Ленин и российская революция. Можно ли выбросить "ленинский нарратив"? ^[1]

Краус Тамаш, доктор истории, Будапештский университет (Венгрия)

 

(Из книги "Октябрь 1917: вызовы для XXI века", URSS, Москва, 2007)

Историки постмодерна успешно реконструировали" историю российской революции и в том числе интеллектуальное наследие Ленина. Ныне задача состоит в замене этой деконструкции" "реконструкцией", что как в сфере методологии, так и в сфере "исследовательской техники" должно начаться с восстановления принципа историчности.

В "официальном", mainstream историческом дискурсе наших дней наследие Ленина и Октября по существу, в конечном итоге относится к нарративу "терроризма и диктатуры". ^[2] В научном обороте имеется много разных интерпретаций, от бердяевской до концепций современных западных и российских авторов. Однако в наши дни представители двух важнейших направлений, националистического и либерального, уже единодушны по отношению к указанному выше решающему вопросу, все они не выходят за рамки террористического нарратива". ^[3] В наши дни, как и в советские времена, большая группа историков с помощью тошнотворных идеологий создает в сфере революционной тематики новый апофеоз, только на этот раз вокруг жертв революции, от царской семьи до российской буржуазии, более того, в некоторых работах прославляются даже белогвардейцы. В то же время параллельно с этим явлением началось и историографическое отрезвление.

Задача данного реферата в том, чтобы конспективно показать локальную и всемирно-историческую укорененность российской революции в свете историографических концепций и "ленинского нарратива", по возможности обходя в то же время накопившиеся в течение многих десятилетий наносные явления и обобщения легитимационного характера, которые сложились еще при жизни Владимира Ильича в ходе борьбы за его наследство. ^[4]

Два основных тезиса "ленинского нарратива"

Историческая литература почти девяти десятилетий катит перед собой проблему "ленинского нарратива"и, как говорят венгры, не может ее "ни выплюнуть, ни проглотить". В рамках поставленного нами вопроса этот нарратив может быть обобщен практически в нескольких предложениях, если мы понимаем или хотим понять взаимосвязь ленинских мыслей. С конца XIX века исходной точкой для Ленина был анализ развития капитализма, прежде всего аграрных отношений в России. В качестве конечного вывода из этого анализа Ленин сформулировал важнейшую специфику ^[5] развития России: решающим моментом было то, что при господстве все более явно "доминировавшей" капиталистической формы наблюдалось «нагромождение» различных социальных форм, находившихся в принципиальном и структурном конфликте друг с другом. В России сложилась такая многоукладная, пользуясь современным термином, полупереферийная форма капитализма, которая является своего рода переходом между капитализмом европейско-американского центра es "досовременным" колониальным миром. В этом смысле она одновременно и зависит от центра, и в то же время и сама является особым колониалистом по смыслу понятия «внутренней колонизации». В соответствии с этим "полупериферийная" интеграция, вхождение России в мировую экономику происходит при сохранении островков докапиталистических форм, что усиливает подчинение России интересам западного капитала. Иначе говоря, капиталистическая форма повсеместно превратила докапиталистические формы в свои собственные функции почти так же, как социалистическое рабочее движение "интегрировало" в 1917 году "досовременные" крестьянские движения; политические и идеологические предпосылки этого можно обнаружить в работах Ленина.

Другое важнейшее прозрение "ленинского нарратива" связано с началом и опытом I мировой войны. Ленин построил теорию иерархичного строения мировой капиталистической системы, обнаружил так называемый закон неравномерного развития капитализма в эпоху монополистического капитализма. Из совокупности этих положений проистекал основной и общеизвестный политический вывод Ленина о России как "слабом звене империалистической системы". Ленин считал, что "неудачники", пострадавшие от международной капиталистической конкуренции и накопления капитала, прежде всего те слои рабочего класса стран центра, которые находились ниже "рабочей аристократии", а также пролетариат полупериферии как основа антикапиталистического "пролетарского сопротивления', вступят в союз с так называемыми демократическими движениями за независимость", ведущими борьбу против колониализма. Этот союз, явно противоречивый по своим целям и средствам, должен был под знаменем национального развития включиться в антисистемную борьбу, ведущуюся в "центре" и на "полупериферии" (прежде всего в России). Хотя Ленин, повторяю, и сознавал, что антиколониалистские и национальные движения могут быть крайне многообразны с исторической, социальной и классовой точки зрения, но он искал возможности глобального сопротивления власти капитала, глобализировавшегося под знаменем империализма. Этот тезис оправдался в истории российской революции и только в ней.

Таким образом, порвав с евроцентристским миропониманием, характерным для "официального" социал-демократического и вообще западного mainstream-a, Ленин осознал политические следствия, вытекавшие из неравномерного развития. Прежде всего он пересмотрел первоначальное представление Маркса о мировой революции, сделав вывод о существовании исторически конкретной возможности революции в России. В то же время среди важнейших открытий Ленина нужно искать и его крупнейшую "ошибку", без понимания которой также нельзя понять природу российской революции. Его крупнейшая ошибка состояла в том, что он не разглядел воздействия на революционное движение в странах центра тех своеобразных политических и социологических, психологических и организационных последствий, которые вытекали именно из открытой и описанной им неравномерности развития глобального капитализма. С другой стороны, с этой же позиции он преувеличил антикапиталистический потенциал антиколониалистских движений.

Природа революции и догоняющее развитие

В данном тезисе речь идет о том, что переплетение досовременного консерватизма и вполне "современной" революции является именно доказательством органичности российской истории и российской революции. Что же имеется в виду?

Как было указано выше, своеобразные черты российского исторического развития отразились в истории российского революционного рабочего и крестьянского движения и в истории самой российской революции. Очевидным и уже сто лет назад осознанным проявлением этого своеобразия была политическая инертность российской буржуазии, ее лакейство перед монархией, а также крестьянский и пролетарский характер уже так называемой буржуазной революции 1905 года. Все это еще более однозначно проявилось в октябре 1917 года, в ходе революции, считавшей себя социалистической (коллективистской!).

На основе упомянутых выше теоретических выводов ленинский нарратив подготовил встречу трех достаточно отличающихся друг от друга революционно-бунтарских элементов. Из сосуществования самых современных и самых архаичных отношений вырос, прежде всего в Москве и Петербурге, современный промышленный пролетариат. В то же время и в этом пролетариате, в его происхождении, условиях жизни и мышлении сохранились традиции коллективистского, общинного прошлого, что выразилось и в развитии спонтанно возникших советов. ^[6] Вторым социальным споем "революционного лагеря" было принадлежавшее прошлому, консервативное, но в настоящем требовавшее и отбиравшее землю общинное крестьянство, коллективистское и антикапиталистическое по своим приоритетам и привычкам. Цементирующей силой городской "авантгардистской" и крестьянской консервативной революционности стал третий важнейший "слой" революции, в основном крестьянская по своему происхождению, но "повидавшая свет", как мы сказали бы ныне, "глобализованная", многомиллионная вооруженная солдатская масса, интересы которой с наибольшей силой и эффективностью сформулировали и представляли тот же Ленин и те же большевики, когда намеревались без всяких условий выйти из войны. ^[7] В этом крестьянском смысле революция была своего рода возвращением к коллективистской традиции, не случайно, что революцию смогли принять представители самых различных направлений От Исаака Бабеля вплоть до Сергея Есенина. Отнюдь не историческая случайность, контрреволюция также имела многослойный социально-политический фундамент, и белые и фасные вели борьбу за привлечение на свою сторону "переменчивой" крестьянской базы.

Ленин и на теоретическом уровне полностью понимал эти противоречия, и это выразилось в том, что, изучая характер революции, он часто подчеркивал, что в России речь идет не о "чисто" пролетарской революции, поскольку пролетариат в стране составляет всего лишь меньшинство населения, и нередко прямо говорил о рабоче-крестьянской революции, в которой крестьяне-собственники принадлежали к категории мелкой буржуазии. В то же время, учитывая эти противоречия, он и сам не мог представить себе, что будучи предоставленной собственной судьбе, российская революция сохранит свои первоначальные социалистические цели. Такой характер революции быстро изменил цели, сформулированные в Государстве и революции, апрельских тезисах и позднейших ленинских работах 1917 года. В рамках нашего третьего тезиса мы рассмотрим содержание этого поворота.

Огосударствление революции и "модернизационное догоняющее развитие"

Отражая указанные выше противоречия, в исторической науке последних двух десятилетий определяющим стал вопрос, была ли российская, конкретнее октябрьская революция антимодернизационной революцией (больше того, путчем!), которая задержала развитие России и отбросила ее назад? (В этом вопросе понятие развития означает или (в националистическом нарративе) то, что в послереволюционной России (и сегодня!) необходим континуитет с "эволюцией России до первой мировой войны", или (в либеральном нарративе) то, что эталоном для "копирования" являются западные страны центра). ^[8]

В противовес этому другие авторы прямо утверждают, что российская революция как раз и была догоняющей, модернизующей буржуазной революцией, которая в конечном итоге выполняла в Советском Союзе функцию либерализма XIX века. Из этой интерпретирующей революцию дихотомии модернизации-антимодернизации, выпадает реальная история революции, неотъемлемой частью которой был, конечно, и ленинский нарратив.

Иначе говоря, вопрос не в том, была ли социалистическая революция социалистической или нет, а в том, способствовала она или препятствовала так называемой модернизации России, то есть ее сближению с западной капиталистической цивилизацией. Новое легитимационное объяснение, поставленное на место прежней государственно-социалистической легитимации (марксизма-ленинизма), исходит уже из того, российская революция и, вообще, российская история могли развиваться в рамках структурных форм идеального буржуазного общества (и имплицитно предполагается, что ныне именно это было бы желательно и возможно для России). В этом пункте данный спор почти совпадает с проходившей столетие назад дискуссией между меньшевиками и большевиками. Тогда меньшевики (а отчасти и либералы) предполагали, что капитализм в России идет по западному пути, то есть по пути капитализма стран центра. (Иронически можно сказать, что Столыпин представляется либеральным диктатором, похожим, скажем на Пиночета!). Большевики, напротив, считали, особая траектория и своеобразие развития России, а также законы изменения мировой системы капитализма приведут к интеграции капиталистической России в качестве составной части полупериферии. Как будто и не прошло ста лет. "Ленинский нарратив", который около 20-и лет назад был выброшен в дверь, возвратился через окно.

Решение этой проблемы скрыто в самой истории революции. Необходимо ясно понимать, что все предварительные замыслы, планы и концепции Ленина и большевиков остались на бумаге, поскольку европейская революция, несмотря на все революционные вспышки, осталась на уровне концепции. На российской почве нужно было осуществить такие прозаические задачи, как раздел земли, выход из войны, борьба с голодом и т. д. Государство не только не отмерло, но день ото дня становилось все сильнее, больше того, произошло огосударствление революции, что было осознано и самим Лениным. Если революция подверглась огосударствлению на определенных стадиях своего развития, начиная с периода военного коммунизма, затем - половинчато - в период НЭП-а, а тотально в сталинский период, то надо поставить и вопрос, "что в революции было огосударствлено"?

По военным и экономическим соображениям вынужденно, временно и поначалу частично были взяты под государственный контроль типично народные организации, возникшие в процессе революции в противовес государству и капиталу (заводские и фабричные комитеты, советы, профсоюзы, коммуны, кооперативы и другие общественные самооборонные организации). Их огосударствление стало полным в сталинское время. Если органичность истории состоит не в коллективизме крестьянского прошлого, не требование обобществления государства и собственности, а, напротив, носителем органичности в российской истории и революции является государственно-бюрократическое бытие, то реализацией органического развития будет именно ликвидация-огосударствление этих революционных организаций. ^[9] Таким образом, концепция истории революции, основанная на понятии модернизации, неизбежно будет оставаться концепцией мистификации государства, апологии огосударствления, из критики которого она собственно исходила. С другой стороны, модернизационный подход к "органическому" развитию является апологией догоняющей индустриализации, развития с целью догнать Запад. Однако стоящие на этой точке зрения историки забывают даже и то, - видимо, последовательны только быки - что это догоняющее развитие не могло быть осуществлено с помощью буржуазных средств и форм, а было осуществимо только с помощью сталинистского арсенала средств. Таким образом догоняющее развитие - это есть сам советско-российский модерн, который, однако, не тождественен сущности революции, культуре масс и декларированным целям революции.

С этой точки зрения "антимодернизационные (понимай антикапиталистические) структуры" были двойную направленность: они были представлены спонтанно сложившимися массовыми организациями, которые двигались по траектории, радикально отклоняющейся от современного капиталистического развития в сторону социализма, то есть по траектории самоуправления; с другой стороны, в противовес городскому авантгардистскому развитию или наряду с ним, существовала и упомянутая выше, имевшая глубокие корни тенденция сельско-консервативного развития. Конечно, задним числом, после того, как государство, как кажется, подавило эти структуры, все это представляется "утопическими" тенденциями в свете "антикапитализма" НЭП-а (Ленин) и государственного социализма сталинского поворота, а тем более в свете сегодняшнего рекапитализирующего развития России.

Все революционеры, а большевики в особенности, некоторое время колебались между народным самоуправлением, с одной стороны, и ориентирующимся на развитие техницизмом догоняющего развития как экономической стратегии, фордизмом, с другой. При Ленине в образе НЭП-а еще существовало определенное равновесие между, образно говоря, народным самоуправлением и бюрократическим техницизмом, в конце 20-х годов это равновесие было положено историей ad acta. В конечном итоге именно тогда государство и победило революцию.

Конечно, разрушение и быстрая этатизация стихийно сложившихся революционных организаций и традиционных российских коллективистских структур произошли не по желанию той или иной партии, а по принудительному воздействию местных и всемирно-исторических условий. Именно этому вопросу посвящен наш последний, четвертый тезис.

Практика революции против ее теории

Российская революция оказалось под ограничительным воздействием всемирно-исторических условий, в результате чего Ленин пришел к выводу, что историческим призванием "полупериферийной" российской революции ни в коем случае не может быть "введение" или какое-либо непосредственное осуществление социализма. Он обрисовал возможность создания в России культурно-цивилизационных и экономическо-психологических предпосылок социализма, пока всемирно-историческое развитие не вырвет российскую историю из оков "тысячелетних" привычек и не интегрирует Россию в новую европейскую, социалистическую цивилизацию.

Основная проблема революции с самого начала концентрировалась вокруг отношений между государством и обществом. Как мы уже указывали, ленинская концепция "альтернативного общественного мнения", "альтернативной власти" (социал-демократическая пресса и дискуссионные клубы, кружки самообразования, пролетарская партия и т. д.), его концепция сети самодеятельных общественных организаций (советы, профсоюзы и другие общественные структуры защиты интересов) были быстро подавлены однопартийной системой, возникновению которой способствовал и он сам. В принципе основной целью революции должна была стать очистка пути для социального режима, целиком основанного на самоорганизации, при котором должна была возникуть построенная снизу вверх система самоуправления, в которой уже не может утвердиться система бюрократических институтов, отделенная от общества. ^[10] Насколько история оправдала ленинский марксизм относительно российской революции, настолько не оправдала его первоначальные представления и надежды, связанные с послереволюционным развитием. До 1917 года одним из кардинальных пунктов политической концепции Ленина была проблематика демократии, в связи с которой намечались переходные периоды на пути к революции, превращение буржуазной демократии в плебейскую, а потом в рабочую демократию ("полугосударство"), что составило бы органическую часть преобразования структур власти в рамках общей смены социально-экономической системы.

Рабочая демократия (которая в принципе и на практике является диктатурой по отношению к защитникам старого режима, то есть .диктатурой пролетариата"!) очень быстро - за отсутствием социальных подъемных сил - превратилась в "партийную диктатуру" (Ленин). Теоретические и политические аспекты преодоления "партийной диктатуры" поблекли, а потом утонули в смутном море нужд самосохранения власти. Ленин отчасти и сам подготовил догоняющее развитие, когда заметил, что "Петр Великий вымел варварские отношения варварскими средствами".) В то же время прежняя теория и практика общественной самозащиты не просто поблекли, но позже были окончательно сметены сталинским поворотом, что, по всей видимости, способствовало и позднейшему провалу государственного социализма, из советского развития были вытравлены последние элементы революционного потенциала.

Важнейшим прозрением Ленина в послереволюционный период состояло именно в том, что в России, "поскольку мы неграмотны" необходимо одновременно усвоить важнейшие достижения западной техники и культуры и создать смешанную экономику, в которой шла бы конкуренция между различными секторами, но при этом советское государство призвано поддерживать общественный, коллективный, кооперативный секторы. "Модернизация" должна была оплодотворить государственный и общественно-коллективный секторы, но вместо этого они стали жертвами "модернизации". Объективные исторические предпосылки породили в наследии Ленина непримиримое противоречие между практической "философией сохранения власти", с одной стороны, и теорией коммунизма, с другой.

Рассмотренная здесь конкретная историческая форма революционного выбора из-за исторических обстоятельств потерпела неудачу с точки зрения конечной цели, социального равенства, то есть ликвидации общественных классов и обеспечения свободы, но устойчивая "методология" коллективистского преобразования мира пережила провал практического эксперимента.

Конечный вывод состоит в том, что, прежде чем выбросить на свалку "ленинский нарратив" об истории революции, следовало бы по крайней мере суметь его опровергнуть. Hie Rodus hie saita.

---