в аппа­рат Ц.К. производится лишь с утверждения секретаря ЦК". Сталин исправил текст Кагановича, причем демонстративно поставил фамилию Кагановича на первое место. Сталинский вариант и был окончательно утвержден Секретариатом48.

 

Выдвижение Кагановича на роль заместителя по партии, конечно, не означало, что другие члены Политбюро утратили свое влияние. Каждый из них в первой половине 30-х годов продолжал занимать ту позицию в высших эшелонах власти, на которой закрепился в предшествующий период. Своеобраз­ным показателем реального участия различных членов Политбюро в принятии решений могут служить данные о посе­щении ими кабинета Сталина (таблица 4). Несмотря на уход из ЦК в Совнарком, Молотов, судя по этим данным, оставался самым близким к Сталину человеком. Это, кстати, подтверж­дается и многими другими фактами. В полном соответствии с приведенными выше сведениями о карьере Кагановича выгля­дит "второе место" в этом "списке приближенных". Остальные члены Политбюро - руководители крупнейших ведомств - появлялись у Сталина с одинаковой регулярностью. Киров, Чубарь, Косиор, Петровский находились вне Москвы и, соответственно, в основном занимались своими местными делами. Мало интересовал Сталина Рудзутак, часто болевший и по­степенно отходивший от дел.

 

Однако, за внешне стабильным фасадом политической ак­тивности членов Политбюро скрывался постепенный и во многом незаметный процесс сокращения их прав и возможно­стей по мере сосредоточения власти в руках Сталина. Значи­тельную роль в этом играли многочисленные конфликты в Политбюро, неизменно вызывающие повышенный интерес историков.

 

 

3. Свидетельства о новых "фракциях": "миниреформы" и

"дело Рютина"

 

Политические события начала 1930-х годов, на первый взгляд, можно вполне логично объяснить исходя из концеп­ции наличия в Политбюро двух противоборствующих группировок: сторонников радикального и умеренного курсов. К пер­вым ("консерваторам") относят обычно Кагановича и Молотова (затем Ежова), ко вторым ("реформаторам") - Кирова, Орджоникидзе, Куйбышева, а иногда и других членов Полит­бюро. Сталин в этой концепции до середины 30-х годов пред­стает величиной "переменной". Скорее склоняясь к "радика­лам", он до поры до времени вынужден был считаться с нали­чием группы "умеренных", а поэтому колебался и маневриро­вал. Колебания политической линии в плоскости "реформы-террор" можно трактовать как результат попеременного пре­обладания "умеренной" или "радикальной" групп в Политбю­ро.

 

Однако, очевидно также, что если такие группы действи­тельно существовали, то между ними рано или поздно, осо­бенно в моменты смены курса, должны были происходить столкновения. Поэтому самым главным аргументом в пользу любой версии о наличии или отсутствии в Политбюро проти­воборствующих политических направлений может быть толь­ко наличие или отсутствие политически окрашенных конф­ликтов между различными членами Политбюро.

 

Значительное внимание историков в связи с этим всегда привлекали обстоятельства осуществления "миниреформ" 1931 г. в промышленности. Известно, что одним из первых официальных сигналов, возвестивших о начале этих "ре­форм", была Первая всесоюзная конференция работников со­циалистической промышленности, проходившая в Москве в конце января-начале февраля 1931 г. На ней присутствовали и выступили руководители страны, в том числе Сталин и Мо­лотов, но наиболее радикальные предложения содержала речь Орджоникидзе. В отличие от Сталина, который ограничился политическими призывами и требованиями безусловно вы­полнить план 1931 г., а также вновь говорил об опасности вредительства, Орджоникидзе проявил большую гибкость и продемонстрировал знание реального положения дел в про­мышленности. В речи Орджоникидзе выделялись два момен­та. Во-первых, он выступил за укрепление единоначалия, ос­вобождение хозяйственников от диктата политических конт­ролеров и заявил, что основная масса специалистов не имеет ничего общего с вредителями. И, во-вторых, призвал строго соблюдать хозрасчет, установить договорные отношения и ма­териальную ответственность предприятий-поставщиков пе­ред заказчиками49.

 

Это обстоятельство, а также другие факты, свидетельству­ющие об активной приверженности Орджоникидзе новому курсу, дали некоторым историкам основания считать наркома тяжелой промышленности инициатором "миниреформ" и да­же рассматривать эти "реформы" как результат победы Орд­жоникидзе в столкновении со Сталиным и Молотовым, при­держивавшихся прежней линии50. Как и во многих других случаях, по данному вопросу также существует противопо­ложная, "скептическая" точка зрения, приверженцы которой полагают, что некоторое изменение курса в 1931 г. было про­явлением согласованной политики руководства партии, и ста­вят под сомнение существование конфликта между Сталиным и Орджоникидзе51. Архивные документы скорее подтвержда­ют вторую точку зрения. Более того, они позволяют утверж­дать, что относительное отступление в 1931 г. осуществлялось во многом по инициативе Сталина.

 

5 ноября 1930 г. Сталин на заседании Политбюро предло­жил создать специальную комиссию для разработки "вопросов торговли на новой базе". В комиссию под председательством Микояна вошли сам Сталин, представители ведомств, а чуть позже Молотов52. В 1931-1932 гг. намерения Сталина, пред­ложившего образовать комиссию, воплотились в серию поста­новлений, призванных укрепить позиции торговли в противо­вес карточному распределению. Произошла политическая ре­абилитация торговли и товарно-денежных отношений, кото­рые еще в 1930 году нередко объявлялись пережитками про­шлого, отмирающими под натиском прямого продуктообмена.

 

Некоторое время спустя состоялось решение, которое мож­но считать одним из первых признаков некоторого изменения "шахтинской политики". В конце ноября Г.К.Орджоникидзе получил от заведующего распределительным отделом ЦК Н.И.Ежова сообщение о нападках на начальника строительст­ва Магнитогорского комбината Шмидта. Орджоникидзе обра­тился с запиской к Сталину: "Сосо, Ежов говорит, что на Маг­нитогорске идет травля в печати Шмидта. Они - Магнитогор­ская парторганизация, - по-видимому, хотят поставить ЦК перед свершившимся фактом. Если мы твердо хотим сохра­нить Шмидта, надо немедленно предложить Кабакову (секре­тарь Уральского обкома ВКП(б) - О.Х.) воздействовать на Румянцева (секретарь райкома), чтобы он прекратил агита­цию против Шмидта. Ежов Румянцева вызывает в ЦК". Ста­лин поставил на записке Орджоникидзе резолюцию "Согла­сен" и даже взялся представить данный вопрос для рассмотре­ния на заседании Политбюро 5 декабря 1930 г. В принятом решении (его текст был написан Кагановичем и отредактиро­ван Сталиным) Уральскому обкому партии поручалось "обеспечить немедленное прекращение травли и оказать поддерж­ку тов. Шмидту"53.

 

Уже через месяц в аналогичной ситуации Сталин сам вы­ступил инициатором принятия решения о защите хозяйствен­ников. 4 января 1931 г. директор металлургического завода им. Петровского в Днепропетровске Горбачев написал Стали­ну письмо, в котором жаловался на постоянную травлю со стороны партийной организации и партийной печати Днепро­петровской области. "Вместо того, чтобы дать возможность заводоуправлению сконцентрировать все силы и помочь ему в выправлении работы, - писал Горбачев, - имеет место не­прерывное дергание, таскание работников на заседания, и вся энергия з[аводо]у[правления ] вынужденно переключается на огрызание против сыпящихся как из рога изобилия обвине­ний со стороны руководства парторганизации, устных и в пе­чати"54. Сталин обратил внимание на это письмо и поставил на нем резолюцию: "Т. Орджоникидзе. Думаю, что жалоба Горбачева имеет основание. Что нужно сделать, по-твоему, чтобы выправить положение? Достаточно ли будет, если оса­дим парторганизацию?"55. И уже через несколько дней, 20 января 1931 г., по докладу Орджоникидзе на Политбюро спе­циально рассматривался вопрос о письме Горбачева. Как и предлагал Сталин, Политбюро защитило Горбачева и "осади­ло" парторганизацию. Кроме того, на самом заседании Полит­бюро Сталин выступил с предложением, и оно было принято, дать указание крайкомам, обкомам и ЦК республиканских компартий не "допускать снятия директоров заводов всесоюз­ного значения без санкции ЦК и ВСНХ СССР"56. Это реше­ние имело принципиальное значение, оно положило начало постепенному упрочению позиций хозяйственных ведомств, ослаблению политического контроля за их деятельностью.

 

Что касается выступления Орджоникидзе на январской конференции, то его основные положения не выходили за рамки новых подходов, инициированных Сталиным в Полит­бюро, и, несомненно, неоднократно обсуждавшихся в кругу сталинских соратников. Конечно, выступление Орджоникид­зе в силу своей обращенности к реальным проблемам выгляде­ло более радикальным, чем речь Сталина. Однако документы показывают, что определенную эволюцию в духе предложе­ний по делу Горбачева проделывал и Сталин. Например, при подготовке своей речи на конференции хозяйственников к пе­чати он снял или смягчил ряд резких высказываний против специалистов: убрал критику в адрес коммунистов-хозяйст­венников, которые требуют дать им в помощь "старых задрипанных специалистов", вычеркнул большой пассаж о вреди­тельстве и приписал, что лишь "некоторые старые" инженеры и техники "скатываются на путь вредительства"57.

 

20 мая по сообщению Сталина Политбюро рассмотрело вопрос о суде над начальником доменного цеха Сулинского завода Венчелем. Было решено прекратить суд и обеспечить Венчелю "нормальные условия работы в цехе" (эту фразу в постановление собственноручно вписал Сталин), а также "предложить Северокавказскому крайкому прекратить прак­тику допросов специалистов милицией"58.

Все это, конечно, не означает, что Орджоникидзе нельзя назвать одним из горячих сторонников проводимых преобра­зований. Столкнувшись на посту председателя ВСНХ с разрушительными последствиями политики сверхиндустриализа­ции и борьбы с "вредителями", Орджоникидзе резко изменил свою прежнюю позицию и выступал за более продуманный экономический и политический курс, пытаясь в полной мере реализовать его в ВСНХ. В этом он опирался на поддержку Политбюро и, прежде всего, Сталина.

 

О наличии такой поддержки свидетельствовало новое сове­щание хозяйственников ВСНХ и наркомата снабжения, со­званное в ЦК ВКП(б) 22-23 июня 1931 г. От январского сове­щания оно отличалось гораздо большей откровенностью и ра­дикальностью выводов. (Видимо, поэтому Политбюро приня­ло специальное постановление не печатать стенограмму сове­щания59. Опубликованы были лишь нескольких до неузнавае­мости переработанных докладов руководителей государства). Особое место на конференции занял вопрос об отношении к специалистам, о взаимоотношениях хозяйственников и кара­тельных органов. Говорили об этом откровенно. Критический тон обсуждению этой проблемы во многом задали Молотов и Сталин. "До сих пор есть постоянные дежурные ГПУ, которые ждут, когда можно будет привлечь того или иного специали­ста к ответственности. - говорил Молотов. - Ясно, что в таких случаях создают дело, в таких случаях может получиться то, что надо все-таки работу какую-нибудь получить". "Не надо допускать, чтобы милиционер был техническим экспертом по производству... Не надо допускать того, чтобы на заводе была специальная контора ОГПУ с вывеской, где сидят и ждут, чтобы им дела подали, а нет - так будут сочинять их", - заявил Сталин60 (при подготовке текста своего выступления к печати Сталин вычеркнул этот пассаж). Полностью оправды­вая предшествующие репрессии против специалистов, Сталин объявил об изменении курса в связи с упрочением социалистических преобразований и поворотом специалистов на сто­рону советской власти. Орджоникидзе выступил в первый день совещания. Основные идеи его доклада были теми же, что и у других выступавших - об изменении отношения к специалистам, расширении самостоятельности предприятий, срочном наделении их собственными оборотными фондами и т.д61.

 

Выступления Орджоникидзе и других хозяйственников на совещании отражали интересы работников промышленности - прежде всего, их стремление к относительной хозяйствен­ной самостоятельности и защищенности от произвола партий­ных и карательных органов. В 1931-1932 гг. годах эти претен­зии находили определенное понимание у политического руко­водства страны. Кардинальные решения Политбюро от 10 июля 1931 г., закрепившие изменение политики по отноше­нию к специалистам и руководителям предприятий, были ре­зультатом общей позиции Политбюро и, прежде всего, иници­ативы Сталина. Кстати, как видно из подлинных протоколов заседаний Политбюро, решение Политбюро по вопросам ОГПУ от 10 июля 1931 г., ограничивающее возможности арестов специалистов народного хозяйства, было написано Сталиным62.

 

Все это, конечно, не означало, что позиции Сталина не могли измениться еще раз и что под влиянием кризиса в По­литбюро могла в конце концов сформироваться умеренная группа, открыто заявившая о себе при решении важных воп­росов. Пожалуй, большинство специалистов, занимавшихся политической историей 30-х годов, в той или иной мере были уверены, что такая "умеренная фракция" действительно су­ществовала в 1932 г. Основания для такой уверенности давала информация Б.И.Николаевского об обсуждении на одном из заседаний Политбюро дела Рютина, изложенная в известном письме "старого большевика".

 

"Это было в конце 1932 г., когда положение в стране было похоже на положение времен кронштадтского восстания, - писал Николаевский. - Восстаний настоящих, правда, не бы­ло, - но многие говорили, что было бы лучше, если бы иметь дело надо было с восстаниями. Добрая половина страны была поражена жестоким голодом... В самых широких слоях партии только и разговоров было о том, что Сталин своей политикой завел страну в тупик: "поссорил партию с мужиком", - и что спасти положение теперь можно только устранив Сталина. В этом духе высказывались многие из влиятельных членов ЦК; передавали, что даже в Политбюро уже готово противосталинское большинство... Неудивительно, что по рукам ходил целый ряд всевозможных платформ и деклараций. Среди них особенно обращала на себя внимание платформа Рютина... Из ряда других платформу Рютина выделяла ее личная заострен­ность против Сталина...

 

О платформе много говорили, - и потому, неудивительно, что она скоро очутилась на столе у Сталина... Рютин, который в то время находился не то в ссылке, не то в изоляторе (где и была написана его платформа), был привезен в Москву, - и на допросе признал свое авторство. Вопрос о его судьбе решал­ся в Политбюро, так как ГПУ (конечно, по указанию Стали­на) высказалось за смертную казнь, а Рютин принадлежал к старым и заслуженным партийным деятелям, в отношении которых завет Ленина применение казней не разрешал.

 

Передают, что дебаты носили весьма напряженный харак­тер. Сталин поддерживал предложение ГПУ. Самым сильным его аргументом было указание на рост террористических настроений среди молодежи, в том числе и среди молодежи комсомольской. Сводки ГПУ были переполнены сообщениями о такого рода разговорах среди рабочей и студенческой молоде­жи по всей стране. Они же регистрировали немало отдельных случаев террористических актов, совершенных представите­лями этих слоев против сравнительно мелких представителей партийного и советского начальства. Против такого рода тер­рористов, хотя бы они были комсомольцами, партия не оста­навливалась перед применением "высшей меры наказания", - и Сталин доказывал, что политически неправильно и нело­гично, карая так сурово исполнителей, щадить того, чья пол­итическая проповедь является прямым обоснованием подо­бной практики...

 

Как именно разделились тогда голоса в Политбюро, я уже не помню. Помню лишь, что определенно против казни гово­рил Киров, которому и удалось увлечь за собою большинство членов Политбюро. Сталин был достаточно осторожен, чтобы не доводить дело до острого конфликта. Жизнь Рютина тогда была спасена: он пошел на много лет в какой-то из наиболее строгих изоляторов... "63.

 

Несмотря на то, что данные Николаевского никогда не бы­ли подтверждены какими-либо фактами или хотя бы косвен­ными свидетельствами, они широко используются в научной литературе и учебниках по советской истории как достовер­ные. Распространено также мнение, что, получив отпор по такому принципиальному вопросу, Сталин решил постепенно готовить массовые репрессии против старой партийной гвардни, что столкновение между Сталиным и Кировым по делу Рютина было одной из причин убийства Кирова в декабре 1934 г. Со временем рассказ Николаевского об обсуждении в По­литбюро дела Рютина стал обрастать новыми подробностями. Б.А.Старков, например, к сведениям, почерпнутым у Нико­лаевского, добавляет: "Резко и наиболее определенно против вынесения смертного приговора Рютину высказался С.М.Ки­ров, которого поддержали Г.К.Орджоникидзе и В.В.Куйбы­шев. При голосовании Л.М.Каганович и В.М.Молотов воздер­жались"64. Старков не указывает источник этой информации. Однако, учитывая другие аналогичные утверждения Б.А.Старкова о борьбе в кремлевских верхах (подробнее см. стр. 236-237), можно предположить, что в своем рассказе он "подкрепил" данные Николаевского лишь силой собственного воображения.

 

Пока ни один архивный документ не обнаруживает хоть какую-то реальную основу свидетельств Николаевского. Де­тальное изучение обстоятельств дела в связи с реабилитацией Рютина в 1988 г. также не выявило фактов разногласий в Политбюро65. Теперь известно, что Рютин был приговорен к 10-летнему тюремному заключению коллегией ОГПУ 11 ок­тября 1932 г. Произошло это после обсуждения дела на плену­ме ЦК ВКП(б) 2 октября и на Президиуме ЦКК 9 октября 1932 г. Президиум ЦКК принял постановление об исключе­нии 24 человек как "членов и пособников контрреволюцион­ной группы Рютина-Иванова-Галкина..., как предателей партии и рабочего класса, пытавшихся создать подпольным путем... буржуазную кулацкую организацию по восстановле­нию в СССР капитализма и, в частности, кулачества". ОГПУ поручалось принять против организаторов и участников этой "контрреволюционной группы" судебно-административные меры, "отнесясь к ним со всей строгостью революционного закона"66. Это постановление Президиума ЦКК от 9 октября было утверждено опросом членов Политбюро 10 октября 1932 г. Сталин сделал в тексте решения Президиума ЦКК лишь незначительные поправки и поставил резолюцию: "Согласен". Ниже в знак согласия расписались Молотов, Каганович, Ми­коян, Ворошилов и Куйбышев67. Отсутствие подписи Кирова в данном случае - не исключение. Киров крайне редко появ­лялся в Москве и почти не участвовал в работе Политбюро. Можно, конечно, предположить, что судьба Рютина решалась на строго секретном заседании Политбюро. Но упоминаний о таком обсуждении нет и в особых протоколах Политбюро ("особая папка"), где содержатся сведения о решениях по куда более существенным и секретным вопросам. Если предполо­жить еще более невероятное - что судьбу Рютина определяли на секретном неофициальном собрании членов Политбюро без оформления протокола, то встает вопрос, откуда о таком собрании мог узнать информатор Николаевского, даже если это действительно был Бухарин?

 

В общем, доступные документы заставляют признать рас­сказ Николаевского о столкновении между Сталиным и Киро­вым по поводу судьбы Рютина не более чем легендой, каких немало в советской истории. Более того, известные факты по­ка не дают оснований усматривать в поведении ленинградско­го руководства в начале 1930-х годов особую, более умерен­ную, чем в других регионах страны, линию. Как и повсюду, в период кризиса в Ленинграде проводилась жесткая террори­стическая политика. 16 апреля 1932 г., например, Киров под­писал постановление секретариата ленинградского обкома партии "Об очистке г. Ленинграда от преступных деклассиро­ванных элементов" (проходило под грифом "особая папка"). Этим постановлением руководителям областного представи­тельства ОГПУ поручалось согласовать в Москве вопрос о не­обходимости "изъятия" 2 тыс. "преступных, деклассирован­ных элементов" для отправки в Свирлаг, лагерь ОГПУ, кото­рый занимался заготовкой дров и деловой древесины для Ле­нинграда68. 6 августа 1932 г. "Правда" напечатала речь Киро­ва на совещании руководителей районного звена Ленинград­ской области. Эта публикация была одним из элементов в идеологической подготовке к обнародованию знаменитого драконовского закона от 7 августа о хищении социалистиче­ской собственности, предложенного и сформулированного Сталиным. "Пора поднять нам ответственность людей, кото­рые имеют отношение к колхозному и кооперативному добру, - говорил Киров. - Надо откровенно сказать, что наша кара­тельная политика очень либеральна. Тут надо нам внести по­правку. Ведь если мы какого-нибудь растратчика и засудим, то надо понять, что это такие людишки, которые во всякой обстановке умеют приспособиться, они обычно очень быстро попадают под амнистию, и суда как не бывало. Мы рассматри­ваем кооперативное колхозное добро как общественное досто­яние. Мне кажется, что в этом отношении колхозные и коопе­ративные организации пора приравнять к государственным, и если человек уличен в воровстве колхозного или кооператив­ного добра, так его надо судить вплоть до высшей меры нака­зания. И если уж смягчать наказание, так не меньше как на 10 лет лишения свободы".

 

О стиле политического мышления Кирова в этот период дает также представление его выступление на объединенном заседании Политбюро и Президиума ЦКК 27 ноября 1932 г., на котором рассматривался вопрос о "контрреволюционной группе" Смирнова-Эйсмонта. Речь Кирова выделялась напо­ристостью и грубостью. Обвинив Томского (Томского вместе с Рыковым Сталин старался объявить сторонниками новой "контрреволюционной организации") в нежелании защищать "генеральную линию", Киров восклицал: "Твое положение со­вершенно особое в этом отношении. Если каждый член партии должен сейчас любого оппозиционера бить в морду, то ты дол­жен это делать в два раза сильнее и в два раза крепче, если ты действительно порвал со своим прошлым"69.

 

В конце 1932-начале 1933 г. ленинградское руководство столь же успешно, как и руководители других регионов, зани­малось чисткой города от "чуждых элементов" в связи с введе­нием паспортов. О том, что творилось в это время в Ленингра­де, свидетельствуют жалобы жителей города в Москву, сохра­нившиеся в архиве секретариата председателя СНК Молотова. 57-летний инженер И.Д.Смирницкий, например, полу­чивший приказ о выселении из Ленинграда, пытался найти правду у городских властей: "...Я сделал попытку добиться толку в райсовете, но там я оказался в очереди свыше шести­сот человек и ушел без всяких результатов". Обратившись после этого в Совнарком СССР, Смирницкий писал: "Самое страшное в том, что проделано со мной и моей семьей и, по-ви­димому, со многими другими такими же лицами..., это то, что разрешение столь важных вопросов, как вопрос об оставлении или высылке, о дальнейшей работе, о куске хлеба для людей преклонного возраста и больных, вроде меня, - это букваль­но вопросы жизни и смерти - производится келейно, безот­ветственно, без опроса заинтересованных и т.д... В заключе­ние позволяю себе обратить Ваше внимание на то, что ввиду краткости срока, даваемого для ликвидации дел (10 дней) мне уже пришлось приступить к распродаже имущества, так как, с одной стороны, куда его везти, а с другой, нужны большие деньги, чтобы сняться с места"70.

 

Конечно, приведенные факты не могут рассматриваться как окончательные аргументы, отрицающие существование особой, "умеренной" программы действий Кирова. Несомнен­но, полезным было бы изучение открывшихся партийных ар­хивов Ленинграда за 30-е годы и выяснение на их основе воп­роса о реальной политике Кирова во вверенной ему области. Однако значительный комплекс документов, уже доступных историкам, подтверждает скептическую точку зрения по по­воду "оппозиционности" Кирова. В общем, этому вряд ли сто­ит удивляться, учитывая политическую биографию Кирова и обстоятельства его работы со Сталиным, о чем подробнее бу­дет сказано в следующем разделе.

 

 

4. Причины и значение реальных конфликтов

 

Одно из возражений возможных противников проверки мемуарных свидетельств о столкновениях в Политбюро при помощи архивов может состоять в том, что, по понятным причинам, документы такого рода были уничтожены. Однако, на самом деле, архивы буквально переполнены свидетельствами о всякого рода конфликтах в Политбюро в 30-е годы. Далее на примере некоторых из таких конфликтов мы попытаемся про­следить их истоки, суть и роль в формировании механизмов высшей политической власти в СССР.

 

Историки, изучавшие деятельность одного из ведущих членов сталинского Политбюро, Орджоникидзе, отмечали ее ярко выраженный ведомственный характер71. Переведенный на очередной пост, он существенно менял свои позиции, под­чиняясь новым ведомственным интересам. Если в качестве председателя ЦКК Орджоникидзе отстаивал политику сверхвысоких темпов индустриализации и борьбу с "вредителями" в промышленности, то, став руководителем ВСНХ, выступал за более сбалансированные и умеренные темпы развития инду­стрии и активно отстаивал права специалистов и единонача­лие руководителей предприятий. Аналогичные "ведомствен­ные" позиции занимали и другие члены Политбюро. Молотов - по отношению к Совнаркому, Куйбышев - Госплану, Ми­коян - Наркомату снабжения, Ворошилов - военному ведомству, Андреев - Наркомату путей сообщения, Косиор и Киров - по отношению к Украине и Ленинградской области. В архивах отложилось множество документов, отражающих межведомственные столкновения, в которых активно участвовали возглавлявшие ведомства члены Политбюро. Ожесто­ченные и длительные споры шли по поводу распределения кадров, оборудования, капитальных вложений. Особой остро­ты такие конфликты достигали в период составления и утвер­ждения квартальных, годовых, пятилетних планов. В первой половине 30-х годов каждый член Политбюро считал непри­косновенным свое собственное право карать или миловать своих подчиненных и крайне болезненно реагировал на по­пытки вторжения в его ведомство всякого рода посторонних контролеров и инспекторов. Члены Политбюро с трудом, как личное оскорбление воспринимали критику в адрес своего ве­домства и почти всегда отвечали на нее контратаками и де­маршами.

 

Лозунг, под которым проходили такие контратаки, можно обнаружить, например, в решении Политбюро от 5 апреля 1931 г. по поводу газеты "Экономическая жизнь". Газета по­зволила себе критику в адрес двух ведомств, возглавлявшихся членами Политбюро - Наркомата снабжения и Госплана. По требованию Микояна и Куйбышева Политбюро приняло ре­шение: "Объявить выговор редакции "Экономической жизни" за то, что правильную и нужную критику работы наркоматов она превратила в клевету на советские органы в статьях о Наркомснабе и Госплане, помещенных в номере газеты от 24 марта с.г." (Словно в наказание Политбюро решило, кроме того, сократить формат газеты72). Эта формула - превраще­ние критики в клевету на советскую власть - успешно ис­пользовалась руководителями советских ведомств как в 30-с годы, так и в последующие десятилетия.

 

Очередной конфликт Госплана с прессой, на этот раз с "Правдой", вспыхнул в июле 1931 г. 8 июля "Правда" напеча­тала заметку, обличавшую начальника промышленного сек­тора Госплана Левина, который на заседании комиссии по чи­стке Госплана якобы заявил: "План 1931 года был составлен на переломе от старого Госплана к новому. В этом я участия не принимал и за эту "акулькину грамоту" не отвечаю". Левин был охарактеризован в заметке как "околопартийный обыва­тель". "Нужно сказать, что среди отдельных работников Госп­лана имеются разговоры о невыполнении плана, что Левин далеко не одинок", - писала газета и призывала комиссию по чистке и партийную ячейку Госплана поставить "оппортуни­стов" на место.

 

Первоначально руководство Госплана на этот выпад "Правды" не отреагировало. Однако через неделю в "Правде" появилось огромное стихотворение комсомольского поэта А.Безыменского - рифмованный "ответ" мифической удар­ницы Акулины Фроловой "околопартийному обывателю" Ле­вину. Не стесняясь в выражениях, "героиня" Безыменского обличала Левина, его "худые мозги" и оппортунизм, и обеща­ла перевыполнить все планы. Вероятно, председателю Госпла­на Куйбышеву стало известно, что "Правда" готовит также другие материалы по поводу его ведомства. И Куйбышев не­медленно ринулся в бой.

 

15 июля, в день публикации стихотворения Безыменского, Куйбышев сделал заявление на заседании Политбюро. Претензии Куйбышева было поручено рассмотреть комиссии в составе самого Куйбышева, Сталина и Кагановича. С редкой оперативностью уже на следующий день было утверждено по­становление Политбюро, в котором предписывалось прекра­тить публикацию материалов по поводу скандала в Госплане. Руководству "Правды" от имени Политбюро было сделано внушение: "Независимо от ошибок, допущенных т. Левиным и своевременно вскрытых "Правдой", признать, что "Правда" поступила неправильно, напечатав заметку о т. Левине (где т. Левин неправильно квалифицируется как "околопартийный обыватель") и стихотворение т. Безыменского без ведома сек­ретарей ЦК".

 

Однако, почувствовав вкус первой победы, руководители Госплана решили не останавливаться на достигнутом. Левин, судя по всему, выдвинул контрпретензии, заявив, что его выступление на комиссии по чистке было неправильно записано в протоколе. Заявление Левина было доведено до Сталина и на заседании Политбюро 25 июля по предложению Сталина Оргбюро получило поручение рассмотреть вопрос и, "если ока­жется, что т. Левин прав, опубликовать в "Правде" соответст­вующее опровержение". Уже после отъезда Сталина в отпуск, 16 августа, Оргбюро, по предложению Кагановича, удовлетворило претензии Левина и поручило "Правде" дать разъясне­ние, "реабилитирующее т. Левина"73.

 

Очевидно, что такие конфликты не проходили бесследно. Объективно они укрепляли позиции ведомств, усиливали их бесконтрольность. Сталин не мог не понимать этого, но до поры уступал своим соратникам.

 

Одним из методов давления членов Политбюро на Сталина при отстаивании интересов своего ведомства (а соответствен­но, и своих собственных интересов) были заявления об отстав­ке. Этот метод был традиционным в партии. К нему, как известно, неоднократно прибегал Ленин, а в 20-е годы Сталин. В этом смысле угрозы отставок в начале 30-х годов можно счи­тать остаточным явлением внутрипартийных порядков пред­ыдущего периода, хотя теперь отставки заявлялись и рассмат­ривались исключительно в узком кругу высшего руководства.

 

26 июня 1930 г., например, Микоян написал на имя Стали­на заявление, в котором, в частности, говорилось: "Я уже че­тыре года, как работаю в НКторге. Все трудности соц. строи­тельства острее всего концентрируются в НКторге как в фоку­се хозяйственной жизни... Причем, если промахи и упущения и других областях советской работы часто проходят мимо вни­мания партии, то в области работы НКторга они становятся в центр политики". Особенно жаловался Микоян на проблемы, связанные с внешнеторговым аппаратом: "Дело настолько трудное, настолько сложное, что требует исключительных усилий и исключительной бдительности со стороны руковод­ства НКторга. Мне же приходится отвечать за всю работу, за каждую отдельную часть работы НКторга. Меж тем, я на­столько утомился и издергался - ведь я уже два года подряд работаю без отпуска, - что не в состоянии успешно справить­ся с руководством НКторга. Кроме того, свежему человеку (ведь я уже четыре года нахожусь на этой работе) легче будет двинуть дело вперед. Поэтому прошу Политбюро:

- освободить меня от работы в НКторге;

- дать мне двухмесячный отпуск;

- назначить меня на местную работу, партийную или хо­зяйственную (какое-нибудь новое строительство)74.

 

Это заявление Микояна отложилось в его фонде без каких либо следов о передаче Сталину. Однако, судя по всему, Ста­лин был знаком если не с заявлением, то с настроениями Ми­кояна, хотя и решил не предавать их широкой огласке. Через месяц, 24 августа, Сталин писал Молотову: "Мы все забываем об одной "мелочи", а именно о том, что Наркомторг является в данный момент одним из самых важных наркоматов (и самых сложных, если не самым сложным наркоматом). И что же? Во главе этого наркомата стоит человек, который не справляется с делом, с которым вообще трудно или даже невозможно спра­виться одному человеку. Либо мы должны сменить Микояна, что нельзя считать доказанным, либо надо его подпереть крупными замами, что, кажется, не вызывает разногласий... Надо лечить НКторг. Ждать дальше преступно"75. Вопрос был разрешен с учетом предложений Сталина и жалоб Микояна. Сначала Микояну выделили заместителя по внешней торгов­ле А.П.Розенгольца, а затем вообще освободили от забот о внешней торговле: 15 ноября 1930 г. решением Политбюро Наркомторг был разделен на два наркомата - Наркомснаб во главе с Микояном и Наркомат внешней торговли во главе с Розенгольцем76.

 

Относительными уступками завершилось рассмотрение заявления об отставке В.В.Куйбышева, которое он подал на имя Кагановича (в период отпуска Сталина) 10 августа 1931 г. Куйбышев был недоволен обстановкой, сложившейся вокруг составления планов на 1932 г. и вторую пятилетку. Ссылаясь на болезнь, он просил предоставить полуторамесячный отпуск и в заключение писал: "Ввиду того, что я явно не справляюсь с обязанностями руководителя Госплана, прошу освободить меня от этой работы, предоставив мне работу по моим силам (лучше было бы, если бы в области или районе)"77. Сталин был очень недоволен претензиями Куйбышева. "Тяжелое впе­чатление производит записка т. Куйбышева и вообще все его поведение. Похоже, что убегает от работы", - писал Сталин Кагановичу78. Однако разбираться с Куйбышевым, судя по всему, было поручено его непосредственному начальнику - Молотову. 14 августа 1931 г. Молотов, находившийся в отпу­ске, прислал Куйбышеву специальное письмо: "Здравствуй, Валерьян! Т. Каганович прислал Кобе твое письмо в ЦК и я читал его. Вижу, что с планами будущего года и будущей пятилетки дело идет медленнее, чем хотелось бы. Однако, время, небольшое, мы еще имеем и, по-моему, то, что мы наметили, в частности для работы комиссии по 1932 году, мы должны и можем сделать... Насчет твоего ухода из Госплана не может быть и речи. Уверен, что все будут решительно про­тив. Этот хозяйственный год, год перестройки, имеет допол­нительные трудности, но путь к их преодолению нащупан и дело должно пойти вперед. Хорошо - лучше, чем раньше.

 

Что тебе нужно, так это передышку. Это, по-моему, можно скоро осуществить, с первых чисел сентября.. Итак, очень советую снять вопрос об уходе из Госплана и больше его вообще не подымать. Не такое сейчас время - надо вплотную взяться за улучшение Госплана. Мы должны тут тебе помочь, и я думаю, что дело с осени пойдет лучше, успешно. Твой В.Мо­лотов"79. Вопрос об отставке был снят. Куйбышев, как и обе­щал Молотов, получил отпуск и некоторую поддержку в изну­ряющей борьбе с ведомствами по поводу составления планов.

 

Однако некоторое время спустя, 15 октября 1931 г., Полит­бюро пришлось рассматривать новое заявление об отставке с поста наркома снабжения А.И.Микояна. Конфликт, судя по всему, произошел в связи с подготовкой отчета Микояна на предстоящем в конце октября 1931 г. пленуме ЦК ВКП(б). Наркомат снабжения подвергался в этот период резкой крити­ке, и Микоян пытался смягчить ее заявлениями об отставке. Политбюро, однако, проявило твердость. В принятом решении говорилось: "Заявление т. Микояна об отставке отклонить, обязав т. Микояна представить своевременно проект резолю­ции по докладу Наркомснаба на пленуме"80.

 

Остроконфликтными в 1931 г. были отношения председа­теля ВСНХ СССР Орджоникидзе с руководством Совнаркома (председателем СНК Молотовым и его первым заместителем, председателем Госплана Куйбышевым). Неуравновешенный Орджоникидзе столь горячо отстаивал интересы ВСНХ и свое право хозяина в собственном ведомстве81, что вызвал резкое недовольство Сталина. В августе 1931 г. Сталин писал Кагано­вичу (явно для передачи Орджоникидзе): "...Все еще плохо ведет себя т. Орд[жоники ]дзе. Последний, видимо, не отдает себе отчета в том [что] его поведение (с заострением против т.т. Молотова, Куйбышева) ведет объективно к подтачиванию нашей руководящей группы, исторически сложившейся в борьбе со всеми видами оппортунизма, - создает опасность ее разрушения. Неужели он не понимает, что на этом пути он не найдет никакой поддержки с нашей стороны? Что за бессмыс­лица!"82

 

Несмотря на подобные угрозы, несколько месяцев спустя вспыхнул еще один конфликт, сопровождавшийся со стороны Орджоникидзе требованиями отставки и резкими заявления­ми по поводу его отношений с Молотовым. Противоречия воз­никли в связи с планами реорганизации ВСНХ и разделения его на несколько наркоматов. Орджоникидзе, судя по всему, был противником этого решения83. Сталин и, видимо, Моло­тов считали, что ВСНХ необходимо разделить. 23 декабря 1931 г. вопрос рассматривался на заседании Политбюро. Про­ект постановления о перестройке работы хознаркоматов и, прежде всего, ВСНХ предложил Сталин. Орджоникидзе, ви­димо, выступил с резкой речью, заявил об отставке и выдви­нул какие-то обвинения против Молотова. В результате По­литбюро одобрило следующее решение:

 

"а) Принять предло­женный т. Сталиным проект постановления о перестройке ра­боты хознаркоматов и передать для окончательного редакти­рования в комиссию в составе т.т. Сталина, Молотова, Орджо­никидзе и Кагановича. Созыв комиссии за т. Сталиным.

б) Предложение т. Орджоникидзе об его отставке откло­нить.

в) Для рассмотрения заявления т. Орджоникидзе об его взаимоотношениях с т. Молотовым назначить специальное заседание Политбюро"84.

 

Не располагая первоначальным проектом решения, пред­ложенным Сталиным, мы не можем сказать, были ли сделаны какие-либо уступки Орджоникидзе в последующие дни. Одна­ко 25 декабря 1931 г. Политбюро утвердило окончательную резолюцию о практической работе хозяйственных организа­ций, узаконившую раздел ВСНХ натри наркомата: тяжелой, лесной и легкой промышленности85. Никаких сведений о спе­циальном заседании Политбюро по поводу взаимоотношений Орджоникидзе и Молотова пока не выявлено. Скорее всего, конфликт был погашен в "частном порядке".

 

Однако, несмотря на то, что дело на этот раз закончилось поражением Орджоникидзе, он и в последующем действовал вызывающе активно, подтверждая свою репутацию "горяче­го", невыдержанного человека. Возможно, поэтому, памятуя о конфликте 1931 г., руководство Политбюро провело очеред­ную реорганизацию ведомства Орджоникидзе по иному сце­нарию. 3 июня 1934 г. Политбюро приняло решение устано­вить должность заместителя наркома тяжелой промышленно­сти по топливу (уголь, нефть, сланцы, торф) и назначило на нее Рухимовича86. Молотов, сторонник дальнейшего разук­рупнения Наркомтяжпрома, был в это время в отпуске (впол­не возможно, что рассмотрение этого вопроса сознательно бы­ло приурочено к отпуску председателя Совнаркома). Постав­ленный перед свершившимся фактом, он лишь посетовал в письме Куйбышеву в Москву 5 июня: "Жалею, что ограничи­лись назначением т. Рухимовича замом по НКТП (топливо). Вопрос с новым наркоматом (топливо + электростанции) счи­таю назревшим"87.

 

О том, что, выступая арбитром в многочисленных ведомст­венных спорах между членами Политбюро, Сталин в начале 30-х годов предпочитал находить компромиссы, еще раз свидетельствовал исход конфликта между В.В. Куйбышевым и наркомом путей сообщения А.А.Андреевым. 14 ноября 1932 г. Куйбышев обратился в Политбюро с запиской по поводу самочинного разбронирования угля по распоряжению заместителя наркома путей сообщения Билика. Ссылаясь на рапорты сек­ретаря Комитета резервов Зибрака и заместителя председате­ля ОГПУ Ягоды, которые сообщали соответствующие факты, Куйбышев требовал от Политбюро наказать виновных в неза­конном использовании угля, в частности, арестовать ряд железнодорожных служащих и объявить строгий выговор Били-ку88. Накануне рассмотрения вопроса в Политбюро нарком путей сообщения Андреев обратился к Сталину со следующей запиской: "Т. Сталин. Моему заму т. Билику выносится выго­вор ни за что. Из запасов он топлива ни одной тонны не брал. Прилагаю его объяснения, которое я от него потребовал. Ра­ботник он довольно дисциплинированный"89. Сталин, судя по ходу последующих событий, был склонен поддержать руково­дителей наркомата путей сообщения. Записку Андреева Ста­лин переправил Куйбышеву (в архиве секретариата которого она и сохранилась). Куйбышев предпринял дополнительное расследование. В ответ на оправдания Билика Зибрак подгото­вил новую справку, в которой доказывал, что разбронирование запасов происходило в одном случае по прямому приказу, а в другом - с ведома Билика90.

 

Несмотря на доказанность вины Билика, Политбюро, ко­торое рассматривало вопрос 25 ноября, приняло компромисс­ное решение. Билику было указано на "незаконность распоря­жения о разбронировании угля из фондов Комитета резервов без разрешения Комитета" и сделано предупреждение, "что в случае повторения таких незаконных действий" он будет при­влечен к "строжайшей партийной и государственной ответст­венности". Наиболее сильно поплатились, как обычно, "стре­лочники" - Политбюро утвердило арест ряда железнодорож­ных служащих и поручило ОГПУ "расследовать и привлечь к ответственности всех сотрудников НКПС и дорог, виновных в незаконном разбронировании фондов"91.

 

Достаточно часто Политбюро приходилось разбирать кон­фликты между военным ведомством и хозяйственными нарко­матами по поводу отсрочек от призыва в армию. В очередной раз это произошло в августе 1933 г. 16 августа руководители донецкой областной партийной организации прислали на имя Сталина шифровку, в которой просили отсрочить призыв в армию до 1 января 1934 г. 10 тыс. рабочих-угольщиков. Прось­ба эта, несомненно, поддерживалась Орджоникидзе, в веде­нии которого находились шахты, а, возможно, даже была ини­циирована им. Не менее понятно, что Ворошилов, руководив­ший военным ведомством, воспротивился этой просьбе. Пол­учив от Кагановича, оставшегося в Москве вместо отдыхавше­го Сталина, шифровку с просьбой об отсрочке, Ворошилов поставил на ней резолюцию: "Я - против". Каганович, ока­завшийся в центре очередного межведомственного конфлик­та, организовал очередной компромисс. По его предложению Политбюро предоставило отсрочку 5 тыс. рабочих92.

 

Перечень подобных компромиссов в межведомственных столкновениях, достигнутых при помощи Политбюро, можно продолжать.

 

Вместе с тем известно немало случаев, когда Сталин зани­мал жесткую, бескомпромиссную позицию и всеми средства­ми добивался своего. Такие конфликты развивались по особо­му сценарию и в значительной мере демонстрировали как со­отношение сил в высших эшелонах власти, так и методы свое­образной борьбы в верхах в период неокончательного упроче­ния единовластия вождя.

 

Один из наиболее бурных конфликтов такого рода разра­зился осенью 1931 г. в связи с решением о дополнительном импорте вагонных осей, колес и качественной стали. Эти решения, принятые предварительно валютной комиссией под руководством Рудзутака, были утверждены Политбюро 30 ав­густа 1931 г.93 по настоянию руководства ВСНХ, в частности, Орджоникидзе. Узнав об этом, Сталин и Молотов, находив­шиеся в отпуске на юге, послали в Политбюро протест. При­чем, предваряя его, Сталин 4 сентября писал Кагановичу: "Не понимаю, как могло ПБ согласиться с предложениями ВСНХ о дополнительном импорте вагонных осей и колес и ка­честв [енной ] стали. Оба предложения представляют прямой обход июльского решения ЦК... об окончательной программе импорта металла на 1931 год. Насколько я понимаю, Вас и Рудзутака просто обманули. Нехорошо и противно, если мы начнем обманывать друг друга. Соответствующую телеграм­му мы уже послали в П.Б."94

 

Однако в Москве требования Сталина и Молотова встрети­ли сопротивление. 5 сентября, рассмотрев их телеграмму, По­литбюро под руководством Кагановича поручило Рудзутаку, Кагановичу и Орджоникидзе составить телеграмму Сталину и Молотову, а до получения ответа от них задержать выдачу заказа качественной стали и вагонных колес и осей95. Ответ­ная телеграмма Рудзутака, Кагановича и Орджоникидзе не обнаружена. Однако на основании новой телеграммы Сталина можно сделать вывод, что Рудзутак, Каганович и Орджони­кидзе ссылались на образование у ВСНХ экономии по импор­ту (в денежном выражении), за счет которой и предлагалось произвести закупки стали, вагонных колес и осей.

 

Встретив сопротивление, Сталин (вновь вместе с Молото­вым) 6 сентября послал резкую телеграмму на имя Каганови­ча, Рудзутака и Орджоникидзе. Он настаивал, что принятое решение нарушает установленную программу импорта метал­ла на 1931 г., что ВСНХ вводит Политбюро в заблуждение. "Следует помнить, что валютное положение у нас отчаянное. Не следует забывать, что оно будет у нас еще более тяжелым в ближайшие два года...," - говорилось в телеграмме. Заклю­чительная часть телеграммы звучала как ультиматум: "На­стаиваем на отмене обоих ваших решений о заказах на сталь и нагонные оси и колеса. В случае вашего несогласия предлага­ем специальное заседание Политбюро с вызовом нас обоих"96.

 

Не выдержав такого натиска, члены Политбюро в Москве сдались. 8 сентября 1931 г. Политбюро отменило свое решение от 30 августа об импорте качественной стали, вагонных колес и осей, предложив Наркомату внешней торговли приостано­вить всякие переговоры о даче этих заказов. В тот же день, в половине девятого вечера, Каганович отправил соответствующую шифровку Сталину и Молотову97. Через три часа она поступила на расшифрование на юге и вскоре была доложена Сталину.

 

Казалось, конфликт был исчерпан. Но Сталин так не счи­тал. Уже на следующий день, 9 сентября, он обратился с пись­мами к основным участникам конфликта и пытался их успо­коить, разъяснить свою непримиримую позицию. Одно из пи­сем было предназначено Орджоникидзе. Оно было выдержано в дружеском, миролюбивом духе. Сообщив Орджоникидзе, что встретился на юге с его женой и даже попытался устроить ее на более удобную дачу, Сталин приступил к делам. Он подробно объяснил Орджоникидзе, какое значение имеет эко­номия валюты, а в связи с этим и отмена решения о дополни­тельном ввозе стали. "Ясно также и то, что мы, члены ЦК в особенности, не должны и не можем надувать друг друга. Не­чего доказывать, что предложение о дополнительном ввозе-стали и пр. - без прямой и честной постановки вопроса об отмене июльского решения ПБ - было попыткой надуть ЦК (Кагановича, Рудзутака и т.д.). Пятаковым не трудно стать на такой же небольшевистский путь, так как для них закон боль­шевистский не обязателен. Большевики не могут становиться на такой путь, если, конечно, не хотят они превратить нашу большевистскую партию в конгломерат ведомственных ша­ек", - писал Сталин. Он доказывал Орджоникидзе, что сведе­ние импорта к минимуму заставит хозяйственный аппарат нала­дить производство стали на советских заводах. "Что лучше: нажать на государственную валютную кассу, охраняя спокой­ствие хозаппарата, или нажать на хозаппарат, охраняя инте­ресы государства? Я думаю, что последнее лучше первого". "Ну, пока все, - писал Сталин в заключение. - Не ругай меня за грубость и, может быть, излишнюю прямоту. Впро­чем, можешь ругать сколько влезет. Твой И.Сталин".

 

Причины миролюбия Сталина по отношению к Орджони­кидзе объяснялись в сталинском письме Кагановичу, состав­ленному в тот же день, 9 сентября. Посылая Кагановичу ко­пию письма Орджоникидзе, Сталин предупреждал его: "Серго не знает, что копия послана Вам, - я не сообщил ему об этом, пощадив его самолюбие (Вы знаете, что он до глупости само­любив). Но Вы должны знать об этом письме, представляю­щем некоторый интерес с точки зрения ЦК и его хозяйствен­ной политики". Несмотря на то, что Каганович нес прямую ответственность за решение о дополнительном импорте и про­должал доказывать, что мотивы этого постановления были вполне обоснованными, Сталин предпочел обойтись без резкостей в адрес своего заместителя. В своих письмах Кагановичу Сталин избрал следующую формулу: Кагановича ввели в заблуждение, а главные виновники - валютная комиссия ("навоз, а не государственная организация, а Рудзутак - достойный председатель этого навоза") и Наркомат внешней торговли, который "не защищает интересов государства, поль­зы от него как от козла молока и, вообще, гниет он на корню"98.

 

Как показывают многочисленные документы, к подобным методам смягчения отрицательного эффекта от решений, ущемляющих интересы кого-либо из членов Политбюро или его ведомства, постоянно приходилось прибегать Кагановичу, остававшемуся "на хозяйстве" в Политбюро в периоды дли-I тельных отпусков Сталина. Одним из примеров может служить конфликт по поводу капиталовложений, разразившийся летом 1932 г. Экономический кризис заставил руководство I страны в это время искать пути сокращения капитальных вложений в промышленность. 8 июня 1932 г. Политбюро приняло решение о народнохозяйственном плане III квартала. Госпла­ну была дана директива: "при сверстке народного хозяйствен­ного плана на III квартал по вопросу о капиталовложениях держаться в пределах II квартала (6800 милл. рублей)"99. Од­нако 17 июня под давлением ведомств Политбюро во измене­ние этого постановления определило объем капитальных работ в 7050 млн. руб. Наркомтяжпром получил прибавку в 150 млн. руб.100 Сталин остался недоволен этим решением. "Вы дали слишком много денег Наркомтяжу на капитальное строительство в 3 квартале и вы этим создали угрозу порчи всего дела, угрозу развратить работников Наркомтяжа. Почему вы опрокинули свое собственное решение о том, чтобы остаться в пределах сумм 2 квартала? Неужели не понимаете, что, пере­кармливая Наркомтяж по части капитальных вложений и со­здавая тем самым культ нового строительства, вы убиваете не только культ, но даже простое, элементарное желание хозработников рационально использовать уже готовые предприятия? Возьмите Сталинградский и Харьковский тракторные, ЛМО и Автозавод. Строили и построили их с большим энтузи­азмом. И это, конечно, очень хорошо. А когда пришлось при­нести в движение эти заводы и использовать их рационально - не стало энтузиазма у людей, предпочли попрятаться в кусты и - ясное дело - подвели страну самым непозволи­тельным образом. А почему происходят у нас такие вещи? Потому, что у нас есть культ нового строительства (что очень хорошо), но нет культа рационального использования готовых заводов (что очень плохо и крайне опасно). Перекармли­вая же Наркомтяж по части капитальных вложений, вы за­крепляете это ненормальное и опасное положение в промыш­ленности. Я уже не говорю о том, что вы создаете этим угрозу новых продовольственных затруднений", - заявил Сталин 24 июня в письме, адресованном Кагановичу, Молотову и Орд­жоникидзе101. Никаких практических выводов это заявление, впрочем, тогда не повлекло. Сталин в очередной раз решил не конфликтовать с НКТП и в письме Кагановичу от 29 июня сообщил: "Так как решение о плане на III квартал по Наркомтяжпрому уже принято, то не стоит его теперь менять, чтобы не создавать замешательства среди хозяйственников и не да­вать им повода к предположению о политике свертывания строительства".

 

Положение в экономике, однако, становилось все более уг­рожающим. Видимо, под напором Куйбышева и Молотова, Сталину на юг был направлен запрос по поводу возможности существенного сокращения капитальных вложений. 20 июля Сталин ответил на этот запрос письмом на имя Кагановича и Молотова: "Капитальное строительство надо обязательно сократить минимум на 500-700 миллионов. Нельзя сокращать по легкой пром[ышленнос]ти, черной металлургии, НКПС. Все остальное (даже кое-что по военному делу), особенно по совхозному строительству и т.п., нужно обязательно сокра­тить вовсю"103. Заручившись этими указаниями Сталина, Ка­ганович 23 июля провел в Политбюро решение о создании комиссии для рассмотрения вопроса о снижении себестоимо­сти строительства под председательством Куйбышева104. На заседании комиссии 26 июля Куйбышев выдвинул проект по­становления о сокращении финансирования капитального строительства в III квартале 1932 г. на 700 млн. руб. Сокраще­ние касалось всех отраслей, но более всего - тяжелой про­мышленности (на 405 млн. руб.). Члены комиссии, представ­лявшие ведомства, пытались сопротивляться. Заместитель наркома тяжелой промышленности Ю.Л.Пятаков настаивал, что максимально возможная цифра сокращений по НКТП - 310 млн. руб. Орджоникидзе, находившийся в отпуске, при­слал протестующую телеграмму. Однако 1 августа Политбюро приняло предложения Куйбышева. На 10 процентов умень­шалось все инвестирование капитального строительства на III квартал и более чем на 13 процентов вложения по НКТП.

 

Однако этим неприятности НКТП не ограничивались. В эти же дни Комитет товарных фондов и регулирования торг­овли при СТО СССР (председателем которого был Молотов) принял решение об установлении отпускных цен на металли­ческие изделия ширпотреба, вырабатываемые государствен­ной промышленностью. Утвердив более высокие цены на мно­гие металлические товары, Комитет товарных фондов откло­нил предложения НКТП о повышении отпускных цен на не­которые изделия. Орджоникидзе, недовольный этим решени­ем, обратился за помощью к Кагановичу. Однако, и в этом случае претензии НКТП удовлетворены не были. 14 августа 1932 г. Политбюро утвердило постановление Комитета товар­ных фондов без учета пожеланий Орджоникидзе106.

 

Опасаясь резкой реакции Орджоникидзе, Каганович написал ему 2 августа большое письмо с объяснениями и оправда­ниями: "Здравствуй, Дорогой Серго! Не писал тебе до сих пор, чтобы дать возможность отдохнуть от дел и не тревожить тебя делами, тем более не совсем приятными.

 

1) О сокращении капитальных вложений: на это друг мы вынуждены были пойти, финансовое положение требует это­го. У нас уже получились огромные задержки в выплате заработной платы, бюджетный дефицит вырос больше, чем когда-либо, одним словом, положение примерно такое, если не ост­рее, как было в [19]30 г., когда ты сделал исключительно большое дело оздоровив положение. Мы писали нашему глав­ному другу (Сталину - О.Х.) и он счел абсолютно правиль­ным и своевременным сократить миллионов на 700, что мы и I делали. Пробовал я (после твоей телеграммы) на заседании 11Б уменьшить цифру сокращения по линии НК Тяжпром, но не вышло. Прошу тебя не нервничать и тем более не сердиться, я глубочайше убежден, что ты бы согласился, если бы был I здесь, хотя понятно, это операция тяжелая для промышл [енности ].

 

2) Твою просьбу о ценах я, к сожалению, выполнить не I мог, она пришла уже поздно, а М[олотов] настаивает на сво­их решениях", и т.д.107

 

Определенным показателем взаимоотношений в Политбюро к завершению рассматриваемого в данном разделе периода может служить конфликт, разгоревшийся в августе 1933 г. У истоков этого конфликта стоял Молотов. В конце июля 1933 г. и Совнарком СССР на имя Молотова поступило несколько телеграмм с мест о том, что запорожский завод "Коммунар" отгружает новые комбайны без ряда важнейших узлов 108. На основании этих сигналов СНК 28 июля принял опросом поста­новление "О преступной засылке некомплектных комбайнов в МТС и совхозы", в котором потребовал от НКТП немедленно прекратить посылку некомплектных комбайнов, снабдить уже посланные комбайны недостающими частями, а также поручил прокурору СССР И.А. Акулову арестовать и при­влечь к суду хозяйственных руководителей, виновных в от­правке некомплектных комбайнов109. Это решение вызвало протесты. Секретарь Днепропетровского обкома партии М.М.Хатаевич отправил специальное письмо в несколько адресов: в Совнарком СССР, в ЦК компартии Украины, в НКТП (Орджоникидзе), в ЦКК ВКП(б), прокурорам СССР и Украины. Он доказывал, что завод "Коммунар" работает хоро­шо, что некомплектная отгрузка комбайнов была вызвана же­ланием предотвратить хищение деталей: некоторые части комбайнов в специальных ящиках перевозились отдельно. "В целом, завод имеет больше заслуг, нежели недочетов. В связи с этим обком считал бы целесообразным судебного следствия против руководства завода... не возбуждать...," - писал Хатаевич110. Однако Молотов занял твердую позицию. "О дости­жениях "Коммунара" нам хорошо известно, также известно прокуратуре. Судом это будет учтено. Данный судебный про­цесс имеет далеко не только заводское значение, и отмена его, безусловно, нецелесообразна", - ответил он Хатаевичу111.

 

16 августа 1933 г. в уголовно-судебной коллегии Верховно­го суда СССР началось слушание дела о некомплектной от­грузке комбайнов, к уголовной ответственности по которому были привлечены работники ряда хозяйственных органов и руководители завода "Коммунар". Обвинителем на суде вы­ступал заместитель прокурора СССР А.Я.Вышинский. В своей заключительной речи он, в частности, заявил: "Процесс дает нам основание для постановки общих вопросов работы советских хозяйственных организаций... Я говорю о Наркомземе Союза..., я говорю о Наркомтяжпроме..., я говорю о ре­спубликанских органах"112. Такая постановка вопроса возму­тила руководителей НКТП и Наркомата земледелия СССР Орджоникидзе и Яковлева. 24 августа 1933 г. в отсутствие Сталина они добились принятия Политбюро решения, осуж­давшего формулировку речи Вышинского, "которая дает по­вод к неправильному обвинению в отношении НКтяжпрома и НКзема". Проект постановления был написан Кагановичем и отредактирован Молотовым. За его принятие проголосовали Каганович, Молотов, Калинин и Орджоникидзе.

 

Узнав об этом решении из письма Кагановича, Сталин 29 августа прислал в Москву на имя Кагановича, Молотова и Орджоникидзе, а также для всех других членов Политбюро, шифровку: "Из письма Кагановича узнал, что вы признали неправильным одно место в речи Вышинского, где он намекает на ответственность наркомов в деле подачи и приемки не­комплектной продукции. Считаю такое решение неправиль­ным и вредным. Подача и приемка некомплектной продукции есть грубейшее нарушение решений ЦК, за такое дело не мо­гут не отвечать также наркомы. Печально, что Каганович и Молотов не смогли устоять против бюрократического наскока Наркомтяжа"114. Несмотря на то, что шифровка Сталина бы­ла расшифрована (а значит попала на стол Кагановича) около шести часов вечера 29 августа, решение об отмене постанов­ления о Вышинском было проведено голосованием вкруговую только через два дня, 1 сентября. Свои подписи под решением поставили Каганович, Андреев, Куйбышев и Микоян115. Орд­жоникидзе с 1 сентября ушел в отпуск. Похоже, что Каганович придержал решение вопроса именно для того, чтобы не ставить в неудобное положение Орджоникидзе.

 

Судя по всему, Сталин уловил напряженное положение в Политбюро по этому вопросу. Свою позицию более разверну­то он счел необходимым сообщить участникам конфликта. "Очень плохо и опасно, что Вы (и Молотов) не сумели обуз­дать бюрократические порывы Серго насчет некомплектных комбайнов и отдали им в жертву Вышинского. Если Вы так будете воспитывать кадры, у Вас не останется в партии ни один честный партиец. Безобразие", - писал Сталин Кагановичу 116. 1 сентября аналогичные претензии он предъявил Молотову: "Выходку Серго насчет Вышинского считаю хулиганством. Как ты мог ему уступить? Ясно, что Серго хотел своим протестом сорвать кампанию СНК и ЦК за комплектность. В чем дело? Подвел Каганович. Видимо он подвел и не только он". Пока неизвестно, что Молотов ответил Сталину. 12 сен­тября в письме Молотову Сталин вновь вернулся к этой теме и посвятил ей еще больше места: "Поведение Серго (и Яковлева) в истории о "комплектности продукции" нельзя назвать иначе, как антипартийным, так как оно имеет своей объектив­ной целью защиту реакционных элементов партии против ЦК ВКП(б)... Я написал Кагановичу, что против моего ожидания он оказался в этом деле в лагере реакционных элементов пар­тии"117.

 

Даже подобные конфликты, завершавшиеся принятием бескомпромиссных требований Сталина, свидетельствовали не только о преобладающем влиянии Сталина в Политбюро, но и о том, что в начале 1930-х годов отдельные члены Полит­бюро также имели определенный вес и право голоса при реше­нии многих существенных проблем. Несмотря на то, что мне­ние Сталина играло решающую роль, его соратники еще могли внести на обсуждение Политбюро (даже без ведома Стали­на, как это было в случае с выступлением Вышинского) опре­деленный вопрос и добиваться нужного решения. Сам Сталин, а в его отсутствие Каганович (который, впрочем, скорее всего, руководствовался сталинскими указаниями) старались снять при помощи последующих объяснений нежелательный осадок обиды у проигравшей в конфликте стороны. Характерно, что в рассматриваемый период сложилась "традиция" рассмотрения конфликтных вопросов на Политбюро в отсутствие того члена Политбюро, от которого ожидались резкие возражения по по­воду предлагаемого решения. В общем, как заметил А.Грациози, в начале 30-х годов Сталин был для своих ближайших соратников авторитетным "старшим братом" ("главным дру­гом", как назвал его Каганович в упомянутом выше письме Орджоникидзе), с которым, несмотря на то, что он вызывал уважение и восхищение, можно было ссориться118. Во второй половине 30-х годов подобное отношение соратников к Стали­ну, демарши членов Политбюро, их заявления об отставке, так же, как и компромиссная линия поведения Сталина, уже не наблюдались.

 

Вместе с тем известные пока конфликты в Политбюро но­сили преимущественно ведомственный, но не политический характер. Это, конечно, не исключает того, что, занимая оп­ределенную позицию в ведомственном вопросе, член Полит­бюро объективно не поддерживал определенную политиче­скую линию. Очевидно, например, что энергичные требова­ния соратников Сталина ограничить репрессии в их ведомст­вах объективно укрепляли сравнительно "умеренный" курс, противостояли крайнему государственному терроризму, кото­рый одержал окончательную победу в 1937-1938 гг. Однако никаких свидетельств о наличии в Политбюро группировок, придерживающихся различных взглядов по ключевым вопро­сам политического и социально-экономического развития, нет. Один и тот же член Политбюро, в зависимости от обстоя­тельств, выступал и "радикалом" и "умеренным". Известные факты и документы (в частности, переписка между членами Политбюро) позволяют заметить, например, что особые, дру­жественные отношения существовали, с одной стороны, меж­ду Кагановичем и Орджоникидзе, и с другой - между Моло­товым и Куйбышевым. (Напомним, что Кагановича и Молотова чаще всего числят в ярых "радикалах", а в Орджоникидзе и Куйбышеве видят опору "умеренности".) Одновременно, от ношения между Орджоникидзе и Куйбышевым были далеки от безоблачных. В силу занимаемых должностей, они нередко конфликтовали. Конфликты эти начались еще в то время, ког­да Орджоникидзе возглавлял ЦКК и регулярно разоблачал ошибки и "вредительство" в подведомственном Куйбышеву ВСНХ. Продолжались они и позже, когда возглавляемый Куйбышевым Госплан урезал материальные и финансовые ресурсы, выделяемые ВСНХ, а затем НКТП, которыми руко­водил Орджоникидзе. Взаимоотношения между членами По­литбюро, таким образом, предопределялись главным образом ведомственными позициями и личными пристрастиями.

 

Несмотря на отсутствие политической подоплеки, ведом­ственные претензии соратников представляли для Сталина значительную проблему.

 

Традиционно сильное в России государственное начало значительно укрепилось в условиях форсированной "револю­ции сверху". Могущественные советские ведомства, возглав­ляемые влиятельными руководителями, были не просто про­водниками "генеральной линии". Приобретая немалую само­стоятельность и вес в решении государственных проблем, они во многих случаях диктовали свои условия, усугубляя и без того разрушительную политику "скачка": постоянно требова­ли увеличения капитальных вложений, противодействовали любому контролю над использованием выделенных средств и ресурсов и т.д. Огромный партийно-государственный аппарат в полной мере демонстрировал все прелести бюрократизма, косности, неповоротливости и, как обычно, настойчиво отста­ивал свои корпоративные права.

 

После разгрома оппозиций советские ведомства и их руко­водители из Политбюро объективно оставались единственной силой, ограничивающей единовластие Сталина. Члены Политбюро, возглавлявшие крупнейшие наркоматы и правительственные органы, как политические деятели фактически были продуктом сращивания высшего партийного и государственно-хозяйственного руководства, что значительно увели­чивало их реальное влияние. Ряд фактов позволяют также сделать предположение (которое, впрочем, нуждается в спе­циальном детальном изучении), что московские вожди обзаводились своеобразной "клиентурой" из руководителей мест­ных партийных организаций, государственных чиновников среднего уровня, которые нуждались в специальном покрови­тельстве кого-либо из вождей.

 

Вряд ли Сталин не замечал эти чрезвычайно важные тен­денции. Во всяком случае, его официальные речи и нефор­мальные письма переполнены выпадами против бюрократиз­ма, "героев ведомственности", "вельмож-бюрократов" и т.д.

 

Письма Сталина соратникам за 1931-1933 гг. в значительной части состояли из указаний об "укрощении бюрократизма". "Пусть ПБ и Секретариат ЦК возьмут под специальное и сис­тематическое наблюдение и Наркомвод и НКПС и заставят их работать. Оба наркома находятся в плену у своего аппара­та, особенно Рухимович, бюрократическое самомнение кото­рого является обратной стороной его отсталости и косности по части большевистской постановки дела в НКПС"119. "Скажи­те Постышеву, чтобы он не поддавался давлению вельмож-бюрократов, добивающихся орденов для своих дружков-собюрократов"120. "Пора начать привлечение к ответственности руководства заводов, обязанных снабжать сталью автотрак­торные предприятия. Если Орджоникидзе станет скандалить, его придется заклеймить как гнилого рутинера, поддержива­ющего в наркомтяже худшие традиции правых уклони­стов"121. "Боюсь, что если издать такое постановление затор­мозим работу промышленности минимум на полгода, так как уважаемые "большевики" забросят дело и истратят всю свою энергию на дело бесконечного пересаживания с места на мес­то". "Получил ответ... насчет нефтеперевозок по Волге. От­вет - неубедительный. Видно, что составили его "ловкачи" из НКТП или Госплана, а вы по обыкновению "подмахнули"123. "Доколе будете терпеть безобразия в предприятиях НКснаба, особенно в консервных заводах?.. Почему не принимаете ме­ры против НКснаба и Микояна? Доколе будут издеваться над населением. Ваше (т.е. ПБ) долготерпение прямо поразитель­но"124. "Очень плохо обстоит дело с артиллерией. Мирзоханов разложил прекрасный завод. Павлуновский запутал и губит дело артиллерии. Серго надо вздуть за то, что он, доверив большое дело двум-трем своим любимчикам - дуракам, готов отдать в жертву этим дуракам интересы государства. Надо прогнать и снизить по "чину" всех Мирзохановых и Павлуновских. Иначе дела не поправить"125. "Надо высечь НКИД за спячку, слепоту, близорукость"126 и т.д.

 

Борьба с бюрократизмом и ведомственностью, резкая кри­тика в адрес наркомов были для Сталина удобным методом "воспитания" ближайших соратников и контроля за ними. С политической точки зрения Сталина, видимо, также устраи­вали постоянные конфликты между руководителями ве­домств. С одной стороны, это действительно вносило напряженность в отношения между отдельными членами Политбюро, с другой -- позволяло Сталину играть роль верховного арбитра и безболезненно проводить те решения, которые он считал необходимыми. В целом, межведомственные столкновения и постоянные атаки на членов Политбюро, возглавлявших наркоматы, сыграли свою роль в ослаблении Политбюро и усилении власти Сталина.

 

Невозможность охватить и проконтролировать все направ­ления и конкретные вопросы партийно-государственного ру­ководства Сталин компенсировал разносами, которые периодически устраивал руководителям ведомств и своим соратни­кам. Такие разносы не только держали аппарат в необходи­мом напряжении, но и прививали сталинскому окружению своеобразный "комплекс неполноценности". Сталин постоян­но внушал своим соратникам, что только его, сталинское, ру­ководство - столь же необходимое условие победы, как руко­водство Ленина в годы захвата и утверждения власти. Именно поэтому даже сравнительно второстепенные вопросы Сталин поднимал на принципиальную высоту, вписывал в макси­мально широкий контекст, старался обосновать теоретически, показать соратникам, что он видит в проблеме то, чего они разглядеть никогда не сумеют. При этом тон сталинских ука­заний был предельно категоричен.

 

Особое недовольство Сталина вызывали, как правило, те решения, которые проходили без согласования с ним. Поэто­му члены Политбюро, выдвигая тот или иной вопрос, стара­лись заручиться предварительной поддержкой Сталина, даже в те моменты, когда он находился вне Москвы на отдыхе. Сам Сталин поощрял такую практику. "Количество запросов ПБ не имеет отношения к моему здоровью. Можете слать сколько хотите запросов, - я буду с удовольствием отвечать", - пи­сал он Молотову в июне 1932 г. "От хозяина по-прежнему получаем регулярные и частые директивы, что и дает нам возможность не промаргивать, правда, фактически ему при­ходится работать, но ничего не сделаешь иначе", - сообщал Каганович Орджоникидзе в письме от 2 августа 1932 г.

 

В условиях столь жесткого контроля над процессом приня­тия решений ни одна сколько-нибудь значительная инициа­тива не могла пройти помимо Сталина. Неудивительно поэто­му, что все "реформаторские" (так же, впрочем, как и репрес­сивные) начинания, судя по документам, исходили либо от самого Сталина, либо были результатом согласованной пози­ции Политбюро. Это, конечно, не означает, что Сталин был единственным автором всех инициатив. Однако в архивах по­ка не прослеживаются свидетельства активности каких-либо групп в Политбюро, воздействующих на Сталина или само­стоятельно отстаивающих определенную политическую линию.

 

Дополнительные материалы для наблюдений по вопросу о происхождении "умеренной" политики, об инициаторах и сторонниках "реформ" в Политбюро дают события 1934 г., который неоднократно характеризовался в литературе как высшая точка "умеренности" за годы довоенных пятилеток.

 

 

Примечания.

 

1. Источник. 1995. № 1. С. 124; В.Н.Земсков приводит более высокую цифру - 1,8 млн. высланных крестьян (Земсков В.Н. "Кулацкая ссылка" в 30-е годы // Социологические исследования. 1991. № 10. С. 3).

2. Документы свидетельствуют. С. 46-47.

3. Подробнее см.: Davies R.W. The Soviet Economy in Turmoil, 1929-1930. London, 1989.

4. Девис Р.У. Советская экономика в период кризиса. 1930-1933 г. // История СССР. 1991. № 4. С. 202-203.

5. Сталинское Политбюро в 30-е годы. С. 60. Постановление первоначаль­но было оформлено под грифом "особая папка" (См.: РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 162. Д. 11. Л. 108), а затем переоформлено как секретное и разослано на места.

6. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 162. Д. И. Л. 109.

7. Там же. Оп. 3. Д. 835. Л. 25.

8. Зеленин И.Е. Был ли "колхозный неонэп"? // "Отечественная история". 1994. №2. С. 106.

9. ГАРФ. Ф. Р-5446. Оп. 82. Д. 11. Л. 8-12.

10. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 42. Д. 26. Л. 1-6.

11. Там же. Оп. 20. Д. 109. Л. 106 об.

12. Подробнее об ивановских событиях см.: Werth N., Moullec G. Rapports Secrets Sovietiques. Paris, 1994, p. 209-216.

13. РЦХИДНИ. Ф. 17. On. 42. Д. 33. Л. 5.

14. Там же. On. 20. Д. 121. Л. 226.

15. Там же. Д. 106. Л. 36.

16. XVII съезд Всесоюзной коммунистической партии. С. 165.

17. Девис Р.У., Хлевнюк О.В. Вторая пятилетка. С. 95-96.

18. Зеленин И.Е. Был ли "колхозный неонэп"? С. 110.

19. См.: The economic transformation of the Soviet Union, 1913-1945. Ed. by Davies R.W., Harrison M. and Wheatcroft S.G. Cambridge University Press, 1994. P. 74-76.

20. РЦХИДНИ. Ф. 17. On. 42. Д. 38. Л. 80.

21. ГАРФ. Ф. Р-5446. Оп. 26/5. Д. 1.Л. 109, 115.

22. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 921. Л. 67.

23. Земсков В.Н. "Кулацкая ссылка" в 30-е годы. С. 4.

24. Письма И.В.Сталина В.М.Молотову. 1925-1936 гг. С. 235.

25. Реабилитация. Политические процессы 30-50-х годов. С. 94-95.

26. См.: О деле так называемого "Союза марксистов-ленинцев" // Изве­стия ЦК КПСС. 1989. № 6. С. 103-115; М.Н.Рютин // Там же. 1990. № 3. С. 150- 178; Марьтемьян Рютин. На колени не встану. Сост. Б.Старков. М., 1992.

27. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 117. Д. 873. Л. 23-24.

28. Сталинское Политбюро в 30-е годы. С. 30-31.

29. Там же. С. 31-33.

30. Там же. С. 180-181.

31. Там же. С. 24.

32. Там же. С. 181.

33. Там же. С. 25.

34. Там же. С. 25.

35. Там же.

36. Там же. С. 181.

37. Там же. С. 14.

38. Источник. 1993. № 5-6. С. 94.

39. Сталинское Политбюро в 30-е годы. С. 14.

40. Там же. С. 27. Это решение было составлено секретарем ЦК ВКП(б) П.П. Постышевым.

41. Там же. С. 112-113.

42. Письма И.В.Сталина В.М.Молотову. 1925-1936 гг. С. 118-232.

43. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 163.Д.945.Л. 121.

44. Там же. Оп. 162. Д. 10. Л. 165.

45. Там же. Д. 12. Л. 154.

46. Там же. Оп. 3. Д. 911. Л. 12.

47. Сталинское Политбюро в 30-е годы. С. 69-70.

48. Там же. С. 138.

49. Орджоникидзе Г.К. Статьи и речи. Т. 2. М., 1957. С. 268-269, 277-281.

50. Bailee К. Е. Technology and Society. P. 148-156.

51. Fitzpatrick Sh. Education and Social Mobility in the Soviet Union. Cambridge University Press, 1979. P. 211; Kuromiya H. Stalinist Industrial Revolution. P. 275-276.

52. РЦХИДНИ. Ф. 17. On. 3. Д. 803. Л. 15; Д. 804. Л. 13.

53. Там же. On. 163. Д. 857. Л. 115-116.

54. Там же. Ф. 558. Оп. 1. Д. 5243. Л. 4.

55. Там же. Л. 1.

56. Там же. Ф. 17. Оп.З. Д. 811. Л. 9.

57. Там же. Ф. 558. Оп. 1. Д. 2960. Л. 7, 9, 23.

58. Там же. Ф. 17. Оп. 163. Д. 880. Л. 3.

59. Там же. Оп. 162. Д. 11. Л. 119 (постановление Политбюро от 15 июля 1931 г., "особая папка").

60. Там же. Ф. 85. Оп. 28. Д. 8. Л. 160, 192.

61. Там же. Д. 7. Л. 122-139.

62. Там же. Ф. 17. Оп. 163. Д. 895. Л. 68-69.

63. Социалистический вестник. 1936. № 23/24. С. 20-21.

64. Старков Б.А. Дело Рютина // Они не молчали. М., 1991. С. 170.

65. Реабилитация. Политические процессы 30-50-х годов. С. 92-104.

66. Правда. 1932. 11 октября.

67. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 960. Л. 64. А.А.Кирилина ошибочно полагает, что Политбюро утверждало постановление Президиума ЦКК 16 октября ( Кирилина А. Рикошет. С. 80). На самом деле, это решение Полит­бюро, проведенное опросом 10 октября, было присоединено к протоколу засе­дания Политбюро от 16 октября. Это была нормальная практика. Решения, принятые опросом в промежутках между заседаниями, в этот период всегда присоединялись к протоколам очередного заседания Политбюро.

68. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 42. Д. 38. Л. 48.

69. Там же. Оп. 163. Д. 1010. Л. 281. При правке стенограммы Киров смягчил фразу, заменив "бить в морду" на "политически бить".

70. ГАРФ. Ф. Р-5446. Оп. 82. Д. 246. Л. 246-247.

272

71. Fitzpatrick Sh. Ordzhonikidze's Takeover of Vesenkha.

72. РЦХИДНИ. Ф. 17. On. З.Д. 818.Л. 1.

73. Там же. On. 114. Д. 251. Л. 4.

74. Там же. Ф. 84. Оп. 2. Д. 135. Л. 5-5 об.

75. Письма И.В.Сталина В.М.Молотову. 1925-1936 гг. С. 204-205.

76. Там же. С. 206.

77. РЦХИДНИ. Ф. 81. Оп. 3. Д. 76. Л. 153-154.

78. Там же. Д. 100. Л. 101.

79. Сталинское Политбюро в 30-е годы. С. 121.

80. Там же. С. 123.

81. Некоторые заявления Орджоникидзе по этому поводу см.: Сталинское Политбюро. С. 120-121, 124.

82. РЦХИДНИ. Ф. 81. Оп. 3. Д. 100. Л. 101.

83. В фонде Куйбышева сохранилась следующая записка Орджоникидзе: "Я слыхал об этих разговорчиках, но лично я думаю, что это неправильно. Отдельные отрасли промышленности настолько тесно связаны между собой, что их непосредственное вхождение в СТО изрядно должно затруднить и запу­тать положение. Я решительно против". На первой странице записки есть надпись Куйбышева: "Записка Серго от 11/Х (видимо 1931 г. - О.Х.) по поводу ликвидации ВСНХ" (Сталинское Политбюро в 30-е годы. С. 124).

84. Там же. С. 123-124.

85. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. З.Д. 867. Л. 11-12.

86. Там же. Д. 946. Л. 17.

87. Сталинское Политбюро в 30-е годы. С. 140.

88. Там же. С. 25-26.

89. Там же. С. 26.

90. ГАРФ. Ф. Р-5446. Оп. 27. Д. 6. Л. 349-352.

91. Сталинское Политбюро в 30-е годы. С. 26.

92. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 989. Л. 221. Аналогичные конфликты между Ворошиловым и Орджоникидзе, заканчивающиеся компромиссными решениями Политбюро, происходили и в последующие годы. Например, в августе-сентябре 1936 г. Политбюро дважды рассматривало разногласия меж­ду НКТП и НКобороны по поводу призыва в армию работников авиапромыш­ленности и шахтеров. Оба раза, как и в описанном случае в 1933 г., принима­лись средние цифры отсрочек от призыва, несмотря на значительные требова­ния Орджоникидзе и категорические возражения Ворошилова (Там же. Д. 1120. Л. 24; Д. 1122. Л. 95. См. также обмен записками между Орджоникидзе и Ворошиловым по поводу направления демобилизуемых красноармейцев в 1935 г. в тяжелую промышленность - Сталинское Политбюро в 30-е годы. С. 145).

93. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 162. Д. 10. Л. 179.

94. Там же. Ф. 81. Оп. 3. Д. 99. Л. 16.

95. Там же. Ф. 17. Оп. 162. Д. 10. Л. 182.

96. Там же. Ф. 84. Оп. 2. Д. 134. Л. 7-7об.

97. Там же. Ф. 52. Оп. 2. Д. 1423. Л. 45.

98. Там же. Ф. 81. Оп. З.Д. 100, Л. 112.

99. Там же. Ф. 17. Оп. 3. Д. 887. Л. 9.

100. Там же. Д. 889. Л. 13.

101. Там же. Ф. 81. Оп. 3. Д. 99. Л. 71-73.

102. Там же. Л. 78.

103. Там же. Л. 106.

104. Там же. Оп. 3. Д. 893. Л. 2.

105. Денис Р.У., Хлевнюк О.В. Вторая пятилетка. С. 96.

106. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 892. Л. 12, 31-32.

107. Сталинское Политбюро в 30-е годы. С. 125-126.

108. ГАРФ. Ф. Р-5446. Оп. 82. Д. 26. Л. 34-36.

109. Там же. Л. 37. ПО. Там же. Л. 18-20.

111. Там же. Л. 21-22.

112. Правда. 1933. 23 августа.

113. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 989. Л. 165.

114. Там же. Д. 990. Л. 70.

115. Там же.

116. Там же. Ф. 81. Оп. 3. Д. 100. Л. 107-108.

117. Письма И.В. Сталина В.М. Молотову. 1925-1936 гг. С. 247, 249.

118. Graziosi A. G.L. Piatakov. P. 132-133

119. РЦХИДНИ. Ф. 81. Оп. 3. Д. 99. Л. 12-14 (письмо Кагановичу от 30 августа 1931 г.).

120. Там же. Л. 16-19 (письмо Кагановичу от 4 сентября 1931 г.).

121. Там же. Д. 100. Л. 6-7 (письмо Кагановичу от 26 июля 1932г.).

122. Там же. Ф. 52. Оп. 2. Д. 1421. Л. 258-260 (письмо Молотову от 8 августа 1932г.)

123. Там же. Ф. 81. Оп. 3. Д. 100. Л. 9 (письмо Кагановичу от 27 августа 1933г.).

124. Там же. Л. 34-35 (письмо Кагановичу от 6 октября 1933 г.).

125. Там же. Л. 38-39 (письмо Кагановичу от 21 октября 1933 г.).

126. Там же. Л. 158 (письмо Кагановичу, август 1934 г.).

127. Письма И.В.Сталина В.М.Молотову. 1925-1936 гг. С. 243.

128. Сталинское Политбюро в 30-е годы. С. 126.

 

Глава 3

 

"ПОТЕПЛЕНИЕ" 1934 года

 

Короткий период между всплеском государственного тер­рора в 1932-1933 гг. и новым ужесточением "генеральной ли­нии", последовавшим за убийством С.М.Кирова 1 декабря 1934 г., по многим признакам может рассматриваться как сво­еобразная "оттепель", разумеется, в рамках системы, сложив­шейся в 30-е годы. По мнению М.Я.Гефтера, это было время упущенного выбора, выбора между новым кровопролитием, продолжением прежнего курса и нормализацией, "антифаши­стской демократизацией сталинского результата"1. Рад фак­торов (внутри- и внешнеполитических) определяли возмож­ность такого выбора, направление и пределы "демократиза­ции". Многое, несомненно, зависело и от того, какой была позиция руководства партии, существовали ли в Политбюро силы, способные возглавить и осуществить новый поворот.

 

1. Упрочение "умеренного" курса

 

Проводившаяся, невзирая на жертвы, политика усмирения стабилизировала ситуацию в стране. И когда осенью 1933 г. был собран сравнительно неплохой урожай, сторонники Ста­лина вздохнули с облегчением: победа! Именно поэтому XVII съезд партии, в начале 1934 г. политически закрепивший вы­ход из "большого кризиса", поспешили назвать "съездом побе­дителей".

 

Многие верили тогда, что самое страшное позади. Выстояв в пятилетнем противоборстве с обществом, закрепив беспово­ротность коллективизации и индустриального скачка, разгро­мив все сколько-нибудь организованные оппозиционные группировки в партии, сталинская команда, казалось, и сама пойдет на некоторые уступки во имя умиротворения страны. Расчеты эти не были безосновательными. Ведь относительная стабилизация, достигнутая к концу 1933 г., покоилась не только на насилии. В определенной степени она была также результатом проведения сравнительно умеренной политики.

 

Уже на январском 1933 г. пленуме ЦК ВКП(б), провозгла­шая развертывание новых классовых битв, Сталин тем не ме­нее пообещал, что во второй пятилетке прекратится "подхле­стывание страны" и будут значительно снижены темпы про­мышленного строительства. В отличие от многих других этот лозунг вскоре действительно начал воплощаться в жизнь. Когда в начале 1933 г. хозяйственные ведомства начали по обыкновению выбивать дополнительные капиталовложения, изменяя принятые планы явочным путем, руководство страны проявило твердость. После жалобы Госплана Политбюро 2 марта 1933 г. вынесло строгое решение: "Ввиду попыток от­дельных наркоматов установить объем капитальных работ на 1933 год в большем размере, чем это соответствует общей сум­ме финансирования капитальных работ в 18 миллиардов руб­лей, как это установлено январским Пленумом ЦК и ЦКК, Политбюро указывает на безусловную недопустимость таких попыток"2. Сокращение до более разумных пределов финан­сирования капитального строительства было важнейшей предпосылкой относительного экономического оздоровления и создавало условия для более эффективной работы промыш­ленности.

 

Не столь широко и очевидно, как в индустриальных отрас­лях, тенденции "умеренности" проявлялись в деревне. Однако и здесь к 1934 г. наметились слабые признаки смягчения прежней политики коллективизации и борьбы с "кулачест­вом". Административно-карательная деятельность политотде­лов МТС, многочисленные кадровые чистки и репрессивные кампании по "укреплению колхозов" сосуществовали с тен­денцией ограничения продразверстки. Крестьян пытались за­интересовать в более производительном труде обещаниями придерживаться принципов продналога.

 

Некоторому ослаблению репрессивного нажима на дерев­ню способствовала реализация инструкции ЦК ВКП(б) и СНК СССР партийным, советским работникам, органам ОГПУ, судам и прокуратуре от 8 мая 1933 г. Инструкция за­прещала массовые выселения крестьян (устанавливала только индивидуальные выселения активных "контрреволюционе­ров", причем в рамках установленных лимитов - 12 тыс. хо­зяйств по всей стране), запрещала производить аресты долж­ностным лицам, не уполномоченным на то по закону, а также применять в качестве меры пресечения заключение под стра­жу до суда "за маловажные преступления". Был установлен предельный лимит заключенных в местах заключения Наркомата юстиции, ОГПУ и Главного управления милиции (кроме лагерей и колоний) - 400 тыс. человек вместо 800 тыс., фак­тически находившихся там к маю 1933 г. Осужденным на срок до 3 лет инструкция предписывала заменить лишение свободы принудительными работами до одного года, а оставшийся срок считать условным3. Для осуществления этой директивы во всех республиках, краях и областях были созданы специаль­ные разгрузочные комиссии, а общее руководство операцией осуществлял нарком юстиции РСФСР Н.В.Крыленко. Уже 19 июля 1933 г. Крыленко доложил Сталину и Молотову, что на 10 июля 1933 г. в местах лишения свободы всех систем (НКЮ, ОГПУ (кроме лагерей) и Главного управления милиции) со­держалось 397284 человек, т.е. задача, поставленная директи­вой от 8 мая 1933 г., была решена4.

 

Наметившиеся в годы кризиса ростки "умеренности" уже в 1934 г. оформились в новый поворот "генеральной линии". Его начало в определенной мере знаменовал XVII съезд ВКП(б). Во втором пятилетнем плане, утвержденном на съезде, была окончательно закреплена относительно сбалансированная экономическая политика: по сравнению с первой пятилеткой значительно снижены темпы прироста промышленной про­дукции, официально признана необходимость приоритетного развития отраслей группы "Б". Одновременно на съезде про­явились некоторые новые тенденции в политической сфере. Руководство партии продемонстрировало готовность прими­риться с бывшими оппозиционерами на условиях безусловно­го признания последними как их ошибок, так и права сталин­ской группы на монопольную власть. При этом прения на съезде позволяли надеяться, что примирение в партии будет первым шагом на пути политики умиротворения общества в целом.

 

При чтении стенограммы съезда невозможно не заметить, что от всякого рода собраний, проходивших на рубеже пятиле­ток, XVII съезд отличался прежде всего относительным миро­любием, сравнительной сдержанностью формулировок, мень­шей ориентированностью на обострение классовой борьбы. Стыдливо, можно сказать, полунамеками, но все же были осуждены недавние эксцессы в деревне, приведшие к голоду во многих районах страны. "Надо прямо и совершенно опреде­ленно сказать, что репрессии были в эти прорывные годы ре­шающим методом "руководства" многих партийных организа­ций Украины... - говорил, например, второй секретарь ЦК КП(б)У П.П.Постышев. - А ведь враг этим методом "руко­водства" пользовался, и очень широко пользовался, для того чтобы восстанавливать отдельные группы колхозников и еди­ноличников против колхозного строительства, против партии и советской власти"5.

 

Накануне съезда были срочно приняты решения о восста­новлении в партии некоторых лидеров бывших оппозиций. 12 декабря 1933 г. Политбюро постановило оформить прием в партию в одном из районов Москвы Г.Е.Зиновьева и Л.Б.Ка­менева, а 20 декабря - восстановить в ВКП(б) ведущего тео­ретика троцкистской оппозиции Е.А.Преображенского6. Как показали последующие события, эти восстановления были предприняты с определенной целью: группе оппозиционеров - Каменеву, Зиновьеву, Преображенскому, Ломинадзе, Томскому, Рыкову - была предоставлена возможность вы­ступить с покаянием на съезде. Обычно, обращая внимание на этот факт, многие авторы пишут лишь о том, что выступления политических противников Сталина демонстрировали победу вождя и утверждение его единоличного лидерства в партии. В значительной степени это - правда, однако, не вся. Действи­тельно, многие бывшие оппозиционеры на съезде в основном каялись, обильно пересыпая свои речи безвкусными здрави­цами в честь вождя. Но сам по себе факт их выхода на трибуну съезда демонстрировал также новую политику примирения в ВКП(б), которую Сталин назвал "необычайной идейно-пол­итической и организационной сплоченностью рядов нашей партии"7. Реабилитация многих высокопоставленных полити­ческих противников Сталина воспринималась в партии как первый шаг на пути постепенной реабилитации рядовых оп­позиционеров, прекращения репрессий и чисток.

 

Скорее всего, поверили в определенную прочность нового курса и сами бывшие оппозиционеры. Иначе трудно понять, почему некоторые из них позволили себе на XVII съезде неко­торую строптивость и самостоятельность. Ведь вопреки рас­пространенному мнению об общей бесцветной покорности всех кающихся оппозиционеров внимательное чтение стенограммы съезда убеждает, что фактически таковой не было. Не было ее, на что уже обращалось внимание в литературе8, в выступлении Н.И.Бухарина, которое по существу противоре­чило внешнеполитическому разделу отчетного доклада Ста­лина. Сталин вновь много говорил о предательстве социал-де­мократов, угрозе СССР со стороны всего капиталистического мира и относительной слабости фашизма в Германии. А Буха­рин доказывал: Советскому Союзу нужно опасаться прежде всего Гитлера. Не было бездумной покорности и в выступле­нии Е.А.Преображенского. "Как я должен был бы поступить, если бы я вернулся в партию? - игриво, судя по стенограмме, постоянно фиксировавшей "смех" в зале, говорил он. - Я дол­жен был бы поступить, как поступали рабочие, когда еще был жив Ленин. Не все они разбирались в сложных теоретических вопросах и в теоретических спорах, где мы, "большие умни­ки", выступали против Ленина. Бывало, видишь, что приятель голосует за Ленина в таком теоретическом вопросе, спраши­ваешь: "Почему же ты голосуешь за Ленина?" Он отвечает: "Голосуй всегда с Ильичем, не ошибешься". (Смех)... Я, вер­нувшись в партию, должен был поступить именно так, как рядовой пролетарий мне тогда советовал. Если у тебя не пово­рачивается язык говорить все в деталях так, как говорит пар­тия, ты все же должен идти с партией, должен говорить, как и все, не надо умничать, должен больше верить партии, посту­пать так, как советовал тот рабочий. Ведь понимал же я, что партия, в основном, права"9.

 

Эти слова Преображенского и реакция на них в зале очень любопытны. Совершенно очевидно, что Преображенский про­сто высмеивал насаждаемое в партии единомыслие по прин­ципу личной преданности вождю. И это поняли делегаты, сме­явшиеся там, где, казалось бы, нужно аплодировать. Помимо прочего этот смех свидетельствовал о том, что в руководстве ВКП (б) еще оставались люди, способные понять иронию Пре­ображенского. Думаю, что, возникни подобная ситуация на следующем, XVIII съезде в 1939 г., делегаты приняли бы тезис о слепой преданности вождю аплодисментами и здравицами в честь Сталина. А пока, на XVII съезде, Сталину пришлось даже предпринимать некоторые усилия, чтобы преодолеть не­ловкость, возникшую в связи с откровениями Преображен­ского. Выступивший вскоре после него секретарь Уральского обкома партии И.Д.Кабаков, скорее всего получив соответст­вующие инструкции, заявил: "...Мне кажется, здесь в корне неправильно и неуместно было заявление Преображенского, когда он говорил о том, что ему надо поступать так же, как поступил рабочий, который, будто бы, слепо голосовал за те­зисы товарища Ленина. Неверно, что программа, выдвигае­мая Лениным и Сталиным, когда-то принималась рабочими, голосующими за эти тезисы, слепо. Рабочие голосовали за тезисы Ленина-Сталина как раньше, так и теперь горячо и убежденно... Но когда выходит на трибуну человек, претенду­ющий на определенный теоретический уровень, и говорит о том, что ему надо было бы тогда слепо голосовать за тезисы, то разрешите вам откровенно заявить, что здесь выражена цели­ком и полностью бесхребетность гнилого интеллигентика"10.

 

В общем, подводя итоги этим крайне беглым и отрывочным наблюдениям, можно отметить, что в работе XVII съезда пар­тии проявились настроения в пользу "умеренности", смены преимущественно террористической политики предшествую­щих годов на более сбалансированный и предсказуемый курс. "...Основные трудности уже остались позади,"11 -- такими словами завершил свое выступление на съезде С.М.Киров. Под ними, несомненно, могли подписаться и многие другие делегаты. Пережив сверхнапряжение кризисов, голода, кад­ровых перетрясок и неуверенности в завтрашнем дне, боль­шая часть партийных чиновников превратилась в сторонни­ков стабильности и умиротворения. С этим должно было счи­таться высшее руководство партии.

 

Ситуация в стране в последующие месяцы свидетельство­вала о том, что проявившиеся на съезде политические настро­ения не были простой декларацией. После XVII съезда про­должалась демонстративная реабилитация оппозиционных лидеров. 20 февраля на первом же заседании Политбюро ново­го созыва по инициативе Сталина ответственным редактором газеты "Известия" был назначен Бухарин12. По всем призна­кам это назначение могло рассматриваться как первый шаг на пути возвращения Бухарина в большую политику. 13 марта 1934 г. Политбюро утвердило решение Комиссии партийного контроля о восстановлении в партии с отменой перерыва в партстаже еще одного лидера "правого уклона", бывшего сек­ретаря ЦК ВКП(б) и первого секретаря Московского комитета партии, кандидата в члены Политбюро в 1926-1929 гг. Н.А.Уг­ланова13. Примерно в это же время в Москву по прямому проводу через органы ОГПУ поступила просьба о разрешении приехать из ссылки для подачи заявления о "безоговорочном" разрыве "с контрреволюционным троцкизмом" от одного из известнейших руководителей троцкистской оппозиции Х.Г.Раковского. Это заявление поступило на рассмотрение членов Политбюро с резолюцией Сталина: "т.т. Молотову, Кагановичу, Ворошилову, Серго, Кирову, Жданову. По-мое­му, можно разрешить Раковскому приезд в Москву". 18 марта было оформлено соответствующее решение Политбюро о вы­зове Раковского14. 22 апреля, после публикации в "Правде" заявления Раковского, Политбюро постановило поставить пе­ред Комиссией партконтроля вопрос о его восстановлении в ВКП(б)15. В конце апреля - начале мая Политбюро решило вопрос о трудоустройстве Зиновьева и Каменева. Первый стал членом редакции журнала "Большевик", а второй - директо­ром литературного института16. Конечно, сама процедура покаяния и "признания ошибок" для бывших оппозиционеров была до крайности унизительной. Более того, уже "прощен­ных", их третировали при каждом удобном случае при явном поощрении Сталина. В 1934 г. так и не был принят в партию, оставаясь в "подвешенном" состоянии, Раковский. Зиновьев, несколько месяцев спустя после своего назначения в ж. "Боль­шевик", по инициативе Сталина был изгнан оттуда с громким скандалом и т.д. Однако, несмотря на это, "прощение" лидеров бывших оппозиций, их освобождение из ссылок и тюрем и трудоустройство были демонстрацией не только окончатель­ной победы Сталина (для этого оппозиционеров можно было, например, расстрелять, что Сталин и сделал два-три года спу­стя), но и жестом "примирения", консолидации партии вокруг единственного наследника Ленина, демонстрацией окончания внутрипартийной борьбы.

 

Более существенные перемены после XVII съезда про­изошли в экономической политике. Наряду со снижением плановых темпов прироста промышленной продукции и капи­таловложений, что означало отказ от прежней стратегии "больших скачков", период второй пятилетки в индустриальных отраслях был отмечен многочисленными эксперимента­ми и "реформами", направленными на расширение экономи­ческой самостоятельности предприятий, оживление матери­ального стимулирования труда. Своеобразным символом этих "реформ" был тогда экономический эксперимент на Макеев­ском металлургическом заводе. Проводил его по личному по­ручению Г.К.Орджоникидзе руководитель этого предприятия Г.В.Гвахария. Еще в 1928 г. он был исключен из партии и выслан в Казахстан за принадлежность к троцкистской оппо­зиции. В 1930 г. в ВКП(б) его восстановили, а в 1933 г. назна­чили директором завода. Под его руководством макеевцы по­сле долгих опытов разработали свою систему так называемого агрегатно-бригадного хозрасчета. Ее смысл заключался в улучшении материального стимулирования труда. Макеев­ский завод добился неплохих экономических показателей.

 

Окончательно, как "левацкие", были осуждены к этому времени идеи прямого продуктообмена, зато много говорили о роли денег, хозрасчета, необходимости укрепления рубля. В ноябре 1934 г. пленум ЦК ВКП(б) принял решение принци­пиальной важности - отменить с 1935 г. карточки на хлеб. Такое же значение имело и другое постановление ноябрьского пленума - о ликвидации политотделов МТС в сельском хо­зяйстве. Эти чрезвычайные органы управления, созданные в 1933 г., когда колхозы буквально разваливались под гнетом голода и тотальной продразверстки, были символом админи­стративно-репрессивной системы руководства. Железной ру­кой работники политотделов почти два года "наводили поря­док" в деревне. Ликвидация политотделов была одним из про­явлений новой политики в деревне - прекращения откровен­ной конфронтации с крестьянством, массовых депортаций; ус­тупки в таком важнейшем вопросе, как некоторое расширение личных крестьянских приусадебных хозяйств.

 

В конечном счете в основе относительно "умеренного" кур­са лежало признание значимости личного интереса, важности материальных стимулов к труду. Процветавшие в годы первой пятилетки проповедь аскетизма, призывы к жертвенности и подозрительное отношение к высоким заработкам явно сме­нились идеологией "культурной и зажиточной жизни". Вместо мифических городов-садов и изобильного социализма, обе­щанных в начале первой пятилетки, советским людям в каче­стве перспективы предлагали теперь вполне осязаемый набор потребительских благ: комнату, мебель, одежду, сносное пи­тание, возможности более разнообразного досуга. Стремление к достижению этого потребительского стандарта активно ис­пользовалось как способ мотивации труда.

 

"Красная Россия становится розовой" - под таким заго­ловком 18 ноября 1934 года американская газета "Балтимор сан" поместила сообщение своего московского корреспондента (в Советском Союзе эта статья была замечена и включена в секретный бюллетень переводов из иностранной печати для высшего руководства страны). Среди фактов, подтверждав­ших это "порозовение", автор называл не только перемены в управлении колхозами и промышленными предприятиями, но и распространение сдельной оплаты труда, отмену парт­максимума, увеличение ассортимента потребительских това­ров, в том числе чулок из искусственного шелка, до недавних пор числившихся в "идеологически невыдержанных", распро­странение тенниса, джаза и фокстрота, ранее порицавшихся за "буржуазность".

 

Действительно, с началом политики "великого перелома" досуговая культура находилась под особо жестким идеологи­ческим контролем и была, как и все другие социально-экономические сферы, подчинена единой цели - строительству политически монолитной индустриальной державы. Культура и досуг в идеале подлежали такому же огосударствлению, как экономика. Всякие попытки сохранить "хутора" личных неи­деологизированных культурных запросов воспринимались как вражеское воздействие. Это касалось всего. Даже танцев.

 

Идеологи новой культуры призывали, например, создать свой, советский танец, "в котором ощущалась бы могучая ин­дустрия, темпы наших дней, лозунги, мысли, чувства наших дней". Зарубежные заимствования, например, фокстрот, клеймились как "танцы деградирующей буржуазии", "кров­ные братья кокаина и рулетки"17.

 

Ничего хорошего из этих проектов, конечно, не получи­лось. А советские люди, и особенно молодежь, устав от мелоч­ной регламентации и заорганизованности, все настойчивее тянулись к "запретному плоду". Власти пошли на уступки. Выдвижение в качестве перспективы социалистического стро­ительства достижения "культурной и зажиточной жизни" сопровождалось некоторыми послаблениями в одной из самых ортодоксально-неприступных крепостей - культурно-идео­логической. "Еще недавно музыкальный критик, увидев во сне саксофон или Утесова, просыпался в холодном поту и бе­жал в "Советское искусство" признавать свои ошибки... А сей­час? Сейчас от "моей Маши" нет житья. Куда ни пойдешь, она всюду сидит у самовара... Джаз Утесова, джаз Ренского, джаз Скоморовского, джаз Березовского, английский джаз, чехо­словацкий джаз, женский джаз, джаз лилипутов" - этот пас­саж из "Комсомольской правды" от 27 октября 1934 г. дает некоторое представление о завоеваниях "чуждой культуры" в период "потепления" 1934 г.

 

Как обычно после долгого подавления "запретный плод" "поедали" судорожно-торопливо, без приборов и причавкивая. Под танцы стали занимать читальные и лекционные залы, конкурсами исполнителей румбы, фокстрота и чарльстона бы­ли переполнены программы клубов, парков и профсоюзных садов. Многих здравомыслящих людей эти "суррогаты культу­ры" пугали не меньше, чем бездумно идеологизированные об­разцы официально предписанного досуга. Однако немало бы­ло и тех, кто критиковал новые формы времяпрепровождения, так сказать, с левых позиций. "Это не просто случайное явле­ние, - писал один из них в "Комсомольскую правду", - а плановый очередной трюк классового врага в нашей стране, это тормоз ликвидации пережитков капитализма в сознании людей... Джаз кинотеатра "Центральный" 75 процентов номе­ров исполняет фокстроты"1". Но времена несколько измени­лись, и корреспондент газеты авторитетно разъяснил побор­нику идеологической чистоты, что пора отбросить "пошлость нарочитого аскетизма, еще так недавно считавшуюся хоро­шим советским тоном".

 

Постепенное улучшение условий жизни, попытки скор­ректировать экономический курс, тверже опереться на мате­риальные стимулы, разбудить инициативу не могли не сопро­вождаться некоторым смягчением репрессивной политики. "...Должен отметить еще одну черту, которая бросается в гла­за: исчезновение страха, - рассказывал тогда, после пятине­дельного пребывания в СССР, сотрудник нью-йоркской газе­ты "Форвертс" М.Хиной. - Прежнего кошмарного страха нет ни перед ГПУ, ни тем меньше перед милицией. Это исчезно­вение страха наблюдается прежде всего среди интеллигенции и прежних нэпманов и кустарей. Не видно его и среди широ­кой массы обывателей. Исключение в этом отношении состав­ляют коммунисты, еще не прошедшие чистки. Но после чист­ки и коммунисты становятся откровеннее. Бросается в глаза изменение отношения к интеллигенции как к социальному слою. За ней ухаживают, ее обхаживают, ее подкупают. Она нужна"19. Конечно, говорить о расцвете демократии и закон­ности в 1934 г. не приходится. Однако по сравнению с преды­дущим периодом уровень репрессий действительно несколько снизился. По официальным данным, в РСФСР в 1934 г. было осуждено около 1,2 млн. человек, примерно на 200 тыс. мень­ше, чем в 1933 г. Причем применение некоторых наиболее жестоких законов (например, закона от 7 августа 1932 г., уменьшилось в несколько раз)20. Особо заметным в 1934 г. было снижение активности ОГПУ. Количество осужденных по делам, расследуемым ОГПУ (со второй половины 1934 г. НКВД), составило около 79 тыс. по сравнению с 240 тыс. в 1933 г. Впервые за долгое время общество не лихорадили широковещательные политические суды над "вредителями" и "шпионами", слабели репрессии в оправлявшейся от голода деревне, власти в ряде случаев пресекали гонения на интелли­генцию, брали под защиту хозяйственных руководителей.

 

27 мая 1934 г. по инициативе ОГПУ было принято поста­новление ЦИК СССР, которое упрощало процедуру восста­новления в гражданских правах крестьян-спецпереселенцев. Фактически восстановление в правах, вопреки ожиданиям крестьян, не избавляло их от проживания в ссылке, а лишь ослабляло комендантский надзор за ними. Но и эта возмож­ность получить хотя бы формальное полноправие, по замеча­нию В.П.Данилова и С.А.Красильникова, отчасти была для спецпереселенцев "заманчивой перспективой"22.

 

Относительное затишье на фронте "классовой борьбы" в определенной степени было связано с продолжением действия инструкции ЦК и СНК от 8 мая 1933 г. (ссылками на нее и в 1934 г. была переполнена официальная печать). Некоторое значение для стабилизации политического положения имела также реорганизация карательных органов.

 

В 20-е годы в СССР наряду с Объединенным государствен­ным политическим управлением (ОГПУ), занимавшимся преимущественно политическими делами, существовали ре­спубликанские наркоматы внутренних дел. В 1930 г., как уже говорилось, по требованию Сталина НКВД были упразднены. Часть их функций передали советским органам, а ОГПУ оста­лось безраздельным хозяином на поприще карательной пол­итики. В течение нескольких лет активной "борьбы с врагами" Государственное политическое управление превратилось в глазах народа в одиозный символ насилия и произвола. Этот факт, видимо, учитывался авторами очередной реорганиза­ции. В соответствии с постановлением Политбюро от 10 июля 1934 г. (оформленным затем как постановление ЦИК СССР), ОГПУ вошло как одно из подразделений во вновь созданный Наркомат внутренних дел СССР, чисто внешне как бы рас­творилось среди других многочисленных и менее одиозных управлений: рабоче-крестьянской милиции, пограничной и внутренней охраны, отделов актов гражданского состояния и административно-хозяйственного. Одновременно вновь со­зданный НКВД лишался значительной части судебных функ­ций. Дела по расследуемым наркоматом и его местными орга­нами преступлениям по окончании следствия было предписа­но "направлять в судебные органы по подсудности в установ­ленном законном порядке". Упразднялась судебная коллегия ОГПУ, а полномочия созданного при Наркомате внутренних дел аналогичного органа - Особого совещания - были не­сколько сокращены.

 

В этот же день, 10 июля 1934 г., Политбюро приняло поста­новление "О работе судов и прокуратуры", в котором опреде­лялся новый порядок судопроизводства "в связи с организа­цией Наркомвнудела Союза ССР и предстоящей передачей на рассмотрение судебных органов дел, проходивших ранее во внесудебном порядке". Постановление предписывало создать специальные коллегии при верховных республиканских, кра­евых и областных судах и главных судах автономных респуб­лик для рассмотрения дел о государственных преступлениях и преступлениях против порядка управления. Определяло су­дебное рассмотрение дел "об измене родине, о шпионаже, о терроре, взрывах, поджогах, диверсиях" в военных трибуна­лах и военной коллегии Верховного суда СССР, а дел о пре­ступлениях на железнодорожном и водном транспорте - в линейных и водных судах и транспортной коллегии Верховно­го суда СССР. Все остальные дела, по постановлению Полит­бюро, подлежали "рассмотрению в народных судах в общем порядке". Для рассмотрения протестов на решения верховных судов союзных республик и коллегий Верховного суда СССР при Верховном суде СССР учреждалась судебно-надзорная коллегия. Причем все решения судебно-надзорной коллегии по приговорам с расстрелом вносились на утверждение Политкомиссии Политбюро. Приговоры к высшей мере наказания, выносимые верховными судами союзных республик и не про­ходящие через судебно-надзорную коллегию Верховного суда, также вносились на утверждение в Политкомиссию, но Вер­ховным судом СССР непосредственно, кроме приговоров Вер­ховного суда РСФСР, вносимых Наркоматом юстиции РСФСР. Политбюро поручило также специальной комиссии под председательством А.С.Енукидзе внести соответствую­щие изменения в уголовные и уголовно-процессуальные ко­дексы и в другие документы. В пакет решений, принятых 10 июля, входили помимо этого постановления об укреплении кадров суда и прокуратуры, о коллегиях защитников и т.д."

 

Постановление об организации НКВД преподносилось пропагандой, да и воспринималось народом, как знак опреде­ленной демократизации, гарантии укрепления роли закона. "Правительство Союза, - комментировала решение от 10 июля редактируемая Бухариным газета "Известия", - поста­новило организовать Наркомвнудел СССР, влив в него ОГПУ и изъяв судебные дела. Это значит, что враги внутри страны в основном разгромлены и разбиты; это значит, что борьба, ко­торая еще отнюдь не кончена, будет продолжаться, но в зна­чительной мере уже другими методами; это значит, что в ог­ромной степени возрастает роль революционной законности, точных, фиксированных законом правил; это значит, что воз­растает роль судебных учреждений, которые разбирают дела согласно определенным нормам судопроизводства... Теперь враги разбиты, поражены, обезглавлены, рассеяны в решаю­щих пунктах борьбы, а пролетарская диктатура меняет харак­тер своих методов борьбы, переходя в значительной мере к методам судопроизводства и в гораздо большей степени опи­раясь на точные формулы революционного закона"24.

 

Порождая у современников многочисленные надежды, "потепление" 1934 г. вызывает у историков столь же много­численные вопросы. Один из главных - кто стоял за новым поворотом "генеральной линии", каким был расклад сил в этот период в высших органах власти, прежде всего, в Политбюро.

 

 

2. Политбюро XVII созыва

 

"Потепление" 1934 г. состоялось без особых изменений в высших эшелонах власти. Политбюро, сформированное после XVII съезда, по своему составу почти не отличалось от Полит­бюро, избранного после XVI съезда ВКП(б) в 1930 г. Из чле­нов Политбюро прежнего XVI созыва в 1934 г. лишь один Я.Э.Рудзутак был "понижен" до кандидата в члены Политбю­ро, что было, видимо, связано с его недостаточной деловой активностью (подробнее об этом см. стр. 233). Новым канди­датом в члены Политбюро в 1934 г. стал П.П.Постышев, что, напротив, было наградой за активную деятельность на Украи­не, куда Постышева послали в 1933 г. вторым секретарем ЦК КП(б)У для "укрепления руководства".

 

Судя по известным фактам, не произошло также сущест­венных изменений в распределении обязанностей между чле­нами Политбюро. После XVII съезда ВКП(б) Л.М.Каганович, по всем признакам, сохранил свою позицию заместителя Ста­лина по партии. Подлинники протоколов Политбюро показы­вают, что Каганович был автором многих постановлений По­литбюро, что во время отпусков Сталина он по-прежнему ру­ководил работой Политбюро и всего аппарата ЦК. Каганович председательствовал во многих комиссиях Политбюро, рас­сматривал и решал от имени Политбюро важнейшие полити­ческие и экономические вопросы. В 1934 г. Каганович занял несколько новых важных постов. Оставаясь вторым секрета­рем ЦК, он был назначен председателем Комиссии партийно­го контроля - нового руководящего партийного органа, созданного по решению XVII съезда партии вместо Центральной контрольной комиссии. 15 февраля 1934 г. во изменение прежнего решения от 18 августа 1933 г. Политбюро утвердило новый состав совместной комиссии ЦК и СНК по железнодо­рожному транспорту: Л.М.Каганович (председатель), И.В.Сталин, В.М.Молотов, А.А.Андреев, Г.К. Орджоникидзе, К.Е. Ворошилов и заместитель наркома путей сообщения Г.И.Благонравов25. 10 марта были назначены заведующие от­делами ЦК ВКП(б). Кагановича на посту заведующего сель­скохозяйственным отделом заменил новый секретарь ЦК А.А.Жданов; Каганович же стал заведующим транспортным отделом ЦК26. Эти перемещения свидетельствовали о том, что Каганович по-прежнему считался одним из наиболее дея­тельных лидеров партии. После того как положение в сель­ском хозяйстве относительно нормализовалось, его "бросили" на другой сложный и традиционно отстающий участок - на транспорт.

 

О сохранении прежней иерархии в руководстве партии свидетельствовало очередное распределение обязанностей между секретарями ЦК, произведенное 4 июня 1934 г. Стали­ну поручалось наблюдение за отделом культуры и пропаган­ды, Особым сектором27 и Политбюро. Каганович руководил работой Оргбюро, промышленного и транспортного отделов, комсомола и Комитета партийного контроля. Жданов контро­лировал сельскохозяйственный, планово-финансово-торг­овый, политико-административный отделы, отдел руководя­щих парторганов, Управление делами и Секретариат ЦК28. Большое количество обязанностей заставило Кагановича об­ратиться в Политбюро с просьбой об освобождении от заведо­вания транспортным отделом. 9 июля 1934 г. Политбюро удов­летворило эту просьбу, хотя оставило за Кагановичем "наблю­дение и общее руководство этим отделом"29.

 

Формально секретарем ЦК ВКП(б) после XVII съезда был избран также секретарь ленинградского обкома, член Полит­бюро С.М.Киров, однако, фактически он оставался в Ленинграде и обязанности секретаря ЦК не выполнял. Эта ситуация сложилась в результате конфликта, который произошел меж­ду Кировым и Сталиным. О сути этого конфликта писал в своих воспоминаниях М.В.Росляков, в 1934 г. руководивший финорганами Ленинградской области (Росляков ссылался на рассказы самого Кирова и председателя Ленсовета И.Ф.Кодацкого). "Съезд (XVII съезд ВКП(б). - О.Х.) закончился 10 февраля, и в тот же день состоялся Пленум ЦК для формиро­вания руководящих органов партии, - сообщал Росляков. - Как и полагается, прежде чем внести какие-либо организаци­онные вопросы на Пленум, их предварительно обсуждают на Политбюро. Так было и в тот раз. Все шло гладко, согласован­но. Когда стали обсуждать кандидатуры секретарей ЦК, то Сталин внес предложение избрать одним из секретарей С.М.Кирова, с освобождением его от работы в Ленинграде. Сергей Миронович решительно возразил против этого, выдви­нув основным мотивом - дайте поработать в Ленинграде еще пару лет, чтобы вместе с ленинградскими товарищами выпол­нить вторую пятилетку; были ссылки и на неподготовленность к работе в центре, на состояние здоровья. Сталин настаивал на своем предложении, мотивируя его необходимостью укреп­лять рабочий аппарат ЦК, выдвигая более молодых, учитывая его, Сталина, возраст (ему было тогда 54 года). Кирова под­держал энергично Серго (Орджоникидзе. - О.Х.), мотивируя в основном проблемами тяжелой промышленности, которые решает Ленинград. Куйбышев также высказался в пользу соображений Кирова.

 

Сталин, видя, что его предложение не встречает полного и привычного согласия, разгневался и "в сердцах" ушел с засе­дания. Товарищи, понимая отлично, что вопрос все равно на­до решать, предложили Кирову идти к Сталину и искать вме­сте приемлемый выход. Какие были разговоры у Кирова со Сталиным, вряд ли точно кто-либо знает, но Киров настаивал на своем, и было принято компромиссное решение: Кирова избирают секретарем ЦК, но с оставлением в Ленинграде сек­ретарем Ленинградского обкома. А для работы в ЦК берут А.А.Жданова из Горького. Насколько этот вариант оказался неожиданным даже для членов Политбюро, видно из того, что с переходом Жданова в Москву в Горьковской парторганиза­ции не оказалось бы ни члена ЦК, ни кандидата в члены ЦК, а ведь она считалась одной из крупнейших. Было решено сек­ретарем Горьковского обкома рекомендовать Э.К.Прамнэка, члена партии с марта 1917 года, в прошлом рабочего завода "Красная Этна". Эдуард Карлович более 15 лет проработал в руководящих органах Горьковского края. Но Прамнэк в со­став ЦК не выдвигался. Как быть? И тогда кандидатуру Прамнэка голосуют после окончания съезда опросом делегаций. (Поэтому в списке избранных кандидатов в ЦК Прамнэк идет последним, под номером 68) "30.

 

Мемуары Рослякова вообще отличаются высокой степенью достоверности. Кроме того, как показала А.А.Кирилина, ар­хивные документы подтверждают его рассказ: в списках чле­нов и кандидатов в члены ЦК, присутствовавших на первом заседании пленума ЦК нового созыва 10 февраля 1934 г., фа­милии Прамнэка не было31. Назначение же секретарем ЦК А.А. Жданова по всем признакам действительно не входило в первоначальные планы и создало ряд формальных проблем, в частности, привело к нарушению уставных норм в работе По­литбюро. Жданов, не будучи даже кандидатом в члены По­литбюро, в силу своей должности принимал участие во всех заседаниях Политбюро и в голосовании решений Политбюро опросом. Более того, в сентябре 1934 г. в отсутствие Сталина и Кагановича, Жданов фактически руководил работой Полит­бюро - именно он подписывал подлинники постановлений Политбюро за этот период. На имя Жданова приходили пись­ма по различным вопросам, которые рассматривались затем Политбюро32. Этого можно было бы избежать, если бы Киров был реально действующим секретарем.

 

Вес эти факты позволяют утверждать, что конфликт по поводу назначения Кирова в Москву действительно произо­шел. Однако ничего необычного в этом столкновении не было. Мотивы Сталина, настаивавшего на назначении Кирова, оче­видны: после перевода Постышева на Украину в ЦК действи­тельно был нужен новый, энергичный секретарь, отвечающий за крайне важные участки работы. Не исключено, что Сталин хотел также несколько уравновесить влияние Кагановича (что он сделает в 1935-1936 гг.) и по этой причине также хотел видеть на посту секретаря ЦК члена Политбюро. Не менее понятны возражения Кирова. Переезд в Москву означал для него ломку привычного, сложившегося за восемь лет ритма жизни, погружение в сложные московские дрязги и проблемы. Вполне возможно, что Кирова не устраивал переход под не­посредственное подчинение к Кагановичу, который в руково­дящей иерархии стоял на ступень выше Кирова. Можно на­помнить также, что перемещения высших руководителей на новые должности в конце 1920-х-начале 1930-х годов доста­точно часто сопровождались конфликтами и скандалами. Из­вестно, что сам Киров с большой неохотой переезжал в 1926 г. из Баку, где он занимал пост секретаря компартии Азербайд­жана, в Ленинград. Большим скандалом сопровождался пере­вод Орджоникидзе в том же 1926 г. из Закавказья в Москву на пост председателя ЦКК ВКП(б)33. Неоднократно, как уже го­ворилось, о намерении подать в отставку со своих постов заяв­ляли другие члены Политбюро. В общем, конфликт между Сталиным и Кировым был типичным бюрократическим стол­кновением, за которым не просматриваются какие-либо пол­итические разногласия. Скорее всего, Киров выторговал неко­торое время для завершения дел в Ленинграде, и Сталин со­гласился отложить его переезд в Москву. Хотя Кирову, как свидетельствуют данные книги записи посещений кабинета Сталина, в 1934 г. приходилось бывать в Москве гораздо чаще, чем в предшествующий период (см. приложение 4).

 

Компромисс по поводу нового назначения Кирова вполне соответствовал традиции разрешения такого рода разногла­сий, сложившейся в Политбюро в начале 30-х годов. В этом смысле он может служить некоторым подтверждением сохра­нения в Политбюро и в 1934 г. относительного статус-кво. Косвенно об этом свидетельствуют также данные о посещении членами Политбюро кабинета Сталина (см. приложение 4). В 1934 г., как и в предыдущие три года, чаще и дольше других у Сталина бывали Молотов и Каганович. Третью строку в этом списке, как прежде Постышев, занимал Жданов, сменивший Постышева на посту секретаря ЦК.

 

Правда, в последнее время в российской печати широкое распространение получила версия иного рода - об ослабле­нии власти Сталина накануне убийства Кирова, о нарастании оппозиционности по отношению к вождю ряда членов Полит­бюро. В подтверждение этой версии приводится рассказ о крупном скандале, якобы, происходившем в Политбюро в сен­тябре 1934 г. Суть этого рассказа такова: "Политбюро приняло решение о крупной модернизации армии. Оно держалось в строжайшей тайне. И вдруг, вскоре после этого, поступили сведения, что иностранные разведки, а особенно германская, уже знают о принятом решении и усиленно добывают инфор­мацию о том, как оно осуществляется. Тухачевский, который руководил модернизацией армии, дал задание выяснить, где произошла утечка сведений о наших секретных мерах. Оказа­лось, от самого... Сталина, который в полуофициальной бесе­де с чешскими представителями похвастался, что проводимая под его руководством реорганизация Красной Армии не толь­ко поставит советские вооруженные силы на один уровень с европейскими, но и превзойдет последние. Он хотел припи­сать себе и заслуги модернизации. Узнав об этом, Тухачев­ский пошел к Куйбышеву. Тот позвонил Орджоникидзе. Ус­лышав о поступке Сталина, Орджоникидзе коротко сказал: "Ишак". Он согласился с мнением Куйбышева, что вопрос о нетактичном поведении Сталина надо поставить на закрытом заседании Политбюро. Валериан Владимирович взял на себя подбор всех фактов, которые должны были быть поставлены в упрек Сталину.

 

Разговор Тухачевского с Куйбышевым и Орджоникидзе произошел в середине сентября 1934 года. В конце этого же месяца на закрытом заседании Политбюро Сталину пришлось не только выслушать много неприятных вещей, но и вдруг почувствовать некоторую шаткость своего положения. Если бы Молотов и Енукидзе не воздержались при голосовании и не выступил бы с примирительной речью незлобивый Калинин, Сталину могли бы даже объявить взыскание"34.

 

Как обычно в таких случаях, происхождение этой истории установить невозможно. Н.А.Зенькович, из книги которого взята вышеприведенная цитата, глухо ссылается на писателя В.Карпова. Некоторое время спустя этот же рассказ, вообще без ссылки на источник, повторил в своем выступлении в газе­те "Московские новости" (№ 5, 22-29 января 1995. С. 14) сын Куйбышева Владимир Валерьянович. Очевидно, перед нами очередная легенда, плод устного исторического творчества. Живучесть подобного рода интригующих легенд, вероятно, предопределена тем, что они дают непротиворечивые ответы на непонятные исторические вопросы. Действительно, если скандалы, подобные описанному, имели место, то все извест­ные события конца 1934-начала 1935 г. выстраиваются в ло­гичную цепочку: нападки членов Политбюро на Сталина - устранение нападающих (сначала Кирова, потом, в январе 1935 г., Куйбышева). Возможно, пишет по этому поводу Зенькович, скандал сентября 1934 г. в Политбюро "ускорил ход дальнейших событий. После этого заседания Сталин, навер­ное, решил, что не стоит подвергать себя подобной опасности в будущем". Понятны также причины, по которым эти рассказы охотно "подтверждает" сын Куйбышева. Мы же, по существу, получили новый вариант "конфликта по делу Рютина".

 

Как обычно, легко растиражированная и неоднократно по­вторенная, очередная легенда не вызвала никаких вопросов у ее публикаторов. Между тем многие несуразности рассказа лежат, как говорится, на поверхности. Совершенно невероят­ным образом приплетен к истории Енукидзе, которого, и слу­чись подобное закрытое заседание Политбюро, никто не допу­стил бы даже в прихожую зала заседаний. Только обладая значительной фантазией, можно вообразить то нечто особен­ное, что Сталин в принципе мог рассказать о модернизации Красной армии "чешским представителям". Может быть, он демонстрировал им чертежи или выдал дислокацию оборон­ных предприятий? Крайняя скупость легенды на подобные де­тали вовсе неслучайна. Если довести этот миф до логического конца, то получится, что Сталина обвиняли в том, что он похвастался ростом боевой мощи советских вооруженных сил. Правда, об этом постоянно, и особенно активно ежегодно 23 февраля, писали все советские газеты. Наконец, по понятным причинам авторы легенды не знали о графике отпусков членов Политбюро. А если бы знали, то, несомненно, "перенесли" бы "скандал" на другое время, потому что весь сентябрь (а также август и октябрь) Сталин находился в отпуске на юге35, отку­да, кстати, писал своим соратникам строгие наставляющие письма.

 

Но даже не эти несуразности, в конечном счете, имеют значение для оценки подобных предположений о шаткости положения Сталина. Главное, что пока нет решительно ника­ких свидетельств о каком-либо изменении расклада сил в По­литбюро в 1934 г. Ничего подобного осуждению Сталина или даже легкому порицанию его за проступок в Политбюро в это время не могло быть в принципе. Сталин по-прежнему держал под контролем все важнейшие политические и экономические акции и обладал правом решающего голоса. Другое дело, что и члены Политбюро представляли собой пока относительную политическую величину. В общем, характеризуя ситуацию в Политбюро в 1934 г., можно было бы с незначительными ого­ворками повторить оценки, данные в предыдущем разделе применительно к 1931-1933 гг.

 

К числу этих оговорок, возможно, следует отнести даль­нейшее упрощение прежнего порядка функционирования По­литбюро как коллективного органа, подотчетного ЦК, кото­рое наблюдалось после XVII съезда ВКП(б). Первое заседание Политбюро XVII созыва состоялось 20 февраля 1934 г. На нем, как и прежде на очередных заседаниях, помимо членов и кан­дидатов в члены Политбюро присутствовала большая группа членов ЦК, кандидатов в члены ЦК, а также члены бюро Комиссий партийного и советского контроля. В дальнейшем такие очередные заседания проводились все реже. Всего за 1934 г. (с 20 февраля по 27 декабря, когда прошло последнее очередное заседание 1934 г.) было созвано всего 16 очередных заседаний Политбюро XVII созыва, причем в сентябре и нояб­ре состоялось только одно такое заседание, а в октябре их не было вообще. Основная масса вопросов, выносимых на рас­смотрение Политбюро, решались либо опросом членов Полит­бюро, либо на неофициальных встречах членов Политбюро у Сталина. Возможно, именно это обстоятельство объясняет тот факт, что в журналах записи посещений кабинета Сталина в 1934 г., зафиксировано намного больше, чем в предшествую­щий период, визитов к Сталину практически всех членов По­литбюро (см. приложение 4).

 

Некоторые дополнительные возможности для наблюдений по поводу фактической процедуры деятельности Политбюро дают подлинники протоколов Политбюро за 1934 г. Они пока­зывают, например, что большое количество постановлений Политбюро были написаны рукой заведующего Особым секто­ром ЦК А.Н.Поскребышева, а под текстом постановления шли сделанные его же рукой приписки: "т. Стал. Мол. Каг. - за (А[лександр] Поскребышев])" или "т. Стал. Мол. Каган. Вор. - за" и т.д. Ниже на том же листе секретарем фиксирова­лись результаты опроса других членов Политбюро, например: "т. Куйбышев - за, т. Калинин - за" и т.д. Такой порядок оформления позволяет предположить, что эти постановления фактически обсуждались и принимались той группой членов Политбюро, фамилии которых записывал Поскребышев (чаще всего это были Сталин, Каганович, Молотов). Поскребы­шев вызывался или, как правило, присутствовал на таких "уз­ких" заседаниях и записывал принятые на них решения.

 

Значительная часть оригиналов постановлений Политбю­ро за 1934 г. представляет собой автографы Поскребышева или его заместителя Б.Двинского, но без каких-либо упоминаний о голосовании членов Политбюро. Вполне возможно, что в ряде случаев подписи членов Политбюро сохранились на ини­циирующих решения документах (проектах постановления, письмах, докладных и т.д.), которые хранятся среди материа­лов к протоколам Политбюро в Президентском архиве. Одна­ко во многих случаях на подлинниках есть указания о том, что таких материалов не было вообще. А это означает, что опреде­ленная, достаточно значительная часть постановлений По­литбюро принималась вообще без голосования членов Полит­бюро. Поскребышев или Двинский записывали решения, про­диктованные кем-либо из высших руководителей ЦК (скорее всего, Сталиным), и они оформлялись как решения Политбю­ро. В сентябре 1934 г. в подлинниках протоколов на многих постановлениях появилась отметка: "без опроса". Такие по­становления визировал только Каганович (Сталин в это время был в отпуске), а в его и Сталина отсутствие - Жданов36.

 

Все эти факты позволяют говорить о дальнейшем упроще­нии деятельности Политбюро, все большем превращении его из относительно коллективного органа в формальный прида­ток системы принятия решений, ориентированной на едино­властие вождя. Такое положение не было особенностью 1934 г. В это время в работе Политбюро лишь усилились тен­денции, наметившиеся в предшествующий период.

 

Кадровая стабильность, сохранение прежнего распределе­ния политических ролей и порядка деятельности Политбюро позволяют предположить, что "потепление" 1934 г. не явля­лось результатом выдвижения на первый план каких-либо но­вых политических лидеров, а было следствием упрочения "умеренной" линии, признаки которой обнаруживались в предшествующие годы. Соответственно правомерно предпо­ложить, что прежним остался механизм принятия важнейших решений и порядок инициирования "реформ". По этим вопро­сам в литературе существует большое количество различных мнений и интересных исследований.

 

 

3. Сталин и Киров

 

Рассматривая проблему авторства "умеренных" инициа­тив, прежде всего, конечно, следует упомянуть о "кировской" теме. Обстоятельства убийства С.М.Кирова и последовавшего за ним резкого ужесточения политического курса, как говори­лось выше, заставляют предполагать, что Киров мог выдви­гать и отстаивать "умеренную" политическую программу, а соответственно притягивать к себе силы, настроенные оппози­ционно по отношению к Сталину37. По мнению историков-"скептиков", Киров был и до последнего момента оставался верным сторонником Сталина, никогда не рассматривался в партии как политический деятель, соизмеримый со Сталиным, а соответственно не имел никаких отличных от сталин­ских политических программ. Ф.Бенвенути, например, изу­чив опубликованные выступления Кирова и официальную советскую прессу, пришел к выводу, что Киров может рас­сматриваться только как один из сторонников "умеренного" курса, признаки которого действительно существовали в 1934 г. На самом деле "новую" политику поддерживали в ос­новном все советские вожди38. Некоторое время спустя Дж.А.Гетти пришел к выводу, что Киров не был значительной политической фигурой. В лидеры сторонников "умеренной" линии 1934 г. Гетти выдвинул Орджоникидзе и Жданова39.

 

Какими же фактами располагают в настоящее время исто­рики для разрешения этих вопросов? Одним из источников, питающих предположения о существовании относительно независимой "политической платформы" Кирова являются ме­муары Н.С.Хрущева, а также свидетельства некоторых чле­нов комиссии, созданной после XX съезда КПСС для изучения обстоятельств убийства Кирова (материалы самой комиссии пока не изданы и недоступны для исследователей), а также воспоминания некоторых старых большевиков - участников XVII съезда ВКП (б). Все эти данные попали в книги истори­ков и благодаря этому получили широкое распространение40. Если отвлечься от многочисленных расхождений в этих рас­сказах, то в целом из них складывается следующая картина. Во время XVII съезда ВКП (б) ряд высокопоставленных пар­тийных деятелей (фамилии называют разные - Косиор, Эйхе, Шеболдаев, Орджоникидзе, Петровский и т.д.) обсуж­дали планы замены Сталина на посту генерального секретаря Кировым. Киров отказался от предложения, а об этих разгово­рах стало известно Сталину (иногда пишут, что Киров сам рассказал о них Сталину, предопределив тем самым собствен­ную судьбу). При выборах ЦК на XVII съезде, по свидетельст­ву некоторых членов счетной комиссии, против Сталина про­голосовали многие делегаты (цифры опять же называют разные - от 270 до 300). Сталин, узнав об этом, приказал изъять бюллетени, в которых была вычеркнута его фамилия, и пуб­лично на съезде объявить, что против него подано всего три голоса. Если историки, разрабатывающие версию "оппозици­онности" Кирова, склонны доверять этим свидетельствам, то историки, отрицающие роль Кирова как сколько-нибудь само­стоятельного политического деятеля и причастность Сталина к его убийству, опровергают подобные рассказы очевидцев как вымысел. Пока приходится признать, что документы, при помощи которых можно было бы окончательно опроверг­нуть или подтвердить эти версии, неизвестны.

 

Что касается политической карьеры Кирова, то она дает мало аргументов в пользу предположений о его независимой (а тем более, принципиально отличной от сталинской) политической позиции. Киров, как и другие члены Политбюро 30-х годов, был человеком Сталина. Именно по настоянию Сталина Киров занял пост руководителя второй по значению партийной организации в стране, что гарантировало ему вхождение в высшие эшелоны власти. Помимо хороших лич­ных отношений с Кировым, для Сталина, не исключено, опре­деленное значение имел тот факт, что Киров был политически скомпрометированным человеком. В партии знали, что Киров в дореволюционные годы не только отошел от активной дея­тельности, не только не примыкал к большевикам, но занимал небольшевистские, либеральные политические позиции, при­чем, будучи журналистом, оставил многочисленные следы этого своего "преступления" в виде газетных статей. Весной 1917 г., например, он проявил себя как горячий сторонник Временного правительства и призывал к его поддержке42.

 

Воспользовавшись этими фактами, в конце 1929 г. группа высокопоставленных руководителей Ленинграда (в том числе председатель Ленсовета и руководитель областной контроль­ной комиссии ВКП(б)) потребовали у Москвы снять Кирова с должности за дореволюционное сотрудничество с "левобуржуазной" прессой. Дело рассматривалось на закрытом совмест­ном заседании Политбюро и Президиума ЦКК ВКП(б). Во многом благодаря поддержке Сталина Киров вышел из этого столкновения победителем. Его противники были сняты со своих постов в Ленинграде. Однако в решении заседания По­литбюро и Президиума ЦКК (оно имело гриф "особая папка") предреволюционная деятельность Кирова была все же охарак­теризована как "ошибка"43.

 

Несколько лет спустя в известной "платформе Рютина" Киров был поставлен в один ряд с бывшими противниками большевиков, которые в силу своей политической бесприн­ципности особенно верно служили Сталину. "Наши оппорту­нисты тоже сумели приспособиться к режиму Сталина и пере­красились в защитный цвет... Гринько (нарком финансов СССР. - О.Х.), Н.Н.Попов (один из руководителей "Прав­ды". - О.Х.) - бывшие меньшевики, столь хорошо известные Украине, Межлаук - зам. пред. ВСНХ, бывший кадет, потом меньшевик, Серебровский - зам. пред. Наркомтяжа, бывший верный слуга капиталистов (видимо, имелась в виду работа Серебровского как инженера на частных предприятиях в до­революционной России. - О.Х.), Киров - член Политбюро, бывший кадет и редактор кадетской газеты во Владикавказе. Все это, можно сказать, столпы сталинского режима. И все они представляют из себя законченный тип оппортунистов. Эти люди приспособляются к любому режиму, к любой пол­итической системе"44. Через несколько десятков страниц ав­торы "платформы" повторили выпады против Кирова. Заявляя о безнаказанности "верных чиновников и слуг" Сталина, они напоминали: "Всем известно, чем кончилась попытка ленинг­радцев разоблачить Кирова, как бывшего кадета и редактора кадетской газеты во Владикавказе. Им дали "по морде" и за­ставили замолчать. Сталин... решительно "защищает своих собственных мерзавцев""45.

 

В этих обвинениях в адрес Кирова и других "оппортуни­стов" была значительная доля истины. Сталин действительно предпочитал опираться на людей, имевших "пятна" в полити­ческой биографии. Вспомним, например, бывшего меньшеви­ка Вышинского или Берия, обвиняемого с начала 20-х годов в сотрудничестве с мусаватистской разведкой. Причем, время от времени Сталин действительно напоминал своим соратни­кам об их "грехах" и особенно часто делал это в период обост­рения политической ситуации (см. с. 240, 245).

 

Трудно сказать, в какой мере прошлый "оппортунизм" влиял на Кирова, но, судя по документам Политбюро, он вел себя не как полноправный член Политбюро, а, скорее, как влиятельный руководитель одной из крупнейших партийных организаций страны. Инициативы Кирова ограничивались нуждами Ленинграда (требования новых капиталовложений и ресурсов, попытки предотвратить перевод ленинградских работников, просьбы об открытии новых магазинов и т.п.). В Москве, на заседаниях Политбюро Киров бывал крайне редко. Столь же редко (видимо, прежде всего по причинам удаленности) участвовал в голосовании решений Политбюро, прини­маемых опросом. В общем, из доступных пока документов никак не удается вывести не только образ Кирова-лидера антисталинского крыла партии, не только образ Кирова-"ре­форматора", но даже сколько-нибудь деятельное участие Ки­рова в разработке и реализации того, что называется "боль­шой политикой". Кстати, Хрущев, столь много сделавший для создания вокруг Кирова ореола таинственности, писал в ме­муарах: "В принципе Киров был очень неразговорчивый чело­век. Сам я не имел с ним непосредственных контактов, но потом расспрашивал Микояна о Кирове... Микоян хорошо его знал. Он рассказывал мне: "Ну, как тебе ответить? На заседа­ниях он ни разу ни по какому вопросу не выступал. Молчит, и все. Не знаю я даже, что это означает""46.

 

Известные пока сведения о разработке и проведении "ре­форм" также скорее подтверждают точку зрения Ф.Бенвенути о том, что руководство страны в период "потепления" 1934 г. выступало единым фронтом. Причем, как и в предшествую­щий период, главным инициатором всякого рода преобразова­ний был Сталин.

 

Одним из важнейших индикаторов "потепления" с полным основанием считается отмена карточной системы на хлеб со­гласно решению пленума ЦК ВКП(б) в ноябре 1934 г. Это событие положило начало отмене карточек в целом, значи­тельной переориентации экономической политики от преиму­щественно административно-репрессивного к смешанному административно-"квазирыночному" регулированию эконо­мики. Некоторые сторонники версии о реформаторстве Киро­ва относят ноябрьское решение об отмене карточек на хлеб на счет именно ленинградского секретаря. Источник этого пред­положения, видимо, содержится в известной книге А.Орло­ва47. По свидетельству Орлова, весной и летом 1934 г. у Киро­ва начались конфликты со Сталиным и другими членами По­литбюро. Одно из столкновений произошло якобы по вопросу о снабжении Ленинграда продовольствием. Киров без разре­шения Москвы использовал неприкосновенные фонды ленин­градского военного округа. Ворошилов выразил недовольство этим на заседании Политбюро. Киров ответил, что действия эти были вызваны крайней нуждой и что продовольствие бу­дет возвращено на склады, как только прибудут новые постав­ки. Ворошилов, якобы чувствуя поддержку Сталина, заявил, что Киров "ищет дешевой популярности среди рабочих". Ки­ров вспылил и заявил, что рабочих нужно кормить. Микоян возразил, что ленинградские рабочие питаются лучше, чем в среднем по стране. "А почему, собственно, ленинградские ра­бочие должны питаться лучше всех остальных?" - вмешался Сталин. Киров снова вышел из себя и закричал: "Я думаю, давно пора отменить карточную систему и начать кормить всех наших рабочих как следует!"4

 

Документы, подтверждающие рассказ Орлова, неизвест­ны. Однако конфликты между ленинградскими руководителя­ми (как, впрочем, и руководителями других регионов) и Мос­квой, по поводу распределения ресурсов и использования го­сударственных фондов, были постоянными и начались вовсе не с весны 1934 г. Особой интенсивности такие столкновения достигли в период голода 1932-1933 гг. (протоколы Политбю­ро за этот период переполнены решениями по поводу хода­тайств с мест, в том числе Ленинграда, об увеличении лими­тов централизованного снабжения и снижении планов загото­вок). Много подобных конфликтов было и в 1934 г. 5 января 1934 г. Политбюро опросом приняло решение в связи с пере­расходом в третьем-четвертом кварталах 1933 г. хлеба по Ле­нинграду на 5 тыс. тонн по сравнению с утвержденным пла­ном. По предложению наркома земледелия Чернова Полит­бюро списало эту задолженность, но обязало ленинградский обком и облисполком впредь никаких перерасходов не допу­скать49. В тот же день, 5 января, по требованию Сталина По­литбюро запретило открывать в Ленинграде универмаг для продажи промышленных товаров повышенного качества. Эту просьбу Кирова (он прислал в Москву специальную телефоно­грамму) поддержали и нарком легкой промышленности Ми­коян, и Молотов. Однако Сталин продиктовал отрицательное решение: "Я против. Открыть лишь тогда, когда мы получим гарантию того, что имеется товаров не менее, чем на 6 меся­цев". Сталинское требование было принято Политбюро.

 

В архиве Совнаркома сохранились материалы еще об од­ном конфликте такого рода между ленинградскими и цент­ральными властями - по поводу незаконного расходования ленинградскими руководителями части продовольственных фондов. Речь шла о том, что ленинградцы получили в Москве несколько сот тонн мяса и консервов (на 653 тыс. руб. по государственным ценам), продали их по повышенным ценам (на 1143 тыс. руб.), а разницу (490 тыс. руб.) направили на разви­тие местных свиносовхозов. Операция эта была незаконной, но вполне обычной. Местные руководители, директора пред­приятий регулярно обходили существующие правила и зако­ны для получения необходимых финансовых ресурсов, сырья и материалов. Широкое распространение, например, в 30-е годы получили так называемые товарообменные операции, когда предприятия обменивались своей продукцией помимо утвержденных централизованных фондов и т.д. Несмотря на строгие указания правительства, такие нарушения приобрели всеобщий характер, потому что без них экономическая систе­ма просто не смогла бы работать. Время от времени, однако, некоторых нарушителей привлекали к ответственности. Оче­редной жертвой кампании по "наведению порядка" как раз и стали ленинградские руководители.

 

Каким-то образом в СНК СССР стало известно, что по распоряжению заместителя председателя Ленсовета Иван­ченко от 11 февраля 1934 г. был создан специальный счет, куда перечислялись деньги, полученные от реализации по коммерческим ценам сравнительно небольшого количества продуктов, специально выделенных Наркоматом снабжения СССР. Суть этой акции была достаточно простой. Ленинград­цы, скорее всего, требовали в Москве денег для развития мес­тных свиноводческих совхозов. В Москве денег не дали (пол­учение дополнительных капиталовложений было сложной и длительной процедурой), но пообещали выделить дополнительные продовольственные фонды для продажи. Такая опе­рация была более простой и быстрой, чем прямое получение средств. Однако довести эту операцию до конца не удалось.

 

3 марта 1934 г. Молотов послал председателю Ленсовета, одному из ближайших сотрудников Кирова, Кодацкому теле­грамму с требованием отменить постановление президиума Ленсовета от 11 февраля и наказать виновных51. На следую­щий день Кодацкий сообщил телеграммой, что решение отме­нено, и просил у Молотова разрешения доложить подробности дела не письменно, а при личной встрече в Москве 7 марта. У Молотова эта просьба, свидетельствующая о нежелании Кодацкого наказывать своих сотрудников, вызвала приступ раз­дражения. Он собственноручно составил и отправил Кодацко­му новую телеграмму: "Предложенных Вами личных сообра­жений недостаточно. Чтобы избежать задержки и устранить неясности в деле образования незаконного продфонда Ленсо­вета, предлагаю немедленно прислать письменные объясне­ния и сообщение о мерах взыскания в отношении винов­ных"52. Кодацкий, однако, проигнорировал приказ Молотова (с большой долей вероятности можно предположить, что он советовался с Кировым, прежде чем идти на столь рискован­ный шаг). Только через полтора месяца окончательно обоз­ленный Молотов послал Кодацкому новую телеграмму: "Счи­таю совершенно недопустимым игнорирование Вами требования Совнаркома от 5 марта дать письменные объяснения об образовании незаконного продфонда Ленсовета. Ставлю этот вопрос на рассмотрение Совнаркома 21 апреля. Ваше присут­ствие на Совнаркоме обязательно"53.

 

21 апреля вопрос действительно в присутствии Кодацкого рассматривался на заседании СНК СССР. Несмотря на чрез­вычайно скандальный характер дела и явное неподчинение ленинградских властей правительству, решение Совнаркома было мягким. Президиуму Ленсовета предлагалось наказать работников, участвовавших в образовании фонда. Кодацкому было указано на ошибочность игнорирования указаний СНК о предоставлении письменных объяснений и наказании винов­ных. Заместителю Наркомснаба СССР М.Беленькому, кото­рый разрешил Ленсовету образовать фонд, сделали замеча­ние. Совнарком также поручил Комиссии советского контро­ля проверить наличие и порядок реализации сверхплановых продовольственных фондов в Ленинграде и других городах, что косвенно свидетельствовало о том, что акция ленинград­ских руководителей была достаточно распространенным явле­нием54. Через неделю, 28 апреля, президиум Ленсовета при­нял чрезвычайно мягкое решение - поставил на вид Иван­ченко и другим должностным лицам, причастным к образова­нию фонда55.

 

Описанные трения между ленинградскими и московскими чиновниками были достаточно типичным явлением, по край­ней мере, для первой половины 30-х годов. Местные руково­дители постоянно требовали у центра новых капиталовложе­ний, дополнительных продовольственных и промышленных фондов и т.д. При этом они снисходительно относились ко всякого рода нарушениям и старались защитить своих людей, если те попадались на совершении противозаконных опера­ций. Киров и его подчиненные в этом смысле вели себя точно так же, как и все другие местные начальники. Противостоя­ние мест и центра по поводу распределения централизован­ных фондов не было предопределено никакими особыми пол­итическими позициями. Москва в этих конфликтах не высту­пала как принципиальный приверженец карточного распре­деления, а места не требовали отмены карточек. Более того, известные сегодня факты позволяют утверждать, что отмена карточной системы осуществлялась именно по инициативе центральных властей, прежде всего, по инициативе Сталина.

 

Уже в самом начале 1930-х годов высшее партийное руко­водство объявило карточную систему вынужденной времен­ной мерой. Получивший некоторое распространение лозунг скорого перехода к социалистическому продуктообмену и от­мены торговли был осужден как "левацкий". "...Нормирова­ние не социалистический идеал... От него хорошо бы поскорее избавиться, как только будет достаточно товаров," - говорил, например, на пленуме ЦК ВКП(б) в октябре 1931 г. нарком снабжения СССР А.И.Микоян56. На XVII съезде партии Ста­лин уделил проблемам торговли специальное внимание, вновь осудив "левацкую болтовню" "о том, что советская торговля является якобы пройденной стадией, что нам надо наладить прямой продуктообмен"5'. Находясь в отпуске на юге, Сталин 22 октября писал Кагановичу: "Нам нужно иметь в руках го­сударства 1 миллиард 400-500 мил. пудов хлеба для того, что­бы уничтожить в конце этого года карточную систему по хле­бу, недавно еще нужную и полезную, а теперь ставшую окова­ми для народного хозяйства. Надо уничтожить карточную си­стему по хлебу (может быть также и по крупам и макарону) и связанное с ней "отоваривание" технических культур и неко­торых продуктов животноводства (шерсть, кожа и т.п.)... Эту реформу, которую я считаю серьезнейшей реформой, надо подготовить теперь же, чтобы провести ее полностью с января 1935 года"58.

 

На ноябрьском пленуме 1934 г. при обсуждении вопроса об отмене карточной системы Сталин вновь подчеркнул значе­ние торговли и денег как важнейших рычагов экономической политики. Выслушав выступавших на пленуме ораторов, ко­торых интересовали прежде всего технические, организаци­онные вопросы отмены карточек, Сталин заявил (речь эта не была опубликована): "Я взял слово для того, чтобы несколько вопросов разъяснить, как я их понимаю в связи с тем, что ораторы, видимо, не совсем представляют, не совсем поняли насчет смысла и значения введения этой реформы. В чем смысл политики отмены карточной системы? Прежде всего в том, что мы хотим укрепить денежное хозяйство... Денежное хозяйство - это один из тех немногих буржуазных аппаратов экономики, который мы, социалисты, должны использовать до дна... Он очень гибкий, он нам нужен... Развернуть товаро­оборот, развернуть советскую торговлю, укрепить денежное хозяйство, - вот основной смысл предпринимаемой нами ре­формы.

 

...Деньги пойдут в ход, пойдет мода на деньги, чего не было у нас давно, и денежное хозяйство укрепится. Курс рубля ста­нет более прочный, бесспорно, а укрепить рубль - значит укрепить все наше планирование и хозрасчет. Никакой хозрасчет немыслим без сколько-нибудь стойкого курса рубля... Некоторый более или менее устойчивый курс рубля должен быть, если хотите, чтобы у нас был хозяйственный расчет, если хотите, чтобы наше планирование было не канцеляр­ским, а реальным"59.

 

Материалы ноябрьского пленума 1934 г. не подтверждают утверждения Б.Николаевского, что этот пленум был "завер­шением успехов Кирова", что "Киров был главным докладчи­ком и героем дня"60. Если и были "герои дня" на этом пленуме, то к ним, скорее, можно причислить Сталина, Молотова и Кагановича, которые выступили с докладами по принципи­альным вопросам и рели себя на пленуме особенно активно. Киров не шел дальше установок, выдвинутых Сталиным. 1 декабря 1934 г., в день своей гибели, Киров должен был высту­пать на собрании партийного актива с докладом об итогах ноябрьского пленума. Сохранившийся в фонде Кирова конс­пект выступления показывает, что Киров готовился лишь по­вторить общие места из речи Сталина: "Промышленность не­плохая. Сельское хозяйство. Сомкнуть их товарооборотом. Прямой продуктообмен - рано. Товарооборот не использо­ван, а между тем... без товарооборота... Укрепление хозрасче­та... Роль денег... Новый стимул вперед"61.