Жуков Ю.Н.

Следствие и судебные процессы по делу об убийстве Кирова

Вопросы истории. 2000, № 2. С. 33-51.

Шестьдесят пять лет назад в Смольном прозвучал роковой выстрел Нико­лаева. Был убит член политбюро, секретарь ЦК ВКП(б) и ленинградского обкома партии С. М. Киров. За истекшие годы четыре комиссии, после­довательно создававшиеся после XX съезда КПСС, вновь и вновь изучали обстоятельства этого преступления. Результатом их работы стала реабили­тация почти всех, кого обвиняли в причастности к убийству Кирова. Однако ни один документ из многотомного "дела", возникшего в НКВД в декабре 1934- марте 1935гг., "дела", хранящегося в оригинале в Центральном архиве ФСБ и продублированного на 75% копиями в Российском государст­венном архиве социально-политической истории, в личном фонде Н. И. Ежова, так и не был опубликован. При Сталине и Хрущеве, Брежневе и Горбачеве, "дело" оставалось засекреченным, и ныне остается недоступ­ным для исследователей, хотя не содержит ничего, что можно было бы истолковать как государственную тайну, а публикацию, как наносящую ущерб национальным интересам.

Между тем, ни один историк, изучающий историю СССР, не может пройти мимо убийства Кирова, справедливо связывая его с важнейшим, поворотным моментом в жизни страны. Однако из-за невозможности опереть­ся на достоверные, неоспоримые факты, многие исследователи пишут о пря­мой причастности Сталина к убийству Кирова и лишь на основании такого предположения превращают покушение Николаева в отправную точку массо­вых репрессий. Пока несомненными остаются два факта. Николаев действи­тельно убил Кирова. Сталин же использовал происшедшее в своих целях. Все остальное, что же на самом деле случилось в Смольном, почему для Сталина именно это событие стало решающим для начала открытой борьбы со своими политическими противниками, еще требует мотивированных ответов.

Убийство. Все детали убийства Кирова легко воссоздаются по со­хранившимся документам, датированным первыми днями декабря 1934 года. По телеграммам, рапортам, медицинским заключениям. По прото­колам допросов как Л. В. Николаева, так и десяти свидетелей, дававших показания в первый же день трагического происшествия, всего через два-три часа после убийства 1.

Из протокола допроса Николаева 9 декабря: "Как вы провели день 1 декабря вплоть до момента убийства?

- В этот день должен был состояться актив по вопросам об итогах пленума 2. Я дважды звонил жене на службу и просил достать билеты на актив. К часу дня я выяснил, что жена не сможет достать билеты, поэтому после часа я поехал в Смольнинский райком партии - проспект имени 25 октября, где обратился к сотрудникам районного комитета Гурьянову и Орлову с просьбой дать мне билет на актив. Гурьянов отказал, а Орлов обещал, предложив придти за ним к концу дня.

Для страховки я решил съездить в Смольный и там попытаться через знакомых сотрудников городского комитета получить билет. С 1 часа 30 минут дня до 2 часов 30 минут дня я находился в здании Смольного, "наган" был при мне".

Из показаний сотрудницы отдела руководящих партийных органов ленинградского горкома А. П. Бауэр-Румянцевой, данных 1 декабря: "1 декабря в начале 15 часов вошел в комнату № 431 на третьем этаже Николаев, работавший в РКИ в Смольном и числившийся там, и обратился ко мне с просьбой дать ему пропуск на актив. Я ему ответила, что у меня пропуска нет и мы сами не идем. Тогда он меня спросил, где сидит Смирнов, работающий по кадрам. Я ему сказала, что Смирнов сидит в комнате рядом".

Из показаний Николаева от 9 декабря: "Встретил сотрудников Дени­сову, Шитик, Смирнова, Ларина, Петрошевич - у всех просил билет. Только один Петрошевич обещал дать билет, но только к концу дня. В ожидании конца дня я решил погулять возле Смольного, полагая, что скорее всего получу билет у Петрошевича. По истечении часа вновь зашел в Смольный".

Показания П. П. Лазюкова, сотрудника оперативного отдела3 (да­лее - оперод) управления НКВД по Ленинградской области, 1 декабря, в кратком изложении: Заступил на пост вместе с К. М. Паузером у дома, где проживал Киров - проспект Красных зорь, дом 26/28, в 9 часов 30 минут утра. В 1600 Киров вышел из дому по направлению к Троицкому мосту по правой стороне. Впереди него шел сотрудник оперода Н. М. Трусов, Лазюков и Паузер сзади, в десяти шагах. У моста Киров сел в свою машину, а охрана - в свою и поехали по маршруту Троицкий мост - набережная Жореса - Литейный проспект - ул. Воинова - ул. Слуцкого - ул. Твер­ская - Смольнинская площадь. "Машина т. Кирова въехала в ворота, а мы задержались у стоянки. Т. Паузер первый выскочил из машины, а я остался сзади него. Тов. Кирова у ворот Смольного встречали Александров, Бальковский и Аузен (сотрудник наружного наблюдения), которые приняли его. Я и Паузер остались в вестибюле Смольного ждать т. Кирова".

К. М. Паузер, сотрудник оперода УНКВД, 1 декабря: "На подъезде Смольного стояли т. Борисов - оперативный комиссар, и помощник ко­менданта Смольного т. Погудалов. Все мы, то есть я, Лазюков, Аузен, Бальковский, Борисов и Погудалов, вошли в вестибюль, довели т. Кирова до дверей, ведущих к лестнице на верхние этажи. Я, т. Лазюков, т. Погуда­лов остались у дверей, а т. Борисов, т. Аузен и т. Бальковский отправились по лестнице за т. Кировым".

М. В. Борисов 4, сотрудник оперода УНКВД, 1 декабря: "Добравшись до коридора, я шел по коридору от него (Кирова. - Ю. Ж.) на расстоянии 20 шагов. Не доходя двух шагов до поворота в левый коридор, я услыхал выстрел. Выбежав на левый коридор, я увидел двух лежащих у дверей приемной т. Чудова. Лежали они на расстоянии 3/4 метра друг от друга. В стороне от них лежал наган. В том же коридоре, я видел, находился монтер областного комитета Платоч. Тут же выбежали из дверей работ­ники областного комитета. Их фамилии я не помню".

Николаев, показания 9 декабря: "По истечении часа вновь зашел в Смольный 5, вошел в уборную. Выйдя оттуда, увидел Кирова, направляв­шегося в свой кабинет. Это было на третьем этаже здания, было примерно 4 часа 30 минут вечера". Из показаний Николаева от 3 декабря: "Выйдя из уборной, я увидел, что навстречу мне, по правой стороне коридора, идет С. М. Киров на расстоянии от меня 15-20 шагов. Я остановился и отвернулся к нему задом, так что когда он прошел мимо меня, я смотрел ему вслед в спину. Пропустив Кирова от себя шагов на 10-15, я заметил, что на большом расстоянии от нас никого нет. Тогда я пошел за Кировым вслед, постепенно нагоняя его. Когда Киров завернул за угол налево к своему кабинету, расположение которого мне было хорошо известно, вся половина коридора была пуста - я побежал шагов за пять, вынув наган на бегу из кармана, навел дуло на голову Кирова и сделал один выстрел в затылок. Киров мгновенно упал лицом вниз. Я повернул назад, чтобы предотвратить нападение на себя сзади, взвел курок и сделал выстрел, имея намерение попасть себе в висок. В момент взвода курка из кабинета напротив вышел человек в форме ГПУ, и я поторопился выстрелить в себя. Я почувствовал удар в голову и свалился".

С. А. Платоч, монтер Смольного, из показаний 1 декабря: "Дойдя по коридору до угла левого коридора, мы (и кладовщик Г. Г. Васильев. - Ю. Ж.) увидели, что с нами поравнялся т. Киров. Васильев попросил меня закрыть стеклянную дверь на левом коридоре, которая ведет в 4-ю столо­вую. Я побежал впереди Кирова шагов на 8, вдруг услыхал сзади выстрел. Когда я обернулся, раздался второй выстрел. Я увидел, что т. Киров лежит, а второй медленно сползает на пол, опираясь на стену. У этого человека в руках находился наган, который я взял у него из рук. Когда я у стрелявше­го в т. Кирова брал наган, он был как будто без чувств".

Г. Г. Васильев, кладовщик Смольного, из показаний 1 декабря: "Я направлялся к себе в комнату. По дороге вижу, что идет т. Киров. Я счел неудобным, что стеклянная дверь открыта и послал встретившегося мне Платоча, чтобы он ее закрыл и продолжал идти к себе в комнату. Не успел я сделать двух шагов, как раздался выстрел. Я повернул обратно, добежал до угла левого коридора, как раздался второй выстрел и я увидел, что лежат двое. Я схватился за голову и подумал, что наверное т. Кирова убили, но туда я не побежал до выстрела".

М. Д. Лионикин, инструктор ленинградского горкома, из показаний 1 декабря: "Я в момент выстрелов находился в прихожей секретного отдела областного комитета. Раздался первый выстрел, я бросил бумаги, приотк­рыл дверь, ведущую в коридор, увидел человека с наганом в руке, который кричал, размахивая револьвером над головой. Я призакрыл дверь. Он произвел второй выстрел и упал. После этого я и работники секретного отдела вышли из прихожей в коридор. В коридоре на полу против двери в кабинет т. Чудова лежал т. Киров вниз лицом, а сзади на метр отступя лежал стрелявший в него человек на спине, широко раскинув руки в сторо­ны. В коридоре уже много собралось товарищей, в том числе тт. Чудов, Кодацкий, Позерн 6 и т. д. Срочно была вызвана врачебная помощь. Стре­лявший начал шевелиться, приподниматься. Я его поддержал, и начали обыскивать, отнесли в изолированную комнату (информационный отдел, № 493). В это же время другие отнесли раненого т. Кирова в его кабинет". А. М. Дурейко, сотрудник оперода УНКВД, показания 1 декабря: "Уз­нав, что приехал т. Киров, я пошел по коридору (третьего этажа. - Ю. Ж.)... Я направлялся навстречу т. Кирову. Его сзади сопровождал т. Борисов. Через некоторое время, две-три минуты, раздался один за другим два выстрела. Побежавши на выстрелы, я увидел двух, лежавших на полу. Тут уже набежало много народу, главным образом сотрудники областного комитета, здесь же я увидел т. Чудова. Я бросился к стрелявше­му и тут же начал его обыскивать. У него при обыске был найден ряд документов. Во время прохода т. Кирова по коридору по нему ходило много народу".

Таковы факты, установленные вечером 1 декабря 1934 года. Факты, на которые еще не мог повлиять, даже если бы того и хотел, Сталин. Ведь пока он находился в Москве, в своем кремлевском кабинете, а узнал об убийстве Кирова уже после того, как начался допрос свидетелей. До­полняющие и одновременно подтверждающие друг друга показания десяти очевидцев (помимо упомянутых еще Иванов- часовой, дежуривший на лестничной площадке 3 этажа, М. Е. Цукерман - директор ленинградского ирка, ожидавший в том же коридоре Позерна) дают нам однозначную картину событий.

В половине пятого вечера 1 декабря в коридорах, ведших к кабинету Кирова, было не пусто, что всегда утверждалось при описании убийства, а довольно многолюдно. Это засвидетельствовано Дурейко и Цукерманом, лишний раз доказывается присутствием там Платоча, Васильева, Борисова, Дурейко. Здесь же необходимо опровергнуть еще одну легенду, твердо закрепившуюся в литературе. Борисов отнюдь не являлся телохранителем ("прикрепленным") Кирова. Ему, одному из многих сотрудников охраны Смольного, вменялось сопровождение члена политбюро только от подъез­да здания до кабинета и обратно. Практически аналогичные обязанности, но лишь применительно к обоим коридорам 3 этажа, исполнял и Дурейко.

Следствие. А. Л. Молочников, начальник экономического отдела (ЭКО) УНКВД, объяснительная записка от 9 декабря: "Первого декабря сего года, будучи в кабинете т. Медведя, около 4 часов 30 минут позвонил телефон. Тов. Медведь положил трубку, распорядился вызвать машину, так как его вызвал т. Киров. Через 3-5 секунд раздался второй телефонный звонок. Тов. Медведь с первых же слов, бросив трубку, крикнул: "В Кирова стреляли!" и тут же сорвался с места и вместе с вбежавшим т. Фоминым7, которому, очевидно, тоже позвонили, убежал. По аппарату никаких рас­поряжений не было. Поскольку большое количество сотрудников управле­ния имело билеты на актив, я тут же по своему отделу дал распоряжение всем быть на месте. То же я предложил сделать Лобанову по ОО (особому отделу. - Ю. Ж.). Минут через 20 я получил распоряжение выслать 30 сотрудников в Смольный, что было тут же выполнено. Вместе с сотруд­никами в Смольный поехал и я.

В Смольном я узнал, что убийца жив и отправлен в НКВД. В самом Смольном я узнал, что при убийце найден ряд документов, в том числе и партбилет. Минут через 40 после моего приезда т. Медведь поручил мне и т. Губину 8 допросить комиссара Борисова и выяснить подробности поку­шения. Я попросил одного из комиссаров указать мне или привести т. Борисова. Ко мне привели человека в штатском лет 50-ти".

Между тем ход следствия с самого начала носил странный характер. Ровно через 15 минут после рокового выстрела, в 1645 в здании управления НКВД по Ленинграду и области (Литейный проспект, дом 4), заместитель начальника 4-го отделения секретно-политического отдела УНКВД Л. Ко­ган начал допрос... Милды Драуле, жены Николаева. Четверть часа- это ровно столько времени, сколько требуется для того, чтобы спуститься с 3 или 2 этажа Смольного, сесть в машину и проехать практически по прямой, по улице Воинова, до здания УНКВД, подняться на два или три этажа. Однако протокол Драуле не сохранил те листы, на которых можно было бы найти и сведения о месте задержания ее, и объяснение причины допроса прежде всего ее. Протокол содержит лишь общие обязательные данные- кто, где, когда, кого допрашивает, а также самую общую харак­теристику, которую дала Милда Драуле своему мужу, Николаеву.

Только час спустя в Смольном начался допрос свидетелей. Из рапорта начальника транспортного отдела УНКВД Перельмута от 4 декабря: "1/ХП-34г., около 1700 начальник отделения оперода Хвиюзов передал мне приказание т. Медведь прибыть с группой сотрудников в Смольный (произвести допрос Борисова и других). Я допрашивал двух сотрудников обкома (на самом деле Бауэр-Румянцеву и двух сотрудников оперода, Лазюкова и Паузера.- Ю. Ж.). Продолжать допросы других сотрудников не мог, так как был вызван в управление для организации охраны пути следования специальных поездов и обеспечения встречи их на вокзале". Одновременно Молочников допрашивал Борисова, Платоча, Васильева, Дурейко, а начальник управления милиции Ленинграда и области Л. Жупахин - Лионикина, Цукермана, Иванова.

Самого же убийцу, Николаева, допрашивать было невозможно. Как свидетельствует медицинский акт, составленный врачами, вызванными в УНКВД, даже в 1840 Николаев все еще оставался в шоке: "пульс 80 ударов в минуту; на вопросы не отвечает, временами стонет и кричит; в данный момент имеются явления общего нервного возбуждения". Николаева при­шлось положить на носилки и в санитарном автомобиле в 1900 доставить во 2-ю ленинградскую психиатрическую больницу. Там же установили: ис­следуемый "в состоянии истерического припадка, при сильном сужении поля сознания; наблюдается ожог левой ноздри (нашатырь) и значительное выделение слюны. К 21 часу он настолько пришел в себя что представилась возможность сделать ему две ванны с последующим душем и переодевани­ем. Замечалось все время театральность поведения. Заключаем, что Нико­лаев находился в кратковременном истерическом реактивном состоянии. Реактивное состояние: две фазы. 1) судороги (впоследствии симуляция); 2) в дальнейшем возможно повторение истерических припадков".

Несмотря на это, еще в 1820 Ф. Д. Медведь подготовил в кабинете второго секретаря горкома А. И. Угарова в Смольном вместе с Гориным первое донесение в Москву. Оно гласило: "Наркомвнудел СССР - тов. Ягода.

1 декабря в 16 часов 30 минут в здании Смольного на 3-м этаже в 20 шагах от кабинета тов. Кирова произведен выстрел в голову тов. Кирову шедшим навстречу ему неизвестным, оказавшимся по документам Николаевым Лео­нидом Васильевичем, членом ВКП(б) с 1924 года, рождения 1904 года.

Тов. Киров находится в кабинете. При нем находятся профессора-хирурги Добротворский, Феертах, Джанелидзе и другие врачи.

По предварительным данным, тов. Киров шел с квартиры (ул. Красных зорь) до Троицкого моста. Около Троицкого моста сел в машину, в сопро­вождении разведки (охраны. - Ю. Ж.), прибыл в Смольный. Разведка сопровождала его до третьего этажа. На третьем этаже тов. Кирова до места происшествия сопровождал оперативный комиссар Борисов. Никола­ев после ранения тов. Кирова произвел второй выстрел в себя, но промах­нулся. Николаев опознан несколькими работниками Смольного (инструкто­ром-референтом отдела руководящих работников обкома Владимировым Вас. Тих. и др.), как работавший ранее в Смольном.

Жена убийцы Николаева по фамилии Драуле Милда, член ВКП(б) с 1919 года, до 1933 года работала в обкоме ВКП(б).

Арестованный Николаев отправлен в управление НКВД ЛВО (Ленин­градского военного округа. - Ю. Ж.). Дано распоряжение об аресте Дра­уле. Проверка в Смольном производится" 9. Эта телеграмма была получена в Москве и расшифрована в 19 часов 15 минут.

Только около 11 часов вечера начальник УНКВД Медведь, замначаль­ника Фомин, начальник ЭКО УНКВД Молочников, замначальника ОО ЛВО Д. Ю. Янишевский и замначальника секретно-политического отдела (далее - СПО) УНКВД Стромин смогли приступить к допросу Николаева. Из протокола:

"Вопрос: Сегодня, 1 декабря, в коридоре Смольного, вы стреляли из револьвера в секретаря ЦК ВКП(б) тов. Кирова. Скажите, кто вместе с вами является участником в организации этого покушения?

Ответ: Категорически утверждаю, что никаких участников в соверше­нии мною покушения на тов. Кирова у меня не было. Все это я подготовил один, и в мои намерения никогда я никого не посвящал.

Мысль об убийстве Кирова у меня возникла в начале ноября 1934 года... Причина одна - оторванность от партии, от которой меня оттолк­нули (исключение 8 месяцев назад)... Цель - стать политическим сигналом перед партией, что на протяжении последних 8-10 лет на моем пути жизни и работы накопился багаж несправедливого отношения к живому человеку. Эта историческая миссия мною выполнена. Я должен показать всей партии, до чего довели Николаева... План совершения покушения- никто мне не помогал в его составлении... Я рассматривал покушение как политический акт. Чтобы партия обратила внимание на бездумно бюрократическое от­ношение к живому человеку... Я сделал это под влиянием психического расстройства и сугубого отпечатка на мне событий в институте (исключение из партии)".

На следующий день, при очередном допросе, Николаев так дополнил свои объяснения: "Я не предполагал, что совершив убийство, мне не удастся покончить жизнь самоубийством. Кроме того, подобными запи­сями (дневник) я подготавливал себя морально к совершению убийства и самоубийства".

Изучение бумаг, оказавшихся у Николаева при себе, дополнило склады­вавшуюся картину психики преступника. Оказалось, что убийство он замыс­лил не в начале ноября, а гораздо раньше. Еще 14 октября, накануне того дня, когда его задержали на проспекте Красных зорь, у дома, в котором жил Киров, сотрудники оперода как подозрительную личность, но, прове­рив документы, по распоряжению А. А. Губина отпустили, он написал предсмертную записку: "Дорогой жене и братьям по классу! Я умираю по политическим убеждениям, на основе исторической действительности. По­скольку нет свободы агитации, свободы печати, свободы выбора в жизни и я должен умереть. Поскольку из ЦК (Политбюро) не подоспеет, ибо там спят богатырским сном". Теми же мыслями был проникнут, столь же косноязычно изложен и его дневник, который Николаев вел, по его призна­нию, с помощью жены.

В 2230 в Москву, на имя наркома Г. Г. Ягоды, ушла вторая телеграмма, подписанная Медведем. В ней кратко излагались показания Милды Драуле, относившиеся только к ее мужу. О том, когда Николаева исключили из партии, что у него давно имелось зарегистрированное оружие. Но спустя два часа, в О40 2 декабря, начальник ленинградского управления НКВД отправил Ягоде еще одну телеграмму: "В записной книжке Николаева запись: "герм. тел. 169-82, ул. Герцена 43" (это действительно адрес герман­ского консульства)" 10.

Так в полночь первого дня следствия обозначились три наиболее возможные версии, объясняющие трагическое происшествие. Во-первых, убийство на почве ревности. Это и сегодня подтверждается косвенными фактами, в частности допросом Милды Драуле ровно через пятнадцать минут после убийства Кирова. Очевидно, Драуле не только находилась в тот роковой момент скорее всего в Смольном, но ее считали прямо причастной к убийству. О том же свидетельствует и одна из записей в дневнике Николаева: "М., ты бы могла предупредить многое, но не захотела".

В пользу этой же версии говорит и странная неполнота первого прото­кола допроса Драуле, отсутствие в "деле" обязательного плана места преступления. Однако следствие сразу же, без проверки, отказалось от такой версии. Видимо, потому, что она бросала тень на моральный облик одного из лидеров партии, чернила его. Подтверждала и без того ходившие по Ленинграду кривотолки о шумных кутежах Кирова с женщинами во дворце Кшесинской.

Две версии. По иному отнеслось следствие к "германскому следу" - неожиданно обнаруженной связи Николаева с генеральным консулом Гер­мании в Ленинграде. Обратить же внимание на эти отношения, более чем непонятные, странные, сомнительные, заставило следующее. Оказалось, что Николаев неоднократно летом - осенью посещал германское консуль­ство, после чего всякий раз направлялся в магазин Торгсина, где покупки оплачивал дойч-марками. Правда, расследование "германского следа" поч­ти сразу же приняло довольно своеобразную форму.

5 декабря Николаева начали расспрашивать о визите в... латвийское консульство. Из протокола допроса: "Это было за несколько дней до проведения опытной газовой атаки в городе. В справочном бюро я получил номер телефона и адрес консульства" (настораживающая деталь: гене­ральное консульство Латвии находилось неподалеку от германского - на той же улице Герцена, в доме 53). Объяснил же Николаев следователям свое необычное желание следующим образом: мол, консулу сказал, что "должен получить наследство,., являюсь латышом, говорил на ломаном русском языке".

Только 6 декабря Николаева все же начали расспрашивать об ином, более реальном посещении иностранного представительства: " - Когда вы обратились в германское консульство? - Это было спустя несколько дней после посещения латвийского консульства. В телефонной книжке я ус­тановил номер телефона германского консульства и позвонил туда. С кон­сулом мне удалось переговорить лишь после неоднократных звонков.- Какой вы имели разговор с консулом?- Я отрекомендовался консулу украинским писателем, назвал при этом вымышленную фамилию, просил консула связать меня с иностранными журналистами, заявил, что в резуль­тате путешествия по Союзу имею разный обозрительный материал, намек­нул, что этот материал хочу передать иностранным журналистам для использования в иностранной прессе. На все это консул ответил предложе­нием обратиться в германскую миссию в Москве. Эта попытка связаться с германским консульством, таким образом, закончилась безрезультатно".

Следователи столь простыми, аполитичными объяснениями Николаева не удовлетворились. И Ежов, выступая с заключительным словом на февральско-мартовском пленуме 1937 г., сказал, затрагивая убийство Кирова: чекисты "на всякий случай страховали себя еще кое-где и по другой линии, по линии иностранной (выделено мной. - Ю. Ж.), возможно, там что-нибудь выскочит"11.

Действительно, следствие три недели разрабатывало данную версию, претерпевавшую странную метаморфозу. Всякий раз чекисты заставляли Николаева говорить лишь о латвийском консульстве. 20 декабря: "я "про­сил консула связать нашу группу с Троцким... На встрече третьей или четвертой- в здании консульства консул сообщил мне, что он согласен удовлетворить мои просьбы и вручил мне пять тысяч рублей". 23 декабря: латвийский консул "деньги дал для подпольной работы". Наконец 25 декабря на вопрос о том, как зовут латвийского консула, ответил: "не могу вспомнить, его фамилия типично латышская". Но зато наконец сообщил дату первого визита к латвийскому консулу - 21 или 22 сентября 1934 года.

Таким образом, чекисты не отказались, вплоть до окончания следствия, от "германского следа", от факта получения денег в консульстве. Однако более чем своеобразно интерпретировали данные, которыми располагали. Все переадресовали консулу Латвии. Весьма возможно, чтобы не вызвать ухудшения отношений с Германией, и без того непростые после прихода к власти Гитлера.

Медведь на допросах Николаева 1 и 2 декабря, а 3 декабря - сме­нивший его замнаркома НКВД Я. С. Агранов 12 упорно придерживались иной версии. Настойчиво добивались от Николаева признания, что он убил Кирова исключительно по личным мотивам. Из-за исключения из партии, вообще из-за неудовлетворенности жизнью. Благо, сама биография убийцы, обнаруженные у него письма, дневник давали тому предостаточно оснований.

Леонид Васильевич Николаев родился в Петербурге 18 мая 1904 года. Отец - кустарь, умер задолго до Октябрьской революции. Мать - Нико­лаева Мария Тихоновна, 1870г. рождения, беспартийная, работала убор­щицей трамвайного парка. Жена - Драуле Милда Петровна, 1901 г. рожде­ния, из крестьян Лужского уезда, член ВКП(б) с 1919г. Двое детей - сын Маркс 1927 г. рождения и сын Леонид 1931 г. рождения. Проживал Никола­ев с женой и детьми по адресу - Ленинград, улица Батенина, дом 9/39, квартира 17.

В детстве Николаев был болезненным ребенком, до семилетнего воз­раста не ходил. Учился в Петрограде, школу - высшее городское учили­ще - не закончил. Приблизительно с 12 лет был отдан в учение частнику-кустарю на Выборгской стороне. После Октябрьской революции опять "где-то" учился. В годы гражданской войны уехал на Волгу, там в "каком-то сельсовете" был писарем. Вернулся в Петроград в 1922г., работал в Выборгском райкоме комсомола, затем техническим секретарем комсо­мольской ячейки на заводе "Красная заря". В 1924 г. был направлен в Лугу заведующим общим отделом укома комсомола. Там познакомился с Милдой Драуле, работавшей в укоме партии, вступил с нею в брак в 1925 году.

С конца 1925 г. Николаев снова в Ленинграде. Работает на освобожденных комсомольских должностях в Конторучете, одном из научных институтов, на заводах "Красная заря", № 7 (бывший "Арсенал", культпропагандист цеховой ячейки), им. Карла Маркса. Осенью 1930 г. направлен в Восточно-Сибирский край на хлебозаготовки. В начале 1931 г. Николаев вернулся в Ленинград, работал референтом оргинструкторского отдела обкома ВКП(б), заведующим финансовым сектором областного совета общества "Долой неграмотность", в 1932-1933гг.- инспектором областной РКИ, с сентября 1933 г. по апрель 1934 г. - разъездным инструктором областного Истпарта, откуда уволен и где исключен из партии за отказ подчиниться решению о мобилизации "на транспорт", для работы в одном из по­литотделов какой-либо железной дороги. По апелляции 17 мая восстановлен Смольнинским райкомом ВКП(б) в партии, но со строгим выговором, занесенным в учетную карточку. 5 июня подал апелляцию в горком, но получил отказ. 3 августа послал апелляцию и письмо на имя Сталина в Москву, в ЦК ВКП(б), откуда ответ так и не получил.

Из показаний Драуле от 1 декабря: "С момента исключения его (Нико­лаева. - Ю. Ж.) из партии он впал в подавленное настроение, находился все время в ожидании решения его вопроса о его выговоре в ЦК и нигде не хотел работать. Он обращался в районный комитет, но там ему работу не дали. На производство он не мог пойти по состоянию здоровья - у него неврастения и сердечные припадки".

Из показаний М. Т. Николаевой от И декабря: "В материальном поло­жении семья моего сына Леонида Николаева не испытывала никаких за­труднений. Они занимали отдельную квартиру из трех комнат в коопера­тивном доме, полученную в порядке выплаты кооперативного пая. Дети были также полностью обеспечены всем необходимым, включая молоко, масло, яйца, одежду и обувь. Последние 3-4 месяца Леонид был безработ­ным, что несколько ухудшило обеспеченность его семьи, однако даже тогда они не испытывали особой нужды".

Из показаний Драуле от 3 и 1 декабря: "Читая книги, он делал иногда заметки, писал несколько раз свою автобиографию, причем один раз пере­писал ее печатными буквами. На мой вопрос для чего он это делает, он объяснил мне, что хочет, чтобы старший сын Маркс мог ее читать и изу­чать. Высказывал желание придать изложению автобиографии литератур­ный характер, для этого читал Толстого, Горького и других авторов с целью усвоения, как он мне говорил, их стиля...

У него были настроения недовольства по поводу исключения его из партии, однако они никогда не носили антисоветского характера. Это была, скорее, обида за нечуткое, как он говорил, отношение к нему. В последнее время Николаев был в подавленном состоянии, больше мол­чал, мало со мной разговаривал. На настроение его влияло еще неудо­влетворительное материальное положение и отсутствие возможности с его стороны помочь семье".

"Человек он нервный, вспыльчивый, однако эти черты особо резких форм не принимали. У него бывали иногда сердечные припадки. Истеричес­ких припадков не было. Он вел дневник. Последний раз я знакомилась с его дневником летом". "Сначала мы условились писать о детях, а затем днев­ник стал отражать упадочные настроения Николаева, который выражал тревогу по поводу материальной необеспеченности семьи... До августа 1934 года я принимала участие в записях, в августе я находилась в отпуску в Сестрорецке, после отпуска не помню, принимала ли участие".

Из показаний Николаева от 16 и 17 декабря с пояснением содержания своих записей: "В письме "Мой ответ перед партией и отечеством" я сравни­вал себя с Андреем Желябовым, говорил: "Я веду подготовление (убийства Кирова.- Ю. Ж.) подобно Желябову". "Уподобляя себя деятелю освобо­дительного движения эпохи Екатерины Второй Радищеву, я писал (в днев­нике. - Ю. Ж.), что "его сила была в том, что он не мог равнодушно молчать, видя непорядки".

Но не только подобные, бесспорные факты давали все основания и дальше разрабатывать чисто бытовую версию мотива убийства Кирова. Казалось, даже судьба близких родственников Николаева складывалась как по заказу для подтверждения именно такой версии. Его единоутробный брат, Петр Алексеевич, командир отделения батальона связи 58 полка, расквартированного в Ленинграде, дезертировал 14 ноября. Он опасался ответственности за растрату 30 рублей, выданных ему на покупку трансфор­матора. Брат Милды Драуле, Петр Петрович, счетный работник 8-го отделения милиции Ленинграда, в апреле 1934 г. за растрату был осужден, уже отбывал срок наказания в исправительно-трудовом лагере города Свободный, Дальневосточный край, на строительстве БАМа.

И все же Агранов решительно отказался не только от весьма со­мнительной по политическим мотивам "иностранной" версии, но и от бытовой, которая могла бы удовлетворить всех.

Политический "след". Вечером 4 декабря, когда Сталин после поездки в Ленинград уже вернулся в Москву, направленность следствия резко изменилась. Оно впервые получило - "агентурным путем" - от Николаева фамилии людей вне семейного круга, тех, с кем обвиняемый более десяти лет назад работал в Выборгском райкоме комсомола. Более того, в тот же день и сам Николаев подтвердил "агентурные данные". "Вопрос: какое влияние на ваше решение убить Кирова имели ваши связи с оппозици­онерами-троцкистами? Ответ: на мое решение убить Кирова повлияли мои связи с троцкистами Шатским, Котолыновым, Бардиным и другими".

Получив такое "признание", Агранов незамедлительно сообщил в Мос­кву Сталину и Ягоде: "Выяснено, что его (Николаева. - Ю. Ж.) лучшими друзьями были троцкист Котолынов Иван Иванович и Шатский Николай Николаевич, от которых многому научился. Николаев говорил, что эти лица враждебно настроены к тов. Сталину. Котолынов известен Наркомвнуделу как бывший троцкист подпольщик. Он в свое время был исключен из партии, а затем восстановлен. Шатский - бывший анархист, был исключен в 1927 году из рядов ВКП(б) за контрреволюционную деятельность. В пар­тии не восстановлен. Мною дано распоряжение об аресте Шатского и об установлении местопребывания и аресте Котолынова. В записной книжке Леонида Николаева обнаружен адрес Глебова-Путиловского. Установлено, что Глебов-Путиловский в 1923 году был связан с контрреволюционной группой "Рабочая правда". Приняты меры к выяснению характера связи между Николаевым и Глебовым-Путиловским. В настоящее время Глебов-Путиловский - директор антирелигиозного музея" 13.

Несмотря на появление у следователей возможности связать убийцу с троцкистской оппозицией, советская пропаганда придерживалась первона­чальной оценки трагедии. Той, что появилась в газетах еще 2 декабря, относительно "нейтральной". Убийство объявлялось делом "врагов рабоче­го класса, советской власти, белогвардейцев". Даже 6 декабря, выступая на похоронах в Москве, В. М. Молотов заявил: в смерти Кирова повинны некие абстрактные "враг рабочего класса, его белогвардейские подонки, его агенты из-за границы". Такое мнение настойчиво подкреплялось газетными сообщениями о проходивших в те дни в Москве, Ленинграде, Минске "ускоренных" судебных процессах. О судах над "белогвардейской аген­турой", обвинявшейся в подготовке "террористических актов".

Тем временем верхушка ГУГБ НКВД СССР, оставшаяся в Ленин­граде - Агранов, начальник ЭКО Л. Г. Миронов, замначальника СПО Г. С. Люшков, помощник начальника ЭКО Дмитриев - стала настойчиво разрабатывать как основную политическую версию. Арестовали, допросили не только Шатского, но и Котолынова - студента Политехнического ин­ститута, в недалеком прошлом члена ЦК ВЛКСМ и исполкома Коммунис­тического интернационала молодежи. Это и позволило практически сразу же выйти на качественно новый уровень подозреваемых. Тех, кто не только давным-давно работал с Николаевым в Выборгском райкоме комсомола, в Лужском укоме, либо сталкивался с ним опять же по работе в Ленинград­ском горкоме, но и быстро выдвинувшись в руководство ВЛКСМ, дейст­вительно был связан с "зиновьевской" оппозицией, открыто "блокировался с "троцкистами".

В своих откровенных показаниях - ибо и не предполагали, как те будут использованы, к каким последствиям приведут и их самих, и очень многих других - Шатский, Котолынов, В. В. Румянцев, В. И. Звездов, Н. С. Антонов, Г. В. Соколов, И. Г. Юскин, Л. О. Ханник, А. И. Толмазов, А. И. Александров, Н. А. Царьков отнюдь не скрывали общеизвестное. Своих прежних близких знакомств по Ленинградскому губкому и Северо-Западному бюро ЦК ВКП(б). Теми самыми партийными органами, которые долгие годы возглавлял Г. Е. Зиновьев. Среди прочих был назван и А. М. Гертик, в то время проживав­ший в Москве и работавший помощником управляющего Объединенным научно-техническим издательством. Его арестовали 8 декабря, а два дня спустя во время допроса он назвал среди своих близких товарищей по партии И. П. Бакаева, Г. Е. Евдокимова, И. С. Горшенина. За этим последовала новая волна арестов, допросов. А 14 декабря следователи зафиксировали в протоко­лах очередных показаний фамилии Зиновьева, Л. Б. Каменева, Г. И. Сафарова. Многих, очень многих иных, арестованных только два-три года спустя.

Своеобразным "подарком" следствию стало, прежде всего, то, что практически у большинства арестованных при обыске нашли оружие. Один, два, а то и три-четыре револьвера, остававшихся у их владельцев вполне законно после гражданской войны, но теперь становившихся бесспорным "доказательством подготовки терактов". Кроме того, у всех имелась и ли­тература, однозначно оценивавшаяся как "контрреволюционная" - "Заве­щание" Ленина, "Платформа" группы Рютина, различные заявления и груп­повые письма вождей оппозиции в адрес съездов партии, ЦК ВКП(б). Мало того, у арестованного тогда же, в середине декабря, К. Н. Емельянова обнаружили хранимый им архив "ленинградской" оппозиции.

Все это вело к неизбежному. Следователям лишь оставалось получить, зафиксировав протоколами допросов, столь нужные при создавшейся ситу­ации данные о подлинных настроениях в среде сторонников Зиновьева, так и не отказавшихся от своих прежних убеждений и взглядов.

Из показаний Горшенина от 21 декабря: "По вопросам международной политики и деятельности Коминтерна московский зиновьевский центр при­держивался следующих установок:

а) фашистский переворот в Германии и приход к власти Гитлера объяснялись неправильной политикой Коминтерна и ЦК ВКП(б)...

б) венское восстание (выступление шуцбундовцев), по мнению Зиновье­ва и других членов нашего центра, использовано Коминтерном для укреп­ления компартии Австрии тоже не было...

в) относительно революции в Испании существовало мнение, что и в данном случае Коминтерн сыграл пассивную роль".

Из показаний В. В. Тарасова от 22 декабря: "Страна находится в тяже­лом положении. Руководство партии не видит выхода из этого положения. Сталин ведет страну к тому, чтобы ввязаться в войну, исходя при этом из того положения, что лучше погибнуть в войне с буржуазией, нежели вслед­ствие провала внутренней политики, являющейся результатом неправиль­ного руководства... Сталин ведет пролетарскую революцию к гибели".

Из показаний Румянцева от 22 декабря: "Что касается разговора о раз­вязывании войны, которая приведет к гибели пролетарскую революцию, то я отрицаю... В случае возникновения войны современному руководству ВКП(б) не справиться с теми задачами, которые встанут, и неизбежен приход к руководству страной Каменева и Зиновьева".

Из показаний Евдокимова от 24 декабря: "В ноябре 1934 года он (Зиновьев.- Ю. Ж.) критиковал работу по созданию единого фронта, обвиняя французскую компартию и тем самым руководство Коминтерна в том, что во Франции они идут на единый фронт".

Из показаний Горшенина от 25 декабря: "В основе нашей критики международной политики ЦК ВКП(б) лежала предпосылка, что т. Сталин сознательно не активизирует деятельность Коминтерна, переносит центр всего внимания на официальную наркоминдельскую дипломатию и по существу приносит в жертву идее построения социализма в одной стране интересы мировой революции".

Принципиально новое определение "причины" убийства Кирова от­крыто проявилось сразу же после ареста 16 декабря Зиновьева и Каменева. На следующий день и в передовице "Правды", и в небольшой заметке, опубликованной там же, о состоявшемся накануне пленуме Московского комитета партии появилось фактически одно и то же объяснение. То, которое и утвердилось на последующие двадцать лет: "Гнусные, коварные агенты классового врага, подлые подонки бывшей зиновьевской антипар­тийной группы вырвали из наших рядов тов. Кирова".

И все же слишком многое свидетельствовало, что политическая версия служила далеким от поиска истины целям. Даже Агранов, возглавлявший следствие, лично допрашивавший многих подозреваемых, уже после про­цессов, 3 февраля 1935 г., на оперативном совещании в НКВД заметил: "Нам не удалось доказать, что "московский центр" знал о подготовке террористического акта против тов. Кирова" 14.

Пять процессов. Откровенная двойственность в оценке результатов следствия, продолжавшегося месяц, в известной степени объясняет и коли­чество последовавших за ним судебных процессов. Пяти по фактически одному уголовному делу, в которых откровенно превалировала политичес­кая тенденциозность, заданность, желание во что бы то ни стало обез­главить, сокрушить бывшую зиновьевскую оппозицию. И решить эту зада­чу исключительно судебным путем.

Через три недели после выстрела в Смольном, 22 декабря центральные газеты СССР опубликовали сообщение "В народном комиссариате внутрен­них дел". Оно информировало, что предварительное расследование убийст­ва Кирова закончено и передано в военную коллегию Верховного суда СССР. "Установлено,- отмечало сообщение,- что убийство тов. Кирова было совершено Николаевым по поручению террористического подполь­ного "Ленинградского центра"... - Мотивами убийства тов. Кирова яви­лось стремление добиться таким путем изменения нынешней политики в духе так называемой зиновьевско-троцкистской платформы" 15.

Первый процесс оказался на редкость непродолжительным: с 14 часов 20 минут 28 декабря и до 5 часов 45 минут 29 декабря. Он завершился неизбежным приговором, вынесенным выездной сессией военной коллегии Верховного суда СССР, "за организацию и осуществление убийства тов. Кирова". Четырнадцать обвиняемых были приговорены к расстрелу. Не только Николаев - единственный, чья вина была бесспорна. Но еще и его бывшие товарищи по комсомольской работе. Те, кого следствие выявило как просто близких знакомых Николаева: Антонова, Звездова, И. Г. Юскина, Соколова, Котолынова, Шатского, Толмазова, И. П. Мясникова, Ханика, В. С. Левина, Л. И. Сосицкого, Румянцева, С. О. Манде­льштама 1б.

Сегодня их обвинение в прямом соучастии слишком уж напоминает ритуальное жертвоприношение при похоронах племенного вождя. Но тог­да, в конце декабря 1934 г., оно выглядело, воспринималось иначе. Служило более чем веским доводом в пользу существования и террористической подпольной организации, и подготовленного ею заговора. Исключало даже саму мысль о возможности действия Николаева в одиночку, да еще по каким-либо личным мотивам.

Практически тогда же, в 20-х числах декабря, руководство НКВД предполагало, если удастся, провести еще один процесс, напрямую связан­ный с убийством Кирова. Для него намечалась небольшая группа из восьми человек как видных, так и мало кому известных сторонников Зиновьева - Бакаев, Гертик, М. Гессен, А. С. Куклин, Я. В. Шаров, Л. Я. Файвилович, Горшенин, В. С. Булах. Только те, кто уже, в ходе следствия, продемон­стрировал готовность давать нужные показания. И еще - Милда Драуле, которая должна была, как можно догадываться, "чистосердечно" подтвер­дить прямую связь между зиновьевцами Москвы и Николаевым. Вместе с тем, готовилось и заседание Особого совещания, перед которым должно было предстать 137 человек, на чье признание собственной вины рассчиты­вать не приходилось. Им загодя определили различные меры наказания - от 5 лет ссылки до 5 лет заключения в Суздальском концлагере, либо Ярославском, Челябинском, Верхнеуральском политизоляторах. В этой группе находились Зиновьев, Каменев, Сафаров, И. В. Вардин, П. А. Залуцкий, Евдокимов, Г. Ф. Федоров. Уверенность высшего руководства страны именно в таком близком решении была столь сильна, что о нем уведомили и все население - публикацией в газетах 23 декабря очередного сообщения "В народном комиссариате внутренних дел".

План, не предполагавший прямого обвинения Зиновьева и наиболее известных его сторонников в причастности к убийству Кирова, отвергли три недели спустя. Заменили иным, в соответствии с которым дела семерых видных оппозиционеров перенесли для процесса, а Драуле - выделили в отдельное судопроизводство.

Второй и третий процессы проходили также в Ленинграде, 15-16 января 1935 года. На первом из них, по "делу Зиновьева, Евдокимова, Гертик и других" ("московский центр"), носившим откровенно политичес­кую окраску, предстало 19 человек, в том числе Зиновьев, Каменев, Ев­докимов, Бакаев, Гертик, Куклин, Горшенин, Шаров, За три недели до того НКВД заявил, что в отношении большинства из них "следствие установило отсутствие достаточных данных для предания их суду". Теперь же прокура­тура якобы нашла весьма весомые факты, подтверждающие вину обвиня­емых. Столь весомые, что мера наказания колебалась от 10 лет тюремного заключения (Зиновьеву, Гертику, Куклину, Б. Н. Сахову) до 5 (Каменеву, А. Ф. Башкировой, Б. Л. Браво)17.

Третий процесс в те же дни проводило Особое совещание. Оно рас­смотрело дела 77 человек, из которых 65 были членами партии (их ис­ключили из рядов ВКП(б) только после ареста), а 57 - в прошлом активными участниками оппозиции. Более того, именно в данную группу включили таких непримиримых противников политики сталинского по­литбюро, как Г. И. Сафаров, П. А. Залуцкий, А. И. Александров, Я. И. Цей­тлин, К. С. Соловьев.

Вместе с ними попали на скамью подсудимых первая жена Зиновьева С. Н. Равич, хранитель части зиновьевского архива Емельянов, а также чуть ли не все родственники Николаева - его мать, сестры Е. В. Рогачева и А. В. Пантюхина, муж последней В. А. Пантюхин, двоюродный брат Г. В. Васильев, жена брата А. А. Николаева-Максимова.

Подобная пестрота, разноликость группы, представшей перед Особым совещанием, объяснялась, скорее всего, теми трудностями, которые необ­ходимо было преодолеть и следователям, и только что избранному первым секретарем Ленинградского обкома А. А. Жданову, санкционировавшему все аресты. С одной стороны, им требовалось изолировать бывших участ­ников оппозиции, а с другой - все же хоть как-то доказать предъявляемые им обвинения, чего на обычном, даже закрытом суде добиться вряд ли было возможно. Отсюда, несомненно, и та "мягкость" Особого совещания, пред­седателем которого являлся Агранов. Сорок человек приговорили к заклю­чению в концлагерь сроком на 5 лет, семь человек - на 4 года, двадцать пять человек - к ссылке на 5 лет, четверых - на 4 года, одного - на 2 года.

Дополнил процессы, о которых сообщала печать, логически завершил их еще один, о котором информация в то время нигде не появилась. 9 марта 1935 г. в Ленинграде выездная сессия военной коллегии Верховного суда СССР "за соучастие в совершении Николаевым теракта" приговорила к расстрелу М. П. Драуле, ее сестру О. П. Драуле - 1905 г. рождения, члена ВКП(б) с 1925 г., работавшую секретарем парткома Выборгского дома культуры, и ее мужа Р. М. Кулинера - 1903г. рождения, члена ВКП(б) с 1923 г., начальника планового отдела треста Ленштамп 18.

А за месяц до того, 23 января, на этот раз в Москве военная коллегия Верховного суда СССР определила судьбу бывшего руководства УНКВД по Ленинградской области. Начальника управления Медведя и его первого заместителя И. В. Запорожца, вообще отсутствовавшего в городе с середи­ны ноября, приговорили к 3 годам тюремного заключения. Начальника оперода Губина, замначальника особого отдела Янишевского, начальника 4-го отделения (охраны) М. И. Котомина, уполномоченных различных от­делов Г. А. Петрова, П. М. Лобова, А. М. Белоусенко, А. А. Мосевича - к 2 годам, а еще одного уполномоченного, М. К. Бальцевича - к 10 годам. Так была оценена их "преступная бездеятельность" 19.

Наконец, 26 января 1935 г. закрытое постановление политбюро, зане­сенное в "особую папку", завершило карательные меры по отношению к зиновьевской оппозиции, зарегистрированной секретно-политическим от­делом УНКВД по Ленинградской области. 663 бывших сторонников Зино­вьева высылали на 3-4 года на север Сибири и в Якутию, и еще 325 человек - переводили из Ленинграда на работу в другие районы страны 20.

Несоответствия. Итак, за убийством Кирова последовали беспреце­дентные, небывалые еще по масштабам аресты, жесточайшие репрессии. На пяти процессах приговорили к расстрелу 17 человек, к тюремному заключе­нию на различные сроки - 76 человек, к ссылке - 30 человек, да, к тому же, сугубо партийным постановлением к высылке - 988 человек. Затронула же столь суровая кара в подавляющем большинстве бывших участников оп­позиции, но лишь зиновьевской, а не, скажем, троцкистской. Потому все это, в совокупности с показаниями, полученными у обвинявшихся в ходе следствия, вызывает серьезнейшие вопросы, порождаемые слишком уж явными несоответствиями, противоречиями:

- Почему расстреляли Милду Драуле, ее сестру с мужем, арестовали и приговорили к тюремному заключению или ссылке всех без исключения родственников Николаева, хотя их причастность не только к совершению убийства, но и к зиновьевской оппозиции ни один следователь и не пытался доказать?

- Почему, в каких целях арестовали 9 декабря 1934 г. главного свиде­теля по делу об убийстве Кирова, электромонтера Смольного Платоча, который, кстати сказать, не появился ни на одном из процессов, не высту­пил там с показаниями?

На эти вопросы мы вряд ли, даже после рассекречивания всех докумен­тов по делу Николаева, получим ответы. Но есть вопросы, ответы на которые возможны:

- Почему политическая версия при расследовании убийства Кирова появилась лишь 4 декабря 1934г., поначалу рассматривая виновными "троцкистов", "анархистов", сторонников давно распавшейся группы "Ра­бочая правда", и лишь 15 декабря ответственными за выстрел Николаева сделали зиновьевцев, именуемых время от времени "зиновьевцами-троцкистами"?

- Почему 23 декабря 1934г. руководство НКВД - несомненно, по согласованию с политбюро - объявило, что "следствие УСТАНОВИЛО (выделено мною.- Ю. Ж.) отсутствие достаточных данных для предания суду" Зиновьева, Каменева, а 16 января неожиданно пришло к прямо обратному заключению, заявив о нем официально, через газеты? Что же произошло за столь короткий промежуток времени?

- Почему поначалу основным мотивом действий "зиновьевского тер­рористического подпольного ленинградского центра", в том числе и убийст­ва Кирова, провозглашалось следствием стремление бывших участников оппозиции "изменить нынешнюю политику в духе так называемой зиновьевско-троцкистской платформы" без объяснения, раскрытия сути последней, а затем цели обвинявшихся были сведены, практически, лишь к терроризму?

- Почему столь раздувавшийся шумной пропагандистской кампанией в декабре 1934- январе 1935гг. "терроризм", который якобы стал для оппозиции единственным орудием политической борьбы против сталинско­го руководства, не привел к адекватным мерам? К изменению и штатного расписания, и структуры органов охраны высших должностных лиц партии и государства, что все же произошло, но лишь в ноябре... 1936 года?

Наконец, отсутствует ответ и на самый важный, решающий вопрос.

- Почему именно выстрел в Смольном 1 декабря 1934 г. послужил для Сталина поводом для начала устранения своих политических противников с помощью репрессий? Ведь если принять во внимание то, на чем даже сегодня упорно, единодушно настаивают все последовательные антиста­линисты безотносительно к их политической ориентации - чисто пато­логические черты характера Сталина, приписываемая ему паранойя, по­стоянный и безосновательный, безумный страх за свою жизнь, власть, судьбу, то следует рассмотреть, оценить два события. Те самые, которые в последнее время слишком часто описываются - но в откровенно апо­крифической форме, и полностью игнорируются историками. Два события, позволявших Сталину, пожелай он того, начать ликвидацию своих про­тивников годом раньше.

18 августа 1933 г. у Сталина начался очередной отпуск. Поздно вечером 25 августа он с К. Е. Ворошиловым прибыл в Сочи. А спустя примерно час, они выехали на автомашине на одну из правительственных дач - "Зеленую рощу" близ Мацесты. И практически сразу же, при проезде через неболь­шой Ривьерский мост в самом центре Сочи, произошло то, что на языке милицейских протоколов ныне именуется дорожно-транспортным проис­шествием. На автомобиль, в котором сидели Сталин с Ворошиловым, налетел грузовик. Охрана, находившаяся во второй, "хвостовой" машине, немедленно открыла стрельбу. Испуганный более других всем происходив­шим шофер грузовика - им оказался некий Арешидзе, изрядно выпивший перед злополучным рейсом, тут же скрылся, пользуясь темнотой и знанием местности. После непродолжительной задержки Сталин и Ворошилов пое­хали дальше.

Месяц спустя, 23 сентября, Сталин, уже перебравшийся на другую дачу - "Холодную речку" близ Гагры, решил совершить морскую прогул­ку на незадолго до того доставленном из Ленинграда катере "Красная звезда". В 13 часов 30 минут корабль отошел от причала и взял курс на юг, к мысу Пицунда, где Сталин и сошел на берег. Гулял, закусывал. После пикника отправился назад, на дачу. Однако разыгравшаяся непогода, под­нявшая сильную волну, затянула возвращение на лишних два часа. Уже при подходе к Гагре, примерно в 17 часов, катер был внезапно обстрелян. С берега, из винтовки. К счастью для всех, пули легли в воду и на борту никто не пострадал.

Как ни покажется сегодня странным, Сталин даже не предложил, как одну из гипотез проводившегося следствия, рассматривать каждое из этих чрезвычайных происшествий порознь как возможные теракты, а оба вмес­те - как действия неких заговорщиков. Просто не обратил внимания на то, что на самом деле могло оказаться для него трагическим, роковым. Не вмешивался и в расследование. Коренным образом изменил свое отноше­ние к такого рода событиям лишь после убийства Кирова.

Теперь по предыдущему вопросу - о службе охраны. О ее адекватнос­ти выдвинутому новому тезису о терроризме как основном орудии бывшей оппозиции. Действительно, именно тогда политический терроризм, но про­водимый нацистской Германией, стал страшной реальностью, оказывая необходимое Гитлеру воздействие на политическую ситуацию в Европе. Здесь достаточно вспомнить убийства румынского премьера Ионы Дуки (29 декабря 1933 г.), австрийского канцлера Энгельберта Дольфуса (25 июля 1934г.), югославского короля Александра и французского министра ино­странных дел Жана Луи Барту (9 октября 1934г.). В такой ситуации более чем серьезное обвинение, предъявленное представителям бывшей оппози­ции в ВКП(б), требовало незамедлительного принятия соответствующих мер. Однако практически два года после убийства Кирова служба охраны высших должностных лиц СССР оставалась без изменений.

Она была образована в октябре 1920 г. как специальное отделение при президиуме коллегии ВЧК и насчитывала всего 14 человек. В 1930 г. спецот­деление вошло в состав оперативного отдела ОГПУ, который возглавлял К. В. Паукер. И возросло за все время существования до немногим более 100 человек, что объяснялось просто. Если с конца 1920 г. сотрудники спецотделения обеспечивали безопасность только троих- Ленина, Троц­кого и Дзержинского, то начиная с июня 1927г.- уже семнадцати: всех членов и кандидатов в члены политбюро, они же и руководство СНК СССР.

Лишь с назначением Ежова наркомом внутренних дел в структуре Главного управления государственной безопасности 28 ноября 1936г. образовали самостоятельный первый отдел (охраны). Многочисленный, начальником которого утвердили все того же Паукера 21.

Смена курса: внешняя политика. Ответы на поставленные выше воп­росы, а вместе с тем объяснение загадки убийства Кирова и последовавших за ним репрессий кроются, несомненно, в проходившей именно тогда коренной смене курсов: и внешне- и внутриполитического. В рождении того, что и следует, наверное, понимать под "сталинизмом", но без какой-либо предвзятой личностной, заведомо негативной оценки. Что означало отказ Сталина от ориентации на мировую революцию, провозглашение приори­тетной защиту национальных интересов СССР.

Разумеется, такой поворот в политике ВКП(б) не мог не вызвать если не открытое сопротивление, то, по меньшей мере, латентное недовольство активной части партии. Той ее ортодоксальной части, которая постоянно оказывалась то на стороне Ленина, то - Троцкого, Зиновьева или Бухари­на. Но всякий раз таким решением выражала лишь продуманный выбор тактики при неизменности стратегии. Продолжала считать целью, смыслом жизни большевиков только мировую революцию, борьбу за ее победу во всемирном масштабе.

Начало противостояния Сталина с ортодоксальной частью партии можно отнести к февралю 1934 года. Тогда, на XVII съезде ВПК(б), он и провозгласил суть нового курса: "Мы ориентировались в прошлом и ори­ентируемся в настоящем на СССР и только на СССР". Такое заявление уже было подкреплено важным, но остававшимся до поры до времени секрет­ным решением политбюро, принятым 19 декабря 1933 года: "1. СССР согласен на известных условиях вступить в Лигу наций. 2. СССР не воз­ражает против того, чтобы в рамках Лиги наций заключить региональное соглашение о взаимной защите от агрессии со стороны Германии... 4. Пере­говоры об уточнении обязательств будущей конвенции о взаимной защите могут начаться по представлении Францией, являющейся инициатором всего дела, проекта соглашения" 22.

Данная инициатива Франции, крайне обеспокоенной, как и Советский Союз, положением, возникшим в результате прихода в Германии к власти нацистов, обсуждалась в Париже еще в июле 1933 г. во время визита М. М. Литвинова, в ноябре - министром иностранных дел Жозефом Поль-Бонкуром и советским полпредом В. С. Довгалевским. Однако естественное стремление двух стран обезопасить себя от агрессии Германии, реконстру­ировать прежнюю систему соглашений в Восточной Европе, сделав ее действенной, могло при желании быть истолковано как воссоздание Антан­ты. Но пока велись строго конфиденциальные переговоры, Сталин мог быть спокоен, не опасаясь возможных обвинений в свой адрес. Лишь после 28 сентября 1934г., когда СССР официально вступил в Лигу наций - организацию, с момента создания рассматривавшуюся лидерами больше­виков как враждебную, империалистическую - положение принципиально изменилось. Свидетельством тому являлся открыто высказанный незадолго перед тем прогноз Зиновьева о дальнейшем развитии ситуации в Европе. В номере от 31 июля 1934г. в журнале "Большевик", членом редколлегии которого являлся Зиновьев, появилась его статья "Большевизм и война", приуроченная к 20-летию начала Первой мировой войны. В ней бывший глава исполкома Коминтерна, постоянно ссылаясь на работы Ленина, провозгласил как незыблемые следующие положения: "большевизм - это международное революционное движение", "предотвратить новую войну... может только победа пролетарской революции в решающих странах", предрек очень скорую революцию во Франции, которая сразу же "покажет дорогу рабочим Англии, Германии, Австрии и ряда других стран". В том, что все произойдет именно так, был твердо уверен. Настолько, что фак­тически призывал отказаться от подготовки отпора агрессору, занимаясь лишь одним - усилением работы национальных секций Коминтерна, при­ближая тем самым и ликвидацию угрозы войны, и уже близкую победу пролетариата в Европе. Заодно многозначительно повторил свою старую оценку социал-демократии. Она, мол, "очень ценна для буржуазии, не менее ценна, чем фашизм" 23.

Между тем, в те самые дни между Барту и Литвиновым шли до предела напряженные переговоры о создании Восточного пакта. Одновременно, дабы обеспечить юридическую возможность его заключения, 9 июня были установлены дипломатические отношения Румынии и Чехословакии с СССР. 27 июля, претворяя новый курс Москвы в жизнь, компартия Франции подписала с соцпартией пакт о совместных действиях, развитый и конкретизированный в выступлении М. Тореза 24 октября в Нанте с при­зывом незамедлительно создать народный фронт. Не ограничиваясь этим, на протяжении всего 1934г. как Советский Союз, так и Коминтерн демон­стративно отстранялись от всех революционных выступлений, происходив­ших в мире. И в феврале, во время восстания в Вене вооруженных отрядов австрийской социал-демократической партии- шуцбунда. И в октябре, когда началось восстание в Астурии, подготовленное испанскими коммуни­стами при активном участии социалистов и анархистов. И в том же октябре при ликвидации компартией Китая так называемой Китайской советской республики. Всякий раз Москва подчеркнуто выражала невмешательство, незаинтересованность в исходе всех этих событий, что было оценено как капитулянтская позиция сталинского политбюро бывшими участниками зиновьевской оппозиции в декабре 1934 г., во время их допросов по делу об убийстве Кирова.

Далеко не случайно, что в ходе следствия по делу Николаева полити­ческая версия возникла, утвердилась, стала основной с 4 декабря. Ведь именно в этот день в Женеве министр иностранных дел Франции Пьер Лаваль и Литвинов подписали протокол о создании антигерманского обо­ронительного Восточного пакта, к которому уже 7 декабря присоединилась Чехословакия.

Не является случайным и совпадение между еще двумя важными, даже решающими событиями. Между решением, объявленным 16 января 1935 г. о предании суду Зиновьева, Каменева и подготовкой выступления Молотова с важными внешнеполитическими инициативами. 8 января по решению политбюро Молотов (а также Орджоникидзе) получил кратковременный отпуск для подготовки выступления на VII съезде Советов СССР, открытие которого было назначено на 25 января. В нем Молотов как председатель СНК СССР должен был обосновать, добившись одобрения делегатов, и вступление Советского Союза в Лигу наций, и подготовку создания Восточного пакта.

Смена курса: пересмотр конституции. В докладе Молотова на VII съезде Советов 28 января принципиально новые положения содержались не только в международном разделе. Закончился он опять же неожиданным для всех, еще более значимым для судеб страны тезисом о необходимости пересмотра основного закона. "Советская конституция должна быть под­вергнута такой переработке, чтобы в ней были закреплены такие завоевания Октябрьской революции, как создание колхозного строя, ликвидация капи­талистических элементов, победа социалистической собственности".

Предстоящий пересмотр в такой интерпретации выглядел естествен­ным, нормальным, не вызывающим сомнения и, тем более, неприятия. Однако всего через четыре дня, когда газеты опубликовали сообщение о прошедшем 1 февраля пленуме ЦК, сущность переработки выглядела совершенно иной. Более радикальной. Оказалось, что намеченные уже изменения в конституции приведут к "демократизации избирательной сис­темы в смысле замены не вполне равных выборов равными, многостепен­ных- прямыми, открытых- закрытыми". То есть, закрепят законода­тельно отказ от существовавшего почти два десятилетия деления населения страны по классовому признаку, отказ от советской системы в ее изначаль­ной, считавшейся образцовой, форме.

О самой идее пересмотра конституции, ее сути поначалу, весьма воз­можно, не знало даже большинство членов политбюро. Сталин - несомненный инициатор конституционных реформ, судя по всему поделился своим замыслом лишь с А. С. Енукидзе, не только потому, что знал того очень давно по совместной подпольной партийной работе, но и в силу его положения - как секретарь президиума ЦИК СССР, он обязан был зани­маться именно такого рода вопросами. Пока невозможно датировать также остающийся гипотетическим их разговор. Скорее всего, он произошел либо в самых последних числах декабря 1934 г., либо в начале января 1935 года. Об этом косвенно свидетельствует дата представления Сталину от Енукидзе проекта пересмотра избирательной системы, что вряд ли могло быть сделано последним по собственной инициативе, 10 января 1935 года24. На подготовку такого рода документа должно было уйти от пяти до семи дней, но, во всяком случае, началась эта работа не позднее 8 января - дня, когда Молотову и Орджоникидзе поручили подготовить доклады для VII съезда Советов СССР 25. При этом нельзя исключить и то, что давая Енукидзе поручение, Сталин заодно изложил ему и свое видение смысла переработки конституции, и то, в чем именно должны заключаться основные изменения. 10 января 1935 г. Енукидзе представил на рассмотрение Сталина и про­ект постановления съезда Советов, и объяснительную записку к нему. Свел все требовавшиеся перемены лишь к одному - замене многоступенчатых выборов прямыми. Сталин отклонил проект, но не сразу и весьма своеоб­разно. Вначале повторил задание, на этот раз адресовав его Молотову - это произошло не позднее 14 января, ибо этим числом в его блокноте помечены первые наброски плана доклада об изменении конституции 26. А 25 января, когда, как можно предполагать, Сталин уже получил от Молотова текст доклада, который тот произнесет лишь 6 февраля, всем членам и кандидатам в члены политбюро, а также Жданову и Енукидзе было направлено письмо Сталина: "Рассылая записку Енукидзе, считаю нужным сделать следующие замечания. По-моему, дело с конституцией Союза ССР обстоит куда сложнее, чем это может показаться на первый взгляд. Во-первых, систему выборов надо менять не только в смысле уничтожения ее многостепенности. Ее надо менять еще в смысле замены открытого голосования закрытым (тайным) голосованием. Мы можем и должны пойти в этом деле до конца, не останавливаясь на полдороге. Обстановка и соотношение сил в нашей стране в данный момент таковы, что мы можем только выиграть политически на этом деле... Во-вторых, надо иметь в виду, что конституция Союза ССР выработана в основном в 1918 году... Понятно, что конституция, выработанная в таких условиях, не может соответствовать нынешней обстановке и нынешним потребностям... Таким образом, изменения в конституции надо провести в двух направлени­ях: а) в направлении улучшения ее избирательной системы; б) в направле­нии уточнения ее социально-экономической основы. Предлагаю:

1. Собрать через день-два после открытия VII съезда Советов пленум ЦК ВПК(б) и принять решение о необходимых изменениях в конституции Союза ССР.

2. Поручить одному из членов политбюро ЦК ВКП(б) (например, т. Молотову) выступить на VII съезде Советов от имени ЦК ВКП(б) с мотивированным предложением: а) одобрить решения ЦК ВКП(б) об изменениях конституции Союза ССР; б) поручить ЦИК Союза ССР со­здать конституционную комиссию для выработки соответствующих попра­вок к конституции с тем, чтобы одна из сессий ЦИК Союза ССР утвердила исправленный текст конституции, а будущие выборы органов власти произ­водились на основе новой избирательной системы.

Сталин 27.

Далее все происходило по выработанному сценарию. Через два дня после открытия съезда Советов, на котором Молотов уже заявил о насущ­ной необходимости внести изменения в конституцию, 30 января политбюро опросом приняло нужное, но лишь формально - для соблюдения правил игры, постановление: "О конституции СССР и пленуме ЦК". Пленум, собравшийся 1 февраля, повторил все, что содержалось в записке Сталина.

И здесь снова прослеживается далеко не случайное совпадение, пе­реплетение двух казалось бы не взаимосвязанных событий.

10 января Енукидзе представляет свой вариант проекта изменений избирательной системы. 13 января прокуратура внезапно обнаруживает веские основания для предания суду Зиновьева и Каменева. 14 января Молотов втайне от остальных членов политбюро начинает готовить доклад о конституционной реформе. 15-16 января проходит процесс по делу Зиновьева и Каменева. 18 января средства массовой информации сообщают о состоявшемся суде по делу Зиновьева и Каменева, о вы­несенном приговоре.

Видимо, убедившись, что никаких волнений, акций в защиту Зиновьева не произошло, Сталин делает очередной ход. 25 января он открыто отверга­ет проект Енукидзе, настаивая на полном изменении всей избирательной системы. 28 января Молотов на съезде Советов СССР объявляет о необ­ходимости пересмотра конституции. 1 февраля пленум ЦК принимает постановление о вынесении на утверждение съезда Советов конституцион­ной реформы. 6 февраля Молотов излагает основные положения, которые необходимо незамедлительно внести в текст пересмотренной конституции.

Так завершились события, начавшиеся с выстрела Николаева в Смоль­ном, с убийства Кирова. Вот для чего Сталин воспользовался предоставив­шемся предлогом расправиться с остатками оппозиции. Но именно изло­женная выше последовательность событий вынуждает предположить, что расхождение Енукидзе и Сталина по вопросу о характере пересмотра изби­рательной системы и сыграло роковую роль в судьбе Зиновьева и Каменева.

Разногласия по вопросам внешней политики, по вопросам пересмотра старой советской конституции, а отнюдь не само по себе убийство Кирова, и привели к репрессиям. Поначалу крайне ограниченным, ставшим явно превентивной мерой по отношению к тем большевикам-ортодоксам, кто намеревался или просто мог выступить против нового курса. Вместе с тем, убийство Кирова послужило и необычайно удобным предлогом для изъятия из обращения в партийной среде трудов Троцкого, Зиновьева, Каменева, иных вождей бывшей оппозиции. Тех, кто обосновывал, пропагандировал радикальные идеи мировой революции, да еще ссылался при этом на Ленина.

Примечания

1. Не снятый с документов по делу об убийстве С. М. Кирова гриф секретности вынуждает ограничиться в данном, а также и во всех остальных случаях цитирования следственных материалов глухой ссылкой лишь на Российский государственный архив социально-поли­тической истории (РГАСПИ), личный фонд Н. И. Ежова.

2. 29 ноября 1934 г. "Ленинградская правда" поместила объявление о собрании 1 декабря в 18 часов во Дворце Урицкого (Таврическом) партийного актива ленинградской организации ВКП(б) по итогам ноябрьского пленума ЦК.

3. В функции оперативного отдела, в частности, входила охрана С. М. Кирова, а также здания Смольного.

4. Борисов М. В., 1881 г. рождения, из крестьян, кандидат в члены ВКП(б) с 1931 г., оператив­ный комиссар 4-го отделения оперода УНКВД по Ленинградской области, в ОГПУ с 1924г., ранее работал сторожем; погиб 2 декабря 1934г. в 10 часов 50 минут при наезде грузового автомобиля на стену дома № 50 по улице Воинова.

5. На допросе 3 декабря на вопрос: "Как вы попали 1 декабря в Смольный?", Николаев ответил: "Я прошел по партбилету".

6. Чудов М. С. секретарь ленинградского обкома ВКП(б), Кодацкий И. Ф.- председатель исполкома Ленсовета, Позерн Б. П. секретарь ленинградского обкома ВКП(б).

7. Фомин Ф. Т. заместитель начальника УНКВД по Ленинградской области.

8. Губин А. А. начальник оперативного отдела УНКВД по Ленинградской области.

9. Генрих Ягода. Нарком внутренних дел СССР. Генеральный комиссар госбезопасности. Сборник документов. Казань. 1997, с. 390-391.

10. Справочник "Весь Ленинград на 1933 год" (Л. 1934, с. 19) дает такую информацию: Германское генеральное консульство- ул. Герцена, дом 41, тел. 169-82.

11. Реабилитация. Политические процессы 30-50-х годов. М. 1991, с. 153.

12. Правда, 4.ХН.1934.

13. Генрих Ягода, с. 392.

14. Реабилитация, с. 155.

15. Правда, 22.XII.1934.

16. Генрих Ягода, с. 403-404.

17. Правда, 18.1.1935; Реабилитация, с. 123-170.

18. КИРИЛОВА АЛЛА. Рикошет. СПб. 1993, с. 128.

19. РОСЛЯКОВ МИХАИЛ. Убийство Кирова. Л. 1991, с. 61.

20. Реабилитация, с. 170.

21. Лубянка. ВЧК-ОГПУ-НКВД-МГБ-МВД-КГБ. 1917-1960. Справочник. М. 1997, с. 127.

22. История внешней политики СССР. Т. 1. М. 1976, с. 308-309.

23. Большевик, 1934, № 13-14.

24. РГАСПИ, ф. 82, оп. 2, д. 249, л. 4-13.

25. Там же, ф. 17, оп. 3, д. 958, л. 6.

26. Там же, ф. 82, оп. 2, д. 246, л. 48.

27. Там же, д. 249, л. 1-3.